|
|
||
III.
Я нахожу только одну возможность объяснить присутствие "Вакхической песни" Пушкина в стихотворении о Петергофском празднике; возможность не поверхностно-тематическую, но художественно-концептуальную.
Я рассматривал "Вакхическую песню" - как политическое стихотворение. В нем изображается компания людей, думающих, что они способны на разумные поступки, а на самом деле не отвечающих за последствия своих действий. Их пир, как он мне представляется, - ритуал, изображающий построение "храма светлого будущего" (отсюда - провозглашаемый в этом стихотворении культ "солнца"); построение - предполагающее, разумеется, тотальное уничтожение всех, кто этому "мешает", носителей "тьмы".
Напомню: на дворе стоял июль 1825 года; конец июля. Ровно четыре с половиной месяцев оставалось до роковой даты.
И тогда, при взгляде на стихотворение Глинки, мы понимаем, что это - развернутая параллель одновременно написанному (в Михайловском) стихотворению Пушкина. Это - просто какая-то краткая энциклопедия художественно-символических мотивов современной словесности, эту жгуче-актуальную политическую проблематику выражающих.
И что самое главное, мотивов - находящихся в сфере ПУШКИНСКОГО поэтического творчества. И нас не удивит уже: творчества не только прошлого и настоящего, но и БУДУЩЕГО.* * *
Вторая глава "Картин" - начинается очевидной отсылкой к знаменитой пушкинской декларации свободолюбия - посланию "К Чаадаеву" 1818 года:
...Оно прошло, как сновиденье,
Сие блестящее круженье!.. -
говорится об окончании Петергофского праздника (быть может, повторим, праздника не столько 1825-го, сколько... 1818 года - то есть времен пушкинской юности и времени... написания его юношеского послания!).
С этого послание "К Чаадаеву" - и начинается:
...Исчезли юные забавы,
Как сон, как утренний туман!...
И вновь в стихотворении 1825 года:
...Исчезло все, как думы... как мечты...
Остались в памяти РАЗРЫВНЫЕ черты...
"РазрЫвные" - значит "разрозненные". Но у слова этого, "разрыв", есть и другое значение. И именно мотивом, этому значению соответствующим, - заканчивалось стихотворение Пушкина 1818 года:
...И НА ОБЛОМКАХ самовластья
Напишут наши имена!
Но "обломки" - это и есть то, что образуется в результате "разрыва" артиллерийского (иными словами, выпущенного из... ПУШКИ!) снаряда.
Праздник, описываемый в стихотворении 1825 года, - происходит в царской резиденции, цитадели того самого "самовластья". И от него, от этого праздника, остаются - одни "разрывные черты"; "обломки" - образовавшиеся словно бы в результате "разрыва" некоей "бомбы", некоего "снаряда"!
Таким образом, если "сложить" два этих поэтических текста, то становится понятным, ПОЧЕМУ в стихотворении 1825 года, посвященном одному Петергофскому празднику - появляются отголоски послания 1818-го: именно потому, что написание этого послания - ОДНОВРЕМЕННО, параллельно впечатлениям, полученным лично Пушкиным от другого аналогичного празднества.* * *
Будущее же, заглядывающее в июльское стихотворение 1825 года - прежде всего, ближайшее, имеющее отношение к событиям конца этого и событиям следующего, 1826 года.
За разобранным уже нами вступительным десятистишием с описанием окрестностей пути парохода в первой главе (наполненным, как это выяснилось, предвосхищающими отголосками стихотворения Пушкина "Зимнее утро"), - следует описание самого парохода и его ближайшего окружения.
И, среди прочего, мы встречаем следующее сравнение для расходящихся по воде следов плывущего судна:
...За нами синие ВЕРЕВКОЙ ВЬЮТСЯ волны...
В этой строке звучит поговорка: "Сколь веревочке ни виться, все равно конец петля".
Эта стихотворная строка написана человеком, УЖЕ знающим, какова год спустя будет судьба пятерых участников восстания 14 декабря 1825 года - вождей заговорщиков, иносказательно изображенных в "Вакхической песне" Пушкина.* * *
А теперь - в каком окружении эта строка находится. Это окружение - дорисовывает ту же картину, конкретизирует ее до полной узнаваемости:
Близ нас и мимо нас беспечно реют ЧОЛНЫ;
За нами синие веревкой вьются ВОЛНЫ...
Неясных дум и ЯСНОЙ ВЕРЫ ПОЛНЫЙ,
Я думал...
В 1827 году в стихотворении "Арион" Пушкиным будет сказано:
На руль склонясь, наш кормщик умный
В молчаньи правил грузный ЧОЛН.
А я, БЕСПЕЧНОЙ ВЕРЫ ПОЛН,
Пловцам я пел. Вдруг вихорь шумный
Измял с налету лоно ВОЛН...
Помимо набора рифменных слов: "чолны" - "волны" - "полный", мы видим в стихотворении Глинки и присоединяемое к ним понятие "веры", причем, как и у Пушкина, сопровождаемое эпитетом: у одного поэта - "ясной", у другого - "беспечной".
А также, о чем мы уже в другой связи, по поводу появления этого слова в других, второй и третьей, предпоследней, главах стихотворения, говорили, - видим в стихотворении Глинки ударный для "Вакхической песни" мотив "дум". Только здесь он приписывается тому же лицу, которое является носителем "веры": автору, тому "я", которым ведется повествование.
А в будущем стихотворении Пушкина, в отличие от стихотворения 1825 года, - иному, по сравнению с носителем веры, по сравнению с "я" рассказчика, персонажу - "умному кормщику".* * *
У Пушкина "чолн" - "ГРУЗНЫЙ". У Глинки в 1825 году "чолны" сделаны полностью противоположными, и тем самым - имеющими для себя точку отталкивания в пушкинском стихотворении 1827 года.
Они - "РЕЮТ", то есть - почти летят над водой, как птицы.
Мы обратили внимание: у Пушкина "кормщик" - "УМНЫЙ". И это означает, что и здесь, уже в постдекабристском стихотворении "Арион", - продолжается та же проблематизация неизвестно к чему приводящего УМА-РАЗУМА, что и в додекабрьской "Вакхической песне" 1825 года! В ЧЕМ состоял "ум" этого "кормщика", специально подчеркнутый Пушкиным, - в этом вопросе интересно было бы разобраться.
А заключался он в том, что он, ни много ни мало, измышлял способ, как бы, с сотоварищи... убить певца Ариона и присвоить себе его сокровища!
Рассказ об Арионе, заимствованный Пушкиным, известен из "Истории" Геродота. Я приведу соответствующую его часть целиком, поскольку мне известен один-единственный случай, когда он привлекался к комментированию стихотворения Пушкина, да и то с абсурдным до невероятности выводом, что рассказ этот... никакого отношения к пушкинскому стихотворению не имеет!
Читатель сейчас поймет, почему уважаемому пушкинисту (А.Ю.Чернову), исследователю связей Пушкина с движением декабризма, было жизненно необходимо сделать этот выходящий за все границы разумного вывод:
"...Это был несравненный кифаред своего времени и, насколько я знаю, первым стал сочинять дифирамб [торжественную песнь в честь богов и героев], дал ему имя и обучил хор для постановки в Коринфе.
...[В Италии и Сикелии] он нажил великое богатство, потом пожелал возвратиться назад в Коринф. Он отправился в путь из Таранта и, так как никому не доверял больше коринфян, нанял корабль у коринфских мореходов. А корабельщики задумали в открытом море выбросить Ариона в море и завладеть его сокровищами. Арион же, догадавшись об их умысле, стал умолять сохранить ему жизнь, предлагая отдать все свои сокровища. Однако ему не удалось смягчить корабельщиков. Они велели Ариону либо самому лишить себя жизни, чтобы быть погребенным в земле, ибо сейчас же броситься в море. В таком отчаянном положении Арион все же упросил корабельщиков (раз уж таково их решение) по крайней мере позволить ему спеть в полном наряде певца, став на скамью гребцов. Он обещал, что, пропев свою песнь, сам лишит себя жизни. Тогда корабельщики перешли с кормы на середину корабля, радуясь, что им предстоит услышать лучшего певца на свете. Арион же, облачась в полный наряд певца, взял кифару и, стоя на корме, исполнил торжественную песнь. Окончив песнь, он, как был во всем наряде, ринулся в море. Между тем корабельщики отплыли в Коринф, Ариона же, как рассказывают, подхватил на спину дельфин и вынес к Тенару..." (Книга первая. "Клио". 23-24. Перевод Г.А.Стратановского)
"ЗАДУМАЛИ... догадался об их УМЫСЛЕ..." Мы видим, как здесь, в строках "Истории" Геродота - рождается самый ТЕКСТ стихотворения Пушкина!
И далее: "Пловцам я пел..." - Теперь читателям понятно, В КАКОЙ ситуации довелось "петь" Пушкину-Ариону?! Иными словами: как САМ ПУШКИН оценивал свое положение... среди "декабристов"?
Может показаться странным, зачем герою рассказа понадобилась такая сложная постановка с исполнением торжественной песни с кифарой в руках и "в полном наряде певца" (той самой "ризе", которую пушкинский Арион "сушит" в конце стихотворения; тут у Пушкина явственно проглядывает фразеологизм: "подмоченная репутация").
Я думаю, что у него самого, в свою очередь, был... у-мы-сел; что он - надеялся своим волшебным пением привлечь того самого дельфина (подобно тому, как звери заслушивались Орфея), который и стал его спасителем.
В этом, надо полагать, - и состояла та "беспечная вера", которой был "полн" герой пушкинского стихотворения на грани своей гибели. Поэт, видимо, тоже надеялся, что, внимая звукам его "божественного глагола", ему на помощь придет некий спасительный... "дельфин".
"Дельфин", говорите вы, уважаемые читатели и исследователи пушкинского стихотворения? А ведь "дельфин" (="дофин"), по-французски, означает... НАСЛЕДНИК ПРЕСТОЛА (таковым и представлялся зоологам морской дельфин, по сравнению с китообразными). В момент, когда писалось и печаталось стихотворение "Картины", наследником престола был великий князь Константин Павлович, старший, после Александра I, из сыновей убиенного императора Павла. Но вспомните-ка, КТО, вопреки всем ожиданиям, стал наследником престола Российской империи в декабре 1825 года?
И наконец. Греческий "дифирамб" первоначально исполнялся в честь бога Диониса и, таким образом (с участием не только певца, но и "хора для постановки"), явился зародышем древнегреческой ТРАГЕДИИ. В 1825 году, в кульминационный момент декабристского движения, Пушкин сочинил трагедию "Борис Годунов".
Этим, думается, и обусловлен выбор Пушкиным фигуры именно певца Ариона для аллегорического представления себя самого в 1827 году.* * *
Носитель "ума" и носитель "веры" у Пушкина в "Арионе" - разъединены; в стихотворении Глинки - соединены в одном персонаже. Это определяет своеобразие постановки мотивов в каждом случае, то, какой акцент на них делается. И при этом - вновь обнаруживается неожиданная реминисценция, но уже не из стихотворения "Арион", а... все из той же "Вакхической песни".
Мы видели уже в предпоследней главе стихотворения 1825 года отражение пушкинских строк о "лампаде", которая "бледнеет Пред ЯСНЫМ восходом зари". У Глинки в соответствующем месте ("в небе утреннем растаяла луна") лексических совпадений - нет. Нет и интересующего нас теперь эпитета: "ясный". От этого прилагательного... осталась одна буква в глаголе: "Я".
Но тот же пушкинский эпитет - мы встречаем теперь в другом месте стихотворения: именно здесь, в приведенных строках первой главы. "Вера" - "ЯСНАЯ". И это - сигнализирует о наличии целого комплекса семантических соответствий.
У Пушкина сравнение с "лампадой" - поясняет противопоставление "ложной мудрости", которая лишь "мерцает и тлеет", и - "бессмертного солнца ума":
...Как эта лампада бледнеет
Пред ясным восходом зари,
Так ложная мудрость мерцает и тлеет
Пред солнцем бессмертным ума.
Глинка же... вступает в полемику с этим противопоставлением - противопоставлением, выражающим мировоззрение персонажей пушкинского стихотворения. У него полюса противопоставления - заполняются другими понятиями: "ясная ВЕРА" - противопоставляется "неясным ДУМАМ", "думам" вообще; "думам", которые и не могут быть иными, как "неясными".
Они, эти "думы", в проекции на пушкинское стихотворение, - и есть та самая "бледнеющая лампада", "вера" же, в сравнении с ними, - "восход зари"; и только она, "вера" - может быть "ясной".
И мы знаем уже, что это полемическое построение - отражает скептическое отношение самого автора "Вакхической песни" к прославляемому его героями "разуму".* * *
Звучит эта тема в приведенных строках "Картин" - и с опорой на другой литературный источник, помимо "Ариона" и "Вакхической песни" Пушкина. "ДУМЫ" - название поэтического сборника К.Ф.Рылеева, одного из руководителей заговора 14 декабря.
Само это имя - фигурирует... совсем рядом с публикацией стихотворения Глинки. Поэма Рылеева "Войнаровский" - упоминается в подписанной инициалами "N.N." рецензии из раздела "Новые книги" в следующем же номере "Северной Пчелы" от 1 августа:
"...Если вспомним о Поэмах Пушкина, о Войнаровском Рылеева, и противоположим им Кальфона, Ослепленного и т.п. то кажется, что между ними веки расстояния..."
Слово "думы" произносится в тексте стихотворения трижды: один раз в первой главе, в последней приведенной нами из него цитате с противопоставлением "неясных дум" и "ясной веры".
Другой раз - во второй главе, также в приведенных нами, для сравнения с посланием "К Чаадаеву", строках ("Исчезло всё, как думы... как мечты...").
И наконец, в третьей главе, в составе выражения "рассеяние дум" - также, как мы отметили, полемическом по отношению к пафосу персонажей пушкинского стихотворения.
Но наше внимание в данном случае останавливает первое употребление этого заглавного для сборника Рылеева слова. Если соответствующее предложение с этим "заглавным" словом прочитать целиком, оно получается абсурдным из-за содержащейся в нем тавтологии: "Неясных дум... полный, Я думал".
Конечно, существуют такие устойчивые тавтологические выражения, как: "думать думу", "делать дело" (срв. в "Железной дороге" у Некрасова: "Быстро лечу я по рельсам чугунным, Думаю думу свою"). Но здесь тавтология - совершенно иного рода: "думать", будучи при этом "полным" того, что думаешь! Имя не присоединяется к глаголу, как обозначающее объект его действия, а наоборот - присутствует... как нечто ему постороннее.
Такая тавтология, обессмысливающая, абсурдирующая содержащее ее предложение, - выделяет слово из текста, подчеркивает, что оправдание его появления - нужно искать в затекстовой реальности. В данном случае - в указании на сборник Рылеева.
В "Вакхической песне" Пушкина мы встречаем образец такого же смелого поэтического построения, которое становится заметным, если осознанно прочитать запутанные стихотворные строчки. А именно, в том самом субъекте сравнения, который соотносится со стихами о "бледнеющей лампаде" и "ясным восходом зари": "Так ложная мудрость мерцает и тлеет Пред солнцем бессмертным ума".
"Бессмертное солнце ума" - что это такое, если не полная бессмыслица?
Только в данном случае оправдание эта бессмыслица находит себе не ЗА текстом, а в своей ИЗОБРАЗИТЕЛЬНОЙ функции: рисует собой состояние "ума" пирующих на исходе их длительного ночного пира.* * *
Итак, стихотворение "Картины" привлекает "Вакхическую песню" Пушкина - именно в качестве образца остросовременной политической поэзии, такого же, как послание "К Чаадаеву" или стихотворение "Арион".
Каким же образом описание поездки на пароходе может быть причислено... к политической поэзии (даже если конечная цель этой поездки - событие общегосударственного значения)?
Корабль в литературе издавна мог рассматриваться как модель человеческого общества; даже - модель Космоса: церковь, храм - "корабль", плывущий из старого мiра в мiръ новый. Собственно говоря, плаванию на корабле в стихотворении "Арион" Пушкин уподобляет... целое историко-политическое явление, движение декабризма!
С этого и начинает стихотворение Глинки процесс символизации "пароходной" темы:
Наш пароход - особый мир!
Тут люди разных стран, чинов и разной веры:
Калмык и Жид, красавицы и офицеры.
Уже в этих строках начинает звучать сугубо политическая тематика: пароход - модель цивилизации; модель многонационального Российского государства. И вновь - это тематика, приносимая ИЗ БУДУЩЕГО, даже еще более отдаленного, чем альманах "Северные Цветы на 1830 год", где будет напечатан травестированный аналог "Вакхической песни" - стихотворение Пушкина того же 1825 года "Зимний вечер".* * *
Уху нашего современника в этих строках явственно слышится знаменитая революционная песня:
Наш паровоз, вперед лети,
В Коммуне остановка!
Другого нет у нас пути,
В руках у нас винтовка.
Помимо безукоризненного лексического и ритмико-синтаксического сходства, первые строки двух этих фрагментов объединяет одна и та же гласная буква в "бедном", односложном, в обоих случаях, рифменном окончании: "И".
"Коммуна", о которой поется в песне, как известно, тоже интернациональна, и в ней живут "люди разных стран" - "дети разных народов". Однако, тут, у Глинки, пароход, там, в будущей песне, - паровоз. Впрочем, в разбираемые нами строки стихотворения 1825 года (как в "кривое зеркало"!) уже заглянула... и "Железная дорога" Некрасова.
Любопытно отметить, что полтора десятилетия спустя носитель той же фамилии, которой подписано стихотворение "Картины", Михаил Иванович Глинка - сочинит свою не менее знаменитую "Попутную песню" из цикла "Прощание с Петербургом", стихи к которой напишет его друг, поэт Нестор Кукольник.
Фамилией будущего композитора, кстати говоря, возможно, и мотивирован выбор имени Федора Глинки для подписи под циклом "пароходных" стихотворений в "Северной Пчеле" 1825 года.
Почему? - Потому что там, у композитора Глинки, у автора стихов к его песне - тоже... "па-ро-ход":
Дым столбом - кипит, дымится ПАРОХОД.
Пестрота, разгул, волненье,
Ожиданье, нетерпенье.
Православный веселится наш народ...
Только вот у Кукольника почему-то "пароходом" - называется... "па-ро-воз": тот самый, который десятилетия спустя станет главным героем революционной песни. И у "паровоза" этого - почти как и в стихотворении Глинки-поэта на пароходе в 1825 году, - весь, как один... "православный наш народ"!* * *
А в последней главе мелькнет... еще один герой, типаж революционной поры. Вернее - его "двойник", каким-то образом застрявший во времени и в течении полувека просуществовавший в нетронутом виде.
В телевизионном фильме 1970 года "Волшебная сила искусства" появляется персонаж Аркадия Райкина: в ломаной какой-то фуражке, рваном тулупе нараспашку, надетом прямо на выглядывающий из-под него матросский тельник. Терроризирует, как и положено революционному матросу, жителей коммунальной квартиры...
В стихотворении 1825 года этот персонаж будущего телефильма представлен одним-единственным словом.
"Ходчее, ходчее!" - подгоняет он перепуганную квартирантку, заставляя исполнять какое-то свое самодурное распоряжение.
И вы не поверите - слово это... звучит в тексте стихотворения Федора Николаевича Глинки, боевого офицера, полковника гвардии, в недавнем прошлом - правителя канцелярии при военном генерал-губернаторе Санкт-Петербурга:
У нас, на палубе, всё дремлет молчаливо;
Но позже полчаса - и вот
Пошел ХОДЧЕЕ пароход...
Автор стихотворения 1825 года был не единственным литератором, обратившимся к этому телевизионному персонажу в XIX веке! Нам уже приходилось рассказывать, что его отражение - можно повстречать в одном из патриотических стихотворений времен Крымской войны: то есть времени, когда подававший большие надежды декабрьский "наследник престола" 1825 года бесславно заканчивал свое царствование.
Персонаж Аркадия Райкина, таким образом, встречает его на пороге его карьеры в качестве властелина России ("Ходчее, ходчее!" - напутствует он его на государственную деятельность), и он же - его провожает; с ним прощается...
И в этом, позднем стихотворном тексте 1854 года - он тоже представлен одним-единственным словом (и тоже просторечным, но теперь уже по своему фонетическому оформлению); единственной своей репликой: "Бум меняться? - Бум, бум!" - но зато своей узнаваемостью заслуживающей бессмертия, а по отношению к участи императора Николая I - звучащей зловеще-иронически.* * *
К этому нужно добавить, что в той же четвертой главе "Утро на палубе", откуда нами был взят этот ошеломляющий пример художественно-исторического предвосхищения, - все стихотворение в целом - завершает еще один лексический анахронизм, на этот раз - представляющий не телеперсонажа, сохранившегося, как динозавр, из прошлой исторической эпохи, - но совершающий еще один рывок в будущее, лет на сорок вперед со времени создания телефильма.
Этот случай словоупотребления следует сразу за пушкинской реминисценцией ("Редеет облаков летучая гряда..." 1820 года и "Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит..." 1834 года), о которой мы уже говорили и которая сама по себе наполовину является анахронистичной:
Повеял утренник, и облаков седых
Летят последние частички...
И пассажирок молодых
Видней хорошенькие лички.
Помимо этого случая, в тексте стихотворения Глинки есть еще несколько слов, выделенных курсивом. Не нужно думать, что это авторское выделение; а если авторское - то безусловная стилизация. Подобным образом (за исключением топонимов и личных имен, которые в печати того времени выделялись курсивом традиционно, как мы видим это и в начале "Картин") ИЗДАТЕЛЬ ГАЗЕТЫ выделял в печатаемых им стихотворных произведениях случаи употребления слов, которые ему казались сомнительными.
Именно так выглядит цитируемый рецензентом текст поэмы "Ослепленный, сочинение Духовского", в разделе "Новые книги" следующего номера "Северной пчелы".
Стало быть, привычное нашему слуху слово "пассажирка" (в отличие от "пассажир", которое в предшествующем тексте ни один раз таким образом не выделено) - показалось издателю "Северной Пчелы" Ф.В.Булгарину неслыханным неологизмом; воистину "пришельцем из будущего".
Что бы он мог сказать о последнем слове стихотворения! Конечно же, это - слово с пропущенной, проглоченной в речевом общении гласной: "лич(и)ки". Такое же, между прочим, как и "БУМ", сокращенное из глагола "бу(де)м", в реплике персонажа Аркадия Райкина.
Но зачем бы, спрашивается, автору стихотворения воспроизводить на письме разговорное звучание слова? Ведь не ради рифмы, особенно в таком ответственном месте, как финальная точка произведения? И уж тем более - не для персонажной характеристики, как в будущем (!) телефильме.
Но ДЛЯ НАС - такого вопроса не возникает, этот случай словоупотребления - адресован напрямую нам, минуя разделяющие нас с автором стихотворения века.
Слово "ЛИЧКА" - су-ще-ству-ет в нашем, правда разговорном и жаргонном (так же как и просторечная словоформа "ходчее"), современном языке. И даже - в двух значениях. Во-первых, оно означает сообщение, предназначенное для конкретного пользователя социальных сетей ("написать в личку"). Во-вторых - личную охрану (академические словари предлагают примеры: "личка из трёх мордоворотов", "какое-то чмо с личкой", "работать в личке").
Стихотворение, таким образом, заканчивается очередной "картиной", вряд ли доступной внутреннему взору его номинального автора, но - хорошо знакомой нашему современнику: толпа "пассажиров" и "пассажирок" невского парохода (почему бы не представить иных из них в сопровождении охранников-"мордоворотов"?), со смартфонами в руках, сосредоточенно выбивающих на их виртуальных клавиатурах нескончаемую дробь "личных" и иных сообщений.
|