Чёрный обшарпанный ботинок-казак с металлической пряжкой ступил на раскалённый полуденным зноем асфальт. За ним последовал и второй ботинок, как у всякого двуногого.
Вещи были извлечены с заднего сиденья. Автомобиль лихо тронулся, поскорей избавляясь от попутчика. И на обочине пыльной залатанной дороги остался стоять Ворон. Весь в чёрном: в чёрных джинсах, в чёрной футболке с длинными рукавами, с чёрным рюкзаком и чёрным чехлом для гитары за спиной, с чёрными гладкими волосами ниже плеч.
Несколько последних лет выдались аномально жаркими. Пекло стояло, точно в духовке. Как он в этом чёрном прикиде и в увесистой обуви переносил жару - уму было непостижимо. Но на его вытянутом, очень худом, контрастном с одеждой, бледном лице, в затуманенном взгляде тёмных глаз - не было заметно ни малейших страданий на счёт повышенной температуры.
Ворон неторопливо отрешённо осмотрелся: он стоял на перекрёстке захолустной дороги межмуниципального значения. По обеим сторонам торчали чахлые рахитичные кусты. Ему нужно было двигаться вперёд.
Водитель, что доставил его досюда автостопом, был неприветлив и груб. Своим видом, кабанистой наружностью напоминал мелкого бандита. Но зачем-то вёз его сотни километров, прежде чем вернуться к своему маршруту в перпендикулярную сторону. Всю дорогу водила злился, пыхтел и пытался уколоть Ворона за то, что пришлось так долго везти. Вынужденно. Делая громадное одолжение. Говорил презрительно, сквозь зубы, перебирая резоны своего удивительного акта доброй воли и неслыханной благотворительности. Но не нашёл за что зацепиться в зыбком океане причинности и мотивации.
А Ворон молчал. Неприступный, как титан. Молчание было его внутренней силой. Казалось, он вовсе не умел или не хотел эмоционировать, зато заставлял других переживать эмоции вдвойне. И водитель психовал ещё больше, пока не сделался одной сплошной злой надувшейся мордой - от пекла, почти неработающего в машине кондиционера и нервного расстройства. Но, наконец, их пути разошлись, что весьма устроило обоих.
Здесь начинался посёлок, вытянутый вдоль дороги. Вокруг кривились и кособочились первые его старые и страшные деревянные дома, выглядевшие неприветливо и бедновато. Впереди Ворон разглядел что-то вроде рыночка, надо бы двинуться туда.
Так и есть. Пройдя метров сто, Ворон притопал к настоящим прилавкам, где в тени натянутых тентов, спасаясь от августовского солнцепёка, сидели бабки-торговки и продавали разнообразную снедь, видимо для редких дальнобойщиков, кто сюда заворачивал с близкой трассы. Нехитрая еда, но выглядевшая по-деревенски привлекательной - рассчитанная на нажористый мужицкий аппетит: гигантские пирожки с картохой, яйцом или творогом, окрошка, солянка, щи и борщ с большим количеством зелени, лука, редиски, помидоров и огурцов, холодный квас из термосов. Ведь известно: простая обильная еда порождает честных трудовых людей, а изысканная мелкотравчатая кухня - ленивых вырожденцев из мегаполисов.
Ворон приобрёл несколько огромных понравившихся едалин и два поллитровых стакана кваса, долго отсчитывал тёткам наличность, словно плохо разбираясь в её номинале. И сел на специальный пенёк неподалёку. Поглощать.
Немолодые женщины изучающе смотрели на Ворона, без упрёка, а скорее с добрым любопытством. Он был совсем не похож на их обычную категорию клиентов. И о чём-то переговаривались меж собой вполголоса.
- Милок, а ты не на похороны нашего солдатика приехал, часом? - заговорила с ним самая бойкая торговка, с лёгким платком цветочного узора на голове, грубоватым лицом, заметно пробивающимися усиками и огромной мохнатой кератомой на щеке.
Ворон молчал и аккуратно стачивал пищу. Еда - сам по себе высокозначимый процесс, когда ничего не нужно говорить. Когда я ем - я глух и... ем. И торговки заключили, что он слишком голодный, чтобы болтать.
- Если на поминки, то молодец, что приехал. Уважить надо нашего героя. А как же? Обязательно! - продолжила женщина. - Ты вот сейчас покушай. Пройди ещё чуть вперёд по большаку, будет поворот налево и иди туда, до конца, до конца. И увидишь, где они там собираются.
Остальные торговки тоже охотно показали дополнительными жестами куда нужно идти и куда поворачивать. Тут уж не промажешь с таким пояснением. Ворон вновь не ответил им, но его поняли так, что пусть человек думает о своём. В своих думках каждый волен. Мало ли что у личности на душе. Может тоска неописуемая, горе. Друга потерял и приехал попрощаться. Великое дело. Нужное. Вроде путник с виду неплохой парень, только необычный для здешних мест. Чёрный весь. Волосы как у музыканта. Но, видишь, он и есть музыкант, понятно ведь. Гитара - чтобы песни играть на похоронах. Вот и славно.
Залив в себя первый освежающий стакан квасу, а затем сразу и второй без перерыва, Ворон забросил рюкзак и гитару на плечи. И побрёл по указанному направлению. Тётеньки одобрительно смотрели ему вслед. Одна, впечатлительная целую жизнь, чуть подпустила слезу.
За поворотом от разбитой дороги большака осталась лишь пыльная колея с доисторическими кусочками асфальта. Ворон прошагал вдоль заборов и вышел к политическому и духовному центру поселения. Здесь располагалась администрация и маленькая церковь. А также стела, посвящённая Отечественной войне прошлого века. Надо сказать, что всё было приведено в божеский вид - накануне сюда пригнали отряд учеников районной школы и в принудительно-идеологическом порядке очистили территорию от мусора, отмыли античную стелу и плиты вокруг неё. Всё было готово к церемонии.
В селе хоронили солдата. Уже с текущей войны. Виктор был ещё молод, но, как это бывает на селе, не по городским меркам серьёзным зрелым мужчиной, рукастым семьянином. Успел и автомехаником поработать, и армию отслужить, и получить военную специальность, и контракт продлить, и жениться, и родить троих детей с двумя жёнами, и отсидеть небольшой срок в колонии за угон автотранспортного средства. И даже погибнуть на войне, обеспечив своей сложносоставной семье огромные посмертные выплаты, помогая детям даже из гроба.
По стечению обстоятельств, похороны совпали с проводами на фронт другого селянина - раздолбая и весельчака Станислава, также весьма молодого человека, но не имевшего за спиной ни постоянной работы, ни семьи, ни лагерных ходок, ни длительной службы в армии, окромя срочной, но зато имевшего много приятелей. Помимо всего, Станислав исполнял роль диджея на дискотеках в местном клубе.
Здесь и сейчас ситуация олицетворяла собой удивительный круговорот жизни и смерти в нашем тщетном мире сансары. Оба события проходили одновременно на посёлковой площадке, и даже были формально объединены. И хотя кто-то из родственников покойного Виктора пытался накануне высказаться: что, мол, совмещение двух столько разных ритуалов - неудачная затея. Но бюрократически время обоих мероприятий изменить было совершенно невозможно. Да и чего собираться лишний раз?
Десяток раздвижных столов, накрытых разноцветными нарядными клеёнками, соединили в длинный ряд. Роль скамеек выполняли крашеные толстые доски, закреплённые без затей на устойчивых деревянных чурбаках.
На одном конце моста столов собрались те, кто провожал Виктора в иной мир, загробный. На другом - те, кто провожал Станислава в край иной, на ратный подвиг. Отпевание и похороны покойного уже состоялись утром, здесь и сейчас начинались поминки. Столы уже накрывали тазиками салатов и блюд, варёной картошкой и свежими овощами, расставляли бутылищи лимонада и плетёнки с простыми сладостями. Неподалёку коптили мангалы с шашлыками и распускали по окрестности ароматный дым.
Станислав, развязный, загорелый, тощий, будто выточенный из дерева, в футболке с хулиганским принтом какого-то музыкального проекта - на другом конце вереницы столов был окружён многочисленной шумной свитой из молодёжи, отчасти пьяненькой, несмотря на ещё дневной час. Они радостно суетились, постоянно куда-то отходя и возвращаясь, показывали друг другу видеоролики, хохотали. Им было весело.
Когда Ворон подошёл к столам, не произнося ни слова, его неожиданно приняли за своего. Чёрные его цвета напоминали о похоронах, хотя по типажу он вероятнее походил на друзей шебутного Стаса, тот тусовался в неформальных музыкальных кругах и тоже иногда играл на инструментах. В Вороне чувствовалось нечто притягивающее и успокаивающее окружающих. То ли он с одной, то ли с другой стороны селян - разбираться не стали, Ворона усадили прямо посредине ряда и налили попить, а если скажет, то и выпить. Пришёл сюда - значит свой.
Понаблюдать за правопорядком и бухнуть, естественно, пришёл местный полицейский. Он выглядел ужасно: в запылившихся брюках и грязной голубой рубашке, опухший, с одурелыми рыбьими глазами, еле волочил ноги по жаре. Ворона он совершенно не заметил, его интересовало совсем другое: с ходу он прильнул к закускам и особенно к алкоголю. Помятый мент, кстати, тоже никого не смущал и не привлекал взглядов. Ощущался своим. Привычным.
Но сегодня здесь была не только пьянка. Была заготовлена и пафосная часть программы. А именно шеренга школьников для чтения стихов, что выстроилась на бетонных плитах перед надраенной стелой. И так как Ворон сидел в самом центре линии столов, то чтецы были прямо перед его взором. Как-то интересно, по-снобистски Ворон взял пластиковый стакан напитка своей костистой и ногтистой жилистой лапой с длинными пальцами. И теперь наблюдал. Немигающим взглядом за проходившим действом.
Пухлый младшеклассник в идеально выглаженной мамкой белой рубашке первым начал декламировать известное военное стихотворение. Он сильно картавил:
Если доrог тебе твой дом,
Где ты rусским выкоrмлен был,
Под бrевенчатым потолком,
Где ты, в люльке качаясь, плыл...
Стихотворение было довольно продолжительным, его по эстафете подхватывали другие школьники в шеренге - каждому задали выучить по несколько строк.
...Что погиб за Волгу, за Дон,
За отчизны твоей судьбу;
Если ты не хочешь, чтоб он
Перевёртывался в гробу...
Их классная руководительница тоже была тут, разумеется. Она сидела, улыбалась, гордясь проведёнными репетициями, снимала выступление на видео.
...И пока его не убил,
Помолчи о своей любви,
Край, где рос ты, и дом, где жил,
Своей родиной не зови...
Завершать поэтическое выступления должна была маленькая лупоглазенькая девочка с блондинистыми косичками, в белом фартуке и с белыми бантами, с почти невидимыми белёсыми бровками и ресничками. Девочка страшно раскраснелась - под припекающим летним солнцем и под взорами многочисленной публики. Потерялась, испугалась. Судорожно пыталась вымолвить концовку.
Пауза затягивалась, её глаза всё округлялись, но учительница вовремя скомандовала: "Таня! Калачёва!" - у девочки сработал вышколенный рефлекс, она резко вобрала воздух и звонко протараторила автоматной очередью заключительные строки:
Так убей же хоть одного!
Так убей же его скорей!
Сколько раз увидишь врагов,
Станислав, столько раз и убей!
Все зааплодировали оригинальной вставке имени Стаса в финальный аккорд стиха. И чиновники. И гости. И стар, и млад. И сам Стас, услышав своё имя, тоже заулыбался, присвистнул, покивал, выказав респект девочке. Пытался аплодировать даже пьяный полицейский, но его слишком уж клонило в сон, свинцовая голова неудержимо спадала с ватной шеи под действием силы тяготения, и приходилось раз за разом её одёргивать. Жиденько похлопали родственники покойного Виктора. Но их можно понять. Ведь у мёртвых будущего нет. Напутствовать покойников патетическими стихами бесполезно.
Но не всё так было печально и у этого крыла застолья. Обе жены Виктора, разведённая и вдова, и все три ребёнка были сегодня здесь, и они не выглядели так уж мрачно, вовсе нет. Они добыли деньжат из горшочка судьбы. Жёны Виктора удивительно хорошо ладили меж собой и мирно договорились справедливо поделить посмертный стабфонд Виктора. Невероятно мудро и без пересудов. Не всё достанется одной жене, и не пополам каждой - а по трети капитала на каждого их ребёнка! Ибо думать надо лишь о чадах. Однодетная бывшая жена на полученные деньги уже начала ремонтировать свой дом в посёлке, обновила технику и одежду. Двудетная официальная вдова - решила купить квартиру и переехать в областной центр с дитятями, она планировала городскую жизнь в будущем. И жены сейчас тоже аплодировали стихам школьников, пусть и сдержанно.
Развернувшись, школяры удалились нестройным маршем. Вышла высокая учительница в явно недавно купленном по случаю лиловом платье, с объёмной причёской, пусть несколько старомодной, но может так и было задумано для атмосферы консерватизма - заметно, что она тщательно наряжалась и задолго приводила себя в надлежащий вид к сегодняшней речи, хотя лучшие дни её были позади. К ней сбоку неторопливой степенной походкой вожака стаи приматов пристроился мощный коренастый седой мужчина, явно начальственного нахрапистого вида, не сулящего ничего хорошего врагам отечества, в светлой рубашке с коротким рукавом и с выпирающим округлым наетым животом.
На пару эти чиновники произнесли по замыслу духоподъёмную, но на деле слишком уж казённого содержания речь про погибшего на фронтах Виктора. Что гибель его не напрасна, не пройдёт бесследно для нашего славного государства. Подвиг его бессмертен. Именем его будет названа улица в посёлке, но не прямо сейчас, а в ближайшем будущем. А пока будет памятный уголок в местной школе, именная парта героя в классе. Обещать они умели убедительно. Затем вручили родственникам грамоты и какие-то дополнительные бюрократические бумаги.
Официальная часть на том закончилась. Церемониальная напряжённость собравшихся стала спадать, но требовалась более глубокая разрядка. Стас подключился к колонкам и стал демонстрировать свои диджейские навыки и крутые плейлисты. Громко заиграла синтетическая танцевальная музыка, сведённая с помощью нейронки в микс вперемешку с патриотическими зубодробительными текстами советской эпохи.
Как родная мать меня
Провожала,
Как тут вся моя родня
Набежала
Поклонился всей родне
У порога.
Не скулите вы по мне.
Ради бога.
Будь такие все, как вы,
Ротозеи,
Что б осталось от Москвы,
От Расеи?
Все пошло б на старый лад,
На недолю.
Взяли б вновь от вас назад
Землю, волю;
Сел бы барин на земле
Злым Малютой.
Мы б завыли в кабале
Самой лютой.
А иду я не на пляс -
На пирушку,
Покидаючи на вас
Мать-старушку.
Молодёжь оценила бодрый музончик с олдовыми потешными стихами и просила ещё и ещё прибавить громкости. Пенсионеры уловили знакомые им строчки ретро-стихов в композициях и тоже не противились, а даже пытались подстроиться под басовые молодёжные вибрации, кивать и топать в ритм. Музыка магическим образом связала разные поколения в единую психосферу.
Постепенно всем собравшимся вокруг стало возможно болтать о чём угодно - разговора не было слышно далее метра, к тому же многие успели накидаться алкоголем. Это позволило переформатироваться на различные компании и перекуры, для более сердечного, личного, важного, интимного или политического общения.
Одни ели шашлыки, другие пританцовывали. Полицейского бесповоротно сморило, и он уснул за столом, подложив руки себе под лоб. Порой он ёрзал и отчего-то вздрагивал. Посторонний мог бы подумать будто он рыдает, закрыв себе лицо руками. Но нет, полицейский не имел сентиментального права плакать. Он просто спал. Никто не смотрел с укоризной на подобные житейские мелочи, считая их укладывающимися в приемлемое поведение полицейского на селе.
Местные старцы, гордые по случаю всеобщего собрания и повышенного духа коллективизма, скучковались на участке столов недалече от Ворона, поднимали тосты и здравицы, понятного только им содержания: "За нашего ударного президента!", "За хорошие надбавки губернатора!", "За крепкую власть!", "За аграриев!", "За мелиорацию!", "За колхозы и совхозы!".
А Стас-диджей вошёл во вкус и ставил хит за хитом:
Я покину станицу родную.
Я покину и мать, и отца.
Буду драться за землю святую.
Буду драться до конца.
До свиданья, родимые хаты.
Моя девушка, не плачь.
На войну ухожу во солдаты.
Пожелай же мне удач!
До свиданья, друзья, до свиданья.
Мама, писем не надо, не шли.
Положи мне в платок на прощанье
Горсть отеческой земли.
И не надо сегодня печали.
И о смерти говорить.
Мы уходим в далёкие дали.
Супостата будем бить.
Пожелайте нам, девушки, счастья.
И победы в жестоком бою.
В час, когда над Россией ненастье,
Силу испытать свою.
Офицеры командуют: левой!
И, братушки, погибнем мы пусть.
За царя! За Отечество! Веру!
За Святую Русь!
С Вороном несколько раз пытались заговорить соседи по застолью справа-слева, чтобы узнать кто он по жизни, к какому кругу собравшихся принадлежит, какие взгляды имеет, что думает по поводу того и другого. Но, не получив ни малейшего ответа - переключались на иных собеседников, думая, что он, вероятно, слишком пьян, чтобы болтать.
Ворон молчал, как гроб.
Посидев в немом созерцании, отведав местных прекрасных хрустящих сочных огурцов, не дожидаясь распада и угасания банкета - Ворон через некоторое время живо поднялся со скамьи, словно вспорхнув с жерди. Взял гитару, рюкзак с земли. И пошёл обратно на большую дорогу, ловить следующую машину.
На его уход не обратили особенного внимания. Ну пошёл человек по своим делам и пошёл. У каждого ведь своя жизнь в итоге, своя дорога.
