|
|
||
I.
Плаванию на пароходе из Петербурга в Петергоф и обратно посвящена бóльшая часть стихотворения Глинки, и стало быть - это одно из первых стихотворных произведений, посвященных "пароходной" тематике (первое известное нам - стихотворение П.А.Катенина "Пароход", опубликованное в 1824 году в "Трудах высочайше утвержденного общества любителей российской словесности", они же - журнал "Соревнователь просвещения и благотворения"), - произведений, положивших начало целой поэтической традиции, вершиной которой станет стихотворение Е.А.Баратынского "Пироскаф", написанное в 1844 году.
В поисках разгадки словоупотребления поэта ("пароход" или "пироскаф"?) мы обратились к весенним номерам газеты "Санктпетербургские ведомости" 1817 года, в которых печатались объявления о первых рейсах невского парохода (из Петербурга в Кронштадт) с началом навигации, и обнаружили, что они переплетаются там - с заметками о политических беспорядках в Англии.
Пассажиров первого русского парохода волновала надежность этой технической новинки; так что сухие официальные объявления сопровождались успокоительными заметками о степени вероятности взрыва парового котла.
Параллель образовывалась очевидная: пароход и потенциальная катастрофичность плавания на нем - сопоставлялись с потенциальной катастрофичностью общественно-политической жизни, проблемой, так обострившейся, актуализировавшейся в эпоху после наполеоновских войн. Мы посвятили специальную работу раскрытию этой параллели в русской литературе тех лет, однако прямых свидетельств того, что она входила в кругозор современников мы не нашли.
И вот теперь перед нами - стихотворение Ф.Н.Глинки, в котором сравнение поездки на пароходе и... истории человечества, предполагаемое, реконструируемое нами в художественном и общественном сознании эпохи, - заявлено открытым текстом; да еще и - написанное в самый канун одного из очередных политических катаклизмов - восстания 14 декабря 1825 года.
Да еще и - написанное поэтом, находящимся в опале за свои связи с будущими участниками этого восстания. Обратим внимание, что предыдущее стихотворение, посвященное "Пароходу", - также написано поэтом, находящимся в ссылке за свое вольнодумство, и посвящено им - будущему декабристу А.О.Корниловичу.
Другим показателем злободневной актуальности, ангажированности стихотворения "Картины" - служит его художественная связь со стихотворением "Вакхическая песнь" Пушкина, политический подтекст которого мы попытались раскрыть. Оба эти фактора делают стихотворение Глинки привлекательным предметом для нашего изучения.* * *
Стихотворение Ф.Н.Глинки "Картины" было напечатано в газете "Северная Пчела" в номере от 30 июля 1825 года (то есть, по-видимому, тогда, когда Пушкиным уже была написана "Вакхическая песня").
Стихотворение Глинки имеет сложный подзаголовок, характерный для путевых очерков: "Пароход. Плаванье днем. Черты освещения и праздника. Ночь в каюте и утро на пароходе". Этой установкой на "очерковость" был вызван выбор его основного заглавия. Именно так: "Tableaux de Paris" - "Картины Парижа" (конец XVIII века) называется знаменитый сборник Л.-С.Мерсье, одного из основоположников европейского и русского жанра "физиологических очерков".
Стихотворение, соответственно, состоит из четырех глав: "Плаванье днем", "Черты освещения и праздника" (имеется в виду традиционный для петербургского двора Петергофский праздник, устроенный в этом году в честь дня тезоименинства вдовствующей императрицы Марии Феодоровны), "Ночь в каюте на пароходе" и "Утро на палубе".
Но особый интерес в этом стихотворении-очерке представляет для нас не описание поездки на невском пароходе и не описание праздника, а реминисцентный план этого произведения. В первых же десяти строках первой главы мы вдруг начинаем слышать что-то до боли знакомое:
...Чуть видны острова с зелеными елями,
И домы с флагами, и башни со шпилями...
На левом береге мелькает монастырь,
И мыза Стрельная с своим дворцом БЕЛЕЕТ;
Кругом по берегам то дачи, то пустырь;
Вдали Кронштат и Сестрорецк СИНЕЕТ...
Спокойствие... погода... тишина...
Да ведь это же (хочется воскликнуть)... "Зимнее утро" Пушкина! -
...Прозрачный лес один ЧЕРНЕЕТ,
И ель сквозь иней ЗЕЛЕНЕЕТ,
И речка подо льдом блестит.
"Речка", разумеется, у Глинки тоже есть: это - Нева, по которой осуществляется пароходный рейс из Петербурга в Петергоф, и тоже... как бы "подо льдом": потому что о ней то и дело говорится - "зеркало воды" и "стеклянная поверхность вод".* * *
Сходство же рифм, и в том и в другом стихотворении - образуемых цветообозначениями, подчеркивается, во-первых, контрастом. У Глинки "белеет", у Пушкина - наоборот, "чернеет". Во-вторых, тем, что для названий двух пригородов Петербурга, Сестрорецка и Кронштадта, употреблен, как и у Пушкина для "ели" ("зеленеет"), глагол единственного числа: "синеет".
И наоборот - в стихотворении "Зимнее утро", применительно к первому рифменному слову ("чернеет") специально оговаривается: "лес" - "один"!
А сама "ель"... И она у Глинки - есть, и тоже - в умноженном виде, во множественном числе! Перед подчеркнутыми нами строками:
...Чуть видны острова с зелеными ЕЛЯМИ...
Вновь, выражение сходства удвоено. Во-первых, совпадающее слово выделяется вольным переносом ударения: "елЯми" вместо "Елями" (и, соответственно: "шпилЯми" вместо "шпИлями").
Этот прием вольного переноса ударения будет демонстративно повторен в конце третьей главы: без постановки знака метрического акцента - здесь и не догадаешься, о чем идет речь. У пассажиров, после "ночи в каюте":
...В одежде небрежность и на глазах сонливость...
Во-вторых, в довершение сходства - повторяется определение, только не в глагольной форме, как у Пушкина ("зеленеет"), а в форме прилагательного: "зелеными"; и - не в рифменной позиции, как будет у него.
Отметим, что эта игра с меной позиций - повторяется и в границах самого стихотворения "Картины": в такой же, нерифменной позиции находится и второе указанное нами слово с перенесенным акцентом ("нéбрежность"), в отличие от двух первых.* * *
Псоле этого - остается только... посмотреть на первые строки стихотворения Глинки:
Все взморье - серебро литое!
Погодный день! - и солнце золотое
Глубоко в зеркале воды горит!
Уж Петербург от нас, как пышный сон, бежит...
Пушкин же:
Мороз и солнце; день чудесный!...
Петербург в стихотворении 1825 года - "как пышный СОН". А первую строку у Пушкина продолжает - не менее знаменитое, чем она, и - с тем же мотивом:
...Еще ты ДРЕМЛЕШЬ, друг прелестный -
Пора, красавица, ПРОСНИСЬ...
В стихотворении Глинки - "уж", "уже"; в стихотворении Пушкина - наоборот, "еще".* * *
Дальше тот же мотив у Глинки - вновь подчеркивается:
Спокойствие... погода... тишина,
И стекловидная поверхность вод яснеет,
Как ясный слог Карамзина...
"Речка", река Нева в этом стихотворении - обратим на это внимание еще раз - тоже (хотя дело происходит и в июле) как бы... "подо льдом": "стекловидная".
А почему подчеркивается этот мотив "погоды" (то есть - "хорошей погоды", в противоположность - "не-погоде") - позволяет понять прозаическая заметка, посвященная тому же Петергофскому празднику, напечатанная в одном из предыдущих номеров газеты:
"...С самой половины Июля стояла в С. Петербурге погода ветряная, дождливая и холодная; казалось, что лето еще не наступило. В прошедший Вторник небо было, как и дотоле, пасмурно; ветер дул суровый и неприятный; но в Среду, 22го числа, наступил прекраснейший день, и благоприятствовал великолепному празднику, на который стекаются почти все жители здешней столицы и окрестных мест..." (Северная Пчела, 1825, N 89, Суббота, Июля 25го. Внутренние известия. Санктпетербург, 24 Июля).
Как видим, здесь тоже повторяется слово "погода" - но только в привычном нам, современном значении "погоды" вообще, и "плохой", и "хорошей".
В том же значении слово фигурирует и в очерке, подписанном инициалами издателя газеты, Ф.В.Булгарина, "Поездка в Петергоф (Письмо к А.С.Г.)":
"...Хорошей погоде предшествует и последует ненастье, и наслаждения, для живейшего ощущения оных, перемешаны с малыми пожертвованиями..." (Там же. N 90, Вторник, Июля 28го. Словесность).
В целом же создается такое впечатление, что и здесь, в неподписанной газетной заметке из раздела "Внутренние известия" - цитируется стихотворение Пушкина; а именно - воспроизводится противопоставление, аналогичное присутствующему в нем, - но только применительно к зимнему, а не летнему времени года:
...Вечор, ты помнишь, вьюга злилась,
На мутном небе мгла носилась;
Луна, как бледное пятно,
Сквозь тучи мрачные желтела,
И ты печальная сидела -
А нынче... погляди в окно:
Под голубыми небесами
Великолепными коврами,
Блестя на солнце, снег лежит...
Или, может быть... это Пушкин, в 1825 году, пишет прозаическую программу своего будущего стихотворения? Заметим, что это противопоставление "хорошей погоды" и "ненастья" - в свернутом виде, в качестве объекта сравнения для противопоставления "живейших наслаждений" и "малых пожертвований" - сохраняется и в очерке Булгарина.
А само стихотворение "Картины"? Спрашивается: ЧТО это такое?! Глинка... "списал" у Пушкина? Разумеется... да. Во всяком случае, нет сомнения, что автор заметки и автор стихотворения, посвященного Петергофскому празднику 1825 года, - ЧИТАЛИ стихотворение Пушкина "Зимнее утро"; с равноценной АВТОРСКОЙ точностью представляли себе, как оно будет написано.
Вот только НАПИСАНО оно будет... в 1829 году.* * *
Иными словами говоря, это значит, что стихотворение "Картины" в 1825 году писал поэт, в голове которого УЖЕ находилась программа, образ будущего стихотворения.
Чья же, спрашивается, это могла быть голова?
"Зимнее утро" - не единственный источник пушкинских реминисценций в стихотворении 1825 года. Если реминисценции из него - начинают это стихотворение, то заканчивают его - реминисценции из другого произведения Пушкина, и на этот раз, казалось бы, вполне "традиционные", такие, каким и полагается быть литературным реминисценциям, - то есть относящиеся к произведению, написанному несколько лет назад.
В четвертой главе, называющейся "Утро на палубе", говорится:
Повеял утренник, и облаков седых
Летят последние частички...
Здесь узнаваем пейзажный мотив из элегии Пушкина 1820 года, называющейся по первой строке:
Редеет облаков летучая гряда...
А следующая строка, содержащая обращение, показывает, что в стихотворении 1825 года сходный пейзаж, по времени суток, - превращается в свою противоположность:
Звезда печальная, вечерняя звезда!...
И все было бы хорошо, если бы не смущало одно слово: "частички" - которым называются летящие по утреннему ветру остатки "седых облаков".
Не нужно напрягать память, чтобы узнать в нем слово из стихотворения Пушкина, которое исследователи сегодня предположительно относят к 1834 году, а раньше считали - написанным чуть ли не перед самой смертью поэта:
Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит,
Летят за днями дни, и каждый час уносит
Частичку бытия...
В стихотворении Глинки "частички" (облаков) - "летят". И в стихотворении Пушкина - тоже... "летят": "дни", содержащие в себе "часы" - "частички бытия" человека.
Таким образом, темпоральная аномалия реминисценции - сохраняется и для этого случая.* * *
Скажем сразу, что введение мотивов пушкинского стихотворения в первой главе - несамодостаточно в своей функции, оно обусловлено необходимостью скрыто указать на глубочайшее родство стихотворения Глинки 1825 года - с другим пушкинским стихотворением, "Вакхической песней".
Писались они почти одновременно. "Картины" Глинки, видимо, немного, на пару месяцев позже пушкинской "...песни".
Дата написания "Картин" должна нам быть известна с исключительной точностью. Они помещены в четверговом номере "Северной Пчелы" за 30 июля и посвящены Петергофскому празднику августейших именин императрицы Марии Федоровны.
А состоялся этот праздник в среду 22 июля. Вот между двумя этими датами поэт, посетивший этот праздник, и должен был сочинить свое стихотворение (если только не описывал аналогичное торжество, виденное им когда-либо ранее: ну, например, году так... в 1818-м; описание его можно найти в письмах Н.М.Карамзина).
В субботнем номере той же газеты за 25 июля дается об этом празднике краткая информация, которую мы уже цитировали, а во вторничном номере за 28 июля помещен также цитированный нами пространный очерк издателя газеты Θ<аддея> Б<улгарина> "Поездка в Петергоф", с посвящением "А<лександру> С<ергеевичу> Г<рибоедову>", другу журналиста.
В обоих этих газетных материалах упоминается о пароходах, как об одном из средств доставки многотысячной публики из Петербурга в Петергоф.* * *
Точная дата написания пушкинского стихотворения неизвестна, но Б.В.Томашевский полагает, что это была весна-лето 1825 года (в 1826 году "Вакхическая песня" впервые увидит свет в "Стихотворениях Александра Пушкина").
В том же году Пушкиным было написано стихотворение с названием, очевидным образом (как "черное" и "белое") соотнесенным с названием стихотворения, "анонсируемого" в "Картинах": "Зимний вечер". Это для нас важно: потому что в лице этого стихотворения "Вакхическая песня" - и встречается с "Зимним утром".
Исследователи, В.Н.Турбин и Е.М.Калло, выявили парадоксальную связь стихотворения "Зимний вечер" - с... "Вакхической песней". В "Зимнем вечере" тоже происходит пир, только вместо "нежных дев" и "юных жен" - престарелая няня поэта; вместо стаканов тонкого хрусталя (наблюдение М.Ф.Мурьянова) - жестяная кружка; повторяются - изобразительные и даже лексические мотивы.
"Зимний вечер" был опубликован значительно позднее "Вакхической песни", в альманахе "Северные Цветы на 1830 год". И тогда же... было написано "Зимнее утро" (ноябрь 1829 года; альманах вышел в свет - в последних числах декабря).
Интересно: почему Пушкин ждал эти четыре года, чтобы напечатать свое стихотворение именно тогда, когда будет написано... стихотворение с аналогичным названием? Или - наоборот? Это последнее - и появилось на свет потому, что в альманах в это время было отдано первое? Какая-то закономерность тут явно просматривается.
А быть может, определяющее значение имеет момент времени, когда происходит эта встреча: 1829 год, год победоносного завершения русско-турецкой войны, год Арзрумского похода, в котором участвовал Пушкин? Как увидим в дальнейшем, это эпохальное событие русской и европейской истории - также заглядывает... в газетное стихотворение 1825 года.
И уж во всяком случае, со всей определенностью можно сказать, что публикация "Зимнего вечера" в конце 1829 года - напоминала о том именно моменте времени, когда на страницах газеты "Северная Пчела", в стихотворении Глинки и в неподписанной прозаической заметке, явственно проступили контуры "Зимнего утра", одновременно с этой публикацией, четыре с лишним года спустя, сочиненного Пушкиным.
Как бы то ни было, мотивы стихотворения "Зимнее утро" - опосредованно, через номинальное родство со стихотворением "Зимний вечер", - привлекают и "Вакхическую песню" в контекст "Картин" Петергофского празднества 1825 года.* * *
Где праздник - там и пир. И несомненно, что на ежегодных Петергофских праздниках пировали обширно, раблезиански. И "вакхических песен" воспето было на этих пиршествах тоже немало.
В обеих прозаических публикациях "Северной Пчелы" упоминаний об этих предполагаемых пиршествах почти нет. Лишь у Булгарина в очерке мы можем встретить мимолетные на них указания:
"...Кареты заступают место уборных; при дышле устроена конюшня; чистая мурава, покрытая ковром, служит вместо столовой...
...В раскинутых шатрах собраны все прихоти роскошной столицы: множество столов едва может вмещать посетителей..."
Первая, краткая заметка (не имеющая подписи) заканчивается буквально тем же самым мотивом ("Да здравствует солнце, да скроется тьма!") - что и "вакхическое" стихотворение Пушкина:
"Восходящее солнце застало еще тысячи гуляющих в верхнем и нижнем садах".
При этом "гулять" в русском языке может означать и то же самое, что "пировать". Этот же глагол, и в столь же двусмысленном употреблении, фигурирует у Булгарина:
"...для Философа должно быть весьма приятно, жить двое суток между ста пятидесятью тысяч человек, собравшихся не по расчетам холодных страстей, но единственно пощеголять, повеселиться, погулять..."
Заметим, что пространный очерк Булгарина теперь, в свете нашей постановки вопроса, - также нуждается в самом тщательном изучении на предмет его родства с "пиршественным" стихотворением Пушкина.* * *
Первая глава стихотворения Глинки - заканчивается тем же словом, причем его истолкование - тоже допустимо в обоих предполагаемых его значениях:
"Вот пристань, господа, ГУЛЯТЬ в саду пора".
И уж в нем, в этом стихотворении прямое упоминание "пира" есть! В той же первой главе "Плаванье днем":
Играет музыка - как званый пир! -
А в третьей, предпоследней главе "Ночь в каюте парохода" сравнение разворачивается во всей своей реальности:
Все, как свои, друг с другом говорили,
Сигары жгли, табак курили
И, для рассеяния дум,
Вино и грог и пиво пили.
Вот в этих строках - и дает о себе знать "турецкая" тема. Дает знать - через посредство отразившегося в них текста известной русской "потешки":
Кони, кони, кони, кони,
Мы сидели на балконе,
Чай пили, в ложки били,
ПО-ТУРЕЦКИ говорили...
Зная о том, что и написанный несколько ранее "Зимний вечер", и прогнозируемое, программируемое в строках этого же стихотворения "Зимнее утро" - хронологически существеннейшим образом связаны с 1829 годом, годом окончания очередной русско-турецкой войны, можно полагать, что перспективой, открывающейся на это будущее историческое событие, первый бесспорный триумф вышедшего победителем из декабрьской смуты 1825 года императора Николая I, - и вызвана эта аллюзия на детскую "потешку", с ее "турецкими" разговорами.* * *
Характерно подробное перечисление напитков в последних приведенных строках стихотворения 1825 года ("Вино и грог и пиво пили"): это векторы, ведущие в пушкинскую поэзию.
"Густое вино" (то есть неразбавленное, вопреки традициям античного пира, по замечанию М.Ф.Мурьянова) - пьют герои пушкинского стихотворения.
"Пуншевая песня" Шиллера - важнейший литературный источник пушкинской "Вакхической песни" ("пунш" и "грог" - горячие напитки, различающиеся по происхождению и способу приготовления, но одинаковые по составу своих элементов).
Нахождение рядом с "благородными" напитками, грогом и вином, простого пива - напоминает известную присказку: "Я там был, мед-пиво пил, по усам текло, а в рот не попало".
Эта присказка уводит нас во времена Киевской Руси, когда происходит действие первой поэмы Пушкина "Руслан и Людмила".
А начинается действие этой поэмы - с описания ПИРА при дворе князя Владимира, прозванного Красное Солнышко:
Не скоро ели предки наши,
Не скоро двигались кругом
Ковши, серебряные чаши
С кипящим пивом и вином...
Солнце - ценностная доминанта пушкинского стихотворения 1825 года; его, этого стихотворения "эхо" (как его называют Турбин и Калло) - тоже в начале первой пушкинской поэмы раздается. Собственно, там - "Вакхическая песня" Пушкина и начинается.* * *
А продолжается рассказ у Глинки далее - уже прямым воспроизведением заключительного мотива пушкинского стихотворения:
Я видел, сквозь раствор окна,
Как в небе утреннем растаяла луна.
У Пушкина:
...эта лампада бледнеет
Пред ясным восходом зари...
"Лампадой" у поэтов этого времени называется также и луна (срв. у Лермонтова в переводе сонета А.Мицкевича "Вид гор из степей Козлова": "Иль Бог ко сводам пригвоздил Тебя, полночная лампада, Маяк спасительный, отрада Плывущих по небу светил?...").
И наконец:
Рассвет!.. светло... у всех видна
В одежде нéбрежность и на глазах сонливость...
Портретные детали в последней строке - отражают несколько ироничное отношение Пушкина к изображенной им компании ночных гуляк, охотно прославляющих... "разум".
Подымем бокалы, содвинем их разом!
Да здравствуют музы, да здравствует разум! -
восклицают герои пушкинского стихотворения, и это их восклицание, адресованность их полуночных дифирамбов - почему-то именно... "разуму" (что касается "муз", тут все ясно: А.А.Бестужев и К.Ф.Рылеев, лидеры изображенных в стихотворении Пушкина политических заговорщиков, - издатели литературного альманаха "Полярная звезда"), - трудно понять, не имея в виду их далеко идущих претензий на "разумное" устройство всеобщей жизни.
И, для рассеяния дум,
Вино, и грог, и пиво пили, -
иронически откликается на их широковещательные призывы стихотворение Глинки, рисуя вполне правдоподобную картину обыденной жизни. И этот мотив "ДУМ", и именно в полемической постановке, - уже не в первый раз возникает в его произведении.
II.
Я нахожу только одну возможность объяснить присутствие "Вакхической песни" Пушкина в стихотворении о Петергофском празднике; возможность не поверхностно-тематическую, но художественно-концептальную.
Я рассматривал "Вакхическую песню" - как политическое стихотворение. В нем изображается компания людей, думающих, что они способны на разумные поступки, а на самом деле не отвечающих за последствия своих действий. Их пир, как он мне представляется, - ритуал, изображающий построение "храма светлого будущего"; построение - предполагающее, разумеется, тотальное уничтожение всех, кто этому "мешает".
Напомню: на дворе стоял июль 1825 года; конец июля. Ровно четыре с половиной месяцев оставалось до роковой даты.
И тогда, при взгляде на стихотворение Глинки, мы понимаем, что это - развернутая параллель одновременно написанному (в Михайловском) стихотворению Пушкина. Это - просто какая-то краткая энциклопедия художественно-символических мотивов современной словесности, эту жгуче-актуальную политическую проблематику выражающих.
И что самое главное, мотивов - находящихся в сфере ПУШКИНСКОГО поэтического творчества. И нас не удивит уже: творчества не только прошлого и настоящего, но и БУДУЩЕГО.* * *
Вторая глава "Картин" - начинается очевидной отсылкой к знаменитой пушкинской декларации свободолюбия - посланию "К Чаадаеву" 1818 года:
...Оно прошло, как сновиденье,
Сие блестящее круженье!..
С этого послание "К Чаадаеву" - и начинается:
...Исчезли юные забавы,
Как сон, как утренний туман!...
И вновь в стихотворении 1825 года:
...Исчезло все, как думы... как мечты...
Остались в памяти РАЗРЫВНЫЕ черты...
"Разрывные" - значит "разрозненные". Но у слова этого, "разрыв", есть и другое значение. И именно мотивом, этому значению соответствующим, - заканчивалось стихотворение Пушкина 1818 года:
...И НА ОБЛОМКАХ самовластья
Напишут наши имена!
Праздник, описываемый в стихотворении 1825 года, - происходит в царской резиденции, цитадели того самого "самовластья". И от него остаются - одни "разрывные черты"; "обломки" - образовавшиеся словно бы в результате "разрыва" некоей "бомбы", некоего "снаряда"!* * *
Будущее же, заглядывающее в июльское стихотворение 1825 года - прежде всего, ближайшее, имеющее отношение к событиям конца этого и событиям следующего, 1826 года.
За разобранным уже нами вступительным десятистишием с описанием окрестностей пути парохода в первой главе, следует описание его самого и его ближайшего окружения.
И, среди прочего, мы встречаем следующее сравнение для расходящихся по воде следов плывущего судна:
...За нами синие ВЕРЕВКОЙ ВЬЮТСЯ волны...
В этой строке звучит пословица: "Сколь веревочке ни виться, все равно конец петля".
Эта стихотворная строка написана человеком, УЖЕ знающим, какова год спустя будет судьба пятерых заговорщиков 14 декабря.* * *
А теперь - в каком окружении эта строка находится. Это окружение - дорисовывает ту же картину, конкретизирует ее до полной узнаваемости:
Близ нас и мимо нас беспечно реют ЧОЛНЫ;
За нами синие веревкой вьются ВОЛНЫ...
Неясных дум и ЯСНОЙ ВЕРЫ ПОЛНЫЙ,
Я думал...
В 1827 году в стихотворении "Арион" Пушкиным будет сказано:
На руль склонясь, наш кормщик умный
В молчаньи правил грузный ЧОЛН.
А я, БЕСПЕЧНОЙ ВЕРЫ ПОЛН,
Пловцам я пел. Вдруг вихорь шумный
Измял с налету лоно ВОЛН...
Помимо набора рифменных слов: "чолны" - "волны" - "полный", мы видим в стихотворении Глинки и присоединяемое к ним понятие "веры", причем, как и у Пушкина, сопровождаемое эпитетом: в одном случае - "ясной", в другом - "беспечной".
А также, о чем мы уже в другой связи говорили, ударный для "Вакхической песни" мотив "дум" - только приписываемый в стихотворении Пушкина, в отличие от стихотворения Глинки, иному, по сравнению с носителем веры, персонажу - "умному кормщику".* * *
У Пушкина "чолн" - "грузный". У Глинки в 1825 году "чолны" сделаны полностью противоположными, и тем самым - имеющими для себя точку отталкивания в пушкинском стихотворении 1825 года.
Они - "реют", то есть - почти летят над водой, как птицы.
Мы обратили внимание: у Пушкина "кормщик" - "УМНЫЙ". И это означает, что и здесь, уже в постдекабристском стихотворении "Арион", - продолжается та же проблематизация неизвестно к чему приводящего УМА-РАЗУМА, что и в додекабрьской "Вакхической песне" 1825 года! В ЧЕМ состоял "ум" этого "кормщика", специально подчеркнутый Пушкиным, - в этом вопросе интересно было бы разобраться.
Но звучит та же тема - и в приведенных строках из стихотворения "Картины". Носитель "ума" и носитель "веры" у Пушкина - разъединены; в стихотворении Глинки - соединены в одном персонаже, и это определяет своеобразие постановки мотивов в каждом случае, то, какой акцент на них делается. И при этом - вновь обнаруживается неожиданная реминисценция... все из той же "Вакхической песни".
Мы видели уже в предпоследней главе стихотворения 1825 года отражение пушкинских строк о "лампаде", которая "бледнеет Пред ЯСНЫМ восходом зари" (у Глинки - "растаяла луна"; от интересующего нас прилагательного... осталась одна буква в глаголе: "Я"!). Тот же пушкинский эпитет - мы встречаем теперь здесь, в строках первой главы: "вера" - "ЯСНАЯ".
У Пушкина это сравнение с "лампадой" - поясняет противопоставление "ложной мудрости", которая лишь "мерцает и тлеет", и - "бессмертного солнца ума":
...Как эта лампада бледнеет
Пред ясным восходом зари,
Так ложная мудрость мерцает и тлеет
Пред солнцем бессмертным ума.
Глинка же - вступает в полемику с этим противопоставлением, выражающим мировоззрение персонажей пушкинского стихотворения. У него полюса противопоставления - заполняются другими понятиями: "ясная ВЕРА" - противопоставляется "неясным ДУМАМ", "думам" вообще; "думам", которые и не могут быть иными, как "неясными".
Они, эти "думы", в контексте пушкинского стихотворения, - и есть та самая "бледнеющая лампада", "вера" же, в сравнении с ними, - "восход зари"; и только она, "вера" - может быть "ясной".
И мы знаем уже, что это полемическое построение - отражает скептическое отношение самого автора "Вакхической песни" к прославляемому его героями "разуму".* * *
Звучит эта тема в приведенных строках "Картин" - и с опорой на другой литературный источник. "ДУМЫ" - название поэтического сборника К.Ф.Рылеева, одного из руководителей заговора 14 декабря.
Само это имя - фигурирует... совсем рядом с публикацией стихотворения Глинки. Поэма Рылеева "Войнаровский" - упоминается в подписанной инициалами "N.N." рецензии из раздела "Новые книги" в следующем же номере "Северной Пчелы" от 1 августа:
"...Если вспомним о Поэмах Пушкина, о Войнаровском Рылеева, и противоположим им Кальфона, Ослепленного и т.п. то кажется, что между ними веки расстояния..."
Слово "думы" произносится в тексте стихотворения трижды: один раз в первой главе, в последней приведенной нами из него цитате. Другой раз - во второй главе, также в приведенных нами, для сравнения с посланием "К Чаадаеву", строках ("Исчезло всё, как думы... как мечты..."). И наконец, в третьей главе, в составе выражения "рассеяние дум" - также, как мы отметили, полемическом по отношению к пафосу персонажей пушкинского стихотворения.
Но наше внимание в данном случае останавливает первое употребление этого заглавного для сборника Рылеева слова. Если соответствующее предложение с этим "заглавным" словом прочитать целиком, оно получается абсурдным из-за содержащейся в нем тавтологии: "Неясных дум... полный, Я думал".
Конечно, существуют такие устойчивые тавтологические выражения, как: "думать думу", "делать дело" (срв. в "Железной дороге" у Некрасова: "Быстро лечу я по рельсам чугунным, Думаю думу свою"). Но здесь тавтология - совершенно иного рода: "думать", будучи при этом "полным" того, что думаешь! Имя не присоединяется к глаголу, как обозначающее объект его действия, а наоборот - присутствует... как нечто ему постороннее.
Такая тавтология, обессмысливающая, абсурдирующая содержащее ее предложение, - выделяет слово из текста, подчеркивает, что оправдание его появления - нужно искать в затекстовой реальности. В данном случае - в указании на сборник Рылеева.
В "Вакхической песне" Пушкина мы встречаем образец такого же смелого поэтического построения, которое становится заметным, если осознанно прочитать запутанные стихотворные строчки. А именно, в том самом субъекте сравнения, который соотносится со стихами о "бледнеющей лампаде" и "ясным восходом зари": "Так ложная мудрость мерцает и тлеет Пред солнцем бессмертным ума".
"Бессмертное солнце ума" - что это такое, если не полная бессмыслица?
Только в данном случае оправдание эта бессмыслица находит себе не за текстом, а в своей изобразительной функции: рисует собой состояние "ума" пирующих на исходе их длительного ночного пира.* * *
Итак, стихотворение "Картины" привлекает "Вакхическую песню" Пушкина - именно в качестве образца остросовременной политической поэзии.
Каким же образом описание поездки на пароходе может быть причислено... к политической поэзии (даже если конечная цель этой поездки - событие общегосударственного масштаба)?
Корабль в литературе издавна мог рассматриваться как модель человеческого общества; даже - модель Космоса: церковь, храм - "корабль", плывущий из старого мiра в мiръ новый.
С этого и начинает стихотворение Глинки процесс символизации "пароходной" темы:
Наш пароход - особый мир!
Тут люди разных стран, чинов и разной веры:
Калмык и Жид, красавицы и офицеры.
Уже в этих строках начинает звучать сугубо политическая тематика: пароход - модель цивилизации; модель многонационального Российского государства. И вновь - это тематика, приносимая из будущего, даже еще более отдаленного, чем альманах "Северные Цветы на 1830 год".* * *
Уху нашего современника в этих строках явственно слышится знаменитая революционная песня:
Наш паровоз, вперед лети,
В Коммуне остановка!
Другого нет у нас пути,
В руках у нас винтовка.
"Коммуна", как известно, тоже интернациональна, в ней живут "люди разных стран" - "дети разных народов". Однако, тут, у Глинки, пароход, там, в будущей песне, - паровоз. Впрочем, в разбираемые нами строки стихотворения 1825 года уже заглянула... и "Железная дорога" Некрасова.
Любопытно отметить, что полтора десятилетия спустя носитель той же фамилии, которой подписано стихотворение "Картины", Михаил Иванович Глинка - сочинит свою не менее знаменитую "Попутную песню" из цикла "Прощание с Петербургом", стихи к которой напишет его друг, поэт Нестор Кукольник.
Фамилией будущего композитора, кстати говоря, возможно, и мотивирован выбор имени Федора Глинки для подписи под циклом "пароходных" стихотворений в "Северной Пчеле" 1825 года.
Там, у композитора Глинки, у автора стихов к его песне - тоже... "па-ро-ход":
Дым столбом - кипит, дымится пароход.
Пестрота, разгул, волненье,
Ожиданье, нетерпенье.
Православный веселится наш народ...
Только вот у Кукольника почему-то "пароходом" - называется... "па-ро-воз": тот самый, который десятилетия спустя станет главным героем революционной песни.* * *
А в последней главе мелькнет... еще один герой, типаж революционной поры. Вернее - его "двойник", каким-то образом застрявший во времени и в течении полувека просуществовавший в нетронутом виде.
В телевизионном фильме 1970 года "Волшебная сила искусства" появляется персонаж Аркадия Райкина: в ломаной какой-то фуражке, рваном тулупе нараспашку, надетом прямо на выглядывающий из-под него матросский тельник. Терроризирует, как и положено революционному матросу, жителей коммунальной квартиры...
В стихотворении 1825 года этот персонаж будущего телефильма представлен одним-единственным словом.
"Ходчее, ходчее!" - подгоняет он перепуганную квартирантку, заставляя исполнять какое-то свое самодурное распоряжение.
И вы не поверите - слово это... звучит в тексте стихотворения Федора Николаевича Глинки, боевого офицера, полковника гвардии, в недавнем прошлом - правителя канцелярии при военном генерал-губернаторе Санкт-Петербурга:
У нас, на палубе, всё дремлет молчаливо;
Но позже полчаса - и вот
Пошел ХОДЧЕЕ пароход...
Автор стихотворения 1825 года был не единственным литератором, обратившимся к этому телевизионному персонажу в XIX веке! Нам уже приходилось рассказывать, что его отражение - можно повстречать в одном из патриотических стихотворений времен Крымской войны.
И в этом тексте - он тоже представлен одним-единственным словом, даже междометием, единственной своей репликой ("Бум меняться? - Бум, бум!") - но зато своей узнаваемостью заслуживающей бессмертия.* * *
К этому нужно добавить, что в этой же, четвертой главе все стихотворение в целом - завершает еще один лексический анахронизм, на этот раз - не представляющий телеперсонажа, сохранившегося, как динозавр, из прошлой исторической эпохи, - но совершающий еще один рывок в будущее, лет на сорок вперед со времени создания телефильма.
Этот случай словоупотребления следует сразу за пушкинской реминисценцией, о которой мы уже говорили и которая сама по себе наполовину является анахронистичной:
Повеял утренник, и облаков седых
Летят последние частички...
И пассажирок молодых
Видней хорошенькие лички.
Помимо этого случая, в тексте стихотворения Глинки есть еще несколько слов, выделенных курсивом. Не нужно думать, что это авторское выделение. Подобным образом (за исключением топонимов и личных имен, которые в печати того времени выделялись курсивом традиционно, как мы видим это и в начале "Картин") издатель газеты выделял в печатаемых им стихотворных произведениях случаи употребления слов, которые ему казались сомнительными.
Именно так выглядит цитируемый рецензентом текст поэмы "Ослепленный, сочинение Духовского", в разделе "Новые книги" следующего номера "Северной пчелы".
Стало быть, привычное нашему слуху слово "пассажирка" (в отличие от "пассажир", которое в предшествующем тексте ни один раз таким образом не выделено) - показалось издателю "Северной Пчелы" Ф.В.Булгарину неслыханным неологизмом; воистину "пришельцем из будущего".
Что бы он мог сказать о последнем слове стихотворения! Конечно же, это - слово с пропущенной, проглоченной в речевом общении гласной: "лич(и)ки". Но зачем было бы, спрашивается, автору стихотворения воспроизводить на письме разговорное звучание слова? Ведь не ради рифмы, тем более в таком ответственном месте, как финальная точка произведения?
Но ДЛЯ НАС - такого вопроса не возникает, этот случай словоупотребления - адресован напрямую нам, минуя разделяющие нас с автором стихотворения века.
Слово "ЛИЧКА" - су-ще-ству-ет в нашем, правда разговорном и жаргонном (так же как и просторечная словоформа "ходчее"), современном языке. И даже - в двух значениях. Во-первых, оно означает сообщение, предназначенное для конкретного пользователя социальных сетей ("написать в личку"). Во-вторых - личную охрану (академические словари предлагают примеры: "личка из трёх мордоворотов", "какое-то чмо с личкой", "работать в личке").
Стихотворение, таким образом, заканчивается очередной "картиной", вряд ли доступной внутреннему взору его номинального автора, но - хорошо знакомой нашему современнику: толпа "пассажиров" и "пассажирок" невского парохода (почему бы не представить иных из них в сопровождении охранников-"мордоворотов"?), со смартфонами в руках, сосредоточенно выбивающих на их виртуальных клавиатурах нескончаемую дробь "личных" и иных сообщений.
|