Обухов Платон Алексеевич
"рабочий и колхозница" Веры Мухиной: пьедестал всемирной славы, окропленный мочой беременных женщин

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Всемирная слава Веры Мухиной, создавшей непременный символ Москвы, киностудии "Мосфильм" и всего СССР - стальных "Рабочего и колхозницу", украшающих подходы к ВДНХ, и моча беременных советских женщин связаны между собой почти непостижимым, таинственным, но совершенно достоверным образом
  Когда в кинотеатрах по всему миру гас свет, и на экранах появлялись серебристые сияющие фигуры Рабочего и Колхозницы, всем становилось ясно: им демонстрируют не просто неизменную заставку киностудии "Мосфильм", но главные символы Советской власти, воплощенные в бессмертном творении скульптора Веры Мухиной.
  Памятник Мухиной, впервые продемонстрированный миру на Всемирной выставке 1937 года в Париже, стал зримым символом Советского Союза. Именно так люди и представляли его - в образе мужчины с молотом и женщины с серпом, могучей поступью шествующих по необъятным просторам одной шестой света. Скульптура Мухиной стала стальным воплощением образа страны Советов, известным гораздо шире, чем красное знамя державы - кто-то его вообще не видел, а вот могучую пару представляли все.
  И когда иностранцы приезжали в Москву и попадали на ВДНХ и видели там прославленную стальную парочку, установленную прямо перед входом, им казалось, что образы мужчины и женщины с серпом и молотом разрастаются до небес и закрывают собой все - и небосвод, и башни Кремля, и синее течение Москвы-реки, превращаясь в исполинские фигуры, которые и есть то, что выражается в двух отрывистых и грозных, как ружейные выстрелы, словах: "Советский Союз".
  И все годы, когда существовал Советский Союз, не было выдумано для него никакого другого символа, кроме Рабочего и Колхозницы. С ними СССР родился, с ними он жил, и с ними он умер.
  История Рабочего и Колхозницы - это и есть история Советского Союза.
  И когда Вера Мухина в своей огромной мастерской на берегу подмосковной реки Воря, расположенной напротив бывшей усадьбы железнодорожного воротилы и мецената Саввы Мамонтова, за несколько десятилетий до этого открывшего России и миру таланты Михаила Врубеля, Ильи Репина и Константина Коровина, работала над своим "Рабочим и колхозницей", то остальные обитатели поселка советских художников ходили вокруг на цыпочках, отлично понимая: она творит Историю.
  И это было действительно так. Только история эта совсем не соответствовала каноническим советским представлениям о ней. Невозможно было в принципе представить себе более противоречивую и драматическую историю, чем эта. Историю, еще более опровергающую все постулаты советской истории, нежели эта. Но именно так все и было. И именно эта насквозь парадоксальная, удивительная история и была истинной историей Советского Союза.
  
  
  
  Глава 1
  Творец главного символа страны Советов Вера Мухина - дочь буржуя и иностранки
  
  
  Начать с того, что из всех советских граждан Вера Мухина, пожалуй, меньше всего годилась для того, чтобы создавать главный символ Страны Советов.
  Ведь она была целиком и полностью буржуазного происхождения - иными словами, относилась к тем самым классам, которым не могло быть места на советской земле. Ее дед Кузьма Мухин был одним из крупнейших рижских воротил - он происходил из старого купеческого рода заводчиков и торговцев пенькой, владел в Риге целой пристанью, пароходами, складами и магазинами, доходными домами на Тургеневской улице, амбарами "Спикери", лесопилкой на Красной Двине. Примерно столько же собственности было у него раскидано и по городам России - Смоленску, Рославлю, Казани.
  Мать Веры, Надежда Вильгельмовна Мюде, была вообще иностранкой - ее отец пришел в Россию из Пруссии с армией Наполеона, да так и остался тут, а встретив в Петербурге немку из семьи шлезвигских выходцев, женился на ней, и подарил жизнь матери Мухиной.
  В жилах Веры, таким образом, текла совершенно "неправильная" по советским меркам кровь - она была наполовину дочерью буржуя, наполовину иностранкой. Куда уж тут до рабочих и колхозников...
  Свое художественное образование она также получила в "неправильном" месте - не в России, а во Франции, в мастерской Антуана Бурделя. Училась она у него столь истово, что, когда учитель указывал ей на ошибки, то она просто разбивала работу, и начинала все сначала.
  В Париже она жила в пансионе мадам Жан на бульваре Распай, где проживали в основном русские студенты. Там она встретила Александра Вертепова, эсера-террориста, который в революцию 1905 года застрелил в центре Пятигорска жандармского генерала, скрылся от погони и на рыбачьей лодке бежал за границу. Когда он случайно явился в студию Бурделя, тот обнаружил у него талант скульптора и даже взялся учить юношу бесплатно.
  Между Вертеповым и Верой вспыхнуло любовное чувство. Они оба отдались ему целиком. Все было прекрасно: Париж, любовь, творчество, молодость, беззаботность. Но Вере очень хотелось съездить в Италию - она мечтала изучить классическую итальянскую скульптуру, увидеть ее своими глазами, познать на практике секреты мастерства итальянских ваятелей. А Вертепов не мог сопровождать ее - он по-прежнему находился в розыске по обвинению в убийстве, и боялся, что на франко-итальянской границе его могут остановить, проверить документы - и задержать. Поэтому из Парижа в Италию Вера отправилась без него - а со своими подругами по студии Бурделя. И пока они путешествовали из одного волшебного итальянского города в другой, восхищаясь прекрасными статуями, разразилась война. Прямо из чудесной Италии Вера поспешила в Россию - она считала, что ее дог быть здесь и помогать раненым. Она сразу же отправилась на курсы медсестер и через два месяца уже работала в госпитале.
  А Вертепов ушел добровольцем во французскую армию. Так он надеялся обрести французское гражданство, заработать репутацию и надежные документы и стать наконец свободным человеком - чтобы с полным правом жениться тогда на своей возлюбленной. Они переписывались через границы, письма доходили месяцы спустя. Но однажды пришел конверт с чужим почерком - товарищи Саши извещали, что в его траншею попал снаряд, и всех, кто там был, закопали в общей могиле.
  ...Через много лет, попав во Францию, Вера пыталась отыскать эту могилу, но не смогла. Ее памятником Вертепову стала "Пьета", где девушка в косынке медсестры оплакивает солдата.
  
  
  Глава 2
  Вера Мухина и Алексей Замков: союз, скрепленный голодом и кровью
  
  А вскоре после страшной гибели любимого грянула революция. Из магазинов исчезли продукты, из дворов - дрова. Внезапно стало очень холодно и голодно. Людям приходилось просто выживать. Тут было уже не до искусства. Вера по-прежнему работала в госпитале - потому, что там элементарно кормили. Когда туда привезли с фронта молодого доктора Алексея Замкова, который умирал от тифа, она выходила его. Когда Замков выздоровел, они стали жить вместе - вместе выжить было легче. Обвенчались позже - летом 1918 года.
  В тот момент никто из них не предполагал, что им суждено будет прожить вместе всю жизнь. И что если сначала она спасла Замкова от смерти, то потом придет уже его очередь спасать ее от смерти. И что играть со смертью им будет суждено всю жизнь. Не могла Вера знать и того, что в самом в конце жизни они еще раз поменяются ролями в этих жутких играх со смертью.
  А пока семейный союз с доктором помогал Вере элементарно не умереть от голода - Замков стал ездить в родную деревню Борисово под Клином, где лечил крестьян, брал с них плату картошкой и молоком и вез драгоценные продукты домой, где ждала голодная Вера.
  Так они прожили самые трудные годы. Когда же стало возможным не думать каждый день о пище насущной, Вере захотелось вновь вернуться к скульптуре. Она обнаружила, что за все эти годы ее руки страшно истосковались по работе. И когда она впервые после долгого перерыва прикоснулась пальцами к мокрой глине, это и было настоящее счастье. Позабыв про свои медсестринские обязанности, она стала самозабвенно работать, и вылепила статую , "Крестьянка", которую сама называла "народной богиней плодородия". К ее удивлению, статуя оказалась неожиданно замеченной, и даже получила первую премию на выставке к 10-летию Октября. А бывший учитель Илья Машков, в студию которого Вера ходила до революции, увидев ее, восхитился: "Молодец, Мухина! Такая баба родит стоя и не крякнет". И хотя его замечание относилось, конечно, к статуе, Вера отчасти восприняла его и на свой счет. Действительно, ей тоже пришло время рожать. И вскоре долгожданный сын Всеволод появился на свет.
  Но она не особенно отвлекалась на его кормление и воспитание - почувствовав, что ее наконец заметили и оценили, она с жадностью набросилась на работу. Творить она могла, разумеется, лишь в очень узком, разрешенном свыше жанре революционной тематики - любые другие произведения в тот время просто не имели права на существование. И Мухина принялась истово отрабатывать государственный заказ: в короткое время создала проекты памятника сгоревшему на работе основателю советского государства Я.М. Свердлову, которое так и назвала - "Пламя революции", не уточнив, впрочем, что оно потухшее, - и памятник его земляку по Нижнему Новгороду Владимиру Загорскому, которого Свердлов перетащил на работу в Москву и сделал первым секретарем московского горкома партии и который был взорван анархистами прямо в здании горкома в Леонтьевском переулке.
  Однако как она ни пыталась побороть в себе тлетворное "буржуазное" влияние Бурделя, оно все же дало о себе знать - экспрессией и смелостью линий, которые отличали вышедшие из-под ее рук образы революционных вождей. Точно так же не смогла Мухина преодолеть и яростное декоративное влияние "Бубнового валета", вложенное в нее ее учителем Машковым, пусть она и ходила в его студию в течение всего нескольких месяцев - сделанные ею памятники гораздо больше отвечали художественной философии Пикассо и Казимира Малевича, нежели классической революционной эстетике, которая так удавалась Манизеру и Исааку Менделевичу.
  И несмотря на то, что сама Мухина - причем вполне справедливо - считала свои проекты памятников двум выдающимся нижегородским большевикам, Свердлову и Загорскому, весьма удачными, они оба были отвергнуты. А Мухиной дали понять, что партия считает ее манеру изображать вождей чуть ли не карикатурной. А в памятнику Свердлову к тому же присутствует недопустимый символизм - совершенно неприемлемый при изображении вождей пролетариата.
  
  
  Глава 3
  Памятник "Освобожденному труду" - предтеча и сырье для "Рабочего и колхозницы"
  
  Ошеломленная столь прохладным приемом своих памятников Мухина решила попытать счастья на другом фронте, и вместо изображений партийных вождей представить на суд высшего партийного ареопага монумент главному символу революции - свободному труду. Свободный труд непреложно считался главным достижением и основной целью русской революции - собственно, она и проводилась ради того, чтобы сбросить оковы с рук рабочих и крестьян и, раскрепостив их, позволить им быстро построить светлое будущее.
  И Мухина со всем своим пылом включилась в лихорадочную гонку по созданию проекта такого памятника, начало которой положил сам Ленин, который после санкционированного им убийства последнего русского царя в Екатеринбурге поспешил уничтожить и памятник его отцу Александру III перед зданием храма Христа Спасителя в Москве, заявив, что в центре Москвы не должен стоять монумент никакому тирану - его должен сменить памятник "Освобожденному труду" рабочих и крестьян, ради которого они и совершили великую революцию. Ленин самолично заложил символический камень в основание нового памятника, а среди советских скульпторов началась изматывающая гонка за право оказаться творцом монумента, который должен был стать "главным памятником страны Советов". В этой гонке участвовали тысячи профессиональных скульпторов, художников и просто любителей, представивших в общей сложности десятки тысяч проектов. Фантазия била через край, идеи поражали своим разнообразием, а сами проекты представляли все стили и направления, какие только существовали на свете. Но каждый раз что-то не удовлетворяло высокие комиссии, в каждом проекте они обнаруживали какие-то изъяны и недочеты, и скульпторам предписывалось продолжать свои поиски дальше.
  Не избежала общей судьбы и Вера Мухина. Ее проект памятника "Освобожденному труду" - двухфигурная композиция, посвященная союзу рабочего класса и крестьянства и представлявшая собой две фигуры рабочего и крестьянина, как бы устремившихся к общей единой цели, на которую указывает рабочий - был удостоен скупой похвалы, но так же отвергнут без какого-либо детального объяснения причин. А самой ей, как и всем остальным, было предложено "работать дальше".
  Проект памятника "Освобожденному труду" рядом с храмом Христа Спасителя превратился в своего рода бесплодный перпетуум-мобиле советской архитектуры, а неудачная история его создания стала своего рода символом абсурда. В государстве, построенном Лениным, созданном на основании его учения, в стране, где все клялись его именем и трепетно исполняли любые его заветы, воля вождя была священна. Не могло идти и речи о том, чтобы не выполнить ее. А воля Ленин была выражена с предельной четкостью - он лично сломал памятник Александру III, и установил на этом месте закладной камень памятнику "Освобожденному труду". В толковании его воли не могло быть никаких сомнений или разночтений, однако... шли годы - и ничего не делалось.
  Эта отчасти фарсовая, отчасти гротескная ситуация разрешилась в 1931 году, когда был взорван храм Христа Спасителя, а вместе с ним - и постамент памятника пресловутому "Освобожденному труду". И было объявлено, что на этом месте будет построен Дворец Советов - небывалое по размерам сооружение, которое, в свою очередь, само будет служить... постаментом памятнику Ленину. Гигантская стометровая фигура Ленина с протянутой рукой, пронзающей небеса, должна была парить над потрясенной Москвой. Ни о каком памятнике "Освобожденному труду" не могло больше идти и речи.
  Получалось, что Ленин самолично снес памятник Александру III, чтобы... построить на этом месте памятник самому себе. Только в сотни раз более величественный и грандиозный.
  Среди московских скульпторов, которые слишком хорошо знали всю историю, даже пошел глухой ропот, который соответствующие органы были вынуждены приглушать и пресекать.
  Впрочем, сама Мухина не слишком сильно переживала по поводу того, что ее проект памятника "Освобожденному труду" так и не оказался одобренным. В отличие от всех других скульпторов, чьи проекты этого памятника превратились в никому не нужные листы бумаги или гипсовые модели, она все-таки сумела реализовать свой проект. Придуманные ею в качестве памятника две фигуры рабочего и крестьянина, устремившихся к общей цели, на которую указывает рабочий, без каких-то особых переделок превратились в памятник "Рабочий и колхозница", с которым она и вошла в историю.
  В отличие от многих других скульпторов, Вера Мухина умела организовать по-настоящему безотходное производство...
  Однако все это случилось гораздо позже. Сначала же Мухину преследовали одни лишь неудачи. После того, как был отвергнут ее проект памятника "Освобожденному труду", она попыталась создать монумент самой Революции. Ей казалось, что уж этого-то памятника никто не отвергнет. Просто не посмеет. Как можно отказаться от гимна в камне, посвященного самой Революции?!
  Если монументы Свердлову и Загорскому можно было отвести по причине слишком гротескной, по мнению комиссии, передачи внешности выдающихся партийных руководителей, если неудачу Мухиной в конкурсе на памятник "Освобожденному труду" вообще нельзя было признать обидной, поскольку неудачниками в этом конкурсе оказались все без исключения, то уж с монументом Революции у Мухиной должно было все получиться. Тем более, что она хитроумно "подстраховалась", и предложила сделать его не в Москве или в Петрограде, где он был бы на виду, а в провинциальном маленьком Клину. Она рассчитывала, что, узнав о том, что памятник предназначен невзрачному маленькому Клину, никто и не подумает придираться, и модель будет одобрена, что называется, "на ура".
  Но здесь Мухину ждало самое горькое разочарование. К памятнику, предназначенному для небольшого Клина, придрались - и еще как. И отвергли проект Мухиной с наиболее унизительной формулировкой - по причине "буржуазного происхождения скульптора".
  В заключении так и написали - недопустимо "скульптору буржуазного происхождения" пытаться творить символы революции в стране победившего пролетариата.
  Весь ужас заключался в том, что этот довод Мухина никак не могла опровергнуть - она действительно по своему рождению принадлежала к буржуазному сословию. Ее классовое происхождение было наихудшего для Страны Советов образца.
  После этого работа Мухиной в сфере скульптуры фактически оказалась под запретом. К ней относились настороженно и с опаской - как того и требовала пресловутая классовая бдительность.
  Теперь Мухиной оставалось лишь проклинать саму себя - ее хитроумный ход, когда она попыталась триумфально ворваться в советскую скульптуру на революционной теме, бумерангом обернулся против нее. Бдительные надсмотрщики над искусством не простили ей то, что она попыталась прикоснуться к священной революционной теме своими нечистыми буржуазными руками, и теперь упоенно мстили ей за такое, по их мнению, святотатство.
  Фактический запрет на профессию и отстранение от работы привели к тому, что Мухина снова - как и много лет назад - стала полностью зависеть от своего мужа-врача.
  
  
  Глава 4
  Чудо-препарат "гравидан" - советская "виагра" для высшего партийного руководства
  
  Спасло Веру Мухину от гонений то, что доктор Замков неожиданно пошел в гору - в конце 1920ых годов он изобрел чудо-препарат "гравидан", полученный из мочи женщин на разных стадиях беременности. Первое в мире гормональное лекарство имело успех, многие от него выздоравливали и даже будто бы молодели. Стремительной карьере Замкова помогло то, что он стал предлагать свой чудо-препарат не кому попало, а точно выбрал контингент своих пациентов: высшие руководители страны и партии. Им он и поспешил предложить изобретенный им чудодейственный метод возвращения молодости и здоровья, рассчитывая, что они сразу превратятся в его благодарных покровителей, и перед ним откроются такие перспективы, о которых невозможно было и мечтать.
  Разумеется, пробиваться в высшие эшелоны власти Замкову приходилось долгим и извилистым путем - без длительной подготовки и хитроумных маневров никто бы вообще не допустил его к телу советских вельмож. Тут-то и пригодились Замкову навыки, полученные во время работы военным врачом на фронте: умение планировать длительные операции, выискивать уязвимые точки в стане противника, маневрировать и атаковать.
  Главным было выбрать первый "объект", который должен был стать и первой "ступенькой" Замкова наверх - и, надо отдать должное Замкову, объект этот он выбрал безошибочно. Им оказался великий пролетарский писатель Максим Горький. Правда, доктор Замков выбрал его не потому, что был без ума от его литературных произведений, и не потому, что уважал его как выдающегося революционного писателя, а потому, что, ПКМ, в довольно широких кругах в Москве и в России ни для кого не было секретом то, что Горький ведет обширную и весьма активную сексуальную жизнь. У многих на слуху были имена его многочисленных любовниц, первой из которых была Мария Бенкендорф-Будберг, которую Нина Берберова впоследствии обессмертила в своем произведении "Железная женщина". А в еще более осведомленных кругах, к которым относился и доктор Замков, шептались о том, что Горький более чем серьезно увлечен хорошенькой женой своего сына Максима, Надеждой Алексеевной, которой присвоил ласковое прозвище "Тимоша" и которая вроде бы и родила от него формально считавшуюся дочерью его сына прелестную дочурку Марфу. Знавший все эти сведения Замков справедливо рассудил, что Горькому будет чрезвычайно интересен изобретенный им препарат, дарующий пожилому человеку молодость и силы и восстанавливающий его потенцию, и через знакомых обратился к нему.
  Расчет Замкова оказался безупречным. Основоположник пролетарской литературы действительно горячо заинтересовался его чудо-препаратом. При этом Замков умело дирижировал его интересом, говорил, что для более детальной проверки свойств препарата ему нужны средства, оборудование, лаборатория, и Горький практически безотказно помогал ему приобрести все это. А когда Замков посетовал, что в СССР нет белых мышей для опытов - все белые мыши, которыми пользовались русские биологи до революции, в ходе Гражданской войны и разрухи бесследно исчезли - то Горький добился того, что по линии правительства в Германии было заказано большое количество белых мышей, и Замков смог приступить к "более широким опытам".
  В результате Замков смог в торжественной обстановке представить Горькому окончательный вариант гравидана. А тот, опробовав его действие на себе, стал горячо рекомендовать гравидан своим знакомым, среди которых самое важное место занимали влиятельные чекисты. И если кто-то из них и не жил с женами своих сыновей, все они были в любом случае заинтересованы в продлении молодости и восстановлении потраченных к старости сил, и также присоединились к разраставшейся армии почитателей таланта доктора Замкова. Ну а уж они вывели Замкова в высшие эшелоны советской власти, где каждый второй или третий являлся его потенциальным пациентом.
  При этом само "чудо-открытие" Замкова было, мягко говоря, не совсем оригинальным - об уринотерапии было известно еще в глубокой древности. О ней писал еще Авиценна в "Каноне врачебной науки" и "Фармакогнозии". Ссылался на лечебные свойства человеческой мочи средневековый хорезмский энциклопедист Аль-Бируни. Уринотерапию использовала китайская народная медицина, она была широко распространена в практике йоги. Уже около пяти тысяч лет назад в индийском трактате "Дамар Тантра" специальная глава, облечённая в форму диалога между богом Шивой и его супругой Парвати, посвящалась практике использования мочи для восстановления здоровья. В начале XIX века в Великобритании вышла книга "Тысяча занимательных вещей", в которой приводились рекомендации по уринотерапии.
  Новым было, пожалуй, лишь то, что для достижения эффекта Замков предложил не принимать мочу беременных женщин внутрь, как это практиковалось столетиями до него, а впрыскивать ее под кожу шприцом. Это была действительно революционная методика.
  Однако, как выясняется при ближайшем рассмотрении, и в этом методе не было ничего принципиально нового. Собственно, сам "метод Замкова" родился после того, как руководитель Замкова по Институту экспериментальной биологии профессор Кольцов предложил ему заняться проверкой работы двух немецких ученых Ангейма и Зондека. В 1929 году Ангейм и Зондек опубликовали работу, в которой доказали наличие в моче беременных женщин гормона, способного при инъекции под кожу мышонка вызвать у него в 4 дня созревание половых органов.
  Замков начал проверять открытие немцев. Оно действительно работало. Опыты на мышах это подтверждали. И тогда он решило перенести эти опыты на людей.
  Собственно, в этом и заключалась суть революционного метода Замкова в том, что он предложил делать инъекции женской мочи не мышам - а людям.
  
  Разумеется, иронией судьбы является то, что первыми подопытными кроликами Замкова стали не добровольцы, и не простые граждане, а высшие руководители государства, партийная и правительственная элита. Такой переход от мышей к ним морг бы показаться даже оскорбительным. Однако подобная ситуация возникла не на пустом месте: именно эта высшая элита и была основным потенциальным потребителем гравидана - высшие чиновники и руководители достигли солидного возраста, когда им требовались дополнительные фармакологические средства для восстановления потенции, и они же обладали широкими возможностями для того, чтобы применять волшебные возможности восстановленной потенции на практике - у них были любовницы в виде секретарш, сотрудниц и коллег по аппарату, и молодые жены. Все остальные граждане страны, жившие в жалких клетушках в своих коммуналках и полностью выкладывавшиеся на работе, об активной половой жизни и о молодых любовницах могли только мечтать - и гравидан был им просто не к чему.
  Поэтому после изобретения гравидана доктор Замков стал тем, кем он мечтал быть всю свою жизнь - врачом высшей элиты государства. Его пациентами, помимо Горького, стали Калинин и Орджоникидзе, затем к ним добавился сам Молотов - второй человек в стране после самого Сталина. Впрочем, одним из клиентов Замкова с некоторых пор стал и сам Карл Паукер - начальник личной охраны Сталина. И брал ли он чудо-препарат только для себя, или же и для себя, и для своего могущественного шефа - вопрос открытый.
  
  
  Глава 5
  Препарат из мочи беременных женщин: палочка-выручалочка и смертный приговор
  
  После того, как изобретение доктора Замкова стало пользоваться столь бешеной популярностью, изменилась и судьба его жены Веры Мухиной. Она внезапно обнаружила, что все немыслимые преграды, которые до этого стояли у нее на пути, куда-то исчезли. Она могла вновь заниматься любимым делом. Вновь могла творить. Теперь ей никто не мешал. Более того: перед ней зажегся зеленый свет. Ее стали усиленно приглашать на выставки, интерес к ее работам проявили и музеи. И теперь главная проблема заключалась лишь в том, что у нее не было работ - ни для выставок, ни для музеев: за несколько лет вынужденного простоя и фактического запрета на профессию она не сделала ни одной скульптуры. И теперь Мухина лихорадочно работала, стараясь наверстать упущенное.
  Однако в тот момент, когда сбылись, казалось бы, все надежды доктора Замкова, и стали блистательно сбываться надежды Веры Мухиной, их ожидал внезапный роковой удар.
  22 марта 1930 года в газете "Известия" было напечатано коллективное письмо сотрудников Института экспериментальной биологии (ИЭБ) Наркомата здравоохранения, в котором до сведения всей страны доводилось, что врач Замков, работавший на должности лаборанта, спекулирует научным авторитетом Института, использует казённый препарат гравидан для частной практики. В этой же публикации врача Замкова прямо назвали "шарлатаном".
  В один миг рухнуло все. Замков шепотом пояснил жене истинную причину публикации страшной статьи в правительственной газете. Собственно, причин было две. Первая заключалась в том, что у нескольких высокопоставленных пациентов Замкова лечение гравиданом не дало результатов. Причем не дало в самый, можно сказать, ответственный момент - когда они уже разделись и страстно жаждали продемонстрировать эти результаты объектам своей страсти. Естественно, они были возмущены, и именно поэтому в газете и появился эпитет "шарлатан".
  Вторая причина была более банальной и описывалась старым русским словом "зависть". Многие сотрудники Института экспериментальной биологии стали жутко завидовать Замкову - какой-то человек, проработавший в их институте всего ничего, вдруг становится главным персональным лекарем самых видных кремлевских вельмож. Возник план оттеснить его от производства гравидана, налаженного в институте, и самим предлагать чудодейственный препарат высокопоставленным пациентам из числа сильных мира сего. Внутри института уже бурлили мнения, действовали спешно сколоченные рабочие группы - некоторые сотрудники предлагали дополнить метод Замкова, развить его, и, сделав еще более перспективным и многообещающим, самостоятельно сорвать весь банк.
  За ситуацией, развивавшейся в Институте экспериментальной биологии и вокруг доктора Замкова, внимательно следили в ОГПУ. Имя Замкова не было там в новинку - и дело было не только в том, что в ведомстве госбезопасности следили за всем, что имело место в жизни страны. Дело в том, что Замкова там знали далеко не понаслышке - сам Менжинский, председатель ОГПУ, сделал несколько попыток воспользоваться его чудо-препаратами, активно пользовался ими и руководитель военной разведки Берзин. Знали в ОГПУ и о том, кто из высших советских вельмож повседневно использует препараты Замкова. И в создавшейся непростой ситуации ОГПУ решило тоже выловить свою рыбку в этой мутной воде. И стало втайне от всех - в том числе и от самих участников этой драмы - разыгрывать свои собственные карты.
  К Замкову, который после известинских публикаций находился на грани нервного срыва, был подослан один из его пациентов, Ахмед Мутушев, с заманчивым предложением: уехать вместе с ним, с женой Верой Мухиной и сыном Всеволодом в Персию, где Мутушев обещая предоставить Замкову отдельную клинику и соответствующие условия для научной работы. Мутушев всячески расписывал потрясающие перспективы налаживания производства гравидана в Персии и тех доходов, которые все они смогут от этого получать. А Мухина, добавлял Мутушев, сможет заниматься своей любимой скульптурой, и в ближайшем будущем переехать в Париж, где откроет свою мастерскую, возобновит свои старые знакомства и связи в художественном мире Парижа, и станет такой же знаменитой в мире скульпторы, как Пабло Пикассо - в мире живописи. Мутушев брался провести их ночью через азербайджано-персидскую границу и довезти до Тегерана, где, по его словам, почти все уже было готово и ждало их. От Замкова, Мухиной и их сына требовалось лишь добраться до Баку, где Мутушев и собирался их дожидаться.
  После бурного обсуждения этого удивительного предложения Мухина и Замков согласились на план Мутушева, и стали втайне готовиться к отъезду. При этом, по инициативе Мухиной, они разработали и альтернативные способы и маршруты своего устройства на Западе: если вдруг у Мутушева в Тегеране что-то не заладится, Мухина собирались перевезти свою семью либо в Венгрию, где уже давно жила с мужем-венгром ее родная сестра Мария, либо в Латвию, где у нее также осталось немало родни.
  Распродав все свои вещи, и выручив все, что только можно, они накупили на вырученные деньги горстку золотых царских червонцев - Мутушев обещал помочь перенести и их через границу - и тайно направились в Харьков, где должны были сесть в поезд, следующий до Баку.
  Когда они оказались в вагоне поезда с билетами в руках, в их купе внезапно зашла опергруппа ОГПУ. И вся семья была арестована и на другом поезде - но уже за зарешеченными окнами - отправлена в Москву. Там все трое оказались в Бутырской тюрьме.
  Через некоторое время, сжалившись, чекисты выпустили несовершеннолетнего Всеволода. Затем под "подписку о невыезде" освободили Мухину. Замкову же предъявили обвинение в попытке бегства за рубеж и продажи за границей секрета своего изобретения.
  Мухина бросилась в ноги к старым покровителям мужа - Горькому и Орджоникидзе, дошла до Авеля Енукидзе, который в свободное от исполнения обязанностей секретаря ЦИК время увлекался молоденькими девочками, и носил прозвище "старый козел", надеясь заинтересовать и его изобретением своего мужа. Безумные хлопоты Мухиной в конце концов возымели свое действие: супругов не стали ни расстреливать, ни сажать надолго, а всего лишь сослали (с конфискацией имущества) на три года в Воронеж.
  Несколько месяцев Замков и Мухина сидели в Воронеже, что называется, тише воды, ниже травы, и с ужасом подскакивали в кровати от любого ночного шороха. Но постепенно деятельная натура Веры Мухиной все же взяла верх, и она вновь стала умолять Горького сделать что-то, чтобы они смогли вернуться в Москву - каждый к своей работе. Она бомбардировала Горького письмами, в которых уверяла его, что в Воронеже Замков разработал новые, еще более удивительные способы возвращения молодости, потенции и долголетия, и молила предоставить ему возможность снова работать в Москве, где он, разумеется, сможет довести все эти удивительные открытия до ума, и позволит "буревестнику революции", как уважительно именовали Горького, воспользовался ими.
  Горький, который продолжал жить с любвеобильной Тимошей, и готов был прозакладывать душу хоть дьяволу, чтобы не утратить потенции, вновь поверил в то, что Замков сможет ему помочь, и принялся хлопотать за него. Наконец, на сцену вышли и настоящие организаторы всего этого спектакля - руководители ОГПУ, подославшие к Замкову своего агента-провокатора Мутушева, и разработавшие гротескный по своей нелепости план его бегства через южную границу Азербайджана в Персию. Замкову было обещано прощение - при условии, что он станет отныне работать под полным контролем ОГПУ, согласовывать с госбезопасностью все свои шаги и действия, и выполнять любые их задания. Руководители ОГПУ не скрывали тог, что были заинтересованы в том, чтобы высшие партийцы принимали гравидан - но только под их тотальным контролем.
  Замков, осознавший наконец, в какую ловушку он угодил, не раздумывая, принял это предложение-ультиматум. В конце концов, в том, что предлагало или диктовало ему ОГПУ, не было ничего необычного - по этим правилам жил и работал весь Советский Союз. А мысль о том, что он обретает в лице ОГПУ не только надсмотрщика, но и влиятельного покровителя, грела его душу - теперь он мог опираться в своей работе в области впрыскивания женской мочи не только на помощь высших кремлевских вельмож, но и на поддержку могущественного тайного ведомства.
  Так, под руководством и покровительством ведомства Ягоды, началась вторая стадия развития карьеры доктора Замкова - и второй этап развития карьеры скульптора Веры Мухиной.
  
  
  Глава 6
  Замков лечит государство мочой беременных женщин
  
  Сам Замков считал гравидан панацеей от всех болезней, полагая, что лекарство выполняет роль универсального регулятора: "Всякое заболевание есть, в сущности, нарушение гормонального течения жизненных процессов организма вследствие часто не ясной для нас причины нарушения нервной и эндокринной регуляции. Богатство гравидана гормонами и другими лечебно-активными веществами обеспечивает ему мощное регулирующее действие на нервную систему и железы внутренней секреции. Отсюда восстановление нарушенного равновесия в течение жизненных процессов, т. е. улучшение или выздоровление".
  Принимая, как и все в стране, пятилетнее обязательство, он разработать методики излечения гравиданом практически всех болезней на свете: эпилепсии, шизофрении, астмы, пороков сердца, туберкулеза, язвы желудка, диабета и даже рака.
  Однако высокопоставленных пациентов Замкова интересовало прежде всего воздействие гравидана на мужскую потенцию. И здесь он постарался не обмануть их ожиданий - гравидан благодаря его стараниям превратился в виагру того времени. Уговаривая своих знатных пациентов испробовать его воздействие, Замков так рекламировал свое чудо-лекарство: ""Истощенному 20-летнему жеребцу, который от слабости едва стоял на ногах и уже не принимал корма, 10 раз был впрыснут гравидан по 50 см3. Жеребец после уколов стал есть, понос у него прошел, появилась мышечная сила. На нем снова стали работать - боронить, пахать и запрягать для езды. У жеребца проявилось яркое половое влечение. Чувство привязанности к одной кобыле стало так велико, что на ее призывный зов он несся к ней во всю мочь, даже будучи в упряжке, через все преграды - каналы, изгороди. Жеребец дал потомство".
  После таких слов отбоя от пациентов не могло быть - гравидан, виагра того времени пользовалась бешеной популярностью. Требования выслать гравидан шли во все инстанции. То один, то другой старый большевик записывался в клинику Замкова, требуя сделать ему курс инъекций.
  А дела Замкова шли в гору. По постановлению ЦК ВКП(б) в мае 1932 года под руководством Замкова начала работать научно-исследовательская лаборатория гравиданотерапии. В нескольких московских больницах создаются "гравидановые точки", где пациентов лечат этим препаратом.
  Наконец, в Москве в 1933 году был открыт целый Государственный Институт уро-гравиданотерапии, директором которого был назначен Замков. От желающих лечиться не было отбоя. Об успехах применения гравидана ежемесячно сообщал выпускавшийся Замковым "Бюллетень Института уро-гравиданотерапии", выходивший сразу на пяти языках. Постепенно страну охватила настоящая гравиданомания, которая привела к тому, что в разбросанных по стране мелких лабораториях, а то и просто на квартирах наладили подпольный выпуск гравидана. Моча беременных женщин в СССР неожиданно стала стоить почти столько же, сколько самые дорогие советские духи "Красная Москва" - сырья для производства гравидана катастрофически не хватало.
  
  
  Глава 7
  Лекарство из мочи беременных женщин позволяет Мухиной наконец ощутить себя скульптором
  
  Небывалая волна популярности мужа подняла Мухину на вершину советского искусства. Горький, фактически советский министр литературы, аудиенции у которого известнейшие писатели, ученые и художники ожидали многие месяцы, принимал Мухину вместе с другими видными скульпторами по первой же просьбе. Он отлично помнил, как еще в далеком 1928 году прошел успешный курс гравиданотерапии, которая очень помогла ему во взаимоотношениях с Тимошей... А после одной из встреч со скульпторами, организованной Мухиной, Горький в июле 1933 года он написал письмо в ЦК Молотову, где ходатайствовал о практической помощи скульпторам - о передаче под мастерские закрываемых церквей, выделении стипендий молодым ваятелям. Ссылаясь на просьбу скульпторов, Горький предложил также оригинальный способ обеспечить их материалами: "Можно было бы предложить им мрамор памятников на кладбищах Москвы". Что ж, эта идея вполне отвечала духу и практике времени. Все эти инициативы шли в развитии первоначальных ленинских идей - точно так же, как надо было сбросить памятник Александру III, чтобы установить на оставшемся от него пьедестале монумент мифическому "Освобожденному Труду", надо было и разобрать кладбищенские памятники Москвы, чтобы скульпторы первых пятилеток с энтузиазмом высекали из кладбищенского мрамора бесконечные бюсты Сталина...
  Благодаря поддержке муха и протекции Горького, Мухиной удалось получить в 1934 году престижный заказ на скульптурное оформление строящейся гостиницы "Москва", которая была призвана стать первым советским аналогом нью-йоркского "Хилтона" и парижского "Ритца". Чтобы иметь возможность плодотворно работать над скульптурами, Мухина выбила разрешение на строительство огромной мастерской в знаковом месте - в поселке художников "Ново-Абрамцево", прямо напротив легендарной усадьбы мецената Саввы Мамонтова, в которой по его приглашению годами работали Врубель, Васнецов, Серов и Репин. Мастерская Мухиной, а вернее, огромный загородный дом, быстро вознеслась на крутом берегу живописной реки Воря, которую увековечили на своих полотнах Поленов и Нестеров. По соседству располагались дачи корифеев советского искусства, секретарей Союза художников и членов его Президиума - Павла Радимова, Бориса Иогансона, Игоря Грабаря... Замков решил не отставать от жены, и совместить приятное с полезным: он получил разрешение на создание в рамках своего Института уро-гравиданотерапии специального Совхоза уро-гравиданотерапии, в котором должны были производиться продукты питания для кормления беременных женщин с тем, чтобы они производили мочу наилучшего качества и состава, и добился, чтобы совхоз был размещен недалеко от Поселка художников. В здании совхоза он основал и Загородную лечебницу уро-гравиданотерапии - филиал своего Института. В лечебницу Замков и Мухина любезно приглашали всех видных художников, особенно пожилых, предлагая им воспользоваться волшебными благами уринотерапии. Для многих мастеров изобразительного искусства перспективы подобного лечения оказались весьма привлекательными, а Замков, воспользовавшись тем, что значительно увеличился поток пациентов в абрамцевский филиал его Института, добился от Наркомата путей сообщения сооружения в 1934 году железнодорожной платформы "57-й км" - той самой, которая сейчас называется "Абрамцево". И теперь все советские художники, приезжая на свои дачи и сходя на железнодорожной станции, знали, кого им благодарить за это. А Замков мог сразу после забора мочи пойти попить чаю на своей даче в Абрамцево и полюбоваться тем, что успела создать за целый день его жена.
  
  
  Впрочем, итоги деятельности Веры Мухиной на скульптурном поприще оставались весьма неутешительными: ей было уже почти пятьдесят лет, а у нее не было ни одного установленного памятника.
  Все ее эскизы и проекты оказались в итоге отвергнутыми, ни один из них не дошел до практического воплощения. И даже заказ на скульптурное оформление строящейся гостиницы "Москва", который она выбила через Горького в 1934 году, так и оказался невоплощенным - Сталин утвердил окончательный проект без всяких скульптурных "излишеств".
  В результате вся жизнь скульптора Веры Мухиной представляла собой одну бесконечную цепь разочарований и отвергнутых проектов. В то время как другие советские скульпторы, в том числе и ее ближайшие соседи по поселку художников Абрамцево, могли похвастаться десятками установленных памятников, в ее активе не было ни одного. Вообще ни одного!
  А она проучилась у Бурделя в Париже и у Машкова в Москве, всю жизнь работала - и при этом ее активе не было вообще ничего!
  А век ее между тем неумолимо двигался к закату. Ее муж, лечивший от старости многих пациентов, понимал это, как никто другой. Почти пятьдесят лет для женщины - это почти конец.
  Надо было срочно что-то предпринимать. И Замков решил снова обратиться к самым высокопоставленным своим пациентам - к тем, кому делали ВИП-иньекции мочи беременных женщин. В конце концов, он же обслуживал всесоюзного старосту Калинина, главу правительства Молотова, гуру немецкого революционного движения Клару Цеткин, начальника охраны Сталина Карла Паукера...
  Настойчивые хлопоты Замкова возымели свое действие - в самом конце 1936 году скульптор Мухина получила наконец заветный запечатанный пакет с эмблемой ЦК партии, а в нем - правительственное предписание об участии в закрытом конкурсе на статую для советского павильона на Всемирной выставке в Париже.
  Так началась ее работа над "Рабочим и колхозницей".
  
  
  Глава 8
  Гравидан позволяет покорить Париж
  
  По замыслу главного автора проекта Бориса Иофана, 35-метровый советский павильон в Париже должны были увенчать "юноша и девушка, олицетворяющие собой хозяев советской земли - рабочий класс и колхозное крестьянство. Они высоко вздымают эмблему Страны Советов - серп и молот".
  В соответствии с этим требованием, все четыре участника закрытого конкурса - Иван Шадр, Вячеслав Андреев, Матвей Манизер и Вера Мухина - представили свое толкование замысла Иофана.
  При этом все четыре проекты походили друг на друга практически как близнецы, отличаясь лишь деталями. Сложно сделать что-то особенное, когда ты в любом случае обязан изваять нечто на одну и ту же тему юноши и девушки, стоящих рядом и держащих в руках серп и молот.
  Сама же Мухина решила и вовсе сэкономить усилия, и представила на конкурс полутораметровую гипсовую модель, которая являлась... лишь слегка видоизмененным вариантом ее проекта памятника "Освобожденному труду".
  Говорят, что увидевший ее проект Манизер просто оторопел и едва не задохнулся от гнева: он входил в ту самую комиссию, которая уже когда-то отвергла этот вариант Мухиной. И теперь, точно издеваясь, она вновь навязывала свой старый проект.
  Однако Мухина и не думала издеваться. Она просто мудро рассудила - то, что должно было сойти для Ильича, сгодится и для Сталина.
  К тому же она уже знала, кому отдаст предпочтение нынешняя комиссия. Не зря же ее муж лично колол инъекции мочи беременных женщин под кожу членам Политбюро...
  И как ни злобствовал Манизер, как ни пытался интриговать автор знаменитого "Рабочего с булыжником" Иван Шадр, комиссия единогласно выбрала вариант Мухиной.
  Правда, сделав это, комиссия приказала "одеть" предложенные Мухиной скульптуры - ее категорически не устроило, что юноша и девушка, олицетворявшие рабочего и колхозницу, были обнаженными. Теперь они должны были щеголять в одежде - юноша в рабочем комбинезоне, а девушка - в чем-то вроде сарафана с лямками, который обязательно должен был закрывать грудь.
  Мухина, сама не потрясавшая никого своими внешними данными, легко согласилась - одеть так одеть. И выбросила на стол свой главный козырь: ее скульптура будет не простой, а стальной. Как сам Сталин.
  - Сверкающая, отражающая все вокруг сталь будет смотреться совсем иначе, чем покрытые патиной прошлого медь или бронза, особенно в Париже, - с пафосом заявила она. - Это действительно материал новой жизни, нового искусства.
  Идея была замечательной, но... до сих пор еще никто не делал скульптур из стальных листов - в том числе и сама Мухина.
  - Но вы... справитесь? - с опаской и недоверием спросили ее члены комиссии. - Ведь такого еще никто не делал, и вы - в первую очередь.
  - Справляюсь, - небрежно бросила Мухина.
  Члены комиссии просто не знали силы гравидана...
  
  
  Глава 9
  Эффект гравидана
  
  Необычное решение делать памятник из стальных листов было неотделимо от гравиданотерапии. Именно прием гравидана наделял человека необычайными силами, заставлял поверить в невозможное - и затем совершить его.
  Замков и Мухина были настоящими единомышленниками, Мухина знала и одобряла опыты мужа-ученого, он активно обсуждал ее творческие проекты, много раз становился моделью. И когда Вера стала работать над сооружением гигантского монумента "Рабочего и колхозницы", она делала себе инъекции гравидана по несколько раз в сутки, что помогало ей усиленно трудиться над исполинским памятником. Без гравидана эта работа была бы попросту невозможна - как обычно в СССР, времени катастрофически не хватало, и ей и ее помощницам пришлось несколько месяцев трудиться в круглосуточном режиме и порой ночевать прямо в цеху, чтобы выполнить все работы в срок.
  При этом, поскольку сам проект памятника был довольно сырым, статую приходилось доделывать и доводить до ума уже на ходу. Мухина была вынуждена то и дело что-то переделывать, искать новые, более удачные решения, поэтому работа над "Рабочим и колхозницей" превратилась в рассказ о чуде, совершенном за пределами человеческих возможностей.
  Все это спровоцировало появление доноса на Мухину, который написал директор завода, где собирался памятник Сергей Тамбовцев. Панически боясь, что памятник не успеют смонтировать в срок, и ему придется за это отвечать, он решил обезопасить себя, и накатал донос в правительство, в котором предупреждал, что статуя в срок закончена быть не может, поскольку Мухина нарочно прерывает работу, требуя бесконечных исправлений. Он также сигнализировал, что с целью саботажа. Она специально придумала шарф у девушки, который может сломать всю группу при порыве ветра. Для большей убедительности своего "сигнала" он еще написал, что, по отзывам специалистов, в отдельных местах стальной оболочки каркаса возникает профиль "врага народа" Л.Д. Троцкого.
  Сведения о том, что то ли в профиле рабочего, то ли в складках юбки колхозницы вдруг возникает лицо Троцкого, были доложены самому Сталину. Мухина ничего не знала об этом - донос был переправлен в ЦК тайно, к тому же она каждый день без устали трудилась над завершением проекта.
  Сталин же отнесся к этой информации чрезвычайно серьезно. Когда монтаж был закончен, то Сталин сначала прислал на завод К.Е. Ворошилова с В.М. Молотовым. Те вернулись и доложили вождю народов, что все - в полном порядке, никаких следов Троцкого в скульптуре нет.
  Но Сталин не поверил и ближайшим соратникам. Поздно ночью, когда все давно спали, и на заводе никого не было, он специально приказал отвезти себя на завод. Его шофер осветил статую фарами автомобиля. Затем включили сильные прожекторы. Сталин стоял перед монументом и внимательно осматривал каждый его фрагмент, и только после этого уехал. Наутро Иофан передал Мухиной, что правительство довольно и ее работа принята без замечаний.
  Однако своего ночного беспокойства Сталин не забыл и не простил. Уже после того, как парижская выставка была закончена, он приказал арестовать почти всех инженеров и конструкторов, причастных к работе над статуей. А комиссара советского павильона Ивана Межлаука - расстрелять. Потом ледорубом Меркадера он покарал и самого Троцкого - ночные кошмары Сталина по поводу ненавистного Льва Давыдовича не остались безнаказанными.
  
  Но все это случилось позже - Сталин не зря говорил, что "месть - это то блюдо, которое положено подавать остывшим, уже холодным". Мухину же не просто отпустили в Париж на монтаж статуи - ее выпустили из СССР вместе с сыном. Это был высший знак доверия.
  В Париже во время сборки статуи французские, английские, итальянские каменщики, штукатуры, монтажники, работавшие на выставке, проходя мимо, салютовали "Рабочему и колхознице", вздымая в воздух сжатые кулаки.
  Самих "Рабочего и колхозницу" в Париже ожидал восторженный прием. Ромен Роллан написал в книге отзывов: "На берегу Сены два молодых советских гиганта в неукротимом порыве возносят серп и молот, и мы слышим, как из их груди льется героический гимн, который зовет народы к свободе, к единству". Известный график Франс Мазерель сказал: "Ваша скульптура ударила нас, французских художников, как обухом по голове".
  Советские и немецкие участники выставки заранее знали, что их павильоны будут стоять напротив друг друга. И поэтому за несколько месяцев до открытия выставки началось негласное закулисное соревнование между двумя державами. Сначала советская сторона на несколько метров увеличила высоту павильона - так, чтобы он оказался обязательно выше немецкого. Узнав об этом, немцы подняли высоту своего павильона еще выше. СССР ответил тем же, но немцы не уступили, и задрали высоту своего павильона на недосягаемую высоту. Их не смутило даже то, что они совершенно испортили его архитектурные пропорции и превратили в подобие нелепо торчащей из земли башни. Однако им не хватило фантазии, и наверх они водрузили стандартного немецкого орла. На фоне радостно-эмоциональных, могучих, сверкающих блестящей сталью "Рабочего и колхозницы" он выглядел особенно бледно - какая-то жалкая птица, которая, казалось, уныло свесила крылья.
  В Москву Мухина вернулась триумфально - успех выставки превзошел все ожидания. Сделанные ею "Рабочий и колхозница" превратились в зримый символ Советского Союза. О большем невозможно было и мечтать.
  Дома Мухину встретил окрыленный муж. Оказывается, он тоже не сидел один без дела. Только что пришел ответ из Политбюро - там согласились с его предложением использовать гравидан в качестве особого лекарства, которое вырабатывало бы в людях энтузиазм и позволяло бы им без устали трудиться. Ему передали, что Сталин по этому поводу сказал - "Если это удастся, то гравидан станет идеальным советским лекарством".
  Эта проблема стояла перед руководством страны давно - власти нужен был покорный, отменно работающий класс тружеников. Стояла задача создания дешевых и эффективных стимуляторов, которые позволяли бы работать больше и дольше обычного. А передовики социалистического производства писали в газеты, что после приема гравидана они работают по 14 часов и выполняют план на 300котор. Знал Сталин и о том, что сама Вера Мухина трудилась над своей статуей столь плодотворно как раз благодаря инъекциям гравидана. И вот теперь Замков вызвался распространить этот опыт на всю страну. Перед ним открывались поистине безграничные перспективы. Теперь, после успешного создания и сборки "Рабочего и колхозницы" его женой, сама эта скульптора, которую знал теперь весь мир, стала как бы зримой рекламой гравидана.
  
  
  Глава 10
  Империя Кончаловских наносит ответный удар
  
  
  Теперь Вере Мухиной были открыты все пути. В 1938 году она спроектировала памятник челюскинцам, который должен был стоять на стрелке, где сегодня установлен Петр I Зураба Церетели. Это был целый скульптурный ансамбль - на постаментах, выходящих из воды, располагались скульптурные группы, рассказывающие о подвигах челюскинцев и их спасителей.
  В том же 1938 году погиб Чкалов, и Мухина в память о нем и о его коллегах задумала исполинский Пантеон погибших летчиков, где хранились бы урны с их прахом.
  Работа над этими двумя проектами была в самом разгаре, как вдруг разразилась катастрофа.
  В своих воспоминаниях Мухина писала, что "это было похоже на выстрел в спину, который к тому же был сделан по спящему".
  Драматизма во всю историю добавляло то, что человек, который нанес свой смертоносный удар, был ей слишком хорошо знаком. Это был родной брат выдающегося художника Петра Кончаловского - врач Максим Петрович Кончаловский. Именно он опубликовал в газете "Медицинский работник" разгромную статью под уничижительным названием "Невежество или шарлатанство". Кончаловский камня на камне не оставил от полученных Замковым результатов применения гравидана и его рекомендаций. Кончаловский доказывал, что так называемый "чудодейственный" эффект от применения гравидана был абсолютной липой - он был обусловлен вовсе не его свойствами, а влиянием лечебного или санаторного режима. К реальному лечению гравидан отношения не имел и не мог иметь. А Замкова он вновь безапелляционно и категорически объявлял "шарлатаном".
  Выбор Кончаловского в качестве человека, которому выпало открыть кампанию по разоблачению доктора Замкова был, конечно, не случаен. Как всегда, Сталин чрезвычайно тщательно относился к подобным делам, продумывая в них каждый ход, каждое слово. В то время как самим Замковым ему было все ясно, Сталин не мог не учитывать того, что женой Замкова была Вера Мухина - автор главного скульптурного символа СССР. Из-за все это дело приобретало дополнительную эстетическую, вернее, эстетическо-политическую окраску. Здесь необходимо было тщательнейшим образом все отмерить и нанести такой удар по Замкову, который не вызвал бы ненужного всплеска эмоций и вопросов. В этом смысле приобретал важнейшее значение выбор инициатора кампании, которая должна была завершиться разгромом Замкова и его института. Сталин счел, что обычным медицинским работником, пусть даже замечательно политически подкованным, здесь было не обойтись. Поскольку пара Замков-Мухина являлась своего рода эталонной медицинско-культурной парой, то ее обличителем должен был выступать человек такого же двойственного происхождения и биографии. Видимо, Сталину пришлось потрудиться, прежде чем он подыскал необходимую кандидатуру Максима Кончаловского. Но, надо признать, выбор его был безупречен. С одной стороны, Кончаловский олицетворял собой представление о медицинской надежности и солидности - видный врач с еще дореволюционным стажем, известнейший клиницист и автор уважаемых в научном мире трудов. С другой - родной брат виднейшего живописца советской эпохи, осененного, благодаря своим кровным узам с великим Василием Суриковым, незыблемым авторитетом передвижников, а с другой стороны - пряной славой одного из столпов "Бубнового валета". Одно это придавало фигуре Максима Кончаловского величайшую респектабельность и авторитетность, и снимало все вопросы о мнимой конъюнктурности обвинений в адрес Замкова. Замкова благодаря этому обвинял в невежестве не Сталин, а вся отечественная школа медицины, основанная на солидных дореволюционных традициях, и одновременно - вся отечественная культура.
  Благодаря этому Сталин достигал и еще одного поразительного эффекта: он и вся верхушка партийной бюрократии счастливым образом выходили сухими из воды. При том, что все знали (или догадывались), что гравидан был препаратом сливок партийно-государственной элиты, сама эта элита оставалась в стороне, в тени, а на передний план выдвигался представитель самых коренных сил отечественной медицины и культуры.
  Дело оставалось за малым - уговорить самого Максима Кончаловского принять участие в кампании против Замкова. Видимо, сделать это было не так уж и трудно - такому солидному, опирающемуся на обьективные знания ученому, как Кончаловский, никак не могла импонировать теория и практика Замкова, которые в его глазах должны были выглядеть сплошным шарлатанством. При этом, однако, современники отмечают, что у Максима Кончаловского все же сохранялись сомнения по поводу его собственного, персонального участия в травле Замкова. В этом сказались своего рода "издержки" дореволюционного воспитания врача, с еще неизжитыми представлениями о порядочности человека и гражданина. И здесь, согласно некоторым воспоминаниям, деликатную функцию убедить Кончаловского взял на себя поэт Сергей Михалков - муж его племянницы Натальи, ставший в силу этого членом разросшейся большой семьи Кончаловских. Сергей Михалков, который уже в то время уверенно готовился к своей будущей полулегендарной роли "литературного генерала" и дважды автора советского и российского государственного гимна, с одной стороны, знал, чего хочет Сталин, а с другой стороны - знал, как лучше всего осуществить подход к Максиму Кончаловскому. И он его исполнил, в результате чего Кончаловский и сыграл роль первой скрипки и запевалы в анти-замковском концерте.
  Очевидно, что в точно такой же мере, в какой Михалков использовал фактор неприятия дореволюционным профессором и профессионалом Максимом Кончаловским вульгарных революционных вывертов и экспериментов Замкова с женской мочой, он использовал и фактор неприязни Петра Петровича Кончаловского к скульптору Вере Мухиной. В глазах Кончаловского - при всей его внешней, показной лояльности к советской власти - бывшая ученица Ильи Машкова Вера Мухина не могла не являться предателем дела "Бубнового валета" после всех своих революционных скульптур в память Свердлова и Загорского, "Освобожденного труда" и революции, про которые Кончаловский, разумеется, не мог не знать. Да и исполинские стальные фигуры рабочего и колхозницы, которые так восхищали часть далеких от Москвы и недалеких в плане элементарного здравого смысла парижских интеллигентов, не могли не являться в глазах Петра Кончаловского - как и в глазах большинства людей его склада и биографии - символами ненавистной Советской власти, безжалостно подавляющей и растаптывающей все чуждое ей. В Вере Мухиной эти люди не могли не видеть певца всего, что претило им самим. И чем шире становилась ее слава как автора "Рабочего и колхозницы", тем сильнее должно было становиться их подспудное желание хоть чем-то уязвить ее. В этом смысле история с доктором Замковым пришлась как нельзя кстати: оказалось, что великий советский скульптор, красноречивый певец страны Советов - жена обыкновенного шарлатана и выжиги, заурядного прохвоста от медицины.
  В этом смысле остается только восхититься филигранной безупречностью выбора Сталина, который для целей своей сиюминутной политической интриги сумел мастерски объединить столь противоречивые силы. И который сумел заставить те силы, которые были по своим внутренним убеждениям не кем иными, как его, худо ли, бедно ли, но скрытыми противниками, сыграть в его игру, и помочь ему осуществить его собственные политические цели.
  
  Вслед за "выстрелом" профессора Кончаловского последовали "залпы" по Замкову и его государственному институту и в других органах печати. И все они дружно ратовали за ликвидацию Института. При этом зловеще указывалось, что многие из бывших пациентов Института уро-гравиданотерапии являются осужденными врагами народа, троцкистами и бухаринцами.
  Вскоре было принято решение правительства - ликвидировать Институт уро-гравиданотерапии. Замков не вынес этого, и рухнул с тяжелым инфарктом. Все скульптурные работы Веры Мухиной были немедленно "заморожены", а сама она со дня на день ждала ареста.
  И лишь через какое-то время выяснилось, что гром грянул с самого верха. Оказывается, Сталин убедился в том, что гравидан не дает торжественно обещанного Замковым результата - не превращает обыкновенны работников в стахановцев. Что для того, чтобы люди хорошо работали, недостаточно впрыскивать им под кожу мочу беременных женщин - им требуется хорошо платить, хорошо кормить и давать им отдыхать. Всего этого гравидан не может заменить. Жестоко разочаровавшись в Замкове, вождь приказал больше не жалеть его в критических публикациях, и примерно наказать, распустив его институт и навсегда отстранив от медицинской работы.
  После того, как Замков наконец оправился от инфаркта, он действительно оказался без работы и смог устроиться лишь в здравпункт артели "Головные уборы".
  
  
  Глава 11
  Интриги вокруг места на Новодевичьем кладбище
  
  После этого Замков, а вместе с ним и Мухина оказались в глухой опале. Их сторонились, точно прокаженных. Это был удивительный парадокс: Мухина официально являлась автором главного символа страны, граждане которой боялись и избегали ее, точно чумы. И она ничего не могла с этим поделать - леденящий ветерок опалы шел от самого Сталина, и все, кто дорожил своей жизнью, старались держаться от нее подальше.
  Некоторые перемены к лучшему принесла, как ни странно, только война. Когда гитлеровские армии вторглись на территорию СССР, то стало не до Мухиной и не до Замкова с его гравиданом - государство было озабочено лишь тем, чтобы выжить и не рассыпаться самому.
  Когда немцы подошли совсем близко к Москве, Мухину и ее мужа отправили в эвакуацию в далекий Каменск-Уральский. Там Мухина смогла наконец после долгого перерыва поработать скульптором - она сделала бюст балерины Галины Улановой, которая была эвакуирована в то же место, и модели бюстов другим известным деятелям культуры, вместе с ней оказавшимися в эвакуации.
  А Замков принялся писать письма в правительство, в которых призывал изменить негативное отношение к гравидану и вновь начать его массовое производство в условиях военного времени, поскольку это "уникальное лекарство может помочь тысячам раненых и ослабленных людей". В своих письмах Молотову, находящемуся вместе со всем правительством в Куйбышеве, Замков доказывал, что гравидан, как никакое другое лекарство, способствует заживлению ран, и незаменим в условиях фронта. Замков требовал, чтобы гравидан включили во все полевые аптечки, чтобы он был доступен хирургам, оперировавшим раненых бойцов.
  Однако ответом было сначала глухое молчание, а затем - уклончивые отписки. Получая их, Замков изнывал в Каменск-Уральске, и рвался в столицу, надеясь встретиться с руководством Наркомздрава, и заставить его изменить отношение к гравидану.
  Поэтому Мухина и Замков одними из первых вернулись из эвакуации в Москву, оказавшись там уже в конце лета 1942 года. Замков сразу побежал в Наркомат здравоохранения, и стал требовать, чтобы провели испытания гравидана в полевых условиях фронта, брался любыми способами доказать его значимость и пригодность в условиях военного времени. "В отличие от многих лекарств, которые приходится в тяжелейших условиях ввозить из-за рубежа, производство гравидана можно наладить прямо здесь, на месте, и это почти ничего не будет стоить - гравидан станет самым дешевым и эффективным лекарством!" - убеждал он руководителей советской медицины. Но те лишь отмахивались от него. Больное сердце врача не выдержало волнений, и он снова слёг с инфарктом. Замков отказался ложиться в больницу, и лежал дома. В конце октября ему вновь стало плохо, и пришедшая по вызову молодая женщина-врач, не зная фамилии пациента, рекомендовала покой и, главное, "никаких глупостей вроде препаратов Замкова". Основоположник закричал: "Вон!" - и умер.
  Замков скончался 25 октября 1942 года. И тут же начались новые бои - теперь уже посмертные. Общественный статус советского человека зависел не только от того, кем он являлся при жизни, но и от того, где он оказался после смерти. И Мухина повела ожесточенную борьбу за право похоронить мужа на престижном Новодевичьем кладбище - тем самым она добилась бы символического признания его заслуг после смерти. Однако ей отказали - у Замкова не было заслуг перед партией и государством, которые давали бы ему право быть похороненным на Новодевичьем. Но Мухина решила не отступать. "Если вы считаете, что моего мужа нельзя хоронить на Новодевичьем, то выделите это место мне - чтобы я могла быть похоронена там после смерти! Я так плохо себя чувствую, что скоро я тоже там лягу!" - заявила она. Возникла неловкая ситуация. Все понимали, что задумала Мухина - получить место на кладбище для себя, рассчитывая, что уж автору-то "Рабочий и колхозницы" в этом не откажут, и фактически контрабандой похоронить там мужа. Никто не знал, как быть - Мухина открыто пыталась нарушить все правила системы. Если сама она считалась заслуженным советским скульптором, то муж ее был официально развенчанным шарлатаном лишенным советской властью института и права заниматься научной деятельностью. С другой стороны, он был ее мужем, а мужа и жену хоронили вместе - эту традицию не решилась отменить даже могущественная Советская власть.
  За разрешением спорного вопроса обратились на самый верх - к Молотову и Сталину. Сталин приказал провести воспитательную беседу с Мухиной и убедить ее отказаться от своих требований. Но Мухина категорически настаивала на них, заявляя, что ей осталось жить всего несколько месяцев, может быть, дней, и место на кладбище ей абсолютно необходимо. Тогда вождь махнул рукой: "Ну и черт с ней, дайте ей это место, в конце концов!"
  Получив вожделенное место, Мухина поспешила похоронить там Замкова и вместо надгробия поставила сделанный ею еще в 1920ые годы давний бюст молодого еще мужа. На цоколе памятника она выбила надпись: "Я сделал для людей все, что мог".
  Об этой вызывающей надписи тут же донесли в ЦК как о явной фронде - этой надписью Мухина открыто указывала на то, что ее муж сделал для людей все, что мог, но руководство страны не захотело оценить его заслуг по достоинству. Однако Сталин предпочел просто не обращать на это внимания.
  Мухина же не успокаивалась, и вскоре повела настойчивую борьбу за посмертное признание гравидана. Она обратилась ко всем своим знакомым из мира культуры и искусства, прося их подписать составленное ею письмо в защиту гравидана, с требованием его широкого использования в медицинской практике. Мухина делала все, чтобы дело жизни её любимого мужа не заглохло. Она обращалась во все инстанции, бомбардировала письмами Наркомат здравоохранения, но без всякого толку.
  В 1943 году Мухиной повезло - она получила Сталинскую премию. Скульптор решила воспользоваться этим обстоятельством, и отправила письмо в защиту гравидана самому Сталину. Мухина указывала, что от применения гравидана отказались в результате недостойных интриг и инсинуаций, а статья Максима Кончаловского, с которой и начались гонения на гравидан, сама является конъюнктурной и ненаучной. Мухина требовала опросить всех врачей, работавших в содружестве с Замковым, чтобы они смогли доказать высокую эффективность гравидана, и возобновить его выпуск. "Гравидан поможет нашей Родине выиграть войну с фашистами - и это самое главное!" - писала она в заключение своего письма.
  Сталин поручил разобраться с гравиданом заместителю наркома здравоохранения В. В. Парину. В наркомате создали специальную комиссию. Мухина тут же направила отдельное письмо Парину - в этом письме Вера Игнатьевна просила отнестись к решению вопроса неформально, и обязательно ввести в состав комиссии врачей, работавших вместе с Замковым.
  Отмахнуться от просьбы сталинского лауреата - Мухина только что получила эту высокую награду - было нельзя. После долгих прений Наркомздрав принял решение возобновить выпуск гравидана.
  Этот день Мухина отпраздновала с вином и фруктами, полученными из закрытого кремлевского распределителя, собрав у себя в мастерской в Пречистенском переулке, выделенной ей как лауреату Сталинской премии, всех своих друзей и знакомых. Она добилась своего - дело ее мужа было наконец реабилитировано, гравидан вновь служил стране Ленина и Сталина.
  Однако через некоторое время выяснилось, что радость ее была преждевременной. Получивший сталинское указание о возобновлении производства и применения гравидана Наркомат здравоохранения совсем не спешил выполнять его. Запуску в производство гравидана все время что-то "мешало". Не имея возможности прямо отказаться от нелепого поручения, Наркомат здравоохранения, подобно другим министерствам и ведомствам, получавшим подобные явно дурацкие указания руководства, прибегнул к зарекомендовавшей себя тактике затягивания и проволочек. Мухина била во все колокола, то и дело обращалась в ЦК, указывала на то, что Наркомат явно саботирует важнейшее решение, плюет на указание самого товарища Сталина о перезапуске производства гравидана, и получала в ответ невозмутимые отписки о том, что это производство вот-вот будет возобновлено, надо лишь преодолеть небольшие технические трудности... и после этого снова ничего не происходило. Врачам с гравиданом все было ясно, и никто из них больше ввязываться в эту эпопею не желал. Не ясно было одной лишь Мухиной...
  Очередное гневно-энергичное письмо в защиту гравидана Мухина написала в день Победы 9 мая 1945 года. Оно дышало гневом и сарказмом: "Я счастлива, что мы наконец одолели Гитлера. Но если бы определенные лица не саботировали выпуск гравидана, то день Победы наступил бы гораздо раньше!" Это письмо, запущенное к тому времени уже дважды лауреатом Сталинской премии на самый верх, было спущено вниз с привычными резолюциями "рассмотреть и разобраться", и из недр бывшего наркомата, а теперь уже министерства здравоохранения СССР Мухиной бодро сообщили, что производство гравидана будет налажено в ближайшем будущем. Мухина едва не задохнулась от ярости - на колу мочало, начинай все сначала.
  
  
  Глава 12
  Мухина спасает монумент латышских националистов
  
  Но в этот момент от битвы за гравидан ее отвлекло неожиданное ответственное поручение - в качестве одного из виднейших советских скульпторов ей было предписано съездить в родную Ригу, и принять участие в работе комиссии, которая решала, сносить или нет Монумент Свободы, установленный в самом сердце Риги, на бульваре Бривибас в 1931 году на том месте, где раньше находился памятник Петру Первому.
  За снос памятника высказывались латышские коммунисты. Установленный в годы независимости "буржуазной Латвии", он казался им совершенно неприемлемым на земле советской Латвии. Не менее скандальным им казалось и то, что венчавшая памятник ключевая фигура ансамбля - символическая скульптура Матери-Латвии со щитом свободы - была сделана в Швеции: ее исполнил шведский скульптор-модельщик Рагнар Мюрсмедден. Все это делало памятник чуждым советскому народу и совершенно ему не нужным.
  От прибывшей из Москвы Веры Мухиной латвийские коммунисты ожидали услышать подтверждение их мнения. Однако, совершенно неожиданно для себя, услышали совершенно обратное.
  Мухина выступила за то, чтобы памятник оставить. При этом она не стала ссылаться на его художественные достоинства и эстетическое значение - понаторевший в политических дрязгах видный советский скульптор сразу выхватил из колоды главные козыри. Мухина заявила, что автор памятника Карлис Зале, так же, как и она сама, активно участвовал в реализации знаменитого ленинского плана монументальной пропаганды, и установил в 1918 году одобренные Лениным и тогдашним руководством красного Петрограда памятники Добролюбову и Гарибальди. Затем она подвела ошеломленных членов комиссии к постаменту Монумента Свободы и указала на изображённый на нем строй латышских красных стрелков.
  - Вам придется вместе с этим памятником уничтожить и память о красных стрелках, защищавших революцию и Ленина! - эмоционально воскликнула она.
  Это решило дело. Монумент Свободы постановили не сносить. Впоследствии все это дело переиначили, и объявили, что латышские коммунисты, затеявшие всю эпопею со сносом памятника, НСД пытались всеми силами отстоять монумент, и что их расчувствовавшийся лидер Вилис Лацис в знак благодарности предлагал подарить Мухиной ей дачу на Рижском взморье, а она отказалась.
  В действительности коммунисты, как и положено коммунистам, с самого начала выступали за самое радикальное решение вопроса - за снос мозолившего им глаза памятника, справедливо полагая, что он может стать центром кристаллизации национальных устремлений латышей и что они будут собираться у его подножия и, глядя на фигуру Матери-Латвии со щитом свободы, требовать восстановления уничтоженной независимости.
  Мухина же стала защитницей монумента из элементарного чувства человеческой солидарности. У нее у самой было всего два установленных памятника - "Рабочий и колхозница" на ВДНХ да памятник Горькому перед Белорусским вокзалом. Она понимала, что у умершего в 1942 году Зале нет возможности отстоять свое произведение. В этом смысле его судьба чем-то напоминала ей судьбу ее собственного мужа Алексея Замкова, скончавшегося в том же роковом 1942 году. И точно так же, как она яростно выступила в защиту гравидана, она выступила и в защиту главного произведения умершего Зале.
  Ну а уж многолетнее нахождение в президиумах Союза художников и Академии художеств научила ее быть виртуозной в выборе аргументов из багажа арсенала коммунистической демагогии.
  
  
  Глава 13
  Последняя опала Веры Мухиной
  
  Латыши остались благодарны Мухиной за ее благородный в целом поступок, и до сих пор вспоминают ее за это добрым словом. Однако в Москве, куда все, естественно, доложили во всех подробностях, деталях и красках, спасение рижского Монумента Свободы ей аукнулось. Сталин посмотрел на это весьма косо. А красочная аргументация Мухиной - то, что памятник якобы не имеет националистической направленности, а Карлиса Зале она помнит как товарища по годам учебы и высочайшего уровня скульптора, всегда выступавшего за дружбу народов - только лишь усилила его раздражение.
  В результате Мухина во второй раз в своей жизни подверглась опале. Эта опала носила иезуитский характер: она была очень изощренной и в то же время как бы неявной. Мухина исправно получала Сталинские премии - к концу жизни этих премий у нее скопилось целых пять - и в то же время ей не давали работать, все ее проекты последовательно и безжалостно отвергались. Она неизменно восседала в президиуме Академии художеств, и в то же время ее то и дело выводили из этого президиума - ссылаясь на ее крамольные высказывания о том, что аллегория и символика не противоречат соцреализму. А потом чья-то невидимая рука вновь включала Мухину в президиум. Сталин играл с ней, как кошка с мышкой, не прощая Мухиной ни гравидана, ни халтурно-насмешливую переделку отвергнутого при Ленине проекта памятника "Освобожденному труду" в "Рабочего и колхозницу", призванных увековечить великую сталинскую эпоху, ни манипуляций с Монументом Свободы в Риге. Мухину на словах превозносили, но на деле связывали ей руки, не позволяя работать по специальности. И все время держали на коротком поводке - из года в год не позволяя оформить в собственность дом-мастерскую в Пречистенском переулке, которую она построила на участке земли выделенном ей для этого правительством как лауреату Сталинской премии.
  В то время как все номенклатурные художники и писатели разъезжали поле войны по странам народной демократии, а наиболее проверенных вроде Эренбурга и Фадеева отпускали даже в Париж и в Лондон, Мухину ни разу не отпустили за границу - ее предвоенная поездка в Париж и в Латвию так и осталась последней. Пятикратного лауреата Сталинской премии держали дома на привязи, как собачку. И в этом тоже чувствовался жесткий почерк "Хозяина".
  
  
  Глава 14
  Письмо Молотову из могилы
  
  Все последние годы Мухина тяжело болела, но продолжала писать в правительство свои челобитные о возобновлении производства гравидана, нарываясь на встречные ехидные замечания: "Что ж вам-то гравидан не помогает?"
  В 1953 году она совсем сдала, и провела последние месяцы жизни в Кремлевской больнице, положенной ей по статусу народного художника СССР.
  За это время умер Сталин, и она не знала, горевать ей со всем народом или радоваться с теми, кого еще недавно называли "врагами народа" и среди которых было немало ее друзей. Врачи категорически запретили ей работать - малейшее лишнее усилие могло свести ее в могилу - и это тяготило ее больше всего: если раньше запрет на профессию выдавали ей власти, то теперь - медицина. А результат был один.
  Похоронили ее по высшему советскому разряду - на том самом Новодевичьем кладбище, которое она когда-то выбила для мужа. После ее смерти, согласно ее завещанию, к сделанной сразу после трагической смерти Замкова надписи на могиле "Я сделал для людей все, что мог" было добавлено - "И я тоже". Впрочем, фрондерской эту приписку власти не сочли, иначе они не присвоили бы имя Мухиной улицам, пароходам и Ленинградскому высшему художественно-промышленному училищу, которую с этих пор стали ласково называть просто "Мухой".
  А чтобы достучаться до советского руководства, которое при жизни не горело желанием выслушивать ее, Мухина придумала оригинальный способ - обратилась к нему с письмом из могилы.
  Разумеется, никакими экзотическими гаитянскими зомби тут не пахло - Мухина просто незадолго до смерти на написала письмо Молотову, которое завещала отправить ему после своей смерти. И 6 октября 1953 года сын Всеволод выполнил ее просьбу:
  "Дорогой Вячеслав Михайлович, Вы получите это письмо, когда меня уже не будет в живых. Мои последние просьбы по искусству.
  1. Не забывайте изобразительное искусство, оно может дать народу не меньше, чем кино или литература. Не бойтесь рисковать в искусстве: без непрерывных, часто ошибочных поисков у нас не вырастет свое новое советское искусство.
  2. Прочистите аппарат управления искусств - многие его руководители вместо помощи художникам загоняют их до смерти; иногда берут взятки.
  3. Поставьте моего Чайковского в Москве... Я Вам ручаюсь, что эта моя работа достойна Москвы, поверьте мне, ведь за всю мою жизнь я ни разу не подвела доверия партии и правительства...
  5. Отдайте распоряжение отлить в бронзе остающиеся после меня небольшие вещи; главное - распорядитесь отпустить на это бронзу.
  Еще последняя моя просьба: квартира-мастерская, в которой я жила, до сих пор из-за юридических формальностей не принадлежит мне. Очень прошу сделать так, чтобы она осталась за моими ребятами.
  И в смерти как и в жизни всегда Ваша,
  В. Мухина".
  
  Впрочем, Молотов не осмелился решать эти щекотливые вопросы в одиночку, и по въевшейся в его плоть и кровь партийной традиции разослал копии письма Мухиной всем членам президиума ЦК с предложением обсудить записку на секретариате.
  По итогам обсуждения, принимая во внимание то, что Мухина действительно за всю мою жизнь по-настоящему ни разу не подвела доверия партии и правительства, Чайковского решили поставить - прямо перед московской консерваторией. Дом-мастерскую в Пречистенском переулке также оставили в собственности семьи. А вот рисковать в искусстве категорически не разрешили, и для того, чтобы новое поколение советских художников не посмело вырастить неуправляемым, специально устроили разнос и шельмование в Манеже 1 декабря 1962 года.
  
  Историки искусства назвали творческую биографию Мухиной "кладбищем неосуществленных возможностей". Наверное, это не совсем верно - гораздо правильнее и интереснее рассматривать ее судьбу на фоне той эпохи, в которой она творила, и того общества, в котором она жила. Благодаря этому многое станет ясным и понятным.
  Жизненный и творческий путь Мухиной доказывает, что под сусально-глянцевой оболочкой советской жизни бились и кипели нешуточные страсти. И что реальная жизнь советской эпохи была весьма и весьма далека от прямого, как стрела, курса, прочерченного в карманного формата книге "Краткий курс истории ВКП(б)".
  Легендарная скульптура "Рабочий и колхозница", главный символ страны Советов, был создан человеком, который по всем признакам принадлежал к недобитым остаткам враждебных классов и кому не должно было быть места в стране Советов. "Рабочего и колхозницу" слепила дочь богатейшего человека Риги, которой принадлежали пароходы и пристани, склады и амбары, дома и магазины. Готовя памятник, который должен был олицетворять мощь и величие страны Советов к всемирной выставке в Париже, скульптор Мухина не имела за плечами ни одного установленного памятника. Выиграть конкурс ей позволило то, что ее муж изобрел лекарство из мочи беременных женщин, которое вкалывал престарелым партийным вождям, чтобы у них восстановилась потенция и они могли услаждать свою плоть с молодыми любовницами. При этом не мудрствуя лукаво Мухина представила на конкурс ту самую модель, которую создала за десять лет до этого - лишь слегка видоизменив ее. В очертаниях лица Рабочего и в складках юбки Колхозницы члены Политбюро фанатично искали черты лица Льва Троцкого, и даже после того, как они доложили Сталину, что ничего не нашли, вождь не поленился ночью самолично приехать на завод и вновь и вновь искать их. и так и не найдя ничего, разрешил отправить статую в Париж, но по возвращении пересадил и перестрелял всех инженеров и рабочих, которые готовили ее, вместе с комиссаром советского павильона, потому что так и не смог простить им своих ночных волнений и страхов. Родной брат художника Кончаловского, замечательный медик Максим Кончаловский публично назвал мужа Мухиной шарлатаном и доказал, что лекарство из мочи беременных женщин является полной чепухой, а она продолжала навязывать его стране и после смерти своего мужа, доказывая, что гравидан может стать могущественным оружием победы и помочь одолеть Гитлера. Вот лишь вкратце вся реальная, невымышленная история Веры Мухиной, вот ее подлинный портрет на фоне эпохи. И насколько же она интересна и по-настоящему правдива!
  В бессмертной книге "Архипелаг ГУЛАГ" Солженицын приводит блистательную формулу успехов советского строительства - реальный рецепт того, как был построен гигантский Беломорско-Балтийский канал: "Без туфты и аммонала не построить нам канала". Перефразируя Солженицына, можно сказать, что в основе создания "Рабочего и колхозницы" лежала формула: "Без туфты и гравидана не построить нам "Рабочего и колхозницы".
  Что нисколько не умаляет заслуг Веры Мухиной, а лишь делает их еще ярче и отчетливей. Ведь свой талант ей приходилось проявлять, сражаясь со всеми тоталитарными уродствами своей эпохи, и с живыми монстрами, которые эти уродства воплощали.
  О том же, что она была по-настоящему ярким, убежденным, талантливым художником, свидетельствуют ее высказывания по поводу художественного творчества:
  "Если костер чувств ярко горит, нужно его поддержать, если горит слабо, нужно его разжечь, чтобы до конца жизни душа была вечно молода и страстна, как у Микеланджело, и всегда мудра, сурова и ищуща, как у Леонардо, чтобы не дать своему духу обрасти черствой коркой благополучия и самоуспокоения".
  "Безусловная искренность во все времена является одним из признаков истинного искусства. И максимум совершенства!"
  В этом заключалось творческое кредо Веры Мухиной. И можно только догадываться, каких высот она могла бы достичь, если бы ее не заставили сначала ваять дурацкий памятник "Освобожденному труду", а затем второпях переделывать его в стальных "Рабочего и колхозницу".
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"