В славном белокаменном граде, во столице древних русичей, что подпирала небо золотыми маковками, правил царь Иван Грузный — не то чтобы злой, а просто тяжёлый на подъём да крутенек на расправу. А при дворе его жил-поживал да ежечасно рисковал шут Копейка — язык востёр, словно трава осока, да ум хитёр, как боярин во суде. Верными друзьями шута Копейки были кот Евсейка, что мог мурчать так, чтобы даже душегуба перед толпой отмазать, да мышь Лиходейка — мала да удала, зубы у неё такие, что и казённые печати перегрызала.

   Как-то раз, после сытного обеда, развалился да разомлел царь на троне, будто мешок с заморской мукой, название которой диковинное «кокаинум», и вздумал шуток послушать.

   А Копейка, недолго думая, и молвит:

   — Царь-батюшка, а знаешь, почему тебя Грузным зовут?

   — Ну-ка, удиви, почему?

   — Да потому что даже твои мысли сгибаются под твоей же важностью!

   Вскричал тут царь, покраснев пуще медного самовара:

   — За такие речи, шут, не копейки тебе, а казнь лютую! Эй, стража, отрубите ему чего-нибудь жизненно важное, хоть бы и голову бестолковую!..

   Испугался Копейка, упал на колени, взмолился:

   — Не вели рубить, царь-надёжа, вели искупить как-нибудь иначе! Прояви краснодушие и великосердие!

   Царь рукой повёл, дескать, стража, погоди махать секирою. Призадумался.

   Любое дело надо в государственную пользу решать. Вот, допустим, повадилась великанша Бронедуня свет Атлантовна озоровать в дальних пределах царства: сёла разоряет, скотину кушает, ущерб казне наносит. Да ещё какой, ведь недоборы начались: нет дыма — нет сбора. Понимать надобно.

   А Копейка продолжает причитать, да велеречивой лестью путь к жизни своей прокладывать. Сморщился Иван Грузный, что твой чернослив, и говорит:

   — Ладно, умолил и умилил, фигля двоеумный! Раз такой вострый на язык, поди да заколи Бронедуню Атлантовну, что сёла наши разоряет! Не справишься — голова с плеч долой! Так что хоть сгинь, да исполни!

   Собрался Копейка в путь-дорогу дальнюю, взял верных друзей кота Евсейку да мышь Лиходейку, и отправился в те края, где земля дрожит от тяжёлой поступи великанши Бронедуни свет Атлантовны.

   Долго ли, коротко ли шли они — солнце многажды за горизонт спряталось, — вышли к Вопль-реке, что ревела, словно медведь с похмелья. Моста нет, переправы не видать.

   Пожух Копейка:

   — Эх, кабы я богатырём был, перепрыгнул бы! А шуту разве на три шага долететь и утопнуть потехи для!..

   А кот Евсейка только усы поправил:

   — Где вода тише всего, там и бродик отыщется.

   И правда — под кустом сидела выдра-перевозчица, что за пару рыбьих хвостов согласилась их через реку переправить.

   За рекой лес тёмных намёков начинался. Деревья там шептались, словно старые кумушки, филины гулко подхихикивали, да лешие сбивали путников с пути дурацкими знаками «Объест 300 м», «Туда не ходи, сюда ходи» и прочими «Проход воспрещён по причинам отсутствия тропы».

   Пригорюнился Копейка:

   — Тут и конец нам, заблудимся!

   Но мышь недаром Лиходейкой звалась — оскалила зубы да прогрызла подземный ход прямо сквозь корни вековые.

   — Кто в земле копается, тот в сплетнях не путается, на дурной смех не обижается, дурным знакам не верует! — засмеялась она, вынырнув на опушке.

   И пошли они дальше куда послали.

   А там уж гора Жалобница подпирала небо. Она ж почему Жалобница была? К ней во времена оны можно было прийти и свободно пожаловаться. Она выслушает, да эхом-то и ответит. И человеку легче на сердце, ведь не только у него горюшко-беда приключилася!

   А нынче у подножия Жалобницы спал трёхголовый пёс Гав-гав-гав, носящий такое имя, чтобы никто не попутал, сколько у него голов. И вот он спал-почивал на единственном пути, каждая голова храпела на свой лад.

   Разволновался Копейка, он собак с детства побаивался, после того случая, когда его цыганская жучка уволокла в табор, а родители насилу отбили. Говорит:

   — Разбудим — сожрёт!

   Но кот Евсейка подкрался к головам неслышно да как замурлычет мотивно — пёс во сне хвостом завилял, ещё глубже заснул, ещё громче восхрапел в три рыла, а наши-то уж тем временем тихонько мимо прошли.

   В другой день вышли на поляну просторную, а там сама великанша Бронедуня свет Атлантовна сидит да от скуки дубы вековые, будто соломинки, ломает. Увидела гостей, захохотала, ажник земля затряслась:

   — Крохотули! Я на вас чихну — и нету!

   Не растерялся Копейка, поклонился низко:

   — А ты, Бронедуня свет Атлантовна, небось, и поцелуя никогда не пробовала? Говорят, от него даже великанши тают!

   Призадумалась великанша, а в тот миг кот Евсейка прыгнул ей на плечо да как замурлычет полюбовную песню — у Бронедуни аж мурашки по спине побежали! А мышь Лиходейка меж тем подкралась да перегрызла ремешок на её богатырском поясе — доспехи с грохотом на землю рухнули! Тут Копейка, недолго думая, подскочил ловким соколом да поцеловал великаншу в уста преогромныя!

   И — о чудо! Вспыхнула Бронедуня волшебным светом, закружилась, как осенний лист огромных размеров, враз уменьшилась, да и превратилась в царевну Морену Прекрасную, которую сто лет назад злой колдун Перехлюздий в великаншу обратил!

   Полюбила Морена Прекрасная отчаянного шута Копейку, а шут Копейка полюбил царевну Морену. Взаимно у них это как-то получилось.

   Вернулся Копейка с друзьями в стольный град, ведёт под руку царевну. Как увидел их царь Иван Грузный, так осерчал, что даже скипетр с державою из рук уронил.

   — Ах ты огурок королобый! — закричал. — Я тя послал великаншу воевать, а ты бабой раскрасавицей обзавёлся?!

   — Так это и есть бывшая Бронедуня свет Атлантовна, а до тех и по сю пору — в своём праве как есть царевна Морена Прекрасная! Промеж прочим, законная наследница престола!

   Иван Грузный затопал сафьяновыми сапожками по коврам заморским, стал ликом ал, а из ушей чуть ли не дым попёр:

   — Те дела сто лет назад были, пустобрёх ты изменный, супостат ты унутренний, надо было тебя казнить ещё в начале сказки!.. Эй, стража, схватить смутьянов и предать смерти лютой без проволочек!

   Стражники двинулись к шуту, царевне и коту с мышью, занося секиры точёные над их буйными головушками.

   — Миленький ты мой Копеечка, — молвила в тот час царевна Морена. — Лобзни мя в чело моё белое.

   — Напоследок? — грустно уточнил шут.

   — Целуй, не промедляй! — осерчала царевна.

   Ну, Копейка и лобзнул.

   Здесь же вспыхнула царевна Морена Прекрасная волшебным светом, закрутилась юлою, и вновь перекинулась в великаншу Бронедуню свет Атлантовну.

   Тут годы жизни и правления царя Ивана Грузного и окончились, одно мокрое место осталось да соответствующая запись в летописном своде. Стража тоже понесла известный урон, но вовремя отступила, разумно присягнув более законной наследнице.

   А шут Копейка нанёс великанше поцелуй в губы, и вновь обернулась она царевной Мореной Прекрасною. Очень в хозяйстве годная особенность ейного естества, получается. Не раз ещё спасала она и возлюбленных наших, и государствие русичей.

   Вот так шут Копейка не только голову спас, но и царевну заполучил, точнее даже целую царицу. А кот Евсейка да мышь Лиходейка с тех пор при дворе на особом положении были: один стал аж министром по делам мышеловства, а вторая хранительницей печати царской, ибо зубы у неё по-прежнему остры оставались.

   И жили они, как таким героям несусветным полагается, долго и счастливо. Приплод оставили богатый, особенно кот, у них это скоро деется, а и Копейка с Мореной детишек воспитали — двух дочерей красавиц да сыночка наследника. И все они могли в великанов превращаться.

   Да, было время... Ну, а и щас тоже хоть сказки слагай, хоть песни, а хоть и шутки Копеечны. Такова наша светлая дороженька, сим мы и сильны да богу податливы.