Annotation

      В Темаркане историю не читают по книгам. Ею дышат с пылью дорог, ощущают в холодных трещинах древних стен и в зазубринах на лезвиях, что давно потеряли своих владельцев. Каждый камень здесь - немой свидетель, чья память глубже, чем у любого из живущих.

     Когда-то эти камни взмывали к облакам, превращаясь в шпили дворцов и лёгкие, как дыхание, мосты. Их сложили Древние - раса, чьё имя теперь произносят шёпотом. Гончары, что лепили мир из магии, как из податливой глины, пока их гордыня не стала слишком велика.

     А потом случился Катаклизм.

     Никто не помнит его истинной природы: летописцы зовут его божественной карой, учёные - ценой неудачного эксперимента. Но память камней хранит суть: мир треснул, как пересохшая на солнце глина. Величие Древних обратилось в прах, а их великая и ужасная магия хлынула из раны мира, пропитав собой всё сущее. Она одичала, потеряла хозяина и стала доступна каждому, кто осмеливался протянуть к ней руку.

     Это стало их наследием. И их проклятием.

     С тех пор в саму ткань мира вплелось безумие. Оно тлеет в душе каждого, кто коснётся магии, и вспыхивает без предупреждения. Великие маги, чьи имена гремели по всему континенту, в одночасье превращались в кровожадных тиранов, а добродетельные целители - в безжалостных мучителей. Любой, кто слишком глубоко погружался в дикие потоки силы, рисковал потерять себя.

     Мудрецы нашли этому простое объяснение: магия, подобно вину, пьянит и сводит с ума тех, кто не знает меры. И все в Темаркане приняли эту истину, потому что она была выгодна. Они научились бояться не самой магии, а тех, кто не справлялся с её мощью. Они научились видеть врага в безумце, не задаваясь вопросом, что именно толкает его за грань.

     И в восемьсот пятидесятом году от Катаклизма в грязи и безнадёжности городского приюта двум мальчикам, чьи судьбы уже были сломаны чужой жадностью, предстояло узнать истинную цену этого наследия.

     Солнце на Золотой Грани входило в силу лениво, словно город ещё торговался с рассветом за лишние минуты сна. Его первые, ещё бледные лучи с трудом пробивались сквозь утреннюю дымку, окутывавшую Аурис, и, лишь добравшись до высоких шпилей Квартала знати, обретали цвет и уверенность. Один из таких лучей, тонкий, как золотая нить, проскользнул сквозь узкую щель между тяжёлыми бархатными шторами и лёг на щёку спящего мальчика. Свет запутался в густых чёрных волосах, разметавшихся по подушке, и сделал его белую, почти фарфоровую кожу полупрозрачной. Мальчик поморщился во сне.

     Вайрэк не открыл глаза - он выплыл из сна, как из тёплой, спокойной воды. В комнате стояла тишина, густая и осязаемая, нарушаемая лишь потрескиванием остывающих углей в камине. Воздух пах дорогим воском, лавандой из шкафа и прохладой старого камня. Вайрэк вдохнул глубже. Этот запах был таким же вечным, как камни этого дома. Он означал, что сейчас бесшумно войдет Люк, что на завтрак подадут тёплый хлеб с мёдом, а после будет урок геральдики. Он означал, что ничего не изменится. И от этой мысли по телу разливалось спокойствие. Он потянулся, пальцы привычно заскользили по глади тончайших льняных простыней, на уголке которых был едва заметно вышитый герб его Дома - олень, гордо вскинувший голову. Всё было на своём месте. Всё было правильно.

     Но правильность кончалась у высокой каменной стены. По ту сторону, в лабиринте трущоб, другого мальчика разбудил не луч света.

     Холод.

     Прямой, зубастый холод, который вечно жил в щелях их лачуги. Для других детей из трущоб он был палачом, заставлявшим их синеть и кашлять во сне. Для Ирвуда он был старым врагом. Холод кусал его, злил, заставлял тело напрягаться в инстинктивной борьбе, но не мог сломить. Мальчик вздрогнул и проснулся мгновенно, сразу, без всякого перехода от сна к реальности. Он лежал на тонком соломенном тюфяке, брошенном прямо на утоптанную землю, и дрожал, свернувшись в тугой, напряжённый комок.

     Утро в трущобах не рождалось - оно врывалось какофонией отчаянных, злых звуков. Скрип несмазанных колёс тележки мусорщика, надрывный, удушливый кашель соседа за тонкой стеной, приглушённая ругань из ближайшей забегаловки и далёкий, тоскливый вой бездомной собаки - всё это сливалось в единый, привычный гул безнадёжности. Воздух был тяжёлым и кислым; едкий запах дешёвого угля, от которого першило в горле, смешивался с кисловатой вонью гниющих отбросов из сточной канавы, протекавшей в двух шагах от их двери. В пустом животе заворочался знакомый, грызущий зверь - голод.

     В спальне Вайрэка голод был понятием отвлеченным, тем, что утоляют по расписанию. Дверь бесшумно отворилась. На пороге, словно выросший из тени, стоял Люк, старый слуга, приставленный к Вайрэку с самого его рождения. Его лицо, похожее на старую, потрескавшуюся карту, было, как всегда, невозмутимым, а шаги были абсолютно неслышны на толстом ковре, устилавшем пол. Движения Люка, выверенные десятилетиями службы, были частью того же незыблемого порядка, что и смена караула у ворот особняка.

     - Колокол пробил начало первого витка, юный господин, - произнёс он тихим, ровным голосом, в котором не было ни теплоты, ни холода - лишь констатация факта. - Лорд Гарэт уже в своём кабинете. Он желает видеть вас за завтраком ровно ко второму витку.

     Вайрэк кивнул, свешивая ноги с кровати. Ему не нужно было спрашивать, что делать дальше. Порядок был вписан в его плоть и кровь. Пока Люк распахивал шторы, впуская в комнату поток яркого света, от которого заиграли в воздухе золотые пылинки, Вайрэк уже стоял посреди комнаты.

     Старый слуга открыл массивный дубовый шкаф, и комната наполнилась едва уловимым запахом кедра и сушёных трав. Он достал утреннюю одежду: белоснежную камизу из тончайшего льна, серые шерстяные шоссы и короткий дублет из тёмно-зелёного сукна, фамильного цвета Дома Алари. На груди серебряной нитью был вышит герб - Благородный Олень, гордо смотрящий вперёд.

     Вайрэк не одевался сам. Он стоял неподвижно, пока умелые, сухие пальцы Люка облачали его в слои одежды. Прохладный лён камизы коснулся кожи, за ним последовала слегка колючая шерсть шоссов, и, наконец, тяжёлое, солидное сукно дублета легло на плечи, будто первая, невесомая броня.

     Единственной броней Ирвуда была корка из грязи и пота на его единственной рубахе. Он состоял не из слоёв одежды, а из слоёв тишины и оценки.

     Он оглядел единственную комнату их 'дома' - если можно было назвать домом этот кривобокий сарай, собранный из старых досок, глины и отчаяния. В углу, на таком же тюфяке, что и у него, отвернувшись к стене, спала мать. Рядом с ней валялась пустая бутылка из-под дешёвого вина - верный знак, что она не проснётся до полудня. Хорошо. Отца не было. Ещё лучше. Это означало, что можно двигаться свободно, без риска нарваться на пинок или злобный окрик.

     Ирвуд двигался беззвучно, как тень. Небрежным движением он откинул со лба прядь спутанных серо-коричневых волос и натянул свою единственную рубаху из грубого, некрашеного холста, жёсткую от грязи и пота, и потёртые штаны-порты. Грубая ткань царапала кожу, но он этого давно не замечал. Обуви у него никогда не было. Подошвы его босых ног были твёрдыми и нечувствительными, как выделанная кожа, - единственная роскошь, которую подарила ему улица.

     Он бросил последний взгляд на мать, на её сжавшиеся в комок плечи. В груди шевельнулось что-то колючее, злое. Не жалость - от неё давно свело живот, как от гнилой воды. Он стиснул зубы. Хотелось встряхнуть её, закричать, чтобы она встала. Чтобы боролась. Внутри него, под слоями грязи и голода, жил древний, безымянный закон: тот, кто сдаётся, замерзает первым. Он отвернулся. Холод снаружи был честнее. Он выскользнул за дверь в тот самый холод, от которого пытался уберечь сон матери.

     В это же время Вайрэка окутывало совсем другое - бархатная тишина и запах горячего хлеба в Малой столовой. Стены были затянуты тёмно-зелёным штофом, а между окнами висели огромные гобелены, изображавшие легендарную сцену охоты Короля Альтэрия I на Огненного Лиса - королевская привилегия, дарованная их Дому за особую верность. Одним своим видом они напоминали каждому входящему: Дом Алари при дворе не проситель, а опора трона.

     Отец уже сидел во главе длинного дубового стола. Высокий, строгий, с первыми серебряными нитями в чёрных волосах, он был не просто человеком, а воплощением Дома - его чести, власти и ответственности. Перед ним лежали свитки, скреплённые восковой печатью Королевского Совета.

     - Ты опоздал, - сказал он, не поднимая глаз от пергамента. Голос его был спокоен, но в нём слышался холодный металл власти, привыкшей повелевать.

     - Прошу прощения, отец. Я...

     - Оправдания - удел простолюдинов, Вайрэк, - лорд Гарэт Алари наконец поднял взгляд, и его глаза, тёмные и пронзительные, впились в сына. - Аристократ признаёт ошибку и исправляет её. Запомни это. Сядь.

     Вайрэк молча опустился на своё место. Привычный холодок пробежал по спине. Он украдкой взглянул на отца - на строгий профиль, на знакомую до мелочей линию скул, на серебряную нить в волосах. В груди на мгновение потеплело, но тут же сжалось от одной мысли - снова сделать что-то не так, снова увидеть, как этот взгляд станет колючим, как сталь. Бесшумная тень служанки возникла рядом, ставя перед ним тарелку. На ней лежал кусок воздушного пшеничного хлеба с хрустящей корочкой, который пекли только в личной пекарне Дома, стояло блюдце с мёдом, прозрачным, как янтарь с побережья Мевории, и тяжёлый серебряный кувшин с парным молоком. Он ел молча, стараясь не звенеть приборами, пока отец шуршал пергаментом. Это тоже было частью порядка. Отец был занят делами королевства, решая судьбы тысяч людей, живущих там, за стеной. Он обитал в мире власти, в который и Вайрэку однажды предстояло войти, сменив учебный клинок на тяжёлый меч ответственности.

     Ирвуд тоже менял один клинок на другой: голод в животе - на острое лезвие внимания. Его цель находилась по ту сторону Стены.

     Он не побежал к рынку сразу. Сначала нужно было пересечь границу. Его путь лежал к той самой гигантской, неприступной стене Ауриса, которая отделяла его мир от мира, где была еда. Утро было лучшим временем для вылазки. Стража у ворот была ещё сонной, а редкие караулы на стенах лениво вглядывались вдаль, не обращая внимания на то, что творится у них под ногами.

     Ирвуд не пошёл к воротам - там его бы просто избили и прогнали. Его путь лежал к сточной канаве. Чёрная, густая жижа медленно текла через все трущобы, собирая в себя отбросы и нечистоты, она выходила из под стены, через широкую, но зарешеченную трубу. Решётка была старой и ржавой. В одном месте несколько прутьев были давно выломаны - дело рук таких же мальчишек, как он. Лаз был узким и омерзительно вонючим.

     Не колеблясь, Ирвуд лёг на живот в ледяную, склизкую грязь и протиснулся в отверстие. Несколько мгновений он полз в полной, удушливой темноте, слыша писк крыс и чувствуя, как по ногам течёт ледяная вода. Внезапно над головой прозвучали тяжёлые шаги патруля. Ирвуд замер, вжавшись в дно трубы, сердце бешено заколотилось в горле. Шаги удалились. Он пополз дальше и через несколько мучительных секунд выбрался с другой стороны, уже внутри городских стен, в самом глухом и грязном закоулке Ремесленного квартала. Он был внутри.

     Здесь воздух был другим. Да, пахло навозом от лошадей и едким дымом из кузниц, но сквозь эти запахи пробивался главный, самый желанный аромат в мире - запах свежеиспечённого хлеба. Шум тоже был другим - деловым, живым: ритмичный стук молотков, скрип вывесок, громкие, уверенные голоса торговцев.

     Ирвуд двигался не как ребёнок, а как зверёк - быстро, бесшумно, прижимаясь к стенам, используя каждую тень, каждую нишу. Его глаза, яркие, светло-карие, внимательно сканировали всё вокруг. Он миновал прилавок, где пряно пахло гномьей копчёной колбасой, прошмыгнул мимо торговца из Сартила, выложившего на продажу горные кристаллы, уловил резкий йодистый дух сушёных водорослей из Сайлины, которые стоили всего пару ммив за пучок. Его целью был старик Пекарь, добродушный толстяк, чьё сердце было мягче, чем тесто для его булочек.

     Но сегодня его ждала неудача. У лотка Пекаря стоял его сын - угрюмый верзила с бычьей шеей и тяжёлыми кулаками. Ирвуд хорошо знал этот взгляд - тот, что не задаёт вопросов, а сразу бьёт. Это была стена, которую не обойти. Он уже развернулся, чтобы искать другую цель, как вдруг заметил у соседнего прилавка другого воришку - оборванца лет шести, который неумело тянулся к связке баранок. Хозяин лавки заметил его и с руганью отвесил подзатыльник. Малец, взвизгнув, отскочил и растворился в толпе. Ирвуд проводил его холодным взглядом. 'Слабость. Ошибка. Такой долго не протянет'.

     План 'А' умер, так и не родившись.

     За другой стеной - настоящей, каменной - на плечи Вайрэка тоже легла тяжесть.

     Отец вышел, оставив за собой лишь едва уловимый запах дорогого табака и ощущение огромной, давящей ответственности, которая легла на плечи Вайрэка невидимой мантией.

     Библиотека Дома Алари была миром в себе, тихим и сумрачным. Высокие, до самого потолка, стеллажи из тёмного дерева были плотно заставлены тысячами фолиантов в кожаных переплётах, корешки которых тускло поблёскивали золотым тиснением. Воздух был густым, пропитанным запахом старой бумаги, высохших чернил и пыли веков. У огромного стрельчатого окна, выходившего в сад, за столом сидел наставник Элиан. Его голос, когда он заговорил, был похож на шелест старого пергамента.

     - Герб Дома Крэйн, - начал он без предисловий, указывая тонким, как веточка, пальцем на раскрытую книгу с цветными иллюстрациями. - Каменный Медведь на сером поле. Их девиз: 'Мы не отступаем'. Запомни, юный лорд, их герб - это их суть. Они упрямы, сильны и не знают жалости. Они из северных предгорий, где камень твёрд, а жизнь сурова. Они не обладают нашим древним происхождением, но компенсируют это жестокостью и амбициями. Твой отец не зря велел обратить на них внимание.

     Вайрэк кивнул, послушно глядя на изображение свирепого медведя. Пока наставник Элиан перечислял вассальные дома короля, пальцы Вайрэка под столом уже жили своей, тайной жизнью. Спрятав в ладони маленький кусочек угля для письма, он на обороте ненужного свитка выводил не гербы, а кое-что другое - лабиринт узких улочек и кривых крыш, которые он видел из окна своей башни. Он пытался составить карту того, другого мира, нащупать в его хаосе логику. Это было куда интереснее мёртвых девизов и оскаленных зверей. Ему куда больше хотелось взять свой учебный клинок и пойти в сад, где наставник фехтования обещал показать ему новый финт - 'укус гадюки'. Но он заставил себя слушать. Это был его долг. Долг будущего главы Дома Алари.

     Долгом Ирвуда было выжить. Его знания не преподавались в тишине библиотек, они вбивались в голову голодом, холодом и болью на шумных улицах. Провалившийся план не означал плохой оценки - он означал пустой желудок.

     Ирвуд скользнул дальше, в рыбные ряды, где вонь тухлятины смешивалась с аппетитным запахом копчения. Его взгляд, не останавливаясь, сканировал толпу, прилавки, телеги, выцепляя слабое звено. И он нашёл его. Телега, доверху гружёная связками вяленой рыбы. Хозяин, бородатый громила в кожаном фартуке, был из тех, кто упивается собственным голосом и в пылу спора забывает обо всём на свете. Сейчас он как раз спорил с тощим, жилистым покупателем, яростно тыча пальцем в весы. Вокруг них уже собиралась небольшая толпа зевак. Идеальный шум. Идеальное прикрытие.

     Ирвуд нырнул под соседний прилавок, где валялись рыбьи головы и скользкая чешуя, и, пригнувшись, прополз к заднему колесу телеги. Отсюда, снизу, он видел только грязные подолы и сапоги. Спор наверху набирал обороты.

     - Да ты меня обвесить пытаешься, морская крыса! - визгливо кричал покупатель.

     - Я?! - ревел торговец, побагровев. - Да я самый честный торговец во всём Аурисе!

     Ирвуд выждал ещё мгновение. Когда торговец взмахнул руками, чтобы продемонстрировать свою честность всему миру, мальчик вытянул руку. Его пальцы, тонкие и ловкие, как паучьи лапки, нащупали край грубой рогожи, свисавшей с телеги. Он осторожно потянул. Одна сушёная, серебристая рыбёшка соскользнула с вороха и почти беззвучно шлёпнулась в грязь у его ног.

     Удача.

     Он схватил её - холодную, жёсткую, пахнущую солью, - и так же бесшумно пополз назад. Уже выбравшись из-под прилавка, он услышал новый взрыв гнева. Но кричали не на него. Покупатель, должно быть, заметил, как торговец отвлёкся, и попытался сам стащить рыбу. Пока они орали друг на друга, перейдя от обвинений к прямым оскорблениям, Ирвуд, подобно серой мыши, растворился в толпе, став невидимым.

     В тот же миг Вайрэк, наоборот, вырвался на свободу, выскочив из душной тишины библиотеки, словно выпущенная из лука стрела. Чувство облегчения было почти физическим. Он не побежал в сад, к учителю фехтования. Вместо этого ноги сами понесли его вверх, по узкой винтовой лестнице в Западную башню. Там, на самом верху, у него было тайное убежище - небольшая, пустая комната с единственным окном-бойницей. Здесь не было ни учителей, ни слуг, ни давящего взгляда отца. Только ветер, гулявший между камней, и весь город, расстелившийся внизу, как на ладони.

     Он подошёл к узкому окну и посмотрел вниз. Прямо под ним лежал идеальный, геометрически выверенный сад его дома с тёмными дорожками и зеркальной гладью бассейнов. Дальше - широкие, чистые улицы Квартала знати, крыши богатых особняков, блеск купола Королевского дворца. А ещё дальше, за высокой каменной стеной, чёткой чертой, отделявшей их мир от всего остального, начинался сам Аурис.

     Отсюда он казался единым серо-бурым морем черепичных и соломенных крыш, подёрнутым дымкой от тысяч очагов. Оттуда доносился лишь невнятный, далёкий гул, похожий на шум прибоя. В этом шуме не было отдельных голосов, только слитный гул чужой, непонятной жизни. Вайрэк смотрел на эту дымную завесу, за которой жили сотни тысяч людей. Он прищурился, пытаясь различить в сером мареве отдельные крыши или улицы, но видел лишь слитный, копошащийся узор. Ему стало интересно, слышат ли они там, внизу, бой дворцовых колоколов так же отчетливо, как он. Или у них свои, другие звуки? Он на мгновение представил себя там, но образ тут же стерся, не оставив следа. Для него это был просто пейзаж, фон для его собственной, важной и предопределённой жизни.

     Но сегодня что-то было иначе. Вглядываясь в дымку, Вайрэку на мгновение показалось, что там, в глубине, шевельнулось что-то живое, тёмное и голодное. Он зябко поёжился, хотя в башне было тепло, и отступил от окна. Дом - это мир, где всё понятно и правильно. За стеной - другой.

     И в самом сердце этого другого мира, прижавшись спиной к мокрой стене, стоял Ирвуд. Он добежал до того самого глухого тупика, откуда начал свой путь, и прижался спиной к холодной, мокрой стене, которая вечно плакала тёмными, влажными разводами. Сердце всё ещё колотилось от пережитого напряжения, но не от страха, а от азарта. В руке он сжимал свою добычу.

     Он не стал ждать. Опустившись на корточки прямо в грязь, он поднёс рыбку к лицу. Запах соли и дыма ударил в нос, заставив желудок сжаться ещё сильнее. Он отломил голову, раздавив её зубами, и жадно вгрызся в жёсткое, солёное мясо. Вкус был резким, почти болезненным, но это был вкус победы. Он обглодал рыбку до самого хвоста, до последнего хрупкого позвонка, тщательно высасывая остатки соли.

     Только утолив первый, самый острый голод, Ирвуд поднял голову. Над крышами Ремесленного квартала, за следующей, ещё более высокой и чистой стеной, виднелись они - далёкие, нереальные, словно нарисованные на небе башни особняков Квартала знати. Они сияли в лучах восходящего солнца, чистые, гордые и недосягаемые.

     Ирвуд смотрел на них. Другой мальчишка, наверное, представил бы себя принцем в одной из этих башен. Ирвуд же не видел замков - он видел крепости. Его взгляд машинально скользил по линии стен, оценивая высоту, выискивая посты стражи, отмечая самые уязвимые, как ему казалось, места. Он изучал их, как изучал любую стену: искал трещину, за которую можно уцепиться. Он опустил взгляд на свои грязные руки, разжал и снова сжал кулак. Однажды. Он не знал как, но однажды он вырвется отсюда. Он не будет мёрзнуть и голодать. Он будет там, наверху. Стены, какими бы высокими они ни были, всегда можно обойти. Или проломить.

     Высоко над ним, в Западной башне Дома Алари, другой мальчик отошёл от окна-бойницы. Внезапный холодный сквозняк заставил его поёжиться, и он поспешил вернуться в тепло и тишину своего дома. Вайрэк прислонился спиной к холодному камню стены и почувствовал, как её нерушимая толща надёжно отгораживает его от хаоса чужого и непонятного мира.

     Первая настоящая осенняя буря обрушилась на Аурис, когда карета Дома Алари, миновав главные ворота, въезжала в лабиринт городских улиц. Ветер, прилетевший с северных предгорий, метался по переулкам, словно обезумевший зверь, завывая в высоких трубах и швыряя в окна ледяные струи дождя. Фонари на столбах отчаянно раскачивались, выхватывая из темноты мокрый, блестящий булыжник и бегущие потоки грязной воды.

     Внутри кареты, обитой тёмно-зелёным бархатом, однако, царило обманчивое спокойствие. Скрип кожаных рессор и мерный стук копыт по камню убаюкивали. Вайрэк дремал, прислонившись к плечу матери. Сквозь сон он чувствовал тепло её тела и тонкий, успокаивающий аромат духов - смесь розы и сандала. Отец сидел напротив, его строгий профиль вырисовывался на фоне залитого дождём окна. Он был молчалив, его пальцы в перчатках сжимали эфес меча, лежавшего на коленях. Они возвращались из своего родового владения, Туманной дубравы, и долгая дорога утомила всех.

     - Почти дома, - тихо прошептала леди Элира, погладив сына по волосам. В полумраке кареты её лицо казалось особенно утончённым, а свет далёкого фонаря на мгновение зажёг в её тёмных волосах, собранных в сложную причёску, медные искры. Её голос был мягким, как бархат, которым были обиты сиденья. - Скоро будешь в своей тёплой постели.

     Лорд Гарэт Алари ничего не сказал, лишь бросил короткий, оценивающий взгляд на проносящиеся за окном тёмные фасады домов. Он не любил город ночью. В своих лесах он был хозяином, здесь же, в этом каменном лабиринте, опасность могла прятаться за каждым углом.

     Внезапный толчок вырвал Вайрэка из дрёмы. Он дёрнулся вперёд, и если бы не рука матери, мягко удержавшая его за плечо, он бы ударился о переднюю стенку. Карета, качнувшись, замерла. Мерный стук копыт оборвался, сменившись нервным фырканьем лошадей и приглушёнными голосами снаружи.

     - Что случилось? - спросила леди Элира, её спокойный тон слегка дрогнул от тревоги.

     Лорд Гарэт уже отодвинул штору и всматривался в ночь. Его лицо, до этого расслабленное, напряглось. Вайрэк прижался к мокрому стеклу и увидел, что впереди, на перекрёстке, полыхает оранжевое зарево, жадно пожирающее тьму. Огромные языки пламени рвались в небо, пожирая склады Дома Ткачей. Даже сквозь шум дождя доносился треск лопающихся балок, а ветер донёс едкий запах гари и мокрого пепла. Улица была запружена хаотичной толпой зевак и неуклюжими повозками Городской стражи.

     - Пожар, милорд, - доложил капитан Гектор, подъехав к дверце, его лицо блестело от дождя. - Главную улицу перекрыли, не проехать.

     - Катаклизм их побери! - выругался лорд Гарэт, его кулак сжался на эфесе меча. - Нам до дома рукой подать. Томас, есть объезд?

     - Есть один путь, милорд, - отозвался с козел голос кучера. - Через старые ремесленные ряды. Переулок Сломанных Фонарей. Он узкий, но мы проедем.

     - Это дурное место, милорд, - нахмурился Гектор. - Там и днём небезопасно. Шпана, ворьё... Мои люди не знают всех подворотен.

     Лорд Гарэт потёр переносицу. В висках стучала тупая боль - наследие долгой дороги. Каждый скрип рессор отдавался в затылке. Он перехватил тревожный взгляд Элиры, и его челюсть едва заметно напряглась. Даже она. Сомневается в его решении. Молчаливый упрёк жены обжёг сильнее, чем презрительный взгляд на капитана.

     - Гектор, если твои прославленные вояки боятся теней, можешь остаться здесь. Я еду домой, - ледяным тоном отрезал он. - Поехали!

     Слово лорда было законом. Капитан Гектор молча кивнул, его лицо под козырьком шлема было мрачнее тучи. Он отдал приказ, и карета медленно тронулась, сворачивая с освещённой пожаром улицы в непроглядную тьму.

     Карета свернула с относительно широкой улицы в тёмный, узкий проезд. Мир мгновенно сузился. Рёв толпы и треск огня стихли, сменившись глухим, клаустрофобным эхом. Стены домов здесь почти смыкались над головой, а их мокрые, облупившиеся фасады с чёрными провалами окон напоминали слепые глазницы. Редкие фонари были разбиты. Воздух наполнился запахом гнили, сырости и сточных вод. Гвардейцам пришлось спешиться, их сапоги с чавканьем увязали в грязи, когда они шли рядом с каретой, держа руку на эфесе меча и нервно поглядывая на тёмные крыши.

     Внезапно лошади захрапели и встали. Путь преграждал завал из сломанных бочек и старой, перевёрнутой телеги. Это выглядело не как случайный мусор, а как грубо, но намеренно сколоченный барьер. Карета остановилась.

     - Что там ещё? - нетерпеливо спросил лорд Гарэт.

     - Завал, милорд. Сейчас расчистим, - донёсся приглушённый голос Гектора.

     Гвардейцы выставили мечи, образовав вокруг кареты небольшое кольцо, и напряжённо вглядывались в зияющую черноту подворотен. Дождь почти прекратился, и в воздухе повисло давящее, противоестественное безмолвие, нарушаемое лишь фырканьем лошадей.

     И тут тишину разорвал короткий, сухой свист. Вайрэк не успел понять, что это было, но увидел, как капитан Гектор дёрнулся и молча повалился набок. Почти одновременно, без крика, в грязь рухнули и остальные трое гвардейцев, из спин которых торчали короткие чёрные стрелы. Они упали нелепо, как сломанные куклы. Четыре глухих стука тел о мокрую землю.

     Карета, ещё мгновение назад бывшая крепостью на колёсах, оказалась беззащитной деревянной коробкой посреди мёртвого переулка.

     Лорд Гарэт не стал открывать дверь. Воздух вокруг замка на мгновение исказился, подернулся рябью, как от жара, и в следующую секунду дверца разлетелась в щепки от невидимого удара.

     - Элира, на пол! Не высовываться! - прорычал он, и его голос, сорвавшийся с привычного аристократического тона, был полон льда и ярости.

     Он выскочил из кареты прямо в грязь. Из теней, словно тараканы из щелей, на него хлынула толпа оборванцев с ржавыми топорами и кривыми ножами. Их было не меньше дюжины.

     Всё слилось в кошмарный вихрь. Тёмная фигура отца в центре стаи волков. Гарэт Алари не фехтовал - он убивал. Быстро, экономно, без единого лишнего движения. Его гномий клинок, тускло блеснувший в свете далёкого пожара, описал серебряную дугу, парируя два удара одновременно, и в том же движении вспорол горло третьему нападавшему. Они были неумелыми, слабыми, обычным уличным сбродом. Но пока его клинок находил очередную жертву, в мозгу холодной вспышкой пронеслась мысль: 'Стрелы были от профи. Эти - просто мясо. Зачем?.. Кто?..' Он развернулся на пятках, уходя от замаха ржавого топора так близко, что тот с визгом впился в стену кареты в дюйме от лица Вайрэка. А меч лорда уже вошёл под рёбра четвёртому.

     Крики боли смешивались с хрипами и бульканьем крови. За несколько ударов сердца переулок был устлан телами. Воздух загустел, наполнившись запахом свежей крови и острой, металлической вонью только что отнятой жизни.

     На ногах остался лишь один - главарь со шрамом на лице. Он стоял в оцепенении, глядя на резню, которую в одиночку устроил один человек. Гарэт Алари медленно, шаг за шагом, пошёл к нему по телам его подручных. С его клинка стекали капли, смешиваясь с дождём.

     - Ты выбрал не тот Дом для грабежа, падаль, - голос лорда Алари был холоден, как сталь его меча. Он шагнул к главарю, занося клинок для последнего, завершающего удара.

     И в этот момент триумфа, момент аристократической гордыни, ловушка захлопнулась.

     Это был не воин, а тень. Вайрэк увидел, как из груды тел, которые все считали мёртвыми, метнулась худая фигура. Бандит с узким, хищным лицом, похожим на волчью морду, и близко посаженными глазами, горевшими животной яростью, ворвался в разбитый проём кареты. Его целью был мальчик - единственный свидетель и наследник.

     Но на его пути метнулась тень. Леди Элира. Она не встала, а бросилась между ним и сыном, превратившись в живой щит.

     - Не трогай его! - её крик был похож на рычание волчицы. Она не пыталась ударить - она вцепилась нападавшему в лицо ногтями, пытаясь выцарапать глаза. 'Волк' взревел от боли и неожиданности. Он отшвырнул её и, не целясь, ударил коротким, зазубренным мечом.

     Для лорда Алари мир остановился. Он услышал предсмертный крик жены - не громкий, а короткий, захлебнувшийся, но он пронзил его сердце, как раскалённый клинок. Его взгляд метнулся к карете. Он увидел, как тело Элиры обмякло и сползло на сиденье. Огонь в его глазах, горевший секунду назад яростью, погас. Клинок в руке на мгновение дрогнул, опустившись на дюйм. Плечи, до этого прямые и несгибаемые, едва заметно ссутулились. На его лице отразилось нечто страшнее боли - пустота.

     Этого хватило. 'Шрам', который уже готовился принять смерть, увидел эту трещину в броне врага. Он бросился вперёд. Его кривой нож, похожий на коготь, вонзился лорду Алари под рёбра, в щель между кирасой и набедренником.

     Лорд рухнул на колени. Он посмотрел на Вайрэка, и в его глазах больше не было ярости. Только огонь. Отчаянный, всепожирающий огонь. Он из последних сил поднял свой меч обеими руками.

     - За Алари... - прохрипел он.

     Он выдохнул. И вместе с этим выдохом из него вырвалось всё: остатки жизни, вся его скорбь, вся магия его древней крови. Вайрэк ничего не увидел и не услышал. По карете прошла странная, глухая вибрация, а в ушах зазвенело от давящей тишины. Но было и ещё что-то - ледяное, смутно знакомое чувство, словно внутри него самого натянулась и лопнула невидимая струна, отзываясь на предсмертный крик отцовской крови. 'Шрама' просто не стало - его разнесло на кровавые ошмётки, забрызгавшие камни. Волна невидимой силы ударила в стену склада, и каменная кладка взорвалась наружу, оставив в доме рваную дыру. Гномий клинок в руках лорда Гарэта с тихим звоном разлетелся на сотни осколков.

     Лорд Гарэт Алари, с пустыми, невидящими глазами и тонкой струйкой крови из носа, рухнул лицом в грязь. Мёртвый.

     'Волк', убийца матери, с ужасом смотрел на это проявление чудовищной, самоубийственной силы, прижавшись к стене кареты. Вдалеке, прорезая шум ветра, затрубил тревожный рог Городской стражи. Звук был ещё далёким, но он приближался.

     Он метнулся к телу мёртвого лорда. Бросив быстрый, испуганный взгляд на оцепеневшего в карете мальчика, он сорвал с пояса аристократа тяжёлый кошель с серебром и бросился в самый тёмный боковой проход, похожий на чёрную пасть.

     В этот момент в начале переулка появились пляшущие огни факелов и послышался топот десятков сапог.

     - Там ещё один! В переулок! - крикнул кто-то. Один из стражников вскинул арбалет. Болт со свистом ушёл в темноту. Из глубины прохода раздался приглушённый вскрик боли, который тут же стих.

     Шум и крики стражников казались Вайрэку далёкими и нереальными, будто доносились из-за толстого стекла. Мир сузился до пространства кареты, до запаха крови и озона, оставшегося после магии. Он сполз с сиденья. Его ноги утонули в липкой, тёплой луже на полу. Он дотронулся до щеки матери. Она была ещё тёплой. Он попытался её разбудить, тряс за плечо, шептал: 'Мама... мама, вставай...'. Но она не вставала, и её голова безвольно моталась в такт его движениям.

     Когда капитан Городской стражи, усталый мужчина с седеющими усами и шрамом, рассекающим бровь, освещая переулок факелом, заглянул в разбитую карету, он нашёл мальчика, который сидел в луже крови и тихо разговаривал со своей мёртвой матерью. Вокруг кричали люди, но для него мир погрузился в абсолютную, звенящую тишину.

     В эту же самую ночь, в другой тишине, рождённой не шоком, а бедностью, Ирвуда разбудила назойливая капель. Привычный шум дождя, барабанившего по соломенной крыше, стих, и в образовавшейся тишине стала слышна мерная капель. Одна капля, потом вторая, третья. Холодные, мокрые, они падали ему прямо на лицо с прогнившей балки.

     Он сел на своём соломенном тюфяке, отползая в сухой угол, где солома была хотя бы влажной, а не мокрой насквозь. В тусклом, колеблющемся свете догорающих углей в очаге комната казалась пещерой, полной дёргающихся, уродливых теней. Воздух был спёртым и пах сырой землёй, кислым, пролитым пивом и застарелой, въевшейся в стены безнадёжностью.

     Его окончательно разбудил не холод, а скрип.

     Дверь, сколоченная из старых, рассохшихся досок, со стоном отворилась, впуская в лачугу порыв ледяного, пахнущего мокрой грязью ветра. В проёме возник силуэт отца. Он ввалился внутрь, как мешок гнилого зерна, и тут же прислонился к стене, тяжело, хрипло дыша. С его мокрых лохмотьев на земляной пол стекала вода, смешиваясь с грязью и образуя тёмную лужу у его ног.

     Ирвуд замер, вжавшись в стену. Ночные возвращения отца редко сулили что-то хорошее, но сегодня от него исходило другое. Не пьяный гнев, а липкая, животная паника. Отец не мог стоять на месте - он переступал с ноги на ногу, его глаза метались по тёмным углам, словно он ждал, что оттуда кто-то выскочит. Он то и дело облизывал губы, а его дыхание было неровным и шумным. Ирвуд знал этот загнанный вид - так выглядит крыса, когда понимает, что ей отрезали путь к норе. От этого зрелища в животе становилось холоднее, чем от сквозняка. Пьяная злоба отца была хотя бы честной, а этот липкий страх вызывал тошноту.

     В слабом свете очага Ирвуд разглядел его получше. Его одежда была не просто мокрой, она была порвана в нескольких местах, а на плече темнело большое пятно, которое могло быть и грязью, и кровью. Но хуже всего было его лицо. Глаза лихорадочно бегали, зрачки были расширены от ужаса, а на щеке, от глаза до самого подбородка, алела свежая, глубокая царапина, из которой тонкими струйками сочилась кровь, смешиваясь с дождевой водой.

     - Что... - начал было Ирвуд, но тут же осёкся, увидев дикий блеск в глазах отца.

     - Молчать, - оборвал тот. Он оттолкнулся от стены и, шатаясь, подошёл к грубо сколоченному столу. Он бросил на него что-то тяжёлое. Раздался глухой, но благородный звон, какого в этой лачуге никогда не слышали. Это был не дребезг медных ммив. Это был весомый, солидный звук серебряных Эссо.

     Отец огляделся, его взгляд пронёсся по тёмным углам, словно он боялся, что здесь кто-то прячется.

     - Мать где?

     - Ушла ещё вечером, - пробормотал Ирвуд, не сводя глаз с туго набитого кожаного кошеля на столе.

     - Хорошо. Так даже лучше. - Отец резко обернулся и, преодолев расстояние в два шага, присел на корточки перед Ирвудом, схватив его за худые плечи. Его пальцы были ледяными и сжимали с силой тисков, так что мальчик едва не вскрикнул от боли.

     - Слушай меня внимательно, отродье. Сегодня была работа. Очень хорошая работа. Но теперь нужно залечь на дно. Никуда из дома не выходишь, понял? Ни на какой рынок, ни к сточной канаве. Будешь сидеть здесь, тихо как мышь. Если кто спросит - а они спросят, - я всю ночь был здесь, с тобой. Пьяный в стельку, спал без задних ног. Ты понял меня?

     Ирвуд быстро кивнул, стараясь не дышать перегаром и острым запахом крови. Ложь была такой же частью выживания, как и воровство. Но ложь из страха, ложь, чтобы прикрыть свою трусость... она обожгла горло, оставляя привкус гнили.

     Тот удовлетворённо хмыкнул, но тут же поморщился от боли, когда движение отдалось в раненом плече. Он дотронулся до царапины на щеке.

     - Бешеная сука... - пробормотал он себе под нос, и в его глазах на мгновение мелькнул отблеск пережитого ужаса. Он отпустил Ирвуда так же внезапно, как и схватил, и поднялся. Подошёл к столу, развязал кошель и высыпал на грязную ладонь целую пригоршню блестящих монет. Он жадно пересчитал их, его губы беззвучно шевелились. Затем сунул их в карман.

     - Я в 'Кулак'. Залить горе. И отпраздновать, - бросил он, уже не глядя на сына. - И помни, что я сказал. Одно слово - и я тебе язык вырву.

     Он снова вывалился за дверь, и его силуэт растворился в дождливой ночи.

     Ирвуд остался один в гнетущей тишине, нарушаемой лишь мерной капелью с потолка. Он подошёл к столу и осторожно, почти благоговейно дотронулся до тяжёлого кожаного кошеля. Он никогда в жизни не держал в руках ничего подобного. Гладкая, добротная кожа, солидный вес... Это был не просто кошель с деньгами. Это был слиток другой жизни, обещание тепла и сытости. Он не знал, что это была за 'работа', и инстинкт подсказывал ему, что лучше и не знать.

     Внезапно тишину прорезал далёкий крик, а за ним - яростный лай собак. Ирвуд замер. Звуки приближались. К лаю добавился короткий, торжествующий сигнал охотничьего рожка.

     Этот звук он знал с пелёнок. Так стража не искала. Так она заканчивала погоню.

     Сердце провалилось в ледяную пустоту. Отец. Они его поймали. Прямо здесь, на их улице. Животный инстинкт заставил его броситься к кошелю на столе, чтобы спрятать, засунуть под тюфяк, закопать... но было уже поздно.

     Хлипкая дверь их лачуги разлетелась в щепки от одного мощного удара сапогом.

     В дверном проёме, очерченные тусклым светом уличного фонаря, стояли три фигуры в мокрых плащах Городской стражи. Их шлемы блестели от дождя. Один из них, капитан, чей плащ на плече скрепляла тяжёлая бронзовая фибула в форме сторожевой башни, шагнул внутрь. Его взгляд пронёсся по убогой комнате, презрительно скривив губы, а затем остановился на Ирвуде и кошеле с серебром, который мальчик всё ещё сжимал в руках.

     Капитан не смотрел на Ирвуда. Его взгляд был прикован к кошелю. Он шагнул вперед, молча поднял его со стола, повертел в руках, отмечая тисненый герб. Только тогда он перевел взгляд на мальчика. Взгляд, в котором не было ни злости, ни торжества - только деловитая брезгливость, как к насекомому.

     - Отцовский? - спросил он тихо, почти буднично.

     Ирвуд молчал, парализованный страхом. Стражник кивнул своим мыслям и сунул кошель за пояс.

     - Теперь это улика в деле об убийстве лорда и леди Алари. А ты пойдёшь с нами.

     Мир сжался до размеров кареты, а потом и вовсе исчез. Остались только три вещи: холодное, липкое ощущение шёлка материнского платья под пальцами, железный запах крови, заполнивший всё пространство, и тишина. Тишина была самой страшной. Она была плотной, тяжёлой, как мокрое одеяло, и давила на уши, отменяя все звуки снаружи - и хлещущий дождь, и тревожные крики стражников, и даже стук собственного сердца.

     Вайрэк не помнил, как его вынесли из кареты. В его памяти была лишь чёрная, вязкая пустота. Он не чувствовал ни холодных капель на лице, ни грубой ткани плаща, которым его накрыли с головой. Он просто переместился в пространстве. Когда мир снова обрёл очертания, он сидел на жёсткой деревянной лавке в комнате, где не было ничего знакомого.

     Комната была серой. Серые каменные стены, сложенные из грубо отёсанных, не подогнанных друг к другу блоков, сочились влагой. Серый каменный пол, вытертый до блеска тысячами ног, казался ледяным даже на вид. Серый, безрадостный свет сочился из высокого, забранного ржавой решёткой окна, за которым лилась бесконечная серая вода. Воздух пах сыростью, мокрой шерстью и чем-то кислым, незнакомым - запахом дешёвого мыла, прокисшей капусты и казённой жизни. За толстыми стенами доносились обрывки чужой жизни: грубый смех, лязг металла о камень, короткая, лающая команда. Звуки, которых никогда не было в бархатной тишине его дома.

     Единственным цветным пятном на спинке потёртого кресла было грубое изображение сторожевой башни. Вайрэк сразу узнал этот простой символ - точно такая же бронзовая фибула в форме сторожевой башни скрепляла плащ капитана стражи. Но если на капитане она выглядела знаком власти, то здесь, на дереве, была лишь её жалким подобием. Время стерло контуры, превратив символ неусыпного дозора в слепое, безликое пятно. Казармы. Он понял это не умом, а каким-то внутренним чутьём.

     Перед ним на стол поставили кружку. Из неё шёл пар. Кто-то - размытая фигура в плаще - что-то сказал. Голос был глухим, как будто доносился из-под воды. Вайрэк смотрел на кружку. Она была сделана из грубой, потрескавшейся глины. Молоко. Тёплое. Но оно пахло чужим домом, чужой коровой, чужой заботой. Он не притронулся.

     Колокол на главной башне ударил один раз. Глухо, протяжно. Закончился ещё один виток. Время шло, но не для него. Он сидел неподвижно, глядя в одну точку на стене, где тёмное мокрое пятно было похоже на ухмыляющуюся рожу. Он пытался думать, но мысли рассыпались, как песок. Пытался вспомнить лицо отца, но видел лишь огонь и удивление в его глазах. Пытался вспомнить голос матери, но слышал лишь её последний, захлебнувшийся крик.

     Тишина. Снова та самая, липкая тишина.

     Дверь скрипнула. Вошёл молодой стражник, почти мальчишка, с редкими усиками над губой. Он с грохотом поставил на стол деревянную тарелку с куском чёрствого хлеба и ломтем бледного, пористого сыра. Посмотрел на нетронутую кружку, пожал плечами и вышел, не сказав ни слова. Еда пахла мышами и сырым подвалом. Вайрэк даже не повернул головы. Он не чувствовал голода. Он вообще ничего не чувствовал.

     Прошёл ещё один виток. Свет за окном стал чуть ярче, превратившись из ночного мрака в безрадостную, водянистую серость рассвета. Дождь стих, оставив после себя лишь мерную, сводящую с ума капель с карниза. Кап... кап... кап... Каждая капля отбивала секунду его новой, пустой жизни.

     Дверь отворилась в третий раз. Вошёл старик в серой, поношенной мантии, от которого пахло сушёными травами и старостью. Городской целитель. Его лицо было изрезано сеткой добрых морщин, а глаза смотрели с глубокой, профессиональной печалью, свойственной человеку, видевшему много горя. - Юный лорд, - сказал он, и его голос был мягким, как старый мох. - Позвольте мне осмотреть вас. Вайрэк не ответил. Целитель присел рядом на лавку, стараясь не делать резких движений. - Я знаю, что случилось, - продолжил он тихо. - Это ужасная трагедия. Вам нужно выпить успокаивающего. Это отвар из Слёз Элары, он притупит боль.

     Он достал из сумки маленький пузырёк с тёмной жидкостью. Вайрэк смотрел на него пустыми глазами. Боль? Он не чувствовал боли. Он не чувствовал ничего.

     Целитель попытался взять Вайрэка за запястье, чтобы проверить пульс. И в этот момент что-то случилось. Чужое, тёплое прикосновение к его ледяной коже пробило скорлупу оцепенения. Вайрэк резко отдёрнул руку, словно обжёгся.

     Он посмотрел на свою руку. На рукав своего дублета. Тёмно-зелёное сукно, цвет его Дома, в нескольких местах потемнело, стало почти чёрным и жёстким от засохшей крови. Он осторожно, будто боясь разбудить спящего зверя, дотронулся до одного из этих пятен кончиком пальца. Ткань была холодной, твёрдой и липкой.

     И в этот миг плотина рухнула. Запах. Он ударил в нос не снаружи, а изнутри, из самой глубины памяти. Железный, сладковатый, тошнотворный. Запах маминой крови.

     Мир, который он держал на расстоянии, обрушился на него всей своей тяжестью. Он вспомнил всё: её удивлённый, испуганный крик, тепло её тела, когда она заслонила его собой, пустоту в её глазах. Тело затрясло в беззвучных рыданиях. Слёзы текли по щекам, смешиваясь с грязью, но он не издал ни звука, лишь до боли сжал челюсти. В ушах зазвенел холодный отцовский голос, который он слышал после падения с лошади: 'Сталь не плачет, Вайрэк. И наследники Дома Алари - тоже'.

     Целитель, видя это, понимающе кивнул. Он не стал настаивать. Молча поставил пузырёк с отваром на стол и так же тихо вышел, прикрыв за собой дверь.

     Вайрэк остался один. Он сидел, сотрясаясь от рыданий, которые не находили выхода, и смотрел на свои руки, на пальцы, испачканные кровью его матери. Пустота внутри никуда не делась, но к ней примешалось что-то новое. Холодное. Острое. Когда первая волна горя отхлынула, оставив после себя лишь выжженную пустыню, он снова посмотрел на серые стены, на грубое кресло, на нетронутую еду.

     Этот мир не сочувствовал. Этому миру было всё равно. Камни были холодны, стражники - равнодушны, целитель - бессилен. Его горе, его потеря были лишь досадным происшествием, которое нарушило порядок.

     Внезапно судорожные рыдания, сотрясавшие его тело, прекратились. Он замер. Дыхание, до этого сбитое и рваное, выровнялось. Он медленно поднял голову и обвёл комнату взглядом. Серые стены, грубое кресло, нетронутая еда. Раньше он видел в них лишь равнодушие, теперь - факты. Детали общей картины. Мысль, твёрдая, как осколок отцовского клинка, выкристаллизовалась из хаоса: 'Это неправильно'.

     Не просто ужасно. Не просто трагично. А именно неправильно. Так не должно было быть. Порядок, которому его учили, законы, о которых говорил отец, - всё это оказалось ложью. Мир, который должен был его защищать, предал его.

     Эта мысль не принесла облегчения. Его сведённые судорогой пальцы вцепились в жёсткое сукно дублета. Холод, вытеснивший горе, был похож на лезвие, вошедшее под рёбра. Он не согревал, а замораживал, превращая слёзы в льдинки, а боль - в чистое, острое намерение. И вместе с этим холодом пришло пугающе правильное чувство: 'Мир - это охота. И его только что превратили из охотника в добычу'.

     В это же самое время, этажом ниже, в подвале тех же казарм, время для Ирвуда тянулось, как густая смола. Его мир тоже сжался, но не до тишины, а до абсолютной, давящей темноты. Его швырнули в крошечный чулан. Лязг тяжёлого железного засова снаружи прозвучал окончательным приговором.

     Воздух здесь был другим - не просто сырым, а мёртвым, спёртым. Пахло крысами, гнилой соломой и застарелым человеческим страхом, который, казалось, въелся в сами камни. Холодный, влажный пол вытягивал последнее тепло из его тела. Ирвуд не стал сидеть. Он вскочил на ноги, прижался спиной к шершавой, мокрой стене и заставил себя дышать. Медленно. Ровно. Как учил его отец в один из редких моментов просветления: 'Если попался - не реви. Рёв - для овец. Думай'.

     Он думал.

     Сначала он исследовал свою клетку. Наощупь, вытянув руки, он обошёл её по периметру. Три шага в одну сторону, четыре в другую. Каменные стены, скользкие от плесени. В одном углу - куча прелой соломы, в другом - что-то мягкое и осклизлое, к чему он не стал прикасаться второй раз. Дверь была из толстых, грубых досок, без единой щели. Он прижался к ней ухом. Снаружи доносились звуки: тяжёлые шаги в коридоре, приглушённый смех, далёкий звон оружия о камень. Жизнь шла своим чередом. Он был просто вещью, брошенной в чулан.

     Он не плакал. Слёзы - это вода, они замерзают на морозе и делают тебя слабее. Он прокручивал в голове последние минуты в лачуге. Слова отца. Его страх. И кошель. Проклятый кошель с серебром. Всё из-за него. И из-за отца, который был достаточно глуп, чтобы притащить его домой. И из-за стражи, которая была достаточно сильной, чтобы всё это отнять. Он ненавидел их всех. Каждого. Эта ненависть была не горячей, что сжигает изнутри, а другой - холодной, твёрдой и привычной, как камень, который он всегда носил в кармане. Она согревала лучше любого огня.

     Дверь распахнулась так внезапно, что яркий свет факела ударил по глазам, как хлыст, заставив его зажмуриться. - А ну, на выход, отродье!

     Два стражника выволокли его в коридор и потащили вверх по скользким каменным ступеням. Он упирался, но его ноги просто волочились по полу. Его привели наверх и втолкнули в кабинет капитана. Эта комната была завалена картами и донесениями, а в воздухе стоял запах дешёвого табака. За столом, заваленным бумагами, сидел тот самый капитан с бронзовой фибулой. Его лицо за ночь стало ещё более уставшим, но глаза - острыми и холодными, как осколки льда.

     На полированном дереве стола, рядом с чернильницей, лежал отцовский кошель. А рядом с ним - кривой, окровавленный нож.

     Капитан устало откинулся в кресле и потёр воспалённые глаза. Он не смотрел на Ирвуда, его взгляд был прикован к кошелю и ножу на столе. Он нервно побарабанил пальцами по полированному дереву, затем резко схватил кошель, будто боясь, что тот исчезнет.

     - Твой отец оказался разговорчивым, - сказал капитан, но в его голосе не было уверенности, только плохо скрываемая спешка. Он бросил на Ирвуда быстрый, оценивающий взгляд, какой мясник бросает на кусок мяса. Он смотрел на Ирвуда так, как смотрят на гвоздь, который нужно забить.

     Ирвуд внутренне усмехнулся. Ложь. Отец, может, и был пьяницей и трусом, но одного у него было не отнять - он умел молчать. Этому его научила первая же отсидка в яме. Ирвуд помнил, как Корбина однажды до полусмерти избили 'Костяные Кулаки' за проигранный в кости нож, но он не выдал, кто был с ним. Уважать отца было не за что. Но предавать того, с кем делил грязь и холод, было нельзя. Это был первый и единственный закон их мира. Капитан не смотрел на Ирвуда, а лениво рассматривал свои ногти. - Он сказал, что ты был с ним. Помогал ему. Помоги следствию, мальчик, и, может, тебя не повесят рядом с ним. Просто расскажи, где он был.

     Ирвуд смотрел на нож. На запекшуюся кровь на лезвии. Он молчал. Его уличные инстинкты, вбитые годами побоев и предательств, кричали громче любого страха: 'Молчи! Любое слово - это петля, которую ты сам накинешь себе на шею'.

     - Молчишь? - капитан наконец поднял на него взгляд. В его глазах не было ни злости, ни сочувствия. Только скука. Он видел сотни таких же упрямых, запуганных волчат. - Ну что ж. Дело твоё.

     Он потерял к нему всякий интерес. Это было хуже, чем угрозы. Это было полное, абсолютное безразличие. Капитан поднялся, подошёл к Ирвуду и отвесил ему пощёчину. Не сильную, но оглушительную, унизительную. Удар был не столько болезненным, сколько презрительным, как будто он прихлопнул назойливую муху.

     Ирвуд упал на холодный каменный пол. В ушах звенело. Но он не заплакал. Он поднял голову и посмотрел на капитана снизу вверх. Во взгляде его не было ни слезинки. Только чистая, концентрированная ненависть, такая густая, что её, казалось, можно было потрогать.

     Капитан на мгновение встретился с ним взглядом и брезгливо отвернулся. - Бесполезен. Утром - в приют. Убрать его с глаз моих.

     Ирвуда не вернули в подвал. Один из стражников грубо поднял его с пола за шиворот и вытолкал из кабинета, бросив на длинную, засаленную деревянную скамью в коридоре. Про него тут же забыли. Он стал частью мебели, тенью у стены, невидимым свидетелем ночной жизни казармы.

     Коридор был длинным и тускло освещённым редкими масляными лампами, которые коптили и бросали на стены дёргающиеся тени. Пахло мокрой кожей, дешёвым табаком и прокисшей кашей. Мимо него проходили стражники, возвращавшиеся с патрулирования. Они с лязгом бросали в угол мокрые щиты, ставили к стене алебарды, стягивали промокшие плащи. Они не обращали на мальчика никакого внимания. Он был для них пустым местом. Он втянул голову в плечи, сделал своё тело меньше, превращаясь в часть серой, грязной стены. Ирвуд сидел, не шевелясь, обхватив руками колени. Он превратился в слух, вылавливая из общего гула отдельные фразы.

     - ...стену вынесло, как от требушета... - донёсся до него низкий голос.

     - ...да плевать на стену, - ответил другой, помоложе, и сплюнул на пол. - Ты видел, что от Шрама осталось? Ошмётки. Чистая магия, говорю тебе...

      'Магия? Ошмётки?' - слова были знакомые, но смысл их был пугающе непонятным. Ирвуд вжал голову в плечи ещё сильнее.

     Разговор сместился, голоса стали тише. Он уловил лишь обрывок, брошенный хриплым басом:

     - ...а щенка его куда?

     Пауза. Затем ленивый, безразличный ответ от того, что был помоложе:

     - Наследника-то? Да за ним уже едут. Слышал, кто-то из Великих...

     Сердце Ирвуда на мгновение замерло. Он ждал, что скажут о нём.

     - А этого, - стражник лениво кивнул в сторону Ирвуда, - в приют. Обычное дело.

     Внезапно разговоры стихли. В конце коридора послышался чёткий, размеренный лязг тяжёлых сапог по камню. Это была не шаркающая походка уставших патрульных. Это был шаг элиты. В коридор вошёл отряд из шести воинов. Их стальные кирасы были безупречно отполированы, а на тёмно-зелёных плащах был вышит герб - серебряный Стальной Броненосец. Рыцарская гвардия.

     Их командир, высокий мужчина с холодными, бесцветными глазами и тонким шрамом на подбородке, подошёл к капитану Городской стражи, который как раз вышел из своего кабинета. - Капитан, - голос гвардейца был лишён всяких эмоций. - Королевский Совет передал дело об убийстве лорда Алари под юрисдикцию Рыцарской гвардии. С этой минуты вы отстранены. Предоставьте мне все улики и свидетелей.

     Лицо капитана Городской стражи окаменело. Он с ненавистью посмотрел на гвардейца, но, встретив его ледяной взгляд, лишь скрипнул зубами. - Понятно, - процедил он и, вернувшись в кабинет, вынес кошель и окровавленный нож. - Наследник в комнате для допросов, - бросил он, передавая улики. - А это, - он кивнул на Ирвуда, - отродье убийцы. Командир гвардии даже не посмотрел в сторону Ирвуда. Он обратился к одному из своих людей: - Этого - в городской приют. Через чёрный ход. Затем он повернулся и направился к двери, за которой находился Вайрэк.

     Дверь комнаты открылась. - Юный лорд, - сказал командир почтительно, но без тени сочувствия. - За вами прибыли. Лорд Крэйн ожидает.

     Вайрэк молча поднялся. Его тело было деревянным, непослушным. Когда он вышел в коридор, ведомый командиром, он увидел, как другой гвардеец - в таком же тёмно-зелёном плаще - тащит к выходу грязного, оборванного мальчишку, примерно его возраста. Тот был худ и чумаз, но держался с упрямством дикого зверька, попавшего в капкан.

     На одно короткое, звенящее мгновение их взгляды встретились. Вайрэк ожидал увидеть в глазах оборванца страх или ненависть, но увидел лишь холодное, недетское спокойствие. Взгляд, который не спрашивал 'почему?', а лишь оценивал и запоминал.

     А Ирвуд, подняв голову, столкнулся с серыми глазами, похожими на два осколка льда. В их глубине не было ничего - ни горя, ни злости. Только абсолютная, звенящая пустота.

     Их уже развели в разные стороны. Вайрэка - к парадному выходу, где его ждала карета с гербом Каменного Медведя. Ирвуда - к чёрному ходу, ведущему на задний двор.

     И в тот самый миг, когда Вайрэк смотрел в глаза мальчишки, которого уводили, как скот, с городской площади донёсся усиленный рупором голос глашатая:

     - Слушайте все! По воле Короля и Королевского Совета, на рассвете свершится правосудие! Убийца лорда и леди Алари будет повешен!..

     Голос эхом отражался от каменных стен казармы. Вайрэк смотрел в глаза оборванца, отца которого должны были казнить за преступление, сломавшее его собственную жизнь, и не чувствовал ничего. Абсолютно ничего.

     Дверца кареты захлопнулась с мягким, дорогим щелчком, отрезая Вайрэка от утреннего шума Ауриса. Звуки города доносились теперь глухо, словно из-под воды. Он сидел на краю упругого сиденья из тёмно-синего бархата, не смея прислониться к спинке. Пальцы до боли впились в колени, а взгляд метался от резной ручки двери к непроницаемому лицу лорда Крэйна, как у птицы, ищущей выход из клетки. Напротив него, заполнив собой всё пространство, сидел лорд Виларио Крэйн. Это был крупный, широкоплечий мужчина, чьё лицо с тяжёлым подбородком и плотно сжатыми губами казалось высеченным из камня. Даже идеально скроенный дублет из тёмного сукна не мог скрыть его медвежьей стати.

     - Мне искренне жаль, мальчик, - начал он. Голос его, глубокий и вкрадчивый, обволакивал, как бархат. Но взгляд его темно-коричневых глаз был тверд и смотрел не на ребёнка, а сквозь него, словно видел за его плечом ненавистный призрак Гарэта Алари.

     - Твой отец, лорд Гарэт... он был великим человеком. Опорой трона. Внутри же, за маской сочувствия, мысль была холодной и острой, как заточка: 'Даже сломленный, порода видна. Та же алариевская спесь в глазах. Пока этот щенок жив, их проклятый герб не сотрется из памяти королевства. Нужно вырвать их с корнем, даже если корень еще так мал'.

     - Мы не всегда сходились во взглядах в Совете, но я всегда уважал его твёрдость. Он был мне добрым другом.

      'Ложь'. Слово вспыхнуло в голове Вайрэка, единственное, что было ясным в этом тумане. Он помнил, как отец, вернувшись с очередного заседания Совета, бросил в сердцах: 'Крэйн - это не медведь, это шакал, обрядившийся в медвежью шкуру'. Он молчал, вжимаясь в угол и глядя в окно, где проносился чужой, равнодушный город.

     - Тот сброд, что посмел поднять на него руку... они заплатят, - продолжил лорд Виларио. Его пальцы в перчатках из тонкой кожи сжались в кулак с такой силой, что хрустнула кожа, но на лице не дрогнул ни один мускул. - Капитан гвардии уже доложил мне, что ты был очень храбр. Но теперь всё позади. Ты в безопасности. Забудь о казармах. С этой минуты мой дом - твой дом. Я лично прослежу, чтобы никто и ничто тебе не угрожало. Я обещал это твоему отцу.

     Он говорил мягко, почти по-отечески, но его глаза, холодные и серые, как зимнее небо, не сочувствовали. Они внимательно следили за каждым движением Вайрэка, оценивая, выискивая что-то. Вайрэк лишь покачал головой. Он не мог говорить. Он не хотел говорить с этим человеком.

     Карета остановилась. Они прибыли. Особняк Дома Крэйн был таким же большим, как и особняк Алари, но другим. Вместо тёплого белого камня, который в лучах солнца казался живым, здесь царил холодный, почти синий мрамор, испещрённый тёмными прожилками, как шрамами. Вместо изящных барельефов с благородными оленями - повсюду массивные, грубые изображения каменных медведей.

     Вайрэка провели в просторную гостевую комнату. Она была безупречна: огромная кровать под балдахином из серебряной парчи напоминала богатое надгробие, мебель из чёрного дерева поглощала свет, а огонь в камине, казалось, не грел. Воздух пах резким, чужим ароматом каких-то заморских масел. Слуги двигались бесшумно; в их взглядах, скользивших по нему, было не сочувствие, а жадное любопытство, как к диковинке, выставленной на обозрение. Даже массивные каменные медведи, стоявшие в нишах, казалось, смотрели на него не как на гостя, а как на добычу, принесенную в их логово.

     Тем временем, в другой части города, глашатай на площади затянул свой рог, и его протяжный, торжествующий звук ударил Ирвуду по ушам, вырвав его из оцепенения. - ...за гнусное убийство лорда Гарэта и леди Элиры из Дома Алари, именем Короля Теродрина Третьего, преступник Корбин Фенрис будет предан публичной казни через повешение! Да свершится правосудие!

      'Корбин Фенрис'. Имя, которое он слышал сотни раз в пьяных выкриках, вдруг прозвучало по-новому. Произнесённое громким, казённым голосом, оно перестало быть просто именем. Оно стало клеймом. Приговором. Слова глашатая ударили набатом. Казнь. Публичная. Сейчас. Воздух вдруг стал ледяным и вылетел из лёгких. Земля качнулась под ногами, а гул толпы на мгновение стих, сменившись шумом крови в ушах.

     - Шевелись, отродье, - стражник грубо потащил его за собой, выволакивая из казарменного двора.

     Они вышли на одну из улиц, ведущих к площади, и Ирвуда оглушила толпа. Это было не скорбное собрание, а голодный, нетерпеливый зверь. Он слышал обрывки разговоров, жадных и возбуждённых.

     - Говорят, его даже не пытали толком, - басил какой-то ремесленник своему соседу. - Совету нужна была быстрая казнь, чтобы знать успокоилась. Показательное выступление, вот что это! Сосед согласно кивнул.

     - Конечно. Разве такой оборванец посмел бы один напасть на самого лорда Алари? Но кого это волнует... Главное - зрелище!

     Воздух загустел от запаха жареных колбасок, пролитого пива и пота, смешавшись с гулом тысяч голосов в единый, голодный рёв. Люди не просто шли - они текли плотным, давящим потоком, толкаясь локтями и выкрикивая грубые шутки. Дети, сидя на плечах у отцов, восторженно визжали, размахивая деревянными мечами. Они пришли на спектакль, и их жажда зрелища была почти осязаемой.

     Ирвуд видел, как плотники, деловито переругиваясь, забивают последние гвозди в помост виселицы. Рядом, прислонившись к столбу, стоял палач в чёрном кожаном капюшоне и лениво проверял прочность петли. Всё было обыденно, буднично, как его прочь от площади, в сторону серых стен, видневшихся в конце улицы. Ирвуд не сопротивлялся. Внутри него раскинулась ледяная тундра - пустая и белая. Он потерял всё. А значит, ему больше нечего бподготовка к ярмарке.

     И в этот момент Ирвуд понял. Его взгляд выцепил из толпы торговку пирожками, которая, не отрываясь от зрелища, ловко протягивала сдачу покупателю. Для неё, как и для всех остальных, это было лишь представление между делом. А человек, которого он считал отцом, был в нём главным реквизитом. Его смерть была нужна не для справедливости, а чтобы успокоить знать и напугать трущобы. Ирвуд видел всю механику этой жестокой, безразличной машины.

     Дверь отворилась так бесшумно, словно её и не было, и в комнату, как тень, скользнул лорд Виларио. Он пришёл сам. В руках он держал тяжёлый серебряный поднос, на котором стояла фарфоровая чашка с ароматным мясным бульоном и лежал ломоть свежайшего белого хлеба. Запах был насыщенным, домашним, 'правильным' - и от этого казался чудовищной ложью.

     - Ты должен поесть, мальчик, - его голос был тихим, почти интимным. - Это крепкий бульон. Он вернёт тебе силы. Он поставил поднос на стол и сел в кресло напротив Вайрэка. Его лицо изображало глубокое сочувствие. - Я обо всём позаботился, - начал он. - Тебе больше не о чем беспокоиться. С этой минуты ты под моей защитой.

     Вайрэк поднял на него глаза.

     - Я был другом твоего отца, - продолжил Крэйн, и в его голосе зазвучали стальные, пафосные ноты. - И мой долг чести - позаботиться о его единственном наследнике. Пока ты не достигнешь совершеннолетия, мой дом будет твоим домом. Ты будешь жить здесь, окружённый заботой. Ты получишь лучших учителей. Я лично прослежу, чтобы ты вырос достойным имени Алари.

     Он говорил правильные, благородные слова. Любой другой на месте Вайрэка, сломленный и потерянный, увидел бы в нём спасителя. Но даже сквозь пелену шока Вайрэк видел больше, чем было сказано. Видел, как тёмно-коричневые глаза не сочувствуют, а цепко оценивают. Как в уголках губ, произносящих слова скорби, прячется тень торжества.

     Вайрэка оставили одного. Он сидел неподвижно, глядя на остывающий бульон. Он не понял всех деталей интриги, но инстинкт загнанного зверя кричал ему, что он в ловушке. Его не спасли. Его пленили. И его тюрьма - эта роскошная, холодная комната. А его тюремщик - человек, который называет себя другом его отца.

     Он посмотрел на чашку с бульоном. Запах мяса и трав, такой правильный и домашний, вдруг показался ему тошнотворным, как сладковатый запах крови в карете. Это был запах лжи. И тогда из самой глубины его опустошённой души поднялась мысль, холодная, острая и ясная: 'Как он смеет?' Холодная ярость перестала быть бесформенной. Она обрела имя, лицо и цель. Имя этой цели было лорд Виларио Крэйн.

     Ирвуда не повели в приют сразу. Его оставили ждать. Стражник привязал его короткой верёвкой к позорному столбу на краю площади, в стороне от основной толпы, и ушёл поближе к эшафоту, чтобы не пропустить самое интересное.

     Ирвуд был вынужден смотреть. Он видел, как на помост втащили его 'отца'. Тот трясся, что-то бормотал, его лицо было белым от ужаса. На мгновение их взгляды встретились через всю площадь. В глазах мужчины Ирвуд не увидел ничего, кроме животного, жалкого страха. Он отвернулся. Он не хотел этого видеть. Он смотрел на толпу. Искал в ней знакомое лицо. И нашёл.

     Мать. Она стояла в задних рядах, закутавшись в старую шаль. Она не плакала. Она не кричала. Она просто смотрела на виселицу с пустыми, ничего не выражающими глазами.

     Раздался рёв толпы. Ирвуд не смотрел, но он знал, что всё кончено. Когда он снова поднял глаза, тело уже висело в петле, раскачиваясь на ветру. Толпа начала медленно расходиться, возбуждённо обсуждая увиденное.

     Он снова посмотрел туда, где стояла мать. Она тоже смотрела на виселицу. Потом, медленно, словно нехотя, она развернулась и пошла прочь, растворяясь в людском потоке. Она сбежала.

     - Ну всё, представление окончено, - стражник вернулся, грубо дернув за веревку, стягивающую запястье Ирвуда. - Пошли, отродье.

     Боль от веревки была острой и настоящей. Ирвуд посмотрел на серые стены приюта впереди. Мать сбежала. Слабаки всегда бегут. Но он не сбежит. Холод веревки на коже вдруг сменился жгучим упрямством. Он выживет. Он станет таким сильным, что никто и никогда больше не посмеет вот так тащить его на веревке. Он сам станет тем, кто держит веревку.

     Стражник, чьё лицо было таким же серым и безразличным, как стены казармы, грубо втолкнул Ирвуда в приёмную Городского приюта. Он не ушёл, а шагнул следом, позволяя тяжёлой дубовой двери захлопнуться за его спиной с глухим, окончательным стуком. Посреди комнаты, словно остров побитого властью дерева в море серого камня, стоял массивный дубовый стол. За ним, в высоком кресле с потрескавшейся кожаной обивкой, сидел Смотритель. Это был сухопарый мужчина в заношенном до блеска сюртуке, который был ему явно велик. Он не обратил на вошедших никакого внимания, полностью поглощённый важным занятием: он с методичной, почти хирургической точностью затачивал кончик пера маленьким, острым ножичком, сдувая невидимые пылинки.

     Стражник кашлянул, нарушая тишину. Смотритель нехотя поднял голову, и его лицо, узкое и бледное, скривилось в гримасе раздражения, словно его оторвали от решения важнейшего государственного дела.

     - Брок, - бросил стражник, подталкивая Ирвуда вперёд. - Приказ капитана. Этот - сын казнённого сегодня утром Корбина Фенриса. Принять на содержание Короны.

     - Ещё один, - процедил Брок, брезгливо оглядев Ирвуда с ног до головы. - Мест нет. Вышвырните его обратно на улицу.

     - Не могу, - отрезал стражник, и в его голосе прозвучал металл власти, привыкшей повелевать за пределами этих стен. - Приказ капитана был ясен. Это дело... громкое.

     Когда стражник упомянул, что дело 'громкое', взгляд Брока изменился. Его глаза на мгновение расфокусировались, словно он увидел за спиной Ирвуда нечто большее - отголосок криков, едкий запах озона и обугленного камня. Воспоминание, которое он годами топил в дешёвом вине. Он ненавидел такие дела. Они ломали привычный порядок, от них пахло магией и большими проблемами. И этот страх он привык выжигать из себя, вымещая его на детей, которые попадали в его власть.

     Брок на мгновение замолчал, и в его бледных глазах мелькнуло торжество. Он наслаждался этим моментом - возможностью унизить представителя другой, более сложной системы. Здесь, в его приёмной, приказы капитанов и политика знати были лишь пустым звуком. Здесь были только его правила. Простые и понятные.

     - А мне плевать, - с напускной ленцой ответил он. - Мест. Нет.

     Мальчишка не должен болтаться по городу и мозолить глаза знати. Смотритель на мгновение замер. Слово 'знать' подействовало на него, как удар хлыста. Он понял, что это не обычный беспризорник, которого можно безнаказанно пнуть. Это была проблема. Политическая. Он нервно сглотнул. - Я должен доложить Главному Смотрителю Феодору, - пролепетал он, внезапно теряя всю свою напускную важность. - Ждите здесь. Он почти выбежал из-за стола и скрылся за неприметной дверью в глубине комнаты. Стражник остался стоять у входа, безучастно глядя в стену. Ирвуд стоял посреди комнаты, не шевелясь. Он слышал приглушённые голоса за дверью, но не мог разобрать слов.

     Через несколько долгих минут дверь снова отворилась. Вернувшийся Смотритель выглядел ещё более понурым.

     - Главный Смотритель велел принять, - процедил он сквозь зубы, словно это было величайшее одолжение. - Оформляйте. Он плюхнулся в кресло и с ненавистью уставился на гроссбух.

     - Имя? Фамилия? - спросил он, макая перо в чернильницу.

     - Ирвуд. Фенрис, - ответил за мальчика стражник. - Больше у него ничего нет. Смотритель скрипучим пером вывел в гроссбухе: 'Ирвуд Фенрис', поставил жирную кляксу и, даже не поднимая головы, лениво звякнул в маленький медный колокольчик. Этот звон, а не слова, был приговором. Почти сразу из коридора появились двое Надзирателей, крепких парня с пустыми, бычьими лицами. Стражник коротко кивнул им, передавая своего подопечного и выполнив свой долг до конца, развернулся и вышел.

     Теперь Ирвуд остался один на один с системой приюта. Воздух внутри был густым и неподвижным, пропитанным едким, стерильным запахом карболки и застарелой, въевшейся в камень сыростью. Это был запах казённой безнадёжности, чистоты, которая была страшнее любой грязи.

     Ирвуд молчал. Страх и обида были бесполезной роскошью, пустой тратой сил. Вместо этого он наблюдал. Запоминал. Лица надзирателей - пустые, безразличные. Движения - грубые, заученные. Они не были злыми. Злость - это чувство, а здесь чувств не было. Была лишь процедура, которую нужно было перетерпеть. И он терпел.

     Надзиратели грубо поставили его на ноги. Один из них достал большой нож, похожий на тесак для разделки мяса, и без предупреждения начал срезать с Ирвуда его лохмотья. Жёсткая от грязи и пота ткань его единственной рубахи и штанов-портов падала на каменный пол грязными комками. Он стоял голый, чувствуя, как холодный, влажный воздух облепляет кожу, но не дрожал. Он смотрел, как его старую жизнь - единственное, что у него было, - сгребают в охапку и без всякой церемонии швыряют в раскалённую топку небольшой чугунной печи в углу. Пламя жадно взревело, на мгновение озарив комнату оранжевым светом и бросив на его обнаженную кожу волну сухого жара. Но внутри было холодно. Он просто смотрел, как последняя нить, связывавшая его с прошлой жизнью, корчится в огне и превращается в невесомый серый прах.

      'Вот и всё', - подумал он без всякой грусти.

     Затем его поволокли к большой деревянной лохани. Ледяная вода, от которой перехватило дыхание, обрушилась на него из ведра. Его тело мгновенно покрылось гусиной кожей, но он лишь крепче сжал зубы. Что-то древнее и упрямое в его жилах воспротивилось стуже, превращая пытку в неприятное, но терпимое неудобство. Словно его собственная суть была выкована из того же первобытного холода, и теперь две стужи лишь с удивлением разглядывали друг друга. Затем по его коже прошлись щёткой. Её щетина, жёсткая и острая, как терновые шипы, впивалась в тело, сдирая въевшуюся грязь вместе с кожей, доводя её до багровой красноты. Он молчал.

     Когда экзекуция закончилась, ему швынули серую робу из грубого, колючего холста. Она царапала кожу, но была целой, без единой дырки. А потом ему выдали обувь. Впервые в его жизни. Это были грубые деревянные клоги, тяжёлые и неуклюжие. Он с трудом просунул в них ноги, чувствуя, как твёрдое, неотёсанное дерево впивается в ступни. Когда он сделал первый шаг по каменному полу, раздался громкий, чужой, гулкий стук. Клог. Клог. Клог. Звук был незнакомым, но под ногами была твёрдая защита.

     Вайрэк сидел в кресле, обитом серебряной парчой, и чувствовал себя бабочкой, пронзённой на бархатной подушке. Роскошная гостевая комната в особняке Крэйна была его золотой клеткой. Огонь в камине из чёрного мрамора горел ровно и бесшумно, но не давал тепла. Воздух пах чужими, резкими ароматами заморских масел.

     Дверь отворилась беззвучно. Вошла леди Илара Крэйн. Она была полной противоположностью своему мужу. Если лорд Виларио был холоден, как зимний камень, то его жена, казалось, излучала мягкое, тёплое сияние. Её платье из тёмно-синего бархата не шуршало, а её шаги были легки и неслышны на толстом ковре.

     - Бедный мой мальчик, - прошептала она, и в её голосе слышалась неподдельная, как показалось Вайрэку, печаль.

     Она присела рядом на край кресла, её движения были полны осторожной грации. В руках она держала маленькую фарфоровую тарелку, на которой лежали два пирожных, покрытых сахарной пудрой.

     - Ты, должно быть, голоден. Попробуй, их испекли специально для тебя.

     Вайрэк молча покачал головой. Он не мог есть.

     Леди Илара не стала настаивать. Она поставила тарелку на столик и мягко коснулась его руки. Её пальцы были тёплыми.

     - Я знаю, тебе сейчас очень тяжело, - тихо продолжила она, и в её глазах, цвета весеннего неба, стояли слёзы. - Но ты не должен бояться. Мы здесь, чтобы защитить тебя.

     - Я хочу домой, - прошептал Вайрэк, его голос был едва слышен.

     - Конечно, милый. Конечно, ты вернёшься домой, - её голос был как целительный бальзам. Она тяжело вздохнула, словно подбирая слова. - Мой супруг... он человек долга. Иногда его долг делает его жёстким. Он и твой отец не всегда сходились во взглядах в Совете, но лорд Крэйн всегда глубоко уважал твоего отца за его силу и честь. Сейчас он считает, что пока в городе есть хоть малейшая угроза, твой дом - самое опасное для тебя место. Он хочет защитить тебя, даже если его методы кажутся... суровыми. Потерпи немного. Ради своей безопасности.

     Вайрэк поднял на неё глаза. Он отчаянно хотел ей верить. Память об отце, о его недоверии к Крэйнам, кричала об опасности, но тепло, исходившее от леди Илары, её искреннее, как ему казалось, сочувствие, - всё это пробивало ледяную корку его горя. Может быть, он всё неправильно понял? Может, его действительно защищают? Эта хрупкая, отчаянная надежда начала пускать первые, слабые корни в его израненной душе.

     Длинная, гулкая столовая приюта была наполнена шумом сотен голодных детей. Скрежет деревянных ложек по глиняным мискам, приглушённый гомон и резкие окрики смотрителей сливались в единый, монотонный гул. Ирвуд сидел за длинным, засаленным столом и жадно ел. Каша была безвкусной, сваренной на воде с добавлением чего-то отдалённо напоминающего жир, но она была горячей и густой. Рядом с миской лежал ломоть серого хлеба.

     Он почти доел, когда перед ним выросла тень. Ирвуд поднял голову. Над ним стояли трое. В главаре, долговязом подростке с крысиным лицом и злыми, бегающими глазками, он без труда узнал того, кого другие дети со страхом называли Щуплым. За его спиной маячили два приспешника, туповатые и крепкие.

     - Хлеб, - прошипел Щуплый, протягивая грязную руку. - Новичкам не положено.

     Ирвуд опустил глаза, не показывая ни страха, ни вызова. 'Драться? Глупо. Трата сил и гарантированные побои'. Его взгляд, скользнув по туповатым лицам приспешников, остановился на главаре. Щуплый. Голодные, бегающие глаза. Он хотел не просто хлеба. Он хотел власти, которую дает этот хлеб. 'Жадность, - понял Ирвуд. - Вот рычаг'.

     Ирвуд испуганно съёжился, вжимая голову в плечи. Он разыграл идеальный спектакль, которому его научили годы выживания. Он огляделся по сторонам, словно ища помощи, а затем, наклонившись к Щуплому, заговорщицки прошептал, так, чтобы слышал только он:

     - Не здесь. Смотритель... он отобрал у меня серебряный эссо, когда мыл. Сказал, вернёт после ужина. Он в его каморке, в ящике. Помоги мне его забрать - хлеб твой, и монета пополам.

     Глаза Щуплого на мгновение расширились от шока, а затем вспыхнули лихорадочным блеском. Серебряный эссо! Целый эссо! Это была не просто монета, это было целое состояние для ребенка из приюта. Тысяча ммив... На эти деньги можно было сбежать и жить несколько месяцев, не зная голода. Покупать не чёрствый хлеб, а горячие пироги с мясом. Это была не просто монета, это был билет в другую жизнь. Жадность, чистая и всепоглощающая, полностью отключила его инстинкт самосохранения. Он быстро оценил ситуацию. План был рискованным, но награда была немыслимой.

     - Шумните, - коротко бросил он своим приспешникам.

     Те поняли его с полуслова. Один из них, ухмыльнувшись, с силой пнул ножку длинной скамьи. Та с оглушительным грохотом опрокинулась, сбрасывая на каменный пол с десяток ничего не подозревавших детей. Взвизгнув от неожиданности и боли, они посыпались друг на друга, как кегли. В следующую секунду воздух взорвался. Визги смешались с гневными криками, кто-то, воспользовавшись моментом, влепил затрещину давнему обидчику, и общая свалка вспыхнула мгновенно, как сухой хворост. Глиняные миски с сухим треском разлетались об пол, разбрызгивая во все стороны серую, клейкую кашу. Двое Надзирателей, до этого лениво наблюдавшие за залом, взревели от ярости и, размахивая прутьями, тут же бросились в самую гущу, пытаясь выхватить зачинщиков.

     В образовавшейся суматохе Щуплый, пригнувшись, метнулся к каморке смотрителей, дверь в которую была приоткрыта.

     И в этот самый момент Ирвуд, который до этого не сводил глаз со своей миски, вместо того чтобы бежать за ним, вскочил на ноги. Его движение было резким, как удар змеи. Указывая пальцем на каморку, он закричал во всю мощь своих лёгких:

     - Держи вора! Он в каморку к смотрителю полез!

     Суматоха мгновенно стихла. Все взгляды, включая взгляды разъярённых смотрителей, обратились к каморке. Через секунду оттуда выволокли опешившего Щуплого. Никакой монеты у него, разумеется, не нашли, но сам факт проникновения был страшным преступлением.

     Приговор был скорым и показательным. Щуплого выволокли на середину столовой и жестоко выпороли ивовыми прутьями на глазах у всех детей. Ирвуд остался сидеть на своём месте, невозмутимо доедая кашу. Вокруг его стола образовалось пустое пространство - другие дети инстинктивно отодвинулись. Когда избитого, хлюпающего носом Щуплого отпустили, он не посмел подойти. Он лишь бросил на Ирвуда один-единственный взгляд через весь зал - взгляд, полный страха и кривого, болезненного уважения.

     Успокоенный разговором с леди Иларой, Вайрэк почувствовал, как напряжение, сковывавшее его последние дни, немного отпустило. Он решил исследовать особняк, своё новое пристанище. Он вышел в коридор, отделанный тёмным, полированным деревом. Его шаги тонули в толстом ковре с узором из переплетённых медвежьих лап. Он направился к массивной резной двери, за которой находилась библиотека. Запах старых книг и воска манил его, обещая тишину и покой. Но стоило ему протянуть руку к тяжёлой бронзовой ручке, как из тени ближайшей ниши бесшумно выступил дворецкий. Его лицо было маской безупречной вежливости, но глаза оставались холодными и наблюдающими.

     - Прошу прощения, юный лорд, - произнёс он с безупречной, но холодной вежливостью.

     - Его сиятельство лорд Крэйн распорядился, чтобы в библиотеке навели порядок. Боюсь, сегодня она закрыта для посещений. Вайрэк отступил, чувствуя, как вспыхивают щеки. Он кивнул и пошёл дальше, к застеклённым дверям, ведущим в сад. Но и там его ждала преграда. Другой слуга, стоявший у выхода, как каменное изваяние, поклонился и сообщил, что после ночного ливня дорожки размыло и выходить в сад небезопасно. Куда бы он ни пошёл, его путь вежливо, но настойчиво преграждали. Ему не грубили, ему не приказывали. Ему лишь создавали непреодолимые препятствия, облекая их в форму заботы.

     Вернувшись в свою комнату, Вайрэк подошёл к окну. Оно было закрыто на тяжёлую бронзовую защёлку изнутри, но когда он посмотрел вниз, то увидел двух стражников Дома Крэйн, неподвижно стоящих у входа в сад. Он вспомнил слова дворецкого о 'порядке' в библиотеке и слуги о 'небезопасных' дорожках. Это была не забота. Это была ложь. И леди Илара... её тёплые пальцы, её искренние, как ему казалось, слёзы - всё это было лишь частью этой лжи. Самые красивые и тёплые прутья в его золотой клетке.

     И вдруг, сквозь этот хаос, пробилась одна мысль, холодная и острая, как осколок льда.

      'Леди Илара добра. Но доброта - это милость, которую оказывают слабым. А я не слаб. Я - наследник Дома Алари. Они держат меня здесь, как птенца в гнезде, но я - не птенец. Я - будущий сокол. Мой отец никогда бы не позволил обращаться с собой так. Я не должен вызывать их жалость. Я должен заслужить их уважение. Доказать, что кровь Алари не стала водой'.

     Мысль была такой естественной, такой правильной. Она родилась из его гордости, из его унижения, из его благодарности к леди Иларе. Он не заметил, как эта мысль, словно ядовитое семя, пустила в его душе тёмный, холодный росток.

     Дверь в комнату распахнулась без стука, с такой силой, что ударилась о стену. На пороге стоял лорд Виларио Крэйн. Его лицо, обычно непроницаемое, как гранитная маска, было искажено гримасой холодной, с трудом сдерживаемой ярости. Вайрэк впервые видел его таким. Исчезла вкрадчивая вежливость, испарилось фальшивое сочувствие. Остался лишь хищник, чью территорию посмели нарушить.

     - Эти падальщики! - прорычал он, с грохотом захлопнув за собой дверь. Его ярость была не холодным гневом лорда, а приступом иррациональной, почти безумной паранойи. Он начал метаться по комнате, как зверь в клетке, не обращая на Вайрэка никакого внимания.

     Вайрэк отшатнулся, инстинктивно вжимаясь в спинку кресла.

     - Этот Дом Далариан! - прорычал он, и само имя прозвучало как ругательство. - Нищие шакалы из боковой ветви, которые годами побирались по дальним поместьям! У них в роду больше долгов, чем чести! Твой отец, да будет благословенна его память, и на порог бы их не пустил. Это его работа! Гарэта! Я знаю! Он дотянулся до меня даже из могилы! Они... они посмели подать прошение в Королевский Совет! - Крэйн мерил комнату тяжёлыми, быстрыми шагами, словно запертый в клетке медведь. Его кулаки в перчатках сжимались и разжимались так, что скрипела кожа.

     - Они оспаривают моё право! Моё! Право лорда Крэйна! Обвиняют меня, меня, в том, что я хочу завладеть твоим наследием! Они смеют ставить под сомнение мою честь, честь всего нашего Дома!

     Он резко остановился посреди комнаты и впился в Вайрэка взглядом, полным ледяного огня.

     - Есть старый, дурацкий закон, ещё со времён Альтэрия Первого. Он гласит, что пока два Дома спорят за наследника, сам наследник... ты... не можешь жить ни у одного из них. Чтобы тебя не украли или не заставили что-нибудь подписать, тебя забирает под свою защиту Корона. До тех пор, пока Совет не решит, кто прав.

     Лорд Виларио замолчал, его тяжёлое дыхание было единственным звуком в комнате. Он смотрел на Вайрэка с нескрываемой досадой, словно мальчик был не жертвой трагедии, а причиной всех этих унизительных для него проблем. Он поморщился, будто от зубной боли. Взгляд его стал тяжёлым, как могильная плита. Он выплюнул слова, как приговор:

     - Совет вынес решение. Тебя отправляют в Городской приют.

     Стук колёс по брусчатке стал единственным звуком в мире. Мерный, безжалостный, он отбивал такт новой жизни Вайрэка - жизни, в которой не осталось ни тепла, ни доверия. Карета Дома Крэйн была золотой клеткой на колёсах, а он в ней - трофеем, который везли на показ.

     Он сидел на упругом сиденье, обитом тёмно-синим бархатом, и не смел пошевелиться. Ткань была мягкой, почти живой, но её глубокий цвет напоминал о ночных сумерках, в которых утонул его старый мир. Позолота на резных деталях интерьера тускло поблёскивала, ловя редкие лучи серого утра. Каждый завиток, каждая складка бархата давили на Вайрэка, мешая дышать. Она была частью лжи.

     Напротив, заполнив собой всё пространство, сидел лорд Виларио Крэйн. Он не смотрел на Вайрэка. Он смотрел в окно на проплывающие мимо мокрые фасады домов, и его профиль, высеченный из холодного камня, был напряжён. Желвак, ходивший под кожей на его щеке, был единственным движением на этом лице-маске. Но под ней бушевала не ярость воина, а холодное, кипящее бешенство униженного хищника. Приказ Совета - лично сопроводить наследника Дома-соперника в приют - был публичной пощёчиной, и он не пытался этого скрыть.

     Вайрэк тоже молчал. Он смотрел на свои руки, лежавшие на коленях. Они были сжаты в кулаки так сильно, что костяшки пальцев побелели, как речные камни. Боль в суставах была единственным, что он позволял себе чувствовать. Она была настоящей. Она была его.

     В голове, на выжженном поле его горя, прорастали холодные, ядовитые мысли. Они приходили одна за другой, чёткие и острые, как осколки разбитого стекла.

      'Бедный мой мальчик...'

     Слова леди Илары, её тёплые пальцы, слёзы в её глазах... Как он мог быть таким идиотом? 'Глупый, доверчивый мальчишка...' - холадная мысль всплыла из глубины его сознания. Он, наследник Дома Алари, поверил в эту дешёвую игру, в это слабое сочувствие. Он вцепился в её доброту, как утопающий в гнилую корягу, и она утащила его на дно.

     Горячая волна унижения, захлестнувшая его, начала медленно остывать, превращаясь в холодный, твёрдый лёд в груди. Ярость, пришедшая на смену горю, была не слепой и обжигающей, а зрячей и звенящей. Она не искала утешения. Она искала ясности. И эта ясность не принесла облегчения, но дала цель, твёрдую и холодную, как камень из стены этой тюрьмы.

      'Меня обманула женщина. Меня. Наследника Дома, чьи предки сидели в Совете ещё до того, как Крэйны научились точить свои медвежьи когти. Отец учил меня быть сильным, но его сила не спасла его. Законы должны были меня защитить, но они стали моей клеткой. Сила, законы, доверие - всё это ложь. Есть только те, кто охотится, и те, кого пожирают. Я был рождён охотником. Теперь я - добыча'.

     Он поднял глаза и посмотрел в окно. Карета проезжала мимо Ремесленного квартала. Грязные, узкие улочки, заваленные мусором, люди в серых, мокрых лохмотьях, которые провожали взглядами богатый экипаж. Раньше он смотрел на них с высоты, с отстранённым любопытством. Теперь он чувствовал с ними странное, уродливое родство. Они тоже были добычей. Просто их клетка была больше и грязнее.

     Карета резко дёрнулась и остановилась. Мерный стук колёс оборвался, сменившись абсолютной, давящей тишиной.

     Они прибыли.

     Дверца кареты отворилась, впуская внутрь порыв влажного, холодного ветра. Но первым его встретил не холод и не серый, безрадостный свет. Его окутал запах. Резкий, едкий, стерильный запах карболки, который вырвался из приоткрытой двери приюта и мгновенно вытеснил из кареты тонкие ароматы бархата и дорогих духов. Это был запах казённой чистоты, чистоты, которая не утешает, а стирает личность. Вайрэк сделал глубокий вдох, собирая остатки воли, и шагнул следом - из мира, пахнущего воском и лавандой, в мир сырого камня и этого удушающего, безликого запаха.

     Они вошли не через общую приёмную, где, должно быть, толпились оборванцы, а через отдельную, неприметную дверь, обитую потрескавшейся кожей. Узкий коридор с голыми стенами привёл их в кабинет Главного Смотрителя.

     Комната была удушающе правильной. Всё в ней, от пола до потолка, было подчинено не комфорту, а порядку. Высокие стеллажи до самого потолка были заставлены не книгами, а сотнями одинаковых гроссбухов в серых переплётах - безмолвной армией, хранившей записи о тысячах сломанных судеб. Воздух пах старой бумажной пылью, высохшими чернилами и чем-то неуловимо мышиным. На стене висела огромная, пожелтевшая от времени карта Ауриса, где Квартал знати был обозначен золотом, а весь остальной город - серым. Городской приют был на ней лишь крошечным, едва заметным пятнышком, затерянным в этом сером море.

     За массивным дубовым столом, заваленным стопками бумаг, сидел Главный Смотритель Феодор. Он не встал, когда вошёл один из могущественнейших лордов королевства. Он лишь медленно поднял голову от бумаг, и его глаза, блёклые и холодные, как мутное стекло, безразлично скользнули по лицу Крэйна, а затем остановились на Вайрэке. В его взгляде не было ни сочувствия, ни злорадства. Только усталая констатация факта: ещё одна единица учёта прибыла.

     - Лорд Крэйн, - произнёс он, и его голос был таким же сухим и бесцветным, как пыль на его гроссбухах. - Чем обязан?

     - Вы прекрасно знаете, чем, - отрезал Крэйн, его голос звенел от сдерживаемой ярости. Он шагнул к столу, опираясь костяшками пальцев о полированное дерево. - Мальчик остаётся здесь по досадному недоразумению и решению Совета. Но я его будущий опекун. И я требую, чтобы ему были предоставлены соответствующие условия.

     Смотритель медленно, почти демонстративно, отложил перо. Он свел кончики своих тонких пальцев вместе, образуя острый шпиль.

     - Условия? - переспросил он, растягивая слово.

     - Отдельная комната. Чистая постель. Еда с моей кухни, которую будут присылать ежедневно, - чеканил Крэйн, его голос становился всё громче. - И, самое главное, полная безопасность. С мальчика не должно упасть ни волоса, Смотритель. Иначе у вашего заведения... и у вас лично... будут очень серьёзные проблемы.

     Вайрэк смотрел на эту сцену, и в его голове не укладывалось происходящее. Лорд Крэйн. Человек, которого боялись, чьё слово в Совете могло решить судьбу целого Дома, сейчас стоял здесь, в этой серой каморке, и угрожал какому-то чиновнику. Но чиновник не боялся. И этот проигрыш Крэйна, его бессильная ярость, означали для Вайрэка одно: спасения нет.

     Главный Смотритель позволил угрозе повиснуть в воздухе, а затем с тихим шелестом придвинул к себе один из гроссбухов. Он медленно перелистал несколько страниц, облизав палец.

     - Устав Городского приюта, параграф седьмой, подпункт 'А', - начал он монотонно, словно читая скучный отчёт. - 'Все воспитанники, находящиеся под временной опекой Короны, независимо от их происхождения, равны перед законом и правилами сего заведения'.

     Он поднял свои блёклые глаза на Крэйна.

     - Будь он сын простолюдина или наследник Великого Дома, лорд Крэйн, здесь он будет жить по общим правилам. Спать в общей спальне. Есть то, что едят все. И подчиняться общему распорядку. Таков закон.

     - Закон?! - взревел Крэйн, ударив кулаком по столу так, что подпрыгнула чернильница. - Не смейте говорить мне о законе, чиновник!

     Прежде чем ответить, Феодор машинально, едва заметным движением, подвинул чернильницу обратно на её место - на едва заметный, чуть более тёмный кружок на полированном дереве стола. Только восстановив нарушенный порядок, он поднял глаза.

     - Я не говорю. Я цитирую, - невозмутимо поправил Смотритель, снова утыкаясь в гроссбух. - Параграф двенадцатый. 'Любое вмешательство в установленный распорядок, равно как и попытки давления на администрацию приюта со стороны третьих лиц, караются...'

     - Довольно! - оборвал его Крэйн.

     Лорд Виларио выпрямился. Его лицо снова стало непроницаемой маской, но желвак на щеке ходил ходуном. Он бросил на Вайрэка один-единственный взгляд - холодный, полный презрения и досады. Взгляд, который говорил без слов: 'Ты - моя проблема. И теперь ты один'.

     Не сказав больше ни слова, он резко развернулся и вышел из кабинета. Тяжёлая дверь захлопнулась за ним, и её стук эхом отозвался в оглушительной тишине, которая наступила в комнате. Главный Смотритель никак не отреагировал на уход лорда. Он подождал ровно столько, чтобы шаги Крэйна затихли в коридоре, а затем протянул руку к тонкому кожаному шнуру, висящему справа от него и дёрнул. Резкий, пронзительный звон прорезал тишину.

     Дверь отворилась, и в кабинет вошёл Смотритель Брок.

     - Брок, - сказал Главный Смотритель, не поднимая головы. - Воспитанник номер триста сорок два. Оформите. И покажите ему... всё. Особенно Восточное крыло.

     При упоминании Восточного крыла лицо Брока неуловимо изменилось. Он бросил на Вайрэка быстрый, полный затаённого страха и ненависти взгляд и почти незаметно сглотнул.

     - Слушаюсь, - процедил он.

     Брок не говорил. Он шёл впереди по гулким коридорам, и его спина была напряжена. Он лишь коротко, раздражённо кивал на двери, мимо которых они проходили. Первая - тренировочный зал. Вайрэк увидел там детей с деревянными мечами и понял всё без слов. 'Солдаты'.

     Вторая - учебный класс. Дети, склонившиеся над пергаментами. 'Чиновники'. Вайрэк сам догадался о предназначении этого конвейера.

     Когда они дошли до развилки, Брок помедлил. Его рука, указывающая в сторону обычных спален, дрогнула. Но приказ был ясен. Он со вздохом, полным отвращения, повернул в противоположную сторону, вглубь коридора, ведущего в Восточное крыло.

     Здесь он пошёл быстрее, словно желая поскорее миновать это место. У двери алхимической лаборатории он даже не остановился, лишь бросил на неё косой взгляд. Но у последней, обитой железом двери, он замер, не решаясь подойти ближе. Рядом с ней молча стоял надзиратель.

     - А это что? - спросил Вайрэк, нарушив молчание.

     Брок вздрогнул. Он бросил нервный взгляд на стража у двери, потом на Вайрэка.

     - Это... для таких, как ты, - прошипел он, и в его шёпоте звучал неподдельный ужас. - Для проклятых. Тех, у кого есть дар.

     Внезапно дверь приоткрылась... Вайрэк успел заглянуть внутрь... дети... сидящие перед серыми камнями... у одного из носа текла кровь...

     Вайрэк отступил, и впервые за всё это время он увидел на лице Брока живую эмоцию. Это был не гнев и не безразличие. Это был чистый, животный страх.

      'Этот человек... он боится, - понял Вайрэк. - Не меня. Он боится того, что за этой дверью'.

     Холод, который он почувствовал, шёл не от сырости коридора. Он шёл изнутри, от внезапного, леденящего понимания. Тренировочный зал, класс, лаборатория... Это была не школа. Это была фабрика. Фабрика, которая брала безродных детей, стирала их прошлое и выплавляла из них будущее, нужное Короне. Из одних делали солдат, из других - чиновников, из третьих - алхимиков. Верных, послушных, обязанных всем своему единственному покровителю. А те, кого вели за железную дверь... 'элита'? Их отбирали, как лучший металл отбирают для королевского клинка. В голове прозвучала ясная, ледяная мысль:

      'Они не воспитывают. Они отливают. Делают из сирот одинаковые, безликие детали для своей машины. И теперь я - один из них. Просто сырьё'.

     Помощник, словно очнувшись, провёл Вайрэка мимо железной двери к следующей - самой большой и обшарпанной, откуда доносился гул множества голосов. Он толкнул её, не входя внутрь, и кивнул в тёмный, шумный проём.

     - Конец экскурсии, - бросил он без всякого выражения. - Добро пожаловать в коллектив.

     Огромная, гулкая комната с высоким, теряющимся во мраке потолком была заставлена рядами грубых двухъярусных нар. Воздух был густым, спёртым, пропитанным кислым запахом пота, немытых тел, сырой соломы и застарелого отчаяния. Гул сотен детских голосов, скрип рассохшегося дерева и шарканье ног по каменному полу сливались в единый, монотонный рёв живого, враждебного существа, и он был в нём свежим мясом.

     Вайрэк уловил обрывки шёпота других детей. Они не обсуждали побои или еду. Они рассказывали историю о 'Тихом Элиасе' - мальчике, который несколько лет назад жил в их спальне.

     - Говорят, он мог заставить угли в очаге вспыхнуть, просто посмотрев на них, - со страхом и восхищением шептал рассказчик. - Он был сильным. Слишком сильным. Мальчик сделал паузу, оглядевшись. - Однажды ночью за ним пришли. Люди в серых плащах, не из нашей стражи. Сказали, забирают его на 'особое обучение' в крыло за железной дверью. Больше его никто не видел.

     - В 'Око Света' забрали, - шёпотом добавил другой, и от этого названия по рядам прошла дрожь.

     В тот миг, как он переступил порог, гул на мгновение стих, сменившись вязкой, наблюдающей тишиной. Десятки пар глаз - любопытных, насмешливых, враждебных - устремились на него, изучая, оценивая, взвешивая. Его простая, но чистая одежда, выданная в кабинете, его прямая аристократическая осанка, которую вбивали в него годами, - всё это было здесь клеймом, знаком чужака. Лёгкая добыча.

     Он инстинктивно окинул взглядом комнату, пытаясь применить уроки отца - оценивать обстановку, искать слабые и сильные стороны. Иерархия здесь была грубой и очевидной, как боевой топор. Лучшие места, у высоких, зарешеченных окон, сквозь которые сочился серый свет, были заняты. В центре комнаты, на нижних нарах, развалилась группа ребят постарше - крепких, уверенных в себе хищников, чьи взгляды были тяжелыми и наглыми. Их лидером, очевидно, был долговязый подросток с крысиным лицом и злыми, бегающими глазками. Он не участвовал в общем шуме, а молча, с ленивой жестокостью, чистил ногти кончиком ржавого ножа. Остальные держались от него на почтительном расстоянии, то и дело бросая на него боязливые, заискивающие взгляды. Вайрэку не пришлось долго гадать, кто здесь главный. Испуганный шёпот, пронёсшийся по рядам, когда тот поднялся, лишь подтвердил его догадку. 'Щуплый...' - так, видимо, звали вожака этой стаи.

     Он прошёл вглубь комнаты, неся свой маленький узелок с вещами. Каждый шаг по липкому от грязи каменному полу казался вечностью. Он чувствовал на спине десятки взглядов, слышал приглушённые смешки и шёпот, похожий на змеиное шипение. Он нашёл свободное место - скрипучую нижнюю нару в самом тёмном и сыром углу, где пахло плесенью. Не успел он даже присесть, как перед ним выросла тень. Щуплый.

     - Глядите-ка, очередной новенький, - прошипел он, и его приспешники, как по команде, окружили Вайрэка, отрезая ему путь к отступлению. - Аристократ, говорят. Что в узелке, а? Шёлковые платки? Отдавай добро.

     Вайрэк инстинктивно прижал узелок к себе. Годы воспитания взяли своё. Он не мог просто отдать то, что принадлежало ему. Он поднял голову и посмотрел на Щуплого с холодным, аристократическим презрением, которое было для него таким же естественным, как дыхание.

     - Не трогай, - произнёс он тихо, но в его голосе прозвучал металл власти, привыкшей повелевать.

     Такой ответ, такой взгляд от новичка, был для Щуплого неслыханной дерзостью. Его крысиное лицо исказилось от ярости.

     - Ах ты, падаль! - взревел он и бросился вперёд, пытаясь вырвать узелок силой.

     Его движение было быстрым, но грубым и предсказуемым. Вайрэк, чьё тело отреагировало прежде, чем разум успел испугаться, сделал то, чему его учили сотни раз. Он шагнул в сторону, уходя от неуклюжего рывка, и одновременно, используя инерцию противника, нанёс короткий, жёсткий удар кулаком под дых Щуплому. Тот согнулся пополам, издав удивлённый хрип. Вайрэк не остановился. Он выставил вперёд обе руки и со всей силы толкнул его в грудь.

     Щуплый отлетел назад, врезавшись в своих дружков. В комнате на мгновение воцарилась изумлённая тишина. Никто не ожидал такого отпора от 'чистенького'. Но тишина длилась недолго. На лице Щуплого ярость смешалась с чем-то другим - с первобытным, крысиным ужасом того, кто привык быть добычей и вдруг увидел в новичке угрозу. Этот мальчишка не боялся. А значит, он был опасен. Страх, мгновенно сменившийся слепым гневом, ударил в голову. Щуплый, побагровев от ярости и унижения, издал короткий, пронзительный свист.

     И стая набросилась.

     На него навалились со всех сторон. Это была уже не драка, а избиение. Он пытался защищаться, инстинктивно выстраивая блок, как учил наставник. Но его уроки, рассчитанные на поединок чести один на один, были бесполезны здесь, против стаи, где не было ни правил, ни дистанции. Первый удар пришёлся в живот, выбив из лёгких воздух и заставив согнуться. Второй - по лицу, и во рту появился солёный, железный привкус. Он упал на колени, потом на холодный, липкий от грязи пол. Удары посыпались со всех сторон - по спине, по рёбрам, по голове.

     Звуки стали глухими, как будто доносились из-под воды. Он слышал грубый, торжествующий смех, глухие стуки ударов по его телу и собственный сдавленный хрип. Он свернулся в комок, закрыв голову руками, и просто терпел. Его гордость, его навыки, его имя - всё это было растоптано грубыми деревянными клогами на этом полу. Он был никем.

     Высоко наверху, на самой дальней верхней наре у окна, за всем этим молча наблюдал Ирвуд. Он видел, как вошёл новичок, как он в одиночку дал отпор Щуплому, и на его губах мелькнула тень кривой усмешки. Он видел, как стая набросилась на одного. Он не пошевелился. Он просто смотрел, оценивая. Его светло-карие глаза были холодными и внимательными. Он не испытывал ни жалости, ни злорадства. Он анализировал. Ирвуд прищурился. Этот мальчишка... он его уже видел. В ту ночь, в казармах. Тот самый наследник, которого вели к карете, пока его, Ирвуда, тащили к чёрному ходу. Судьба, видать, любит злые шутки. Тогда он был лордом, теперь - просто ещё один кусок мяса для этой ямы. Сильный, но глупый. Такие здесь долго не живут.

     Избиение прекратилось так же внезапно, как и началось. Банда, выместив свою злость, с хохотом удалилась, оставив Вайрэка лежать на полу. Он лежал, не в силах пошевелиться. Каждая часть его тела была одной сплошной, ноющей болью. Но боль была не главным. Главным было унижение. Он, наследник Дома Алари, лежал в грязи, избитый стаей шакалов.

     Прозвенел колокол, объявляя шестой виток - время ужина. Его резкий, дребезжащий звук был похож на удар кнута. Скрипя нарами, дети начали подниматься и, толкаясь, потекли к выходу. Вайрэк заставил себя встать. Каждый мускул протестовал, каждая клеточка тела кричала от боли. Хромая и стараясь не касаться стен, он поплёлся со всеми в столовую.

     Ему швырнули в руки глиняную миску с серой, безвкусной кашей, от которой пахло сыростью, и ломоть чёрствого хлеба. Он нашёл свободное место за самым дальним столом, у стены, и уже собирался начать есть, когда почувствовал, как изменилась атмосфера в зале. Шум и гомон стихли, сменившись напряжённым, выжидающим молчанием.

     Он поднял голову. Над ним нависал Щуплый.

     И он был не один. Вся его банда, человек десять, медленно, демонстративно окружала его стол, их тела образовывали живую, глухую стену. Они не торопились. Они наслаждались моментом, их лица были искажены предвкушающими, жестокими ухмылками. Вайрэк даже не шелохнулся. Он просто ждал, глядя в свою миску.

     Щуплый не стал его бить. Он молча протянул руку и забрал его ломоть хлеба, повертев его в грязных пальцах, а затем небрежно сунул себе в карман. После этого, с издевательской, медленной ухмылкой, он упёрся пальцем в край миски Вайрэка и опрокинул её. Серая, клейкая каша шлёпнулась на грязный пол.

     - Не заработал, - бросил Щуплый.

     На мгновение в столовой повисла абсолютная тишина. А затем зал взорвался смехом. Громким, жестоким, унизительным смехом сотен глоток. Это был звук стаи, утверждающей свой порядок и с восторгом наблюдающей за травлей новичка.

     Вайрэк сидел, глядя на растекающуюся по полу кашу. Боль от ушибов куда-то ушла. Шум зала стих. Он видел только грязное пятно на полу и чувствовал, как внутри всё заполняет холод. Он поднял глаза и посмотрел на смеющееся лицо Щуплого.

      'Я этого так не оставлю', - прозвучала в его голове его собственная, детская, упрямая мысль.

     Но за ней, перекрывая её, поднялась другая. Более тёмная, более взрослая. Такая же, что родилась в карете. Теперь она звучала не как догадка, а как нерушимая клятва.

      'Я запомню их лица. Запомню их смех. Они ответят за это. Все они'.

     Он не чувствовал ни боли, ни страха. Только пустоту. И холод. Ледяной, всепоглощающий холод. Он понял, что его навыки, его статус, его гордость - здесь всё это не стоило ровным счётом ничего. Это был третий и самый важный урок, который преподал ему приют. Здесь. Он. Был. Никем.

     Вечер опустился на приют не как покой, а как приговор. Тусклый свет из зарешеченных окон сменился почти полной темнотой, нарушаемой лишь редкими, коптящими факелами в коридоре. В общей спальне стоял гул - приглушённые разговоры, кашель, чей-то тихий плач. Но для Вайрэка все эти звуки были далёким, неразборчивым шумом. Он лежал на полу, в том самом углу, где его избили, и смотрел в темноту. Он не пытался занять свою нару. Он знал, что его там не ждут.

     Тем временем наверху, на своей наре, Ирвуд тоже не спал. Часть его, та, что выживала в трущобах, холодно шептала: 'Не лезь. Он - чужой. Слабак. Сам виноват'. Но что-то другое, древнее и упрямое, скреблось внутри. Он видел не аристократа. Он видел, как стая шакалов снова собирается терзать одного, уже поверженного. В этом не было силы. В этом была только трусливая, грязная жадность. Это было неправильно.

     Скрип нар заставил его напрячься. Щуплый и его банда снова направлялись к нему. На этот раз их лица были лениво-жестокими. Унижения в столовой им показалось мало. Им нужно было закрепить урок.

     Они подошли и окружили его, как стая гиен, обступающая раненого зверя. Щуплый присел на корточки, его крысиное лицо оказалось прямо перед лицом Вайрэка.

     - Ну что, аристократ? - прошипел он, и от него пахло кислой кашей и гнилыми зубами. - Усвоил, кто здесь главный?

     Вайрэк молчал, глядя сквозь него.

      'Хватит'. - Понеслось в голове Ирвуда.

     И в этот момент, когда Щуплый уже занёс руку для пощёчины, тишину прорезал резкий, одиночный стук.

     Все головы дёрнулись в сторону.

     Ирвуд, который до этого неподвижно сидел на своей верхней наре у окна, спрыгнул на пол. Звук его деревянных клогов, ударившихся о каменные плиты, прозвучал как удар молотка.

     Гул в спальне не просто стих - он рухнул, словно подкошенный. Все разговоры, смешки и возня оборвались на полуслове. Десятки голов повернулись в сторону Ирвуда. Все замерли, наблюдая, и в образовавшейся звенящей пустоте его медленные, уверенные шаги по каменному полу казались оглушительно громкими. Он не суетился. Он не бежал. Медленным, уверенным шагом он пересёк комнату и подошёл к их группе.

     Ирвуд не смотрел на Вайрэка. Он подошёл прямо к Щуплому и остановился, глядя ему прямо в глаза.

     - Отойди от него, - сказал он. Голос его был тихим, но в нём не было ни страха, ни просьбы. Только холодный, не терпящий возражений приказ.

     Щуплый на мгновение опешил, а затем его лицо исказилось от ярости.

     - Ты что сказал, ублюдок? - прошипел он, вскакивая на ноги. - Ты, может, забыл, кто я такой?

     Ирвуд не ответил. Он сделал шаг ближе и что-то тихо прошептал Щуплому на ухо, чего никто не мог расслышать. Одновременно с шёпотом он на мгновение приоткрыл ладонь. Вайрэк, всё ещё лежавший на полу, успел заметить лишь, как в тусклом свете блеснуло что-то маленькое и тёмное, но не смог разглядеть, что это было. Он увидел лишь, как изменилось лицо вожака: ярость сменилась недоумением, а затем - плохо скрываемым страхом.

     Затем Ирвуд молча, демонстративно посмотрел в сторону коридора, где находилась каморка надзирателей, и слегка приоткрыл рот, словно собираясь закричать.

     Этого было достаточно. Щуплый побледнел. Он слишком хорошо помнил, чем закончился его прошлый поход в каморку. Он понял, что этот тихий, чумазый мальчишка держит его на коротком поводке. Он мог не просто подставить его снова. Он мог его уничтожить.

     Он бросил на Ирвуда взгляд, полный бессильной ненависти, грязно выругался и, сплюнув на пол, резким жестом приказал своей банде убираться. Они ушли, недоумённо переглядываясь и бросая на Ирвуда испуганные, почти суеверные взгляды.

     В спальне снова воцарился гул, но теперь он был другим - возбуждённым, полным перешёптываний. Вайрэк лежал на полу, слыша лишь стук собственного сердца и удаляющийся смех других детей. Он не понимал, что произошло. Он видел, как его мучители, сильные, жестокие, отступили перед другим мальчишкой. Это ломало его картину мира ещё раз.

     Шаги. Ирвуд подошёл и остановился над ним. Он не подал руки. Он не сказал ни слова утешения. Он просто смотрел на него сверху вниз, его взгляд был холодным и изучающим.

     Вайрэк медленно поднял на него голову. Боль от ушибов смешивалась с ледяной ненавистью к мучителям и полным, отчаянным непониманием происходящего.

     И тут он узнал его.

     Это был он. Тот самый мальчишка из казарм. Тот, с дикой, неприкаянной яростью в глазах. Тот, кого гвардеец назвал 'отродьем убийцы'. 'Сын убийцы'. Вайрэк помнил это клеймо, оно впечаталось в его память вместе с запахом крови и холодом камня. Но здесь, в этом сером аду, он двигался не как жертва, а как хозяин. Одним шёпотом он разогнал стаю шакалов, которые только что рвали Вайрэка на части.

      'Зачем он это сделал? Что это - издевательская милость? Жестокая насмешка судьбы, заставившая сына убийцы спасать сына убитых?' В его взгляде не было ни капли сочувствия, только холодная, оценивающая власть. Благодарить его? Или ненавидеть ещё сильнее за это спасение, которое было пропитано запахом его собственной трагедии?

     Из одной клетки, где правила были жестоки, но ясны, он попал в другую, ещё более страшную, потому что её правил он не знал совсем. А её хозяином, очевидно, был этот мальчишка.

     Затем Ирвуд лениво кивнул на пустую нижнюю нару прямо под своей собственной. - Место свободно, - сказал он. - Пока что.

     Слова Ирвуда - 'Место свободно. Пока что' - прозвучали на удивление тихо, но гул, наполнявший огромное помещение, рухнул, словно подкошенный. Все разговоры, смешки и возня оборвались на полуслове. В наступившей оглушительной тишине десятки пар глаз, до этого с жадным любопытством следившие за унижением новичка, теперь уставились на Ирвуда, а затем, как по команде, переметнулись на неподвижную фигуру Вайрэка, лежавшую на полу.

     Представление не закончилось. Оно просто перешло в новую, более интересную фазу.

     Ирвуд не торопил. Он стоял неподвижно, засунув руки в карманы своей серой робы, и ждал. Его лицо, освещённое неровным, дёргающимся светом коптящих факелов, пробивавшимся из коридора через открытый дверной проём, было непроницаемым. Тени плясали на его скулах, делая его старше и опаснее. Он не предлагал милость. Он делал ставку, и вся спальня, затаив дыхание, наблюдала за этой игрой.

     Щуплый и его банда, уже отступившие к своим нарам, замерли, наблюдая за происходящим. Их взгляды метнулись к Ирвуду. Кто-то нахмурил брови, кто-то приоткрыл рот в немом вопросе. Несколько парней, стоявших ближе, невольно сделали полшага назад, подальше от него и от лежащего на полу тела. Никто не двигался. Любой шорох, любое неосторожное движение казалось теперь неуместным и опасным. Спальня замерла, превратившись в клубок напряжённых мышц.

      'Давай, чистенький. Думай. Гордость или жизнь?' - пронеслось в голове Ирвуда. Это был не вопрос, а констатация. Он видел, как напряглась спина аристократа, как сжались его кулаки. Он не был сломлен.

     Пауза затягивалась, становясь почти невыносимой. В полной тишине стало слышно, как где-то в дальнем углу скрипнула рассохшаяся нара и как за окном ветер завывает в трубе. Наконец, Вайрэк пошевелился.

     Его подъём был медленным, мучительным. Каждое движение отдавалось болью, которую он не пытался скрыть, но и не выставлял напоказ. Он поднялся сначала на колени, потом, опираясь на стену, на ноги. Он не смотрел на Ирвуда. Его взгляд, полный такой чистой, концентрированной ненависти, что она, казалось, стала осязаемой, был прикован к лицу Щуплого. Вожак стаи не выдержал этого взгляда и инстинктивно отшатнулся, сделав шаг назад.

     Ирвуд смотрел на это, и в его голове, работавшей быстро и холодно, как счётный механизм, шевельнулось почти научное любопытство. Аристократ не плакал. В его глазах не было ни страха, ни мольбы. Только ненависть - не горячая и глупая, как у Щуплого, а холодная и острая, как осколок стекла. Такая ненависть была хорошим, долговечным инструментом. 'Сильный, - отметил про себя Ирвуд. - Этот... другой. Не такой, как эти шакалы. Такой пригодится'.

     Не говоря ни слова, Вайрэк нагнулся и подобрал с грязного пола свой узелок. Каждый мускул кричал от боли, но унижение жгло сильнее. Он пересёк пустое пространство и подошёл к наре Ирвуда, не поднимая глаз. Каждый его шаг был выверенным и жестким, словно он шёл на эшафот. Он не просил о помощи - он сдавался на милость победителю, потому что другого выбора не было. Он молча опустился на пустую нижнюю койку, отвернувшись к стене.

     Сделка была заключена.

     По спальне пронёсся разочарованный, шипящий выдох - представление окончено. Гул медленно вернулся, но теперь он был другим - возбуждённым, полным перешёптываний.

     Ирвуд, не меняя выражения лица, развернулся. Одним плавным, отточенным движением он подпрыгнул, ухватился за край верхней нары и, как обезьяна, легко закинул на неё своё тело. Раздался громкий, протестующий скрип старого дерева. Он занял свой трон - место у самого окна, откуда было видно всю спальню.

     Он лёг на спину, закинув руки за голову, и уставился в тёмный, теряющийся во мраке потолок. Он не чувствовал ни радости, ни азарта. Только смутное удовлетворение, как будто нашёл на свалке сломанный, но ценный механизм.

      'Сломанный, - подумал он, прислушиваясь к сдавленному, болезненному дыханию с нижней нары. - Но крепкий. Точно пригодится'.

     Резкий, дребезжащий звон колокола ударил по ушам, как удар кнута, безжалостно вырывая спальню из объятий серого, тревожного сна. Ирвуд проснулся мгновенно, как зверёк, почуявший опасность. Его тело отреагировало раньше, чем разум: он уже сидел на своей верхней наре, свесив ноги, пока остальные дети ещё барахтались в остатках дрёмы, издавая недовольные стоны.

     Спальня взорвалась хаосом. Грубые крики надзирателей из коридора - 'Подъём, отродья! Живо!' - подхлестнули общую суматоху. Дети, толкаясь и ругаясь, посыпались с нар, создавая давку в узких проходах. Воздух мгновенно загустел, наполнившись острым, кислым запахом сотен спящих тел и затхлым духом влажных, никогда до конца не просыхающих тюфяков.

     Ирвуд, не торопясь, окинул взглядом свою новую территорию. Щуплый и его банда сидели в своем углу, стараясь не встречаться с ним взглядом, но Ирвуд чувствовал их внимание - тяжелое, полное затаённой злобы. Власть Щуплого в спальне ещё держалась, но что-то надломилось. Теперь, проходя мимо его угла, дети опускали глаза не только из страха, но и из выжидающего любопытства. А вокруг нары Ирвуда образовалось пустое пространство. Невидимая черта, за которую никто не решался заступить, обходя её по широкой дуге. Хрупкое перемирие, установленное прошлой ночью, держалось на страхе и напряжении, тугое, как натянутая тетива. Затем его взгляд скользнул вниз.

     Вайрэк сидел на нижней наре, прислонившись спиной к холодной каменной стене. Он не спал. Его глаза были открыты и смотрели в пустоту, а под ними залегли тёмные, почти фиолетовые тени. Лицо было бледным, с проступившими на скуле и щеке синяками, но держался он по-прежнему прямо, не сгибаясь под тяжестью усталости и боли.

     Колокол прозвонил снова, короче и настойчичивее, подгоняя всех к умывальникам. Ирвуд спрыгнул на пол, его деревянные клоги громко стукнули по камню. Он двинулся в общем потоке, лавируя в толпе с привычной, отточенной годами ловкостью.

     Умывальники, несколько выщербленных каменных чаш, стояли в ряд у стены. Над каждой из них из простой свинцовой трубы тонкой струйкой текла холодная вода. Здесь царил свой закон джунглей. Дети, толкаясь и отпихивая друг друга, пытались пробиться к воде, чтобы хотя бы сполоснуть лицо. Ирвуд, используя локти и плечи, без труда занял себе место, быстро умылся и так же быстро вынырнул из давки.

     Вайрэк подошёл к этому бурлящему котлу человеческих тел с выражением брезгливого отвращения на лице. Он замер на краю, не зная, как подступиться к этому хаосу. В его мире умывание было тихим, уединённым ритуалом с тёплой водой и чистым полотенцем. Здесь же это была драка за глоток ледяной воды.

     Ирвуд наблюдал за ним со стороны, и в его душе шевельнулось что-то похожее на презрение. 'Неженка', - подумал он.

     Столовая встретила их тем же рёвом сотен голодных глоток и привычным, тошнотворным запахом той же серой каши. Они получили свои миски и заняли то же место, что и вчера. Щуплый и его банда сидели за соседним столом, но демонстративно отвернулись, делая вид, что их не существует.

     Ирвуд ел быстро, механически, не чувствуя вкуса. Это было топливо, необходимое, чтобы пережить ещё один день. Он доел свою порцию и поднял глаза на Вайрэка. Тот сидел, глядя в свою миску с таким отвращением, будто там копошились черви. Он взял ложку, зачерпнул немного серой, клейкой массы, поднёс ко рту и замер. Его губы скривились, и он с трудом подавил рвотный позыв.

     Ирвуд нахмурился. Проблема.'Слабак, - с досадой подумал он. Он уже видел, как аристократ, лишившись еды, слабеет с каждым днём, превращаясь из потенциального актива в бесполезную обузу. - Не будет есть. Ослабнет. Мне не нужен слабый'.

     После столовой их, как стадо овец, погнали в учебную комнату. Комната была такой же серой и безликой, как и всё в этом месте: ряды грубых, исцарапанных скамей, голые стены и единственное высокое окно, через которое сочился безрадостный дневной свет. Воздух пах пылью, дешёвыми чернилами и скукой.

     Их определили в одну группу. Ирвуд завалился на заднюю скамью, положив ноги на стол, и приготовился к привычной пытке. Наставник Силас, тощий старик с жидкими волосами и вечно недовольным выражением лица, начал урок грамоты. Он монотонно бубнил правила, выводя на доске корявые буквы. Для Ирвуда это был просто шум. Буквы на доске были для него не более чем бессмысленными закорючками, а монотонный голос наставника убаюкивал, вызывая лишь раздражение и скуку.

     Но рядом с ним происходило преображение.

     Как только наставник начал задавать вопросы, Вайрэк изменился. Его сгорбленная спина выпрямилась, плечи расправились. Он поднял руку, и когда наставник, удивлённо моргнув, позволил ему ответить, его голос прозвучал в унылой тишине учебной комнаты чисто и уверенно. Он не просто отвечал - он объяснял, цитировал правила, приводил примеры.

     Наставник, который до этого смотрел на детей как на стадо тупых баранов, подался вперёд. В его тусклых глазах вспыхнул огонёк профессионального азарта. Он нашёл самородок. Он начал гонять Вайрэка по всей программе, и тот отвечал на всё - легко, без запинки, с той аристократической уверенностью, которая была у него в крови. Другие дети смотрели на него со смесью зависти и ненависти.

     Ирвуд наблюдал за этим с нарастающим удивлением, смешанным с долей зависти. Он впервые видел Вайрэка в его стихии. Здесь, в мире букв и правил, тот был не жертвой, а королём.

      'Голова работает, - пронеслось в голове Ирвуда. - Очень хорошо работает. Это... полезно'. Он начал понимать, в чём истинная сила аристократа. Не в мышцах, не в умении драться в грязи. А в этом. В знании. В способности думать и говорить так, чтобы тебя слушали. Его презрение к 'неженке' сменялось холодным расчётом, стремительно меняя оценку нового 'актива'.

     После душной учебной комнаты их выгнали на тренировочный плац - грязный, утоптанный двор, окружённый высоким частоколом. Тренер, отставной солдат с рубленым лицом и пустыми глазами, с лязгом вывалил на землю кучу деревянных тренировочных мечей.

     - Разобрать! - прорычал он.

     - Сегодня учимся колоть.

     Ирвуд схватил первый попавшийся дрын. Он умел драться, но его драка - это камень в руке, удар ногой, укус. Фехтование было для него чуждой, глупой забавой.

     Но Вайрэк, взяв в руки деревянный меч, снова преобразился. Он встал в идеальную стойку, которую Ирвуд видел на картинках в книгах. Его движения были не просто быстрыми - они были элегантными, почти танцевальными. На фоне грубых, неуклюжих выпадов других детей, которые просто махали палками, это выглядело как танец хищной птицы среди стаи ворон.

     Тренер поставил его в спарринг с одним из приспешников Щуплого. Тот, ухмыляясь, бросился вперёд, целясь Вайрэку в голову. Вайрэк не отступил. Он сделал лёгкое, почти неуловимое движение в сторону, и меч противника со свистом рассёк воздух. А в следующую секунду Вайрэк нанёс короткий, точный тычок, который угодил верзиле точно в солнечное сплетение. Тот согнулся пополам, хватая ртом воздух.

     На лице тренера-солдата застыла привычная презрительная ухмылка, но Ирвуд, умевший читать людей, заметил то, что было скрыто от других - тень неохотного уважения в его пустых глазах. Он видел результат.

      'И руки на месте. Не просто книжный червь'. Но тут же в его голове прозвучала холодная, уличная оценка. 'Красиво. Но бесполезно. Он дерётся по правилам, а здесь правил нет'.

     Ирвуд смотрел на этот танец, и в его голове складывался простой, хищный расчёт. Аристократ был породистым клинком - острым и смертоносным. Но таким клинком режут шёлк, а не глотки в подворотнях. Он сломается при первом же ударе о камень. Чтобы этот клинок стал полезным, его нужно перековать. В нож. Грубый, надёжный нож, который не боится грязи.

     Обед был таким же испытанием, как и завтрак. Тот же густой, тошнотворный запах, тот же рёв сотен голодных глоток. Ирвуд и Вайрэк сидели за своим столом, который теперь все остальные дети обходили стороной, словно зачумлённое место.

     Вайрэк, наученный горьким опытом, не стал брезгливо ковыряться в еде. Он ел. Медленно, с трудом проталкивая в себя безвкусную кашу, но ел. Ирвуд наблюдал за этим с одобрительным холодком. Аристократ учился. Быстро.

     Представление началось, когда они почти закончили.

     Щуплый поднялся из-за своего стола. Он был не один. Вся его банда, как стая шакалов, поднялась вместе с ним. Они не торопились. Медленно, демонстративно, они подошли к их столу. Шум в столовой начал стихать, сменяясь напряжённым, выжидающим гулом. Все взгляды были прикованы к ним. Это был вызов.

     Щуплый остановился напротив их стола. Он не смотрел на Вайрэка. Он смотрел прямо в глаза Ирвуду.

      'Вот и он. Главный тест, - подумал Ирвуд, не отрывая ложку от миски. Если я сейчас вступлюсь, он так и будет прятаться за моей спиной. Он должен показать, что сам чего-то стоит'.

     Не говоря ни слова, Щуплый протянул руку и забрал миску Вайрэка. Он не опрокинул её. Он просто поставил её перед собой и начал есть, продолжая смотреть на Ирвуда с наглой, вызывающей ухмылкой.

     Вся столовая замерла. Это была проверка. Все ждали, что сделает Ирвуд, новый, непонятный хищник, нарушивший их порядок. Начнётся ли драка между двумя 'королями'?

     Ирвуд не пошевелился. Он медленно доел свою кашу, поставил ложку в пустую миску и только потом поднял голову. Его взгляд был холодным и пустым.

     - Он - мой, - сказал он тихо, но его голос прорезал тишину, как нож. - Его еда - моя еда. Ты забираешь еду у меня.

     Он не угрожал. Он констатировал факт. И эта холодная, собственническая логика напугала всех гораздо больше, чем любая угроза. Щуплый замер с ложкой на полпути ко рту. Он был готов к драке, к крикам, к чему угодно. Но не к этому. Он посмотрел в холодные, ничего не выражающие глаза Ирвуда и понял, что перед ним не просто мальчишка. Перед ним была дикая, первобытная логика, которая играла по своим, неизвестным ему правилам выживания, а не приютской стаи.

     Секунду он колебался, на его крысином лице смешались злость и страх.

     - Да чтоб тебя безумие в карцере сожрало, понял? - прошипел он так тихо, что расслышать мог только Ирвуд, и, с грохотом поставив миску на место, пихнул своих приспешников и пошёл прочь.

     Ирвуд проводил его взглядом, а затем повернулся к ошеломлённому Вайрэку.

     - Я тебе не нянька, - произнёс он так же тихо и ровно. - В следующий раз защищайся сам.

     После обеда их снова загнали в душный зал. На этот раз был урок истории - единственное занятие, которого Вайрэк не боялся. Наставник, всё тот же старик с бесцветным голосом, начал свой монотонный рассказ о деяниях Короля Альтэрия Первого. Вайрэк слушал вполуха, эти истории он знал с пелёнок, они были вписаны в гобелены на стенах его дома. Он бросил косой взгляд на Ирвуда. Тот снова развалился на скамье, откровенно скучая.

     Но когда наставник, закончив с официальной историей, перешёл к народным легендам, всё изменилось.

     - ...но даже в самые тёмные времена Войн Теней, когда безумные маги-тираны уничтожали целые королевства, рождались легенды о надежде, - тусклые глаза старика вдруг затеплились, а его голос неожиданно обрёл глубину и теплоту, уводя детей из мира сухих фактов в мир трепетных легенд. - Самая известная из них - легенда о Небесном Копье. Говорят, когда тиран по имени Моргрилан Пожиратель Душ почти покорил все центральные земли, а его магия обращала в прах целые армии, появился безымянный герой. Копьё само выбрало его и даровало ему силу небес... - старик на мгновение замолчал, словно вспоминая что-то тяжёлое. - Чем закончилась битва, вы знаете. Тиран был повержен. Но после победы и герой, и копьё исчезли без следа, став просто красивой сказкой. Но кто знает, может, оно всё ещё спит где-то, ожидая своего часа...

     Вайрэк почувствовал, как Ирвуд рядом с ним подался вперёд. Он сидел на самом краю скамьи, его спина была прямой, а глаза, до этого скучающие и пустые, теперь горели жадным, почти лихорадочным огнём. Он не просто слушал - он впитывал каждое слово, его губы беззвучно повторяли за учителем.

     Вайрэк смотрел на него с изумлением. В этом мальчишке, с его грязными руками и хищным взглядом, вдруг проступило что-то совершенно иное. Детское. Восторженное. Он слушал эти сказки не как аристократы, для которых это лишь часть культурного наследия, а как голодный, верящий в чудо ребёнок.

      'Он слушает эти сказки... как ребёнок, - сбитый с толку, подумал Вайрэк. - Я думал, он просто... животное'.

     Эта мысль, неожиданная и странная, впервые пробила трещину в стене его презрения.

     Вечером, после уроков, надзиратель с грохотом распахнул дверь спальни.

     - Уборка! - прорычал он. - Чтобы пол блестел, отродья!

     Это был сигнал для Щуплого. Он и его банда, как по команде, окружили Вайрэка. Ему в руки сунули сразу несколько грязных тряпок и тяжёлое деревянное ведро.

     - Ты у нас чистенький, аристократ, - прошипел Щуплый, ухмыляясь. - Вот и покажи, как умеешь работать. Будешь мыть за всех.

     Они толкали его, издевательски кланялись, бросали под ноги мусор. Вайрэк стиснул зубы, его руки до боли сжимали края ведра. Его взгляд метнулся к верхней наре, где сидел Ирвуд. Тот смотрел прямо на него, но в его глазах не было ни помощи, ни сочувствия. Он лишь едва заметно пожал плечами, словно говоря: 'Это твоя битва'.

     Унижение достигло предела, когда один из приспешников Щуплого 'случайно' споткнулся и с хохотом опрокинул на Вайрэка ведро с грязной, ледяной водой.

     Ледяная вода обожгла кожу, заставив его судорожно выдохнуть. Он стоял, дрожа, под издевательский хохот, и в какой-то момент всё исчезло: холод, боль, унижение. Внутри образовалась звенящая пустота, и сквозь неё пробилась, тихая, ледяная мысль, прозвучав в голове с оглушительной ясностью: 'Хватит. Они - грязь. Они заслуживают только боли. Я покажу им'.

     Он не закричал. Он просто выпрямился. В его глазах больше не было ни страха, ни унижения. Только холодный, звенящий лёд. Он поднял с пола швабру.

     Щуплый захохотал.

     - Что, аристократ, решил всё-таки поработать? Этой палкой собрался пол драить?

     Но это была не просто палка. В руках Вайрэка она стала продолжением его ярости. Весь мир сузился до одного инстинкта, отточенного сотнями часов тренировок. Он не танцевал. Он атаковал. Первый же выпад был не изящным, а коротким и жестоким - конец швабры с сухим треском врезался в колено одного из нападавших, и тот взвыл, падая. Второй, попытавшийся схватить его, получил резкий удар в живот, от которого согнулся пополам, хватая ртом воздух. Это был не балет. Это была быстрая, эффективная расправа. Щуплый, опешив от такой звериной ярости, бросился на него, но Вайрэк, развернувшись на пятках, встретил его мощным ударом конца швабры в челюсть. Раздался глухой хруст, и вожак стаи безвольной куклой рухнул на каменный пол.

     За несколько секунд вся банда была раскидана по полу, стеная от боли и удивления.

     Шум от драки и стоны поверженных приспешников Щуплого привлекли внимание. Дверь спальни с грохотом распахнулась, и на пороге, словно воплощение серого, безжалостного порядка этого места, возник Главный Смотритель. За его спиной маячили два надзирателя с дубинками в руках. Гул в спальне мгновенно стих, сменившись вязкой, испуганной тишиной. Дети, ещё секунду назад с азартом наблюдавшие за побоищем, теперь вжались в свои нары, боясь дышать.

     Ирвуд, не сходя со своей верхней нары, молча наблюдал за разворачивающейся сценой. Он видел, как Щуплый, корчась на полу и держась за челюсть, мгновенно оценил ситуацию. Его лицо, ещё секунду назад искажённое от боли и ярости, преобразилось в маску страдальческой невинности. Слёзы брызнули из его глаз, и он, указывая на Вайрэка дрожащим пальцем, завыл, обращаясь не к Смотрителю, а ко всей замершей спальне:

     - Он... он отказался убираться! Мы пытались ему объяснить, что здесь все равны, а он... он напал на нас! Просто так!

     Ирвуд смотрел на это представление без всяких эмоций. Он видел, как холодный, бесцветный взгляд Главного Смотрителя даже не скользнул по другим детям, валявшимся на полу. Он был прикован к Вайрэку, к его прямой спине, к его гордо вскинутому подбородку. И в глубине этих блёклых глаз Ирвуд увидел то, что понял бы любой уличный зверёк: это не расследование, а охота. Система нашла свою жертву.

      'Тест пройден, - пронеслось в голове Ирвуда, пока он наблюдал за тем, как лицо Смотрителя из холодного превращается в маску праведного гнева. - Он оказался не просто умным и умелым. Он оказался опасным. Теперь, - Ирвуд почувствовал кривую, хищную усмешку, тронувшую его губы, - с ним точно можно иметь дело'. Он знал, что сейчас произойдёт, и ему было любопытно, как аристократ выдержит следующий урок - урок бессилия.

     Сильные, безразличные руки надзирателей скрутили Вайрэка, больно выворачивая суставы. Шок от драки сменился паникой и жгучим чувством несправедливости.

     - Это неправда! - закричал он, пытаясь вырваться. Его голос, привыкший повелевать, сорвался. - Они напали первыми! Они заставляли меня...

     Но его никто не слушал. Его слова тонули в гулкой тишине спальни, отражаясь от каменных стен. Он впервые в жизни столкнулся с тем, что его слово, слово наследника Дома Алари, не значит ничего. Главный Смотритель подошёл вплотную, и его тень накрыла Вайрэка. Он молча, с головы до ног, оглядел его: растрёпанные волосы, горящие вызовом глаза, прямая, несломленная спина. Лицо Смотрителя оставалось почти каменным, но в его блёклых глазах что-то сдвинулось. Пустота в них сменилась тяжёлым, маслянистым блеском. Уголок его рта едва заметно дёрнулся вверх, искажая бесстрастную маску в подобие улыбки. Он нашёл то, что искал. Повод.

     - За неподчинение и насилие, - произнёс он медленно, смакуя каждое слово, - в карцер. На исправление.

     Его тащили по коридору. Он видел, как мелькают враждебные, любопытные, злорадные лица других детей, которые теперь не боялись показывать свои чувства. Он видел, как Ирвуд смотрит на него со своей нары с абсолютно непроницаемым выражением, словно наблюдая за ходом интересного эксперимента. Его бросили в тёмную, сырую каморку, пахнущую плесенью и отчаянием сотен таких же, как он, сломленных детей. Дверь захлопнулась, погружая его в абсолютную темноту.

     Последним, что он услышал, был оглушительный, финальный лязг тяжёлого железного засова, который отрезал его от мира.

     Лязг засова всё ещё звенел в ушах, когда темнота перестала быть просто отсутствием света. Она навалилась на него, плотная и давящая, забивая уши и лёгкие. Он лежал на холодном каменном полу, куда его швырнули, и не двигался. Воздух здесь был мёртвым, тяжёлым от запаха сырого, плачущего камня и кислого, въевшегося в стены запаха сотен прошедших через это место несчастий.

     Он не знал, спал он или просто лежал в забытьи, когда внезапный скрежет засова заставил его вздрогнуть. Дверь с визгом отворилась, впуская в камеру прямоугольник тусклого света и силуэт надзирателя с ведром. Вайрэк не успел даже приподняться, как ледяная вода ударила в него, как твёрдый предмет, выбивая дух и вырывая из оцепенения. Он судорожно закашлялся, пытаясь вдохнуть, но лёгкие свело от мороза. Надзиратель не засмеялся. Он молча смотрел на скрюченное тело, затем, не меняя выражения лица, выпрямился. Работа была сделана - важная, хоть и грязная.

     Дверь с лязгом захлопнулась, и снова наступила темнота, теперь ещё более холодная и мокрая. Теперь он был один. Лежа на животе в расползающейся луже, Вайрэк чувствовал, как каждый вдох отзывается тупой болью в рёбрах. Память вернула всё: не только хаотичные, злые удары детей, но и последние, профессионально-жестокие тычки дубинок надзирателей, которые скрутили его. Собрав остатки воли, он заставил себя перевернуться на спину - и спину тут же обожгло ледяным холодом камня. Лёжа на каменном полу, он почувствовал, как его неровности впивались в ушибленное тело. Холод проникал сквозь тонкую робу, впивался в кожу, пробирался к самым костям. Дрожь сотрясла его тело - неконтролируемая, изматывающая, она выбивала из него последние остатки тепла. Он свернулся в комок, пытаясь согреться, но это было бесполезно. Холод был внутри, он поселился в его крови.

     Вайрэк лежал, стиснув зубы так, что заныли челюсти. Горячая волна подкатила к горлу, и в темноте перед его глазами разворачивался уродливый парад предателей. Щуплый. Его ухмыляющаяся, крысиная рожа, торжествующая в момент унижения. Надзиратели с их пустыми, бычьими глазами, в которых не было ни злости, ни сочувствия - лишь тупое исполнение приказа. Леди Илара. Её лицо, такое печальное и прекрасное, с дрожащими в глазах слезами. Ложь. Каждое доброе слово, каждое мягкое прикосновение теперь обжигало память, как яд. Она была самым искусным оружием Крэйна, и он, глупец, позволил ей вонзить его себе прямо в сердце. Главный Смотритель. Его блёклое, бесцветное лицо, его сухой, шелестящий голос, цитирующий устав. Он не просто наказывал - он наслаждался, упиваясь возможностью растоптать наследника великого Дома, прикрываясь безликим щитом закона. И, наконец, лицо лорда Крэйна - холодное, каменное, лживое. Лицо паука, терпеливо сплетшего эту паутину. Ярость была единственным, что у него осталось. Она давала силы. Она согревала.

      'Я выберусь, - стучало в висках. - Я найду способ. И вы все заплатите. Клянусь честью Дома Алари, вы заплатите'.

     Но витки тянулись, как вечность. Он слышал, как где-то наверху, в другом мире, скрипела дверь, как раздавались далёкие, глухие шаги. Потом всё стихло. Остался только звук его собственного сдавленного дыхания и мерная, сводящая с ума капель воды, падавшей откуда-то с потолка. Остался только звук его собственного сдавленного дыхания и мерная, сводящая с ума капель. Она вбивалась в мозг, превращая время в вязкую, бесконечную пытку.

     Ярость уходила, вымываемая холодом, и в образовавшейся пустоте его подстерегли воспоминания. Он вспомнил тепло камина в библиотеке, мягкость ковра под ногами, запах роз в саду после дождя. Вспомнил, как мать гладила его по волосам, и её рука пахла лавандой. Эти воспоминания были не утешением, а пыткой. Они были из другой, навсегда потерянной жизни.

     Холод усиливался. Мышцы свело судорогой, губы онемели и перестали слушаться. Он попытался сосчитать удары собственного сердца, чтобы не сойти с ума, но оно билось так медленно и глухо, что он то и дело сбивался со счёта.

     И тогда, в самой глубине его сознания, ярость начала уступать место чему-то другому. Холодному, ясному, как лёд. Мысли, до этого хаотичные и горячие, выстроились в стройный, безжалостный ряд. Это был его собственный голос, лишённый детской надежды, говоривший с пугающей, взрослой уверенностью.

      'Я здесь один. Они победили. Все меня предали. Отец мёртв. Мать мертва. Лорд Крэйн бросил меня. Илара обманула. Даже этот дикарь, Ирвуд, просто смотрел, как меня уводят. Никто не придёт. Никто не поможет'.

     Вайрэк затряс головой, пытаясь отогнать эти мысли, но они возвращались, становясь всё громче и настойчивее, сплетаясь с его собственным отчаянием в единый, удушающий хор. Борьба была недолгой. Отчаяние, достигнув своего пика, внезапно уступило место извращённой, ледяной ясности.

      'Честь Дома Алари требует не страдать. Она требует прекратить унижение. Они победили. Я проиграл. Продолжать борьбу - значит позволять им и дальше наслаждаться моими мучениями. Это слабость. Единственный достойный выход - забрать у них эту победу. Принять поражение и сохранить остатки достоинства в молчании. Уснуть...'

     Он закрыл глаза. Он был прав. Бороться было бессмысленно. Тело больше не дрожало. Оно просто застывало. И в этой ледяной тишине мысль об сне, о забвении, показалась ему тёплой и желанной.

     Жизнь в приюте вернулась в свою колею. Для Ирвуда ничего не изменилось. Он просыпался от того же резкого звона колокола, ел ту же серую кашу, сидел на тех же скучных уроках. Щуплый и его банда обходили его стороной, бросая злобные, но бессильные взгляды. Иерархия, нарушенная на один вечер, снова застыла, но теперь в ней появилась новая, невидимая трещина.

     Ирвуд игнорировал их. Он делал то, что делал всегда - наблюдал, оценивал, выживал. Но в этот привычный, выверенный порядок мыслей начало впиваться что-то инородное. Оно было похоже на занозу - мелкую, почти незаметную, но от этого не менее назойливую. Куда бы он ни шёл, его взгляд невольно возвращался к неприметной, обитой железом двери в дальнем конце коридора - двери, ведущей в подвалы. Во время шумного обеда он вдруг замолкал, пытаясь сквозь гомон сотен голосов уловить хоть какой-то звук оттуда. Но из-за двери доносилась лишь глухая, мёртвая тишина.

      'Пусть посидит, - думал он, отгоняя непрошеные мысли. - Полезно. Спесь сойдёт'.

     Он пытался убедить себя, что это правильно. Что это часть обучения. Аристократ должен научиться выживать сам. Но прошёл целый день, а дверь так и не открылась. Тишина из-за неё становилась всё более плотной, гнетущей. Она была страшнее любых криков.

     На второй день Ирвуд заметил, как два надзирателя спускались в подвал с полными вёдрами, а возвращались уже с пустыми. Он не слышал криков. Ничего. Эта обыденность, эта рутинная жестокость пугала его больше, чем любая драка.

      'Убьют, - пронеслось в его голове во время урока истории, когда он смотрел на пустующее место рядом. - Еды не носят. Только воду. Ледяную. Заморят, как собаку. Мёртвый - бесполезен. Глупо. Потеряю козырь.'

     Расчёт был простым и холодным. Вайрэк был ценен. Его знания, его умение драться, его имя - всё это можно было использовать. Мёртвый аристократ был бесполезен. Но лезть в подвалы, рисковать всем ради того, кто ещё вчера был для него лишь объектом презрения? Это было ещё глупее.

     Он сжал кулаки. Его бесила эта хрупкость Вайрэка, эта его слабость. Его бесило то, что он вообще в это ввязался. Но дело было не в Вайрэке и не в собственной ошибке. Хуже всего было то, что скреблось внутри. Чувство, которому он не знал имени. Это была не жалость. Жалость - для слабых. Это было что-то другое. Древнее. Упрямое. Раздражающее чувство ответственности за того, кого ты назвал своим. Даже если ты назвал его так в мыслях.

     Он резко отвернулся к стене, до боли сжав зубы. Эта несвойственная ему слабость, это иррациональное, нелогичное желание вмешаться - всё это было ему отвратительно. Выживает сильнейший. Таков закон. Аристократ оказался слаб. Значит, его место - в той яме. Но... он не был слаб. Не до конца. Он был глуп, наивен, но в нём была сталь. Ирвуд это видел. И эта сталь, заточенная правильно, могла стать хорошим клинком. Его клинком.

     На третью ночь он лежал на своей наре, глядя в темноту... 'Прах Древних...' - беззвучно выругался он, резко садясь на наре... Решение, принятое против воли... было окончательным. Придётся лезть.

     Холод, голод и темнота начали смешиваться в один бесконечный кошмар. Он проваливался в тревожное забытьё, и ему начало казаться, что он слышит шёпот из-за двери. Померещился запах хлеба. Он с трудом открыл глаза и увидел, как на пол упал тёмный кусочек. Надежда обожгла его, но тени в углу метнулись быстрее. Крысы. Он снова закрыл глаза. Галлюцинация. Даже его бред издевался над ним. Эта последняя насмешка сломила его окончательно.

     Утро началось со скрежета засова. Дверь отворилась, впуская в камеру тусклый свет факела и два грузных силуэта. Он не пытался встать. Он просто ждал. Без слов, без эмоций, один из надзирателей подошёл и с будничной небрежностью опрокинул на него ведро. Ледяная вода ударила, как тысяча игл, вырывая из лёгких остатки воздуха и заставляя тело выгнуться в немой судороге.

      'Вот так, - с тупым, безрадостным удовлетворением подумал надзиратель, глядя на скрюченное тело. - Проще надо быть. Сразу бы понял'.

     Он закричал, но крик утонул в гортанном, лишённом всякого веселья смехе. Дверь захлопнулась. Лязг засова. Темнота.

     Он остался лежать в расползающейся луже, и холод начал свою методичную, неторопливую работу. Он просачивался сквозь грубую ткань робы, ледяными пальцами касался кожи, пробирался в мышцы, заставляя их сжиматься в болезненные узлы. Дрожь сотрясала его тело, выматывая, выбивая последние силы. Зубы стучали в бешеном, неконтролируемом ритме, и этот звук в гулкой тишине казался чужим, механическим. Он пытался свернуться в комок, прижать колени к груди, но мышцы, сведённые судорогой, не слушались. Запах плесени и сырого камня смешался с острым, животным запахом его собственного страха.

      'Всё кончено, - пронеслось в его голове, и мысль была такой спокойной, такой окончательной, лишённой даже тени борьбы. - Я здесь умру. Замёрзну, как собака в канаве. И никто даже не узнает'.

     Эта мысль, смешанная с последней, отчаянной искрой ярости, стала спусковым крючком. Он больше не мог терпеть. Он больше не хотел терпеть. Он вскинул голову и, глядя в непроглядную, живую тьму, закричал. Это был не крик боли или страха, которые от него ждали. Это был рёв чистой, концентрированной ненависти, вырвавшийся из самой глубины его растоптанной души.

     - Чтоб вы сгнили! Все вы!

     И в этот миг что-то порвалось. Не в нём. В самом мире.

     Это был не звук и не свет. Это было ощущение. Воздух в камере натянулся, как струна, и зазвенел на невыносимо высокой ноте, которую он не услышал, а почувствовал зубами. Давление на барабанные перепонки стало невыносимым, а в нос ударил резкий, стерильный запах озона, как после удара молнии. Капли, падавшие с потолка, застыли в воздухе, превратившись в крошечные, тускло поблёскивающие в его сознании кристаллы. Дрожь в его теле мгновенно прекратилась, сменившись странной, звенящей неподвижностью. Воздух стал твёрдым, хрустальным, он давил на барабанные перепонки изнутри. Камеру наполнил резкий, стеклянный треск, который он не услышал, а почувствовал всем телом, словно лопнула невидимая струна мироздания.

     Вся вода в карцере взорвалась инеем. Лужа на полу с сухим треском превратилась в ледяное, покрытое узорами зеркало. Влага на стенах стала белым, бархатным налётом, а капли, застывшие в воздухе, повисли хрустальными кинжалами. Камни стен и пола побелели, словно сама Смерть коснулась этих стен своим ледяным дыханием.

     Вайрэк не видел этого. В момент выброса тьма в его глазах стала абсолютной, и он провалился в неё, как в бездонный, тихий колодец. Он лежал без сознания в центре ледяного круга, вымороженного на каменном полу. И от его неподвижного тела, от его тонкой, серой робы, начал подниматься едва заметный, призрачный пар, словно внутри него, в самом сердце ледяного ада, тлел неугасимый уголёк. А лёд вокруг него, там, где он касался камня, медленно, очень медленно, начал подтаивать, образуя тонкую, почти невидимую кромку воды.

     Пытка продолжалась. Дни и ночи слились в один бесконечный, серый кошмар, состоящий из холода, темноты и боли. Вайрэк почти сломался. Он больше не чувствовал ни ярости, ни отчаяния. Только тупую, ноющую пустоту.

     Именно в этой пустоте он услышал тихий скрип задвижки на окошке в двери. Он не пошевелился, решив, что это очередная галлюцинация, порождённая голодом и холодом. Но затем в темноте раздался настойчивый, требовательный шёпот.

     - Эй. Аристократ.

     Вайрэк с трудом открыл глаза. В маленьком зарешеченном квадрате он увидел знакомый силуэт. Ирвуд. Сквозь решётку в камеру просунулся маленький, тёмный кусочек хлеба, а за ним ещё один. Они упали на каменный пол с тихим, почти неразличимым стуком.

     Вайрэк смотрел на тёмные кусочки на полу. Желудок свело голодным спазмом, но он не двигался, глядя на решётку, за которой скрылся Ирвуд.

     - Зачем? - прохрипел он, его голос был едва слышен, как шорох сухого листа. 'Почему он это делает? Что ему нужно? Он, сын убийцы... спасает меня?'

     - Потому что мёртвый аристократ бесполезен, - донёсся из-за двери всё тот же ровный, холодный шёпот.

     - Я... я не могу... - прошептал Вайрэк, чувствуя, как по щекам текут горячие, злые слёзы.

     Пауза. Ирвуд смотрел на эту дрожащую, сломленную фигуру, и холодный расчёт в его голове принял окончательную форму. Жалость бесполезна. Страх бесполесен. Но есть один рычаг, который работает всегда. Гордость. Голос Ирвуда изменился. В нём не было жалости, но появилась странная, жёсткая нота, похожая на лязг стали.

     - Можешь. Ты же наследник Алари. Они не плачут. Они дерутся.

     Эти слова ударили Вайрэка, как пощёчина. Не как оскорбление, а как напоминание. Он, наследник великого Дома, лежал здесь, в грязи, готовый сдаться. А сын убийцы, оборванец из трущоб, говорил ему о чести. Унижение, смешанное с благодарностью, обожгло его изнутри.

     Собрав последние силы, он пополз по ледяному полу. Дрожащими, непослушными пальцами он нащупал в темноте твёрдые, шершавые кусочки хлеба. Он поднёс один ко рту. Грубый, чёрствый, размокший от сырости хлеб показался ему вкуснее любого пирожного. Он ел медленно, давясь, и с каждым проглоченным куском чувствовал, как в его замёрзшем теле зарождается слабый, едва заметный прилив тепла.

     Он был не один. Там, за дверью, у него был единственный, пусть и странный, союзник. И этого было достаточно, чтобы продолжать драться.

     Когда лязгнул засов, звук показался оглушительно громким в мёртвой тишине подвала. Дверь карцера со скрипом отворилась, впуская в темноту тусклый, серый прямоугольник утреннего света и грузный силуэт надзирателя. Вайрэк не пошевелился. Он лежал на боку, глядя на вошедшего без всякого выражения.

     - На выход, отродье, - прохрипел надзиратель. - Исправление окончено.

     Сильные руки грубо подняли его на ноги. Тело было чужим, деревянным, оно почти не слушалось. Его тонкая роба, насквозь промокшая талой водой, липла к коже, а от открытой двери карцера за спиной всё ещё веяло неестественным, могильным холодом. Каждый шаг по каменному коридору вверх, к жизни, отдавался тупой, ноющей болью в рёбрах и гудел в разбитой голове. Но он шёл. Медленно, но ровно, не спотыкаясь. Его спина была прямой.

     Когда его втолкнули в общую спальню, утренний хаос, наполнявший огромное помещение, на мгновение захлебнулся и стих. Гул сотен голосов, скрип нар, шарканье ног - всё оборвалось на полуслове. Десятки пар глаз - любопытных, насмешливых, враждебных - устремились на него. Дети расступались, образуя перед ним пустой коридор. Кто-то отводил взгляд, кто-то, наоборот, жадно ловил каждое его движение, приоткрыв рот. Их привычный утренний гомон стих, сменившись напряжённым перешёптыванием, которое обрывалось, стоило ему приблизиться. Он вернулся. Не сломленный, не плачущий. Другой.

     Вайрэк не обращал на них внимания. Он шёл через этот живой коридор к своей наре у окна, и каждый его шаг был медленным, выверенным, полным ледяного, обретённого в темноте карцера контроля. Ни один мускул не дрогнул на его лице, спина оставалась прямой, несмотря на боль. Его взгляд, встретился со взглядом Щуплого. Тот сперва оскалился, но тут же дрогнул, и его глаза забегали - он словно не узнавал того, кого считал сломленным.

     Он подошёл к двухъярусной наре. Его нижняя койка была пуста, нетронута, словно её хранили для него. Подняв голову кверху, он увидел, как наверху, на спине, закинув руки за голову, лежал Ирвуд. Он не спал. Его светло-карие глаза смотрели в потолок, но Вайрэк чувствовал, что всё это время он наблюдал за ним. Это был молчаливый знак. Место сохранили.

     Вайрэк опустился на свой тюфяк, прислонившись спиной к холодной стене. Он не чувствовал облегчения. Он не чувствовал благодарности. Эти тёплые, мягкие чувства сгорели в ледяной воде карцера. В его голове, работавшей теперь с пугающей, холодной ясностью, шёл беззвучный расчёт.

      'Он помог мне. Дважды. Сначала отогнал шакалов. Потом принёс хлеб. Зачем? Это не жалость. Жалость - удел слабых, а он не слаб. Это был ход в его игре. Рискованный ход. Он поставил на меня, когда все остальные считали меня проигравшим'.

     Мысли были холодными и безжизненными, как камень карцера, в котором он лежал. Они были лишены детской наивности, пропитаны логикой, которой научил его отец.

      'Он рискнул ради меня, - продолжал внутренний голос. - А значит, был открыт счёт. Дом Алари не остаётся в долгу. Никогда. Этот долг чести нужно вернуть. Не из дружбы. А для того, чтобы счёт был чист, и никто не мог сказать, что наследник Великого Дома обязан чем-то сыну убийцы'.

     Он закрыл глаза, отгораживаясь от шума спальни. Пустота внутри никуда не делась, но теперь в ней появился стержень. Холодный и прямой, как клинок. Не дружбы. Долга.

     Утро после завтрака было самым напряжённым временем в приюте. Это было время ожидания, тягучее и холодное, как болотная вода. Приют был разделён на два крыла - мужское и женское, каждое со своей огромной общей спальней. Но все пути сходились в центре: в общей столовой, в учебных комнатах и, что самое страшное, в длинном главном коридоре, где располагались комнаты администрации. Именно сюда, выйдя из столовой, стекались два потока - мальчики и девочки, - сливаясь в единую, гудящую толпу. Они сбивались в тревожные, перешёптывающиеся группы, но их шёпот был нервным и прерывистым. Большинство молчало, вжимаясь в стены, стараясь не встречаться взглядами, словно боясь прочитать в чужих глазах свой собственный приговор. Их взгляды были прикованы к одной точке - грубой, неотёсанной доске объявлений у кабинета смотрителей, на которой пока висел лишь пожелтевший от времени Устав приюта.

     И вот он появился. Надзиратель с кулаками, похожими на два серых булыжника,вышел из караульного помещения. Он двигался с ленцой сытого хищника, которому некуда спешить. Его шаги по каменному полу были медленными, тяжёлыми, и каждый удар его подбитых железом сапог отдавался в наступившей тишине, как удар похоронного колокола. Он держал в руке молоток и грязный, засаленный лист пергамента. Гул в коридоре мгновенно стих, сменившись вязкой, звенящей пустотой, в которой было слышно лишь чьё-то сдавленное дыхание. Сотни пар глаз следили за каждым его движением. Он не торопился, наслаждаясь своей минутной, но абсолютной властью над этим морем испуганных детских душ. Надзиратель подошёл к доске объявлений. Не обращая внимания на уже висевший там пожелтевший Устав, он развернул свой грязный лист и одним точным, жестоким ударом прибил его рядом.

     Это был 'седмичный список на исправительные работы'. Обычный кусок дешёвого пергамента, уже начавший скручиваться от сырости, заляпанный чернильными кляксами и отпечатками жирных пальцев. Имена были выведены корявым, пляшущим почерком, словно их писал пьяный палач. Но для детей приюта этот лист был страшнее любого топора. Попасть в него означало на целую седьмицу отправиться в ад. Это была седмица унижений, непосильного труда и гарантированных побоев от надзирателей, которые не упускали случая сорвать злость на беззащитных.

     Как только надзиратель, бросив на толпу презрительный взгляд, отошёл от доски, тишина взорвалась. Толпа с отчаянным, звериным рёвом хлынула к списку. Это был хаос в чистом виде. Дети, толкаясь и отпихивая друг друга, карабкаясь по спинам, пытаясь пробиться вперёд. Воздух наполнился криками, плачем, руганью и звуком ударов тел о каменные стены.

     - Посмотри, умоляю! Есть я там? - всхлипывал маленький мальчик, дёргая за рукав старшего, но тот лишь отмахнулся от него, как от назойливой мухи.

     - За что опять?! Я же только на прошлой седмице... - доносился полный отчаяния, срывающийся голос.

     - Пронесло... хвала Первым... - выдыхал кто-то с облегчением, выныривая из давки с бледным, но счастливым лицом, и тут же спешил убраться подальше, боясь, что судьба передумает. Одна девочка, увидев своё имя, тихо ойкнула и без чувств осела на пол, но в общей давке этого никто даже не заметил.

     В этом хаосе родилась новая, временная иерархия. Те немногие, кто умел читать, на несколько минут становились королями, судьями и палачами одновременно. Их окружала плотная толпа неграмотных, умоляющих, угрожающих, пытающихся подкупить их жалкими крохами своего хлеба, чтобы узнать свою судьбу. Информация стала самой твёрдой и самой жестокой валютой в этом мире страха.

     Вайрэк стоял в стороне, прислонившись к холодной стене коридора, и с отстранённым, почти научным любопытством наблюдал за этим бурлящим котлом человеческого страха. Он не пытался пробиться к доске. Ему было всё равно, есть там его имя или нет. Карцер научил его одной простой истине: сопротивление бесполезно. Наказание придёт, когда решит система, и твои желания не имеют никакого значения.

     Его взгляд скользил по толпе, выхватывая детали с холодной точностью. Вот Щуплый, который, в отличие от остальных, не лез в самую давку. Он стоял чуть поодаль, и к нему, как к оракулу, подбегали его приспешники, чтобы узнать свою судьбу. Щуплый щурился, с трудом разбирая корявые буквы, а затем либо милостиво кивал, либо злорадно ухмылялся, вынося свой вердикт. Это было жалкое, но наглядное проявление власти.

     И тут Вайрэк увидел его. Ирвуда.

     Тот, кто ещё вчера казался ему безмолвным хозяином этого места, хищником, державшим в страхе всю спальню, сейчас выглядел иначе. От его обычной ленивой уверенности не осталось и следа. Он стоял, напрягшись, как сжатая пружина, а каждое его движение стало резким, дёрганым. Он пытался пробиться к списку, но его, как и всех остальных, отталкивали и отпихивали. Он заглядывал через плечи, тщетно пытаясь разглядеть хоть что-то в мешанине тел и голов. Эта физическая борьба, казалось, была не той стихией, где его хищная натура давала преимущество.

     На мгновение ему удалось прорваться ближе. Он вперился взглядом в засаленный пергамент, и Вайрэк увидел, как его лицо исказилось от бессильного напряжения. Он смотрел на буквы, как на враждебные, непонятные символы. Как дикий зверь, который смотрит на тонкую, почти невидимую паутину, но инстинктивно чувствует, что она прочнее любой решётки. Он дёрнул за рукав одного из старших мальчишек, который только что с облегчением отошёл от доски.

     - Там есть Фенрис? - прорычал он, и в его голосе слышались непривычные нотки паники, которые он тщетно пытался скрыть за грубостью.

     Старший, упиваясь своей минутной властью над тем, кого обычно боялся, лишь презрительно хмыкнул и оттолкнул его.

     - Отвали, дикарь. Сам смотри.

     И в этот момент Вайрэка пронзило озарение. Холодное, ясное и пьянящее, как глоток ледяного вина.

      'Он не может. Он не может прочитать. Вся его сила, вся его хитрость, вся его звериная власть над этой стаей... всё это разбивается о простой лист бумаги. Он слеп перед этими буквами. А я - зрячий'.

     Это было не сочувствие. Жалость была тёплым, мягким чувством, а то, что почувствовал Вайрэк, было твёрдым и острым, как сталь. Это было чувство превосходства, чистое и незамутнённое. Внезапно вся расстановка сил в их молчаливой партии перевернулась. Ирвуд спас его в мире грубой силы, где Вайрэк был слаб. Но здесь, в мире знаков и знаний, в мире, где правит информация, Ирвуд был беспомощным щенком.

      'Долг чести...' - мысль вернулась, но теперь она звучала иначе. Не как бремя, а как возможность. Он нашёл способ вернуть долг. И вернуть его не как проситель, не как спасённый, а с позиции силы, утвердив своё истинное, аристократическое превосходство. Он мог дать Ирвуду то, чего тот не мог взять сам. Знание.

     Ирвуд был заперт. Не в карцере, а в клетке собственной неграмотности, и это было унизительнее любой пытки. Его кулаки сжались так, что побелели костяшки. Он видел, как Щуплый, ухмыляясь, что-то шепчет своей банде, глядя на список. Они знали. А он - нет. Эта неизвестность была пыткой, и он чувствовал, как теряет контроль.

     И в этот момент из толпы, словно фигура на шахматной доске, вышел аристократ.

     Вайрэк двигался медленно, но уверенно. Он не смотрел на Ирвуда. Он не предлагал помощь. Вайрэк шёл прямо к доске объявлений, и в каждом его шаге читалось холодное, осознанное превосходство. Это был его ход. Безмолвный, элегантный и жестокий в своей простоте.

     Ирвуд всё понял в одно мгновение. Его уличный, хищный ум просчитал ситуацию с ледяной ясностью. 'Аристократ платит. Его оружие - буквы. Моё - страх. Чтобы он прочёл, я должен заставить их бояться. Справедливо'.

     Словно прочитав его мысли, Щуплый и его банда, как стая шакалов, почуявшая вызов, начали двигаться наперерез Вайрэку, собираясь отрезать ему путь к доске. Их движение было демонстративным, рассчитанным на то, чтобы унизить новичка и одновременно показать Ирвуду, кто здесь всё ещё хозяин.

     Но на их пути, как внезапно выросшая из каменного пола скала, встал Ирвуд.

     Он не сказал ни слова. Он не выставил кулаки. Он просто стоял и смотрел на Щуплого. Прямо. Не мигая. И в этом взгляде, холодном и пустом, не было ни страха, ни ненависти. Только констатация факта: 'Ты не пройдёшь'.

     Щуплый замер. Он посмотрел в эти светло-карие, ничего не выражающие глаза и увидел в них не мальчишку, а что-то древнее, твёрдое и абсолютно безжалостное. Он увидел в них свою собственную трусость. Секунду они стояли так, в звенящей тишине, и вся толпа, затаив дыхание, наблюдала за этой битвой взглядов. Щуплый сглотнул. Он отступил.

     Путь был свободен.

     Вайрэк, не обращая внимания на замершую стаю, подошёл к списку. Дети расступались перед ним, но теперь в их взглядах был не только страх, но и удивление. Он спокойно, с той лёгкостью, которая была у него в крови, пробежал глазами по корявым строчкам. Его взгляд не метался в панике, как у других; он читал методично, строка за строкой, словно изучал скучный отчет. Он нашёл то, что искал.

     Он повернулся к Ирвуду.

     - Ты там есть, - произнёс он тихо, его голос был ровным и деловым.

     Ирвуд кивнул, его лицо было непроницаемым.

     - За что?

     - 'За систематическое невыполнение учебных заданий по грамоте', - без всякого выражения процитировал Вайрэк.

     Обмен состоялся. Долг был уплачен.

     Ирвуд сжал кулаки. Внезапная тишина, нарушившая утренний хаос, привлекла внимание. Из своей каморки вышел Смотритель Брок - тот самый сухопарый мужчина в заношенном сюртуке, что принимал Ирвуда в первый день. Он окинул замершую толпу брезгливым взглядом, который остановился на Ирвуде. Смотритель подошёл к доске, демонстративно пробежал по ней пальцем, словно сверяясь, и его губы скривились в тонкой, злой усмешке.

     - Фенрис, - прошипел он. - Первый в списке. Какая удача.

     Он не стал кричать. Вместо этого он медленно, с наслаждением, сунул руку в оттопыренный карман своего потёртого сюртука и извлёк небольшой медный колокольчик с потемневшей от времени деревянной ручкой. Резкий, пронзительный звон прорезал напряжённую тишину. Почти сразу из боковой двери, ведущей в караульное помещение, появились двое надзирателей. И только тогда Смотритель, дождавшись появления своих цепных псов, медленно поднял руку и указал на Ирвуда своим тонким, костлявым пальцем. Надзиратели без слов двинулись к цели. Они грубо схватили Ирвуда за плечи. Толпа расступилась перед ними, но теперь иначе. Дети смотрели на Ирвуда не со злорадством, а со странной смесью страха и уважения. Он проиграл системе, но выиграл свою войну.

     Перед тем как его силуэт скрылся в тёмном проёме коридора, он обернулся и бросил на Вайрэка один-единственный, долгий, непроницаемый взгляд. В нём не было ни благодарности, ни злости. Только что-то другое, чего Вайрэк не смог прочитать.

     А потом он исчез. И Вайрэк остался один посреди враждебной толпы. Без своего защитника.

     Вечер опустился на спальню не как покой, а как приговор. Тусклый свет коптящих факелов из коридора едва пробивался в огромное помещение, выхватывая из мрака ряды нар и тени, которые казались живыми и враждебными. С уходом Ирвуда из спальни будто выпустили воздух. Ушла та невидимая, давящая сила, что сдерживала стаю, и первобытный закон приюта, закон шакалов, снова вступал в свои права.

     Вайрэк сидел на своей нижней наре, прислонившись спиной к холодной, влажной стене. Он не пытался лечь. Он ждал. Он чувствовал, как изменилась атмосфера. Шёпот стал громче, смех - наглее, и в нём слышались новые, торжествующие нотки. И все эти звуки, казалось, были направлены на него, сплетаясь в невидимую сеть, которая медленно сжималась.

     Он не ошибся.

     Щуплый и его банда поднялись со своих мест. Они не торопились. Их движения были медленными, с ленивой, хищной грацией хищников, которые знают, что жертве некуда бежать. Они подошли и окружили его нару, образуя плотное, удушающее кольцо. Другие дети, заметив это, мгновенно затихли. Но они не смотрели. Они отворачивались, утыкались в свои тюфяки, делая вид, что спят или заняты чем-то важным. Их молчание было оглушительным. Оно было предательством, последним гвоздём в крышку его гроба. Вайрэк был один. Окончательно.

     Он поднял голову и посмотрел на Щуплого. В его взгляде не было страха. Только холодная, бессильная ярость, застывшая, как лёд в глубине колодца. Он не будет плакать. Он не будет просить пощады. Наследники Дома Алари не унижаются перед падалью.

     Щуплый не торопился. Он медленно обошёл нару, оглядывая Вайрэка, как диковинку. На его крысином лице играла злорадная ухмылка - он смаковал абсолютное бессилие своей жертвы. Он присел на корточки, его крысиное лицо оказалось прямо перед лицом Вайрэка.

     - Ну что, аристократ? - прошипел он, и от него пахло кислой кашей и гнилыми зубами. - Твой дикарь ушёл надолго. Целую седьмицу будет в дерьме ковыряться. Теперь ты наш. И если ты снова вздумаешь махать своей палкой... - он наклонился к самому уху Вайрэка, его шёпот стал ядовитым и вкрадчивым, - ...ты вернёшься в карцер. Только на этот раз мы позаботимся, чтобы ты оттуда уже не вышел. Живым.

     Вайрэк молчал, глядя сквозь него. Он попал в ловушку. Идеальную, безвыходную. Он не мог драться - его либо убьют здесь, либо сломают в карцере. Он не мог просить помощи - её не было. Он был вынужден подчиниться. Стать их игрушкой, их рабом, их вещью.

      'Я попал в ловушку', - пронеслась в его голове ясная, холодная мысль. Это был конец.

     И тут же, сквозь горячую волну унижения, пробился лёд. Это была уже не паника и не отчаяние. Это была мысль, пришедшая с холодной, звенящей и пугающе успокаивающей ясностью.

      'Да. И я сам себя в неё загнал. Моя честь. Мой долг. Это была слабость, которую они использовали против меня. Я помог дикарю, и что получил взамен? Одиночество. Я сражался, как учили, и что получил? Карцер. В этом мире нет чести. Есть только сила. Они это знают. Щуплый это знает. Даже этот дикарь это знает - он использовал меня и бросил. Теперь я один. И у меня остался только один закон. Закон стаи. Либо ты ешь, либо тебя съедят. Никаких правил. Никакой чести. Только выживание. И месть'.

     Новая жизнь пахла кислой кашей и сырой, непросыхающей соломой. Она звучала скрежетом деревянных ложек по глиняным мискам и глухим, безразличным стуком надзирательских дубинок по дверям. Она была на вкус как чёрствый хлеб, который ты не ешь, и как собственная кровь, которую ты сглатываешь, чтобы не доставить им удовольствия.

     Время еды утратило вкус и запах, превратившись для Вайрэка в безмолвную последовательность движений. Он больше не смотрел на Щуплого, не ждал его прихода. Как только на стол ставили миску с серой, клейкой массой и ломоть хлеба, он молча, механическим движением отодвигал от себя хлеб. Через мгновение из-за спины протягивалась грязная рука и забирала его. Без слов. Без угроз. Это стало порядком вещей, таким же незыблемым, как утренний звон колокола.

     Он ел кашу. Медленно, проталкивая в горло безвкусную, тёплую жижу. Во рту не было ни вкуса, ни слюны - только ощущение клейкой массы, которую нужно было переместить из миски в желудок. Вайрэк просто заправлял тело топливом, как слуги заправляли маслом лампы в его старом доме. Его собственный разум, оглушённый горем, молчал.

      'Смотреть. Запоминать. Мелочи важны. Они заплатят. Каждый'.

     После еды начиналась работа. Его, как 'чистенького', определили на самую грязную работу - мытьё полов в спальне и столовой. Ему в руки совали тяжёлое деревянное ведро и грязную, вонючую тряпку. Он мыл. Медленно, но тщательно. Каждый его взмах тряпкой был выверенным, экономным движением. Вайрэк не позволял себе ни одного лишнего движения. Каждый взмах тряпкой был выверенным и экономным, словно он не оттирал грязь с пола, а исполнял сложный танец.

     - Эй, аристократ, пропустил пятно! - издевательски кричал кто-нибудь из банды Щуплого, бросая под ноги Вайрэку огрызок или нарочно проливая воду из кружки.

     Он молча возвращался и вытирал. Он не отвечал. Он не смотрел им в глаза. Он смотрел на их обувь. На трещины на деревянных клогах, на потёртую кожу сапог, на грязь, въевшуюся в подошвы. Холодный, беззвучный учёт продолжался, складывая каждую деталь в тёмный архив его памяти. Он больше не думал о мести. Он её планировал.

      'У этого трещина на сапоге. Этот хромает на левую. Я найду их. Всех'.

     Так прошло шесть дней. Шесть бесконечных, серых дней, похожих один на другой, как капли грязной воды, стекающие по стене. А на исходе шестого дня, когда вечерние тени уже начали сгущаться в углах спальни, в их мире что-то изменилось.

     Дверь с грохотом распахнулась, и в проёме появился Ирвуд.

     Он не вошёл - он ввалился, как подкошенное дерево, и тут же прислонился плечом к косяку, тяжело дыша. Он не был грязным. Наоборот, от его кожи и серой робы исходил резкий, едкий запах карболки, которым здесь пытались заглушить любую другую вонь - вонь пота, крови и отчаяния.

     Под его глазами залегли тёмные, почти чёрные круги, на костяшках пальцев виднелись свежие, содранные до мяса ссадины. В его движениях не было прежней ленивой грации хищника. Челюсти его были плотно сжаты, а плечи напряжены так, что серая роба, казалось, вот-вот лопнет на швах. От него исходило едва уловимое напряжение, которое заставляло воздух вокруг вибрировать.

     Дети, сидевшие у входа, инстинктивно расступились, вжимаясь в нары, освобождая ему дорогу. Но он ни на кого не смотрел. Его взгляд, мутный от усталости, был устремлён в одну точку - на свою верхнюю нару у окна, в дальнем конце комнаты. Звуки вокруг него слились в сплошной гул, а лица людей - в размытые пятна. Он видел лишь то, что бушевало у него внутри, и весь остальной мир для него просто не существовал.

     Он прошёл мимо Вайрэка, сидевшего на своей койке, не удостоив его даже мимолётным взглядом. Ирвуд не заметил ни его сгорбленной спины, ни новых синяков на его лице. Он просто прошёл мимо, как мимо серого камня у стены. Одним резким движением он запрыгнул на свою верхнюю нару и рухнул на тюфяк лицом вниз, мгновенно отключившись от этого мира.

     Вайрэк смотрел на его неподвижную спину. Холод, который до этого был его единственным спутником, сжался в ледяной комок где-то под рёбрами. Никого нет. Он один.

     На следующий день туман в голове Ирвуда немного рассеялся, уступив место глухой, ноющей боли во всём теле и острой, зазубренной злости. Он проспал почти сутки, и теперь его организм требовал топлива. В столовой он сел на своё обычное место, подтянул к себе миску с кашей и начал есть. Быстро, механически, как всегда. Его мир сузился до пространства между ним и его едой.

     Он почти доел, когда периферийное зрение уловило движение за их столом. Щуплый. Ирвуд не обратил на него внимания, продолжая работать ложкой. Шакалы всегда крутятся рядом, это закон. Но потом он увидел, как Щуплый, не говоря ни слова, протянул руку и забрал ломоть хлеба, лежавший рядом с миской Вайрэка.

     Ложка замерла на полпути ко рту Ирвуда.

     Он медленно поднял голову. Время, казалось, замедлилось, а шум столовой отошёл на второй план, превратившись в глухой, неразборчивый гул. Его взгляд метнулся от пустых, ничего не выражающих глаз Вайрэка к торжествующей, наглой ухмылке на крысином лице Щуплого и обратно. И в этот миг вся картина сложилась в его голове с ледяной, безжалостной ясностью.

     Он увидел всё. Не просто кражу куска хлеба, а всю расстановку сил на этой грязной доске. Он увидел покорность в осанке аристократа, которой не было раньше - плечи, до этого прямые от врождённой гордости, теперь были ссутулены, словно под невидимым грузом. Он увидел, как тот даже не пытается защитить своё. Он просто сидит, как сломанная кукла.

      'Так вот оно что, - пронеслось в голове Ирвуда, и мысль была быстрой и злой, как удар ножа. - Я ушёл - и он сломался. Стал рабом. А Щуплый... шакал...'

     Его взгляд снова впился в лицо вожака стаи. Тот, забрав хлеб, не ушёл. Он стоял, демонстративно откусывая от него кусок и глядя на Ирвуда с вызовом. И в его глазах Ирвуд прочитал всё: торжество, презрение и, самое главное, уверенность в том, что он, Ирвуд, ничего не сделает.

      '...пока меня не было, шакал решил, что моя добыча - его. Проверяет, ослаб ли я'.

     Рука Ирвуда, державшая ложку, сжалась так, что побелели костяшки. Взгляд его впился в Щуплого, а затем с презрением скользнул по ссутулившейся фигуре Вайрэка.

      'Идиот. Позволил себя сломать. Был клинком - стал тряпкой. Бесполезен'.

     Резкий, дребезжащий звон колокола оборвал напряжённую тишину в столовой. Обед был окончен. Как стадо, подгоняемое окриками надзирателей, дети с грохотом отодвигали скамьи и, толкаясь, потекли к выходу.

     Ирвуд поднялся вместе со всеми. Слово 'бесполезен' всё ещё отдавалось в его голове холодным, неприятным эхом. Он шёл в общем потоке, но мысленно был далеко. 'Просчитался', - мелькнула в его голове холодная, злая мысль. Ставка на аристократа оказалась рискованнее, чем он думал. Этот клинок не просто сломался - он заржавел от слёз. Это раздражало.

     Ирвуд видел, как Вайрэк двигался словно деревянная кукла, лишённый воли. Аристократ не реагировал ни на толчки в спину, ни на грубые слова, брошенные ему вслед. Взгляд его был прикован к серому каменному полу под ногами, словно ничего другого в мире не существовало. Пустой и сломленный, он просто шёл - очередная жертва этого места. Их загнали в большой, гулкий тренировочный зал с голыми стенами, где воздух был спертым и пах въевшимся в камень потом и сухим деревом тренировочных мечей, чей монотонный стук отдавался глухим, безрадостным эхом. Ирвуд прислонился к холодной каменной стене, продолжая наблюдать. Участвовать он не собирался. После седьмицы на 'исправительных работах', где его заставляли чистить забитые грязью сточные канавы, тренер, бросив на него один взгляд, лишь махнул рукой: 'Свободен. Чтобы не сдох тут'. Ирвуд и не рвался, используя это время, как всегда, - для наблюдения.

     Его взгляд был прикован к одной фигуре. Вайрэк.

     Аристократ двигался с той же отточенной, смертоносной грацией, что и в первый день. Его выпады были быстры, блоки - безупречны. Неуклюжие противники разлетались от его ударов, как щенки от взрослого волка. Но что-то изменилось. Из его движений исчез огонь, ушла та злая, аристократическая ярость, что горела в нём во время первой драки. Осталась лишь техника - холодная, механическая, бездушная. Одержав победу, он не выказывал ни радости, ни облегчения. Просто опускал деревянный меч и молча отходил в сторону, глядя в никуда остановившимся, пустым взглядом. Вайрэк просто выполнял заученные движения, как деревянная кукла.

     Ирвуд смотрел на это, и в его душе не было ни восхищения, ни зависти. Только холодный, аналитический интерес. Он дождался, пока Вайрэк обезоружит очередного противника, и тот, потирая ушибленную руку, поплетётся прочь. Лишь тогда Ирвуд неторопливо отделился от стены и подошёл.

     - Красиво машешь палкой, - бросил он небрежно, с максимальным пренебрежением, которое только мог изобразить.

     Вайрэк резко обернулся. Его лицо, до этого безразличное, на мгновение ожило, исказившись гримасой холодного презрения. - Это называется фехтование.

     Ирвуд криво усмехнулся, наслаждаясь тем, как его слова попали в цель. - Назови как хочешь. А сможешь этой своей 'фехто-валкой' открыть замок на кухне? Или заставить Щуплого отдать тебе хлеб без драки? Нет? - он сделал паузу, давая яду впитаться, и закончил с убийственным равнодушием: - Значит, просто бесполезная хрень.

     Развернувшись, Ирвуд пошёл прочь, не оглядываясь. Ему не нужно было видеть, чтобы знать - он почувствовал это спиной. Почувствовал, как за его спиной воцарилась тишина. Как аристократ замер, словно поражённый невидимым ударом. Как его деревянный меч, ещё секунду назад бывший продолжением его руки, вдруг стал просто куском тяжёлого, бессмысленного дерева.

     Слова Ирвуда повисли в воздухе, тяжёлые и давящие, как каменные глыбы. Вайрэк так и стоял посреди зала, оглушённый, пока грубый окрик тренера не вырвал его из оцепенения. Тренировка была окончена. Вместе с гудящей, потной толпой его погнали по гулким коридорам в следующую клетку - учебная комната.

     Душная, пахнущая скукой учебная комната был ещё одной ареной для унижений, но с другими правилами. Здесь ценилась не сила, а знание, и Вайрэк, несмотря на своё падение, всё ещё был здесь королём. Он отвечал на вопросы наставника легко, почти небрежно, и видел, как в тусклых глазах старика вспыхивает огонёк профессионального азарта.

     Но сегодня всё было иначе. Слова Ирвуда - 'бесполезная хрень' - занозой сидели в его голове. Он смотрел на своё безупречное фехтование, на свои глубокие знания, и впервые видел их не как достоинства, а как красивые, но бесполезные безделушки.

     Наставник Силас, закончив с ним, переключился на Ирвуда. - Фенрис. К доске.

     Ирвуд поднялся, нехотя поплёлся вперёд. Его лицо было непроницаемым, но Вайрэк видел, как напряглись его плечи. - Прочти, - Силас ткнул пальцем в строчку, выведенную на доске.

     Ирвуд молчал, глядя на корявые буквы, как на враждебные, непонятные символы. В учебной комнате раздались первые смешки. - Что, дикарь, язык проглотил? - прошипел Силас, его губы скривились в злой усмешке. - Вижу, седьмица работ тебе на пользу не пошла. Хочешь повторить? В угол! И стоять до конца урока!

     Ирвуд, не говоря ни слова, пошёл в угол. Он встал спиной к классу, но спина эта была прямой и напряжённой. Он не смотрел в стену - он буравил её взглядом, словно искал выход из капкана, которого не понимал.

     И в этот момент, глядя на прямую, упрямую спину Ирвуда, Вайрэк впервые почувствовал не презрение к его невежеству, а укол... не жалости. Чего-то другого. Холодного, острого понимания.

     'Его наказывают за то, чего он не умеет, - пронеслась в его голове ясная, отстранённая мысль. - А меня - за то, что я умею. Какая разница? Мы оба в ловушке. Просто решётки наших клеток сделаны из разного металла'.

     Когда прозвенел колокол, и дети, толкаясь, хлынули из учебной комнаты, Вайрэк не пошёл со всеми. Он дождался, пока гул в коридоре стихнет, и подошёл к Ирвуду, который всё ещё стоял в углу.

     - У тебя есть место, где не слушают стены? - спросил Вайрэк тихо.

     Ирвуд медленно обернулся. В его глазах читались злость и недоверие. - Может быть. Зачем тебе? - Я хочу предложить тебе сделку. Но не здесь.

     Слово "сделка" подействовало. Ирвуд на мгновение замер, оценивая. В его мире сделки были единственным, что имело настоящую цену. Он коротко кивнул.

     - За мной.

     Ирвуд повёл его. Они проскользнули мимо кухни, откуда пахло кислой кашей, и остановились у низкой, обитой ржавым железом двери. Ирвуд, бросив быстрый взгляд по коридору, без труда поддел старый засов обломком ножа, и они шагнули внутрь.

     Кладовка была тесной, пахла сырыми тряпками и ржавчиной. В глубине, за перевёрнутыми вёдрами, оказалась ещё одна, едва заметная в полумраке дверь. Толкнув её, они выскользнули на узкий карниз. Ветер ударил в лицо, принеся с собой запах свободы. Ирвуд, двигаясь с ловкостью уличной кошки, в несколько быстрых движений вскарабкался по выступам в старой кладке на крышу одной из боковых башен приюта.

     - Давай, - нетерпеливо бросил он, глядя на Вайрэка, который с ужасом смотрел на отвесную стену. Сцепив зубы, Вайрэк, неуклюже цепляясь за камни и сдирая кожу с пальцев, полез следом. Ирвуду пришлось свеситься с края и втащить его наверх за шиворот, как слепого котёнка.

     Здесь, высоко над серой суетой, открывался вид на весь Аурис. В вечерней дымке он казался сказочным городом.

     Вайрэк, тяжело дыша, выпрямился. Он повернулся к Ирвуду.

     - Ты прав. Моё фехтование - бесполезно. И мои знания - бесполезны, - начал он, и его голос был твёрдым, без тени жалости к себе. - А ты... тебя наказывают, потому что ты не знаешь букв. Мы оба здесь - добыча. Но вместе... мы можем стать хищниками.

     Ирвуд молчал, его лицо было непроницаемым, но в глубине глаз мелькнул огонёк понимания.

     - Я научу тебя читать, - продолжил Вайрэк, чеканя каждое слово. - И фехтовать. Чтобы ты мог победить в их игре, по их правилам.

     - Этой твоей 'фехто-валкой'? - с кривой усмешкой перебил Ирвуд.

     - Да. Ею, - невозмутимо ответил Вайрэк. - А ты... ты научишь меня, как выживать. Как побеждать, когда правил нет.

     Он протянул руку. - Идёт?

     Ирвуд на мгновение посмотрел на протянутую ладонь, а затем крепко сжал её своей. Их рукопожатие было не дружеским, а деловым, твёрдым, как удар молота о наковальню. Холодные, тонкие пальцы аристократа утонули в тёплой, мозолистой, сильной ладони жителя трущоб.

     Их рукопожатие не было ни дружеским, ни тёплым. Оно было твёрдым, как удар молота о наковальню, удар, скрепивший сделку. Здесь, высоко над городом, два сломанных мальчишки решили стать оружием друг для друга.

     Утро в приюте не рождалось - оно обрушивалось. Но сегодня, впервые за долгое время, резкий звон колокола не вызвал в Вайрэке привычного приступа глухого отчаяния. Он открыл глаза и почувствовал, как внутри, там, где раньше был лишь холодный серый пепел, тлеет крошечный, но горячий уголёк. Уголёк цели. За зарешеченным окном серое, плачущее небо периода 'Дождестоя' роняло на камни двора бесконечные слёзы. Холодный, сырой свет едва пробивался внутрь, делая тени в спальне густыми и вязкими.

     Он сел на своей койке, и его тело тут же отозвалось протестующим стоном. Боль от застарелых ушибов никуда не делась; она жила в его рёбрах тупыми, ноющими толчками, отзывалась в голове при каждом резком движении. Потянувшись, он почувствовал, как рёбра привычно отозвались тупой болью. Вайрэк на мгновение замер, ожидая волны отчаяния, которая обычно следовала за этим ощущением. Но она не пришла. Боль была здесь, никуда не делась - назойливый, но уже не всепоглощающий гул. Он выпрямился, игнорируя протестующий стон мышц. Это был всего лишь фон, постоянное, но уже не главное напоминание о правилах этой жестокой игры. Вайрэк окинул взглядом спальню. Его взгляд больше не цеплялся за тени в углах. Он спокойно прошелся по лицам спящих, по рядам коек, задержался на решетке окна. Словно игрок, получивший неожиданный козырь, он холодно оценивал доску, на которой только что сменились правила. Его разум, до этого парализованный горем и унижением, заработал с той ледяной ясностью, которой всегда требовал от него отец во время уроков стратегии.

     В столовой гул стоял прежний, но атмосфера изменилась. Когда Вайрэк взял свою миску с кашей и ломоть хлеба и сел на своё обычное место в углу, он почувствовал, как десятки пар глаз устремились на него. Он был один. Ирвуд, как и договаривались, сел за другой стол, в противоположном конце зала и, не глядя ни на кого, склонился над своей миской. Его движения были ровными и неторопливыми, будто во всей столовой не было никого, кроме него и его каши. Это была часть плана. Первая проверка.

     Щуплый не заставил себя ждать. Увидев, что аристократ снова один, без своего дикого защитника, он поднялся. Его банда, как стая шакалов, почуявшая кровь, последовала за ним. Они подошли к столу Вайрэка, и их тени, длинные и уродливые в тусклом утреннем свете, накрыли его.

     - Ну что, чистенький, - прошипел Щуплый, наслаждаясь моментом. - Твой дружок, видать, решил, что с тебя хватит. Пора платить по старым счетам. Он протянул свою грязную руку к ломтю хлеба.

     И тут произошло то, чего никто не ожидал.

     Вайрэк не вжался в скамью. Он не опустил глаза. Он медленно поднял голову, и его взгляд, холодный и прямой, как игла, впился в лицо Щуплого. - Убери руку, - произнёс он тихо, но в его голосе прозвучал металл, которого Щуплый ещё не слышал.

     Вожак стаи на мгновение опешил, а затем его лицо исказилось от ярости. - Ты что сказал, падаль?

     Вайрэк медленно, почти лениво, поднялся на ноги. Он встал не в элегантную фехтовальную стойку, а в другую, которой его учили для поединка чести, если он лишится оружия. Это была выверенная, дисциплинированная стойка для боя один на один - сбалансированная, с одной рукой, выставленной для блока, и другой, сжатой в кулак у корпуса, готовой к точному, а не яростному удару. - Я сказал, - повторил он, чеканя каждое слово, - убери свою грязную лапу от моего хлеба. Или я тебе её сломаю.

     В столовой повисла оглушительная тишина. Даже надзиратели у входа замерли, удивлённо приподняв брови. Щуплый побагровел. Такого унижения, такого открытого вызова он стерпеть не мог. - Да я тебя... - взревел он и шагнул вперёд, занося кулак.

     И в этот момент тишину прорезал спокойный, почти скучающий голос из другого конца зала. - Эй, Щуплый. Все головы, как по команде, повернулись. Ирвуд сидел за своим столом, лениво ковыряя ложкой в миске. Он даже не смотрел на них. - Только пикни, - продолжил он тем же ровным голосом, обращаясь словно к своей каше. - Только тронь его. И я тебе гарантирую, что тем, что я тебе тогда показал, дело не ограничится. И карцером ты уже не отделаешься.

     Щуплый замер с занесённым кулаком. Его лицо из багрового стало мертвенно-бледным. Никто не знал, что именно Ирвуд ему 'показал', но животный ужас в глазах вожака был красноречивее любых слов. Он сглотнул, медленно опустил руку и, бросив на Вайрэка взгляд, полный бессильной, кипящей ненависти, процедил: - Повезло тебе, аристократ. Он резко развернулся и, расталкивая своих опешивших приспешников, пошёл прочь.

     Вайрэк смотрел ему вслед. Он победил. Не силой, а словом. Не своим, а чужим. Он опустился на скамью, и его руки слегка дрожали от пережитого напряжения. Он посмотрел через всю столовую на Ирвуда. Тот, словно ничего не произошло, продолжал есть свою кашу. Но на его губах играла едва заметная, хищная усмешка.

     Вечер опустился на приют, как серая, мокрая тряпка. После ужина и отбоя, когда смотритель Брок прошёл с последней проверкой, Ирвуд подал Вайрэку условный знак - коротко почесал бровь. Это был сигнал. Вайрэк ждал, пока тяжёлые, размеренные шаги смотрителя, отдававшиеся гулким эхом в каменном коридоре, затихнут в дальнем конце. Он лежал, вслушиваясь в ночные звуки спальни: чей-то сдавленный кашель, бормотание во сне, тихий, отчаянный плач одного из новичков. Каждое волокно его избитого тела кричало, умоляя остаться в относительном тепле и безопасности тюфяка. Но воля, закалённая в темноте карцера, была сильнее. Он заставил себя пошевелиться. Его движения, когда он соскальзывал с нары, были медленными, болезненными, но при этом максимально тихими. Это была его первая 'операция', и он выполнял её с аристократической дотошностью, преодолевая боль и страх быть замеченным. Он бесшумно направился к выходу, который вёл на крышу.

     Выскользнув из душной спальни, он оказался в холодном, гулком коридоре. Здесь, в отличие от спальни, царила почти полная тишина, нарушаемая лишь его собственным сбивчивым дыханием и далёким воем ветра в трубах. Он миновал кладовку, где Ирвуд с такой лёгкостью вскрыл замок, и толкнул потайную дверь. Ветер тут же ударил в лицо, принеся с собой пьянящий запах свободы, дождя и мокрого камня. Он оказался на узком карнизе. Карниз был не шире двух его ступней, а внизу, в темноте, зияла пустота.

     Для Вайрэка каждый шаг по этому скользкому выступу был пыткой и испытанием, унизительным напоминанием о том, как низко он пал. Холодные, покрытые скользкой плёнкой мха камни впивались в кончики пальцев, сдирая кожу до крови. Каждый раз, когда он переносил вес, его избитые рёбра отзывались острой, пронзительной болью, заставляя сдерживать стон. Мышцы, ещё не оправившиеся от побоев, горели тупым, изматывающим огнём. На мгновение ему захотелось разжать пальцы, сдаться, рухнуть в тёмную пустоту внизу. Но он лез. Упрямо, стиснув зубы до скрипа, он полз вверх, цепляясь за каждый выступ, за каждую трещину. Он не смотрел вниз - страх высоты был роскошью, которую он не мог себе позволить. Он смотрел вверх, на тёмный силуэт, неподвижно застывший на краю крыши. Ирвуд, который взобрался сюда с лёгкостью и ловкостью уличной кошки, теперь молча, скрестив руки на груди, наблюдал за его неуклюжими, жалкими попытками. В его молчании не было сочувствия. Только холодная, безжалостная оценка. Это зрелище, это безмолвное судейство, подхлёстывало гордость и гнев Вайрэка лучше любого кнута. Каждый уступ был врагом, каждый камень - испытанием. Его пальцы, привыкшие к гладкости книжных переплётов и эфеса учебного клинка, срывались с мокрых выступов, оставляя на них кровавые следы. Он лез, задыхаясь не столько от усталости, сколько от унижения. Внизу, в своей стихии, Ирвуд был хозяином. Здесь, на голой стене, Вайрэк был никем. И это было невыносимо.

      'Смотрит, - стучало в висках вместе с кровью. - Наслаждается. Судит. Думает, я слабак. Нет. Я не сдамся. Я долезу. И однажды ты так же будешь ползти передо мной'. Ярость придала ему сил. Он нашёл новый уступ, подтянулся, чувствуя, как протестующе затрещали мышцы. Он почти добрался. Оставалось всего несколько футов.

     Наконец, когда до края оставалось не больше локтя, а силы были на исходе, Ирвуд, словно решив, что представление окончено, свесился вниз. Его рука, сильная и уверенная, схватила Вайрэка за шиворот серой робы и без видимого усилия втащила наверх, как слепого, барахтающегося котёнка. Вайрэк рухнул на каменную черепицу. Он лежал, тяжело дыша, чувствуя, как бешено колотится сердце, а по лицу текут капли ледяного дождя, смешиваясь с потом. Унижение было полным.

     Крыша встретила его порывом холодного, влажного ветра. Он пах мокрым камнем, прелой листвой из забитых водостоков и далёким, едва уловимым запахом угольного дыма, который тянуло со стороны городских кварталов. Внизу, во дворе приюта, царила почти полная темнота, нарушаемая лишь тусклым, колеблющимся светом одного-единственного факела у ворот. А вдалеке, за тёмной громадой приютских стен, сиял другой мир. Квартал знати. Он горел сотнями ярких, тёплых огней, словно россыпь драгоценных камней на чёрном бархате ночи.

     Вайрэк с трудом поднялся на ноги и подошёл к краю, глядя на это далёкое сияние. Внутри поднималась глухая, ноющая боль. Там был его дом. Его жизнь. Он видел огни в окнах своего особняка и с ненавистью представлял, как лорд Крэйн уже предвкушает свой триумф, как мысленно примеряет на себя роль хозяина, как только Совет вынесет нужное ему решение. Но он заставил себя отвернуться, сжав кулаки. Прошлое - это яд, который парализует волю. Будущее - это сделка, которая даёт оружие.

     Он присел на корточки у плоской каменной черепицы, покрытой слоем пыли и птичьего помёта. Он чувствовал себя уверенно, почти как дома. Здесь, в тишине и холоде, он снова был в своей стихии - в мире знаний, который никто не мог у него отнять. Он подобрал с крыши острый осколок сланца и, зажав его в пальцах, как перо, повернулся к Ирвуду, который молча наблюдал за ним, прислонившись к каменному парапету.

     - Готов? - спросил Вайрэк, и в его голосе прозвучали нотки снисходительности, которых он сам не заметил. Голос учителя, обращающегося к нерадивому ученику.

     Ирвуд лишь коротко кивнул, его лицо было непроницаемым в полумраке.

      'Вот. Вот моя сила, - пронеслось в голове Вайрэка, и он упивался этим моментом. - Он может быть королём внизу, в грязи, среди шакалов. Но здесь, в мире символов и знаний, я - лорд. Я даю ему то, чего он не может взять силой. Он зависит от меня'.

     Его движения, когда он чертил на камне, были точными, выверенными, полными врождённой грации. Осколок сланца в его руке оставлял на пыльной плите чёткую, белую линию. Он вывел первую руну.

     - Это 'А', - произнёс он, и его голос обрёл ту спокойную, поучающую интонацию, которую он так часто слышал от наставника Элиана. - Это не просто закорючка. Это символ. Первая руна в имени моего Дома. Алари. Она означает начало, честь и силу. Смотри. Две опоры, твёрдо стоящие на земле, и перекладина, которая их соединяет. Это - основа. Как стены замка. Он объяснял её звук, её форму, пытаясь вложить в этот сухой урок всю философию своего растоптанного мира. Затем он начертил рядом вторую руну, похожую на парус. - Это 'Б'. Благородство. Видишь, она закрыта с одной стороны? Это значит, что истинное благородство - это не то, что ты показываешь всем, а то, что хранишь внутри, как сокровище. Оно защищает тебя от низости мира. Он видел, как Ирвуд, подавшись вперёд, с жадностью, которой он никогда не видел на его лице, следит за каждым движением его руки. Это пьянящее чувство контроля на мгновение вытеснило и боль, и унижение. Он отчаянно пытался собрать осколки своей собственной идентичности, доказать самому себе, что он всё ещё наследник Алари, а не просто воспитанник номер триста сорок два.

     Ирвуд смотрел не на руну. Он смотрел на руку, которая её чертила. Тонкие, длинные пальцы, не знавшие мозолей, двигались с такой уверенностью и лёгкостью, будто рисовали не на грязном камне, а на шёлке. Он видел, как горят глаза аристократа, как расправляются его плечи. 'Он умный, - пронеслась в голове Ирвуда холодная, аналитическая мысль. - Очень умный. Но его ум - как ключ от замка, которого не существует. Красивая, но бесполезная вещь'. Он с уважением смотрел на то, как Вайрэк пытается построить свой мир из пыли и символов. Но этот мир был хрупок. Его мог смести любой надзиратель, любой удар в спину. Ирвуд чувствовал смесь жалости и раздражения. Ему нужен был не наставник философии. Ему нужен был заточенный клинок. А клинок, который не знает, как резать, - это просто кусок металла. Он резко шагнул вперёд, его деревянный клог с громким стуком ударился о камень. Вайрэк вздрогнул, оторвавшись от своего урока.

     - Твоя честь здесь стоит меньше, чем корка хлеба, которую у тебя отбирают, - бросил Ирвуд, и его голос был резким, как удар хлыста. - Сначала - главный урок. Он схватил опешившего Вайрэка за шиворот его серой робы и грубо подтащил к самому краю крыши. Ветер ударил в лицо, заставив пошатнуться. Внизу, в темноте двора, двигались крошечные фигурки.

     - Смотри, - прошептал Ирвуд ему прямо в ухо, и его дыхание было горячим и пахло кислой кашей. - Твои руны здесь не помогут. А вот это - поможет. Он не просил, а требовал внимания, его пальцы больно впились в плечо Вайрэка. Он начал свой урок. Урок выживания.

     - Видишь? - он кивнул на одинокий факел у ворот. - Он всегда коптит перед тем, как погаснуть. Пять ударов сердца - и двор погрузится в полную темноту. Это твой шанс. А теперь слушай, - он кивнул на административное крыло. - Иногда из его кабинета доносится короткий, резкий звон. Как маленький медный колокольчик. Большинство детей не обращают на него внимания, принимая за случайный шум. Но это не случайность. Это сигнал. Он вызывает к себе Брока. С этого момента у тебя есть минута, чтобы исчезнуть со двора, потому что Брок выйдет злой.

     Он перевёл взгляд на тёмный силуэт надзирателя, медленно обходившего периметр.

     - Вон тот, с перебитым носом, - кивнул Ирвуд вниз. - Он всегда чешет ухо перед тем, как свернуть за угол. Это значит, он пойдёт в обход, к прачечной. У тебя есть три секунды, чтобы спрятаться за бочками. Не четыре. Три. А тот, что хромает, всегда идёт прямо, к кухне. Его хромота - это твой компас. Его речь была обрывистой, лишённой всякой риторики. Это были не советы. Это были законы. Жестокие, конкретные, выученные ценой боли и голода.

     - Щуплый смотрит на левое плечо перед тем, как ударить правой. Всегда. Это его привычка. Он думает, что обманывает. Но он просто предсказуем. А его дружок, тот, что толстый, всегда облизывает губы, когда врёт. Запомни это. Это важнее твоих рун.

     Внезапно порыв ветра, пронёсшийся над крышей, сорвал с края небольшой кусок отколовшейся черепицы. С сухим, щёлкающим звуком он полетел вниз и с громким стуком, который в ночной тишине прозвучал как выстрел, ударился о каменные плиты двора.

     Оба мальчика замерли, как мыши под взглядом совы. Внизу, у ворот, силуэт надзирателя с перебитым носом дёрнулся и застыл, поворачивая голову в их сторону. - Кто здесь?! - раздался его грубый, хриплый окрик.

     Ирвуд среагировал мгновенно. Он схватил Вайрэка за шиворот и одним резким движением швырнул его на черепицу за массивный, широкий дымоход. Сам он прижался к камню с другой стороны, превратившись в тень. Вайрэк лежал, не смея дышать, его сердце бешено колотилось о рёбра, отдаваясь в ушах гулкими, паническими ударами. Он слышал тяжёлые, размеренные шаги надзирателя, приближающиеся к их башне.

     Шаги затихли прямо под ними. Надзиратель постоял, вглядываясь в темноту, почесал свой перебитый нос и, что-то проворчав про ветер, развернулся и пошёл дальше по своему маршруту. Опасность миновала.

     Вайрэк выдохнул, чувствуя, как ослабевают сведённые судорогой мышцы. И тут он услышал тихий, сдавленный смешок. Ирвуд, выбравшись из-за дымохода, тихо смеялся, глядя на него. - Вот тебе и ещё один урок, аристократ, - прошептал он, и в его глазах плясали насмешливые огоньки. - Твои руны не научат тебя не дышать.

     Ночь за ночью они встречались на своей холодной, продуваемой ветрами крыше. Каждый раз это было столкновение двух миров, которые пытались и не могли понять друг друга. Сначала наступало время Вайрэка. В тишине, нарушаемой лишь шелестом ветра, он, как заправский наставник, чертил руны на пыльной каменной черепице, терпеливо объясняя их звуки и формы. Он чувствовал, как с каждой выведенной линией к нему возвращается частичка его старого мира, его уверенности. Это была его территория, его сила. Он был не просто мальчишкой в серой робе, а хранителем древнего знания, наследником культуры, и этот факт давал ему иллюзию контроля над хаосом, в который превратилась его жизнь.

     Затем наступало время Ирвуда. Он без всякой церемонии грубо стирал ногой хрупкие символы чести и благородства, и крыша превращалась в его учебную комнату, а весь приют внизу - в учебное пособие. Он учил Вайрэка читать другой язык - язык теней, язык тела, язык выживания. Он заставлял его часами лежать на холодном камне, наблюдая за двором внизу, пока Вайрэк, напрягая зрение до боли в глазах, не начинал без подсказок замечать, как меняется походка надзирателя, когда тот устал, или в столовой, как подрагивает рука у одного из приспешников Щуплого, когда тот собирается солгать. Это была жестокая, но жизненно необходимая наука, в которой не было места философии, только голые, уродливые факты.

     Но чем дальше они продвигались, тем яснее становилась проблема. Урок Вайрэка зашёл в тупик. Он был стеной, о которую разбивались все его усилия, и эта стена была выстроена из полного, абсолютного непонимания.

     Он сидел на корточках, в сотый раз выводя на камне руну 'К'. - Смотри, - говорил он, и в его голосе нарастало плохо скрываемое раздражение, смешанное с отчаянием. - Это 'К'. Звучит как 'кх'. Как камень, который треснул. Повтори. Ирвуд хмурился, его губы беззвучно шевелились. Он смотрел на руну, как на змею, пытаясь угадать её природу, запомнить её изгибы, но она ускользала, рассыпалась на бессмысленные черточки в его сознании. - Ка, - наконец выдавил он. - Нет! Не 'ка'! Просто 'кх'! - Вайрэк резко, с силой провёл осколком по камню, оставляя глубокую царапину. - Как можно не понимать? Это же очевидно! Звук 'А', руна 'А'. Звук 'К', руна 'К'. Что тут сложного?

     Он видел, как темнеет лицо Ирвуда, как сжимаются его кулаки до побелевших костяшек. Он видел, как в его глазах вспыхивает знакомый, злой огонёк унижения. Ирвуд, который был королём внизу, здесь, перед лицом этих непонятных закорючек, чувствовал себя тупым, беспомощным ребёнком. И это его бесило. Он привык быть самым хитрым, самым быстрым, тем, кто видит мир на три шага вперёд. А здесь он был отстающим учеником, и это уязвляло его гордость до глубины души, заставляя чувствовать себя таким же беспомощным, как в тот день у позорного столба. Он привык, что мир - это набор простых, жестоких правил: бей или беги, обмани или умри. Любую проблему можно было решить силой, скоростью или хитростью. А здесь... здесь были другие правила. Тихие, непонятные, написанные на пыльном камне. Они не поддавались ни одному из его талантов. Он не мог их запугать, не мог обмануть. И от этого бессилия, от невозможности применить свою звериную натуру, в нём закипала слепая, животная ярость.

     - Твои закорючки - глупость! - вдруг огрызнулся Ирвуд, вскакивая на ноги. - Какая разница, 'ка' или 'кх', если надзиратель с дубинкой идёт?! - Разница в том, что руны - это знание, а не просто звуки! - вспылил в ответ Вайрэк, тоже поднимаясь. Аристократическое раздражение, которое он так долго сдерживал, прорвалось наружу. - Это то, что отличает нас от животных! Но тебе, видимо, этого не понять! - Ах, не понять?! - Ирвуд шагнул к нему, его глаза опасно сузились. - Зато я понимаю, что твои красивые руны не помешали Щуплому и его шакалам избивать тебя ногами! Где была твоя 'сила', аристократ?

     Слово 'аристократ' прозвучало как пощёчина. Вайрэк отшатнулся, словно его ударили. - По крайней мере, я не дикарь, который умеет только прятаться и воровать! - выплюнул он, и слова были полны яда. - А что толку от твоей чести?! - взревел Ирвуд, и его ярость, до этого кипевшая внутри, вырвалась наружу. - Где была честь твоего отца в том переулке?! Его красивые манеры не спасли его от ножа!

     Это было последней каплей. Упоминание отца, произнесённое с такой жестокой, уличной прямотой, сорвало с Вайрэка тонкую плёнку цивилизованности. Ярость, чистая и белая, ослепила его. Он бросился вперёд, выбрасывая кулак, целясь Ирвуду в лицо. Удар был быстрым, отточенным сотнями часов тренировок.

     Но он ударил в пустоту.

     Ирвуд не отступил и не поставил блок. Он просто исчез. Одним плавным, почти звериным движением он ушёл с линии атаки, одновременно подставив ногу. Вайрэк, пролетев по инерции вперёд, споткнулся и с криком рухнул на жёсткие черепичные плитки. Прежде чем он успел пошевелиться, Ирвуд уже сидел у него на спине, одной рукой выламывая ему руку за спину, а другой прижимая его лицо к холодной, грязной крыше.

     - Я ведь не только хитростью умею, аристократ, - прошипел он ему прямо в ухо, и его голос был спокоен, но в этом спокойствии таилась смертельная угроза. - Твои приёмы красивы. Но они для поединков. А я дерусь, чтобы выжить. Разница понятна?

     Вайрэк лежал, распластанный на крыше, чувствуя боль в выкрученном суставе и острое, режущее унижение. Он проиграл. Не просто проиграл - он был повержен легко, почти играючи. Его сила, его навыки, его честь - всё это оказалось бесполезным против грубой, эффективной правды улицы.

     Ирвуд отпустил его и отступил на шаг. Он не извинялся. Он просто констатировал факт.

     Вайрэк медленно поднялся. Ярость ушла, оставив после себя лишь холодную, звенящую пустоту и горький привкус поражения. Он посмотрел на Ирвуда, и впервые видел не дикаря, а представителя другого, более жестокого и эффективного мира. И в этот момент его осенило. Он анализировал проблему уже не как обиженный ребёнок, а как стратег, только что проигравший битву. 'Вывод: я не могу победить его на его поле. Он всегда будет быстрее и жёстче. Значит, нужно не менять правила его игры, а заставить его играть в мою. Перенести войну туда, где моё оружие - ум и знания - будет иметь значение'.

     - Так не пойдёт, - сказал Вайрэк тихо, стирая с губы кровь. - Нам нужен инструмент. Настоящий. Нам нужна книга.

     Ирвуд, который ожидал чего угодно - слёз, угроз, новой драки, - на мгновение опешил. А потом расхохотался. Громко, грубо, без всякого веселья. - Книга? - прохрипел он. - После всего этого - ты снова о своих закорючках? И где мы её возьмём? Попросим у Феодора?

     Вайрэк не улыбнулся. Он смотрел на Ирвуда, и в его глазах, отражавших тусклый свет далёких фонарей, Ирвуд впервые увидел не отчаяние или гордость, а холодный, расчётливый блеск хищника, нашедшего след. - Мы её украдём, - сказал Вайрэк. - Из его кабинета.

     Идея была настолько дикой, настолько самоубийственной, что Ирвуд на мгновение перестал смеяться. Рисковать всем - карцером, побоями, может, и чем похуже - ради бумаги с закорючками? Это было за гранью его понимания. Но Вайрэк, видя его сомнение, сменил язык. Он перестал быть учителем. Он стал стратегом. - Это не просто бумага, - сказал он, и его голос стал низким и убедительным. - Это карта. Это оружие. Точно такое же, как твоё знание о привычках надзирателя с перебитым носом. Только мощнее. Представь, что ты сможешь читать приказы на доске раньше всех. Знать, кого отправят на работы. Знать, когда будет следующая проверка. Это - власть. Настоящая.

     Этот аргумент попал в цель. Ирвуд замолчал. Слово 'оружие' он понимал. Слово 'власть' он понимал ещё лучше. Он посмотрел на Вайрэка по-новому. Аристократ предлагал ему не просто научиться читать. Он предлагал ему овладеть новым видом силы. Ирвуд перестал видеть в нём сломанный клинок. Он увидел игрока. Такого же, как он сам, только игравшего в другую игру - с буквами вместо ножей и планами вместо кулаков. И этот игрок только что предложил объединить их доски, их фигуры, их правила. Предложил стать сильнее, используя то, что Ирвуд всегда презирал. Аристократ оказался не просто умён. Он был опасен. И это Ирвуду нравилось.

     Азартный, опасный огонёк загорелся в его глазах, вытесняя злость и унижение. Он перестал думать о риске. Он начал думать о плане. Его разум, привыкший просчитывать траектории брошенного камня и маршруты отхода, теперь с лихорадочной скоростью просчитывал новую, куда более сложную задачу. Это было не просто воровство. Это была операция, требующая расчёта, времени и идеального исполнения. Впервые за долгое время он почувствовал, как его мозг, отточенный годами выживания, заработал на полную мощь, упиваясь сложностью задачи. Вайрэк, видя эту перемену, нажал сильнее, переходя от общей идеи к конкретике.

     - Когда его кабинет пуст? Когда он уходит? Кто-нибудь охраняет коридор ночью?

     - Кабинет Феодора... - прошептал Ирвуд, и его лицо преобразилось, стало сосредоточенным, хищным. Он полностью погрузился в свою стихию, в мир теней и расчёта. - Он уходит после вечернего колокола. Всегда. Ключ у него на поясе, но второй есть у Брока. Коридор ночью пуст, но... - он на мгновение замолчал, вспоминая детали, - ...замок у него старый, альтэрийской работы, пять штифтов. Сложный. Мне такой вскрывать не доводилось, но я видел похожие у скупщиков краденого. Нужен правильный инструмент. Просто гвоздём не возьмёшь. И одна доска в полу перед самой дверью скрипит, как раненая лиса. Наступишь - и вся стража сбежится. Её нужно обойти.

     Он говорил уже не как мальчишка, а как опытный взломщик, оценивающий сложность работы. Вайрэк слушал, и в его душе росло странное, тёмное восхищение. Он видел перед собой не дикаря, а мастера, эксперта в своём жестоком, но эффективном искусстве.

     - И последнее, - добавил Ирвуд, его голос стал ещё тише. - Нам нужно отвлечение. Громкое. Очень громкое. Такое, чтобы все надзиратели, включая Брока, сбежались в другое крыло.

     - Драка, - тут же предложил Вайрэк, вспоминая хаос в спальне.

     - Слишком просто, - отрезал Ирвуд. - Драку разгонят за минуту. Нужен шум, который не прекратится сразу. Что-то, что заставит их паниковать.

     Они замолчали, глядя друг на друга. Их союз, только что треснувший от ссоры, теперь скреплялся общей, опасной целью. Они сбились в густой тени массивного дымохода, и их тихий, возбуждённый шёпот смешивался с воем ветра. Два сломанных мальчишки на холодной крыше приюта, глядя на далёкие огни чужой, сытой жизни, начали разрабатывать свой первый совместный, опасный план. План, который мог либо поднять их наверх, либо сбросить в самую тёмную яму этого серого, безжалостного мира.

     Холод и сырость ночной крыши пробирали до костей. Ветер, завывавший в широком дымоходе, приносил с собой запах мокрого камня и далёкого, едва уловимого угольного дыма со стороны городских кварталов. Мелкий, пронизывающий дождь периода 'Дождестой' начал накрапывать с упрямой монотонностью, заставляя их сбиться теснее под широкий каменный козырёк массивного дымохода - единственное место на всей крыше, дававшее хоть какое-то укрытие от непогоды. Капли шипели на ещё тёплых камнях, собирались в маленькие ручейки и стекали по покатой каменной черепице вниз, в темноту.

     Вайрэк сидел на корточках, сосредоточенно выводя план на плоской каменной черепичной плитке, где вековая сажа и пыль, смоченные первыми каплями дождя, превратились в податливую для черчения поверхность. Острый осколок сланца в его пальцах двигался с почти каллиграфической точностью, оставляя на камне тонкие, белые линии. Он чертил с врождённым пренебрежением к грязи, словно это был лист дорогого пергамента в тишине отцовской библиотеки. Вот коридор, вот поворот, вот кабинет Феодора.

     - Не так, - раздался тихий, хриплый голос Ирвуда.

     Он подался вперёд, и его тень накрыла хрупкую схему. Он грубо, грязным указательным пальцем стёр аккуратную линию, которую только что вывел Вайрэк, и провёл новую - короче, прямее и опаснее.

     - Твой путь слишком длинный, - продолжил он, не поднимая головы. - Пока мы доберёмся, надзиратель уже сделает круг и вернётся. У нас нет столько времени. Он всегда сворачивает у лестницы. Но вот тут, - палец ткнул в пустое пространство у стены, - слепая зона. Он её не видит. Идти нужно здесь.

     Вайрэк на мгновение поморщился от этого варварства, от грязи, размазанной по его безупречному чертежу. Но он молча кивнул, принимая правку. Он подавил в себе брезгливость. Прагматизм, холодный и острый, как осколок сланца в его руке, был сейчас важнее.

      'Он не знает законов геральдики, но язык теней для него - родной, - с холодным, отстранённым восхищением подумал Вайрэк, внося исправления. - Он - идеальное оружие. Грубое, но эффективное. И сегодня я направлю его на цель'.

     Он поднял глаза на Ирвуда. В тусклом свете, пробивавшемся из-за туч, его лицо казалось высеченным из камня, диким и незнакомым. Внезапно, острой, режущей болью, в памяти вспыхнула их ссора. Лицо Ирвуда, искажённое яростью, на мгновение слилось с тем самым воспоминанием - с той же волчьей яростью, что исказила лицо убийцы его матери. Вайрэк до боли сжал кулаки, ногти впились в ладони. Он заставил себя снова опустить взгляд на план, прячась в его строгих, логичных линиях от боли и воспоминаний.

     - Моя задача - шум, - произнёс он, и его голос прозвучал ровно и холодно. - Твоя - дверь.

     - Понял, - так же коротко ответил Ирвуд.

     Они разделились без лишних слов. Не было ни ободряющего взгляда, ни жеста поддержки - только холодное, молчаливое понимание двух сообщников, где каждый чётко знал свою роль. Прежней дружбы не осталось, её место занял расчёт, и в этом новом союзе не было места сантиментам.

     План, обсуждавшийся на крыше, в холодной реальности коридоров обрёл плоть и вес. Ирвуд, как более опытный, взял на себя главную и самую опасную часть - замок на двери кабинета. Вайрэку досталась задача не менее рискованная: пересечь открытый двор, проникнуть в прачечную и создать отвлекающий шум.

     - Слушай внимательно, - прошептал Ирвуд, когда они замерли в густой тени у выхода во двор. Его голос был коротким и деловым, но Вайрэк уловил в нём новые, непривычные нотки напряжения. - Услышишь совиный ух - создавай шум. Сразу после этого прячься в тени вон того контрфорса, как на плане. Жди, пока надзиратель пробежит мимо, и сразу ко мне. У тебя будет всего несколько ударов сердца. Не мешкай.

     Вайрэк молча кивнул, чувствуя, как внутри всё сжимается в ледяной комок. Это было его первое настоящее 'полевое' задание.

      'Идиот, - с тревогой подумал Ирвуд, глядя на прямую, напряжённую спину аристократа. - Он двигается как лорд на балу. Если его поймают - провалится всё. Но другого пути нет... Он должен справиться. От него зависит всё'.

     Он смотрел, как аристократ уходит в ночь - его самое ценное и самое хрупкое оружие. Внутри неприятно засосало. Ирвуд прижался к стене, превратившись в тень, и стал ждать, вслушиваясь в ночные звуки.

     Вайрэк сделал глубокий вдох и шагнул из тени под холодные капли дождя. Двор приюта, немощёный и разбитый сотнями ног, за долгие седмицы 'Дождестоя' превратился в сплошное месиво. Земля больше не впитывала влагу, и даже мелкий, моросящий дождь поддерживал её в состоянии вечной сырости. Ноги тут же увязли в липкой, холодной грязи, а в тёмных, невысыхающих лужах, покрытых рябью от капель, зловеще отражался далёкий, колеблющийся свет единственного факела у ворот. Каждый порыв ветра, завывавший в трубах, заставлял его вздрагивать. Он бежал, пригибаясь, перебегая от одной тени к другой, и стук его собственного сердца в ушах казался оглушительно громким.

     Дверь прачечной поддалась легко. Он проскользнул внутрь, в душный, влажный мрак. Воздух здесь был густым, пах сыростью, едкой щёлочью и затхлым духом седмицами не стиранного белья. Вдоль стен, словно гробы, стояли ряды огромных деревянных корыт. В дальнем углу, тускло поблёскивая в темноте, громоздилась гора медных тазов.

     И тут он услышал. Тихий, протяжный ух совы, донёсшийся со стороны главного корпуса. Сигнал.

     Он бросился к тазам. Схватив самый большой, он со всей силы швырнул его на каменный пол. Оглушительный, дребезжащий, металлический грохот взорвал ночную тишину. Не теряя ни мгновения, Вайрэк выскользнул обратно во двор и метнулся к спасительной тени каменного контрфорса, о котором говорил Ирвуд. Он успел забиться в неё, прижавшись к холодному, мокрому камню и затаив дыхание, за секунду до того, как из главного корпуса выбежал разъярённый надзиратель. Вайрэк видел, как тот, грязно ругаясь, пробежал мимо него и скрылся в дверях прачечной. Путь был свободен. Вайрэк дождался, пока топот надзирателя стихнет внутри, и, не теряя больше ни секунды, выскользнул из тени и бросился через двор к главному корпусу, где его уже ждал Ирвуд.

     Ирвуд, замерший в дальнем конце каменного коридора главного корпуса, тоже услышал его. Оглушительный для Вайрэка грохот, пробившись через двор и толстые стены приюта, донёсся до него лишь глухим, далёким эхом - но это был тот самый сигнал, которого он ждал. Знак, что путь свободен. Он выждал, пока мимо него, грязно ругаясь, протопал к прачечной единственный ночной надзиратель, и шагнул к заветной двери.

     Они замерли у двери кабинета, превратившись в две тени в густом, неподвижном мраке коридора. Тишина здесь была другой - не пустой, а тяжёлой, давящей, пропитанной запахом старой бумажной пыли, власти и застарелого, въевшегося запаха отчаяния. Вайрэк стоял чуть позади, его сердце глухо стучало о рёбра, отдаваясь в ушах. Он был стратегом, отдавшим приказ. Теперь наступало время исполнителя.

     Ирвуд шагнул вперёд. Он двигался беззвучно, его деревянные клоги не издавали ни единого скрипа на каменном полу. Он жестом показал Вайрэку на одну из половиц прямо перед дверью - тёмную, рассохшуюся, ту самую, о которой он говорил на крыше. Они осторожно, на цыпочках, обошли её.

     Ирвуд опустился на колени перед замком. Это был его мир. Его стихия. Холодный, пахнущий ржавчиной металл, тёмное дерево и тени. Он достал свой инструмент - согнутый гвоздь, который в его мозолистых, привыкших к грубой работе пальцах казался продолжением его собственной воли.

      'Там, в мире закорючек на доске, я был никем, - пронеслось в его голове, пока он осторожно вставлял кончик гвоздя в замочную скважину. - Но здесь, в мире металла, дерева и теней, я - мастер. Старый Борг, скупщик краденого, не зря заставлял меня часами возиться с такими замками, платя медяк за каждый открытый альтэрийский штифт. Он называл это 'грамотой пальцев'. Это моя грамота. И сейчас я прочитаю этот замок'.

     Он прижался ухом к холодному, шершавому дереву, закрыв глаза. Весь мир сузился до кончика его импровизированной отмычки и едва уловимых ощущений, которые передавались по ней. Он не ковырялся в замке - он слушал его, чувствовал его нутро, его упрямых, ржавых стражей. Вот первый штифт... лёгкий нажим... тихий, почти неразличимый щелчок, который он скорее почувствовал, чем услышал. Второй... третий... они поддавались легче, словно ленивые, сонные охранники. Четвёртый заупрямился, заскрипев, как зубная боль. Ирвуд не стал давить. Он ослабил нажим, позволил штифту вернуться на место и попробовал снова, под другим углом. Поддался.

     Внезапно где-то в глубине здания раздался сухой, старческий кашель, эхом прокатившийся по каменным стенам.

     Оба мальчика замерли, превратившись в каменные изваяния. Ирвуд мгновенно выдернул гвоздь и вжался в стену, его тело стало одной напряжённой мышцей. Они не дышали, вслушиваясь в тишину, которая теперь казалась оглушительной. Но звук не повторился. Ложная лога. Ирвуд медленно выдохнул, выпуская из лёгких воздух вместе с напряжением, и снова вернулся к работе. Пятый, последний штифт. Он был самым тугим, самым упрямым, сердцем этой маленькой крепости. Ирвуд слегка повернул гвоздь, нащупывая нужный угол, и надавил. Секунда, другая...

     Раздался тихий, маслянистый щелчок, который в оглушительной тишине коридора прозвучал как выстрел.

     Замок поддался. Ирвуд медленно выдохнул, позволяя напряжению покинуть тело. На его губах промелькнула тень усмешки. Он победил.

     Они проскользнули внутрь, и Вайрэк тут же почувствовал, как его окутывает атмосфера этого места. Воздух в кабинете был спёртым, пах старой бумагой, высохшими чернилами и дешёвым, горьким табаком - запахом окончательных, не подлежащих обжалованию приговоров, который пропитал тяжёлые бархатные шторы и застыл в неподвижном, спёртом воздухе. На стене висела огромная, детально прорисованная карта Ауриса. Квартал знати был обведён тонкой золотой линией, сияющей даже в тусклом свете, - его мир, его клетка. А там, за стеной, распласталась серая, безликая масса. Вайрэк нашёл глазами то место, где главный корпус приюта примыкал к внешней стене, и посмотрел дальше. Прямо за ней начиналась она - неаккуратная серая клякса, расползшаяся по пергаменту, как пролитые помои. Трущобы.

      'Так вот откуда он... - пронеслась в его голове холодная, отстранённая мысль, лишённая даже тени брезгливости. - Из этой серой язвы на теле города'. Он смотрел на это пятно, и впервые видел не просто место, где живут нищие. Он видел источник силы. Дикой, необузданной, жестокой. Мир, который породил Ирвуда. Карта лгала. Это была не просто клякса. Это был другой мир со своими законами, своей болью и своей правдой, которую такие, как Феодор, предпочитали просто замазать серой краской, чтобы не видеть. Это была карта мира, каким его видел Феодор: мир порядка и мир хаоса, который нужно контролировать.

     Стол Феодора был образцом педантичного порядка. Каждая стопка бумаг была идеально выровнена, каждое перо лежало параллельно другому. Это было логово паука, который плёл свою серую, удушающую паутину из параграфов и предписаний. А на полках, от пола до потолка, стояла безмолвная армия серых солдат - сотни одинаковых гроссбухов, каждый из которых был надгробием для чьей-то сломанной жизни.

     Ирвуд тут же метнулся к столу и, забыв об осторожности, начал с грохотом выдвигать ящики, шаря в них в поисках монет или чего-нибудь ценного. Шум бумаг заставил Вайрэка вздрогнуть. Но он не двигался. Он не искал - он знал, за чем пришёл. Его взгляд, холодный и целенаправленный, скользнул по стопкам бумаг и нашёл его. Личный гроссбух Феодора. Он лежал сбоку, отдельно от остальных, толстый, в переплёте из серой, потёртой кожи.

     В тот миг, когда его пальцы коснулись холодного, шершавого переплёта, по его телу прошла странная, пьянящая дрожь, словно ледяной разряд пробежал по руке прямо в сердце. И в голове, перекрывая все остальные мысли, прозвучала одна, соблазнительная в своей простоте.

      'Не просто знать. Контролировать. Судить. Уничтожить'.

     Мысль была холодной, острой и пришла с такой силой, что у него на мгновение перехватило дыхание. Она казалась ему самой правильной и самой чистой мыслью за всю его жизнь. Он не стал её анализировать, списав на азарт и возбуждение от опасности. Но где-то в глубине души он почувствовал, как эта тёмная, ядовитая мысль пускает первые, сладкие корни.

     Он сунул гроссбух под робу, прижав его к себе. Это было не просто знание. Это было оружие. Ирвуд, так ничего и не найдя в ящиках, разочарованно выпрямился, его плечи поникли. И тут взгляд Вайрэка упал на нижнюю полку стеллажа. Там, заваленный скучными отчётами о поставках зерна, лежал ещё один фолиант. Старый, в переплёте из потрескавшейся, тёмной кожи, без всяких надписей.

     Он колебался лишь мгновение.

      'Это для него, - оправдал он себя, его мысль была быстрой и прагматичной. - Чтобы он стал полезнее. Чтобы он лучше учился'.

     Он шагнул к полке и вытащил книгу. Она была тяжёлой, пахла пылью и приключениями. Он перевернул её. На обложке тускло блеснули стёртые золотые буквы: 'Легенды Войн Теней'.

     - Есть, - прошептал он, обращаясь к Ирвуду. В его голосе прозвучали нотки триумфа, которые он сам от себя не ожидал.

     Они выбрались обратно на крышу, и на одно короткое, пьянящее мгновение Вайрэк почувствовал себя победителем. Они сделали это. Проникли в самое сердце системы, в логово паука, и вышли оттуда с его главным оружием. Воздух, даже влажный и холодный, казался пьянящим глотком свободы после спёртой атмосферы кабинета.

     Но их триумф длился недолго.

     Словно само небо решило, что их удача была слишком велика, мелкий, моросящий дождь внезапно превратился в настоящий ливень, достойный своего имени - Дождестой. Ветер, до этого лишь завывавший в трубах, теперь ударил с яростью дикого зверя, швыряя в лицо ледяные, хлещущие струи. Крыша, их тайное убежище, в одно мгновение превратилась в смертельную ловушку.

     - Книги! - выкрикнул Вайрэк, и его голос утонул в оглушительном шуме дождя.

     Кровь отхлынула от лица Вайрэка. Он инстинктивно прижал драгоценную добычу к груди, пытаясь укрыть её своей худой серой робой, но это было бесполезно. Грубая ткань мгновенно намокла, и он почувствовал, как влага просачивается сквозь неё, угрожая превратить бесценные страницы в размокшую кашу. Его движения стали суетливыми, отчаянными. Он пытался найти укрытие под козырьком дымохода, но ветер забивал воду и туда.

      'Перехитрить смотрителя, чтобы проиграть небу? - пронеслась в его голове паническая, полная горькой иронии мысль. - Пройти мимо надзирателей, чтобы утопить наше оружие в грязной луже?!'

     Он смотрел, как чернила на первой странице гроссбуха начинают расплываться, и чувствовал, как его триумф превращается в прах.

     Ирвуд, увидев панику Вайрэка, не стал тратить время на слова. Он действовал. Его взгляд метнулся по крыше, ища спасение, и нашёл его - старое, забитое досками чердачное окно под самым коньком крыши. Он схватил Вайрэка за руку и потащил за собой по скользкой каменной черепице.

     Добравшись до окна, он выхватил свой обломок ножа. Работая им как рычагом, с силой, рождённой отчаянием, он поддел одну из прогнивших досок. Раздался громкий, протестующий треск, и доска оторвалась. Они протиснулись в узкий проём и рухнули вниз, на что-то мягкое и пыльное.

     Они оказались на чердаке. Воздух здесь был сухим, пах старым деревом, вековой пылью и мышами. Ирвуд, осматриваясь, вдруг замер и присел на корточки, указывая на пол. В пыли, у самой стены, стояла маленькая глиняная миска с засохшими остатками молока.

     - Крыс подкармливают, что ли? - прошептал он с презрением. Вайрэк лишь пожал плечами, слишком поглощённый эйфорией от успешной кражи, чтобы придать этому значение.

     Ирвуд, не теряя времени, достал из кармана огниво и короткий огарок свечи, который он припас заранее. Через мгновение по пляшущим теням разлился тёплый, живой свет.

     - Давай сюда, - прошептал он, и они, сбившись в кучу у свечи, разложили на сухом, пыльном полу свою добычу.

     Вайрэк первым делом схватил гроссбух. Он осторожно промокнул мокрую обложку полой своей робы и с благоговением открыл его.

     - Вот наше оружие, - прошептал он, и в его голосе прозвучали новые, пугающие нотки холодной уверенности. Это был уже не голос испуганного мальчика. - Здесь записаны все его грязные дела. Я прочту это. И мы будем знать всё.

     Ирвуд смотрел на ровные, непонятные строчки, на столбцы цифр, и до него впервые дошла истинная, осязаемая ценность грамотности. Это была не просто забава аристократов. Это была сила.

     Затем Вайрэк, словно в качестве награды, отодвинул гроссбух и положил перед Ирвудом вторую книгу. 'Легенды Войн Теней'.

     Ирвуд осторожно, почти боязливо, коснулся потрескавшегося кожаного переплёта. Он открыл книгу на первой странице. И замер.

     Там, в тёплом, колеблющемся свете свечи, была изображена старая, пожелтевшая карта Темаркана. С реками, похожими на синие вены. С горами, похожими на морщины на лице старика. С лесами, похожими на тёмные, неизведанные пятна.

     Он смотрел на карту, и его лицо, освещённое снизу тёплым светом, преобразилось. В его глазах, до этого всегда настороженных, злых или расчётливых, теперь горел чистый, почти забытый огонь. Это была не просто алчность. Это была тоска по простору. Тоска крови по родным снегам, о которых он не помнил, но которые звали его с этого пожелтевшего пергамента. Мечта о сокровищах была лишь предлогом. На самом деле это была мечта о другой, свободной жизни.

     Внезапно тишину чердака прорезал резкий, сухой скрежет.

     Оба мальчика замерли, как мыши под взглядом совы. Скрежет повторился, громче, настойчивее. Это был звук старого, ржавого засова на двери чердака - той, что вела не на крышу, а внутрь приюта. Кто-то снаружи пытался её открыть.

     Их взгляды встретились над пламенем свечи, и в глазах, ещё секунду назад горевших триумфом и мечтой, теперь отражался один и тот же первобытный ужас.

     Дверь со стоном начала медленно отворяться.

     Резкий, протяжный скрип старых, ржавых петель прорезал монотонный шум бури. Он был чужеродным, неправильным - звук, которого здесь, в их тайном, изолированном от всего мира убежище, быть не должно.

      'Шум. Опасность. Погасить. Спрятаться'.

     Мысли в голове Ирвуда вспыхнули не словами, а серией коротких, звериных команд. Его тело среагировало раньше, чем разум успел испугаться. Одним резким, отточенным движением он накрыл пламя свечи ладонью. Острая, короткая боль обожгла кожу, в нос ударил резкий запах жжёного фитиля и собственной палёной плоти, но он даже не поморщился. Вторая рука мёртвой хваткой вцепилась в грубую ткань робы Вайрэка, с силой дёргая его за собой, в самый тёмный угол чердака, за шаткую, пахнущую вековой пылью гору сломанных нар. Они замерли, превратившись в часть пыльной, неподвижной темноты, и даже вой ветра в дымоходе, казалось, затих в ожидании.

     Дверь со стоном отворилась, и в прямоугольнике чуть менее густого мрака появился маленький, худенький силуэт. Он проскользнул внутрь, плотно прикрыв за собой тяжёлую дверь, и на мгновение замер, прислушиваясь к шуму дождя и собственному дыханию. В руках незваный гость держал глиняную миску, в которой что-то тускло белело.

     - Кис-кис... иди сюда... я принесла...

     Шёпот был тихим, почти неразличимым, но в мёртвой тишине чердака он прозвучал жутко и неуместно, заставив Вайрэка вздрогнуть. Ирвуд лишь сильнее сжал кулаки. Девочка. Маленькая. Одна. Но любая случайность здесь была смертельной.

     Кошка, напуганная их запахом и внезапным движением, не появилась. Девочка, обеспокоенно нахмурившись, поставила миску на пол у самой двери.

     - Кис-кис? - позвала она снова, чуть громче.

     Тишина. Девочка, решив, что её подруга спряталась в своём обычном месте, опустилась на четвереньки и полезла в темноту. Прямо на них.

     Ирвуд видел, как маленькая, хрупкая фигурка, похожая на паучка, ползёт в их угол. Он не успел ничего сделать. Её рука, шарившая в пыльной темноте, наткнулась на его ногу.

     Девочка замерла. Её глаза, уже привыкшие к темноте, расширились от ужаса, когда она различила два смутных, неподвижных силуэта. Она открыла рот, чтобы закричать.

     Ирвуд среагировал с молниеносной, уличной скоростью. Он не ударил. Он выбросил руку вперёд, и его грубая, мозолистая ладонь накрыла её маленькое, детское лицо, зажимая крик в самом его зародыше. Другой рукой он прижал её дрожащее тельце к себе, чувствуя, как бешено колотится её сердце.

     - Тихо! - прошипел он ей прямо в ухо. - Мы не тронем тебя! Только молчи!

     Вайрэк оцепенел. Мир снова сжался до одной точки, до одной мысли, пульсирующей в висках ледяным молотом: 'Один крик - и всё кончено. Нас найдут. Книги отберут. Меня - обратно в карцер, только на этот раз они не остановятся'. Он смотрел, как Ирвуд держит перепуганную, дрожащую девочку, и его собственная судьба, его хрупкая, только что обретённая надежда, целиком и полностью зависела от этого оборванца и этого маленького, испуганного ребёнка.

     Ирвуд медленно, очень медленно, убрал руку от её рта, готовый в любой момент снова её зажать.

     - Не кричи, - повторил он шёпотом. - Мы тоже прячемся.

     Девочка, глядя на них огромными, полными ужаса глазами, судорожно кивнула. Её тело всё ещё сотрясала мелкая дрожь.

     - Вы... вы не расскажете? - пролепетала она, её голос был едва слышен.

     - А ты? - так же шёпотом ответил Ирвуд.

     Они смотрели друг на друга - трое одиноких, сломанных детей, запертых в сером аду приюта. Трое загнанных зверьков, запертых в одной клетке, каждый со своей тайной, каждый со своей смертельной уязвимостью. Воздух в углу стал плотным, тяжёлым от их беззвучного противостояния. Девочка перестала вырываться, но её тело было напряжено, как натянутая тетива, а в огромных, тёмных глазах застыл не только страх, но и упрямая, оценивающая мысль. Ирвуд нахмурился. Это была не покорность жертвы. Но и не вызов хищника. Что-то другое. Крепкое. Упрямое. Он почувствовал это нутром: она будет молчать до конца. Не из-за него. Из-за своей тайны.

     Ирвуд чувствовал, как её маленькое тело сотрясает мелкая, отчаянная дрожь. Он понимал, что одно неверное движение, один слишком резкий вдох с её стороны - и крик пронзит тишину чердака, приведя сюда надзирателей. Он ослабил хватку, которой прижимал её к себе, но не отпустил окончательно.

     - Мы не причиним тебе вреда, - прошипел он, и его шёпот был похож на змеиное шипение. - Но если закричишь...

     Он не закончил. Угроза повисла в воздухе, более весомая, чем любые слова.

     Вайрэк, видя, что грубая сила лишь усиливает её ужас, подался вперёд, в полосу тусклого света.

     Он прав, - сказал он. Его голос, тихий и ровный, с чистыми, правильными гласными, которым его учили годами, прозвучал в темноте чужеродно, как звук клавесина на скотном дворе. - Мы просто прячемся. Как и ты.

     Девочка перевела на него взгляд. Она смотрела на его лицо, на синяки, на чистую, хоть и помятую, робу. Она видела в нём не такого же оборванца, как Ирвуд. Она видела другого. И это, почему-то, пугало её ещё больше.

     И в этот момент, нарушая хрупкое равновесие их противостояния, из-за груды старых балок бесшумно, как сгусток самой темноты, появилась угольно-чёрная кошка. Она не подошла к ним. Она замерла в нескольких шагах, её зелёные глаза, как два холодных огонька, изучали напряжённую сцену.

     Девочка, увидев её, издала тихий, сдавленный всхлип. Это был не звук страха. Это был звук отчаяния. Теперь её тайна была раскрыта.

     Ирвуд всё понял в одно мгновение. Его уличный, хищный ум мгновенно просчитал новую расстановку сил. Это была не просто девочка. Это была девочка с секретом. А секрет - это лучший рычаг.

     Он медленно, демонстративно убрал руку.

     - Твоя, - кивнул он на кошку. Это был не вопрос.

     Девочка судорожно кивнула, не сводя с него испуганных глаз.

     - Мы никому не скажем про неё, - сказал Ирвуд, и его голос был уже не угрожающим, а деловым. - А ты... не видела нас здесь. Никогда.

     Он посмотрел на Вайрэка, потом снова на девочку.

     - И про книги тоже не видела.

     Девочка снова кивнула, быстрее, отчаяннее. Кошка, словно почувствовав, что опасность миновала, подошла и ткнулась головой в её руку. Девочка облегчённо выдохнула, но не расслабилась. Она опустилась на пол и прижала к себе свою единственную подругу, как щит.

     Тишину нарушил тихий, почти вежливый голос Вайрэка.

     - Как тебя зовут?

     Девочка вздрогнула, испуганно посмотрев на него. Она колебалась, её взгляд метнулся к Ирвуду, словно ища разрешения. Тот лишь едва заметно кивнул.

     - Лэя, - прошептала она, и её голос был тихим, как шорох сухого листа.

     Имя, произнесённое в напряжённой тишине, повисло в воздухе, окончательно меняя расстановку сил. Это был не просто звук, а акт доверия, пусть и вырванного под угрозой. Ирвуд, чей уличный ум работал быстро и холодно, мгновенно оценил ситуацию. Теперь эта девочка, Лэя, была связана с ними не только страхом, но и общей тайной. Прогонять её сейчас было бы глупо и опасно. Он медленно, почти нехотя, кивнул в сторону свечи. Этот жест, лишённый всякой теплоты, но и открытой враждебности, был не приглашением, а скорее приказом остаться.

     - Садись. Только тихо.

     Лэя, всё ещё крепко прижимая к себе кошку, как единственное тёплое и живое, что было в её мире, осторожно, на цыпочках, подошла и села рядом с ними, завороженно глядя на раскрытую книгу. Ирвуд снова зажёг свечу, и их маленький, тайный мирок, выхваченный из темноты дрожащим пламенем, снова обрёл очертания.

     Вайрэк окинул взглядом это странное, нелепое собрание - аристократ, дикарь и тихая девочка с кошкой, сбившиеся в кучку на пыльном чердаке. Он был здесь единственным, кто владел ключом к другому миру - миру букв и историй. Это пьянящее чувство власти, смешанное с ответственностью, заставило его расправить плечи. Он открыл 'Легенды Войн Теней'.

     Он видел, как Ирвуд, забыв о своей роли вожака, подался вперёд, его глаза, обычно холодные и расчётливые, теперь горели жадным, почти детским любопытством. Лэя, нежно поглаживая кошку, которая громко замурчала, устроившись у неё на коленях, смотрела на Вайрэка с благоговением, как на настоящего волшебника, способного оживлять мёртвые знаки на пожелтевших страницах.

     Голос Вайрэка, поначалу тихий и неуверенный, окреп, набирая силу с каждой строкой, и полился в тишину чердака, перекрывая шум дождя за стеной.

     'В те тёмные времена, что зовутся Войнами Теней, когда Катаклизм ещё кровоточил свежей раной на теле мира, а обретённая магия была не даром, а проклятием, сжигавшим души слабых, поднялся тиран, чьё имя шёпотом произносили даже в самых дальних уголках Темаркана. Звали его Моргрилан Пожиратель Душ. Он возвёл свою тёмную, приземистую цитадель не на неприступных скалах, а в самом сердце гниющих, непроходимых болот Гронделя, ибо сама земля там была отравлена отчаянием и болью. Его магия была магией увядания; она не убивала огнём, а высасывала саму жизнь. Там, где он проходил, трава чернела, а люди теряли волю к жизни, превращаясь в безмолвных, покорных рабов.

     Королевства центральных земель, ослабленные вековой враждой, падали перед ним одно за другим. Его армия не знала поражений, ибо страх, который он сеял, был страшнее любого клинка. И когда казалось, что надежды больше нет, и весь мир вот-вот погрузится в серый, безрадостный сумрак, с Севера пришёл безымянный странник.

     Он явился из ледяных пустошей Айдриса, земли вечной зимы, где выживание - это не право, а ежедневная победа. Он не был воином из армий южан, не носил сияющих доспехов и не клялся в верности королям. Он был охотником, и его доспехами были шрамы, а его единственным законом - выживание. Он был один. Его жизнь была вечной битвой с магическими зверями в краю, где сам воздух был твёрд от мороза. Его молчание было тяжёлым, как ледники на вершинах гор, а решимость - прямой, как полярная стрела.

     Моргрилан в своей гордыне обрушил на мир армию мертвецов, и их ледяное дыхание достигло даже Севера. Не зная усталости и не чувствуя холода, они шли напролом, неся гибель всему живому. Странник отправился на юг не ради славы или золота. Он шёл уничтожить источник болезни, угрожавшей его дому.

     Его путь пролегал через вековечные, полные теней леса Тиходеи, где деревья были так стары, что помнили времена до Катаклизма. Он не искал армий и союзников, ибо его единственным союзником было оружие, которое он нёс в руках - легендарное Небесное Копьё, о котором в этих землях слагали лишь забытые предания.

     Предания гласили, что Небесное Копьё - не просто оружие, а живой дух самой Стужи, заключённый в металле. Оно не выбирает владельца по силе мышц или чистоте крови, но ищет родственную душу. Легенды утверждали, что оно покорится лишь тому, 'чья воля тверже вечной мерзлоты, а дух - яростнее зимней бури'. Многие герои центральных земель, могучие воины и короли, пытались похитить его, но Копьё оставалось холодным и безжизненным в их руках, ибо их сердца не знали истинного холода. Для них лёд был врагом, а Копьё - лишь трофеем. Для северянина же он был самой сутью жизни, и Копьё узнало в нём своего.

     В финальной битве у стен тёмной цитадели в болотах Гронделя странник предстал перед Моргреем. И в глазах его, как гласит легенда, горел холодный огонь зимних звёзд, а голос был подобен треску ледника. Он победил тирана одним ударом, и Небесное Копьё, пронзив чёрное сердце колдуна, очистило мир от его скверны.

     Исполнив свой долг, герой не взял ни золота, ни титулов. Он не ответил ни на один вопрос. Молча, как и пришёл, он повернулся и ушёл обратно на Север, в снега Айдриса, где и он, и Копьё снова исчезли, став для мира лишь красивой, но далёкой легендой.'

     Вайрэк замолчал. Последнее слово повисло в густой тишине чердака, смешиваясь с шумом дождя за стеной. Лэя сидела, не шевелясь, прижимая к себе кошку. Она не смотрела на книгу. Её взгляд был прикован к лицу Вайрэка. В дрожащем свете Вайрэка заметил, как тонкая, растрепавшаяся косичка 'мышиного' цвета упала ей на плечо, и как в её больших, серьёзных глазах цвета осеннего орешника плясали два крошечных, восторженных огонька. Но Ирвуд не слышал ни тишины, ни дождя. Он был оглушён.

     Легенда ударила в него не как сказка, а как воспоминание, вспыхнувшее на уровне крови и костей. Он подался вперёд, не осознавая этого, и пальцы сами сжались в кулаки. 'Айдрис', 'вечная мерзлота', 'воля тверже льда'. Эти образы отозвались в нём чем-то глубоким и почти болезненным. Он не понимал, почему, но история этого безымянного охотника, пришедшего из дикого, холодного края, казалась ему единственной настоящей правдой в этом мире лживых лордов и продажных стражников. Это была не сказка о благородстве, а сага о воле, выкованной в вечной мерзлоте - силе, которую он инстинктивно понимал и уважал. Он не знал, откуда пришло это чувство, но оно было реальным, как боль в костяшках пальцев, - и таким же родным. Это ощущение сбивало с толку, но и притягивало с неодолимой силой.

     К его вечной, глухой ярости на мир и желанию вырваться из нищеты добавилось новое, иррациональное любопытство. Он хотел не просто найти какое-нибудь сокровище. Он хотел дотронуться до этой силы, понять, почему она так странно отзывается в его душе.

     Его взгляд был прикован к карте на первой странице книги. Он подался вперёд, и его грубый, мозолистый палец, не знавший ничего, кроме грязи и холодного металла, ткнул в крошечный, почти незаметный символ спирали, нарисованный от руки в сером массиве гор.

     - Где это? - прохрипел он, и его голос прозвучал глухо и чужеродно.

     Вайрэк, очнувшись от собственного рассказа, свысока посмотрел на палец Ирвуда. В его голосе прозвучала уверенность наставника, объясняющего прописную истину нерадивому ученику.

     - Это Грозовой Хребет. Горы Сартила, - сказал он, с лёгким раздражением в голосе от того, что его оторвали от рассказа. - По крайней мере, так учат в библиотеках. Камень, дикие козы и вечно воюющая мелкая знать. Никаких стратегических ресурсов.

     Но Ирвуд его уже не слушал. Ведомый чистым, животным инстинктом, который никогда его не подводил, он достал из-за пояса свой главный инструмент - заточенный обломок старого клинка без рукояти. Движения его, обычно резкие и грубые, стали на удивление аккуратными, почти хирургическими. Он наклонился над книгой так близко, что его волосы коснулись страницы, и осторожно, кончиком лезвия, поддел самый центр нарисованной спирали.

     Раздался тихий, сухой скрежет.

     Старая, хрупкая бумага поддалась. Кончик ножа зацепил под ней что-то твёрдое.

     Ирвуд замер, а затем, с затаённым дыханием, медленно приподнял вырезанный кружок пергамента. Под ним, в крошечном, не глубже ногтя, вырезанном в толще страницы тайнике, лежало нечто маленькое и тёмное.

     Трое детей и кошка замерли, их взгляды были прикованы к крошечному тайнику. В дрожащем свете свечи их лица были напряжены от удивления. Легенда больше не была просто словами на странице.

     Тишина на чердаке была густой и хрупкой, как старое, потемневшее от времени стекло. За тонкими досками крыши выл ветер, запутавшийся в высоких трубах приюта. Это была ночь периода 'Дождестой', и его протяжный, тоскливый голос, смешанный с монотонным шумом дождя, был единственным звуком, нарушавшим ночной покой. Внутри, в маленьком круге тёплого, дрожащего света от огарка свечи, замерли три фигуры, склонившись над раскрытой книгой, словно над тайным алтарём. Воздух пах вековой пылью, сухим деревом и едва уловимым, горьковатым ароматом догорающего фитиля.

     Ирвуд осторожно, кончиком своего обломка ножа, выковырял находку из неглубокого тайника. Маленький тёмный предмет с тихим стуком упал на страницу с картой. Это был камень. Он лежал на странице с картой, чёрный, как застывшая полночь, жадно поглощающий тусклый, колеблющийся свет свечи. Он был идеально гладким, отполированным до матового блеска не руками, а, казалось, самим временем. На его поверхности была вырезана одна-единственная, идеально ровная спираль, уходящая в самую его глубину.

     Лэя, сидевшая рядом, издала тихий, сдавленный вздох. Её большие, серьёзные глаза, в которых плясали два крошечных огонька, расширились от смеси благоговейного ужаса и детского восторга. Она медленно, словно боясь спугнуть чудо, протянула тонкий пальчик, но в последний момент отдёрнула руку, не решившись дотронуться.

     Вайрэк, напротив, подался вперёд. Его взгляд мгновенно сфокусировался, стал цепким и оценивающим. Он уже не просто смотрел на чудо - он его анализировал. Взгляд скользил по идеальной спирали, уходящей вглубь, и в его глазах не отражалось ничего, кроме острого любопытства. Он уже протянул было руку, чтобы взять камень, изучить его вес, текстуру, но Ирвуд опередил его.

     Он не взял камень. Он накрыл его своей ладонью с собственническим, инстинктивным движением, словно забирая то, что принадлежало ему по праву.

     И в этот миг его пронзил холод.

     Это был не обычный холод сырого чердака. Это был другой, неестественный, мёртвый холод, который, казалось, исходил из самого сердца камня. Он впился в его кожу, проникая сквозь неё, вытягивая тепло из ладони, из вен, из самых костей. Ирвуд инстинктивно напрягся, как зверь, услышавший далёкий рёв хищника, по его спине пробежали мурашки. Но это было ещё не всё.

     Вместе с холодом пришёл звук. Тихий, почти неразличимый, он родился не снаружи, а в самой глубине его сознания. Это был вой. Вой далёкого, одинокого зимнего ветра, несущегося над бескрайними снежными полями. Звук был полон такой древней, первобытной тоски, что у Ирвуда на мгновение перехватило дыхание. Он огляделся, но чердак был тих. Вайрэк и Лэя смотрели на него, ничего не слыша. Звук был только для него.

     Он отдёрнул руку, словно обжёгся. Ощущение тут же пропало. Он снова был просто мальчишкой на пыльном чердаке, а перед ним лежал всего лишь кусок чёрного камня. Но даже когда холод отступил, в глубине сознания остался его фантомный след. Ирвуд смотрел на чёрный предмет на странице, и больше не видел в нём просто камень. Это был ключ. Ключ к чему-то древнему, холодному и пугающе знакомому.

     - Что это было? - прошептал Вайрэк, его взгляд был прикован к лицу Ирвуда. - Ты побледнел.

     - Ничего, - буркнул Ирвуд, пряча смятение за привычной маской грубости. Он снова взял камень, на этот раз решительнее. Холод вернулся, но теперь он был готов к нему.

     - Это не просто камень, - произнёс Вайрэк, и его голос вернул ему роль стратега, аналитика. - Спираль... я видел похожие символы в книгах по истории Древних. Но они всегда были на стенах, на руинах. Никогда - на таком маленьком предмете. И этот материал... он не похож ни на обсидиан, ни на уголь. Он... другой.

     Они замолчали, глядя на крошечный кусочек тьмы, лежавший на ладони Ирвуда. Он был загадкой, ответов на которую в их сером, убогом мире не было.

     - Это бессмысленно, - сказал наконец Вайрэк, и в его голосе прозвучало холодное, аристократическое раздражение, направленное не на Ирвуда, а на саму ситуацию. Он поднялся на ноги, и его тень, вытянувшись, легла на пыльные балки. - Мы не можем просто сидеть здесь и гадать. Должен же быть способ узнать...

     Ирвуд, который до этого молча вертел камень в пальцах, поднял голову. Его взгляд был цепким и практичным.

     - Способ есть, - произнёс он тихо. - В городе. На Рынке Старьёвщиков. Там можно найти кого угодно и узнать что угодно. Шарлатаны, торговцы подделками... но иногда среди них попадаются и те, кто действительно что-то знает. Если знать, как спрашивать. Нам нужно выйти наружу.

     Главный Смотритель Феодор вернулся в свой кабинет, и его тонкие, бескровные губы были плотно сжаты в линию. Шум в прачечной оказался ложной тревогой - всего лишь опрокинутая стопка медных тазов, дело рук какого-то неуклюжего новичка. Но этот сбой в заведённом порядке, это нарушение вечерней тишины оставило в его душе неприятный, тревожный осадок. Он ненавидел беспорядок. Беспорядок был предвестником хаоса, а хаос - врагом власти.

     Феодор вошёл в своё святилище, в храм порядка, где каждая вещь знала своё место. Воздух здесь был неподвижным, пах старой бумагой и высохшими чернилами. Привычный, хозяйский взгляд скользнул по столу. И замер.

     Что-то было не так. Стопка отчётов о поставках зерна была сдвинута. Не сильно, на толщину ногтя, но сдвинута. Для любого другого это было бы незаметно. Но для Феодора, чья жизнь была подчинена миллиметрам и параграфам, это было равносильно крику о вторжении.

     Сердце пропустило удар, а затем забилось быстрее, разнося по венам ледяной холод. Резким движением Феодор метнулся к двери. Его взгляд впился в старый, потёртый замок. Свежая, тонкая, как волосок, царапина на потемневшем от времени металле зияла, как открытая рана.

     Он отшатнулся, словно его ударили. Паника, животная и липкая, сдавила ему горло, но её источником был не страх разоблачения, а первобытный ужас от самого факта вторжения. 'Они были здесь. В моём святилище. Грязь. Хаос'. Мысль о том, что кто-то посмел нарушить его стерильный, выверенный до миллиметра порядок, была для него страшнее виселицы.

     Дыхание перехватило. Он метнулся обратно к столу, его руки дрожали так, что он едва мог контролировать их. Он шарил по стопкам бумаг, сбрасывая их на пол, нарушая свой собственный, священный порядок. Его не было. Личного гроссбуха. Толстого, в переплёте из серой, потёртой кожи. Того, в котором была вся его настоящая жизнь. Взятки. Сделки. Компромат. Всё, что позволяло ему, мелкому чиновнику, держать в узде надзирателей, торговцев и даже некоторых городских стражников. Всё, что отделяло его от долговой ямы и позора.

      'Украли... Если содержимое всплывёт... Совет начнёт расследование. Вопросы. Проверки... Они найдут всё. Долговая яма... позор... виселица'.

     Паника, животная и липкая, сдавила ему горло. Он больше не был Главным Смотрителем. Он был мелким, пойманным воришкой. Он бросился к стене и с силой дёрнул за толстый, засаленный шнур.

     Резкий, срывающийся, панический звон тревожного колокола разорвал ночную тишину, разносясь по гулким коридорам приюта, как крик о конце света.

     Тревожный набат ударил по ушам, как удар молота. Ирвуд вскочил на ноги, его тело среагировало раньше, чем разум успел испугаться. В его мире этот звук означал только одно - облава.

     - Это из-за нас, - прошептал Вайрэк, его лицо в дрожащем свете свечи стало белым, как пергамент. - Они знают.

     Он бросился к чердачному окну, к их единственному пути отхода. Но было поздно. Внизу, во дворе, сквозь плотную стену ливня уже метались размытые огни закрытых масляных фонарей, выхватывая из темноты мокрые, бегущие фигуры надзирателей и бросая дрожащие отсветы на блестящие от воды камни. Путь по крыше был отрезан. Они были в ловушке.

     - Нас поймают! Путь по стене отрезан! - голос Вайрэка сорвался, в нём дребезжали высокие, панические нотки.

     Ирвуд выругался, его рука инстинктивно легла на обломок ножа за поясом. Драться? Бежать? Куда?

     - Сюда! - раздался тихий, но настойчивый шёпот.

     Лэя. Она не паниковала. Пока мальчики метались взглядами по ловушке-чердаку, её маленькое, хрупкое тело было напряжено, как сжатая пружина. Взгляд больших глаз был ясным и сфокусированным, в нём не было и тени страха - только упрямая решимость.

     Она подбежала к дальнему, самому тёмному углу чердака, где валялась гора старого хлама.

     - Быстрее! - шикнула она.

     Они бросились за ней. Лэя указала на одну из широких, шатких половиц. Ирвуд, не задавая вопросов, поддел её ножом. Под доской оказалась неглубокая ниша. Они побросали туда книги и камень, и Лэя тут же прикрыла тайник половицей, забросав его сверху пыльными тряпками.

     - За мной!

     Она повела их не к окну, а к противоположной стене, к той самой неприметной внутренней двери, через которую вошла сама.

     Вайрэк следовал за ней, как во сне. Его аристократический ум, привыкший к логике и прямым путям, отказывался понимать происходящее. Он, наследник Алари, сейчас спасал свою жизнь, слепо доверяя маленькой, тихой девочке, о существовании которой ещё час назад даже не подозревал.

     Они проскользнули в дверь и оказались на узкой, винтовой служебной лестнице. Воздух здесь был спёртым, пах вековой пылью, забвением и мышами. Каменные ступени, стёртые до блеска ногами давно умерших слуг, были скользкими от сырости. Они сбегали вниз в полной темноте, держась за холодную, шершавую стену. Вайрэк спотыкался, его сердце бешено колотилось, но Лэя двигалась уверенно, словно видела в темноте.

     Лестница вывела их в тесную, заваленную старым бельём кладовку на втором этаже. Лэя прижалась ухом к двери, прислушиваясь. Снаружи, в коридоре, царил хаос. Гул сотен испуганных детских голосов, крики надзирателей, грохот сапог по камню. Дети из обоих крыльев, разбуженные набатом, в панике высыпали из своих спален.

     - Сейчас, - прошептала она.

     Она приоткрыла дверь на толщину пальца, выждала, пока мимо пробежит очередной надзиратель, и скомандовала: - Бегом!

     Они выскользнули из кладовки прямо в бурлящий котёл человеческого страха. Коридор был забит испуганными, сонными детьми, которых надзиратели, выкрикивая приказы, пытались оттеснить обратно по крыльям. Никто не обратил на них внимания. Они мгновенно 'надели' на себя такие же маски ужаса и растерянности, сливаясь с толпой. Им удалось проскользнуть в проём своей спальни вместе с последней волной детей как раз в тот момент, когда надзиратели, перекрыв вход, начали свой тотальный обыск.

     Утро после обыска было тихим. Слишком тихим. Главный Смотритель Феодор стоял у окна своего кабинета и смотрел на пустой, мокрый двор. Ярость, кипевшая в нём ночью, остыла, превратившись в холодный, твёрдый лёд в груди. Обыск ничего не дал. Гроссбух исчез, растворился в сером чреве приюта, и теперь где-то там, среди сотен безликих сирот, прятался вор, державший в руках его жизнь.

     Дверь скрипнула, и в кабинет вошёл смотритель Брок. Его лицо, обычно просто грубое, теперь было серым от усталости и плохо скрываемого страха.

     - Ничего, господин Главный Смотритель, - доложил он, не поднимая глаз. - Мы перевернули всё. Каждую нару, каждый тюфяк. Пусто.

     - В карцер, - произнёс Феодор, не оборачиваясь. Его голос был спокоен, но в этом спокойствии таилась смертельная угроза. - Всех. Запереть всех в карцере. Пока крыса не признается.

     Брок вздрогнул.

     - Но, господин... их больше трёх сотен. У нас всего дюжина камер. Они... они не поместятся.

     Феодор медленно повернулся. Его блёклые глаза смотрели на Брока без всякого выражения. Он взвешивал. 'Карцер - это бунт. Бунт - это шум. Шум - это внимание Городской стражи. Внимание стражи - это вопросы. Вопросы - это внимание Совета. Нет. Голод - более тонкий инструмент. Он не убивает сразу. Он ломает волю'.

     - Тогда они не будут есть, - сказал он так же ровно. - Никто. Два дня - ни крошки хлеба, ни глотка похлёбки. Только вода. А потом - посмотрим. Пусть их пустые животы сами найдут мне вора. Выполняйте.

     Два дня прошли, как в тумане. А на третий день холодный, сырой 'Дождестой' сменился промозглым, колючим периодом 'Первого Инея'. Ветер, проникавший сквозь щели в стенах чердака, теперь нёс с собой не просто влагу, а ледяное дыхание приближающейся зимы.

     Вайрэк сидел, прислонившись спиной к пыльной балке, и пытался сосредоточиться. Но мысли путались, расплывались. Голод был не просто пустотой в желудке. Он был туманом в голове, слабостью в мышцах, постоянным, ноющим холодом, который шёл не снаружи, а изнутри. Он закрывал глаза и видел пирожные, покрытые сахарной пудрой, жареную птицу с хрустящей корочкой, ломоть белого хлеба с мёдом. Эти воспоминания были не утешением, а пыткой.

     Феодор сдержал слово. После двух дней полной голодовки им начали выдавать еду. Если это можно было так назвать. Водянистая, почти прозрачная похлёбка, в которой плавало несколько разваренных зёрен, и крошечный, с половину ладони, кусочек чёрствого хлеба. Этого хватало, чтобы не умереть. Но не для того, чтобы жить.

     И закон стаи, до этого дремавший под тонкой коркой приютского порядка, проснулся. В столовой больше не было шума. Царила напряжённая, звериная тишина, нарушаемая лишь скрежетом ложек по пустым мискам. Сильные отбирали еду у слабых. Не со злости. Просто потому, что могли.

     Вайрэк смотрел, как один из приспешников Щуплого, проходя мимо их стола, 'случайно' толкнул маленького мальчика. Тот выронил свой драгоценный кусок хлеба. Верзила, не извиняясь, поднял его, отряхнул и сунул себе в рот. Никто не сказал ни слова.

     Но хуже всего было смотреть на Лэю. Она сидела рядом, сжавшись в комок, и её лицо, казалось, стало ещё меньше и прозрачнее. Она всегда была тихой и незаметной, но теперь её слабость стала видимой, как клеймо. Она ела медленно, откусывая крошечные кусочки, и её большие, серьёзные глаза испуганно следили за тенями, двигавшимися по столовой. Она стала лёгкой добычей. И это была его вина. Его план, его кража навлекли это на неё. Эта мысль была острее любого голода.

      'Я должен что-то делать, - пронеслась в его голове ясная, отчаянная мысль. - Не ради себя. Ради неё. Чтобы она выжила'.

     Холодная ярость, которую он копил в себе, никуда не делась. Но теперь она обрела новую цель. Это была уже не эгоистичная жажда отмщения. Это стала ярость защитника.

     - Так не пойдёт, - сказал Ирвуд тем же вечером на чердаке. Его голос был хриплым, но твёрдым. Голод был для него старым, знакомым врагом, но теперь этот враг угрожал не только ему. - Мы не продержимся. Особенно она.

     Он кивнул на Лэю. Она сидела, сжавшись в комок, в самом тёмном углу, и тихо гладила свою чёрную кошку, которая, в отличие от детей, выглядела вполне сытой, мурлыча от удовольствия. Дыхание самой Лэи было слабым и прерывистым.

     - Ты идиот, - прошипел Ирвуд. Злость, копившаяся в нём два голодных дня, взорвалась. - Мы договаривались - книга! Одна книга, чтобы я научился читать твои закорючки! Зачем, скажи мне, зачем ты схватил этот проклятый гроссбух?!

     Он ткнул пальцем в сторону тайника, где лежала причина всех их бед.

     - Из-за тебя, аристократ, нас теперь всех голодом морят! Лэя еле на ногах стоит! Это была твоя глупая, жадная ошибка!

     Вайрэк даже не вздрогнул. Он встретил яростный взгляд Ирвуда своим - холодным, отстранённым.

     - Это не ошибка. Это - оружие, - произнёс он ровно. - Ты этого пока не понимаешь. Голод - это временно. А знание, которое в этой книге, даст нам власть. Навсегда.

     - Власть?! - взревел Ирвуд шёпотом. - Нас завтра могут выпороть до полусмерти, а ты мне про власть говоришь?!

     Вайрэк на мгновение посмотрел на Лэю, и в его ледяном взгляде что-то дрогнуло. Он сменил тактику.

     - Мы и не будем просто держаться, - тихо ответил он, сменив тон с высокомерного на деловой. - Мы вернём ему его гроссбух.

     Ирвуд опешил. - Что? Ты с ума сошёл? Тогда всё было зря!

     - Не совсем, - Вайрэк подался вперёд, его шёпот стал напряжённым и азартным. - Мы вернём оригинал. Но сохраним себе копию. В городе, на Рынке Старьёвщиков, можно найти всё. Нам нужен пустой гроссбух, такой же, как у него. И... Копировальная Руна из Ксира.

     Ирвуд недоверчиво хмыкнул. - Руна? Аристократ, ты знаешь, сколько она стоит? Целое состояние.

     - Это цена её жизни, - отрезал Вайрэк, кивнув на Лэю. - И нашей свободы. Мы идём в город не просто за едой. Мы идём за инструментами.

     После долгой паузы Ирвуд принял решение. - Камень и инструменты - это потом. Сначала - еда. Но чтобы выйти, нужен план.

     Он опустился на корточки и начал чертить на пыльной половице.

     - Лаз - в сточной трубе на заднем дворе. Но есть проблема. Двор просматривается из окон кухни и прачечной. И его иногда обходит патруль. Нам нужно отвлечение. Громкое.

     Лэя, которая до этого сидела тихо, как мышка в углу, вдруг подняла голову. Вайрэк и Ирвуд с удивлением посмотрели на неё. В её голосе не было страха, только тихая, упрямая решимость.

     - Вы не справитесь, - сказала она. - Вас заметят.

     - Я могу помочь, - повторила она и подползла к их схеме, тонким пальчиком она начертила на пыли новый маршрут. - Старый Томас из прачечной всегда уходит курить за угол ровно через десять минут после вечернего колокола. А повариха в это время выносит помои. Если моя кошка "случайно" прошмыгнёт на кухню и опрокинет горшок с молоком, поднимется крик. Все сбегутся на шум. У вас будет время проскользнуть к трубе.

     Ирвуд и Вайрэк переглянулись. План был гениален в своей простоте и дерзости.

     - Хорошо, - наконец кивнул Ирвуд, и в его голосе прозвучало новое, неприкрытое уважение. - Ты отвлекаешь. Мы идём за едой. Для всех.

     Он посмотрел на Лэю, которая с тревогой и надеждой смотрела на них.

     - Клянусь, - сказал Ирвуд. Он достал свой обломок ножа и, прежде чем кто-либо успел отреагировать, слегка полоснул по большому пальцу, оставляя тонкую алую линию. Это слово, скреплённое не честью, а кровью, прозвучало весомее любой аристократической клятвы. - Мы вернёмся. И ты будешь есть.

     Их вылазка из авантюры превратилась в миссию. Миссию по спасению.

     Они не стали медлить. Каждый удар сердца отдавался в ушах набатом, а порывы ледяного ветра подгоняли, не давая забыть - промедление смерти подобно. Пути разделились. Ирвуд, как самый быстрый и ловкий, скользнул к чердачному окну. Для него спуск по стене был привычным, почти инстинктивным делом. Он спустился с той же звериной лёгкостью, с какой и поднялся, превратившись в тень, растворившуюся во мраке двора.

     Лэя же повела Вайрэка к внутренней двери, к своему тайному пути. Спуск по узкой, винтовой лестнице стал для Вайрэка новым витком унижения. Он спотыкался в темноте, цепляясь за холодные, скользкие стены, а маленькая, хрупкая девочка двигалась впереди уверенно и бесшумно. Когда они наконец выбрались через кладовку в коридор и окольными путями добрались до заднего двора, Ирвуд уже ждал их в тени. Он окинул Вайрэка, тяжело дышавшего и покрытого пылью, презрительным взглядом.

     - Аристократ-неженка, - фыркнул он так тихо, что услышал только Вайрэк. - Даже ходить по лестнице не умеешь.

     Вайрэк промолчал, сжав кулаки. Он встретился с Ирвудом в густой, влажной тени у стены прачечной, превратившись в часть серого, плачущего камня. Его сердце, казалось, стучало так громко, что его должен был услышать весь приют. Рядом, прижавшись к стене, застыла Лэя. Она держала на руках свою чёрную кошку, что-то тихо шепча ей на ухо. Ирвуд, припав к углу, напряжённо следил за задним двором.

     Время тянулось, как густая смола. Наконец, тяжёлая дверь кухни со скрипом отворилась, и на пороге появилась грузная фигура поварихи с ведром помоев. Это был сигнал. Лэя, не колеблясь ни мгновения, опустила кошку на землю и легонько подтолкнула её в сторону кухни.

     - Иди, - прошептала она.

     Кошка, словно поняв приказ, бесшумно метнулась вперёд, чёрной молнией проскользнув в приоткрытую дверь. Через секунду из кухни донёсся звонкий грохот опрокинутого глиняного горшка, а за ним - яростный, пронзительный визг поварихи.

     - Ах ты, тварь блохастая! Моё молоко!

     На крик тут же сбежались надзиратели. Пока на заднем дворе царил хаос, а повариха, размахивая половником, гонялась за кошкой, мальчики метнулись к своей цели.

     Лаз. Он был именно там, где говорил Ирвуд, - широкая сточная труба, уходившая под массивное основание Городской Стены. Решётка была старой и ржавой. В самом низу, там, где вечная сырость и грязь годами разъедали металл, несколько прутьев почти полностью прогнили. Ирвуд указал на них.

     - Здесь. Они почти отвалились. Но мне одному сил не хватит. Нужно тянуть вместе.

     Вайрэк замер. Внутри всё сжалось от брезгливости. Он, наследник Дома Алари, должен лечь в грязь. Как крыса. Мышцы свело от одного только вида холодной, липкой жижи. Это было хуже любых побоев - те оставляли синяки на теле, а это пачкало саму душу. Но вслед за унижением пришла другая мысль, холодная и ясная: 'Они заставили меня жить, как крыса. Хорошо. Я стану лучшей из крыс. Я прогрызу им глотки, когда они будут спать'. Но позади, во дворе, уже стихал крик поварихи. Времени не было.

      'Ты - тень', - прозвучали в его голове слова Ирвуда, перекрывая эту жестокую клятву.

     Сцепив зубы, он опустился на колени, а затем лёг в ту же холодную, липкую жижу. Вместе они навалились на прогнившие прутья. Раздался глухой, мокрый хруст, и проход был открыт. Ирвуд, не колеблясь, протиснулся внутрь.

     - Давай, - донёсся его глухой голос из трубы.

     Вайрэк пополз. Несколько мгновений он двигался в полной, удушливой темноте, слыша писк крыс и чувствуя, как по ногам течёт ледяная, вонючая вода. Каждый дюйм этого пути сдирал с него остатки его старого мира. Он чувствовал, как грубая поверхность трубы царапает плечи, а смрад вызывал тошноту, заставляя бороться с рвотными позывами.

     Он выбрался наружу, в узкий, заваленный мусором переулок, и жадно глотнул воздуха. Воздух свободы. Он пах гниющими овощами, угольным дымом и сточными канавами.

     Шум города обрушился на него, как ударная волна. После приглушённой, казённой тишины приюта этот рёв был оглушающим. Скрип несмазанных колёс, яростная ругань возчиков, пронзительные крики торговок, смех, плач ребёнка - всё это сливалось в единый, хаотичный, живой гул. Его ноги в грубых деревянных клогах ступали по разбитой, скользкой от утреннего инея брусчатке. Он ошеломлённо оглядывался по сторонам. Мир, который он видел с высоты башни, оказался вонючим, грязным и пугающе реальным.

     Ирвуд здесь был в своей стихии. Его плечи расправились, походка стала быстрой и плавной. Он лавировал в толпе, не задевая прохожих, а его взгляд цепко выхватывал детали, оставаясь незамеченным. Он схватил Вайрэка за рукав.

     - Сюда. И держись ближе.

     Он стал его проводником в этом аду. Они шли по Ремесленному кварталу, и Вайрэк впервые видел его не из окна кареты. Он видел облупившиеся фасады домов, из окон которых валил густой дым. Видел усталые, серые лица людей, спешивших по своим делам. Видел детей, ненамного младше его, которые уже работали - таскали тяжёлые корзины или мели грязь у лавок. Его серая приютская роба, которую он так ненавидел, здесь была идеальным камуфляжем. На него никто не обращал внимания. Он был частью этой серости.

     Они вышли на рыночную площадь, и здесь хаос достиг своего апогея. К обычной рыночной суете примешивалась предпраздничная лихорадка. Город готовился ко Дню Коронации. Городская стража, грубо отпихивая людей, развешивала на стенах домов длинные алые полотнища с вышитым золотом гербом королевства - Огненным Лисом.

     - Праздник для них, - пробормотал Ирвуд, и в его голосе не было ни зависти, ни злости, только констатация факта. - А для нас - больше стражи на улицах, и воровать труднее.

     Они двинулись вдоль рядов. Вайрэк узнавал товары, о которых читал в книгах, но теперь они были настоящими. Вот торговец из Сайлины, в ярком, но уже потёртом шёлковом халате, громко, почти ссорясь, торгуется с местным ремесленником за партию оленьих рогов.

     - Смотри на его руки, - прошептал Ирвуд. - Видишь сдвоенное кольцо из ракушек? Женат. Значит, торгуется жёстко - для семьи.

     Дальше, у своего лотка, стоял молчаливый, широкоплечий северянин. Его лицо, обветренное и суровое, было покрыто тонкими, симметричными шрамами, которые Вайрэк видел на картинках в книгах по геральдике. 'Почётные знаки Великой Охоты', - всплыло в памяти. Северянин менял великолепную, серебристую шкуру ледяного саблезуба на несколько простых слитков альтерийского железа.

     - Глупая сделка, - не удержался Вайрэк. - Эта шкура стоит минимум один золотой талезз.

     - Ему не нужны деньги, - так же тихо ответил Ирвуд. - Ему нужна сталь. Настоящая. На Севере она дороже золота. Там из неё делают ножи, чтобы выжить. А из золота каши не сваришь.

     Мимо них, расталкивая толпу, пронесли простые деревянные носилки, на которых под белой тканью угадывалось тело.

     - Его закопают на Общем поле, - без всякого выражения сказал Ирвуд, провожая процессию взглядом. - Через год на его месте будет лежать другой. Места мало.

     Вайрэк вспомнил пышные, торжественные похороны своего двоюродного деда: ритуальный костёр, гимны, речи. Здесь же смерть была такой же обыденной и грязной, как и жизнь.

     Внезапно толпа отхлынула, и они услышали громкий, хорошо поставленный голос глашатая, читавшего с небольшой деревянной трибуны королевский указ.

     - ...именем Короля Альтэрии Теродрина Третьего и по решению Королевского Совета, вырубка и поставки древесины из Туманной дубравы временно ограничиваются!

     Слова ударили Вайрэка, как удар хлыста. 'Туманная дубрава...' Это было не просто название. Это была часть его дома, его наследия. Сердце его земель, владения Дома Алари. Он вспомнил, как отец, вернувшись с очередного заседания Совета, с яростью бросил в камин смятый свиток. 'Этот шакал Крэйн снова проталкивает свой указ об 'охране лесов', - прорычал он тогда. - Ему плевать на деревья. Он просто хочет перекрыть нам главный источник дохода, лишить нас возможности содержать армию. Он бьёт по нашему кошельку, потому что в честном бою боится даже тени нашего герба'.

     Вайрэк стоял посреди шумной, вонючей площади, и ледяная волна понимания прокатилась по его телу, вызывая приступ тошноты. Воздух вдруг стал густым, его не хватало для вдоха. В его сознании, словно запоздалое эхо, прозвучали слова отца, сказанные много месяцев назад. План, который Крэйн так долго проталкивал в Совете, чтобы экономически задушить их Дом, наконец-то сработал. 'Как удобно... - пронеслась в его голове мысль, полная горькой, ядовитой иронии. - Отец мёртв, и старый шакал тут же получает то, чего так долго добивался. Думал ударить по живому, а теперь пирует на костях мёртвого, показывая всем, как долго он этого хотел'. Этот указ больше не был просто политической игрой. Он был танцем на могиле. Наглым, торжествующим танцем, который делал триумф Крэйна отвратительным и подозрительным.

     - Это значит, уголь подорожает, - перевёл Ирвуд с языка власти на язык улицы. - А значит, хлеб теперь - роскошь. Наш огрызок урежут вдвое.

     Он посмотрел на Вайрэка, и в его глазах не было ни злости, ни удивления. Только глубокая, древняя усталость.

     - Их решения - наши пустые животы. Вот и весь урок, аристократ.

     Каждая фраза Ирвуда была как удар, как пощёчина, выбивавшая из головы Вайрэка книжную пыль и аристократическую спесь. Он смотрел на этот бурлящий, кричащий, вонючий мир, и впервые видел его не как фон для своей жизни, а как сложный, жестокий механизм, где каждое движение шестерёнки в королевском дворце отзывалось болью и голодом здесь, в грязи. Он впервые видел мир глазами Ирвуда. И этот мир, в отличие от его собственного, был уродливым, несправедливым, но пугающе честным.

     Урок был окончен. Теперь начиналась охота.

     - За мной, - бросил Ирвуд, и его голос был уже не голосом проводника, а голосом вожака стаи, ведущего на дело. - И делай в точности, как я скажу.

     Он повёл Вайрэка не к богатым лавкам, а к громоздкой, крытой повозке, стоявшей чуть на отшибе. Она была украшена гербом одного из малых купеческих Домов: жирный бобёр, грызущий ветку. Из повозки доносился сытный, сводящий с ума запах свежеиспечённого хлеба, копчёного сыра и вяленого мяса.

     - Сначала - инструмент, - прошептал Ирвуд и, велев Вайрэку ждать, скользнул в тень соседнего прилавка. Через мгновение он вернулся, пряча под робой пустой, но крепкий мешок из грубой холстины. - Пара колбасок нас не спасёт. Мы берём столько, сколько сможем унести.

     Его взгляд метнулся к повозке. Хозяин, толстый купец с блестящим от пота лицом, как раз громко расхваливал свой товар, отвлёкшись на богатую даму в мехах, чьё надменное лицо выражало скуку. Идеально. Ирвуд подтолкнул Вайрэка вперёд.

     - Это твоя сцена, аристократ, - прошептал он. - Просто упасть - мало. Видишь лужу? Ты должен упасть в неё так, чтобы окатить эту даму с ног до головы. Шум будет знатный. Как только она закричит, беги. Вон в тот переулок, за рыбными рядами. Я догоню. Не медли, стража здесь шутить не любит.

     Вайрэк замер. Воровать. Он, наследник Дома Алари, должен был не просто упасть, а унизить знатную даму, устроить скандал. Унижение обожгло его изнутри. Но потом он вспомнил осунувшееся, бледное лицо Лэи, её огромные, полные надежды глаза.

     Он сделал глубокий вдох и шагнул вперёд. Его падение было отчаянным, неуклюжим, и оттого - абсолютно убедительным. Он 'случайно' зацепился ногой за брусчатку, взмахнул руками, как подстреленная птица, и с громким, полным трагизма стоном рухнул прямо в большую, грязную лужу талой воды у самой повозки.

     Фонтан ледяных, мутных брызг взлетел в воздух, окатив дорогую меховую накидку дамы.

     Дама издала пронзительный, оскорблённый визг. Купец побагровел от ярости. Несколько зевак тут же сбежались посмотреть на скандал. И в этот самый момент, пока все взгляды были прикованы к Вайрэку, который уже вскакивал на ноги и бросался бежать, Ирвуд, двигаясь как тень, метнулся к задней части повозки. Он распахнул мешок, и его руки в размытом от скорости движении начали сгребать внутрь всё, до чего могли дотянуться: две тёплые, хрустящие буханки хлеба, завёрнутый в ткань клин сыра и целую связку тёмных, пахнущих дымом копчёных колбасок.

     - Ах ты, паршивец! Стража! Взять его! - завопил купец, указывая на убегающего Вайрэка трясущимся пальцем.

     Один из патрульных, стоявших неподалёку, уже начал проталкиваться сквозь толпу, но было поздно. Вайрэк уже скрылся в узком переулке. Ирвуд же, прижимая к себе тяжёлый мешок, нырнул в противоположную сторону, в лабиринт вонючих проходов.

     Он встретил Вайрэка в условленном месте - за кучей гнилых бочек в глухом тупике.

     - Сюда, - прошипел Ирвуд, не давая ему перевести дух. Он подвёл его к старой каменной стене склада и отодвинул шаткую доску, закрывавшую тёмную нишу в фундаменте. - Прячем здесь. Таскать это с собой - самоубийство. Заберём на обратном пути.

     Они затолкали мешок с драгоценной добычей в холодную, пахнущую плесенью темноту и снова растворились в тенях. Теперь, с пустыми руками, они могли спокойно продолжить свой путь в самую тёмную и захудалую часть рынка. Это было место, куда не заглядывала Городская стража, - лабиринт узких, кривых переулков, где в воздухе висел густой, пряный запах пыли, сушёных трав, дешёвого ладана и застарелого обмана.

     Ирвуд, ведомый своим звериным чутьём, привёл их к самой неприметной палатке из старого, выцветшего брезента. Внутри, в полумраке, сидела старая, высохшая, как мумия, женщина. Её глаза были закрыты бельмами, но голова была повёрнута точно в их сторону.

     Ирвуд, не говоря ни слова, достал из-за пазухи чёрный камень и положил его на стол. Старуха не двигалась.

     - Посмотри, бабка. Что это? - грубовато спросил Ирвуд.

     - Я не смотрю, мальчик. Я чувствую, - ответила она скрипучим, как несмазанная телега, голосом. Она медленно протянула свои сухие, похожие на птичьи лапки, руки и накрыла ими камень.

     В тот момент, когда её кожа коснулась камня, её тело резко дёрнулось, словно от удара. Она отдёрнула руки, как от огня. Её лицо, до этого спокойное, исказилось гримасой ужаса.

     - Лёд... - прошептала она, и её слепые глаза, казалось, смотрели сквозь Ирвуда. - Я чувствую холод... не здешний... дыхание забытой бури... Это не отсюда. Это с Севера... Это... - она запнулась, её губы задрожали, - ...это зовёт... опасно.

     Она с ужасом оттолкнула камень так, что он упал со стола, и начала бормотать что-то о тенях, вечной зиме и 'тех, кого нельзя будить'. Она впала в панический транс, и они, поняв, что больше ничего не добьются, поспешили уйти.

     Потрясённые, они двинулись дальше по лабиринту.

     - Старая сумасшедшая, - пробормотал Вайрэк, пытаясь найти хоть какое-то логическое объяснение. - Наговорила чепухи, чтобы напугать.

     Но Ирвуд молчал. Слова гадалки - 'Это с Севера' - занозой сидели в его голове.

     Они нашли то, что искали, в лавке старьёвщика, заваленной до потолка всяким хламом. На пыльной полке лежал чистый, неисписанный гроссбух в простом кожаном переплёте. Но взгляд Вайрэка приковало нечто другое. Рядом с гроссбухом лежала тонкая шестигранная пластина из полупрозрачного, молочного кристалла, испещрённая сложнейшими рунами, которые светились изнутри едва заметным голубым светом.

      'Копировальная Руна из Ксира, - всплыло в его памяти из уроков наставника Элиана. - Редчайший одноразовый артефакт. Способен полностью перенести текст с одного пергамента на другой. Цена - состояние'.

     Старьёвщик, старик с хитрыми, маленькими глазками, до этого лениво ковырявшийся в куче хлама, заметил, куда именно смотрит Вайрэк. Его добродушное выражение мгновенно сменилось враждебным.

     - А на это нечего пялиться, щенки, - прошипел он, вставая и загораживая собой полку. - Это не для таких оборванцев, как вы.

     - Сколько? - не унимался Вайрэк, его голос дрожал от смеси страха и азарта.

     Старик расхохотал - коротким, лающим смехом.

     - Десять золотых талеззов, - выплюнул он, смакуя цифру. - А теперь убирайтесь из моей лавки, пока я не позвал стражу и не сказал, что вы пытались её украсть.

     Вайрэк посмотрел на Ирвуда, и в его взгляде была отчаянная, немая мольба. Ирвуд всё понял без слов. Он медленно кивнул. Его взгляд метнулся по соседним лавкам, выискивая слабое звено. И он нашёл его. У соседа-алхимика, прямо у края прилавка, выстроилась шаткая пирамида из пустых стеклянных реторт и колб - непроданный брак. Ирвуд сделал шаг назад и, проходя мимо, 'случайно' задел самый край прилавка бедром.

     Раздался оглушительный, звенящий водопад бьющегося стекла.

     - Тьма тебя побери, щенок! - взревел алхимик, бросаясь к своему прилавку и пытаясь спасти то, что ещё не разбилось. Старьёвщик дёрнулся от шума и грязно выругался, но не сдвинулся с места, лишь проводив соседа злобным взглядом. Этой суматохи было достаточно. В этот момент Вайрэк, чувствуя, как его сердце колотится где-то в горле, а по спине течёт холодный пот, сделал то, чего никогда в жизни не мог себе представить. Он протянул руку и схватил и Руну, и гроссбух.

     Они бежали. Бежали, не разбирая дороги, петляя по вонючим, тёмным переулкам, пока шум рынка не остался далеко позади.

     Сначала они вернулись к тайнику в стене склада. Ирвуд, прижавшись ухом к доске, долго вслушивался в ночную тишину, прежде чем решился забрать мешок. Каждый шорох, каждый далёкий пьяный крик заставлял их замирать в тенях, превращаясь в часть грязной стены. Обратный путь через сточную трубу оказался ещё более омерзительным. Теперь, таща за собой тяжёлый мешок с едой, они двигались медленнее, и ледяная, вонючая жижа, казалось, проникала под кожу, впитываясь в самую душу.

     Выбравшись обратно на задний двор приюта, они замерли в густой тени у самой стены. Двор был пуст и тих. Суматоха на кухне давно улеглась. Единственный факел у входа в прачечную, воткнутый в железное кольцо на стене, бросал на мокрую землю длинные, пляшущие тени, превращая знакомое пространство в чужое и враждебное.

     - Лэя ждёт у двери кладовки, - прошептал Ирвуд, указывая на неприметную дверь в стене главного корпуса. - У нас один шанс. Ждём, пока патрульный пройдёт к дальнему углу, и бежим.

     Они ждали, сжавшись в комок. Холодный ветер пробирал до костей. Наконец, в свете факела появился силуэт надзирателя. Он лениво прошёлся по двору и скрылся за углом.

     - Сейчас! - шикнул Ирвуд.

     Они бросились через двор. Ноги вязли в грязи, мешок с едой казался неподъёмным. Добравшись до спасительной тени у стены, Ирвуд подал условный сигнал - тихий, двойной стук, похожий на стук капель дождя. Секунду царила тишина, а затем они услышали, как с той стороны отодвигают засов. Дверь приоткрылась, и в узкой щели появилось бледное от напряжения лицо Лэи. Они протиснулись внутрь, и Лэя тут же заперла за ними дверь. Они были в безопасности.

     Подъём на чердак по знакомой служебной лестнице показался им лёгкой прогулкой после пережитого. Они снова были в своём убежище - грязные, запыхавшиеся, промокшие до нитки, но победившие.

     Ирвуд, не говоря ни слова, выложил на кусок чистой ткани их добычу. Тёплая, пахнущая домом буханка хлеба. Жёлтый, ароматный клин сыра. Связка тёмных, блестящих от жира колбасок. Для них, голодных, измученных детей, это был пир королей.

     Ирвуд своим обломком ножа разделил всё на три равные части. Но самый большой кусок сыра и самую толстую колбаску он молча положил перед Лэей.

     Она смотрела на еду, и по её щекам покатились слёзы, но губы тронула слабая, благодарная улыбка.

     Они ели в тишине, нарушаемой лишь потрескиванием свечи, которую они снова зажгли, и счастливым мурлыканием кошки, которой тоже достался кусочек колбасы. Вайрэк ел краденый хлеб. Он был грубым, чёрствым, но вкуснее любого пирожного. Потому что это был вкус не роскоши. Это был вкус власти. Вкус победы, которую он взял сам, а не получил по праву рождения. И этот вкус ему нравился.

     Когда первый, самый острый голод был утолён, а напряжение дня начало отступать, они сидели в тишине, нарушаемой лишь потрескиванием свечи и воем ветра. Пир победителей не мог длиться вечно.

     - Пора, - сказал Ирвуд, и его голос вернул их в реальность. - Утром будет проверка. Если нас здесь найдут, всё было зря.

     Они быстро и слаженно убрали остатки пира. Оставшуюся еду, гроссбух и Копировальную Руну они аккуратно сложили в тайник под половицей. Лэя, прижав к себе сонную кошку, первой скользнула к внутренней двери. Она обернулась, её глаза в свете свечи блеснули благодарностью и тревогой, и исчезла в темноте служебной лестницы.

     Мальчики вернулись в свою спальню тем же путём, каким выбрались - через кладовку. Они успели занять свои нары за несколько минут до того, как ночная тишина сменилась первыми признаками приближающегося утра.

     Ирвуд лёг, зажав в кулаке холодный, гладкий камень. Закрыв глаза, измотанный событиями дня, он мгновенно провалился в тяжёлый, беспокойный сон.

     И увидел бескрайнее снежное поле, затянутое серой, воющей метелью. Он чувствовал, как ветер бьёт в лицо колючими иглами, но это не причиняло боли. Он слышал вой метели не ушами, а всем телом. Он чувствовал холод не как врага, а как родную стихию, как своё собственное дыхание. Он видел свои руки в грубых меховых рукавицах, сжимающие тяжёлое, покрытое инеем древко копья.

     Он резко проснулся в холодном поту. Он лежал на своём тюфяке, в сером полумраке предрассветной спальни. Тишина. Сердце бешено колотилось в груди, отдаваясь гулкими ударами в ушах.

     Он разжал кулак. На его ладони лежал чёрный камень, и он был тёплым. Словно живым. И вой ветра, тот самый вой из его сна, всё ещё звучал у него в голове - тихий, настойчивый и пугающе родной. Не выпуская камня из руки, он снова закрыл глаза, но не для того, чтобы уснуть. А чтобы снова услышать этот зов.

     Ночь на чердаке была густой и холодной. Промозглый осенний ветер периода 'Первый Иней' завывал в широком дымоходе, его голос звучал тоскливо, словно жалуясь, но в самых низких его нотах слышалось рычание. Он швырял в старые доски крыши горсти ледяного дождя, и их монотонный стук был единственным звуком, нарушавшим ночную тишину приюта. В крошечном, дрожащем круге света от единственного огарка свечи, сбились в кучу три фигуры. Их тени, вытянутые и уродливые, плясали на пыльных балках, словно безмолвные участники тайного, опасного заговора.

     Вайрэк сидел на корточках, глядя не на своих союзников, а на артефакты, разложенные между ними на куске грубой ткани. Пустой, неисписанный гроссбух, его собственный двойник, лежал рядом с оригиналом - толстой книгой в серой, потертой коже, что хранила все грязные секреты Феодора. А между ними, словно тёмное, хищное сердце их плана, покоилась Копировальная Руна из Ксира.

     - У нас есть только один шанс, - произнёс Вайрэк, и его голос в гулкой тишине прозвучал ровно и холодно, как звон стали. Эмоции, которые еще недавно разрывали его на части - страх, унижение, ярость - сгорели, оставив после себя лишь выжженную пустыню, на которой было удобно чертить карты сражений. - Руна из Ксира, - он указал на шестигранную пластину, - это не просто камень. Это сложный механизм. После активации ей потребуется двое суток, чтобы накопить энергию и перенести текст.

     Он поднял взгляд, и его глаза, лишённые детской теплоты, встретились сначала с напряжённым взглядом Ирвуда, а затем - с испуганным взглядом Лэи.

     - Мы не просто скопируем гроссбух. Этого мало, - продолжил Вайрэк, и в его тоне не было ни капли детского страха - только холодная чёткость генерала, излагающего план битвы. - Когда копия будет готова, мы вернём её в тайник. А оригинал... - он сделал паузу, давая словам набрать вес, - ...оригинал мы подложим Щуплому. Анонимная записка смотрителю Броку - и наш главный враг в спальне будет устранён чужими руками.

      'План был безупречен. Щуплый - не обидчик. Он всего лишь пешка, которую нужно убрать с доски, чтобы открыть путь к королю. Эмоции - слабость. Расчёт - сила. Это был главный и единственный урок, выжженный на его душе ледяной водой карцера'.

     Ирвуд, который до этого сидел, напряжённо сжав кулаки, вдруг расслабился. Его губы тронула кривая, хищная усмешка. Он подался вперёд, в круг света, и его глаза блеснули в полумраке, как у волка, увидевшего идеально поставленную ловушку.

     - Аристократ... а думаешь, как вор, - прошептал он с восхищением. - Мне нравится.

     Лэя же, услышав это, вздрогнула. Она не сказала ни слова, но Вайрэк увидел, как она инстинктивно отстранилась, прижав к себе свою чёрную кошку ещё крепче. Её молчание было громче любого крика, а в широко распахнутых глазах застыл немой вопрос: 'Чем вы отличаетесь от них?'.

     Но Вайрэк уже не обращал на неё внимания. Он заметил, как дрожат её плечи, и в глубине души шевельнулось что-то, похожее на укол презрительной жалости. 'Слабая, - подумал он беззлобно, почти как наставник, оценивающий безнадёжного ученика. - Она боится, потому что не понимает. Она не видит, что это единственный путь, чтобы мы все выжили'. Её страх был лишь ещё одним доказательством того, что мир делится на тех, кто действует, и тех, кто плачет. Выбор был сделан. Теперь его взгляд был прикован к Руне.

     - А ты... умеешь? - тихо спросил Ирвуд, и в его голосе, впервые за долгое время, прозвучало не недоверие, а искреннее, почти детское любопытство. - Всю эту магию.

     Вайрэк на мгновение замер. Холодный ком страха сжал желудок. Умеет ли он? Он видел похожие схемы в отцовских книгах, слушал лекции наставника Элиана о базовых принципах рунических кругов. Но теория - это одно. А здесь, на холодном, пыльном чердаке, с украденным артефактом в руках, всё было по-настоящему. Одно неверное движение, одна неправильная линия - и кто знает, чем это может обернуться.

     - Я читал, - ответил он, и его голос прозвучал увереннее, чем он себя чувствовал. Он открыл 'Легенды Войн Теней', быстро пролистав до страницы с изображением древнего мага, стоявшего в центре похожего круга. - Принцип прост. Круг - это сосуд. Он собирает и направляет энергию. Руны - это команды. Главное - не ошибиться в символах.

     Он взял в руки острый осколок камня и, склонившись над пыльным полом, начал чертить. Скрежет камня по старой половице нарушил вой ветра. Под его рукой рождался сложный узор. Он старательно копировал диаграмму из книги, но его линии получались неровными, символы - корявыми, как у неумелого ученика. Закончив, он положил артефакты в центр и опустил руку на Руну.

     - Пробудись, - прошептал он.

     Ничего не произошло.

     Голубоватый свет не вспыхнул. Гул не родился в тишине. Руна осталась просто куском холодного кристалла. Жгучая волна унижения захлестнула Вайрэка. Он, наследник Алари, выглядел жалким, неумелым дураком на глазах у дикаря и маленькой девочки.

     - Не работает, - констатировал Ирвуд без всякого злорадства, и эта простая констатация факта была хуже любой насмешки.

     Ярость, холодная и острая, пронзила Вайрэка. 'Почему?! Я сделал всё правильно! Всё по книге!' Но тут же, сквозь горячий, детский приступ отчаяния, проступило что-то иное. Холодное, ясное и соблазнительное в своей простоте. Мысль, которая ощущалась не как гениальная догадка, а как единственно верная аксиома, рождённая из его собственной, взрослой воли.

      'Книга - для слабаков. Она описывает лишь форму. Но истинная сила - не в линиях. Она - в воле. В намерении. Я не должен просить. Я должен приказывать. Я заставлю её подчиниться'.

     Эта мысль показалась ему откровением. Вайрэк снова опустил руку на Руну, но на этот раз его прикосновение было другим. Неуверенным и просящим, а жёстким и властным. Закрыв глаза, он увидел перед внутренним взором не руны, а лица своих врагов: Щуплого, Феодора, лорда Крэйна. В одно-единственное слово была вложена вся его ненависть, вся его боль, вся его отчаянная жажда вернуть себе контроль.

     - Пробудись! - прошипел он сквозь сжатые зубы.

     И мир откликнулся.

     Воздух внутри круга резко, неестественно похолодал. Начертанные линии вспыхнули не тёплым, живым пламенем, а нездоровым, лихорадочным, холодным голубоватым светом. От Руны пошёл тихий, низкий гул, который, казалось, вибрировал в самых костях. Пластина из молочного кристалла перестала быть просто предметом. Она ожила. В её глубине зародился и начал слабо, но настойчиво пульсировать тусклый синий огонёк.

     Ритуал был запущен.

     Они не шевелились. Время застыло, сжавшись в тугую, звенящую точку. Гул, исходивший от Руны, проник им под кожу, заставляя вибрировать сами кости. Лэя, издав тихий, испуганный всхлип, отползла назад, в самую дальнюю тень, прижимая к себе кошку так крепко, словно пыталась защитить её тёплую, живую плоть от этого мёртвого, неземного света.

     Ирвуд, который всю жизнь мерил мир простыми, понятными категориями - камень твёрд, нож остр, голод болит - смотрел на пульсирующий синий огонёк с первобытным, суеверным ужасом. Это было неправильно. Неестественно. Он видел не магию. Он видел, как его союзник, аристократ, которого он считал сломанным, но понятным инструментом, прикоснулся к чему-то древнему и чужому. И от этого ему стало не по себе.

     Но Вайрэк... он не чувствовал страха. Им овладел восторг. Ледяной, острый, пьянящий восторг, от которого перехватывало дыхание. Он смотрел на своё творение, на живой, дышащий механизм из света и воли, и чувствовал, как его дар отзывается на этот зов. Это была его сила. Его. Он осторожно, почти с благоговением, протянул руку и коснулся пульсирующей Руны. Холод не обжёг - он наполнил его, пролился по венам, принося с собой не боль, а абсолютную, звенящую ясность.

     - Пора, - прошептал он, и его собственный голос показался ему чужим.

     Они двигались медленно, почти как во сне. Осторожно, боясь нарушить хрупкое заклинание, они перенесли работающий 'механизм' - обе книги и пульсирующую Руну - в свой тайник под шаткой половицей. Когда доска встала на место, скрыв под собой светящееся голубым светом чудо, они остались в полной темноте, нарушаемой лишь завыванием ветра. Но тишина на чердаке была уже другой. Она была наполнена тяжестью их общего знания: они только что перешли черту, с которой нет возврата.

     Два дня превратились в пытку ожиданием. Два бесконечных, серых дня, натянутых, как струна, до предела. Приют погрузился в гнетущую, параноидальную тишину, нарушаемую лишь голодным урчанием в животах и тяжёлыми, размеренными шагами надзирателей, от которых дети вздрагивали, как мыши при виде тени совы. Каждый шорох, каждый скрип двери заставлял сердце Ирвуда сжиматься в ледяной комок. Они ждали. Ждали, пока Руна в их тайнике наберёт силу, и одновременно ждали, когда тяжёлая рука системы опустится им на плечи.

     Их тайные встречи на чердаке перестали быть авантюрой и превратились в жизненную необходимость, в единственный глоток воздуха в этой удушающей атмосфере.

     - Не 'парус'! - шипел Вайрэк. Он в сотый раз выводил на куске черепицы руну 'Б'. - Это 'Б'! Благородство! Сколько раз повторять?! Сосредоточься!

      'Проклятые закорючки! - кипел от бессильной ярости Ирвуд. Он сжимал кулаки до побелевших костяшек. - Я могу вскрыть замок наощупь в полной темноте, но не могу запомнить эту дрянь! Что со мной не так?!'

     Он чувствовал себя тупым. Это унижение жгло его гордость сильнее любых побоев. Он рычал от бессилия, но упрямо продолжал вглядываться в линии. Мысль о том, что он так и не сможет сам прочесть легенды из этой проклятой книги, была невыносима.

     Вайрэк, видя его мучения, раздражённо вздохнул. Он отбросил кусок черепицы и придвинул к ним книгу.

     - Ладно. Забудь. Смотри сюда.

     Он ткнул пальцем в первое слово на обложке, выведенное стёртыми золотыми буквами.

     - Это - 'Легенды'. Ты знаешь это слово. Ты слышал его сотни раз. Теперь - смотри. Вот руна 'Л'. Похожа на сломанный лук. Вот 'Е'. Три ветки на стволе. Соедини их. 'Ле'. Повтори.

     Ирвуд хмурился, его губы беззвучно шевелились. Он смотрел не на руны, а на само слово, пытаясь запомнить его целиком, как запоминал лицо врага.

     - Ле, - наконец выдавил он.

     - Правильно! Дальше! 'Ген'. Руна 'Г' - как виселица. 'Е'. 'Н'. Пробуй!

     Они бились над этим одним словом, казалось, целую вечность. Ирвуд злился, сбивался, снова и снова возвращаясь к своему привычному 'га'. Но Вайрэк был упрям. Он заставлял его повторять, пока у Ирвуда не закружилась голова.

     И вдруг что-то щёлкнуло.

     Словно в его голове, заваленной хламом уличных законов и инстинктов, внезапно открылась маленькая, пыльная дверь. Ирвуд посмотрел на слово, и оно перестало быть набором враждебных закорючек. Теперь он видел его. По-настоящему.

     - Ле... ген... ды, - произнёс он медленно, по слогам, и его собственный голос прозвучал для него чужим и странным. Он поднял глаза на Вайрэка, и в его взгляде была смесь шока и чистого, детского восторга. - Легенды.

     В груди Ирвуда взорвалось что-то горячее, обжигающее. Это была не просто победа. Это был акт чистой, непостижимой магии. Он, Ирвуд Фенрис, дикарь из трущоб, только что заставил мёртвые знаки на бумаге заговорить с ним. Это была сила. Другая, непонятная, но настоящая. И она была его.

     Вайрэк смотрел на его преобразившееся лицо, и на его губах впервые за долгое время мелькнула тень искренней, не ядовитой улыбки. - Вот видишь, - сказал он почти мягко. - Ты не тупой. Просто упрямый, как сартилский козёл.

     Ирвуд, смущённый этой непривычной похвалой, лишь неловко отвёл глаза и буркнул: 'Подумаешь, закорючки...', но не смог скрыть довольной усмешки. Вайрэк повернулся к Лэе, которая с восторгом и облегчением наблюдала за ними.

     - И всё благодаря тебе, Лэя, - сказал он серьёзно. - Без твоего плана у нас не было бы даже шанса.

     Лэя зарделась от похвалы. Впервые в жизни она чувствовала себя не просто полезной, а нужной. Частью чего-то целого. Она смотрела на них - на сосредоточенного, такого взрослого Вайрэка и на смущённого, но довольного Ирвуда - и её сердце наполнилось тихим, тёплым счастьем. Она больше не была одна. Это была её семья. Странная, колючая, рождённая на пыльном чердаке, но её.

      'Моя семья', - пронеслось в её голове, и от этой мысли стало тепло и спокойно. Но тут же, словно ядовитое эхо, пришла другая мысль, холодная и чужая, но притворяющаяся её собственной, трезвой и пугающей. - 'Семья, построенная на воровстве? Это счастье, которое я украла. А за всё краденое нужно платить. Когда их поймают... я снова останусь одна. Совсем одна. И это будет ещё больнее, чем раньше, потому что теперь я знаю, что теряю'.

     Приступ ледяного ужаса сдавил ей горло. Она посмотрела на мальчиков - на холодный блеск в глазах Вайрэка, на хищную усмешку Ирвуда - и увидела уже не своих спасителей, а двух молодых волков, которые заигрались в опасную игру и ведут всю их маленькую стаю к пропасти. Она отчаянно замотала головой, пытаясь отогнать эту мысль, и сильнее прижалась к тёплому, мурлычущему тельцу кошки, как к последнему островку безопасности.

     На исходе вторых суток напряжение на чердаке стало почти осязаемым. Оно висело в воздухе вместе с пылью, густое и неподвижное. Когда они в последний раз собрались в своём убежище, вой ветра за стеной казался далёким и незначительным на фоне оглушительной тишины, царившей между ними.

     Вайрэк опустился на колени перед руническим кругом. Он не торопился. Это был его момент, его священнодействие. Он медленно, с благоговением, которого не испытывал ни к одному божеству, достал из тайника их 'механизм'.

     Преображение было поразительным. Копировальная Руна, до этого лишь слабо мерцавшая, теперь горела ровным, холодным, неземным голубым светом, заливая их лица и пыльные балки чердака призрачным сиянием. Воздух вокруг неё стал плотным, заряженным, а в нос ударил резкий, стерильный запах озона, как после удара молнии.

      'Оно работает, - пронеслось в голове Вайрэка, и мысль была пьянящей, как глоток старого вина. - Точно как в книгах. Я подчинил его себе. Это и есть настоящая власть. Не сила мышц, а сила разума. Теперь я решаю, кто прав, а кто виноват'.

     Он положил руки на обе книги - оригинал и чистую копию. Он не читал заклинаний. Он просто закрыл глаза и сосредоточился, направив всю свою волю, всю свою холодную, выстраданную ненависть на кристалл.

     Руна отозвалась. Свет, исходящий от неё, сгустился и вытянулся тонкими, как паутина, светящимися нитями. Они коснулись страниц оригинального гроссбуха, на мгновение замерли, а затем, словно впитав в себя информацию, перетекли на чистые листы копии.

     Процесс был бесшумным, но завораживающим. На глазах изумлённых Ирвуда и Лэи на пустых страницах, словно проявляясь из ниоткуда, начали появляться строки текста. Корявый почерк Феодора, его столбцы цифр, его тайные пометки - всё рождалось заново, идеально скопированное до последней кляксы.

     Это заняло не больше минуты. Когда последняя нить света втянулась обратно в Руну, та ярко вспыхнула и погасла, превратившись в обычный кусок молочного кристалла.

     Копирование было завершено.

     Той же ночью, когда приют погрузился в тяжёлый, беспокойный сон, началась вторая часть операции. Ирвуд двигался в спящей спальне, как призрак. Его босые ноги не издавали ни звука на холодном каменном полу. Спёртый воздух пах потом и сырой соломой. Тишина была обманчивой, живой, наполненной сотнями тихих звуков: чей-то сдавленный храп, скрип нар, когда кто-то ворочался во сне, тихое бормотание спящего. Вайрэк на своей наре замирал от каждого звука, ожидая катастрофы. Для Ирвуда же это была музыка его родной стихии.

      'Он король со своими рунами и книгами, но здесь, в тенях, король - я, - думал Ирвуд, проскальзывая между нарами. - Он силён там, наверху. Я силён здесь, в грязи. Он - мозг. Я - его нож. Хорошая сделка'.

     Он добрался до места Щуплого. Вожак стаи спал, раскинув руки, его крысиное лицо во сне было по-детски беззащитным. Ирвуд на мгновение замер, глядя на него, но при виде его лица в душе Ирвуда не шевельнулось ничего, кроме холодного презрения.

     Он опустился на колени. Его пальцы, привыкшие к грубой работе, нащупали нужную половицу. Она поддалась почти беззвучно. Тайник Щуплого был жалок: под доской в пыли валялись украденное медное кольцо, огрызок свечи и засаленная игральная кость. Ирвуд брезгливо отодвинул этот хлам и осторожно положил в тайник оригинальный гроссбух Феодора.

     Он уже собирался закрыть тайник, когда услышал скрип. Нара Щуплого. Тот, что-то пробормотав, перевернулся на другой бок.

     Ирвуд замер, превратившись в камень. Он не дышал. Секунда, другая, третья... Щуплый снова засопел.

     Ирвуд медленно, миллиметр за миллиметром, опустил половицу на место. Он так же бесшумно вернулся на свою нару, лёг и уставился в темноту.

     Ловушка была установлена. Теперь оставалось только ждать.

     Резкий, дребезжащий звон утреннего колокола разорвал серый полумрак спальни. Суматоха. Дети, толкаясь и ругаясь, посыпались с нар. Вайрэк двигался в этом хаосе с холодной, отточенной точностью. Он дождался, пока основной поток сонных, шаркающих тел хлынет к умывальникам, и, воспользовавшись моментом, проскользнул к выходу из спальни.

     Его рука не дрожала. Он достал из-за пазухи крошечный, аккуратно сложенный кусочек пергамента - вырванный из старой книги листок, на котором он заранее вывел несколько корявых, неузнаваемых рун. Он не стал подходить к двери караульного помещения. Он просто 'случайно' уронил записку на пол посреди коридора, на пути следования утреннего патруля, и тут же растворился в толпе, возвращаясь на своё место. Записка была коротка и анонимна: 'Щуплый. Тайник под половицей. То, что ищет Главный Смотритель'.

     Не прошло и пяти минут, как дверь спальни с оглушительным грохотом распахнулась, ударившись о стену.

     В проёме, словно воплощение серого, безжалостного порядка этого места, стоял Главный Смотритель Феодор. Его лицо, обычно бледное и бесстрастное, было искажено гримасой холодной, торжествующей ярости. За его спиной маячили смотритель Брок с дубинкой в руке и двое самых крупных надзирателей.

     Спальня замерла. Шум стих, сменившись мёртвой, испуганной тишиной.

     - Воспитанник номер семьдесят три! - прорычал Феодор, и его голос, лишённый обычной сухой бесцветности, был полон яда.

     - Фальк Каламуш, - с мстительным удовлетворением уточнил Брок для надзирателей, указывая на Щуплого. - Взять его.

     Они шли прямо к его наре. Щуплый вскочил, его крысиное лицо мгновенно стало белым от ужаса и непонимания.

     - Я ничего не делал, господин Главный Смотритель! Клянусь Первыми, я...

     Его жалкий лепет утонул в коротком, лающем приказе Феодора. Брок, не говоря ни слова, грубо отшвырнул Щуплого в сторону. Один из надзирателей без всяких церемоний выломал скрипучую половицу носком сапога. Брок опустился на колени и с триумфальным рыком поднял над головой толстый гроссбух в серой кожаной обложке.

     - В карцер, - выплюнул Феодор. - На исправление.

     Щуплого, вопящего от ужаса и отбивающегося, скрутили и поволокли прочь. Его крики, полные боли и непонимания, затихли где-то в глубине каменных коридоров.

     В спальне воцарилась оглушительная тишина. Дети, вжавшись в свои нары, боялись дышать. Когда надзиратели ушли, толпа медленно начала вытекать из спальни в коридор. Вайрэк медленно поднял голову. Через всю комнату он встретился взглядом с Ирвудом. На губах дикаря играла кривая, удовлетворенная усмешка - простая, хищная радость охотника, чья ловушка сработала безупречно. Щуплый был проблемой. Теперь проблемы не было. Всё просто.

     Но во взгляде Вайрэка горел иной огонь. Это был не просто расчёт. Это был тёмный, пьянящий триумф. Он смотрел на место, где только что стоял его мучитель, и чувствовал, как по венам разливается ледяная, пьянящая власть. Он победил.

     Выходя из спальни в общий коридор, упиваясь этим моментом, этим новым, острым чувством, он искал глазами Лэю, чтобы разделить с ней эту победу. Он ожидал увидеть на её лице восхищение, благодарность, облегчение.

     Но вместо этого он увидел ужас.

     Лэя стояла в коридоре, прижавшись к противоположной стене. Она не убежала вместе с остальными девочками. Она ждала. И всё видела. Её большие, серьёзные глаза были расширены не от страха перед наказанием, а от чего-то другого, более глубокого.

     Она смотрела на них и видела не своих защитников, а двух молодых волков, только что попробовавших вкус первой крови и опьянённых им. И с ледяным ужасом поняла, что теперь боится их гораздо больше, чем Щуплого.

     Торжествующая улыбка медленно сползла с лица Вайрэка, сменившись полным, холодным недоумением. Он посмотрел на Ирвуда, ища поддержки, но тот уже не улыбался. Он тоже смотрел на Лэю, и его усмешка угасла. В его глазах Вайрэк увидел странную смесь - тень сожаления, смешанную с холодной, упрямой уверенностью. Взгляд, который без слов говорил: 'Мне жаль, что тебе пришлось это видеть. Но так было надо'.

      'Мы победили, - пронеслась в голове Вайрэка растерянная мысль, пока он смотрел то на испуганное лицо Лэи, то на суровое лицо Ирвуда. - Мы в безопасности. Почему она боится? Почему он так смотрит? Они должны радоваться...'

     Он смотрел в их глаза и впервые смутно, на уровне инстинкта, почувствовал, что цена их королевства, их маленького, жестокого королевства, построенного на страхе и мести, оказалась гораздо выше, чем он предполагал.

     Вайрэка разбудила не привычная утренняя какофония, не резкий, дребезжащий звон колокола или грубые крики надзирателей. Его вырвала из сна тишина.

     Она была неестественной, плотной и тяжёлой, как мокрое сукно, наброшенное на лицо. Вайрэк открыл глаза и на мгновение растерялся, не понимая, что изменилось. Воздух в огромной общей спальне, обычно спёртый от дыхания сотен спящих тел, сегодня казался разреженным и холодным. Привычный утренний хаос - кашель, стоны, шарканье ног по каменному полу - исчез, сменившись вязким, боязливым безмолвием. Дети двигались, но их движения были осторожными, почти бесшумными. Говорили они шёпотом, то и дело бросая быстрые, испуганные взгляды в его угол.

     Вайрэк сел на своей койке. Тело отозвалось отголосками боли, но он почти не обратил на неё внимания. Его взгляд был прикован к одной точке через всю спальню. К месту Щуплого. Нара была пуста. Тюфяк сбит, серое одеяло скомкано и брошено на пол. Это было не просто пустое место. Это была дыра. Свежая, незакопанная могила в самом сердце их сообщества, и все инстинктивно обходили её стороной.

     Победа была одержана.

     Вайрэк ждал этого момента в темноте карцера, смакуя его, как единственную награду. Он втянул воздух, готовясь к волне триумфа, к пьянящему удовлетворению, которое должно было затопить его. Но грудь не наполнилась ликованием. Вместо этого он почувствовал лишь холод. Внутри было тихо и гулко, словно кто-то выскреб оттуда всё дочиста.

      'Я вырвал страницу, - подумал он, глядя на пустую койку, - а на её месте осталась лишь дыра'.

     Поднявшись, Вайрэк механически заправил свою койку и вышел из спальни в гулкий общий коридор, ведущий к умывальникам. Здесь уже смешались два потока - мальчики и девочки. Живая масса детей расступалась перед ним, образуя пустой коридор. Шёпот затихал, взгляды мгновенно устремлялись в пол. Этот липкий, унизительный страх, который он сам так хорошо знал, был почти осязаем, но его созерцание больше не вызывало ни сочувствия, ни злорадства. Страх просто был. Факт. Часть нового, уродливого порядка, который он сам создал.

     Взгляд упал на собственное отражение в мутной, ледяной воде. Бледное лицо, синяки под глазами, тёмные пятна на скуле. Кончики пальцев коснулись их. Не больно. Руки, которыми была подделана записка, которые запустили этот безжалостный механизм, не дрожали. Они были просто руками.

     Его взгляд скользнул по толпе и нашёл их. Ирвуд уже умывался, его движения были резкими, злыми. Он не смотрел в его сторону. Лэя стояла в самом дальнем углу, прижимаясь к стене, и её маленькое личико было бледным и испуганным. Она тоже не смотрела на него.

     В карцере у него был враг, была цель. Здесь, посреди тишины, которую он сам создал, не было ничего. Дрожь пробежала по спине, холодная, липкая. И тут, в этой звенящей пустоте, оформилась мысль. Ясная. Твёрдая.

      'Это и есть цена власти. Цена, которую слабые не поймут. Я поступил не как ребёнок, а как лорд. Одиночество - не наказание. Это удел сильных'.

     Дрожь утихла. Холод в груди никуда не делся, но перестал быть мучительным. Он стал опорой. Спина сама собой выпрямилась, и холод в его глазах стал твёрдым, как первый осенний иней на лужах во дворе.

     Раскол, появившийся между ними, не затянулся - он превратился в норму. Несколько седмиц периода 'Первого Инея' тянулись, как густая, холодная смола, и с каждым днём пропасть между ними становилась всё шире и глубже. Их хрупкий союз, скреплённый общей опасностью, теперь держался лишь на молчаливой привычке и тени старой сделки.

     Лэя избегала их с методичностью дикого зверькa, обходящего ловушку. В столовой, получив свою скудную порцию, она больше не садилась за их стол, а уходила в самый дальний, тёмный угол, где ела быстро, вжимая голову в плечи, и тут же исчезала. На чердак она теперь проскальзывала в те редкие часы, когда знала, что мальчиков там нет, чтобы быстро оставить миску с остатками еды для своей единственной подруги. Она видела их - Вайрэка, с его новым, холодным взглядом, и Ирвуда, чья молчаливая ярость, казалось, вибрировала в воздухе, - и они были ей чужими.

      'Они опасны. Они использовали меня, - пришла в её голову, холодная, повзрослевший от горя мысль. - Я была для них лишь инструментом. Теперь, когда я им не нужна, они избавятся и от меня. Нужно бежать, прятаться. Я снова одна'.

     Ирвуд молчал. Несколько седмиц он наблюдал за этой картиной, и в его груди медленно закипал глухой гнев. Каждый раз, видя сжавшуюся фигурку Лэи, он до боли сжимал кулаки в карманах. Он видел, как Лэя, ещё недавно такая живая и смелая, снова превращается в затравленную, испуганную мышь. Как она худеет, как её большие глаза становятся ещё больше на осунувшемся лице. И его злость была не на Вайрэка, сломавшего Щуплого - тот это заслужил. Она была на Вайрэка-стратега, чей 'гениальный' план сломал их самый ценный актив.

     Терпение лопнуло в один из холодных вечеров на чердаке. Вайрэк, как ни в чём не бывало, разложил перед ним украденный гроссбух.

     - Я нашёл здесь кое-что интересное, - начал он своим ровным, учительским тоном. - Записи о поставках...

     - Ты видел её? - оборвал его Ирвуд. Голос его был тихим, но в нём скрежетал металл.

     Вайрэк поднял на него удивлённый, непонимающий взгляд.

     - Кого?

     - Лэю. Она нас боится. Тебя боится. Она была моим другом, а теперь смотрит на нас, как на чудовищ. Этого ты хотел, аристократ?

     Вайрэк нахмурился. Он искренне не понимал.

     - О чём ты? Мы её защитили. Теперь ей ничего не угрожает. Щуплого нет.

     - Защитили? - Ирвуд криво усмехнулся. - Ты сломал её. Она была нашими глазами, нашей тенью в этом сером аду. А теперь она - просто испуганная мышь. Бесполезна. Из-за тебя.

     Слова Ирвуда ударили Вайрэка, как пощёчина. Он ожидал чего угодно - злости, зависти, но не обвинения в провале. Его идеальный план, его первая настоящая победа в этом месте, - и этот дикарь смеет называть её ошибкой.

     - Это не была ошибка. Это была... цена, - с трудом подобрал слово Вайрэк, повторяя фразы, которые слышал от отца после проигранных политических битв в Совете. Он отчаянно пытался казаться взрослым, стратегом. - Щуплого нужно было убрать. Это было главное. Она... она просто ребёнок. Она не понимает. Она боится, потому что не видит всей картины.

     - Всей картины? - Ирвуд издал короткий, злой смешок. Он подался вперёд, и его глаза в полумраке блеснули, как у волка. - Нет никакой 'всей картины', аристократ, когда у тебя пустой живот. Есть только сегодня. И сегодня она боится. И голодает. Вот и вся твоя картина.

     Вайрэк поморщился, словно от глупого, неуместного вопроса. Контроль над ситуацией ускользал из рук, и от этого бессилия внутри всё закипало. Он заставил себя выпрямиться, возвращая голосу прежний наставнический тон.

     - Это эмоции. Они мешают. Со временем она поймёт, что мы обеспечили ей безопасность. Она снова будет с нами. Я всё исправлю.

     Ирвуд медленно поднялся. Его лицо было непроницаемым, как камень.

     - Она не пешка. И твоя 'вся картина' не накормит её, - бросил он тихо, но так, что каждое слово ударило, как брошенный камень. - Запомни это, стратег.

     Он не стал ждать ответа. С этого дня их уроки прекратились. Теперь их встречи на чердаке превратились в холодный, молчаливый ритуал. Ирвуд садился в своём углу и методично, со скрежетом, точил свой обломок ножа о старый точильный камень. Вайрэк сидел в своём и пытался разбирать корявый почерк Феодора в гроссбухе. Иногда он пытался что-то сказать, поделиться находкой, но слова повисали в густой, враждебной тишине, нарушаемой лишь монотонным скрежетом стали о камень и воем ветра, который становился всё холоднее с каждым днём.

     Это случилось внезапно, без всякого предупреждения. Утро того дня началось с привычной, гнетущей рутины. Дети, съёжившись от холода, толпились в главном коридоре, со страхом глядя на пустую доску объявлений. Это было время, когда надзиратели должны были вывесить очередной седмичный список наказаний, и воздух был плотным от затаённого, липкого ужаса. Но список всё не появлялся. И вдруг, в этой напряжённой тишине, кто-то у окна издал тихий, удивлённый вздох.

     С высокого, свинцового неба, медленно, почти лениво, падали первые снежинки.

     Сначала одна, потом две, потом десятки. Крупные, идеально симметричные, они опускались в абсолютной тишине, на мгновение делая грязный, утоптанный двор приюта чистым и волшебным. За несколько минут мир преобразился. Серый камень стен покрылся белым бархатом, а голые, чёрные ветви деревьев - хрупким кружевом.

     Страх перед наказанием был забыт. Первый снег был не просто чудом. Он был сигналом. Знаком, что сегодня им наконец-то выдадут тёплую зимнюю одежду - старые, но целые стёганые куртки и штопаные варежки. Знаком, что вечером в больших залах впервые за долгие месяцы зажгут камины, и можно будет хотя бы на один вечер согреться по-настоящему. Тишина взорвалась. Двери спален с грохотом распахнулись, и во двор хлынула кричащая, восторженная толпа. Дети, ещё секунду назад угрюмые и сонные, теперь визжали от радости, ловили снежинки языками, падали в первые, неглубокие сугробы, пытаясь лепить снежки из рыхлого, неподатливого снега. Их смех, чистый и беззаботный, эхом отдавался от стен, на мгновение смывая с приюта его серую, казённую безнадёжность. Среди восторженных криков Вайрэк уловил обрывок разговора двух старших мальчишек.

     - Снег! Настоящий снег! - кричал один.

     - Тише ты, дурень! - шикнул на него второй, постарше и суевернее, и опасливо огляделся. - Не радуйся так громко. Белого Странника накличешь.

     - Да ну тебя с твоими бабкиными сказками!

     - Это не сказки, - понизив голос до зловещего шёпота, продолжил старший. - Говорят, он приходит с первым снегом и притворяется добрым духом, который несёт подарки. Он ходит по земле и слушает, где в домах громче всего смеются дети. И если смех слишком беззаботный, а на крыльце для него нет подношения, он тихо входит в дом. Говорят, он даже дарит тебе игрушку, чтобы ты улыбнулся ему. А когда ты радуешься, он касается твоей груди и замораживает сердце. Навсегда.

     Мальчик сделал паузу, и его глаза расширились от суеверного ужаса.

     - А наутро тебя находят в постели, холодного и тихого. И улыбка так и застыла на лице...

     Первый мальчишка, до этого смеявшийся, побледнел и невольно потёр грудь, словно почувствовав там холод. Он больше не кричал.

     Вайрэк стоял в стороне, у самого входа, прислонившись плечом к холодному косяку. Он не чувствовал ни радости, ни холода, лишь молча смотрел. Снег, падавший на его лицо и волосы, не приносил свежести, а лишь вызывал острую, режущую боль воспоминаний. Перед глазами стоял не этот грязный двор, а заснеженные просторы Туманной дубравы. Тело помнило не холод камня за спиной, а тепло тяжёлого мехового плаща, которым укутывал его отец, сажая в большие расписные сани. В ушах звучал не визг приютских детей, а звонкий, счастливый смех матери, чьё лицо, разрумянившееся от мороза, казалось ему самым прекрасным на свете.

     Воспоминания были такими яркими, такими реальными, что он на мгновение закрыл глаза, пытаясь удержать их, продлить ещё на секунду. Но когда снова их открыл, перед ним был всё тот же серый двор, те же безликие робы, та же безнадёжность, лишь припудренная первым, обманчиво чистым снегом.

     Вайрэк отстранённо наблюдал за играющими детьми, и его взгляд, сам того не желая, начал искать в толпе знакомые фигуры. Ирвуд стоял поодаль, прислонившись к стене, и с кривой усмешкой смотрел на общую возню. Но Лэи нигде не было. Он обвёл взглядом весь двор, каждую группу, каждого ребёнка. Её не было. И тут он увидел её. Крошечная серая тень, почти невидимая на фоне заснеженной стены. Она не играла. Девочка быстро, почти крадучись, выскользнула из боковой двери кухни, прижимая к груди что-то завёрнутое в тряпку, и тут же исчезла в тёмном проёме служебного коридора. Это мимолётное видение, её испуганная, воровская поспешность, неприятно царапнули что-то внутри. Образ сжавшейся фигурки девочки ещё долго стоял у него перед глазами, вызывая смутную тревогу.

     Ночью Ирвуд не мог уснуть. Гнетущая тишина, поселившаяся между ним и Вайрэком, давила сильнее любых стен, выталкивая на крышу. Город, укрытый белым саваном, преобразился. Острые крыши домов смягчились, а грязные переулки скрылись под чистым покровом. Внизу, в Квартале знати, начался Праздник Первого Снега. Сотни фонарей горели тёплыми, золотыми огнями, из-за высоких стен доносились обрывки музыки, и по расчищенным улицам скользили тёмные силуэты роскошных саней.

     Ирвуд смотрел на этот далёкий, чужой пир, и в его душе не было ни зависти, ни злости. Только холодное, отстранённое любопытство. И тут он заметил, что не один. В нескольких шагах от него, у самого края крыши, стоял Вайрэк. Тот тоже смотрел на огни своего потерянного мира, и его тонкая, прямая фигура на фоне заснеженного города казалась невероятно одинокой.

     Они стояли так долго, в полном молчании, разделённые невидимой стеной. Вой ветра был единственным звуком между ними. Наконец Ирвуд нарушил тишину.

     - Доволен? - его голос был ровным, безэмоциональным.

     Вайрэк, вырванный из своих мыслей, не сразу понял.

     - О чём ты?

     - Своей победой. Ты победил. Щуплого нет. Теперь все боятся тебя. Даже она.

     Вайрэк нахмурился, его губы сжались в тонкую, упрямую линию.

     - Лэя? Я её защитил. Она в безопасности.

     - В безопасности? - Ирвуд криво усмехнулся, и в его усмешке не было веселья, только горечь. - Она больше не ходит в столовую. Я видел её вчера. Ждала, пока повариха уйдёт, и пробралась на кухню. Выгребала остатки из котла. Она боится есть в одном зале с тобой.

     Слова повисли в морозном воздухе, тяжёлые и острые. Ирвуд смотрел прямо перед собой, на далёкие огни. Он не ждал ответа. Он просто доложил обстановку. После долгой, тяжёлой паузы, в которой, казалось, застыл сам воздух, Вайрэк медленно повернул голову. Слова повисли в морозном воздухе, тяжёлые и острые. Вайрэк медленно повернул голову, всё ещё не веря.

      'Лэя... выгребает остатки из котла? Та самая Лэя, которую я защитил'. Его идеальный план, его победа... В груди что-то оборвалось. Холод, который стал ему опорой, вдруг обернулся ожогом. Он смотрел на далёкие огни своего потерянного мира, но видел только крошечную фигурку, которая крадётся на кухню, чтобы не умереть с голоду. Из-за него. Он победил Щуплого. И потерял всё остальное.

     Они возвращались с крыши в тишине. Не в той уютной, ночной тишине, что была их тайным союзником, а в другой - звенящей, натянутой до предела, как тетива. Она родилась там, наверху, под холодным, безразличным взглядом далёких звёзд, в тот самый миг, когда слова Ирвуда, острые и холодные, как осколки льда, вонзились в сердце Вайрэка. Теперь эта тишина, тяжёлая и липкая, следовала за ними по пятам, заполняя собой гулкие коридоры приюта.

     Вой ветра за стенами казался далёким и незначительным на фоне этого безмолвного противостояния. Снежинки, таявшие на их волосах и плечах, оставляли тёмные, влажные пятна на серых робах. Вайрэк шёл чуть позади, и каждый его шаг по холодному каменному полу казался оглушительно громким. Он не поднимал глаз, где плясали их вытянутые, уродливые тени.

     Ирвуд шёл впереди. Его движения были резкими, злыми, лишёнными прежней ленивой грации. Он не крался, а шагал, словно вбивая каждый свой шаг в камень, в тишину, в спину идущего следом.

     Добравшись до спальни, они не обменялись ни словом, ни взглядом. Их пути разошлись у двухъярусной нары, ставшей границей двух враждующих государств. Ирвуд одним резким, почти агрессивным движением подпрыгнул и закинул своё тело наверх. Тюфяк протестующе скрипнул, и он рухнул на него, как брошенный камень, отвернувшись к стене.

     Вайрэк остался внизу. Он медленно, почти механически, опустился на свою койку. Триумф, ещё недавно горевший в его венах ледяным огнём, испарился без следа, оставив после себя лишь горький, тошнотворный привкус пепла. Перед его глазами стояло не поверженное, хнычущее тело Щуплого. Перед ним стояло лицо Лэи, каким его нарисовали слова Ирвуда - её огромные, полные ужаса глаза, в которых он увидел не спасителя, а чудовище.

      'Победа... - пронеслась в его голове холодная, лишённая всякой радости мысль. - Но какой ценой? Я видел её лицо... Чем я лучше Щуплого? Тем, что оказался умнее и безжалостнее? Жестокость, оправданная необходимостью... так говорил отец. Но это ложь. Он, дикарь, защищал её из простого инстинкта. А я... я просто мстил за свою униженную честь'.

     Он лёг и свернулся в комок, вжимаясь в холодную стену, словно пытаясь спрятаться от самого себя.

     Наверху, глядя в тёмный, теряющийся во мраке потолок, Ирвуд стиснул зубы. Его злость была практичной, как обломок ножа за поясом. Он не жалел Щуплого - тот получил по заслугам. Он злился на аристократа за его слепую, аристократическую глупость.

      'Идиот. Не понимает. Дело не в жестокости. В последствиях. Лэя была нашими глазами. Теперь - боится. Он её сломал. Сделал нас слабее. Аристократам верить нельзя. У них на уме только честь, а не выживание'.

     Он перевернулся на другой бок. Решение, принятое в холодной темноте спальни, было твёрдым, как сталь. Аристократу доверять нельзя. Но девочку он в обиду не даст. Он будет защищать её сам. Тайно.

     Несколько седмиц спустя, когда зима вошла в свою самую мёртвую, глухую фазу - период, который в народе звали 'Глубоким Сном', - Главный Смотритель Феодор сидел в тишине своего кабинета. Здесь, в его безупречно упорядоченном мире, зима была не бедствием, а союзником. Она была Порядком. Холод загонял детей в спальни, усмирял их буйный нрав и вымораживал болезни, делая их вялыми и покорными, гася любые искры недовольства в зародыше. Зима была его идеальным надзирателем.

     За высоким, зарешеченным окном выл ветер, швыряя в толстое стекло горсти колючего, сухого снега. В камине ровно, почти беззвучно, горели тщательно уложенные поленья. Пламя не трещало и не плясало, как живое, а стояло ровным, оранжевым листом, словно нарисованное. Их сухое тепло едва справлялось с ледяным дыханием, которое сочилось от каменных стен. Воздух в кабинете был неподвижным, пах старой бумагой, сургучом и холодной, въевшейся в дерево властью.

     Феодор не работал. Он созерцал.

     Перед ним, на идеально чистой поверхности полированного дубового стола, лежал гроссбух. Толстый, в переплёте из серой, потёртой кожи. Он вернулся. Был найден под нарой нейтрализованного Фалька Каламуша, как и было указано в анонимной записке. Казалось бы, инцидент исчерпан, порядок восстановлен. Но смотритель не чувствовал облегчения. Вместо него по венам разливался ледяной, колючий ужас.

      'Гроссбух вернулся, - стучало в висках, заглушая вой ветра. - Но он был в чужих руках. Его читали. Они знают. Где-то там, в этой серой массе, ходит тот, кто держит невидимую петлю на моей шее'.

     Пальцы, тонкие и сухие, как лапки насекомого, машинально поправили идеально ровную стопку отчётов, сдвинув её на толщину волоска. Затем с подставки был взят серебряный ножичек для заточки перьев. Феодор медленно, с хирургической точностью, провёл по его безупречно чистому лезвию кусочком замши, счищая невидимую пылинку. Контроль. Всё должно быть под контролем. Но его больше не было.

     Последние седмицы Феодор не просто наблюдал. Он собирал информацию. Его разум, отточенный годами интриг, просеивал доклады Брока, обрывки подслушанных разговоров и собственные наблюдения, пытаясь восстановить картину. Картина вырисовывалась уродливая. Два новичка, аристократ и дикарь, появляются почти одновременно. Старый порядок в спальне, державшийся на грубой силе Щуплого, рушится. Возникает новый, непонятный союз. А затем - дерзкая кража и гениально простая подстава, которая убирает с доски их единственного врага. Совпадение? Феодор в совпадения не верил. Он верил в заговоры. Его аналитический ум препарировал поведение троицы, которая, как он был уверен, стояла в центре этого заговора, ища слабое место, трещину, через которую можно было бы заглянуть в душу врага.

     Объект первый: аристократ, номер триста сорок два, Вайрэк Алари. Мозг операции. В этом Феодор не сомневался. Дерзость плана, точность исполнения - это был не почерк уличного дикаря. Но теперь этот 'мозг' дал сбой. Главный Смотритель видел его - в столовой, на тренировках, в учебном классе. Видел его отстранённый, пустой взгляд, механические, безжизненные движения. Он больше не горел холодным огнём ненависти. Он тлел.

      'Классический нервный срыв, - с холодным, почти научным удовлетворением заключил Феодор. - Я видел таких. У них тонкая душевная организация, не привыкшая к настоящему давлению. Он спланировал кражу, но не выдержал напряжения. Вина, страх... победа оказалась ему не по зубам. Он сломлен. Опасен, как стратег, но слаб, как исполнитель. Пока можно не трогать. Пусть варится в собственном страхе'.

     Взгляд переместился на другой конец ментальной карты. Дикарь. Номер триста сорок один. Ирвуд Фенрис. Этот был проще. Понятнее. Феодор получал доклады, видел всё сам. Наблюдал, как дикарь, словно верный пёс, тайно оставляет для девчонки часть своего хлеба у тайника на чердаке. Как в столовой тот садится так, чтобы загородить её от других. Как бросает волчьи взгляды на любого, кто косо посмотрит в её сторону.

      'Примитивная борьба за доминирование, - усмехнулся Феодор своим мыслям. - Предсказуемо. Дикарь чует слабость вожака и пытается сколотить свою шайку. Эта девочка... он не защищает её. Он клеймит её как свою собственность, как первого вассала, демонстрируя силу остальным. Жалкие, предсказуемые игры'.

     И, наконец, девочка. Номер двести восемьдесят четыре. Лэя Сабелдир. Феодор с трудом вспомнил её лицо - тихое, незаметное, серое. Пробежался по строчкам в её деле. 'Найдена у врат Храма Первых. Возраст - около девяти. Назвала только имя и фамилию - Лэя Сабелдир. Информацию о родителях предоставить отказалась, ссылаясь на потерю памяти. Особых талантов не выявлено'.

      'Пустое место, - заключил он, отбрасывая её фигуру с доски. - Просто испуганный ребёнок, попавший между молотом и наковальней. Пешка. Не представляет интереса'.

     Анализ был завершён. Картина, наконец, обрела ясность и строгую, безупречную логику. По его телу разлилось холодное, почти сладострастное удовлетворение - то самое, что он испытывал, находя ошибку в бухгалтерском отчёте или расставляя книги в идеальном порядке. Хаос был упорядочен. Фигуры на доске были расставлены, их мотивы - примитивны и понятны. Теперь можно было начинать партию.

     Он поднялся и подошёл к карте на стене. Его палец нашёл крошечное, серое пятнышко приюта. Здесь, в его мире, он был богом. Но где-то там, в этой серой массе, прятался еретик, познавший его тайны. И пока эта ошибка в системе не будет найдена и устранена, его идеальный порядок не будет восстановлен

     Дверь кабинета отворилась без стука. Брок не вошёл - он шагнул внутрь одним твёрдым, размеренным шагом, и его широкоплечая фигура почти полностью перекрыла тусклый свет коридора. Он двигался с экономией движений старого солдата, и даже под заношенным сюртуком угадывалась прямая, негнущаяся спина - привычка, выкованная годами ношения кирасы. Он был сухопар, как и сам Феодор, но его худоба была иной - хищной, опасной, как у матёрого волка. Его взгляд, прежде чем остановиться на Феодоре, быстро, почти незаметно, прошёлся по комнате - окно, углы, дверь, - оценивая обстановку. Он остановился посреди кабинета, его рука инстинктивно легла на пояс, туда, где когда-то висел бы эфес меча.

     - Господин Главный Смотритель, - пробасил он, и его голос, казалось, заставил вибрировать чернильницу на столе. - В спальнях неспокойно. Зима, голод... они злые. Этот Каламуш... Щуплый... он сломлен. Я говорил с ним. Твердит, что его подставили. Бесполезен.

     Он сделал паузу, и его маленькие, водянисто-серые глаза безразлично блеснули в полумраке.

     - Позвольте мне, господин. Дайте мне волю. Я вытрясу из них правду за один вечер. Начнём с дикаря, Фенриса. Уверен, он расколется первым.

     Феодор медленно отложил серебряный ножичек, идеально выровняв его параллельно краю стола. Он поднял голову, и его лицо, обладавшее пергаментно-жёлтым, нездоровым оттенком человека, десятилетиями не видевшего солнца, было бесстрастным. Он посмотрел на помощника своими блёклыми, ничего не выражающими глазами, и лишь в их глубине промелькнуло лёгкое, почти незаметное презрение.

     - Вы не понимаете, Брок. Сила - это молот. Она ломает, но оставляет слишком много шума и ненужных обломков. Она пугает мелкую дичь, но спугивает крупного зверя. А мне нужен скальпель. Тонкий, точный инструмент, который вскроет гнойник, не задев здоровых тканей.

     Он сделал паузу, давая словам впитаться в непонятливый разум Брока.

     - Вы говорите, Каламуш бесполезен. Вы ошибаетесь. Он никогда не был так полезен, как сейчас. Сломленный, униженный, потерявший всё... он будет цепляться за любую возможность вернуть себе хотя бы тень былой власти. Страх и отчаяние сделают его нашими ушами и глазами в спальнях. Он принесёт нам настоящего вора на блюдечке. Без единого крика.

     Он снова взял в руки ножичек, и его тонкие пальцы едва заметно погладили холодный металл.

     - Приведите ко мне воспитанника номер семьдесят три.

     Брок на мгновение замер, его лицо выразило тупое недоумение. Он открыл было рот, чтобы возразить, но, встретив холодный, ничего не выражающий взгляд Феодора, лишь коротко кивнул и, развернувшись, вышел.

     Оставшись один, Феодор отложил ножичек и брусок, идеально выровняв их на краю стола. Он ждал. Его взгляд был устремлён в темноту за окном, но видел он не снег, а идеальную, выверенную схему наказания, которой он так гордился. Система карцера, его главное творение, была не просто ямой. Она была инструментом. Инструментом с двумя режимами работы.

     Был режим стандартный, долгий и изматывающий, предназначенный для таких, как Щуплый. 'Исправление'. Наказанный получал минимальную, но достаточную для выживания порцию хлеба и воды. Его волю ломали не пыткой, а монотонностью, темнотой и холодной, безразличной предсказуемостью. Цель - подчинение, а не уничтожение. Именно поэтому Каламуш, проведя в карцере почти два периода, хоть и был сломлен, но остался жив.

     И был режим особый. Тот, который Феодор применил к аристократу. Целенаправленная, быстрая и изящная ломка. Ежедневные обливания ледяной водой были не частью устава, а его личной инициативой. Рискованной, но, как он считал, эффективной. Цель была не в исправлении. Цель была в том, чтобы сломать волю быстро, пока она не успела окрепнуть.

     Дверь снова отворилась, прерывая его размышления. Брок грубо втолкнул в кабинет Щуплого и остался стоять у порога, скрестив руки на могучей груди.

     Это была лишь тень того наглого, уверенного в себе хищника, который ещё несколько седмиц назад держал в страхе всю спальню. Мальчишка был худ, его кожа приобрела нездоровый, сероватый оттенок, а глаза, глубоко запавшие, лихорадочно бегали по комнате, боясь остановиться на лице Главного Смотрителя. Его воля была не просто сломлена. Она была стёрта.

     - Воспитанник номер семьдесят три, - начал Феодор своим сухим, безразличным голосом. - Ты знаешь, почему ты здесь.

     Щуплый вздрогнул и торопливо закивал, его губы дрожали.

     - Я не... я не крал, господин Главный Смотритель! Клянусь Первыми, меня подставили!

     - Меня не интересуют твои клятвы, - оборвал его Феодор. - Меня интересует порядок. А ты его нарушил. По закону, твоё следующее 'исправление' будет последним.

     Паника в глазах мальчишки переросла в животный ужас, и он, не выдержав, рухнул на колени.

     - Нет! Прошу вас! Всё что угодно!

     Феодор выдержал паузу, давая страху полностью завладеть им.

     - Однако, - продолжил он, и его голос стал почти вкрадчивым, - я могу проявить милость. Я могу вернуть тебя в спальню. Могу даже распорядиться, чтобы твоя порция стала немного... больше. И чтобы надзиратели закрывали глаза на некоторые твои мелкие шалости. Ты снова сможешь почувствовать себя сильным.

     Надежда, отчаянная и жалкая, блеснула в глазах Щуплого.

     - Что... что я должен делать?

     - Ничего особенного, - Феодор откинулся в кресле. - Просто смотреть. И слушать. И обо всём, что покажется тебе необычным, докладывать смотрителю Броку. О каждом тайном разговоре. О каждом странном предмете. О каждом шёпоте после отбоя. Ты станешь моими глазами. В обмен на мою защиту.

     Щуплый, не раздумывая ни секунды, начал торопливо кивать, его лицо исказилось в подобострастной, угодливой гримасе.

     - Да, господин Главный Смотритель! Конечно! Я всё... я буду...

     - Довольно, - прервал его Феодор с брезгливостью. - Можешь идти. И помни. Один неверный шаг, одна попытка обмануть меня - и ты вернёшься в карцер. Навсегда.

     Щуплый, пятясь и кланяясь, выскользнул за дверь. Брок проводил его взглядом, полным презрения, и повернулся к Феодору.

     - Он слабак. Предаст при первой же возможности.

     Феодор позволил себе едва заметную, холодную улыбку. Он медленно взял в руки серебряный ножичек и снова провёл по его лезвию замшей.

     - Конечно, предаст, - тихо сказал он, не глядя на Брока. - Именно поэтому он и полезен. Он будет докладывать мне. И будет пытаться докладывать на меня тому, кто, как он думает, сильнее. И по тому, куда именно потечёт гной, я и вычислю свой настоящий нарыв. Это не молот, Брок. Это - скальпель. А теперь идите. И проследите, чтобы наш новый инструмент получил свою первую награду. Лишний кусок хлеба за ужином, например.

     Брок вышел, и дверь за ним закрылась с глухим стуком, который, казалось, поглотила вязкая тишина кабинета. Феодор остался один. Он не двигался, продолжая смотреть на то место, где только что стоял его помощник. На его тонких, бескровных губах играла едва заметная, холодная усмешка. Молот был груб, предсказуем и абсолютно управляем. Теперь у него был и скальпель - дрожащий, отчаявшийся, готовый на всё ради малейшей подачки. Инструменты были готовы.

     Медленно поднявшись, он подошёл к окну. За толстым, покрытым ледяными узорами стеклом выл ветер, закручивая снежные вихри во дворе. Глубокий Сон. Идеальное время. Холод сковывал не только землю, но и волю. Но ждать, пока его новый инструмент, Каламуш, принесёт ему что-то ценное, было бы ошибкой. Это могло занять седмицы, а его терпение, отточенное годами бюрократической службы, имело свои пределы, когда речь шла о личном контроле.

     Нет. Ему нужен был катализатор. Событие, которое встряхнёт их хрупкий мирок, заставит их совершать ошибки. Он снова мысленно разложил на доске фигуры. Аристократ - мозг, но сломленный виной. Дикарь - мышцы, но ослеплённые примитивной яростью. И девочка. Серая, незаметная пешка, которую дикарь, судя по всему, пытается сделать первым членом своей жалкой шайки.

      'Они думают, что умнее. Но они - просто дети. Ими движут примитивные реакции. Привязанность. А любая привязанность - это уязвимость. Трещина в броне, которую нужно расширить'.

     Он повернулся от окна, и его взгляд нашёл то, что он искал. План родился мгновенно, безупречный в своей холодной, безжалостной логике.

      'Нужно применить давление к самому слабому звену - к девочке. Не молотом. Скальпелем. Лёгкий, точный надрез, и их хрупкий союз потеряет структурную целостность. Дикарь впадёт в слепую ярость и совершит ошибку. Аристократ, его 'мозг', окончательно сломается от страха. И тогда я их возьму. Тёплыми'.

     Движения Феодора стали медленными, почти торжествующими. Он подошёл к высокому, тёмному шкафу, занимавшему целую стену, - его личному архиву, библиотеке сломанных судеб. Его тонкие, сухие пальцы скользнули по корешкам одинаковых серых папок, не задерживаясь. Он не искал - он знал. Его палец остановился на одной из них. Тонкой, почти пустой.

     Он достал её и вернулся за стол. Положил перед собой, на мгновение задержав на ней свой блёклый взгляд. Затем, с предвкушением хирурга, готовящегося к точной операции, открыл. На сером, казённом листе корявым почерком было выведено: 'Лэя Сабелдир. Номер двести восемьдесят четыре'. Ниже - несколько скупых строк... Феодор перечитал последнюю: 'Особых талантов не выявлено'. И на его губах появилась едва заметная, хищная улыбка стратега, нашедшего идеальный ход.

     Миновал лишь первый день Глубокого Сна, а зима уже успела войти в свою самую глухую, мёртвую фазу. Холод просочился внутрь, превратив грязный снег во дворе в твёрдый, звенящий наст и выморозив остатки тепла из душ детей.

     Лэя скользила сквозь утреннюю толпу в главном коридоре, как маленькая серая тень. Её худенькое, почти невесомое тело легко проскальзывало в малейшие просветы между другими детьми. Она двигалась вдоль стен, используя большие, шумные группы как движущееся прикрытие, её взгляд сканировал не лица, а тени, ища в них укрытие и опасность.

     Внезапно гул, наполнявший коридор, захлебнулся и стих. Он не просто затих - он рухнул, словно подкошенный, сменившись вязкой, звенящей пустотой. Сотни голов, как по команде, повернулись в одну сторону. Лэя, спрятавшись за спиной какого-то рослого мальчика, тоже посмотрела.

     Из караульного помещения вышел смотритель Брок. Его тяжёлые, подбитые железом сапоги гулко, размеренно били по каменному полу. Но он был не один. За его широкой спиной, как побитая, но вернувшаяся в чужую свору собака, плёлся Щуплый.

     При виде него ужас ледяной иглой вонзился Лэе в солнечное сплетение, заставив её замереть на месте. В её детском сознании, где законы приюта были абсолютны, это было невозможно. 'Не может быть... Это призрак...' - пронеслось в её голове. Она знала, все знали: из карцера после такого долгого срока не возвращаются. Это было место, куда уходят навсегда.

     Но он был здесь. Худ, бледен до синевы, с тёмными провалами под глазами, но живой. И на краткий, ослепительный миг её охватило наивное, детское облегчение. 'Он выжил. Значит, здесь не всегда убивают. Значит, есть шанс...'

     Надежда рухнула в тот же миг, как и родилась. Брок, доведя своего подопечного до центра коридора, остановился. Он не сказал ни слова. Он просто бросил на Щуплoго один-единственный, короткий, властный взгляд - взгляд хозяина, отдающего безмолвный приказ своей собаке. И ледяная, тошнотворная ясность обожгла сознание Лэи. Он не просто выжил. Он сдался. Он заключил сделку. Он стал их глазами.

     Её собственный страх утонул в холодной, ядовитой мысли, которая родилась в глубине сознания с пугающей, неотвратимой ясностью: 'Тот чердак. Та встреча. Мальчики... И теперь всё стало хуже. У Щуплого глаза повсюду. Он смотрит. Это из-за меня...'.

     Её взгляд инстинктивно метнулся в толпу, ища знакомые фигуры. Она нашла Вайрэка. Она ожидала увидеть на его лице холодный триумф, удовлетворение от поверженного врага. Но вместо этого увидела, как его лицо исказилось в брезгливой гримасе, словно он увидел что-то гниющее. Вайрэк смотрел на Щуплого не как на врага, а как на уродливое, ходячее последствие своего собственного плана. Он сделал едва заметный шаг назад, словно боясь испачкаться. 'Он боится не его, - с удивлением поняла Лэя. - Он боится себя'.

     Затем она нашла Ирвуда. Он стоял, прислонившись к противоположной стене, и его тело было напряжено, как сжатая пружина. Он не смотрел на Щуплого. Его тяжёлый, ледяной взгляд был направлен прямо на неё. В его глазах не было ни поддержки, ни сочувствия. Только холодная, безмолвная ярость зверя, чью территорию посмели осквернить. Она видела лишь то, что было на поверхности: холодную, безмолвную ярость зверя, чью территорию посмели осквернить. От этой дикой, неприкаянной решимости в его взгляде у неё по спине пробежал холодок, такой же липкий и ледяной, как от вида вернувшегося призрака Щуплого.

     Брок, удовлетворённый произведённым эффектом, развернулся и ушёл, оставив Щуплого одного посреди мёртвой тишины. Вожак, который ещё недавно был королём этого коридора, теперь стоял, опустив голову, и не смел поднять глаз, чувствуя на себе сотни испуганных и ненавидящих взглядов. Представление было окончено. Новый, уродливый порядок вступил в силу.

     С возвращением Щуплого страх перестал быть редким, острым приступом - теперь он стал постоянным, удушающим фоном. Он висел в спёртом воздухе коридоров, сквозил в боязливых перешёптываниях и заставлял детей инстинктивно вжимать головы в плечи. Из окна своего кабинета Главный Смотритель Феодор с холодным, отстранённым удовлетворением наблюдал за плодами своего решения. Он видел, как рухнула хрупкая иерархия, как дети теперь избегают друг друга, боясь сказать лишнее слово. Он видел, как Щуплый, словно призрак, бродит среди них - живое, ходячее напоминание о том, что у стен есть уши, а у милости - своя цена.

     Прошло несколько дней. В безупречно упорядоченном мире Главного Смотрителя, где каждая вещь знала своё место, а каждый звук был предсказуем, царила стерильная тишина. За высоким, покрытым ледяными узорами окном выл ветер, но толстое стекло превращало его яростный голос в глухой, едва различимый гул. В камине ровно, почти беззвучно, горели поленья, уложенные с геометрической точностью. Их сухое тепло едва справлялось с холодом, сочившимся от каменных стен.

     Феодор сидел за своим массивным дубовым столом. Перед ним лежали первые доклады, записанные Броком со слов Щуплого - несколько листов дешёвого пергамента, исписанных грубым, солдатским почерком. Главный Смотритель скользнул по ним взглядом, полным брезгливого, почти физического отвращения, как хирург смотрит на грязный, заржавевший инструмент.

      'Мусор, - пронеслось в его голове. - Он приносит мне мусор, потому что ищет не там. Он слеп'.

     Движения его были медленными, выверенными. Он сдвинул доклады на самый край стола, идеально выровняв их по линии полированного дерева. 'Брок - это молот, - с холодным презрением подумал Феодор. - Грубый, предсказуемый и абсолютно управляемый. Но молотом вскрывают сундуки, а не души'. Он взял с подставки свой серебряный ножичек для бумаг и кусочек мягкой замши, начав медленно, с наслаждением, полировать его безупречно чистое лезвие. 'Теперь пришло время для скальпеля'.

     Он дёрнул за засаленный шнур колокольчика. Почти сразу дверь бесшумно отворилась, и в кабинет вошёл Брок.

     - Господин Главный Смотритель, - пробасил он.

     Феодор не поднял головы, продолжая своё занятие.

     - Наш 'инструмент' бесполезен, Брок, - сказал он своим сухим, шелестящим голосом. - Он пытается вскрыть шкатулку молотом. Пришло время навести его на замочную скважину.

     Он наконец поднял свои блёклые, ничего не выражающие глаза. Его анализ был завершён, картина обрела строгую, безупречную логику. 'Аристократ сломлен виной. Дикарь ослеплён примитивным инстинктом защиты. Девочка - их общая слабость. Трещина в броне. Нужно лишь немного надавить, и вся конструкция рухнет'.

     - Передайте воспитаннику номер семьдесят три, - он намеренно не называл Щуплого по имени, - что с этой минуты его единственная цель - воспитанница номер двести восемьдесят четыре. Лэя Сабелдир. Пусть следит за каждым её шагом, каждым вздохом. Мне нужен рычаг. Пусть найдёт его.

     Брок вышел из кабинета, плотно прикрыв за собой дверь. Оказавшись в холодном, гулком коридоре, он на мгновение остановился. На его грубом, обветренном лице отразилось презрение. 'Девочка? Он хочет травить девчонку? Вместо того чтобы просто сломать дикаря... Игры. Бесполезные, бабские игры. Но приказ есть приказ'.

     Он нашёл Щуплого там, где и ожидал - в сыром, пахнущем плесенью коридоре у входа в подвалы. Это было его новое логово, место, где он мог чувствовать себя в безопасности под крылом своих новых хозяев.

     Брок навис над ним, и его тень полностью поглотила съёжившуюся фигурку. Его голос был низким, угрожающим рокотом, лишённым всякой фальши.

     - У тебя новое задание. Забудешь обо всех. Теперь твоя цель - девчонка. Лэя Сабелдир. Ходи за ней тенью. Слушай, о чём говорит. Смотри, куда ходит. Мне нужно знать о ней всё.

     Он видел, как лицо Щуплого меняется. Сначала - тупое недоумение. А затем, когда до него дошёл весь смысл приказа, его глаза загорелись нездоровым, садистским огнём. Брок понял - для этого мерзкого щенка это была не просто работа. Это было разрешение. Санкционированная, безопасная месть.

     - Не подведёшь - получишь лишнюю порцию, - добавил Брок, используя единственный понятный ему язык. - Провалишься - вернёшься в свою дыру. Понял?

     Щуплый, расплывшись в угодливой, подобострастной улыбке, торопливо закивал. Он не сказал ни слова. Он просто поднялся и, не оглядываясь, растворился в тенях коридора, как крыса, почуявшая запах падали.

     День превратился в карту слепых зон и коротких, опасных перебежек. Затем ещё один. И ещё. Лэя больше не ходила по приюту - она просачивалась. Её мир, и без того маленький и серый, сжался до размеров лабиринта, где за каждым углом, в каждой тени, таилась одна и та же угроза. Щуплый.

     Щуплый не подходил. Не угрожал. Он просто был..

     С того самого дня что-то изменилось. Первое время он был просто призраком, вернувшимся из карцера. Ходячим напоминанием о том, что у стен есть уши. Дети сторонились его, боясь попасть под случайный взгляд. Но потом Лэя начала замечать странное. Его взгляд больше не блуждал по толпе. Он останавливался. На ней. Сначала на мгновение, потом - на долю секунды дольше. В первый день она отмахнулась от этого, списав на игру воображения. Но на второй день сомнений не осталось. Он 'случайно' оказывался в том же коридоре. 'Случайно' садился за стол, с которого её было идеально видно. Он стал охотником, и его единственной дичью была она.

     К исходу третьего дня её отточенные навыки выживания превратились в лихорадочную, изматывающую рутину. В столовую она теперь добиралась не прямым путём, а длинным, запутанным маршрутом через полутёмные служебные коридоры, где пахло сыростью и мышами, постоянно оглядываясь и вздрагивая от каждого шороха.

     В огромном зале, где гул сотен голодных глоток и скрежет ложек сливались в единый, монотонный рёв, Лэя теперь всегда садилась в самый дальний угол, спиной к влажной, холодной стене. Еда превратилась в безвкусный ком, который она с трудом проталкивала в горло, давясь от страха. Всё её внимание было сосредоточено не на миске, а на тенях. Она чувствовала его взгляд, как физическое прикосновение, как ледяной сквозняк на затылке. Он сидел через три стола от неё, но она знала, не глядя, каждое его движение: вот он зачерпнул ложкой кашу, вот отломил кусок хлеба. Его присутствие отменяло все остальные звуки, превращая их в глухой, неразборчивый гул.

      'Он здесь. Он снова смотрит. Что ему нужно?' - стучало у неё в висках, заглушая удары её собственного сердца.

     В душном, пахнущем пылью и скукой общем зале для занятий стало ещё хуже. Здесь некуда было спрятаться. Детей разных возрастов сгоняли сюда для отработки письма под равнодушным присмотром одного наставника. Она сидела, ссутулившись над своей дощечкой, и чувствовала, как его взгляд буравит ей спину, словно раскалённый гвоздь. Наставник Силас ходил между рядами, изредка раздавая подзатыльники нерадивым, но его шаги не доходили до её сознания. Она слышала лишь тихое, назойливое поскрипывание грифеля Щуплого. Он сидел позади, и это было пыткой. Когда один из мальчишек рядом уронил свою дощечку, от громкого стука Лэя вздрогнула так, что её собственный грифель выскользнул из дрожащих пальцев и со звоном разбился о каменный пол.

     Она пыталась найти глазами мальчиков. Ирвуд, сгорбившись в своём углу, со злостью и упрямством пытал свою грифельную дощечку. Он снова и снова, до скрипа, выводил корявые, пляшущие руны, пытаясь сложить их в то самое, единственное слово, которое ему покорилось - 'Легенды'. Получалось плохо, буквы ломались и крошились, но он не сдавался. Этого минимального усердия хватало, чтобы Наставник Силас, бросая на него презрительные взгляды, всё же не трогал его. Вайрэк, бледный и отстранённый, что-то чертил на своей дощечке, полностью погружённый в себя. Пропасть между ними, ещё недавно бывшая лишь трещиной, теперь казалась непреодолимой. Они были в одном помещении, но в разных вселенных. И в её, самой маленькой и тёмной, она была одна.

     Её собственный страх, до этого бывший лишь глухим, животным ужасом, обрёл холодные, ядовитые слова, которые сплелись в одну удушающую мысль. 'Щуплый смотрит, потому что ты виновата. Ты связалась с ними, с Вайрэком и Ирвудом, и привела в их тайный мир беду. А теперь они бросили тебя. И ты снова одна'.

     Вечер опустился на приют не как покой, а как приговор. Тусклый свет коптящих факелов в коридорах едва разгонял густые, неподвижные тени, делая знакомые каменные стены чужими и враждебными. Для Лэи последний отрезок пути - от общей столовой до спальни девочек - превратился в финальное, самое мучительное испытание дня. Она проскользнула вдоль стены, превратившись в серую, дрожащую тень, и уже видела спасительную арку, ведущую в женское крыло, когда из мрака бокового прохода, ведущего к подвалам, бесшумно выступила грузная, широкоплечая фигура.

     Брок.

     Он не кричал. Не угрожал. Он просто стоял, перекрыв ей путь, и на его грубом, бледном лице играла неестественная, маслянистая улыбка.

     Лэя замерла, её маленькое тело инстинктивно вжалось в холодную, влажную стену. Сердце пропустило удар, а затем забилось часто-часто, как крылья пойманной птицы.

     'Феодор велел прощупать, - мелькнуло в голове Брока, пока он с ленивым, почти скучающим любопытством разглядывал испуганную девочку. - Начать с мелочей, с правил. Где-нибудь она проколется'.

     - Что же ты так пугаешься, дитя? - произнёс он, и его голос, лишённый привычного рокота, стал тихим, вкрадчивым и оттого ещё более жутким. Он сделал шаг вперёд, и его огромная тень полностью накрыла её. - Я ведь не обижу. Я здесь, чтобы защищать порядок. И таких хороших, тихих девочек, как ты.

     Он присел на корточки, чтобы их лица оказались на одном уровне, и улыбка его стала ещё шире, обнажив ряд крупных, пожелтевших зубов. Лэя почувствовала, как по спине пробежал ледяной холодок, не имевший ничего общего с холодом каменной стены.

     - Главный Смотритель не любит, когда у воспитанников есть секреты, - продолжил он своим медовым, фальшивым шёпотом, от которого хотелось заткнуть уши. - Секреты - это как крысы в стенах. Они грызут порядок изнутри. Тихо, незаметно, но если их вовремя не найти, они расплодятся, и тогда рухнет весь дом. А мы... мы находим всех крыс. И все их... - он сделал паузу, и его водянистые глаза впились в неё, - ...гнёзда. Мы вычищаем их. Дочиста. Понимаешь, девочка? У тебя ведь нет от нас секретов?

     Слово 'гнёзда' ударило Лэю, как физический удар. Мир на мгновение качнулся, и гулкий шум коридора сменился звенящей тишиной. Он не мог знать. Не мог. Это была просто случайность. Грубая, жестокая метафора, которую он использовал, чтобы напугать. Но её паранойя, вскормленная тремя днями ужаса, уже сама превратилась в яд, обратив догадку в нерушимый, ледяной факт.

      ''Гнёзда'. Он сказал 'гнёзда'! Он знает про чердак! Про неё! Он убьёт её, чтобы добраться до меня! А мальчики... они молчат. Они меня подставили. Предали!'

     Она не закричала. Не заплакала. Её тело просто окаменело. Дыхание застряло где-то в горле. Она смотрела в его улыбающееся, уродливое лицо, но видела уже не смотрителя, а палача, который пришёл за самым дорогим, что у неё было.

     Удовлетворённый произведённым эффектом, Брок медленно поднялся.

     - Вот и хорошо, - сказал он, похлопав её по плечу своей тяжёлой, как камень, ладонью. - Иди.

     Лэя не помнила, как сорвалась с места. Она не бежала - она летела по гулкому коридору, спотыкаясь, врезаясь в стены, не видя ничего перед собой, кроме пульсирующей, красной пелены ужаса. Она слышала за спиной тихий, довольный смешок Брока, и этот звук преследовал её, впиваясь в мозг острыми, раскалёнными иглами.

     Она не бежала - она летела, не разбирая дороги. Гулкие каменные коридоры превратились в размытый серый туннель, и единственным, что гнало её вперёд, был тихий, довольный смешок Брока, который, казалось, преследовал её, впиваясь в мозг раскалёнными иглами. Ноги сами несли её по знакомому, тайному маршруту - вверх по узкой, винтовой лестнице, в темноту, в единственное место во всём этом каменном аду, где ещё оставался воздух.

     Чердак встретил её привычной, сухой тишиной и запахом вековой пыли. Она захлопнула за собой тяжёлую дверь, привалившись к ней всем своим маленьким, дрожащим телом, и на несколько спасительных мгновений её мир снова обрёл границы. Здесь не было никого. Ни Брока. Ни Щуплого. Только вой ветра за стеной и она.

     - Кис-кис...

     Шёпот сорвался с её губ, тонкий и жалкий. И тут же, из-за горы сломанных нар, бесшумно, как сгусток самой темноты, появилась угольно-чёрная кошка. Она подошла, ткнулась головой в её руку и громко, успокаивающе замурчала.

     Лэя рухнула на пыльные доски. Она обняла кошку, зарываясь лицом в её тёплую, пахнущую пылью и жизнью шерсть. Она вдыхала этот запах, слушала это ровное, уверенное мурлыканье, и её бешено колотящееся сердце начало понемногу замедляться. Это был её якорь. Её единственное, настоящее убежище. Пока они были здесь, вместе, ничего плохого случиться не могло.

     Резкий, протяжный скрип старых, ржавых петель заставил её вздрогнуть.

     Она подняла голову. Внутренняя дверь, та, через которую она только что вошла, медленно, неотвратимо отворялась. В тёмном проёме, перекрыв собой тусклый свет коридора, стоял он.

     Щуплый.

     В тот же миг, когда он шагнул внутрь, тёплое, мурлычущее тельце в её руках напряглось, как натянутая тетива. Кошка выгнула спину, её шерсть встала дыбом, и из её горла вырвалось низкое, угрожающее шипение, направленное прямо на вошедшего. Но Лэя, парализованная собственным ужасом, едва заметила это. Её мир сжался до одной точки - до торжествующей, злорадной ухмылки на его крысином лице.

     - Попалась, мышка, - прошипел он, и его голос в гулкой тишине чердака прозвучал оглушительно громко. - Брок будет очень рад узнать, что у тебя тут... питомец. Тебя отправят в карцер. Надолго. А кошек у нас, - он сделал паузу, смакуя каждое слово, - топят в бочке с помоями. Я сам видел.

     Фраза 'Я сам видел' ударила Лэю с силой тарана. Мир рухнул. Угроза перестала быть просто словами. Она обрела плоть, запах и звук - звук булькающей воды и предсмертного кошачьего визга. Её глаза остекленели, превратившись в два тёмных, пустых омута. Она больше не видела ни Щуплого, ни чердака. Она видела бочку, слышала бульканье грязной воды и предсмертный визг, и ледяной обруч ужаса сдавил ей лёгкие, выбивая воздух.

     И в этой оглушающей пустоте, перекрывая её собственный беззвучный крик, её ужас превратился в холодную, ясную мысль.

      'Он убьёт её. Ночку. Мою Ночку... А мальчики... их нет. Они не пришли. Они бросили меня. Специально. Это была их сделка. Их цена. Чтобы Щуплый не трогал их, они отдали ему меня...'

     Щуплый видел, как из её глаз ушла жизнь, оставив лишь пустые, тёмные омуты. Торжество тёплой волной разлилось у него в груди. Он сломал её. Его взгляд скользнул по полу и заметил маленький, завёрнутый в тряпицу кусочек хлеба, который Лэя принесла для кошки. С жестокой, ленивой ухмылкой он подошёл, грубо выхватил его у неё из ослабевших пальцев и, глядя ей прямо в пустые глаза, демонстративно, медленно съел.

     Прожевав, он наклонился к её лицу так близко, что она почувствовала на щеке его тёплое, пахнущее кислой кашей дыхание.

     - Так что теперь ты - моя, - прошептал он. - И будешь делать всё, что я скажу. Поняла?

     Мир Ирвуда состоял из простых, неизменных истин: камень был твёрд, голод - злой, а тишина в приюте всегда означала опасность. Поэтому, когда утренний гул в главном коридоре рухнул, сменившись вязкой, испуганной тишиной, он не обманулся. Это была не тишина покоя. Это была тишина стада, завидевшего волка.

     Он стоял, прислонившись к холодной, влажной стене, и его взгляд, лишённый всяких эмоций, был прикован к одной точке - к широкоплечей фигуре смотрителя Брока, который, как пастух, вводил в их серое стадо нового цепного пса. Щуплый.

     Ирвуд смотрел на него - на его бледное, осунувшееся лицо, на тёмные провалы под глазами, на то, как он шёл, опустив голову, - и не чувствовал ничего, кроме холодного, аналитического любопытства. Он видел не сломленного мальчика. Он видел инструмент, который только что вынули из огня и теперь пускали в дело. Пока остальные дети шарахались, отступали, вжимаясь в стены, Ирвуд не двигался. Он наблюдал.

     Его взгляд, отточенный годами выживания в трущобах, работал как точный механизм, отсекая всё лишнее. Он видел не просто вернувшегося врага. Он видел всю расстановку сил на этой грязной доске. Брок, который привёл его лично, - это демонстрация. Тишина детей - это страх. А взгляд самого Щуплого... вот что было главным.

      'Вернулся. Не сам. Феодор', - пронеслось в голове Ирвуда, мысль была короткой и твёрдой, как обломок ножа за поясом.

     Его собственный взгляд метнулся по толпе, ища своих. Он нашёл Вайрэка. Аристократ стоял, выпрямив спину, и на его лице было написано чистое, брезгливое отвращение. Затем Ирвуд нашёл её. Лэя. Она пыталась спрятаться за спинами других детей, но её маленькая, дрожащая фигурка была видна, как трещина на сером камне.

     На одно короткое, звенящее мгновение их взгляды встретились через всю толпу. Он увидел её ужас - чистый, детский, незамутнённый расчётом. И этот ужас ударил по нему, как пощёчина. В тот же миг его собственное лицо окаменело, а в глазах застыл холодный, тяжёлый лёд. Это была не злость на неё. Это была ярость за неё. Ярость зверя, увидевшего, как к его логову подбирается падальщик. Но он знал, как это выглядит со стороны. Он видел, как её глаза, встретившись с его ледяным взглядом, расширились ещё больше, как в них плеснулся новый, более тёмный страх. Она приняла его ярость на свой счёт.

      'Боится. Меня бодится, дурочка, - с глухим, внутренним раздражением подумал он. - Не поняла. Неважно'.

     Инстинкт, который сотни раз спасал ему жизнь на улицах, закричал об опасности. Он не знал приказа, который отдали Щуплому. Но он видел, куда ударит любой хищник, желающий ранить их троицу. В самое слабое место.

      'Опасен. Для всех нас, - заключил он. - Для неё - особенно'.

     Эта мысль стала спусковым крючком. Мышцы спины напряглись, плечи едва заметно подались вперёд. Взгляд, до этого рассеянный по толпе, сфокусировался на Щуплом, мгновенно отсекая всё остальное. Мир сузился до одной цели. Когда толпа, подгоняемая окриками, хлынула в столовую, он не пошёл со всеми. Он отстал, растворившись в тенях коридора. Его движения стали плавными, бесшумными. Он превратился в тень, в слух, в пару глаз, которые видели всё, оставаясь невидимыми. Началась охота. Ему нужно было знать.

     Первые дни были пыткой неопределённостью. Щуплый действовал, как голодная, но осторожная крыса, выпущенная из клетки. Он слонялся по приюту, его взгляд блуждал, он заискивающе заглядывал в глаза надзирателям, пытаясь угадать их желания, и наблюдал за всеми подряд. Используя знание всех тайных ходов и слепых зон, Ирвуд неотступно следовал за ним. Он превратился в тень, скользящую по служебным коридорам и замирающую в тёмных нишах, - в пару глаз, которые видели всё, оставаясь невидимыми. Он ждал. Открытый бой был бы проще. Понятнее. Но Щуплый действовал не как хищник, а как бешеная собака, сорвавшаяся с цепи - он мог кинуться на любого, в любой момент, без всякой логики. Разум Ирвуда раз за разом просчитывал варианты, но каждый сценарий рассыпался, не успев оформиться. Нападёт в столовой? В коридоре? На неё? На аристократа? От этого бессилия сводило челюсти. Холодная ярость скручивалась тугим узлом в животе, и приходилось прилагать всю волю, чтобы просто сидеть в тени и наблюдать, а не покончить с угрозой прямо сейчас.

     Вайрэк сидел на своей койке, и его мир сжался до размеров тени, что медленно ползла по каменному полу от высокого, зарешеченного окна. Он видел всё. Видел, как Лэя, ещё недавно такая живая, снова превратилась в испуганную мышь, как она вжимает голову в плечи, проскальзывая вдоль стен. Видел, как Ирвуд, словно тень, неотступно следует за Щуплым, и как его собственное тело напрягается, превращаясь в сжатую пружину. Он видел, как руины их маленького, хрупкого мира, построенного на чердаке, осыпаются пылью - и всё это по его вине.

     Чувство вины было не острым, как нож, а тупым, тяжёлым, как могильный камень, придавивший его изнутри. Он закрывал глаза и видел её лицо - её огромные, полные ужаса глаза в тот миг, когда Щуплый вернулся. 'Мой план. Моя жестокость. Я обрёк её на этот ужас', - эта мысль, холодная и ядовитая, стучала у него в висках, не давая покоя ни днём, ни ночью.

     Боль от её испуганного взгляда была острее любого удара. Он тонул в ней, захлёбывался, и именно на самом дне этого вязкого, тёмного отчаяния, где, казалось, уже не было воздуха, родилась другая, спасительная в своей жестокости мысль. Она пришла не как оправдание, а как холодная, безжалостная истина, выкованная из пепла его гордости. 'Она боится не меня. Она боится силы. Той самой силы, что её защитила. Мой расчёт был верен, мой удар точен. Таков закон этого места. А её страх... это лишь побочный эффект. Неизбежная цена, которую платят слабые за решения сильных'.

     Но эта холодная, выверенная логика, так похожая на уроки отца, внезапно показалась ему чужой и отвратительной. Ложью. Он отшатнулся от неё, как от ядовитой змеи. В памяти всплыли не отцовские наставления, а грубые, честные слова Ирвуда, брошенные тогда, на крыше: 'Твоя честь здесь стоит меньше, чем корка хлеба'. Нет. Это была не 'цена победы'. Это была его ошибка. Его провал. Вина не превратилась в холодный расчёт. Она стала топливом. Он должен был действовать. Но не как дикарь, а как стратег, чтобы исправить то, что сам натворил.

     Урок грамоты стал новой ареной их безмолвной войны. Душный, пахнущий пылью и скукой учебный класс гудел, как встревоженный улей. Вайрэк сидел, сгорбившись над своей грифельной дощечкой, но его взгляд, холодный и цепкий, скользил по комнате, оценивая расстановку сил. Он делал вид, что чертит руны, но на самом деле его разум работал с лихорадочной скоростью, анализируя. Он видел всё: испуганное лицо Лэи, которая старалась стать меньше и незаметнее; торжествующую ухмылку Щуплого, который теперь не скрывал своей слежки. Но больше всего его внимание было приковано к Ирвуду.

     Тот сидел в своём углу, и впервые за всё время Вайрэк видел, как дикарь отвёл взгляд от своей жертвы. Ирвуд со злостью и упрямством, до скрипа, пытал свою дощечку, пытаясь вывести корявые, пляшущие руны.

      'Ещё одна ошибка, - стучало в висках Ирвуда, - и этот старый хрыч Силас отправит меня на чистку нужников на целую седмицу. Целую седмицу. За это время с ней может случиться что угодно. Я должен быть здесь. Значит, я буду чертить эти проклятые крюки'.

      'Он боится, - с ледяным, отстранённым пониманием осознал Вайрэк. - Боится не Щуплого. Боится снова попасть в список. И этот страх заставляет его играть по их правилам'.

     Когда прозвенел колокол, и дети, толкаясь, хлынули из класса, Ирвуд не сдвинулся с места. Он остался сидеть, ссутулившись над своей работой, словно не заметив, что пытка окончена. Вайрэк проводил взглядом Лэю. Она выскользнула из класса одной из первых, смешавшись с толпой, но перед тем, как исчезнуть в дверном проёме, успела бросить на них быстрый, испуганный взгляд через плечо. Он дождался, пока уйдут остальные. Последним, задержавшись на пороге, ушёл Щуплый, бросив на Вайрэка долгую, торжествующую ухмылку. И только когда коридор опустел, Вайрэк подошёл к Ирвуду.

     Он остановился рядом, чувствуя, как напряжение, повисшее между ними, стало почти осязаемым.

     - Руна 'Г' похожа на виселицу, а не на крюк, - сказал он тихо. - Ты снова рисуешь крюк.

     Ирвуд даже не поднял головы, но Вайрэк увидел, как напряглись его плечи.

     - Отвали, аристократ, - прошипел он, не отрывая взгляда от дощечки.

     Но прежде чем Вайрэк успел уйти, он увидел, как Ирвуд, почти незаметным движением, стёр корявый символ и вывел новый - правильный.

     - Я видел его, - сказал Вайрэк, и его голос прорезал тишину, как нож. - Щуплого. Он не просто смотрит. Он охотится. На Лэю. А ты... ты просто ходишь за ним тенью. Это опасно и глупо. Он ждёт, что ты нападёшь. Феодор ждёт. Нам нужен план.

     Ирвуд не обернулся. Он с такой силой нажал на грифель, что тот с сухим треском сломался.

     - У меня есть план, - прошипел он, не поворачивая головы. - Он всегда со мной.

     Его рука едва заметно дёрнулась, хлопая себя по тому месту на поясе, где под серой робой был спрятан его обломок ножа.

     - Это не план. Это - самоубийство, - голос Вайрэка дрогнул от смеси отчаяния и злости. - И ты потянешь за собой её.

     Эти слова попали в цель. Ирвуд резко, как зверь, повернулся. Его глаза, до этого мутные от напряжения, вспыхнули ледяным огнём.

     - Не смей говорить о ней, - прошипел он так тихо, что его слова были страшнее любого крика. - Ты уже 'помог' ей один раз. Отстань, аристократ. Я сам разберусь.

     Он отвернулся, снова уставившись на свою дощечку, давая понять, что разговор окончен. Вайрэк остался стоять, оглушённый. Холод, который он почувствовал в этот миг, был страшнее холода карцера. Он впервые в жизни был по-настоящему один - отвергнутый своим единственным союзником, наедине со своей виной и своим бессилием.

     Их хрупкий мир рухнул окончательно. Вечер опустился на приют, как холодная, мокрая сеть. После ужина детей загнали обратно в крылья - мальчиков в одно, девочек в другое, - и главный коридор на мгновение превратился в бурлящий поток серых роб. Ирвуд намеренно отстал от основной массы, растворившись в густой тени арочного прохода. Его взгляд, цепкий и неотрывный, был прикован к двум фигурам. Щуплый, который, словно паук, сидел в центре своей паутины и ждал. И Лэя, которая, сжавшись в комок, пыталась стать невидимой.

     Ирвуд ждал тоже, и его взгляд был прикован не к Щуплому, а к Лэе. И тут он увидел, как из тени бокового служебного коридора выступил Брок. Он не слышал, что смотритель говорил ей, но видел, как маленькое личико Лэи стало белым, как снег за окном, как её глаза расширились от ужаса. Секунду она стояла, как парализованная, а затем, издав тихий, сдавленный всхлип, сорвалась с места. Она не шла - она бежала, не разбирая дороги, забыв о всякой осторожности, к выходу, ведущему к служебным лестницам. Щуплый, который с хищным интересом наблюдал за всей сценой, как тень тут же отделился от стены и последовал за ней.

     Ирвуд беззвучно выругался. 'Началось'.

     Узкая, винтовая лестница пахла пылью и забвением. Ирвуд слышал впереди торопливые, испуганные шаги Лэи и, чуть поодаль, неторопливые, уверенные шаги охотника. Когда он добрался до верхней площадки, дверь на чердак была уже приоткрыта. Он замер у входа, прислушиваясь. Изнутри доносился торжествующий, шипящий голос Щуплого.

     - ...топят в бочке с помоями. Я сам видел.

     Ирвуд услышал тихий, сдавленный всхлип Лэи. Он увидел, как её плечи обмякли, голова безвольно поникла, а взгляд, до этого полный ужаса, стал пустым и расфокусированным, словно она смотрела сквозь стены чердака.

     - Так что теперь ты - моя, - прошептал Щуплый, наклонившись к её лицу. - И будешь делать всё, что я скажу. Поняла?

     И в этот миг все мысли в голове Ирвуда оборвались. Кровь ударила в уши, заглушая голос Щуплого, и мир сузился до одной точки - до ухмыляющегося лица врага. Он не стал ждать. Он не стал планировать. Он ворвался на чердак, как снежная лавина, сметённая с гор.

     Щуплый не успел даже обернуться. Сильный, как удар тарана, толчок в спину бросил его вперёд. Он пролетел несколько шагов и с громким стуком врезался головой в массивную деревянную балку, поддерживающую крышу. В глазах потемнело, воздух со свистом вылетел из лёгких. Не успел Щуплый прийти в себя, как его рывком развернули, и шеи коснулась холодная, острая сталь. Обломок ножа.

     - Ещё одно слово, падаль, - прошипел Ирвуд ему прямо в ухо, и его голос был тихим, скрежещущим, страшнее любого крика. - И я выпущу тебе кишки прямо здесь, на этих пыльных досках.

     Щуплый замер, чувствуя, как ледяной холод ползёт по его спине. Он был пойман. Но даже в животном ужасе его крысиный ум работал, ища выход. И он его нашёл.

     - Ну давай, дикарь. Тронь меня, - прохрипел он, и в его голосе, несмотря на страх, прозвучали торжествующие нотки. - Я закричу. Прибежит Брок...

     Крик? Ирвуд мысленно усмехнулся. 'Идиот. Мы на чердаке башни. Сквозь толщу камня и вой ветра твой визг не услышит даже кошка, не то что Брок'. Но Щуплый, не заметив его реакции, выложил свой настоящий козырь.

     - И знаешь, кому он поверит, когда найдёт тебя рядом с моим трупом? Мне! - торжествующе закончил он. - Теперь я - его уши. А ты - просто отродье.

     Ирвуд застыл. Вот она. Настоящая ловушка. Простая, но гениальная. Дело было не в крике. Дело было в статусе. Он мог убить Щуплого, но это ничего бы не изменило. Он лишь подтвердил бы свой статус дикаря, которого нужно изолировать. И тогда Лэя осталась бы совсем одна, беззащитная перед Броком и Феодором. Бессильная, кипящая ярость захлестнула его. Он видел, как на крысином лице Щуплого расплывается наглая, торжествующая ухмылка. Он проиграл.

     - Ирвуд, стой.

     Голос, тихий, но на удивление твёрдый, прозвучал из тени у входа. На пороге чердака стоял Вайрэк. Его лицо было бледным, а под глазами залегли тёмные тени, но во взгляде, устремлённом на напряжённую сцену, не было ни страха, ни любопытства. Только тяжёлая, выстраданная решимость человека, пришедшего исправлять собственную, катастрофическую ошибку.

     - У меня есть идея получше.

     Вайрэк вошёл на чердак медленным, выверенным шагом. Когда аристократ подошёл к ним, то Щуплый инстинктивно вжал голову в плечи, словно ожидая удара. Но Вайрэк не обращал на него внимания. Его взгляд был прикован к пыльному полу, к едва заметным очертаниям старого рунического круга.

     - Посади его. В центр, - приказал он Ирвуду.

     Ирвуд, не понимая, что происходит, но чувствуя в голосе аристократа новую, незнакомую силу, подчинился. Он грубо толкнул Щуплого, заставив его сесть прямо в пыльный круг.

     Вайрэк подошёл к краю. Он не смотрел на Щуплого. Он смотрел на руны. Он вспомнил. Не уроки наставника. Он вспомнил то чувство. То ледяное, всепоглощающее чувство ненависти и воли, которое заставило Копировальную Руну пробудиться. Он должен был снова это сделать. Снова почувствовать тот холод. Ту ярость.

     Он опустил руки и положил ладони на начертанные линии, подражая движениям магов из старинных гравюр. Он закрыл глаза и собрал в себе всю холодную ярость карцера, всю свою ненависть, и выплеснул её в беззвучный приказ.

     Круг отозвался.

     Тусклый, нездоровый, холодный голубой свет вспыхнул в темноте чердака, на мгновение озарив их лица призрачным сиянием. Раздался тихий, низкий гул, который, казалось, вибрировал в самых зубах. Свет продержался лишь мгновение и погас, оставив после себя лишь резкий, стерильный запах озона.

     Щуплый, который до этого смотрел на всё с наглой усмешкой, теперь сидел с открытым ртом, его глаза были расширены от суеверного, животного ужаса.

     Вайрэк открыл глаза. Они казались темнее, чем обычно.

     - Я провёл ритуал связи, - произнёс он, и его голос был лишён всяких эмоций. - Теперь твоя жизнь связана с нашими. Особенно с её, - он кивнул на Лэю, которая забилась в самый дальний угол, прижимая к себе кошку, - и с жизнью её кошки. Если с кем-то из нас что-то случится - неважно, по какой причине, - ты умрёшь. Медленно и мучительно. Понял?

     Он сделал паузу, давая словам впитаться в парализованный ужасом мозг Щуплого.

     - Теперь ты - не их уши. Теперь ты - наши уши. Наш телохранитель. И будешь делать всё, что мы скажем. Понял?

     Щуплый, парализованный ужасом, смотрел то на холодные, тёмные глаза аристократа, то на голубоватое свечение, всё ещё, как ему казалось, пляшущее на рунах. Он судорожно, несколько раз кивнул, не в силах вымолвить ни слова.

     - Убирайся, - бросил Ирвуд, и его голос, полный ледяного презрения, окончательно сломал волю Щуплого. - И помни. Мы следим за тобой.

     Этого было достаточно. Щуплый, спотыкаясь и бормоча что-то бессвязное, вывалился с чердака и, не разбирая дороги, бросился бежать. Звук его торопливых, панических шагов затих в глубине служебной лестницы, оставив за собой оглушительную, вязкую тишину, нарушаемую лишь воем ветра за стеной и тихим, сдавленным всхлипом.

     Напряжение, державшее Лэю в ледяных тисках, лопнуло. Плотина рухнула. Она не закричала. Она просто медленно, словно сломанная кукла, опустилась на пыльный пол. Прижав к себе кошку, которая тут же обеспокоенно замурчала, она зарылась лицом в её тёплую, чёрную шерсть. 'Ночка... моя Ночка...' - пронеслось в её голове, и её маленькое тело начало сотрясаться от беззвучных, отчаянных рыданий. Это был не просто плач. Это был выход всего яда, что скопился в её душе за эти дни: липкого ужаса от преследования, горького отчаяния от мнимого предательства, смертельного страха за своего единственного друга и, наконец, ошеломляющего, почти невыносимого облегчения, которое было острее самой боли.

     Мальчики замерли. Вся их ярость и холодный расчёт испарились, оставив после себя звенящую пустоту. Они неловко переглянулись, не зная, что делать, куда деть руки, как унять это тихое, детское горе.

     Вайрэк смотрел на её дрожащие плечи, и каждый беззвучный всхлип отдавался в его душе ударом молота. Ледяная броня, которую он так старательно выковывал вокруг своего сердца, треснула и рассыпалась в прах. Адреналин от удачного блефа схлынул, оставив после себя острое, режущее чувство вины, которое было почти физическим. 'Я спас её. Но я же и довёл её до этого. Чем я лучше?' - пронеслась в его голове мысль, и на этот раз в ней не было той холодной, жестокой логики, что ещё недавно казалась ему единственным спасением. Только горькое, чистое раскаяние.

     Когда первый, самый бурный поток слёз иссяк, и плач Лэи перешёл в тихие, редкие всхлипы, Ирвуд, помедлив, подошёл к Вайрэку. Он не извинялся, просто констатировал факт.

     - А ты... не совсем бесполезен, аристократ, - произнёс он тихо, и в его голосе, впервые за долгое время, прозвучало неприкрытое, кривое уважение.

     Между ними повисла неловкая тишина. Вайрэк кивнул, принимая эту неуклюжую дань уважения. Он посмотрел на всё ещё дрожащую фигурку Лэи, потом снова на Ирвуда. Его лицо стало серьёзным, в глазах появился холодный блеск стратега, но теперь в нём не было жестокости - только ледяная решимость.

     - Этого недостаточно, - сказал он тихо. - Он напуган, но Феодор просто пришлёт другого. Или заставит его снова. Мы заткнули одну дыру, но вся плотина течёт. Мы должны быть на шаг впереди.

     Ирвуд проследил за его взглядом, который был устремлён на Лэю. Он всё понял без слов. Его собственное лицо посуровело.

     - Что предлагаешь, стратег? - спросил он, и в его голосе не было ни насмешки, ни вызова. Только деловая готовность.

     - Сначала - она, - твёрдо сказал Вайрэк. - Она больше не будет одна. Никогда. Мы будем следить за ней по очереди. Всегда. И мы должны использовать то, что у нас есть, - он кивнул в сторону тайника под половицей. - Мы должны стать умнее. Сильнее. Вместе.

     Брок шёл по тускло освещённому коридору, и его тяжёлые, подбитые железом сапоги гулко били по каменному полу. Этот звук, единственный нарушавший ночную тишину, был звуком его власти. Он был прост, понятен и нерушим. В отличие от хитросплетений Феодора. 'Проклятие... бредни...' - с презрением думал он. Молот был бы надёжнее.

     Он остановился у неприметной двери в конце коридора и грубо постучал. Секунду царила тишина, а затем из-за угла на него буквально вывалился трясущийся, бледный Щуплый. Его глаза были дикими, зрачки расширены от ужаса.

     - Они... они меня поймали! - заикаясь, залепетал он, вцепившись в рукав Брока. - Они знали! Этот аристократ... он... он проклял меня! Сказал, что если я трону девч-чонку, я умру! Клянусь, господин смотритель, он не в себе! Он сумасшедший!

     Брок слушал этот панический бред, и его грубое лицо мрачнело. Он не верил ни в какие проклятия. Его вывод был прост и прямолинеен. 'Провалился. Испугался детских страшилок. Этот дурак поверил в какую-то чушь. Бесполезен'.

     Не говоря ни слова, он грубо отцепил от своего рукава дрожащие пальцы Щуплого и, развернувшись, пошёл прочь, оставив осведомителя одного в холодном, гулком коридоре.

     Кабинет Главного Смотрителя встретил его привычной, стерильной тишиной. Феодор сидел за своим столом, медленно и методично полируя серебряный ножичек для бумаг.

     - Ваш осведомитель бесполезен, - с плохо скрываемым злорадством доложил Брок. - Эти щенки запугали его какими-то бреднями про проклятие, и этот дурак поверил. Ваш хитрый план провалился, господин Главный Смотритель.

     Феодор медленно отложил ножичек и замшу, идеально выровняв их на краю стола. Он поднял свои блёклые глаза, и на его тонких, бескровных губах играла едва заметная, холодная усмешка.

     - Провалился? - переспросил он, и его тихий, шелестящий голос был полон яда. - Глупец. Они не просто напугали его. Они думают, что взяли его под контроль. Они даже не подозревают, что теперь он будет бояться их больше, чем нас, и именно этот страх заставит его докладывать мне о каждом их шаге, чтобы выжить. Они сами сделали его идеальным шпионом.

     Он сделал паузу, давая словам впитаться в непонятливый разум Брока.

     - Наоборот, Брок, - закончил он, медленно сведя кончики пальцев в замок на столешнице. - План только что начался. Теперь у меня есть свои глаза... прямо в их штабе.

     Три седмицы 'Глубокого Сна' тянулись, как густая, холодная смола. Зима, казалось, вцепилась в мир мёртвой хваткой и не собиралась его отпускать. В этой застывшей, безмолвной тишине их хрупкое перемирие пускало первые, слабые корни. Тишина на чердаке больше не звенела от напряжения. Можно было дышать ровнее, не вслушиваясь в каждый скрип половиц. Ирвуд молча приносил еду, а Лэя так же молча оставляла на камне у тайника свой ответ - белый гладкий камушек. Вайрэк, отбросив гордость, пытался вернуть её доверие единственным доступным ему способом - знанием, отвечая на её робкие вопросы о магии.

     Щуплый, превратившись в жалкого двойного агента, докладывал им обрывки слухов, а затем бежал к Броку, чтобы скормить ему порцию лжи. Они жили в состоянии хрупкого, выстраданного равновесия, в затишье перед бурей, не зная, что буря уже стоит у ворот.

     А потом, на исходе третьей седмицы, что-то изменилось. Вой ветра за стеной стих, сменившись непривычной, давящей тишиной. И в этой тишине они впервые за долгое время услышали новый звук. С крыши, с упрямой, безжалостной настойчивостью, сорвалась первая капля. А за ней вторая, третья. Кап... кап... кап... Глубокий Сон начал сдаваться. Наступала 'Оттепель'.

     На следующий день 'Оттепель' вступила в свою самую грязную, унылую фазу. Серые, отяжелевшие от влаги сугробы во дворе приюта осели, обнажая утоптанную землю, перемешанную с мусором и гнилой соломой. С карнизов и крыш срывались частые, тяжёлые капли, их монотонный, безжалостный стук отбивал тревожный ритм. Воздух был плотным и влажным, пах талым снегом, мокрым камнем и сырой землёй.

     Именно в этот серый, плачущий полдень к массивным, окованным железом воротам Городского приюта подошёл одинокий путник. Он не подъехал в карете и не сопровождался стражей. Он пришёл пешком, и его высокие, но лёгкие сапоги на твёрдой подошве с глухим хлюпаньем вязли в грязи.

     Последователь Каэлан Кестрал остановился перед воротами, но стучать не стал. Замерев в ожидании, он методично сканировал взглядом, холодным и цепким, как у хищной птицы, то, что предстало перед ним. Это был не дом для сирот. Это был объект. Он оценивал высоту стен, прочность кладки, замечая, где камень старый и выветренный, а где - недавняя, грубая заплатка. Его взгляд скользнул по зарешеченным окнам, отмечая расстояние между прутьями, а затем - на крышу, на широкие дымоходы, которые могли служить точкой для проникновения или наблюдения.

     Грязь и сырость, казалось, не трогали его. Когда сапог с глухим хлюпаньем погружался в жижу, ни один мускул не дрогнул на его лице, а взгляд оставался таким же цепким и отстранённым. В его душе было лишь холодное, профессиональное удовлетворение от прибытия на место. 'Они никогда этого не поймут, - подумал он, вспоминая холёные, интригующие лица коллег в стерильных залах 'Оплота Истины'. - Они борются за тёплые кабинеты и влияние внутри Ордена, а настоящая работа, истинная служба - здесь, в этой грязи. Здесь мы вырываем сорняки, пока они не дали семена и не отравили весь сад. Здесь, в тишине и забвении, мы и держим этот хрупкий мир на своих плечах'.

     Он поднял руку и трижды ударил в ворота костяшками пальцев. Удар был не громким, но твёрдым и требовательным. Спустя долгое время заскрипел засов, и в приоткрывшейся створке появилось заспанное, недовольное лицо надзирателя. Увидев на груди незнакомца вышитый серебром символ Ордена, сонливость с его лица как рукой сняло. Он распахнул ворота, низко кланяясь. Каэлан, не удостоив его даже взглядом, шагнул внутрь, и его сапоги оставили на грязном камне приёмной первые чёткие, уверенные следы нового, безжалостного порядка.

     Кабинет Главного Смотрителя был храмом порядка, и Каэлан почувствовал это, едва переступив порог. Здесь не было ни единой лишней тени, ни единой пылинки, танцующей в косом луче света. Воздух был неподвижным, спёртым, пах старой бумагой, сургучом и холодной, въевшейся в полированное дерево властью.

     За массивным дубовым столом, заваленным идеально ровными стопками гроссбухов, сидел Главный Смотритель Феодор. Не поднимая головы, он был полностью поглощён важным, почти священным ритуалом: медленно, с хирургической точностью, он затачивал кончик гусиного пера маленьким серебряным ножичком. Стружка, тонкая и полупрозрачная, как крыло стрекозы, падала на специально подложенный листок бумаги.

     Каэлан остановился посреди комнаты, не нарушая тишины. Его сапоги оставили на безупречно чистом каменном полу влажные, грязные следы, и он почувствовал почти физическое удовлетворение от этого маленького акта вторжения. Он не стал ни кашлять, ни представляться. Он ждал. Его взгляд, холодный и оценивающий, скользил по комнате, отмечая детали: толстые решётки на окнах, массивный шкаф с документами, запертый на тяжёлый замок, отсутствие любого личного предмета, который мог бы выдать в хозяине кабинета живого человека.

      'Ледяной. Педантичный, - пронеслась в его голове мысль, быстрая и острая, как удар клинка. - Власть для него - это порядок в бумагах. Он не видит болезнь, он видит лишь симптомы. Опасный тип'.

     Наконец, Феодор сдул с кончика пера невидимую пылинку, идеально выровнял ножичек параллельно краю чернильницы и только потом медленно поднял свои блёклые, ничего не выражающие глаза.

     - Последователь, - произнёс он, и его голос был таким же сухим и бесцветным, как пыль на его гроссбухах. - Чем обязан столь... внезапному визиту?

     - Господин Главный Смотритель, - ответил Каэлан, и его голос, ровный и твёрдый, прозвучал в стерильной тишине кабинета чужеродно, как лязг стали. - Я здесь по прямому приказу Ордена. Меня направили для проведения полной инспекции и последующего внепланового 'Отбора'.

     Слово 'внепланового' повисло в воздухе. Феодор на мгновение замер, его тонкие пальцы, лежавшие на столешнице, едва заметно сжались.

     - Инспекции? - переспросил он, и в его голосе прозвучал холодный, едва уловимый скрежет. - По какой причине? Мои седмичные отчёты всегда безупречны. Орден получает всю необходимую информацию в срок.

     - Порядок - это лишь отсутствие хаоса, а не отсутствие угрозы, - отрезал Каэлан, игнорируя намёк. - Она может зреть в тишине. Протокол требует оценки. Ваши последние отчёты об инцидентах вызывают у руководства вопросы. Мне нужен проводник, который покажет мне все помещения.

     Феодор молчал. Его блёклые, ничего не выражающие глаза смотрели на Каэлана долго, не мигая, словно пытаясь прожечь в нём дыру. Воздух в кабинете загустел, превратившись в поле безмолвного сражения. Каэлан выдержал этот взгляд, не отводя глаз, его лицо оставалось непроницаемой маской. Он не сомневался в исходе. За его спиной стояла вся мощь Ордена, и протокол был его щитом и мечом, против которого кабинетные интриги смотрителя были бессильны.

     Наконец, Феодор медленно, почти нехотя, кивнул. Он дёрнул за толстый, засаленный шнур, и где-то в коридоре глухо отозвался медный колокол.

     - Я предоставлю вам всё необходимое, Последователь, - сказал он, и его голос был холоден, как зимний ветер. - Смотритель Брок будет в вашем полном распоряжении.

     Инспекция началась без предупреждения, обрушившись на приют, как внезапный заморозок после оттепели. Едва утренний колокол прогнал детей из столовой, как в главном коридоре, словно выросший из камня, появился он - чужак из Ордена в сопровождении мрачной, широкоплечей тени смотрителя Брока.

     Новость разнеслась по серым стенам не словами. Она читалась в расширенных зрачках, в резко оборвавшемся шёпоте, в том, как дети инстинктивно вжимались в стены, стараясь стать меньше, незаметнее.

     - Это из 'Ока Света'... - пронеслось по рядам, и дети инстинктивно вжимались в стены, стараясь стать меньше, незаметнее.

     - Говорят, они забирают тех, у кого есть Дар, в то крыло за железной дверью... и их больше никто не видит...

     Вайрэк услышал эти слова, и холод, не имевший ничего общего с зимней стужей, пронзил его до самых костей. Это были не просто слухи. Память, услужливая и жестокая, тут же подбросила ему две картины, слившиеся в одну. Первая - тусклая, из его первого дня в этом аду: та же спальня, тот же страх и та же история, рассказанная шёпотом. История о 'Тихом Элиасе', мальчике, за которым однажды ночью пришли такие же люди в серых плащах. А вторая - яркая, резкая, его собственная. Он вспомнил ту экскурсию по приюту, ту обитую железом дверь. Вспомнил детей, сидевших на полу в позе для медитации, их напряжённые лица и тонкую струйку крови из носа у одного из них. Теперь он понял. История об Элиасе - это не то, что происходит вместо крыла за железной дверью. Это то, что происходит после. Их забирают туда, ломают, а потом они исчезают. Навсегда. Угроза перестала быть абстрактной. Вайрэк почувствовал, как по спине пробежал ледяной пот. Теперь у неё было лицо - лицо того самого мальчика со струйкой крови из носа, сидевшего за железной дверью.

     - Сюда, Последователь, - пробасил Брок, указывая на пустой проём столовой.

     - Каэлан, - поправил тот, не сбавляя шага. Его голос был спокоен, но в нём слышался металл. - Зови меня Каэлан.

     Брок на мгновение замер, его грубое лицо выразило тупое недоумение, а затем он коротко кивнул. 'Солдат, - с долей почти незаметного удовлетворения подумал Каэлан, оценивая прямую спину и тяжёлую походку своего провожатого. - Не чиновник. Этот хотя бы понимает, что такое прямой приказ, а не параграф в книге'.

     Они вошли в пустую столовую. Воздух здесь был тяжёлым, пах кислой кашей, сыростью и оставленным после себя липким облаком детского страха. Брок обвёл зал рукой.

     - Здесь они едят. Триста сорок два рта. Три раза в день.

     Он назвал общую цифру по гроссбухам. Каэлан знал, что одарённые дети из Восточного крыла питаются отдельно, но этот солдафон, очевидно, не считал их частью своей ежедневной головной боли. Для него они были просто статьёй расходов в чужом отчёте. Каэлан медленно прошёл между длинными, засаленными столами. Его рука покоилась на поясе, пальцы едва касались гладкой, прохладной поверхности магического фиксатора. Он не активировал его. Пока. Он просто слушал.

      'Идеальные условия, - пронеслась в его голове мысль, холодная и ясная, как ледяной кристалл. - Как сырой, тёмный подвал для плесени. Идеальные условия для инкубации магической психопатии'.

     Они поднялись на второй этаж, в спальню мальчиков. Здесь запах был ещё гуще - смесь пота, мокрой соломы и несбывшихся снов. Дети стояли у своих нар, как по команде, опустив головы.

     - Спальня, - коротко бросил Брок.

     Каэлан медленно пошёл вдоль ряда. 'Жалость - это ошибка, - прозвучала в его голове вторая мысль, такая же холодная и логичная, но с едва уловимым, тёмным оттенком фанатизма. - Ошибка, которая может стоить жизней. Моя задача - объективно оценить угрозу. Это не дети. Это - потенциальные источники хаоса, которые нужно классифицировать и нейтрализовать'.

     Его взгляд скользнул по ним и снова зацепился за две фигуры, стоявшие особняком. Аристократ - бледный, напряжённый, но с прямой спиной. И дикарь. Тот не опустил глаза. Он смотрел прямо на него, и в его взгляде не было страха. Только холодный, оценивающий интерес зверя, изучающего нового хищника. Каэлан мысленно поставил напротив него галочку .

     Он прошёл мимо входа в спальню девочек. Дверь была приоткрыта, и он успел заметить, как одна маленькая фигурка, увидев его, метнулась в самую дальнюю, тёмную тень, сливаясь с ней. Ещё один симптом. Картина была везде одинаковой. Порядок, поддерживаемый страхом. Идеальная среда для того, чтобы скрытая болезнь пустила корни.

     Закончив осмотр второго этажа, он, не оборачиваясь к своему провожатому, бросил:

     - Первый этаж. Учебные помещения.

     Они спустились по гулким каменным ступеням. Каэлан на мгновение остановился у входа в учебное крыло.

     - Учебные залы, - коротко бросил Брок.

     Каэлан вошёл внутрь. Комнаты были почти одинаковы: ряды исцарапанных скамей, доска с остатками меловых рун, запах пыли и скуки. Его взгляд скользил по пустым помещениям, не задерживаясь. Это была лишь внешняя оболочка, форма. Содержание его интересовало больше.

     - А теперь - учебные помещения для талантливых, - произнёс он, и его голос, лишённый всяких эмоций, прозвучал в тишине, как лязг засова.

     Брок, который до этого шёл рядом, как молчаливая, мрачная тень, замер. Его грубое, обветренное лицо, казалось, на мгновение окаменело. Он медленно повернул голову, и в его маленьких, водянисто-серых глазах Каэлан увидел не просто неприязнь, а глубоко запрятанный, почти суеверный страх.

     - Сюда, Каэлан, - пробасил он, и само это слово, казалось, застряло у него в горле.

     Он повёл его не дальше по коридору учебного крыла, а к массивной дубовой двери, перегораживавшей проход в изолированное Восточное крыло. Достав отдельный ключ, Брок с протестующим скрежетом открыл замок. Они вошли в тихий, холодный коридор, остановившись у той самой неприметной, обитой железом двери.

     Комната была маленькой, со стенами из чёрного, поглощающего свет камня. В ней не было ни столов, ни оборудования. Лишь несколько детей сидели на полу в строгой позе для медитации. Перед каждым из них лежал простой серый камень. Воздух вокруг камней, казалось, уплотнялся, словно невидимая сила сжимала их со всех сторон, а сами камни вибрировали так низко и сильно, что у Каэлана неприятно заныли зубы. Он заметил, как у одного из детей из носа течёт тонкая струйка крови, но тот, казалось, не обращал на это внимания, полностью поглощённый процессом. Их лица были напряжены от глубокой концентрации. За ними, у дальней стены, неподвижно, как изваяние, стоял Наставник в простом коричневом одеянии, его лицо было полностью скрыто в глубокой тени капюшона. Он не давал команд. Он просто смотрел, и от его неподвижной фигуры исходило ощущение огромной, сжатой, как пружина, силы.

     Каэлан достал свой фиксатор. Кристалл слабо засветился ровным, спокойным светом - знак контролируемой, учебной магии. Он не уловил ни всплесков, ни аномалий. 'Дисциплина. Контроль. Всё по протоколу, - с профессиональным удовлетворением подумал он. - Здесь угрозы нет'.

     Он уже собирался уходить, когда его взгляд зацепился за последнюю деталь.

     - Осталось последнее, - произнёс он, поворачиваясь к Броку. - Протокол требует инспекции помещений для дисциплинарного воздействия.

     - Карцеры, значит, - прохрипел Брок.

     Он повёл его не вперёд, а к другой неприметной, обитой ржавым железом двери под главной лестницей. Дверь отворилась, и в лицо Каэлану ударил могильный холод.

     Это был не просто холод. Это был застарелый, въевшийся в камень запах отчаяния, сырой плесени и страха. Они спускались по скользким, выщербленным каменным ступеням в полумрак. Воздух здесь был неподвижным и тяжёлым. Единственным звуком, нарушавшим мёртвую тишину, была монотонная, сводящая с ума капель воды.

     Они оказались в длинном, узком коридоре, по обе стороны которого чернели низкие дверные проёмы, закрытые глухими деревянными дверьми с маленькими, зарешёченными окошками, каждое из которых было снабжено ржавой металлической задвижкой. Брок шёл впереди, его широкая спина почти полностью перекрывала тусклый свет. Каэлан следовал за ним, и его рука сама легла на пояс, пальцы коснулись гладкой, прохладной поверхности магического фиксатора.

      'Вот оно, - с холодным, профессиональным удовлетворением подумал он. - Логово болезни. Здесь она пускает корни'.

     Он достал свой инструмент. Кристалл оставался тёмным и безжизненным.

     - Проверяй, - буркнул Брок, останавливаясь у первой камеры.

     Каэлан поднёс фиксатор к решётке. Пусто. Каэлан двинулся дальше. Вторая камера. Третья. Кристалл молчал. Рутина. Уже заканчивая обход, последователь подошёл к последней, самой дальней камере в тупике коридора и поднёс фиксатор к решётке.

     И мир изменился.

     Кристалл не просто засветился. Он взорвался нездоровым, пульсирующим, холодным голубым светом, который залил их лица и мокрые стены призрачным сиянием. Одновременно с этим устройство в его руке начало вибрировать, издавая тихий, высокий, режущий слух звук, от которого заныли зубы.

     Каэлан замер, его тело напряглось, как натянутая тетива. Он смотрел на свой фиксатор, и его профессиональные инстинкты, отточенные годами службы, кричали об опасности. Это был не просто остаточный фон. Это был шрам. Глубокий, незаживающий шрам на самой ткани реальности.

      'Аномальный остаточный фон. Сильный, - пронеслась в его голове мысль, холодная и острая, как осколок льда. - Эмоциональный отпечаток: ярость, отчаяние... И термальная аномалия: неестественный холод. Здесь был неконтролируемый магический выброс. Мощный'.

     Он поднял взгляд на Брока. Тот стоял, вжавшись в противоположную стену, его лицо было белым, как снег за окном, а глаза расширились от ужаса. Он тоже это чувствовал.

     И в этот миг что-то в Каэлане изменилось. Его челюсти едва заметно сжались, а в глубине до этого спокойных глаз зажёгся тёмный, обжигающий огонь.

      'Феодор скрыл это, - мысль была не просто догадкой, а нерушимой, ледяной уверенностью. - Скрыл. Сознательно. Доверять нельзя никому. Один из этих детей - ходячая бомба, готовая взорваться в любой момент. Моя задача - найти её. Найти и обезвредить. Любой ценой. Это не просто служба. Это - священный долг'.

     Он стоял в сыром, вонючем подвале, его лицо было освещено нездоровым, пульсирующим светом кристалла. Его глаза, до этого спокойные и аналитические, теперь горели холодным, фанатичным огнём.

     Он нашёл свою цель.

     Ночь после инспекции была для Главного Смотрителя Феодора пыткой. Вой ветра за высоким, зарешеченным окном его кабинета, обычно служивший убаюкивающим фоном для его безупречного порядка, теперь казался издевательским хохотом, насмехавшимся над его унижением. Впервые за долгие годы его святилище было осквернено. Идеально ровные стопки гроссбухов на его столе были сметены в сторону, одно из перьев лежало не на своей подставке, а было небрежно брошено на стопку отчётов. Хаос.

     Феодор не сидел. Он стоял у окна, вцепившись тонкими, сухими пальцами в холодный каменный подоконник так, что костяшки побелели. Он не чувствовал привычного обжигающего гнева. Вместо этого по венам разливался ледяной холод, заставляя пальцы на подоконнике сжиматься ещё сильнее, до боли в суставах. Это была ярость не на угрозу, а на собственную, непростительную ошибку.

      'Пропустил. Я. Пропустил, - стучало у него в висках, - в моём приюте, в моём идеально отлаженном механизме, произошёл магический прорыв, а я узнаю об этом от собственного смотрителя, которому сообщил этот чужак. Этот... последователь. Унижение'.

     Он резко развернулся и с силой дёрнул за засаленный шнур колокольчика. Резкий, дребезжащий звон разорвал тишину. Не прошло и минуты, как дверь отворилась, и в кабинет, бесшумно ступая своими тяжёлыми сапогами, вошёл смотритель Брок.

     - В той камере. В самой дальней. В подвале, - начал Феодор без предисловий, его голос был резким и отрывистым. - Кто сидел там в последние месяцы? Вспоминай. Всех.

     Брок нахмурился, его грубое, обветренное лицо напряглось от умственного усилия. Воспоминания давались ему с трудом. Его мозг, привыкший отдавать и выполнять приказы, сопротивлялся, не желая копаться в прошлом. Проще было ударить, а не думать.

     - Так... там много кто был, господин Главный Смотритель, - пробасил он, почёсывая затылок. - Последним долго сидел этот Каламуш, Щуплый. Почти два периода. А до него... - Брок на мгновение запнулся, пытаясь восстановить последовательность. - До него там всякая мелочь была. Тот, что окна бил... тот, что на кухне драку затеял... а, вот. Перед ними всеми, сразу как прибыл, там сидел этот аристократ. Алари. Почти седьмицу.

     Феодор замер. Воздух, казалось, застыл в его лёгких. Алари. Конечно. Он. Тот, с кого и начался весь этот хаос. Тот, чьё одно лишь присутствие в его приюте, словно трещина в монолите, начало разрушать его идеальный порядок.

      'Алари. Конечно, он. Это не может быть совпадением. Он - источник хаоса', - пронеслась в его голове мысль, полная параноидальной, ледяной уверенности.

     Но что он мог сделать теперь? Чужак из Ордена перехватил инициативу. Теперь это была его игра, его расследование. А Феодор, хозяин этого места, мог лишь стоять в стороне, ощущая, как стены его собственной власти рассыпаются в пыль под сапогами чужака.

     Раннее утро следующего дня принесло с собой не рассвет, а лишь смену оттенков серого. 'Оттепель' вступила в свою самую грязную, унылую фазу. С крыш с упрямой, безжалостной настойчивостью срывались тяжёлые капли, их монотонный стук отбивал тревожный ритм в гулкой тишине кабинета Главного Смотрителя.

     Дверь отворилась, и на пороге появился Последователь Каэлан. Он вошёл не как проситель, а как инспектор, и его высокие сапоги оставили на безупречно чистом каменном полу влажные, грязные следы. В руке Каэлан держал тонкую папку с отчётом - символ его власти, символ протокола, которому он служил.

     - Господин Главный Смотритель, - начал Каэлан, и его ровный, холодный голос прозвучал в стерильной тишине, как лязг стали. Он остановился посреди комнаты, не приближаясь к столу. - Вчерашний осмотр выявил серьёзную аномалию в одном из ваших карцеров. Мощный магический отпечаток. Вы знали об этом?

     Феодор, который уже успел восстановить идеальный порядок на своём столе, не поднял головы. Он медленно обмакнул перо в чернильницу, словно полностью поглощённый этим важным делом.

     - Я знаю о каждом гвозде в стенах этого заведения, Последователь, - Его ответ прозвучал сухо и бесцветно, как пыль на его гроссбухах. - Но магические 'отпечатки' не входят в мою компетенцию. Для этого есть вы.

     - Последователь Каэлан Кестрал, - поправил тот, не меняя тона. Его голос был спокоен, но в этом спокойствии слышался металл. - И зовите меня просто Каэлан.

     - Такой всплеск не мог остаться незамеченным, - невозмутимо продолжил Каэлан, игнорируя явное презрение в голосе смотрителя. - Он должен был сопровождаться физическими проявлениями. Вы не зафиксировали ничего необычного?

     - Если бы что-то нарушило порядок, - сказал Феодор, наконец поднимая свои блёклые, ничего не выражающие глаза, - это было бы в отчётах. Отчёты безупречны.

     Каэлан молча смотрел на него. Выражение его лица не изменилось ни на йоту. Ни один мускул не дрогнул, взгляд оставался таким же ровным и изучающим, словно он смотрел не на человека, а на страницу отчёта.

      'Он лжёт. Или, что ещё хуже, он действительно не знал, - пронеслась в его голове мысль, окончательная, как приговор. - Доверять ему нельзя. С этой минуты я действую один. Протокол требует полной проверки'.

     Утро началось с привычной, гнетущей рутины. Резкий звон колокола, грубые крики надзирателей, шарканье сотен ног по холодному камню. Но сегодня обычный утренний хаос быстро захлебнулся. Всё началось в коридоре у умывальников. Один из старших мальчишек, бледный, с трясущимися губами, что-то прошептал своему соседу. Тот замер, его глаза расширились от ужаса, и он тут же передал новость дальше. Цепная реакция была мгновенной. Шум стих, сменившись вязкой, боязливой тишиной, полной быстрых, испуганных взглядов.

     Тишину прорезало одно-единственное слово, которое передавалось от одного к другому, как зараза.

     Отбор.

     Это слово висело в холодном, влажном воздухе столовой, отбивая аппетит, и сквозило в монотонном гудеже учебных классов, превращая знакомые руны в зловещие, непонятные символы. Это было слово-приговор, слово-бездна, в которую каждый боялся заглянуть, опасаясь увидеть на дне своё собственное отражение.

     Чердак больше не был убежищем. Он превратился в клетку, стены которой давили, а тени в углах, казалось, сгустились и ожили, наблюдая за ними холодными, немигающими глазами. Вой ветра в дымоходе был не просто звуком - он был плачем по их маленькому, обречённому союзу.

     Они сидели в своём обычном месте, в круге света от дрожащего огарка свечи, но между ними теперь лежала не книга, а тяжёлое, вязкое молчание. Лэя сжимала в объятиях свою чёрную кошку так крепко, что та недовольно мяукнула. Она зарылась лицом в её тёплую шерсть, пытаясь найти в этом простом, живом тепле спасение от холода, который сковал её изнутри, мешая дышать.

      'Они найдут его, - стучало у неё в висках, в такт её собственному сердцу. - Они увидят, что он другой. Они заберут его. Как того мальчика, Элиаса. И всё рухнет. Ирвуд уйдёт, потому что без Вайрэка мы - ничто. И я снова останусь одна. Совсем одна'.

     Ирвуд не смотрел на неё. Его взгляд, тяжёлый и цепкий, был прикован к Вайрэку. Он не видел аристократа. Он видел свой единственный, бесценный козырь, который вот-вот мог сгореть в чужом огне.

      'Если его заберут, всё было зря, - пронеслась в его голове мысль, холодная и острая, как его нож. - Лэя - тень, но кто научит её читать? Без него эти книги - просто бесполезный хлам. Вся наша игра закончится. Он должен выкрутиться. Должен'.

     Он подался вперёд, и его тень, вытянувшись, легла на пыльные доски.

     - Ты сможешь это скрыть? - прошептал он, и его голос был резким, лишённым всякой надежды. - Ту твою штуку. С кругом. Они увидят?

     Вайрэк поднял на него глаза, и Ирвуд увидел в них то, чего никогда не видел раньше. Не холодную ярость, не аристократическое презрение. Он увидел, как лицо Вайрэка утратило всякое осмысленное выражение. Его глаза были широко распахнуты, зрачки сузились, а с приоткрытых губ срывалось едва слышное, прерывистое дыхание.

     Вайрэк не слышал его вопроса. Он был заперт в собственной, ледяной панике. Он не сомневался ни на мгновение. Они пришли за ним. За вором. 'Отбор' был лишь предлогом, ширмой, за которой прятался их настоящий интерес. Его разум, отточенный логикой и стратегией, мгновенно выстроил безупречную, как ему казалось, цепь событий.

      'Они знают, - стучало в его голове, заглушая вой ветра. - Феодор понял, что гроссбух - подделка. Он доложил им. Они знают про Руну. Про магию. Они ищут не просто дар. Они ищут вора. Меня'.

     Его собственный страх, до этого горячий и панический, начал меняться. Он остывал, кристаллизовался, превращаясь из животного ужаса в тихую, холодную, соблазнительную в своей безнадёжности мысль.

      'Всё кончено. Они пришли за мной. Та сила, что я почувствовал с Руной... они её увидят. Они всё поймут. Меня снова бросят в карцер, только на этот раз навсегда. Я не смогу это скрыть. Я не смогу... Я слаб. Я уже проиграл'.

     - Я... я не знаю, - прошептал Вайрэк, и его голос сорвался. Он обхватил себя руками, пытаясь унять дрожь, сотрясавшую его тело. - Я не знаю, как это работает. Я не могу это контролировать.

     Два витка тянулись, как вечность. Два витка гнетущего, липкого ожидания, которое было страшнее любой определённости. Все занятия отменили. Детей, разбитых на группы, заперли в пустых учебных классах под присмотром хмурых надзирателей. Они сидели на холодных скамьях, не смея говорить, и вслушивались в тишину, которая давила на уши, в каждый шорох в коридоре, ожидая, когда за ними придут.

     Наконец, тяжёлые двери с грохотом распахнулись.

     - На выход! Все! В тренировочный зал! Живо!

     Тренировочный зал, обычно пахнущий потом и сухим деревом, сегодня к этим запахам примешался едкий, кислый дух холодного пота и затхлый запах сырой одежды сотен напуганных детей. Их, как стадо на бойню, согнали в центр и выстроили в длинные, дрожащие ряды. У дальней стены, скрестив руки на груди, стоял Главный Смотритель Феодор, его лицо было непроницаемым, как камень. Рядом с ним - смотритель Брок и несколько надзирателей, их присутствие было молчаливой, но явной угрозой.

     В самом центре зала, на специально принесённом низком постаменте, стоял он. Калибровочный кристалл из Ксира. Это был большой, идеально огранённый обелиск из тёмного, почти чёрного, дымчатого кварца, который, казалось, жадно поглощал тусклый свет, сочившийся из высоких окон. Он был чужеродным, почти зловещим объектом в этом сером, убогом мире.

     Перед ним, спиной к детям, стоял Последователь Каэлан. Он не кричал и не угрожал, а просто ждал, пока гул испуганных голосов стихнет. Когда в зале воцарилась мёртвая тишина, нарушаемая лишь чьим-то сдавленным всхлипом, он заговорил. Его голос, ровный и холодный, без труда заполнил огромное пространство.

     - Процедура проста, - начал он, не оборачиваясь. - Каждый из вас по очереди подойдёт и положит правую руку на кристалл. Не бойтесь. Это не больно. Артефакт измерит ваш врождённый талант к магии. Если он слаб, реакция будет едва заметной. Если есть - кристалл даст знать. Начали. Первый ряд, по одному.

     Ритуал начался. Дети, бледные, с трясущимися губами, подходили к чёрному обелиску, как на эшафот. Один за другим они клали на него свои маленькие, не до конца отмытые ладошки. И ничего не происходило. Кристалл оставался тёмным и холодным. 'Пустышка', - доносился безразличный голос Каэлана. - 'Следующий'.

     Так прошло больше сотни детей. Монотонность процедуры начала убаюкивать страх, сменяя его глухой, тупой усталостью. И вдруг, когда к кристаллу подошёл худой, болезненного вида мальчик с вечно испуганными глазами, что-то изменилось. Он коснулся камня, и в его глубине зародился и начал слабо, неровно пульсировать тусклый красный огонёк, похожий на тлеющий уголёк.

     По рядам пронёсся испуганный шёпот. Каэлан сделал шаг вперёд, его профессиональный интерес на мгновение перевесил безразличие.

     - В сторону, - приказал он. Мальчик, дрожа всем телом, отошёл и встал у стены, под пристальным взглядом одного из надзирателей.

     Очередь пошла дальше, и напряжение в зале снова стало почти осязаемым. Через несколько десятков детей это повторилось. Коренастая, угрюмая девочка с тугими косичками положила руку на кристалл, и тот отозвался ровным, но слабым зелёным свечением, похожим на светлячка, запертого в бутылке. Её тоже отправили в сторону, к первому мальчику.

     Настала её очередь.

     Лэя подошла к кристаллу, маленькая, почти невесомая тень. Она положила на холодную, гладкую поверхность свою исцарапанную ладошку. На одно короткое, звенящее мгновение кристалл отозвался. В его глубине вспыхнул и тут же погас слабый, едва заметный огонёк молочно-белого света, словно заблудившаяся в темноте искра.

     Каэлан сделал короткую пометку в своём блокноте. 'Слабая проводимость. Неопределённый тип. Не представляет интереса', - пронеслась в его голове быстрая, профессиональная мысль. Но протокол был протоколом. Любой дар, даже самый слабый, должен быть зафиксирован.

     - В сторону, - бросил он, даже не глядя на неё, и указал подбородком на двух других отобранных детей.

     Лэя, вздрогнув от неожиданности, но не смея ослушаться, понуро побрела к ним, став третьей в их маленькой группе изгоев.

     - Следующий.

     Настала очередь Вайрэка. Он шёл к постаменту, и каждый шаг отдавался в ушах гулкими, паническими ударами его собственного сердца. Его рука, когда он поднял её, дрожала так, что он едва мог её контролировать. Он коснулся кристалла. Холодная, гладкая поверхность, казалось, обожгла кожу.

     Артефакт, как и положено, попытался пропустить через него тестовый поток энергии.

     Ничего не произошло. Кристалл остался тёмным.

     Каэлан нахмурился, его тонкие брови сошлись на переносице. Это была аномалия. Даже у 'пустышек' прибор давал минимальный отклик. А здесь - абсолютный ноль. Словно он прикоснулся к мёртвому камню.

     И тут вмешался Феодор. Он отделился от стены, где до этого неподвижно стоял, и его сухой, шелестящий голос прорезал тишину.

     - Последователь Каэлан, - сказал он, и в его голосе прозвучали едва уловимые, ядовитые нотки. - Позвольте настоять на повторной проверке. Протокол ведь допускает погрешность прибора? Этот воспитанник, - он сделал паузу, давая словам набрать вес, - был в той самой камере.

     Каэлан, раздражённый этим вмешательством, но связанный протоколом, нехотя кивнул. Он повернулся к Вайрэку, и его взгляд был холодным и нетерпеливым.

     - Сосредоточься, - приказал он. - Перестань бояться. Не сдерживай поток. Почувствуй, как сила входит в тебя, и просто позволь ей пройти насквозь, в кристалл. Не мешай ей.

     Вайрэк, утопавший в ледяной воде собственного ужаса, вдруг нащупал дно. Слова Последователя были не криком надзирателя, а ровным голосом наставника, объясняющего сложную задачу. И его разум, отточенный годами учёбы, инстинктивно за неё ухватился. Он снова положил руку на кристалл. Он заставил себя расслабиться, вспомнить уроки наставника Элиана о потоках энергии. Он представил, как сила входит в его руку, проходит через тело и уходит в камень.

     В тот же миг кристалл взорвался светом. Ровный, мощный, почти ослепительный столб тёплого, золотисто-зелёного света ударил в высокий потолок зала. Свечение было стабильным, гармоничным, полным созидательной, живой энергии.

     Каэлан смотрел на это, и на его лице отразилось изумление, которое тут же сменилось профессиональным разочарованием.

      'Феноменальная проводимость, - с восхищением подумал он. - Но вектор силы - созидательный, тёплый. Явный дар Целителя. А отпечаток в карцере был другим - диким, хаотичным и ледяным. Чистая, необузданная стихия. Две разные сигнатуры. Это не он'.

     Он небрежно махнул рукой в сторону отобранных детей, указывая Вайрэку его новое место и теряя к нему всякий интерес. Вайрэк, шатаясь, побрёл к ним, и его накрыла волна головокружительного, почти тошнотворного облегчения. 'Пронесло. Он не понял, что это я украл Руну! Но... он увидел. Увидел силу. Сильный дар. Как у того мальчика, Элиаса. Того, которого забрали люди в серых плащах и которого больше никто не видел. Я не спасся. Я просто попал в другую ловушку'.

     - Следующий, - безразлично бросил Каэлан.

     Настала очередь Ирвуда. Он подошёл к кристаллу спокойно, с лёгкой, вызывающей ленцой в походке. Он не боялся. Он знал, что он - 'пустышка'. Он положил свою мозолистую ладонь на холодный камень.

     И в этот миг кристалл взревел.

     Он взорвался не светом, а чистой, первобытной яростью. Ослепительная, пульсирующая вспышка бело-голубого пламени ударила в потолок, заставив детей зажмуриться и вскрикнуть. Одновременно с этим зал наполнил низкий, вибрирующий гул, как от приближающейся грозы, который, казалось, проникал под кожу, заставляя вибрировать сами кости. Свечение было таким же ярким, как у Вайрэка, но оно было другим - диким, нестабильным, полным хаотичной, разрушительной мощи.

     Никто не двигался. Дети, застывшие в испуганных позах, смотрели на Ирвуда с суеверным ужасом, как на чудовище, только что сбросившее человеческую личину. Сам Ирвуд стоял, ошеломлённо глядя на свою собственную руку, на простую, мозолистую ладонь, которая только что извергла из себя чистую, первобытную ярость. Он медленно сжал и разжал пальцы, словно пытаясь убедиться, что это всё ещё его рука.

     Вайрэк, стоявший в маленькой группе отобранных, почувствовал, как волна облегчения, ещё недавно наполнявшая его, схлынула, уступив место ледяному, тошнотворному ужасу. Он смотрел на своего единственного союзника, который только что, сам того не зная, подписал себе смертный приговор. У дальней стены, в тени, на лице Главного Смотрителя Феодора впервые за долгое время появилось подобие эмоции - едва заметная, холодная усмешка хищника, чей план сработал даже лучше, чем он ожидал.

     Но никто не смотрел ни на детей, ни на смотрителя. Все взгляды были прикованы к одной фигуре.

     Последователь Каэлан не двигался. Он стоял у постамента, и его лицо, освещённое серым светом из высоких окон, было абсолютно непроницаемым. Он позволил тишине сгуститься, стать плотной, почти осязаемой. Затем он, даже не обернувшись, бросил короткий, пренебрежительный приказ Броку.

     - Закончите с остальными. Это уже неважно.

     И только после этого он сделал первый шаг.

     Его тяжёлые сапоги гулко, размеренно били по каменному полу, и в мёртвой тишине зала этот звук был единственным, что нарушало звенящую пустоту. Шаг. Ещё один. Он шёл не торопясь, с холодной, выверенной неотвратимостью охотника, приближающегося к загнанной в угол, ничего не понимающей жертве.

      'Мощнейший, хаотичный всплеск в карцере. Яростный, дикий отпечаток, полный холода и отчаяния, - проносились в его голове мысли, холодные и острые, как осколки льда. - И единственный найденный талант такой же дикой, необузданной, стихийной силы. Отпечатки совпадают. Совпадение? Орден не верит в совпадения. Нашёл'.

     Он остановился прямо перед Ирвудом, на расстоянии вытянутой руки. Ни слова, ни жеста. Последователь не достал оружия, а просто смотрел. Холодным, цепким, немигающим взглядом профессионала, который только что нашёл источник болезни и теперь решает, каким именно инструментом он будет её вырезать.

     Тишина, наступившая после вспышки кристалла, была неестественной. Она впитала в себя все звуки, оставив лишь гул в ушах. Вайрэк, шатаясь, шёл в маленькой группе отобранных, и каждый стук его деревянных клогов по каменному полу казался неуместно громким. Прежнее облегчение испарилось так же быстро, как и возникло. На его месте внутри разлилась холодная, липкая пустота, от которой неприятно свело желудок. Глядя на спину Ирвуда, шагавшего впереди, Вайрэк понял, что не спасся. Он просто угодил в другую ловушку, с невидимыми решётками и стенами из чужих ожиданий.

     Их вели не в общую спальню. Надзиратель, чьё лицо было таким же серым и безразличным, как и стены, повернул в тихий, гулкий коридор Восточного крыла. Вдоль его стен тянулся ряд одинаковых, безликих дверей, как в казарме, только чище. Из-за некоторых доносились приглушённые звуки: монотонное бормотание наставника, тихий звон стекла или гул, похожий на сдавленный рой пчёл. Они были здесь не одни. Здесь воздух был другим. Привычный, густой запах сотен спящих тел, кислой вони пота и сырой, прелой соломы сменился сложным, почти аптечным букетом. Здесь пахло старыми книгами и высохшими чернилами, горьковатым ароматом сушёных трав и едва уловимым, стерильным запахом озона, словно воздух здесь постоянно очищали слабой магией. Шаги пятерых детей и их конвоира отдавались гулким, одиноким эхом.

     Процедура разделения была быстрой и безличной. Надзиратель остановился между двумя одинаковыми дверями.

     - Девочки - сюда, - буркнул он, указывая на одну из них.

     Лэя, бледная, с огромными, полными ужаса глазами, вздрогнула. Она бросила на Вайрэка отчаянный, умоляющий взгляд. Он шагнул к ней, и в этот короткий миг, пока надзиратель открывал дверь, успел прошептать:

     - Я всё исправлю.

     Она судорожно кивнула, но её взгляд метнулся мимо него, на фигуру Брока в коридоре. Её взгляд был затравленным, как у пойманного в силки зверя - в нём не было ни веры, ни надежды, лишь осознание, что стены этого места сильнее любых обещаний. Её и вторую девочку, коренастую, с тугими косичками, втолкнули в комнату, и дверь за ними плотно закрылась.

     - Вы - напротив.

     Вайрэка, Ирвуда и третьего мальчика - худого, с вечно испуганными глазами - завели в их новую комнату. Она была чистой. До тошноты. Три аккуратно заправленные кровати, небольшой стол у высокого, зарешеченного окна и безупречно чистый каменный пол. На каждой кровати лежала аккуратно сложенная стопка новой одежды: простая серая рубаха, тёмные штаны и пара крепких ботинок.

     - Старую одежду - на пол. Переодеться. Ждать, - бросил надзиратель и вышел.

     Вайрэк брезгливо стянул с себя грубую, пропахшую потом робу и отшвырнул её в угол. Новая одежда, хоть и была простой, казалась ему лишь другой версией униформы. Ирвуд же, стянув свои лохмотья, на мгновение замер. Взяв в руки ботинки, Ирвуд взвесил их на ладони, провёл пальцем по грубому шву. Настоящие, из грубой, но прочной кожи, с твёрдой подошвой. В его мире это была не просто обувь. Это было оружие. Защита. Роскошь, о которой он никогда не смел мечтать. Он быстро, почти с жадностью, натянул их, чувствуя непривычную, но приятную тяжесть на ногах.

     Не успели они закончить, как дверь снова отворилась. На пороге, заполнив собой весь проём, стоял смотритель Брок. Он не сказал ни слова. Его взгляд, тяжёлый и безразличный, остановился на Ирвуде, который как раз завязывал шнурки на своих новых ботинках.

     - Ты. За мной.

     Ирвуд даже не вздрогнул. Он лишь медленно повернул голову, его челюсти напряглись, а во взгляде проступила затаённая, волчья ярость. Он бросил на Вайрэка один-единственный, короткий, непроницаемый взгляд и, не оглядываясь, вышел. Дверь за ним не захлопнулась с лязгом засова. Она закрылась с тихим, мягким щелчком, который в звенящей тишине комнаты прозвучал оглушительно и окончательно.

     Вайрэк остался стоять посреди комнаты. Он не замечал третьего мальчика, который забился в самый дальний угол и дрожал, как осиновый лист. Он не слышал воя ветра за окном. Он слышал лишь стук собственного сердца. Но вслед за ним, из самой глубины его ледяного ужаса, поднялись другие мысли.

      'Это я. Всё я. Он там, внизу, а они его ломают... и всё потому, что я оказался слабаком. Глупым, гордым аристократом, который решил поиграть в игры, не зная правил. Я думал, что умнее... а теперь он платит за мою спесь. А Лэя... она осталась одна. Без него мы - ничто. Просто добыча. Я обрёк их. Их жизни... это мой провал. Мой позор. Я должен вернуть этот долг. Я заставлю их заплатить за его боль. За её страх. Любой ценой'.

     Тяжёлые сапоги Брока гулко били по безупречно чистому каменному полу, их звук эхом отдавался от высоких стен. Ирвуд шёл рядом, и его новые ботинки, ещё непривычные, казались чужими, издавая свой, более резкий стук. Коридор был длинным, стерильным и пустым. Ирвуд чувствовал себя волком, которого ведут по залитым светом залам королевского дворца - всё вокруг было чужим, неправильным, опасным в своей чистоте.

     Они остановились у массивной дубовой двери без ручки и смотрового окошка. Брок ударил в неё трижды костяшками пальцев - коротким, властным стуком. Дверь бесшумно отворилась сама, и Ирвуда грубо втолкнули внутрь.

     Зал был большим, круглым и абсолютно пустым. Голые, гладко отполированные стены из серого камня уходили вверх, теряясь во мраке. Единственным источником света был большой, тускло светящийся кристалл, висевший под самым потолком. Он заливал пространство ровным, безжизненным, холодным светом, в котором не было теней. В центре зала, спиной к нему, стоял Последователь Каэлан, глядя на пустую стену. У дальней стены, прислонившись к ней, замер Главный Смотритель Феодор, его лицо было непроницаемым, как всегда.

      'Ловушка, - пронеслась в голове Ирвуда быстрая, злая мысль. - Они думают, я сломаюсь. Не дождутся. Они хотят услышать страх. Услышат только скрежет зубов'.

     Брок встал у двери, преградив путь к отступлению. Каэлан медленно обернулся. Его взгляд, холодный и цепкий, впился в Ирвуда, препарируя, изучая.

     - Воспитанник номер триста сорок один, Ирвуд Фенрис, - начал Каэлан, и его ровный, спокойный голос гулко разнёсся по залу. - Протокол требует, чтобы я задал тебе несколько стандартных вопросов. Отвечай честно и коротко. Понял?

     Ирвуд молча, упрямо кивнул.

     - Ты признаёшь, что нарушал установленный распорядок приюта, вступая в конфликт с воспитанником Каламушем?

     - Он первый начал, - бросил Ирвуд.

     - Протокол не интересуют детали. Да или нет?

     - Да, - процедил Ирвуд сквозь зубы.

     - Ты признаёшь, что защищал воспитанника Алари, когда тот был слаб?

     - Да.

     - Ты признаёшь, что защищал воспитанницу Сабелдир, когда той угрожала опасность?

     - Да.

     Каэлан сделал паузу, его взгляд стал острее.

     - Почему? Они - не твоя семья. Не твой клан. Они - балласт. Они тянут тебя на дно. Сила не терпит слабости рядом. Она питается твоей болью, твоей ненавистью. Откажись от них, и ты станешь ещё сильнее.

      'Вот оно, - подумал Ирвуд. - Он хочет, чтобы я их предал. Чтобы показал свою гниль. Думает, я такой же, как они'.

     Он поднял голову, и его светло-карие глаза, в которых не было ни страха, ни сомнения, впились в лицо Последователя.

     - Стая своих не бросает, - прорычал он, и его голос, грубый и полный неприкрытой злости, был ответом не на вопрос, а на саму суть этого места.

     Каэлан замер. Он ожидал чего угодно - лжи, страха, попытки выторговать себе лучшую долю. Но не этого. Не этой простой, упрямой, выкованной в грязи и голоде верности. Он смотрел в эти яростные, честные глаза, и его профессиональный, холодный анализ дал сбой.

      'Честь. Верность своим. Это не безумец. Это - кодекс. Дикий, примитивный, но нерушимый. Он не сломлен. Он - цельный. Как заготовка из лучшей руды, из которой можно выковать совершенный клинок'.

     Восхищение, чистое и профессиональное, на мгновение пробилось сквозь его отстранённость. Но вслед за ним, из самой глубины его вышколенной души, поднялась другая мысль.

      'Вот он. Необработанный алмаз. Интриганы в 'Оплоте' никогда бы не разглядели его потенциал. Списали бы в расход, как очередную угрозу. Но я вижу. Я могу сделать из него идеальное оружие. Солдата, верного не титулам, а кодексу. Я воспитаю его. И вместе мы вернём Ордену его истинное предназначение. Это мой долг. Моя миссия'.

     Он отступил на шаг, и его лицо снова стало непроницаемой маской.

     - Свободен, - бросил он. - Пока.

     Дверь отворилась с тихим, почти вежливым щелчком, который в напряжённой тишине комнаты прозвучал оглушительно громко. Вайрэк, который до этого сидел на краю кровати, вскочил на ноги. Брок, не входя, грубо втолкнул Ирвуда внутрь и, не говоря ни слова, прикрыл за собой дверь.

     Ирвуд пошатнулся, но устоял на ногах, прямой и несгибаемый. В его осанке не было и намёка на покорность - лишь злость и крайняя степень усталости. Вайрэк бросился к нему, и облегчение, горячее и острое, на мгновение вытеснило страх

     - Что они с тобой делали? Он тебя пытал? Что он хотел? - вопросы сыпались из него торопливым, сбивчивым шёпотом.

     Ирвуд не смотрел на него. Он молча, с какой-то отстранённой, механической точностью, прошёл к своей кровати и сел. Его плечи были напряжены, спина - прямой, как палка.

     - Ирвуд? - позвал Вайрэк, и в его голосе прозвучали нотки обиды и нарастающей паники.

     - Ничего, - наконец бросил тот. Голос его был глухим, чужим. - Просто разговаривали.

     Слова, простые и пустые, ударили Вайрэка, как пощёчина. Он замер, оглушённый. Облегчение испарилось, и по жилам Вайрэка пополз ледяной, тошнотворный ужас. 'Он не говорит. Он что-то скрывает. Они его сломали. Заставили предать меня'.

     И только тогда, когда он уже готов был отступить, задавленный этой мыслью, Ирвуд на долю секунды поднял голову. Он встретился с Вайрэком взглядом, и в его глазах, тёмных и непроницаемых, не было ни предательства, ни злости. Только предупреждение. И тут же его взгляд, едва уловимо, на одно короткое, звенящее мгновение, сместился в сторону тёмного угла комнаты.

     Вайрэк инстинктивно проследил за его взглядом.

     Там, на своей кровати, сжавшись в комок, лежал третий мальчик. Тот самый, тихий и запуганный, который был свидетелем их первой победы над Щуплым. Он не просто боялся. Он был парализован ужасом, запертый в одной комнате с двумя самыми опасными хищниками, которых видел в своей жизни. Он всё слышал.

     Ледяная волна понимания накрыла Вайрэка, смывая и обиду, и панический страх. Ответ был ложью. Сигнал - правдой. Ирвуд молчал не потому, что не доверял. А потому, что они были не одни. 'Стены' - это были не камни. Это были люди.

     Вайрэк медленно отступил и молча сел на свою кровать, их взгляды с Ирвудом снова встретились - на этот раз в полном, безмолвном понимании. Ирвуд коротко, почти незаметно, кивнул в сторону угла. Вайрэк ответил таким же едва уловимым кивком. Проблема требовала решения.

     Ирвуд бесшумно поднялся. Он двинулся не к Вайрэку, а к кровати третьего мальчика. Вайрэк, помедлив секунду, поднялся и пошёл следом, встав чуть позади, перекрывая возможному свидетелю путь к отступлению. Мальчик, увидев их приближение, вжался в стену так сильно, словно пытался раствориться в камне, его тело сотрясала мелкая, неконтролируемая дрожь.

     Ирвуд присел на корточки у его кровати. Он не угрожал. Он просто смотрел.

     - Как тебя зовут? - спросил он тихо, и его голос был ровным, почти безразличным.

     - Л-лео, - пролепетал мальчик, заикаясь от ужаса.

     - Так вот, Лео, - продолжил Ирвуд тем же спокойным голосом. - Ты ничего не слышал. И ничего не видел. Просто два твоих соседа тихо разошлись по своим кроватям. Понял?

     Мальчик судорожно закивал, не в силах вымолвить ни слова.

     - Хорошо, - сказал Вайрэк, делая шаг вперёд. Его голос, в отличие от холодного тона Ирвуда, прозвучал неожиданно мягко, почти по-отечески. - Мы не хотим тебе зла, Лео. Мы просто хотим, чтобы нас всех оставили в покое. Если ты будешь молчать, никто тебя не тронет. Мы даже... присмотрим за тобой. Договорились?

     Мальчик снова кивнул, и в его глазах, полных ужаса, блеснула крошечная, отчаянная искорка надежды. Ирвуд, не говоря больше ни слова, поднялся и вернулся на свою кровать. Их союз не распался. Он обрёл своего первого, пусть и невольного, вассала.

     На следующее утро их разбудил резкий, дребезжащий звон колокола, прозвучавший раньше обычного. Но когда они вышли в коридор, их ждал не привычный путь в гудящую, вонючую столовую, а короткий приказ одного из надзирателей: 'Новички - за мной'.

     Их привели в небольшую, отдельную трапезную, о существовании которой они и не подозревали. Здесь не было сотен голодных ртов и оглушительного рёва. За длинным столом уже сидело около дюжины других детей, чуть постарше, в таких же качественных, безликих одеждах. Они подняли на вошедших короткие, безразличные взгляды и тут же вернулись к своим тарелкам. Тишина здесь была гнетущей, а еда... еда была другой. Это была не привычная серая, водянистая каша, а настоящая овсянка, сваренная на молоке, и каждому полагался ломоть белого хлеба. Роскошь, немыслимая для остальных сирот. Но эта роскошь была безвкусной. Они ели в полном, напряжённом молчании, чувствуя себя подопытными животными, которым дали улучшенный корм перед очередним экспериментом. Лэя едва притронулась к еде, испуганно глядя в свою тарелку. Вайрэк механически протолкнул в себя несколько ложек - не от голода, а от необходимости. Лишь Ирвуд ел быстро и методично, как всегда, воспринимая пищу не как удовольствие, а как топливо. Но даже он чувствовал, что эта тишина и эта еда - лишь часть новой, непонятной клетки.

     Едва они закончили, как дверь отворилась, и в трапезную вошёл пожилой, уставший мужчина, чьё лицо было таким же серым и невыразительным, как стены этого крыла. Он представился как Наставник Линус, присланный из Академии Магии по распоряжению Короны, чтобы оценить их потенциал. Его взгляд был пустым - в нём не читалось ни интереса, ни жестокости. Лишь глубокая, выгоревшая усталость человека, который видел сотни таких же испуганных, одарённых детей и знал, что большинство из них - просто сырьё, которое эти жернова перемелют и выбросят.

     Он повёл их в ту самую комнату с чёрными стенами, которую Вайрэк мельком видел в свой первый день, во время той самой жуткой 'экскурсии'. Теперь она казалась меньше, а голые стены давили сильнее. Наставник объяснил им первую, базовую задачу - укрепление 'проводимости'. Они часами сидели в звенящей тишине на холодном каменном полу, положив руки на серые, гладкие камни, и пытались почувствовать то, о чём говорил Наставник, - едва уловимую, как дуновение, волну энергии, которую он пропускал через них.

     После этого началось их первое практическое занятие по определению склонностей. Их перевели в другое, специально оборудованное помещение. Это была небольшая комната, похожая одновременно на лабораторию алхимика и зверинец. Вдоль одной стены были расставлены столы, заставленные колбами, горелками и странными, поблёскивающими в тусклом свете артефактами. Вдоль другой - стояли ряды небольших клеток, в которых сидели подопытные животные: белые мыши, испуганно сбившиеся в кучку, пара сонных ящериц и несколько певчих птиц, которые молчали, чувствуя общую атмосферу страха.

     Первое занятие было на стихии. Наставник поставил перед каждым из них четыре простых предмета: маленькую медную чашу с каплей воды, сухой осенний лист, крошечный, не толще нитки, огарок свечи и маленький гладкий камешек.

     - Сосредоточьтесь, - монотонно бубнил он. - Почувствуйте силу внутри. Попытайтесь повлиять на один из этих предметов. На любой. Заставьте воду похолодеть. Заставьте лист задрожать. Зажгите фитиль. Сдвиньте камень.

     Вайрэк старался. Он смотрел на предметы, один за другим, пытаясь пробудить в себе ту ярость, тот холод, который он почувствовал, когда впервые активировал Руну. Но ничего не происходило. Капля оставалась неподвижной, лист не шевелился, фитиль не загорался, а камень лежал, как мёртвый. Он провалился.

     Очередь дошла до Ирвуда. Он подошёл к столу с ленивой, вызывающей походкой, полной презрения к бессмысленности происходящего. Он посмотрел на сухой лист. 'Игрушки', - пронеслось в его голове. Он просто представил, как порыв ветра сдвигает его. Лист едва заметно дрогнул, сдвинувшись на толщину волоска. Настолько незаметно, что никто, кроме самого Ирвуда, этого не увидел.

     Затем он посмотрел на чашу с водой. Он попытался повторить. Ничего. Он нахмурился, чувствуя, как внутри закипает глухое раздражение. Он снова попытался. Капля оставалась неподвижной. В этот миг вся его застарелая ярость - от голодного детства, от унизительного допроса, от собственного бессилия перед этими непонятными правилами - сжалась в один тугой, ледяной комок. Он сжал кулак. Он не пытался выполнить задание. Он просто выплеснул в этот кулак всё своё презрение к этому миру.

     Раздался тихий, резкий треск.

     Воздух в комнате натянулся, как струна. Стало неестественно холодно. По коже детей, даже тех, кто стоял в дальнем конце зала, пробежали колючие мурашки, а в нос ударил резкий, стерильный запах озона - запах грозы, но без тепла, только чистый, звенящий мороз. В ушах родился тихий, высокий гул, похожий на далёкий вой зимней стужи.

     Медная чаша и капля воды внутри неё мгновенно покрылись толстым слоем белого, колючего инея. Секунду царила изумлённая тишина, а затем раздался оглушительный, сухой хлопок, похожий на выстрел. Переохлаждённый металл не выдержал внутреннего напряжения и взорвался, разлетевшись на сотни крошечных, острых осколков.

     Вайрэк, наблюдавший за этим из своего ряда, вздрогнул. Но не от громкого звука. В тот миг, когда кристалл взревел, Вайрэка пронзило странное, почти физическое ощущение - словно внутри него самого натянулась и с вибрирующим гулом лопнула невидимая струна. Он не знал, откуда пришло это чувство, но оно отозвалось в его душе глухим, смутно знакомым эхом его собственного падения в темноту карцера.

     Наставник, до этого дремавший с открытыми глазами, вздрогнул и инстинктивно прикрыл лицо рукой.

     - Хм... - пробормотал он, делая пометку в своём журнале, когда звон в ушах стих. - Дикий, неконтролируемый выброс. Стихия холода. Интересно.

     Ирвуд ошеломлённо смотрел на свою руку, потом на то место, где только что стояла чаша. Он не понял, как это сделал. И это его пугало.

     Затем был тест на магию Жизни. Перед ними поставили по одному увядшему цветку в маленьком глиняном горшочке. Ирвуд даже не пытался. Но когда настала очередь Вайрэка, что-то изменилось. Он положил руки на горшок, и его дар, до этого молчавший, отозвался. Он почувствовал слабую, угасающую искру жизни в тонком стебле. Он не приказывал. Он просто поделился своим теплом, своей волей к жизни.

     Увядший цветок на одно короткое, звенящее мгновение выпрямился, его поникшие лепестки расправились и налились слабым, призрачным цветом. А затем снова обмяк.

     - Так, так... - Наставник снова оживился. - Сильная эмпатия к жизненной силе. Явный дар Целителя. Очень хорошо.

      'Наконец-то, - с облегчением подумал Вайрэк. - Хоть что-то, что я могу. Это - моё'.

     Лэя провалила все практические занятия. Капля воды в чаше не шелохнулась, сухой лист остался неподвижен, фитиль свечи не загорелся, а увядший цветок так и не ожил. Она сидела, ссутулившись, и с каждым провалом чувствовала, как ледяное отчаяние сдавливает грудь, мешая дышать.

      'Я бесполезна. Они сильные, а я - ничто. Они поймут, что я им не нужна. Они бросят меня, как только им представится возможность. Я снова останусь одна. Я всегда остаюсь одна'.

     Во время короткого перерыва, пока Наставник записывал результаты, произошло нечто странное. В углу комнаты, в большой клетке, сидела маленькая певчая птичка, которую использовали для каких-то других тестов. Она билась о прутья, испуганно чирикая. Лэя, не в силах больше выносить напряжение, медленно подошла к клетке. Она не пыталась её успокоить. Она просто стояла рядом.

     И птица замолчала. Она перестала метаться и, склонив головку набок, посмотрела на Лэю своими блестящими, чёрными глазками-бусинками.

     Наставник, подняв голову от журнала, увидел это. Он нахмурился. Он ничего не сказал. Он просто молча сделал ещё одну, быструю пометку на полях.

     Дни, последовавшие за тестами, превратились в новую, странную рутину. Их больше не гоняли на общие работы, их мир сузился до границ Особого крыла, превратившись в изолированный, почти академический мирок, живущий по собственному расписанию. Утром - общие занятия с Наставником Линусом, где они все вместе пытались постичь азы контроля над своей силой. Именно после обеда, когда общая рутина закончилась, их пути и разошлись. В коридоре их уже ждал Каэлан.

     Он собрал их пятерых в том же зале, где проходили первые практические занятия. Его голос, ровный и безэмоциональный, отдавался гулким эхом от голых каменных стен.

     - На основе ваших результатов, - начал он, и его взгляд скользил по их лицам, не задерживаясь ни на ком, - каждый из вас будет зачислен на специализированную программу подготовки. Ваша общая задача - научиться контролировать свой дар. Ваша личная - развить его в том направлении, к которому у вас есть врождённая склонность.

     Вайрэка, как проявившего талант к магии Жизни, официально зачислили в группу Алхимии. Его занятия, как и первые практические занятия, проходили в том же просторном зале, который теперь стал для него основной лабораторией, а вёл их сам Наставник Линус. Он с головой ушёл в этот новый мир, который был ему понятен и близок. Тишина лаборатории, звон стекла, строгая логика формул - всё это было похоже на его старую жизнь, на тишину отцовской библиотеки. Он нашёл своё убежище, свою стихию, и впервые за долгое время почувствовал себя не просто жертвой, а учеником, который снова может стать мастером.

     Лэю, чей странный дар не поддался стандартным тестам, определили по программе 'Поводырей'. Так в Ордене называли специалистов по работе с животными, что считалось прикладной и самой 'безопасной' ветвью ментальной магии. Её практические уроки проходили здесь же, в дальней части лаборатории, где в клетках сидели птицы, ящерицы и даже пара лисят. Она шла на занятия с тихим, почти благоговейным чувством. И самое главное - её не разлучили с Вайрэком. 'Я не одна. У меня есть они. Вайрэк - умный и сильный, и он будет рядом. Ирвуд - дикий, но он защищает. А я... я могу их понимать. Не так, как они, но по-своему. Моя семья. Странная, колючая, рождённая на пыльном чердаке, но моя. Наконец-то я снова не одна'.

     Ирвуда же, как носителя самой мощной, дикой и неконтролируемой силы, Каэлан лично повёл в другой конец коридора, к залу, предназначенному для тренировок стихийников - туда, куда остальным доступ был закрыт.

     Вечер опустился на Особое крыло, как серая, мокрая сеть. После ужина их разогнали по комнатам. Вайрэк долго не мог уснуть, ворочаясь на своей койке. Тишину резал размеренный, скрежещущий шорох. Это Ирвуд, вернувшись с тренировки, сидел на своей кровати, прямой как натянутая тетива, и молча точил обломок ножа о её край. Этот звук, смешиваясь с воем ветра, не давал покоя.

     Не прошло и получаса после отбоя, как дверь их комнаты без стука отворилась. На пороге, перекрыв собой тусклый свет коридора, стоял Каэлан. Он не вошёл, лишь бросил короткий, властный взгляд в полумрак комнаты.

     - Фенрис. За мной, - голос его был тихим, но не оставлял сомнений, что это приказ.

     Вайрэк, который и не думал спать, замер. Он увидел, как Ирвуд медленно, почти вызывающе, поднял голову. Его рука застыла на полпути к поясу, где под робой был спрятан обломок ножа.

     - Сейчас ночь, - прошипел он, и в его голосе скрежетал металл. - Время спать.

     - Время для тех, у кого оно есть, - отрезал Каэлан. - У тебя его мало. За мной. Живо.

     Ирвуд смотрел на него секунду, другую, взвешивая. В его глазах полыхнула дикая, упрямая ярость, но тут же погасла, уступив место холодному, злому расчёту. Он понял, что сопротивление здесь, сейчас, бесполезно. Он медленно поднялся, его движения были скованными от сдерживаемого гнева, и, не говоря ни слова, вышел в коридор. Дверь так же бесшумно закрылась за ним.

      'Куда? Ночью? Что происходит?' - мысль, холодная и ядовитая, пронзила Вайрэка, окончательно прогоняя остатки сна.

     Ирвуд шёл за широкой спиной Каэлана по гулким, пустынным коридорам, и его уличные инстинкты кричали об опасности. Они пришли в тот самый зал для тренировок стихийников - огромное, гулкое помещение, где сейчас горел лишь один магический фонарь, бросая на каменный пол длинные, пляшущие тени.

     Каэлан остановился в центре.

     - Готов, рекрут? - спросил он, и его голос, лишённый дневной официальности, прозвучал в тишине жёстко и по-деловому. - То, что мы делаем на общих занятиях - это для отчётов. Для Наставника Линуса, для Феодора. Настоящая работа начинается сейчас.

     Ирвуд молчал, его взгляд был настороженным, как у волка, зашедшего в незнакомый лес.

     - Твоя сила - это дикий зверь, - продолжил Каэлан, медленно обходя его по кругу. - Она слепа, яростна и не слушает никого, кроме своего голода. Моя задача - научить тебя держать его на коротком поводке.

     - А мне это зачем? - наконец прошипел Ирвуд. - Зачем мне стараться больше остальных?

     Каэлан остановился прямо перед ним, и его взгляд был холодным и прямым, как удар клинка.

     - Потому что если ты не научишься это контролировать, то однажды сожжёшь себя изнутри. Или кого-то ещё. - Он сделал паузу, давая словам впитаться. - И тогда Орден будет вынужден тебя 'нейтрализовать'. А я вижу в тебе не угрозу, а потенциал. Сила, которую ты не контролируешь, делает тебя рабом своих инстинктов. А сила, которую ты подчинил, - делает тебя воином. Выбирай, кем хочешь быть.

     Он подождал, пока Ирвуд переварит услышанное, а затем добавил, и его голос стал твёрдым, как сталь:

     - То, что происходит здесь, остаётся здесь. Ни слова твоим друзьям. Это не просьба. Это приказ. Понял?

     Ирвуд смотрел в его холодные, немигающие глаза. Он не доверял ему. Он не понимал его мотивов. Но он понимал одно. Этот человек предлагал ему силу. Настоящую. Ту, которая поможет ему выжить и защитить тех, кто ему дорог. Он медленно посмотрел на свои руки, сжатые в кулаки, потом снова на Каэлана.

     Его ответ был безмолвным. Короткий, резкий кивок.

      'Хорошо, - пронеслась в его голове мысль, твёрдая, как сталь его ножа. - Я возьму твою силу, 'последователь'. Возьму, чтобы защитить их. А когда я стану достаточно сильным, я заберу и свою свободу. Найду то, что спрятано в легендах. И больше никогда не буду ничьим рабом. И никогда не буду бедным'.

     Тишина в их новой комнате была такой же стерильной и холодной, как и её стены. Она не приносила покоя - она давила, вымораживая любые звуки, кроме самых необходимых. Вайрэк не спал. Он лежал на своей аккуратно заправленной кровати, глядя в тёмный прямоугольник высокого, зарешеченного окна. За ним монотонно и безжалостно стучали капли, срывавшиеся с карниза.

     Взгляд Вайрэка метнулся к третьей кровати в углу. Лео. Даже во сне мальчик, казалось, пытался спряться от этого мира - он свернулся таким тугим, маленьким комком, что почти исчезал в тенях. Его дыхание было тихим, почти неразличимым на фоне монотонного стука капель за окном. Вайрэк прислушался. Прошла минута, другая. Дыхание стало глубже, ровнее. Уснул. Крепко. Убедившись, что Лео спит, Вайрэк снова устремил взгляд в темноту, вслушиваясь в тишину. И наконец дождался.

     Резкий, отрывистый стук новых, подбитых кожей ботинок по камню - звук, которого в их прежнем мире теней и бесшумных шагов никогда не было. Шаги остановились у их двери. Секундная пауза, тихий щелчок замка, и в комнату, как холодный сквозняк, вошёл Ирвуд. Ирвуд не крался. Он просто шё, и в его движениях была новая, почти механическая точность, которой Вайрэк раньше не замечал. Пройдя к своей кровати, юноша, не глядя на Вайрэка, сел на край, принявшись молча расшнуровывать ботинки.

     Вайрэк сел. Каждый вечер, когда Каэлан забирал Ирвуда, его накрывала волна холодного, колючего одиночества. Но это было не просто одиночество. Грудь сдавило от уязвлённой гордости. Он, Вайрэк, был мозгом, стратегом. А теперь у их маленького союза появился секрет, в который его не посвящали. И этот секрет делал Ирвуда сильнее с каждой ночью.

      'Он возвращается другим, - подумал Вайрэк, и мысль пришла с холодной, звенящей ясностью. - Сильнее. Он что-то скрывает. Каэлан меняет его, делает его своим оружием. А я? Я остаюсь в стороне. Он больше не нуждается в моём уме, в моих знаниях. Он нашел нового хозяина. Он предаст меня. Как только станет достаточно сильным, он предаст меня, как предают слабого союзника'.

     Вайрэк до боли сжал кулаки. 'Нет, - мысленно ответил он, отгоняя ядовитые мысли. - Он мой союзник. Единственный. Я должен ему доверять'.

     - Куда он тебя водит каждую ночь? - прошептал он, и с трудом удержал голос, чтобы тот не сорвался на шипение. - Что он от тебя хочет?

     Ирвуд не поднял головы. Он продолжал возиться со шнурками, его движения были медленными, сосредоточенными.

     - Тебе лучше этого не знать, - ответил он наконец, и его голос был глухим, лишённым всяких эмоций. - Для твоей же безопасности.

     Слова ударили, как пощёчина. Мысли в голове тут же отозвались торжествующим, ядовитым эхом: 'Так вот оно что. Он больше не считает меня равным. Я для него - слабое звено, которое нужно оберегать'.

     - Я доверяю тебе, Ирвуд, - с трудом выдавил из себя Вайрэк, глубоко вдохнув, чтобы унять дрожь в руках. - Но эта тайна... она стоит между нами.

     Ирвуд замер. Он медленно повернул голову, и в полумраке комнаты его глаза блеснули, как у волка. Его взгляд был твёрдым, как сталь.

     - Не волнуйся за меня, аристократ, - сказал он, и в его голосе не было ни злости, ни тепла. Только констатация факта. - Я сам его использую. Пока мы в приюте, мне ничего не грозит. Я беру то, что он даёт. Это просто... дополнительные уроки. Для нас.

     Он отвернулся, давая понять, что разговор окончен. Вайрэк остался сидеть в тишине. Он принял его слова. Он заставил себя поверить. Но холодный, липкий осадок беспокойства остался.

     Зал для тренировок стихийников был похож на склеп. Голые, гладко отполированные стены из серого камня уходили вверх, теряясь во мраке, и впитывали любой звук, делая его глухим и мёртвым. Единственный магический фонарь, висевший под самым потолком, заливал центр зала ровным, безжизненным, холодным светом, в котором не было теней. Воздух здесь был неподвижным и пах озоном и холодом.

     На низком каменном постаменте лежал простой зелёный лист, на котором дрожала одна-единственная, идеально круглая капля воды. Ирвуд стоял перед ней, его тело было напряжено, как натянутая тетива.

     - Сосредоточься, - раздался спокойный, почти скучающий голос Каэлана. Он стоял чуть поодаль, в тени, прислонившись плечом к стене. - Не думай о силе. Почувствуй холод. Тот, что ты ощутил на 'Отборе'. Вспомни его. Призови.

     Ирвуд закрыл глаза. Он пытался. Он заставил себя успокоиться, выровнять дыхание. Он представил ледяной ветер, вой метели, хруст снега под ногами - образы, которые приходили к нему во снах. Ничего. Капля оставалась просто каплей. Он попытался снова, на этот раз вспомнив холод карцера. Ничего.

     - Не работает, - процедил он сквозь зубы, открывая глаза.

     - Конечно, не работает, - невозмутимо ответил Каэлан. - Твоя сила заперта. На 'Отборе' артефакт вытянул её из тебя принудительно. Но на первом практическом занятии она проявилась только в один момент - когда ты разозлился. Это не значит, что твой дар - это ярость. Это значит, что твоя ярость - единственное, что сейчас способно пробить твой внутренний барьер и выпустить силу наружу. Бессознательно.

     Ирвуд нахмурился, его кулаки сжались. Он не привык злиться. Ярость была неконтролируемой, опасной эмоцией, которую он всю жизнь учился подавлять, пряча за маской холодного расчёта.

     - Твоя проблема - не в силе, а в контроле. От слова 'вообще', - продолжил Каэлан, отлепившись от стены и медленно подходя ближе. - Ты не умеешь её выпускать. Твоя ярость - это как удар ногой по заклинившей двери. Дверь открывается, но летит с петель. Ты должен научиться не бить, а находить ключ. Сосредоточься. Поток магии един для всех, он течёт одинаково через каждого из нас. Но то, во что он превращается на выходе, зависит от самого проводника. Природа твоего соседа спокойная и дисциплинированная, поэтому его сила выходит ровным, контролируемым потоком. Проблема в том, что ты просто не умеешь выпускать силу ровным потоком. Ты привык действовать через ярость, через бунт. И твоя магия отзывается на единственный знакомый ей язык. Поэтому она не течёт, а взрывается. Наша задача - не ломать замок на этой клетке, а найти к нему ключ. Вспомни тот момент на первом практическом занятии. Попробуй найти не саму ярость, а её источник. То, что заставило тебя дать отпор.

     Ирвуд снова закрыл глаза. Он заставил себя вернуться туда, в тот зал. Вспомнил своё собственное презрение к их бессмысленным правилам, к их занятиям, к своему бессилию, когда у других получилось, а у него нет. Он почувствовал, как внутри закипает та же глухая, звериная ярость, которую он испытал тогда. Капля воды на листе едва заметно дрогнула, покрывшись тонкой плёнкой ряби, но не замерзла.

     - Уже лучше, - кивнул Каэлан. - Ты нащупал замок. Твоя задача на ближайшие седмицы - научиться находить этот замок по своей воле. А когда научишься, мы будем учиться поворачивать ключ, а не вышибать дверь. Это и есть контроль.

     Ирвуд слушал, и до него доходила жестокая, унизительная правда: этот человек заставлял его ковыряться в собственных шрамах, чтобы найти там оружие. Он почувствовал, как его собственная, неконтролируемая ярость на это бессилие поднимается изнутри, и в тот же миг воздух вокруг него на мгновение похолодел.

      'Он думает, что делает из меня солдата для своего Ордена... Идиот. Он куёт кинжал для моей стаи. Для Вайрэка. Для Лэи. Я научусь. Я должен'.

     С самого первого дня их новая жизнь в Особом крыле была жизнью в изоляции. Единственная дверь, соединявшая их коридор с остальным приютом, была заперта и охранялась одним из надзирателей. Путь на чердак, в их тайное убежище, был отрезан. Они оказались отрезаны от книг.

     Для мальчиков это был удар по их планам. Для Лэи это был смертный приговор.

     Она сидела в общем зале для занятий, ссутулившись над своей грифельной дощечкой. Она не плакала. Слёзы высохли, оставив после себя лишь выжженную, серую пустоту. Каждый день, каждую ночь перед её глазами стояла одна и та же картина: её Ночка, запертая на холодном, пыльном чердаке, одна, без еды и воды. Сначала она звала, потом царапала дверь, а потом... потом просто легла в тёмном углу и уснула. Навсегда.

     Ирвуд, сидевший через два стола от неё, не сводил с неё мрачного, тяжёлого взгляда. Он видел, как она угасает, как её плечи становятся всё острее, а глаза - всё больше и темнее на осунувшемся лице. И его собственное бессилие бесило его, как заноза под ногтем. Кошка была частью их стаи. И он, вожак, не смог её защитить.

     Вайрэк тоже не находил себе места, - вина давила на плечи, как могильная плита. Он был мозгом, стратегом. И он проиграл. Он смотрел на убитую горем Лэю, на мрачного Ирвуда, и понимал, что их главное оружие - гроссбух Феодора - теперь лежит мёртвым, бесполезным грузом в тайнике, до которого они никогда не доберутся.

     В этот момент в зал вошёл Каэлан. Он остановился у стола Наставника Линуса и, что-то тихо ему сказав, взял со стола журнал с отчётами об успеваемости. Он начал медленно просматривать его, и в зале воцарилась напряжённая тишина.

     Вайрэк наблюдал за ним. Он видел, как Каэлан методично, строка за строкой, сверяется со списком, изредка поднимая взгляд и находя в толпе нужного ребёнка. Обычная, рутинная проверка. Но когда его палец дошёл до имени Лэи, что-то изменилось.

     Каэлан на мгновение задержал на ней взгляд, чуть дольше, чем на остальных, а затем, словно сверившись с чем-то в своих записях, сделал короткую пометку. Вайрэк мельком отметил эту едва заметную паузу, но тут же отвлёкся на мрачное лицо Ирвуда, чьё отчаяние было куда более реальной и понятной угрозой.

     За высоким, зарешеченным окном, по которому стекали мутные струйки талой воды, выл ветер, но в кабинете Главного Смотрителя Феодора царила стерильная, почти лабораторная тишина. Он сидел за своим массивным дубовым столом, и его взгляд, блёклый и ничего не выражающий, в очередной раз скользил по нескольким листам дешёвого пергамента. Это были всё те же доклады, записанные Броком со слов Щуплого ещё в те дни, когда троица была в общем крыле - короткие, бессвязные отрывки подслушанных разговоров, грубые догадки и детские сплетни.

     Феодор прочёл их, не меняя выражения лица, а затем медленно, с брезгливой аккуратностью, сдвинул листы на самый край стола, идеально выровняв их по линии полированного дерева.

      'Мусор, - пронеслась в его голове мысль, холодная и ясная, как ледяной кристалл. - Детские ссоры, мелкие кражи... Этот Каламуш искал не там. Он напуган, это очевидно, и потому бесполезен. Они действуют в тени. А теперь, после их перевода в Особое крыло, они затихли. Полностью. Их изоляция - непредвиденное последствие вмешательства этого Последователя - сделала моего шпиона бесполезным, но одновременно и подтвердила мою догадку. Эта тишина - лучшее подтверждение моей догадки: они лишились своего плацдарма. Да. У них было тайное убежище в общем крыле, и Каэлан, сам того не зная, отрезал их от него. Отлично. Теперь они загнаны в угол и лишены своего логова. Значит, нужно усилить давление. Лишить их не только старой норы, но и любой надежды найти новую'.

     Он не верил в случайности. Он верил в системы. И сейчас его система дала сбой. Он не знал, где именно, но чувствовал это, как опытный часовщик чувствует лишнюю вибрацию в безупречном механизме. Его взгляд остановился на серебряном ножичке для бумаг. Он медленно взял его в руки, и его тонкие пальцы едва заметно погладили холодный металл.

      'Отчаявшийся зверь совершает ошибки, - продолжил он свой беззвучный анализ. - Нужно загнать их в угол. Лишить их всех нор, всех щелей. И тогда они сами вылезут на свет'.

     Он дёрнул за засаленный шнур колокольчика. Резкий, дребезжащий звон разорвал тишину. Не прошло и минуты, как дверь бесшумно отворилась, и в кабинет, твёрдо ступая своими тяжёлыми сапогами, вошёл смотритель Брок.

     - Брок, мне надоела эта мышиная возня, - сказал Феодор, не поднимая головы от своего ножичка. - С сегодняшнего дня - тотальный контроль. Закрыть доступ ко всем неиспользуемым помещениям: кладовкам, подвалам, старым башням. Повесить новые замки.

     Он наконец поднял свои блёклые глаза, и в них не было ни гнева, ни нетерпения. Только холодный, выверенный расчёт.

     - Гномьи замки. На всё. Выполняйте.

     Душный, пахнущий мелом и скукой воздух общего зала для занятий, казалось, застыл, превратившись в густую, сонную массу. Монотонное бормотание Наставника Линуса убаюкивало, погружая детей в состояние полудрёмы. Вайрэк сидел, ссутулившись над своей грифельной дощечкой, и механически выводил руны, но его мысли были далеко. Он думал о чердаке, о книгах, о том ледяном холоде, что исходил от камня в руках Ирвуда.

     Внезапно монотонность была взорвана. Тяжёлые двери зала с оглушительным грохотом распахнулись, ударившись о каменные стены. Все вздрогнули, оторвавшись от своих дощечек. В проёме, перекрыв собой тусклый свет коридора, стоял смотритель Брок. Его лицо было суровым, как всегда, но в его появлении было что-то новое - торжествующее, почти театральное.

     - Именем Главного Смотрителя! - проревел он, и его голос, усиленный гулкой акустикой зала, ударил по ушам, как удар молота. - Слушать всем! В связи с участившимися случаями нарушения дисциплины, с сего дня вводится особый режим! Доступ во все неиспользуемые помещения - чердаки, подвалы, кладовые и старые башни - строжайше воспрещён! Все входы будут опечатаны и заперты на новые, гномьи замки!

     По рядам пронёсся испуганный, шипящий вздох.

     - Гномьи? - пролепетал кто-то рядом с Вайрэком. - Их же даже лучшие взломщики в городе не берут!

     Это было не просто ужесточение правил. Это был приговор.

     Вайрэк замер. Он не услышал страха в голосах других детей. Он услышал щелчок захлопнувшейся ловушки. Его взгляд инстинктивно метнулся через весь зал. Он нашёл Ирвуда. Тот сидел, прямой, как натянутая тетива, и его кулаки были сжаты так, что костяшки побелели. Затем Вайрэк нашёл её. Лэю.

     Он увидел, как её маленькое, бледное личико на мгновение застыло, превратившись в маску чистого, детского ужаса. Он увидел, как из её ослабевших пальцев выскользнул и с тихим стуком упал на каменный пол грифель. Он увидел, как её глаза, огромные и тёмные, наполнились такой безысходностью, что у него самого перехватило дыхание.

      'Он знает, - пронеслась в его голове мысль, холодная и ясная. - Он не нашёл нас, но он знает, что мы где-то прячемся. Это не защита. Это - охота. И он только что отрезал нам все пути к отступлению. И убил её последнюю надежду'.

     Он рассыпался не с оглушительным грохотом, как разбитая чаша, а тихо, беззвучно, как осыпается пепел, оставляя после себя лишь холод и пустоту. Гулкий, властный голос смотрителя Брока, объявившего о гномьих замках, стал похоронным колоколом, отбившим последний удар по её хрупкой, выстроенной на чердаке надежде.

     Она не пошла на ужин. Само слово 'еда' казалось теперь кощунством, грубым, животным напоминанием о жизни, которая продолжалась, пока там, в холодной темноте чердака, умирала её единственная подруга. Она отделилась от небольшой группы девочек, с почти жадным нетерпением направлявшихся в столовую, и вернулась в свою новую, стерильную клетку. Комната была пуста. Тишина была абсолютной, нарушаемой лишь монотонным шумом дождя за высоким, зарешеченным окном и стуком её собственного сердца.

     Она села на край своей аккуратно заправленной кровати и замерла, глядя в пустоту. Приговор Брока был не просто приказом. Он был стеной. Окончательной, непробиваемой. Стеной, которая навсегда отрезала её от Ночки.

      'Я её бросила, - мысль, холодная и острая, как осколок льда, вонзилась ей в самое сердце. - Я оставила её там одну. Она ждала. А я... я не пришла. Она умирает там, в темноте, от голода и страха. И это всё из-за меня. Я виновата'.

     Тихое, ноющее горе, ставшее фоном её существования, вдруг взорвалось физической болью. Ледяной обруч отчаяния сдавил ей грудь, выбивая воздух. Она свернулась в комок, обхватив себя руками, и её маленькое тело начало сотрясаться от беззвучных, сухих рыданий. Слёз не было. Они, казалось, замёрзли где-то в глубине души, превратившись в тяжёлый, ледяной ком. Она не могла кричать. Она не могла дышать. Она просто тонула в вязкой, тёмной воде своей вины.

     И именно там, на самом дне, когда, казалось, уже не было ни сил, ни воздуха, её сознание, в отчаянной попытке спастись, выбросило на поверхность обрывок воспоминания. Грубый, хриплый, полный презрения голос Ирвуда, брошенный тогда, в их первую, самую страшную ночь:

      'Здесь не плачут. Здесь дерутся. Или сдыхают'.

     Слова ударили по ней, как пощёчина, вырывая из оцепенения. Она резко села, её дыхание стало прерывистым. Слёзы, до этого застывшие, хлынули из глаз горячим, обжигающим потоком. Она плакала не от горя. Она плакала от ярости. Ярости на себя - за свою слабость, за свою готовность сдаться.

      'Нет, - мысль, родившаяся в этом огне, была твёрдой, как сталь. - Я не сдохну. И она не сдохнет. Я не брошу её. Я найду способ'.

     Она не знала, как. Она не знала, что будет делать. Апатия, парализовавшая её, отступила. Девочка выпрямилась, её сжавшиеся в комок плечи расправились, а в потухших глазах зажглась упрямая, злая искра. Она закрыла глаза.

     Она не пыталась звать на помощь. Она не знала, кого звать. Она сделала единственное, что было в её силах, - дала клятву.

     Это был не звук. Это был безмолвный крик её души, вся её любовь, всё её отчаяние, вся её отчаянная воля, сжатая в один-единственный, мощный импульс, направленный туда, во тьму, за эти стены. 'Ночка... я тебя не брошу. Слышишь? Я не сдамся. Я найду тебя'.

     Резкий, настойчивый скрежет когтей по камню заставил её вздрогнуть и распахнуть глаза.

     Звук повторился, громче, требовательнее. Он доносился не снизу, со двора. Он доносился отсюда, с высоты второго этажа. Прямо за окном.

     Лэя, не веря своим ушам, подбежала к зарешеченному окну и прижалась лицом к холодным прутьям. И увидела.

     Там, на узком, не шире ладони, каменном карнизе, под хлещущими струями ледяного дождя, сидела она. Ночка. Её угольно-чёрная шерсть намокла и слиплась, но зелёные глаза горели в полумраке двумя яркими, живыми огоньками. Она была не просто жива. Она была здесь.

     Увидев Лэю, кошка издала короткое, требовательное 'мяу' и сделала движение головой в сторону старой башни, видневшейся неподалеку.

     Лэя смотрела на неё, она замерла, прижав ладонь ко рту. Это был не просто шок - по спине пробежал холодок суеверного ужаса. Она не знала, как это возможно. Она не знала, как кошка смогла выжить, как смогла найти её. Но она знала одно, с абсолютной, нерушимой уверенностью. Ночка пришла не случайно. Она пришла на её зов.

     И она пришла не просто так. Она пришла показать путь.

     Лэя не стала ждать до утра. Едва дождавшись, пока её соседка по комнате уснёт, погрузившись в ровное, спокойное дыхание, она выскользнула в пустой, гулкий коридор и бесшумно прокралась к комнате мальчиков. Её условный стук - тихий, двойной, похожий на стук капель дождя - заставил их тут же вскочить.

     Она проскользнула внутрь, и её шёпот, быстрый и возбуждённый, нарушил напряжённую тишину их комнаты.

     - Ночка... она жива! Она нашла путь! Через камин.

     Когда она закончила, мальчики переглянулись. В глазах Вайрэка, до этого полных мрачной задумчивости, блеснул холодный огонёк - разум стратега мгновенно оценил риски и возможности. Шанс был безумным. Но он был.

     - Камин... - прошептал Вайрэк. - Это безумие. Но это наш единственный шанс. Нам нужен часовой. Кто-то, кто предупредит, если войдёт надзиратель

     Ирвуд, не колеблясь, кивнул в сторону угла, где на своей кровати, сжавшись в комок, притворялся спящим Лео.

     - Он.

     Они подошли к нему. Лео вжал голову в плечи, его тело сотрясала дрожь.

     - Нам нужна твоя помощь, - начал Вайрэк своим ровным, почти гипнотизирующим голосом. - Просто постоять у двери. И кашлянуть, если кто-то пойдёт. Мы вернёмся быстро.

     Страх в глазах Лео боролся с отчаянным желанием угодить своим новым, пугающим покровителям. Он судорожно кивнул.

     Несколько минут спустя они уже были в гулкой, пустой тишине общего зала для занятий, который после отбоя превращался в царство теней и сквозняков. Лео, бледный и дрожащий от осознания своей роли в заговоре, занял пост у двери, превратившись в испуганного, но решительного часового.

     Лэя, изложила свой план. Её шёпот был тихим, но твёрдым, лишённым прежней робости. Она не предлагала - она инструктировала. Вайрэк, слушая её, анализировал каждый шаг, каждый риск, и его разум, привыкший к сложным построениям, с холодным восхищением признавал безупречную логику этого дикого, немыслимого маршрута. Ирвуд молчал, его дело было не в словах. Он был щитом. Он проверил, как скрипят половицы у выхода, оценил глубину теней в углах, и его молчаливый кивок стал финальным утверждением плана.

     Они подошли к огромному, давно не чищенному камину в дальнем углу зала. Его тёмный, пахнущий сажей и сыростью зев казался входом в преисподнюю.

     - Я первая, - без колебаний сказала Лэя. - Ночка покажет дорогу.

     Кошка, словно поняв команду, одним плавным, бесшумным прыжком заскочила на остывшие угли и исчезла в удушливой темноте дымохода. Лэя, маленькая и гибкая, последовала за ней с той же лёгкостью, её худенькое тело без труда нашло опору на внутренних выступах кирпичной кладки.

     Мальчикам пришлось сложнее. Вайрэк, сцепив зубы, полез следом. Удушливый, едкий запах старой сажи тут же забил нос и лёгкие, вызывая приступ глухого, сдавленного кашля. Теснота давила, чёрные, скользкие от копоти стены, казалось, сжимались, грозя раздавить. Он карабкался вверх в полной, дезориентирующей темноте, слыша лишь скрежет собственных ногтей по кирпичу и гулкий вой ветра где-то высоко над головой. Боль в рёбрах от каждого движения отзывалась тупым, ноющим протестом.

     Ирвуд лез последним, прикрывая тыл. Он двигался медленнее обычного, но уверенно, его тело помнило подобные лазы в сточных трубах и подвалах. Добравшись до самого сложного, почти вертикального участка, он упёрся ногами в стену и подтолкнул замешкавшегося Вайрэка снизу, не давая ему ни шанса на сомнение.

     Они выбрались на крышу, грязные, задыхающиеся, покрытые с ног до головы липкой сажей. Холодный, мокрый ветер тут же ударил в лицо, принося с собой пьянящий запах свободы. Крыша Центрального корпуса, скользкая от дождя, блестела в тусклом свете далёких звёзд, пробивавшихся сквозь рваные облака. Отсюда, с высоты, до них донёсся тихий, прерывистый кашель из зала внизу. Лео. Он был на посту.

     Впереди, через небольшое пустое пространство, чернела громада старой башни.

     - Бегом, - прошипел Ирвуд.

     Это была короткая, но отчаянная перебежка по мокрой, скользкой каменной черепице, под хлещущими порывами ветра. Добравшись до основания башни, они замерли, глядя вверх. Пути разделились. В каменной стене, чуть выше человеческого роста, чернел узкий проём незастеклённой бойницы, в которую едва ли мог пролезть ребёнок.

     - Мы с Ночкой - туда, - шёпотом скомандовала Лэя. - Вы - на крышу, как в прошлый раз. Встретимся у окна.

     Ирвуд подсадил её. Лэя, цепкая, как ящерица, ухватилась за нижний край и проскользнула внутрь. Кошка запрыгнула следом.

     Мальчики остались одни. Ирвуд, не говоря ни слова, полез по знакомой стене с редкими, едва заметными выступами. Следом, с трудом сдерживая дрожь от страха и холода, двинулся Вайрэк. Наконец, они оказались на покатом скате крыши, прямо у их цели - старого, заколоченного окна, в котором зияла тёмная щель от оторванной доски. Секунду царила тишина, а затем изнутри донёсся тихий скрежет - звук, который мог издать только засов, с трудом сдвигаемый маленькими, детскими руками.

     Ирвуд, не теряя ни мгновения, первым протиснулся в узкую щель. Он спрыгнул на что-то мягкое и пыльное, тут же разворачиваясь, чтобы помочь Вайрэку. Тот, неуклюже перевалившись через раму, рухнул рядом, подняв в воздух целое облако вековой пыли. Едва он откашлялся, вытирая сажу с лица, как увидел их.

     В густой, почти осязаемой темноте чердака, в слабом свете, пробивавшемся сквозь щель в крыше, их ждала Лэя. Она сидела на корточках, прижимая к себе маленькую чёрную кошку, и её большие, серьёзные глаза, полные тревоги и облегчения, смотрели на них. Ночка, увидев мальчиков, издала тихое, приветственное мурлыканье.

     Они снова были в своём убежище.

     Они снова были в своём убежище. В своём королевстве, вырванном у серого, безжалостного мира. Воздух здесь, в отличие от стерильной пустоты Особого крыла, был живым - пах сухим деревом и вековой пылью. Пламя единственного огарка свечи, который принёс Ирвуд, начало потрескивать и оплывать, наполняя воздух едким, горьковатым запахом гаснущего фитиля - знаком того, что их время на исходе. Сквозь щели в досках крыши доносилась глухая, монотонная капель с тающих на крыше остатков снега.

     Они двигались быстро, слаженно, как единый механизм, отточенный общей опасностью. Ирвуд, не говоря ни слова, поддел своим обломком ножа шаткую половицу. Вайрэк осторожно, почти с благоговением, достал из тайника их сокровища: толстый гроссбух Феодора и книгу легенд.

     Лэя, чьё лицо в тёплом, живом свете огарка всё ещё было бледным, но уже не испуганным, а сосредоточенным, достала из складок своей робы крошечный, завёрнутый в тряпицу кусочек сыра - сэкономленный от ужина - и положила его перед Ночкой. Кошка, издав тихое, благодарное мурлыканье, принялась за еду.

     Вайрэк смотрел на эту сцену, и в его душе, выжженной холодом и яростью, прорастало новое, незнакомое чувство. Не жалость. Уважение.

      'Я строил планы, Ирвуд пробивал стены. Мы думали, у нас всё под контролем. Но мы оба были слепы. Без неё, без её тихого, незаметного хода, вся наша стратегия была бы бесполезна. Она - не просто пешка. Она - та фигура, которая меняет всю доску'.

     Ирвуд, словно услышав его мысли, подошёл к Лэе. Он не сказал ни слова. Просто присел на корточки и молча, почти неловко, протянул свою мозолистую, покрытую ссадинами руку и погладил кошку по блестящей чёрной шерсти. Ночка на мгновение перестала есть, подняла на него свои зелёные, как два изумруда, глаза и, одобрительно муркнув, ткнулась головой в его пальцы. Для Ирвуда этот жест был красноречивее любых клятв.

     Их возвращение было таким же быстрым и бесшумным, как и восхождение. Они спустились через тёмный, удушливый зев камина, снова превратившись в грязных, покрытых сажей призраков. В общем зале их, как и договаривались, ждал Лео. Он стоял у двери, бледный и дрожащий, и его глаза расширились от ужаса при виде их чумазых лиц.

     - Заходил надзиратель, - пролепетал Лео, и его шёпот был едва слышен, срываясь от пережитого страха. Он прошёлся по залу, но ничего не заметил. Он... он просто ушёл.

     Вайрэк оглядел их троицу. Их серые робы были перепачканы чёрной, липкой сажей, оставляя грязные следы на чистом каменном полу. В таком виде их нельзя было никому показываться. Его взгляд метнулся по залу и остановился на Лео. В памяти тут же всплыла сцена из их первых занятий с Наставником Линусом. Тогда, во время первого практического занятия на магию созидания, Лео провалил всё, кроме одного, самого простого задания. Наставник бросил перед ним грязную, заляпанную чернилами тряпку и велел её очистить. Вайрэк помнил, как Лео, бледный от напряжения, положил на неё руки, и как грязь медленно, мучительно, словно втягиваясь внутрь, исчезла, оставив после себя лишь чистую, влажную ткань. Лео после этого чуть не упал в обморок, а Наставник лишь презрительно хмыкнул, записав в журнале: 'Слабый бытовой дар'. Но сейчас этот дар был их единственным спасением. Он подошёл к Лео. - Теперь твоя очередь, - сказал он, и в его голосе не было ни приказа, ни просьбы. Только констатация факта. - Ты справишься.

     Лео судорожно кивнул. Он смотрел то на Вайрэка, то на Ирвуда, то на Лэю, и в его взгляде читалась отчаянная решимость - желание быть частью чего-то большего, чем его собственный страх. Он протянул свои дрожащие руки к грязной робе Вайрэка.

     - Я... я попробую.

     Он закрыл глаза. Его лицо напряглось от предельной концентрации, на лбу выступили бисеринки пота. Вайрэк почувствовал, как воздух вокруг него на мгновение уплотнился, стал тёплым и вибрирующим, словно натянутая струна. И тут же чёрная, липкая сажа на его одежде начала исчезать. Она не осыпалась, а просто таяла, растворялась в воздухе, оставляя после себя лишь чистую, серую ткань.

     Процесс занял не больше минуты, но когда Лео закончил с последним, он пошатнулся, его лицо стало белым, как мел. Ирвуд вовремя подхватил его под руку, не дав упасть.

     - Хватит, - бросил он. - Ты своё дело сделал.

     Они втроём - помогли обессилевшему Лео дойти до их комнаты. Он рухнул на свою кровать и, прежде чем провалиться в сон, едва слышно пробормотал:

     - Спасибо...

     Лэя, убедившись, что с ним всё в порядке, уже собиралась тихо уйти к себе.

     - Постойте, - внезапно остановил её Вайрэк, держа в руках спасённый гроссбух. - Я вспомнил... Смотрите.

     Он подошёл к небольшому столу у окна, на который падал тусклый, холодный свет. Ирвуд и Лэя подошли, их тени вытянулись на каменном полу. Вайрэк быстро, уверенным движением, перелистал толстые страницы и нашёл то, что искал.

     - Я говорил тебе тогда, Ирвуд, - тихо начал он, не отрывая взгляда от страницы. - Сразу после того, как мы подставили Щуплого. Ты ещё отмахнулся. Вот эта запись о поставках зерна. Торговый дом с отвратительной репутацией. Феодор закупил у них огромную партию по смехотворной цене.

     Ирвуд нахмурился, с трудом разбирая корявые строчки. Буквы больше не были враждебными незнакомцами, но складываться в слова упорно не хотели, требуя от него всей концентрации.

     - Ну и что? Дешёвое зерно. Нам же лучше, каша гуще будет.

     - Нет. Ты не понимаешь, - настойчиво произнёс Вайрэк, и его голос стал твёрдым, как сталь. - Такие, как они, не продают дёшево без причины. Это зерно... с ним что-то не так.

     Он поднял глаза, и его взгляд встретился сначала с непонимающим взглядом Ирвуда, а затем - с испуганным взглядом Лэи. Они смотрели на него, и он видел, что они ещё не осознали всей глубины его подозрения. Но он уже знал. Его аналитический ум, отточенный годами аристократического образования, сложил разрозненные куски в единую, зловещую картину.

      'Это не просто воровство. Это что-то большее. И мы должны выяснить, что именно'.

     Долгий, холодный период 'Первоцвета', сменивший грязную 'Оттепель', тянулся, как вечность. Для приюта это было время затишья, когда зима уже ушла, а настоящая весна ещё не пришла. Для троицы заговорщиков это было время тайной, лихорадочной работы на чердаке, куда им приходилось пробираться новым, ещё более опасным путём. И вот, когда последние холодные ветра стихли, на город наконец обрушилось настоящее 'Полноводье'

     Тишина в их маленькой комнате была такой же стерильной и холодной, как и её стены. Она не приносила покоя - она давила. Вайрэк, Лэя и Ирвуд сбились в тесную, заговорщицкую кучку на полу, в тени кроватей, пока Лео, бледный и дрожащий, стоял на страже у двери. Перед ними, в дрожащем свете крошечного огарка свечи, лежала раскрытая копия гроссбуха Феодора.

     - Ржавая шестерня на сером поле, - прошептал Ирвуд, ткнув своим грубым, мозолистым пальцем в герб, нарисованный на полях. - Кажется, я видел что-то похожее на вывеске одной из контор у Старого моста. Грязное место. Могу проверить.

     Внезапно Лео издал тихий, сдавленный писк. Он отшатнулся от двери, и его глаза расширились от ужаса.

     - Шаги...

     Не успел он договорить, как тяжёлые, размеренные шаги замерли прямо у их двери. Секунда оглушительной тишины, а затем - тихий, почти вежливый щелчок замка.

     Дверь отворилась без стука. Ирвуд, среагировав с молниеносной скоростью, успел лишь сунуть гроссбух под тюфяк на кровати Вайрэка за мгновение до того, как на пороге, перекрыв собой тусклый свет коридора, появился Последователь Каэлан.

     Вайрэк почувствовал, как в горле встал ледяной ком, перекрывая дыхание. Сердце зашлось в груди частыми, паническими ударами. Каэлан вошёл как хозяин - медленно, уверенно. Его холодный, цепкий взгляд, не задерживаясь, скользнул по испуганным лицам. Затем его взгляд на долю секунды остановился на кровати Вайрэка - на неестественной, топорщившейся выпуклости под одеялом.

     - Надеюсь, вы помните, что Смотрители не терпят секретов, - произнёс он, и его ровный, спокойный голос прозвучал в мёртвой тишине оглушительно громко.

     Затем он повернулся к Ирвуду.

     - Фенрис. За мной.

     Ирвуд, не говоря ни слова, поднялся. Он бросил на Вайрэка один-единственный, короткий взгляд, в котором не было ни страха, ни злости. Только холодное, безмолвное предупреждение. И вышел.

     Дверь так же бесшумно закрылась за ними, оставив Вайрэка, Лэю и Лео в звенящей, парализующей тишине.

     - Он знает, - пролепетал Лео. - Он всё знает...

     - Молчать! - оборвал его Вайрэк, и его шёпот был резким, как удар хлыста. Паника испарилась, выжженная ледяной, отчаянной решимостью. - Он не знает. Он подозревает. И это хуже. Мы не можем больше здесь оставлять гроссбух. Сегодня же ночью, - сказал он, и его голос был твёрдым, как сталь, - мы переносим его обратно на чердак. Это наш единственный шанс.

     Время тянулось мучительно долго. Они сидели в темноте, боясь издать даже малейший звук. Вайрэк вслушивался в каждый шорох за дверью, и его ладони вспотели от напряжения. Лэя неосознанно теребила край своей рубахи, а Лео почти не дышал. Наконец, спустя, казалось, целую вечность, дверь снова отворилась, и в комнату, как тень, скользнул Ирвуд. Лицо вошедшего Ирвуда казалось высеченным из мела, под глазами пролегли глубокие тени. Каждый его шаг был резким, отрывистым - так двигается человек, из последних сил сдерживающий смертельную усталость.

     - Что он?.. - начал было Вайрэк.

     - Потом, - оборвал его Ирвуд. - Действуем.

     Несмотря на усталость, он двигался с прежней точностью. Операция была похожа на лихорадочный, безмолвный танец теней. Пока Лео, дрожа от страха, но не покидая своего поста, следил за коридором, они втроём вытащили из-под тюфяка своё сокровище. Путь через пустой общий зал к тёмному, пахнущему сажей зеву камина был пыткой.

     Подъём по дымоходу был ещё хуже, чем в первый раз. Удушливый, едкий запах старой сажи забивал нос и лёгкие.

     Наконец, они выбрались на крышу. Холодный, мокрый ветер ударил в лицо, принося с собой пьянящий запах свободы. Они добрались до своего убежища и, не теряя ни секунды, спрятали книги в надёжный тайник под шаткой половицей. Ирвуд бросил быстрый, тревожный взгляд на щель в крыше, сквозь которую виднелось лишь тёмное, беззвёздное небо позднего вечера.

     - Хватит болтать, - прошипел он. - Скоро ночной обход. Если нас здесь застукают, всё было зря. Уходим.

     Они возвращались с чердака, грязные и уставшие, но впервые за долгое время - не побеждённые. Они снова оказались в общем зале, их одежда была перепачкана чёрной, липкой сажей. Лео, ждавший их у камина, в ужасе всплеснул руками. Желая доказать свою полезность, он немедленно приступил к их магической 'Очистке'.

     Он начал с Лэи. Его руки, дрожа от напряжения, легли ей на плечи. Вайрэк увидел, как лицо Лео напряглось от предельной концентрации, на лбу выступили бисеринки пота. Сажа на одежде девочки начала медленно таять, растворяясь в воздухе. Затем он перешёл к Вайрэку. Он справился и с ним, но его дыхание стало прерывистым, а руки начали заметно дрожать. Последним был Ирвуд. Лео подошёл к нему, и его движения были уже медленными, почти неуверенными. Он положил руки на грязные плечи Ирвуда.

     Вайрэк наблюдал, и его аналитический ум, отточенный годами учёбы, фиксировал симптомы с холодной, почти медицинской точностью. Он видел, как дрогнули пальцы Лео, как его дыхание стало прерывистым. Он видел, как магия, до этого ровным потоком сходившая с его рук, начала мерцать и гаснуть, словно догорающий фитиль. А затем - резкий, судорожный вздох, и маленькое тело, лишённое воли, начало медленно, как сломанная кукла, оседать на пол.

     И в этот миг холодный анализ рухнул, сметённый горячей, обжигающей волной вины. Мысль, острая и режущая, вонзилась ему в самое сердце.

      'Он на пределе... из-за меня. Мой план, моя ответственность. Я должен найти решение, чего бы это ни стоило'.

     Лэя в ужасе вскрикнула. Но Ирвуд среагировал первым. Одним резким, звериным движением он шагнул вперёд и подхватил обмякшее тело Лео за мгновение до того, как тот ударился головой о каменный пол. Он легко поднял обессилевшего мальчика на руки, и его лицо исказилось от глухой, бессильной ярости.

     Лэя подбежала к ним, пытаясь привести Лео в чувство, но тот не реагировал. Ирвуд мрачно смотрел на них, его кулаки были сжаты до побелевших костяшек. Но Вайрэк уже знал, что делать. В его памяти, как спасительный маяк, всплыли слова наставника Элиана.

     - Я знаю, что может помочь, - сказал он, и его голос, на удивление твёрдый, прорезал напряжённую тишину. - Зелья проводимости. Они могут временно усиливать магов. Но для них... для них нужны редкие ингредиенты. И магический катализатор.

     Ирвуд, услышав это, медленно повернул голову к Вайрэку. Его ярость на мгновение уступила место холодному, оценивающему расчёту.

      'Ещё одна слабость, - подумал он, глядя на бледное, безвольное лицо Лео. - Ещё одна дыра в нашей защите. Так не пойдёт. Аристократ со своими зельями... может, и вправду что-то придумает. Слова - его оружие, может, и в колбах оно сработает'.

     Лаборатория для практических занятий была единственным местом в Особом крыле, где Вайрэк чувствовал себя не узником, а самим собой. Здесь, в стерильной тишине, нарушаемой лишь тихим звоном стекла и шипением горелок, его разум, отточенный годами учёбы, обретал свободу. Воздух пах сушёными травами, толчёными минералами и едва уловимым, острым запахом озона от магических реакций. Это был запах порядка, который он создавал сам.

     Наставник Линус, пожилой, уставший мужчина с пергаментной кожей и выцветшими глазами, ходил между столами, бросая редкие, скупые похвалы. Но у стола Вайрэка он останавливался чаще, чем у других. Он молча наблюдал, как тонкие, уверенные пальцы мальчика отмеряют порошки с аптекарской точностью, как он, не сверяясь с записями, добавляет реагенты в нужной последовательности.

     - У тебя дар, мальчик, - произнёс он однажды, когда Вайрэк, идеально завершив сложный процесс дистилляции, получил каплю безупречно чистого, светло-зелёного эликсира. В голосе Наставника не было тепла, но слышалось неохотное, профессиональное уважение. - Редкий дар. Из тебя вырастет великий целитель. Возможно, даже архимагистр.

     Это был идеальный момент. Вайрэк поднял на него свои серые глаза, в которых он зажёг огонь чистого, незамутнённого любопытства.

     - Наставник, я читал о зельях, влияющих на проводимость... - начал он, и его голос звучал по-детски робко, но настойчиво.

     Линус мгновенно нахмурился, его усталое лицо стало строгим.

     - Это не детские игры. Я знаю, о чём ты читал. Но даже самое простое зелье, влияющее на проводимость, требует от мага идеально ровного, стабильного потока магии. Один рывок, один сбой в концентрации, особенно у ребёнка с твоей ещё не устоявшейся силой, - и ты не только взорвёшь всю смесь, но и рискуешь 'пережечь' свои собственные каналы навсегда. К тому же, для стабилизации реакции нужен магический катализатор, как минимум лучший людской. Забудь об этом. Это слишком опасно для тебя.

      'Главное - не выдать себя, - пронеслась в голове Вайрэка мысль, холодная и острая. - Он должен поверить в мой 'академический интерес'. Одна ошибка - и он доложит Каэлану'.

     - Я не собираюсь его делать, Наставник. Просто... из академического интереса, - сказал он, идеально отыгрывая роль послушного, но любознательного ученика. - Я бы хотел хотя бы прочитать об этом.

     Линус долго, испытующе смотрел на него. Затем, с тяжёлым вздохом, который, казалось, поднял пыль с его души, он кивнул.

     - Хорошо. Но только посмотреть.

     Он подвёл Вайрэка к высокому, запертому на тяжёлый замок шкафу из тёмного дерева. Скрип ключа прозвучал в тишине лаборатории оглушительно громко. Наставник достал старый, толстый трактат в переплёте из потрескавшейся кожи, запертый на медную застёжку, и, найдя нужную страницу, положил его на стол.

     - У тебя пять минут.

     Вайрэк склонился над древними, выведенными каллиграфическим почерком строками. Его мозг работал, как копировальный механизм, фотографируя, впитывая каждую деталь. Рецепт был прост в своей основе, но дьявольски сложен в исполнении.

      'Основа: одна пинта дистиллированной воды. Компоненты: измельчённый Корень-путник, порошок из заболони Солнечной Сосны и щепотка Пыльцы Шепчущего Мотылька. Приготовление: В кипящую основу добавить заболонь для стабилизации. Уменьшить огонь. Ввести корень и поддерживать ровное кипение, насыщая смесь потоком силы через катализатор. В самый последний момент, сняв с огня, добавить пыльцу. Малейший скачок силы - и смесь обратится в яд'.

      'Где мы это достанем?!' - на мгновение мелькнула паническая мысль, но он тут же подавил её.

     - Время вышло, - сказал Линус, закрывая книгу.

     Вечером того же дня, в их маленькой, холодной комнате, троица сбилась в тесную, заговорщическую кучку. Пока Лео, дрожа от страха, в очередной раз стоял на страже у двери, Вайрэк, чертя на грифельной дощечке, излагал план.

     - У нас три цели, - его шёпот был тихим, но твёрдым. - Первая - склад Дома Феррус. Мы должны проверить мои подозрения о зерне. Вторая - ингредиенты для зелья. Их можно украсть только в лавке Дома Алхимиков. И третья, самая сложная, - он сделал паузу, - магический катализатор.

     Ирвуд, сидевший на корточках, хмуро смотрел на корявую схему города.

     - Лавка алхимиков - это в Квартале ремесленников. Её охраняют, как сокровищницу Короны. А катализатор... где мы его возьмём? Украдём у Наставника?

     - Нет. Это слишком рискованно, но есть другой путь. Фонари. Уличные магические фонари в Квартале знати. Я помню. Отец жаловался, что они обходятся казне в целое состояние. В каждом из них - высококачественный людской катализатор, который нужно менять раз в несколько седмиц. Они без охраны.

     - Отличный план, аристократ, - с кривой усмешкой перебил его затянувшееся молчание Ирвуд. - А в твой Квартал знати нас как пропустят? По особому приглашению для оборванцев?

     Вайрэк отрицательно качнул головой. Его взгляд устремился в пустоту, а на лице медленно проступило выражение напряжённой, лихорадочной работы мысли.

     Ирвуд и Лэя молча ждали, уже привыкнув к этим паузам, за которыми обычно следовало либо гениальное, либо безумное решение.

     - Праздник, - наконец прошептал Вайрэк, и его глаза блеснули в полумраке холодным, расчётливым огнём. - Конечно. Праздник 'Полноводья'. Он всегда начинается в первую седьмицу Изумрудной Грани. Через... - он быстро прикинул в уме, - ...через шесть дней.

     - Праздник 'Полноводья', - повторил он. - В этот день Король открывает ворота Квартала знати для всех. Будет ярмарка, толпы людей, музыка, шум... - он посмотрел на Ирвуда, и его голос стал почти торжествующим. - Идеальное прикрытие. Это наш единственный шанс.

     Ожидание праздника превратилось в пытку. 'Полноводье' было не просто сменой сезона, а настоящим бунтом природы. Река, вздувшаяся от талых вод с далёких гор, ревела под стенами города, а воздух был плотным и тяжёлым, пах мокрой землёй и пробуждающейся жизнью. Приют, по мере приближения праздника, действительно немного оттаял душой. Слухи о редкой праздничной булочке и возможном послаблении режима немного смягчили общую атмосферу, и даже вечно хмурые надзиратели теперь реже срывались на крик и не так охотно пускали в ход кулаки. Но для троицы заговорщиков это было лишь затишьем перед бурей. Каждая ночь превращалась в напряжённую, безмолвную тренировку. Ирвуд, понимая, что гномьи замки ему не по зубам, сосредотачивался на том, что умел: он оттачивал свою скорость и навыки бесшумного передвижения, часами тренируясь в пустых, гулких коридорах их крыла, превращаясь в тень. Вайрэк, запершись в их комнате, снова и снова чертил на грифельной дощечке карту города, заучивая каждый переулок, каждый закоулок. Лэя же часами сидела на подоконнике, её взгляд был прикован к тёмному силуэту на мокрой от талого снега крыше противоположного, Западного крыла. Там, почти невидимая на фоне тёмной черепицы, сидела Ночка. Их общение было безмолвным: Лэя что-то беззвучно шептала, глядя вдаль, а кошка, словно слыша её на расстоянии, отвечала, медленно повернув голову и посмотрев прямо на неё через двор. Они готовились. Каждый по-своему.

     Город ревел.

     После седмиц стерильной, выверенной тишины Особого крыла, этот рёв обрушился на Ирвуда, как ударная волна, - и он вдохнул его, как воздух свободы. Это был его мир. Грязный, хаотичный, пропитанный запахами жареных колбасок, пролитого пива и пота, - но живой. Их путь из приюта был рискованной импровизацией, рождённой отчаянием. Праздник 'Полноводья' внёс в выверенную рутину хаос. Во время раздачи редкого праздничного ужина большинство надзирателей были стянуты к столовым для поддержания порядка, оставив коридоры и задний двор почти без присмотра. Пока Лэя, используя Ночку, создавала суматоху у продовольственного склада, отвлекая двух ленивых надзирателей, оставленных на страже, Ирвуд своим обломком ножа вскрывал замок на маленькой боковой калитке для слуг. Когда они наконец выбрались в заваленный мусором переулок Ремесленного квартала, Ирвуд почувствовал себя рыбой, которую выпустили из грязного ведра обратно в реку.

     Он оглянулся. Аристократ и девчонка стояли, ошеломлённые, пытаясь привыкнуть к оглушительному шуму. Вайрэк смотрел на облупившиеся фасады домов с выражением брезгливого узнавания, Лэя же просто вцепилась в его рукав, её большие глаза были расширены от страха и любопытства.

     - Сначала - к знати, - бросил Ирвуд, и его голос, привыкший перекрикивать уличный шум, прозвучал твёрдо и уверенно. - Держаться вместе, пока не пройдём ворота. Там разделимся. Встречаемся в тени дозорной башни у Западных ворот Квартала знати. Через три витка. И не попадитесь.

     Они влились в людской поток. Квартал знати встретил их другим шумом. Здесь ревела не борьба за выживание, а сытое, самодовольное празднество. Воздух пах жареным мясом, сладким вином и дорогими духами. Улицы были широкими, чистыми, украшенными алыми полотнищами с золотым гербом Огненного Лиса. Ирвуд двигался в этой толпе холёных, разодетых в шелка и бархат аристократов, как волк в стаде овец, и его новая, чистая одежда делала его почти невидимым. На него не обращали внимания. Он был пустым местом.

     У набережной, где толпа была самой плотной, они разделились.

      'Выжили, пока что, - с кривой усмешкой подумал Ирвуд, провожая взглядом удаляющиеся фигуры Вайрэка и Лэи. - Пора за работу'.

     Он отвернулся от помоста, где Король Теродрин III, маленький человечек в огромной короне, окружённый блестящими, как жуки, доспехами Королевской Стражи, бросал в мутные воды реки золотой венок. У него была своя работа.

     Он покинул Квартал знати. Его целью был склад. Контору Дома Феррус он нашёл быстро - вывеска с ржавой шестернёй на сером поле висела криво, словно стыдясь сама себя. Не став задерживаться. Притаившись в тени вонючего рыбного ряда, он дождался, когда из ворот конторы выедет гружёная повозка. Следуя за повозкой, как тень, Ирвуд перебегал от одной подворотни к другой, пока та не привела его к большому, приземистому складу у самой реки. Ирвуд уже было припал к щели между досками, когда дверь склада со скрипом отворилась, и на порог вышел грузный рабочий вытереть пот со лба. Ирвуд замер, вжавшись в грязную, мокрую стену, превратившись в камень. Рабочий достал трубку, медленно набил ее табаком и посмотрел прямо в его сторону. Сердце Ирвуда пропустило удар. Но взгляд рабочего был пустым, он смотрел сквозь него, на реку. Выпустив кольцо дыма, он сплюнул и вернулся внутрь, не закрыв за собой дверь до конца.

     Ирвуд выждал несколько мучительных секунд, а затем, пользуясь моментом, скользнул к приоткрытой двери. Заглянув внутрь, он увидел то, что и ожидал: ряды мешков с серым, дурно пахнущим зерном, которое даже портовые крысы обходили стороной.

     Они встретились в условленном месте - в глухой, сырой тени у подножия дозорной башни. Вайрэк и Лэя уже ждали его, их лица были бледными от пережитого напряжения.

     - Катализатор на месте, - доложил Вайрэк. - Но нужен отвлекающий манёвр. А теперь - лавка алхимиков. Я помню, где она. Если мы создадим давку у входа, Ирвуд сможет проскользнуть...

     - Или можем просто купить, - со скучающим видом сказал Ирвуд, прерывая молчание. Он лениво подбросил на ладони тяжёлый, туго набитый кошель из тёмно-зелёного бархата.

     Вайрэк и Лэя замерли, глядя на кошель с благоговейным ужасом.

     - Теперь - лавка алхимиков, - твёрдо сказал Вайрэк, беря ситуацию под контроль. - А после неё - катализатор. У меня есть план.

     С тяжёлым кошелем в руках Вайрэк изменился. Он уверенно вошёл в лавку Дома Алхимиков, пропахшую сотнями странных, резких запахов. Его спина была прямой, а голос, когда он чётко, научными терминами, перечислил нужные компоненты, заставил старого алхимика посмотреть на него с удивлением и уважением.

     Последняя часть плана была самой сложной. План Вайрэка основывался на его воспоминаниях.

     - Фонари обслуживают раз в несколько седмиц, - шептал он, когда они прятались в тени. - Отец жаловался, что замок на люке у этого столба вечно ржавеет. Я уверен, стражники давно перестали его запирать. Но нам всё равно нужно отвлечение.

     Их роли были распределены.

     - Я толкаю пьяного. Создаю шум. Ты, - он посмотрел на Лэю, - как только они отвернутся, открываешь люк и берёшь кристалл. Быстро. Поняла?

     Лэя решительно кивнула.

     Пока Ирвуд 'случайно' толкнул пьяного гуляку, спровоцировав короткую, шумную потасовку, которая отвлекла немногочисленных прохожих, Лэя, лёгкая, как тень, метнулась к основанию фонарного столба. Вайрэк был прав наполовину - замок действительно был не заперт. Но от сырости и ржавчины защёлка заклинила. Лэя потянула, но люк не поддался. За спиной нарастал шум потасовки, которую устроил Ирвуд, и она слышала приближающийся свисток стражи. Паника ледяной иглой вонзилась в сердце. Она навалилась на защёлку всем своим маленьким телом, вложив в это движение весь свой страх и отчаяние. Раздался громкий, ржавый скрежет, и люк со скрипом поддался.

     Её маленькая ручка проскользнула внутрь. Через мгновение в её ладони лежал тусклый, разряженный кристалл.

     Миссия была выполнена. Прижимая к себе драгоценную добычу, они растворились в тенях Ремесленного квартала, направляясь в своё пыльное, но спасительной убежище - чердак единственной башни приюта.

     Возвращение было неспешным, но полным напряжения. Они шли по тем же улицам, что несколько витков назад казались им праздничными и полными жизни. Теперь же, когда последние отголоски праздника утонули в сгущающихся сумерках, город превратился в лабиринт тёмных, враждебных теней, где каждый скрип ставни и каждый далёкий пьяный крик заставлял их вздрагивать и вжиматься в стены.

     Они подошли к задней калитке приюта, и Вайрэк почувствовал, как внутри всё сжалось в ледяной комок. План был дерзким, почти самоубийственным, и держался лишь на одной хрупкой надежде.

     - Пьяные, - прошептал Ирвуд, выглянув из-за угла. - Действуем по плану. Всё как договаривались.

     Двое надзирателей, оставленных на страже, сидели на перевёрнутом ведре, прихлёбывая что-то из фляги. Их смех был громким и грубым. Лэя, не колеблясь ни мгновения, опустила Ночку на землю.

     - Иди, - прошептала она.

     Кошка, чёрная молния, метнулась вперёд. Она подошла к надзирателям и, громко мяукнув, потёрлась об их сапоги. Этого было достаточно. Пьяные, размякшие от выпивки и праздничного безделья, они уставились на неё, и в их мутных глазах вспыхнул жадный, детский огонёк.

     - Гляди-ка, Борн, сама пришла! - прохрипел один, отставляя флягу.

     - Кто, блохастая? - икнув, отозвался второй, протирая мутные глаза.

     - Не, эта чистая. Чёрная, как душа нашего смотрителя, - захохотал первый. - Моя будет! Я её поймаю!

     - А чего это твоя? Я первый увидел! - возмутился второй. Забыв обо всём на свете, они, неуклюже хохоча, принялись наперебой подзывать и ловить кошку, превратив своё дежурство в грубую, азартную игру.

     Пока их внимание было полностью поглощено кошкой, Ирвуд скользнул к калитке. Он дёрнул за ручку. Замок, вскрытый им несколько витков назад, поддался с тихим щелчком. Они проскользнули внутрь, как три тени, и растворились в темноте заднего двора. Путь на чердак был прямым и отчаянным. Обогнув здание по внешней стене, прячась в густых тенях, они добрались до основания старой башни.

     Ирвуд, окинув взглядом мокрую, скользкую от дождя каменную кладку, на мгновение нахмурился, посмотрев на свои новые, крепкие ботинки. 'Мешают', - пронеслась в его голове короткая, злая мысль. Не говоря ни слова, он сел на холодный камень, быстро расшнуровал их, связал шнурки вместе и перекинул ботинки через плечо. И только после этого, встав на знакомые, привыкшие к камню босые ноги, Ирвуд полез вверх.

     Его тело двигалось с неестественной, почти звериной ловкостью: пальцы и ступни находили опору там, где, казалось, были лишь гладкие камни. Через мгновение его тёмный силуэт уже маячил на фоне ночного неба на краю крыши у заколоченного окна. Он достал из-за пазухи моток тонкой, но крепкой верёвки, которую украл где-то в городе, и скинул один конец вниз. Вайрэк и Лэя, с трудом сдерживая дрожь от холода, ухватились за неё. Подъём был мучительным, но они справились, и вскоре все трое были в своём убежище. В своём королевстве.

     Воздух здесь, в отличие от стерильной пустоты Особого крыла, был живым - пах сухим деревом, вековой пылью и домом. Ирвуд, не говоря ни слова, достал из за пазухи короткую восковую свечу - украденную пару дней назад из кладовой Наставника Линуса, - а также кусок кремня и обломок ножа. Раздался сухой, резкий скрежет стали о камень, высеченная искра упала на трут, и через мгновение маленький, живой огонёк заплясал на кончике фитиля. Ирвуд поднёс его к свече, и тёплый, дрожащий свет выхватил из темноты их усталые, но торжествующие лица. Они победили.

     Вайрэк с почти благоговейным трепетом выложил на кусок чистой ткани их сокровища. Вот он, измельчённый Корень-путник, пахнущий землёй и силой. Вот порошок из заболони Солнечной Сосны, похожий на золотую пыль. Вот щепотка Пыльцы Шепчущего Мотылька, переливающаяся в свете свечи всеми цветами радуги. И, наконец, тусклый, разряженный катализатор. Их ключ к силе.

     Лэя, подхватив на руки вернувшуюся Ночку, с облегчением зарылась лицом в её тёплую, чёрную шерсть. Кошка громко, победно замурчала. Напряжение, державшее их в ледяных тисках весь день, лопнуло. Вайрэк не выдержал и рассмеялся - тихо, сдавленно, но искренне. Ирвуд, глядя на него, криво усмехнулся.

     Они сидели в тишине, нарушаемой лишь потрескиванием свечи и счастливым мурлыканьем кошки.

     Ночка, которая до этого блаженно дремала на коленях у Лэи, внезапно напряглась. Её мурлыканье оборвалось на полуслове. Она выгнула спину дугой, её шерсть встала дыбом, и из её горла вырвалось низкое, угрожающее шипение. Она смотрела не на них. Она смотрела в самый тёмный, дальний угол чердака, где плясали тени от старых балок.

     Они не понимали, что происходит, но, увидев её животный, первобытный ужас, замерли сами. Вайрэк замер. Его смех застрял где-то в горле, превратившись в ледяной ком. Ирвуд и Лэя тоже застыли, их лица в дрожащем свете свечи стали бледными и напряжёнными.

     И тут из этого самого угла, из густой, почти осязаемой темноты, раздался спокойный, ровный голос.

     - Впечатляющая операция.

     Троица вздрогнула, как от удара. Из тени, абсолютно бесшумно, словно материализовавшись из самого мрака, выступил Каэлан.

     Он не врывался. Он не крался. Он просто был. И от этого становилось ещё страшнее. Его лицо было абсолютно спокойным, лишённым всякого гнева, а в руке он держал свой магический фиксатор. Кристалл на приборе не реагировал на их добычу. Он слабо, но отчётливо светился ровным, холодным светом, отзываясь не на них, а на застарелый магический отпечаток, оставшийся на пыльном полу от рунического круга, который Вайрэк чертил здесь седмицы назад.

     Они замерли, парализованные ужасом. Каэлан медленно обвёл их взглядом, его глаза на мгновение задержались на перепуганном лице Лэи, на их жалкой добыче, на шипящей кошке. Затем его взгляд остановился на Ирвуде.

     - А теперь, рекрут, - произнёс он с холодным, профессиональным интересом, - расскажи мне всё с самого начала. И ничего не упускай.

     Тишина на чердаке была густой и хрупкой, как старое, потемневшее от времени стекло. Снаружи, за тонкими досками крыши, уже несколько дней царило 'Полноводье'. Снег, сошедший почти мгновенно, оставил после себя мир, захлёбывающийся в воде. С карнизов срывались частые, тяжёлые капли, их монотонный, безжалостный стук отбивал тревожный ритм по камням двора, где стояли невысыхающие лужи. Из забитых водостоков доносилось глухое, торопливое журчание тысяч ручьёв, и казалось, что весь приют, вся земля плачет, не в силах впитать в себя столько влаги.

     Внутри, в маленьком круге тёплого, дрожащего света от короткой восковой свечи, замерли три фигуры. Воздух пах вековой пылью, озоном и чистым, дистиллированным страхом. Единственным чужеродным элементом в этом пыльном, полутёмном мире был холодный, пульсирующий голубой свет, исходивший от магического фиксатора в руке Каэлана. Он заливал их испуганные лица призрачным, неземным сиянием и бросал на стены длинные, уродливые, пляшущие тени.

     Каэлан стоял в центре, с непроницаемым лицом. Его молчание и неподвижность давили сильнее любой прямой угрозы. Он позволил тишине сгуститься, стать плотной, почти осязаемой, а затем его взгляд, холодный и цепкий, остановился на Ирвуде.

     - Я задам вопрос один раз, Фенрис. Что это? - его подбородок едва заметно указал на их жалкую добычу, лежавшую прямо на пыльных половицах: несколько маленьких холщовых мешочков с ингредиентами и тусклый, разряженный катализатор.

     Ирвуд видел, как лицо Вайрэка стало белым, как мел, а его глаза, обычно полные холодного расчёта, теперь были расширены от чистого, детского ужаса. Он видел, как Лэя, сжавшись в комок, дрожит так, что её зубы тихо стучат друг о друга, прижимая к себе шипящую кошку.

      'Он сломается. Аристократ. Он либо расколется и расскажет всё, либо попытается солгать и провалится. Лэя... для этого человека она просто пыль. Помеха. Он её раздавит, не заметив. Надо действовать'.

     Он сделал шаг вперёд. Это было не просто движение. Это был ритуал. Сделав шаг, Ирвуд физически поставил себя между угрозой и друзьями, заслоняя собой Вайрэка и Лэю. Он не стал врать. Он использовал правду как щит.

     - Мы не воры, - его голос прозвучал на удивление ровно. - Мы... спасали своего. - Он кивнул в сторону двери, где они оставили Лео. - Наш друг. Он слаб. Его магия его убивает. Вайрэк нашёл рецепт, который может помочь. - Он посмотрел Каэлану прямо в глаза. - Да. Мы украли. Потому что вы бы не дали. Это была моя идея. Все вопросы - ко мне.

     Каэлан не ответил. Он плавно подался вперёд - в его движении не было резкости, лишь текучая грация хищника, сокращающего дистанцию.

     Лэя, увидев это плавное, угрожающее движение, не закричала. Её инстинкт выживания сработал мгновенно. Она отступила в самый тёмный угол, за гору старого хлама, и слилась с тенью, становясь почти невидимой. Каэлан, полностью сосредоточенный на мальчишках, тут же потерял её из виду.

     При виде этой угрозы Ирвуд отреагировал инстинктивно, как затравленный зверь: в нём вскипела та же слепая, животная ярость, что и на первом практическом занятии. Он выбросил руку вперёд и его дикий дар, подстёгнутый адреналином, вырвался наружу, и воздух вокруг его ладони с шипением взорвался холодом.

     Каэлан даже не замедлил шаг. Перед ним вспыхнул маленький, мерцающий барьер. Неуправляемый импульс холода Ирвуда бесследно растворился на его поверхности.

     - Так вот чему ты научился за все эти ночи? - голос Каэлана звучал ровно, но в нём слышалось холодное, режущее разочарование. - Ты так ничего и не понял. Ты всё ещё просто дикарь, бьющийся в клетке.

     Слова Каэлана ударили сильнее любого удара. Ирвуд на мгновение замер, его лицо исказилось от унижения. А затем он сделал то, чему его учили. Он сознательно подавил кипящую в нём ярость и вспомнил уроки Каэлана о контроле, сосредотачиваясь на чистом, холодном ощущении внутри себя. Он снова выбросил руку вперёд, но на этот раз это был не взрыв, а сфокусированная воля.

     Барьер Каэлана, всё ещё висящий в воздухе, мгновенно покрылся толстым слоем белого, колючего инея. Раздался громкий, протестующий скрежет, как будто ломается толстое стекло, и по поверхности щита расползлась сеть глубоких, разрастающихся трещин.

     На лице Каэлана на долю секунды мелькнуло удивление, но он продолжал движение.

     - Слишком поздно, - бросил он, и одним быстрым, отточенным движением оказался рядом. Короткий удар в под дых выбил из Ирвуда воздух, и тот согнулся пополам. В тот же миг Каэлан заломил ему руку за спину, с глухим стуком прижал к пыльной деревянной балке.

     Вайрэк поражённо наблюдал за этим молниеносным поединком. Он видел, как его единственный защитник был побеждён - легко, унизительно, без единого шанса на успех.

     Боль, острая и унизительная, пронзила плечо Ирвуда. Он попытался вырваться, его мышцы напряглись до каменной твёрдости, но хватка Последователя была подобна гномьим тискам - стальная, безжалостная, не оставляющая ни единого шанса. Поняв тщетность сопротивления, он замер, его тело стало твёрдым от сдерживаемой ярости, а дыхание - прерывистым и злым. Воздух на чердаке всё ещё гудел от остаточной магии, пах озоном и холодом. Дрожащий свет единственной свечи выхватывал из мрака напряжённые, бледные лица его друзей.

     Каэлан, почувствовав, что сопротивление сломлено, наклонился и заговорил тихо, почти интимно, прямо ему в ухо, так, чтобы остальные едва могли расслышать.

     - Вот это - твоя сила, Фенрис. Инстинкты крысы. Ярость загнанного зверя. Этого хватит, чтобы умереть в первой же настоящей драке. Но у тебя есть кое-что ещё. Верность. А это - редкость.

     Он сделал паузу, давая словам впитаться, стать частью боли, частью унижения.

     - Я могу скрыть это дело. Забыть о том, что видел здесь. Но у всего есть цена. Твоя цена - ты сам. Ты станешь моим оружием. А я - твоей наковальней. Я выбью из тебя эту уличную грязь и выкую воина. Ты будешь тренироваться, пока не начнёшь падать от усталости. А потом будешь тренироваться ещё. Откажешься - и я отдам Феодору твоих друзей. По одному.

     Слова повисли в воздухе, холодные и тяжёлые, как могильная плита. Ирвуд слышал их, и его мир, который ещё секунду назад состоял из простой, понятной ярости, рухнул. Это была не просто угроза. Это была идеально поставленная ловушка, из которой не было выхода. Он посмотрел мимо плеча Каэлана и увидел бледное, как луна, лицо Вайрэка, его глаза, полные ужаса. Он почувствовал, как в дальнем углу, в тени, замерла Лэя. Его друзья. Его ответственность. Выбора не было. Никогда и не было.

      'Он нашёл цепь, - подумал Ирвуд. - И надел её на меня. Теперь я его пёс. Но пёс однажды может перегрызть глотку хозяину'.

     Он не стал говорить. Слова застряли в горле, смешавшись с желчью. Он лишь коротко, резко дёрнул головой в знак согласия.

     Каэлан, удовлетворённый, отпустил его так же внезапно, как и схватил, грубо отталкивая от себя. Ирвуд, пошатываясь, отступил на шаг, потирая больное плечо. Его лицо было маской из холодной, бессильной ненависти.

     Каэлан, словно забыв о нём, повернулся к Вайрэку.

     Вайрэк стоял, парализованный. На его глазах единственного защитника сломили и поработили за несколько секунд. Теперь очередь за ним. Он инстинктивно выпрямил спину, готовясь принять удар, как подобает наследнику Дома Алари.

     Тон Последователя изменился - из жёсткого голоса вербовщика он превратился в холодный, официальный тон судьи, выносящего приговор.

     - А с тобой, Алари, я ещё подумаю, что делать, - произнёс Каэлан. - Я видел твой дар на 'Отборе'. Такой сильный дар Целителя - редкая вещь. И было бы очень жаль, если его обладатель сгниёт в настоящей тюрьме за воровство и заговоры. Твоя судьба будет решаться отдельно. Но не думай, что я оставлю тебя в покое.

     Слова повисли в воздухе, тяжёлые и зловещие. Неопределённость пугала Вайрэка гораздо больше, чем прямая угроза. Вайрэк чувствовал себя мышью под взглядом кота. Каэлан не угрожал - он наслаждался их бессилием.

     Каэлан, не говоря больше ни слова, подошёл к разложенным на полу вещам. Он спокойно, методично подобрал улики, которые они принесли с собой - мешочки с ингредиентами и катализатор, - и спрятал их в подсумки на своём поясе. Затем он направился к выходу. Уже стоя в дверном проёме, он остановился и, не оборачиваясь, бросил через плечо последнюю, сокрушительную фразу.

     - И да. Копию гроссбуха Феодора можете не искать. Не знаю, как вы его достали, да и меня это не волнует, но его я забираю себе. Вторую книгу и Руну можете оставить. К тому же, Руна уже бесполезна.

     Он ушёл, и тяжёлая дверь чердака с глухим стуком закрылась за ним, погружая их в почти полную темноту. Они остались одни, в сокрушительном, оглушительном шоке от своего полного разгрома.

     Дни после допроса превратились в пытку, отравившую их хрупкий союз страхом. Они жили как на иголках, вздрагивая от каждого шага в коридоре, от каждого резкого звука, и гнетущая, вязкая тишина, полная неопределённости, стала их вечным спутником.

     Ирвуд возвращался со своих ночных тренировок с Каэланом ещё более измотанным, мрачным и молчаливым, чем обычно. Он избегал взглядов, молча заваливался на свою кровать и тут же отворачивался к стене. На его костяшках и предплечьях то и дело появлялись новые, свежие синяки, которые он никак не комментировал. Вайрэк ждал своего приговора, и его разум, лишённый сна, лихорадочно просчитывал варианты, один страшнее другого. Лэя почти не выходила из своей комнаты, а когда они случайно пересекались в коридоре, её взгляд был полон такого переживания, что Вайрэку хотелось провалиться сквозь землю.

     Однажды вечером, когда они втроём - Вайрэк, Ирвуд и Лео - сидели в своей комнате в привычном, гнетущем молчании, дверь без стука отворилась.

     В проёме, перекрыв собой тусклый свет коридора, стоял Каэлан. Он молча, без всяких объяснений, вошёл, поставил на стол посреди комнаты небольшой, запечатанный сургучом деревянный ящик и так же молча развернулся, чтобы уйти.

     Вайрэк, не в силах больше выносить эту пытку неизвестностью, вскочил на ноги.

     - Что это? Что вам от нас нужно?! - его шёпот сорвался, дрогнув от сдерживаемого страха и гнева.

     Каэлан остановился у двери и медленно повернулся. Он посмотрел на Вайрэка, и в его глазах не было ни гнева, ни сочувствия, только холодный, профессиональный интерес. В этот момент его натренированный взгляд заметил движение в коридоре. В приоткрытой двери напротив, в узкой щели, он увидел бледное пятно лица и один большой, испуганный глаз. Лэя.

     Он на мгновение нахмурился - от раздражения на эту неучтённую, незначительную деталь. 'Пустое место', - пронеслось в его голове, и он снова полностью сфокусировался на Вайрэке.

     - Я знаю о Долге Чести, Алари, - сказал он. - Сегодня я даю тебе шанс спасти твоего друга и доказать, что ты не просто вор, а целитель. В ящике - всё, что вы украли, и всё, что нужно для работы. Приготовь зелье. Прямо сейчас. Если справишься - твой долг будет считаться заключённым. Ты вернёшь его Ордену, когда придёт время. Провалишься - и я лично доставлю вас всех Феодору.

     Ирвуд, который до этого сидел, напряжённый как струна, шагнул вперёд, инстинктивно заслоняя Вайрэка.

     - Оставь его, - его голос был тихим, но твёрдым, как сталь. - Я твой рекрут. Ты получил то, что хотел. Все вопросы - ко мне.

     Каэлан с кривой усмешкой повернулся к Ирвуду.

     - Твой друг, Лео, слаб, - сказал он, кивнув на сжавшегося в углу мальчика. - А этот, - он указал подбородком на Вайрэка, - может его спасти. Разве ты не этого хотел?

     Ирвуд замолчал, понимая, что попал в ловушку. Он посмотрел на бледное, испуганное лицо Лео, и его кулаки сжались до побелевших костяшек.

     В этот момент Вайрэк, видя, что его союзник загнан в угол, перехватил инициативу. Он сделал шаг вперёд. Его страх никуда не делся, но его перевесила холодная, аристократическая ярость от того, что этот человек играет ими, как пешками.

      'Он использует его. Использует его верность против него же. Как отец учил - найди то, что дорого твоему врагу, и сожми это в кулаке. Я не позволю'.

     - Я принимаю ваши условия, Последователь, - его голос прозвучал ровно и твёрдо. - Но с одним дополнением к нашему контракту. Нам нужно место для работы. Безопасное. Где нам не будут мешать. Чердак. Вы гарантируете нам полный и беспрепятственный доступ к нему и позаботитесь, чтобы о нём никто не узнал. Это - моё условие.

     Каэлан на мгновение был удивлён. Он ожидал страха, покорности, но не встречного ультиматума от мальчишки. Затем в его глазах появилась тень почти незаметного, холодного уважения к хитрости аристократа.

     - Чердак - ваше дело, - кивнул он. - Мешать не буду. Пока что. Но добирайтесь туда сами. А теперь докажи, что твои слова чего-то стоят. Сейчас!

     Комната превратилась в операционную, где на кону стояли не просто их судьбы, а их жизни. Тишина, густая и вязкая, нарушалась лишь тихим, змеиным шипением фитиля масляной горелки, которую Вайрэк зажёг дрожащими руками, и тяжёлым, нервным дыханием Лео. Каэлан стоял, прислонившись к стене у двери, его фигура была неподвижной тенью, а скрещённые на груди руки и холодный, наблюдающий взгляд создавали невыносимое давление.

     Под тяжестью этого взгляда Вайрэк начал готовить зелье. Он сломал сургучную печать на ящике, и его пальцы, привыкшие к гладкости пергамента, неуверенно коснулись грубой холстины мешочков. Маленький медный котелок показался непривычно тяжёлым, а его холодный металл, казалось, вытягивал остатки тепла из ладоней. Поставив его на горелку и дождавшись, пока вода закипит ровными, мелкими пузырьками, он дрожащей рукой всыпал порошок из заболони Солнечной Сосны. Жидкость на мгновение зашипела и успокоилась. Вайрэк тут же убавил пламя горелки до минимума, как требовал рецепт, и добавил измельчённый Корень-путник, от которого по комнате поплыл густой, землистый запах. Теперь - самое сложное. Взяв в руку катализатор, он попытался направить поток магии, но наткнулся на глухую стену внутри себя. Паника начала затапливать его, и он попытался силой вытолкнуть магию, как делал это раньше. Поток силы оказался нестабилен, он рвался, как натянутая нить. Смесь в котелке, вместо того чтобы равномерно нагреваться, начала пузыриться, темнеть, превращаясь в мутную, почти чёрную жижу. Ровное бульканье, сменилось тихим, зловещим шипением, словно в котелке умирало что-то живое. Яд.

     Его охватила ледяная волна паники. 'Я не могу. Я провалюсь. Он заберёт нас всех...' Но в этот миг отчаяния, из самой его глубины, поднялась другая мысль. Холодная, ядовитая и пугающе ясная: 'Так у меня ничего не выйдет. Это унизительно. Просить силу, как милостыню. Нужно не просить. Нужно приказать. Вспомни руну. Вспомни ту ненависть в карцере. Она - ключ. Нужно просто использовать её, и магия подчинится'. Он уже готов был поддаться этому соблазнительному, простому решению.

     - Ты толкаешь силу. Как дикарь, - раздался спокойный голос Каэлана. - Перестань толкать. Просто открой шлюз и позволь ей течь.

     Вайрэк оказался на распутье. Соблазн использовать ненависть, свой уже проверенный метод, был огромен. Но слова Каэлана, простые и логичные, предлагали другой, более сложный путь. Сделав выбор в пользу контроля, Вайрэк отбросил ядовитые мысли. Он заставил себя выровнять дыхание и сосредоточился на ощущении потока внутри себя. Перестав толкать энергию, он просто 'открыл шлюз'. Магия, подчиняясь, выровнялась, стала спокойной и стабильной. Смесь в котелке посветлела, стала прозрачной, приобретая чистый, светло-зелёный оттенок и издавая лёгкий, свежий аромат. Дрожащей рукой он снял котелок с огня и добавил последнюю, решающую щепотку - переливающуюся всеми цветами радуги Пыльцу Шепчущего Мотылька. С головокружительным облегчением Вайрэк отставил котелок в сторону. В тот же миг цена за обретённый контроль была заплачена: колоссальное магическое и ментальное истощение взяли своё. Мир перед его глазами потемнел, и он рухнул на каменный пол.

     Ирвуд, который всё это время стоял, напряжённый как струна, бросился к Вайрэку. Лео издал тихий, сдавленный всхлип облегчения и ужаса одновременно. Лэя, наблюдавшая за всем из своего укрытия в коридоре, прижала руку ко рту, её глаза были расширены от смеси страха и восхищения.

     Каэлан медленно подошёл. Он не смотрел на Вайрэка. Подойдя к столу и взяв котелок, он поднёс его к свету, рассматривая идеальную чистоту и цвет жидкости. Затем он проверил пульс Вайрэка.

     А потом посмотрел на Ирвуда, и в его глазах впервые появилась тень неохотного, почти незаметного уважения.

     - Он справился. Я удивлён. Похоже, я не прогадал, договорившись с вами.

     Каэлан, не говоря больше ни слова, развернулся и ушёл. Они остались одни с бесчувственным Вайрэком, готовым, но опасным зельем и перепуганным Лео.

     Вайрэка вырвала из вязкой, тёмной пустоты не привычная утренняя какофония, а тишина. Она была неестественной, плотной и тяжёлой, как мокрое сукно, наброшенное на лицо. Он открыл глаза. Комната тонула в сером, безрадостном свете, который сочился сквозь высокое окно с тяжёлым чугунным переплётом, за которым монотонно и безжалостно стучали капли талой воды. Воздух был холодным, влажным, пах камнем и сыростью.

     Голова гудела тупым, раскалывающим эхом, а во рту стоял привкус металла и озона. Он с трудом сел, и мир качнулся, заставив его упереться рукой в тонкий, слежавшийся тюфяк. На небольшом столе, единственном предмете мебели, кроме кроватей, стоял маленький медный котелок. В нём, словно пойманный светлячок, плескалась и слабо, едва заметно пульсировала светло-зелёная жидкость.

     Рядом, на своей кровати, спиной к нему сидел Ирвуд. Он не спал. Его плечи были напряжены, а в руках, с медленной, методичной жестокостью, он точил свой обломок ножа о край кровати, издавая тихий, скрежещущий звук. Их простые серые рубахи и тёмные штаны были перепачканы чёрной, липкой сажей после вылазки на чердак, а на серых одеялах кроватей темнели грязные разводы.

     - Я... отключился... - прохрипел Вайрэк.

     - Ты рухнул, - не оборачиваясь, ответил Ирвуд. Его голос был глухим, лишённым всяких эмоций. - Я уложил тебя. Они ждут.

     Голова Ирвуда едва заметно качнулась в сторону третьей кровати в углу.

     Вайрэк, шатаясь от слабости, заставил себя встать. Он подошёл к столу и посмотрел на котелок. Серая, тягучая череда дней, наполненных страхом, достигла своей низшей точки прошлой ночью. Любые остатки надежды были полностью стёрты унижением вечернего испытания с зельем, оставив после себя лишь тяжёлый, выстраданный долг.

     Лэя, которую Ирвуд впустил на рассвете, уже сидела на краю кровати Лео, что-то тихо шепча и успокаивающе поглаживая его по руке. Лео просто сидел, сжавшись в комок; его бледное лицо было неподвижно, а в расширенных глазах застыл привычный страх.

     Вайрэк осторожно, стараясь не расплескать драгоценную жидкость, налил часть тёплого, слегка светящегося зелья в глиняную кружку. Он подошёл к Лео.

     - Выпей, - сказал он. - Это даст тебе сил.

     Лео с сомнением посмотрел на прозрачную, светло-зелёную жидкость, потом на Лэю, которая ободряюще кивнула, и, наконец, на Ирвуда, чей тяжёлый взгляд не оставлял выбора. Он взял кружку дрожащими руками и сделал несколько глотков. Почти сразу бледное лицо мальчика слегка порозовело, а его дыхание стало глубже и ровнее.

     Лэя, увидев это внезапное преображение, испуганно подалась вперёд, её шёпот был едва слышен.

     - А с ним... ничего не случится? Оно не ядовитое?

     Ирвуд, не отрываясь от своего дела, бросил через плечо: - Если бы оно было опасным, Каэлан не оставил бы его здесь.

      'Я сделал это. Оно работает, - пронеслась в голове Вайрэка мысль, и она принесла с собой не радость, а холодное, пьянящее чувство власти. - Я смог изменить то, что казалось незыблемым. И если я могу исцелять... что ещё я могу делать? Возможно, есть и другие формулы. Я должен узнать больше. Я должен это контролировать'.

     Он дождался, пока Лео допьёт зелье.

     - Теперь твоя очередь, Лео, - сказал Вайрэк, и его голос был твёрдым, голосом стратега, отдающего приказ. - Нам нужна твоя помощь. Сейчас же.

     Он указал на их перепачканную одежду и грязные одеяла. Лео, в глазах которого благодарность боролась с остатками страха, решительно кивнул. Он слез с кровати и, подойдя к Ирвуду, положил на неё свои руки. Его лицо напряглось от предельной концентрации. Чёрная, липкая сажа начала медленно таять, растворяясь в воздухе и оставляя после себя лишь чистую ткань. Закончив с Ирвудом, он перешёл к Вайрэку. Когда и его одежда стала чистой, он взялся за одежду Лэи. Лео уже тяжело дышал, а на лбу выступили бисеринки пота. Он дошёл до грязных кроватей мальчиков, и его последнее усилие было почти героическим. Закончив с последним пятном, он не упал. Он просто медленно, как пустой мешок, осел на край своей кровати. Он был полностью обессилен, но на его лице, помимо усталости, появилось робкое подобие улыбки. Впервые он справился с тем, чего раньше не мог.

     Период 'Полноводья', второй в Изумрудной Грани, продолжался, превратив утоптанную землю двора в вязкое, чавкающее месиво. Воздух, тяжёлый и влажный, пах мокрой землёй и камнем, и эта сырость стала фоном для тайной, лихорадочной весны маленькой ячейки заговорщиков, запертой в стерильной тишине Особого крыла. Их союз, скреплённый страхом и общей тайной, начал пускать корни, и каждый нашёл в нём свою роль, свою незаменимую функцию в этом хрупком механизме выживания.

     Чердак, их тайное убежище, превратился в лабораторию. Вайрэк, с головой уйдя в алхимию, обрёл в ней не просто знания, а иллюзию контроля над хаосом, в который превратилась его жизнь. Днём, на занятиях у Наставника Линуса, он был образцовым учеником, чьи успехи вызывали у старика искреннее уважение. Используя свой статус, Вайрэк под предлогом 'академического интереса' выпрашивал доступ к редким трактатам из запертого шкафа. Он впитывал формулы, запоминал свойства реагентов, но его чистый академический интерес начал незаметно искажаться. Он и сам не заметил, как его взгляд, пропуская страницы с целительными мазями, начал всё чаще и с холодным любопытством задерживаться на другом - на рецептах едких кислот, удушливых дымов и ядов, действующих медленно и без следа.

     Ночи Ирвуда принадлежали Каэлану. Их тренировки в пустом, гулком зале были жестоким, двухэтапным ритуалом. Сначала - концентрация. Каэлан заставлял его часами сидеть на холодном камне перед столом, на котором стояла лишь медная чаша с каплей воды. Он учил его дышать, очищать разум от лишних мыслей, находить внутри себя тот самый источник холода, который взорвался во время тестов на стихии. Ирвуд, стиснув зубы, подчинялся. Каждый мускул в его теле протестовал против этого бессильного сидения, а тишина давила на уши, казавшись громче любого крика. А затем, когда он был полностью вымотан, когда его сознательный контроль ослабевал, Каэлан атаковал. Он не использовал магию. Он просто нападал - быстро, жёстко, как уличный боец, заставляя Ирвуда уклоняться, отбиваться, выживать.

     Лэя же оттачивала свои навыки постоянно. Её выживание в приюте само по себе было бесконечной тренировкой: двигаться бесшумно, выбирать самый тёмный угол, говорить так тихо, чтобы слова тонули в общем гуле. Но её вторая, осознанная способность, пугающая и непонятная, требовала полной концентрации. Днём, на занятиях, она часами сидела у клетки с певчей птичкой. Закрыв глаза, она училась фокусироваться. Сначала она чувствовала лишь хаотичный всплеск паники маленького, запертого существа, который смешивался с общим гулом класса - скрипом грифелей, бормотанием Наставника, чьим-то кашлем. Но постепенно, день за днём, она научилась отсекать всё остальное, строить тонкий, невидимый мост между собой и птицей. Она начала различать оттенки её страха, а затем - чувствовать, как её собственное, намеренное спокойствие передаётся по этому мосту, заставляя птицу перестать метаться и тихо запеть. Вечерами, на чердаке, она практиковалась с Ночкой. Здесь было проще. Она чувствовала не страх, а тёплое, сонное довольство, хищный интерес к пролетевшей за окном ночной бабочке.

     Лео же, благодаря регулярным, хоть и малым, дозам зелья Вайрэка, окреп. Он больше не был просто испуганным свидетелем. Он стал их надёжным часовым и незаменимым 'техником', чей дар 'Очищения' после каждой вылазки на чердак стирал все следы их преступлений, делая их почти неуязвимыми для рутинных проверок.

     Когда же 'Полноводье' сменилось 'Зеленотравьем', и приют, казалось, ожил под первыми по-настояшему тёплыми лучами, их тайная жизнь превратилась в отлаженный механизм. А с приходом жаркой, ленивой Золотой Грани, начавшейся с периода 'Короткой Ночи', наступило обманчивое затишье. Дни стали длинными, ночи - короткими, и сама жизнь в приюте, казалось, замедлилась, стала ленивой и тягучей. Их тайные операции стали более отточенными и рутинными.

     Прорыв случился на исходе второй седьмицы 'Короткой Ночи'. После очередного часа бесплодной медитации, когда Ирвуд уже был на грани срыва от усталости и бессильной ярости, Каэлан без предупреждения бросился на него, целясь ногой в бок. Ирвуд, действуя на чистом инстинкте, ушёл от удара в сторону. Его рука, выброшенная в резком, отталкивающем жесте, стала проводником для его сдерживаемой ярости. И в этот миг его дар, подстёгнутый адреналином, отозвался. Произошёл резкий, почти беззвучный выброс силы. Капля воды в чаше на столе мгновенно преобразилась. Она не просто замёрзла - она вытянулась в острый, как игла, ледяной шип, который со злым, режущим уши свистом пролетел в дюйме от уха Каэлана и с глухим стуком вонзился в деревянную стену.

     Каэлан замер. Он медленно повернул голову, посмотрел на дрожащий в стене ледяной шип, потом на ошеломлённого Ирвуда. На его лице не было ни страха, ни гнева. Только холодный, профессиональный интерес. Он молча подошёл к стене, выдернул шип, который тут же начал таять в его руке, и, не говоря ни слова, бросил Ирвуду короткий, почти незаметный кивок. Это была не похвала. Это было признание. И для Ирвуда оно было ценнее любой награды.

     Ночи Вайрэка на чердаке, тоже приносили свои плоды. Теория становилась практикой. Он экспериментировал, но с холодной, выверенной осторожностью. Зная, что Каэлан знает об их убежище, он не рисковал создавать ничего откровенно опасного. В их тайнике, рядом с книгами, начали появляться несколько глиняных баночек с простыми целебными мазями от ушибов и ссадин, которые он готовил под предлогом помощи Лео и остальным.

     За несколько дней до Дня Основания, когда наступил знойный, тягучий период 'Жаркого Полдня', Лэя решилась на свою первую самостоятельную вылазку. Мальчики были слишком поглощены своими тренировками, и она чувствовала, что должна внести свой, более весомый вклад. Её цель была проста и смертельно опасна: проследить за Каэланом, чтобы понять, не замышляет ли он чего-то против них.

     Она двигалась по коридорам Особого крыла, как призрак. Её дар быть невидимой, отточенный периодами страха, теперь стал её оружием. Она нашла его у кабинета Наставника Линуса. Прижавшись к стене в тёмной нише, она слышала их разговор - скучный, монотонный, о седмичных отчётах и нехватке каких-то реагентов. Ничего важного. Ничего опасного.

     Когда Каэлан вышел, её сердце на мгновение замерло. Она вжалась в тень так сильно, что, казалось, стала частью холодного камня. Он прошёл мимо, не сбавляя шага, но в тот самый миг, когда он поравнялся с её укрытием, он, не поворачивая головы, на долю секунды бросил короткий, хмурый взгляд точно в её сторону и тут же отвернулся, продолжая свой путь.

     Лэя затаила дыхание, её сердце бешено колотилось. Она была уверена, что он её заметил. Но он просто ушёл. Облегчение было таким сильным, что у неё подогнулись колени. Он ничего не увидел. Его хмурый вид, должно быть, был связан с его скучными делами.

     Вечером, когда они снова собрались в своей комнате, она доложила об увиденном, и её голос дрожал от смеси облегчения и гордости.

     - Он меня даже не заметил! Прошёл в двух шагах! Он держит уговор, никакой угрозы быть не должно.

     Мальчики, поглощённые своими мыслями, с облегчением приняли её доклад. Страх, который тяжёлым грузом лежал на их плечах, немного отступил. Каэлан оказался просто последователем, выполнявшим свой долг.

     К середине лета они были уже не испуганными детьми, а маленькой, слаженной ячейкой. Они стали сильнее, хитрее и увереннее в себе. Эта сонная тишина летнего затишья стала для них новой нормой, в которой их клетка, хоть и стала больше, всё ещё оставалась клеткой, а неусыпный надзор Ордена - постоянной, неотъемлемой частью их жизни.

     В стерильной, ледяной тишине своего кабинета Главный Смотритель Феодор изучал служебную записку, лежавшую на безупречно чистой поверхности полированного дубового стола. Это был стандартный запрос от Наставника Линуса, написанный его аккуратным, каллиграфическим почерком, о разрешении на вывод группы 'одарённых' воспитанников в город для присутствия на празднике Дня Основания. Формально, запрос был абсолютно законен. Но Феодор, чей разум был отточен годами бюрократических интриг, видел за сухими строчками не просьбу наставника, а холодную, уверенную руку чужака. Последователя.

      'Он думает, что победил, - пронеслась в его голове мысль, холодная и ясная, как ледяной кристалл. - Забрал моих подозреваемых из-под носа, запер их в своей клетке, а теперь выводит их 'на прогулку', как дрессированных собачек, чтобы продемонстрировать свои успехи. Он играет в солдата, в честного исполнителя воли Ордена, но он так же слеп, как и все они. Он видит лишь силу, которую можно измерить и подчинить. Пока он возится со своими игрушками, я найду способ дёргать за их ниточки'.

     Движения его были медленными, выверенными. Он взял чистое перо, обмакнул его в чернильницу и одним росчерком поставил свою визу на запросе: 'Разрешаю'. Он не собирался мешать. Наоборот, этот праздник был идеальной возможностью. Возможностью выпустить своих пауков из банки и посмотреть, в какую сторону они поползут.

     Он дёрнул за толстый, засаленный шнур колокольчика. Резкий, дребезжащий звон разорвал тишину. Не прошло и минуты, как дверь бесшумно отворилась, и в кабинет, твёрдо ступая своими тяжёлыми сапогами, вошёл смотритель Брок.

     - Завтра - День Основания, - сказал Феодор, не поднимая головы. - Последователь выводит свою группу на площадь. Я хочу, чтобы ты был там.

     Брок нахмурился, его грубое лицо выразило тупое недоумение. - В качестве дополнительной охраны, господин Главный Смотритель?

     - Неофициально, - поправил Феодор, наконец поднимая свои блёклые, ничего не выражающие глаза. - Смешайся с толпой. Ты - просто горожанин, пришедший поглазеть на праздник. Но твои глаза должны видеть всё. На площади будет Турнир Магов. Узнай всё: правила, главный приз. И самое главное, - он сделал паузу, - будет ли в нём участвовать наш Последователь. Я хочу знать каждый его шаг за пределами моих стен.

     Холодный, гулкий тренировочный зал пах потом, озоном и усталостью. Последний спарринг закончился несколько минут назад, но воздух всё ещё, казалось, вибрировал от напряжения. Вайрэк, тяжело дыша, опёрся на свой тренировочный деревянный меч, его идеально правильная стойка была нарушена дрожью в коленях. Лэя сидела на холодном каменном полу, прислонившись спиной к стене, её лицо было бледным, а грудь тяжело вздымалась. Ирвуд стоял чуть поодаль, медленно разминая ушибленное плечо, и его лицо было непроницаемой маской, за которой кипела глухая, бессильная злость. Каждый из них был вымотан до предела, каждый по-своему.

     Каэлан, который до этого неподвижно наблюдал за последним спаррингом, шагнул в центр зала. Одного этого движения хватило, чтобы заставить детей выпрямиться.

     - Довольно на сегодня, - произнёс он, и его ровный, спокойный голос гулко разнёсся по залу. - Завтра - День Основания Альтэрии. В награду за ваше усердие вы будете присутствовать на празднике.

     По рядам пронёсся удивлённый, недоверчивый шёпот. Праздник? Для них? Это было настолько немыслимо, что казалось какой-то жестокой шуткой.

     - Вы будете не развлекаться, - оборвал их Каэлан, и его голос стал жёстче. - Вы будете наблюдать. Учиться. Вы увидите, как выглядит настоящая, контролируемая сила.

     Его взгляд, холодный и цепкий, нашёл в толпе Ирвуда.

     - Особенно ты, Фенрис. Смотри внимательно. Это будет твой самый важный урок.

     Город ревел.

     После месяцев стерильной, выверенной тишины Особого крыла, этот рёв обрушился на них, как ударная волна. Это был не просто шум. Это была сама жизнь - грязная, хаотичная, пропитанная острым дымком жаровен, где шипели колбаски, источая пряный аромат молотой специи из Огненного Плода, липкой сладостью дешёвого эля и тяжёлым духом тысяч разгорячённых тел. Каэлан вёл их небольшую группу сквозь бурлящий людской поток, и его высокая, прямая фигура в тёмном гамбезоне была единственным островком порядка в этом океане хаоса.

     Ирвуд вдохнул этот воздух, как воздух свободы. Он шёл, и его уличные инстинкты, притуплённые месяцами тренировок, проснулись и заработали с новой силой. Его взгляд, цепкий и быстрый, сканировал толпу. Он видел всё: тяжёлый кошель на поясе у толстого купца, блеск серебряной застёжки на плаще аристократа, небрежно торчащий из-под рубахи платок богатой дамы. Старые привычки умирали тяжело.

     В тот миг, когда мимо них, расталкивая толпу, протискивался особенно самодовольный торговец, оттолкнувший Лэю так, что та едва не упала, инстинкт взял своё. Движение Ирвуда было почти невидимым. Его обломок ножа скользнул, как змея, и тонкие кожаные ремешки, державшие кошель, беззвучно разошлись. Кошель, тяжёлый и мягкий, начал падать, но рука Ирвуда уже была там, подхватывая его на лету. Он уже начал движение, чтобы сунуть добычу под свою рубаху...

     И его запястье сжала стальная хватка.

     Ирвуд замер, его сердце пропустило удар. Он медленно повернул голову. Каэлан остановился и теперь смотрел прямо на него. Его взгляд был холоден и твёрд. Не говоря ни слова, Последователь протянул свою свободную руку, раскрыв ладонь в требовательном, не терпящем возражений жесте. Секунду Ирвуд колебался, его лицо исказилось от безмолвной ярости, но стальная хватка на его запястье не ослабевала. Скрипнув зубами, он с ненавистью вложил тяжёлый кошель в протянутую ладонь.

     Каэлан, не меняя выражения лица, разжал пальцы. Кошель с глухим, солидным стуком упал на брусчатку. После этого он произнёс:

     - Милостивый господин, - его голос, ровный и громкий, легко прорезал шум толпы.

     Торговец, уже успевший сделать несколько шагов, услышав стук и оклик, обернулся.

     - Вы обронили, - сказал Каэлан. - Не теряйте.

     Торговец опустил глаза, увидел свой кошель, похлопал себя по пустому поясу, и его лицо сменило несколько выражений - от недоумения к ужасу, а затем к безграничному, почти щенячьему восторгу. Он бросился подбирать своё сокровище.

     - Хвала Первым! - залепетал он, низко кланяясь Каэлану и только сейчас заметив серебряный символ Ордена на его груди. - Святые угодники, да вы же из 'Ока Света'! Спасибо вам, доблестный господин, спасибо! Вот что значит настоящий порядок! Не то что эта городская стража, которая только и умеет, что обирать честных торговцев! Орден - вот наша единственная защита! Да хранят вас Древние!

     Он продолжал сыпать благодарностями, пятясь и кланяясь, и наконец растворился в толпе. Каэлан проводил его взглядом и только потом медленно повернул голову к Ирвуду. Он не сказал ни слова. Он просто смотрел.

      'Опять за своё, - мысль была холодной, как сталь его клинка. - Такой дар... такая первобытная сила... и он тратит её на это. На уличные фокусы. Он не понимает, чем владеет. Он как ребёнок, получивший в руки гномью секиру и пытающийся ею колоть орехи. Жалкое зрелище. Значит, обычные уроки бесполезны. Придётся выбивать эту грязь из него силой. Каждый день. Каждую ночь. Пока не останется ничего, кроме воина'.

     В этом холодном, ничего не выражающем взгляде не было прямой угрозы, но Ирвуд почувствовал, как по спине пробежал холодок. Он понял всё без слов: его унизили, его предупредили, и сегодняшняя ночь будет долгой и болезненной. Он отпустил руку Ирвуда и, не оборачиваясь, двинулся дальше, увлекая за собой свою молчаливую паству.

     Они проталкивались сквозь плотные ряды зевак, и с каждым шагом шум толпы менялся. К общему гулу примешивались новые звуки - резкий, сухой лязг стали о сталь и восторженный, почти звериный рёв, доносившийся с центральной площади. Каэлан вывел их к самому краю площади, где сквозь головы можно было разглядеть временную арену - большой круг, посыпанный чистым речным песком. Там уже вовсю шли первые бои, и воздух гудел от напряжения.

     Внезапно рёв толпы стих, сменившись гулом ожидания. На высокий деревянный помост, возведённый у самой арены, под алые и золотые знамёна королевства, поднялась королевская семья.

     Король Теродрин III был полной противоположностью своему легендарному предку, чьё имя он носил. Это был грузный, обрюзгший мужчина, чьё одутловатое лицо побагровело от жары и выпитого вина. Тяжёлый бархатный камзол, расшитый золотом, казалось, вот-вот лопнет на его животе, а массивная золотая корона криво сидела на редких, сальных волосах, придавая ему вид уставшего, капризного ребёнка. Он поднял тяжёлый кубок, и его голос, громкий, но лишённый силы, прозвучал над притихшей площадью.

     - Подданные! Воины! Гости славного Ауриса! - начал он заученную речь. - В этот великий День Основания мы чтим память наших предков, что своей кровью и волей выковали это королевство из хаоса Войн Теней! Сегодня Альтэрия процветает! Её поля плодородны, её казна полна, а её воины - сильнейшие в мире! И этот турнир - лучшее тому доказательство! Да победит сильнейший! За Альтэрию!

     Толпа взорвалась вежливым, но не слишком восторженным рёвом. Король, выполнив свой долг, тут же плюхнулся обратно в своё массивное кресло и жадно припал к кубку. Рядом с ним, прямой, как натянутая тетива, стоял его старший сын, Наследный Принц Кирриан. Молодой, красивый, с надменной усмешкой на тонких губах, он с откровенной скукой смотрел на толпу, его рука небрежно лежала на эфесе легендарного меча. Но как только рёв толпы немного стих, он шагнул вперёд и поднял клинок над головой.

     - Этот клинок! - его голос был молод, но уже звенел металлом высокомерия. - Меч моего великого предка, Альтэрия Первого, основателя этого королевства! Сегодня он снова докажет свою силу, и я сокрушу им всех, кто осмелится встать на моём пути!

     По толпе пронёсся благоговейный шёпот.

     - Это же 'Светоносец'... легендарный клинок... - прошептал один ремесленник другому. - Говорят, в нём заключена сила света, именно поэтому Альтэрий и смог разгромить магов-тиранов и объединить наши земли.

     - Байки для детей, - хмыкнул его сосед. - Сколько после него этот меч держали в руках? И что? Никто не показал никакой 'силы света'. Обычный клинок, хоть и из странного металла. Скорее всего, просто сломанный артефакт Древних, который мы даже не знаем, как использовать.

     Чуть поодаль, рядом с молчаливой Королевой, стояли младшие дети - близнецы лет десяти.

     Принцесса Элина, которой откровенно надоело это представление, с живым, почти хищным любопытством сканировала толпу внизу. Её взгляд, ищущий хоть что-то интересное в этом сером море простолюдинов, внезапно зацепился за одну фигуру. Мальчишка. Он не смотрел на помост, как все остальные. Он смотрел по сторонам, и его взгляд был не взглядом зеваки, а взглядом охотника, оценивающего стадо. В нём было что-то дикое, первобытное. Она толкнула локтем брата.

     - Айрин, смотри. Тот, у ограждения. Он не похож на остальных.

     Её брат, Принц Айрин, послушно повернул голову. Но его голубые, не по-детски серьёзные глаза проскользнули мимо Ирвуда. Его внимание привлекло другое. Рядом с диким мальчишкой, пытаясь спрятаться за его спиной, стояла девочка. Маленькая, почти невидимая. Он видел, как она дрожит, как её огромные глаза полны страха. Он видел её отчаянное желание исчезнуть. И в этот миг, на одно короткое, звенящее мгновение, их взгляды встретились через всю площадь. Она не заметила его. Но он увидел её. И что-то в её тихом, затаённом горе отозвалось в его собственной душе.

     Каэлан нашёл для них место у самого ограждения, откуда было хорошо видно происходящее. - Стойте здесь. И не двигайтесь, - бросил он, и его голос, лишённый всяких эмоций, был твёрдым приказом. - Ясно? Не дожидаясь ответа, он развернулся и, расталкивая толпу своей широкоплечей фигурой, направился в сторону отдельного, огороженного, открытого шатра, над которым развевался флаг турнира. Место для участников.

     Вайрэк стоял в толпе, и каждый знакомый герб на плащах аристократов, каждый цвет Великого Дома был как удар ножом по старой ране. Он видел роскошные кареты, смеющихся леди в мехах, надменных лордов. Это был его мир, который у него отняли. Его взгляд нашёл в толпе знакомый герб - Каменного Медведя на сером поле. Он увидел лорда Крэйна, окружённого свитой. Ненависть, до этого бывшая холодным расчётом, вспыхнула с новой, обжигающей силой.

     Ирвуд видел другое. Он видел силу. Богато украшенное оружие на поясах гвардейцев. Магические амулеты на шеях, которые продают в лавках за целое состояние. Тяжёлые кошели на поясах купцов. Для него это был не праздник. Это была карта сокровищ. Карта мира, который он собирается завоевать.

     Лэя была не просто оглушена рёвом толпы - она тонула. Что-то было не так. В прошлый раз, когда они выбирались в город, шум был просто шумом. Сегодня же он был... живым. Липким. Он проникал под кожу, в самую душу, и это было невыносимо. Она чувствовала не только запахи и крики. Она чувствовала жадность торговца, который только что обсчитал покупателя; липкую, сальную похоть пьяного солдата, провожавшего взглядом служанку; острую, колючую зависть бедняка, смотревшего на роскошный наряд аристократа. Эти чужие, уродливые чувства волнами бились о её сознание, вызывая тошноту и головокружение. Она не понимала, что происходит, почему её голова раскалывается от этой беззвучной какофонии. Инстинктивно она вцепилась в рукав Вайрэка, пытаясь укрыться за ним, как за щитом. И именно в этот момент, сквозь этот ядовитый туман, она заметила его. Каэлана. Он игнорировал бои, толпу, праздник. Время от времени он бросал короткие, изучающие взгляды не на арену, а прямо на неё. Это был не враждебный взгляд, а холодный, профессиональный интерес, как у учёного, наблюдающего за редким насекомым. И от этого становилось ещё страшнее.

     Рёв толпы, до этого бывший бесформенным, хаотичным гулом, внезапно обрёл фокус и стих, когда помост вышел Королевский Глашатай. Его голос, усиленный простой магией, прорезал напряжённую тишину, как удар молота о наковальню.

     - Именем Его Величества, Короля Теродрина Третьего! - пророкотал он, и его слова эхом отразились от стен домов. - Великий Турнир Магов в честь Дня Основания объявляется открытым!

     Толпа взорвалась новым, оглушительным рёвом. Но Глашатай поднял руку, призывая к тишине.

     - А теперь - приз! Дар, достойный сильнейшего воина! Сокровище, выкованное в самом сердце горы!

     Двое гвардейцев в сияющих доспехах вынесли на помост длинный, обитый тёмно-синим бархатом ларец. Они установили его на специальный постамент и, повинуясь знаку Глашатая, одновременно откинули крышку.

     На мгновение площадь ослепла.

     Даже под серым небом Ауриса клинок, лежавший на бархате, взорвался тысячей ярких, режущих глаз огней. Это была 'Зеркальная Грань'.

     Толпа ахнула, и этот коллективный, благоговейный вздох, казалось, высосал весь воздух с площади. Даже Ирвуд, привыкший к блеску краденого серебра, замер, и его светло-карие глаза расширились. Он на миг забыл о цене клинка, видя лишь его смертоносное совершенство. Это было не просто оружие. Это было произведение искусства, рождённое в огне и магии. Сердцевина его лезвия была выкована из легендарного гномьего Корунда - чёрного, как застывшая полночь, металла, который, по слухам, становился лишь прочнее с каждым принятым ударом. Но сами лезвия, отточенные до немыслимой, почти невидимой остроты, были сделаны из Аргента - Зеркальной стали, чей серебристый блеск, казалось, не отражал, а испускал свет, способный, как гласили легенды, рассеивать любую магию. В его массивный, идеально сбалансированный эфес были встроены два крупных, безупречно огранённых катализатора, которые даже в разряженном состоянии горели глубоким, чистым лазурным светом.

     Вайрэк смотрел на клинок, и его сердце сжалось от острой, режущей боли воспоминаний. Он вспомнил, как отец, вернувшись из поездки в Вердастил, с восхищением рассказывал ему о гномьих кузнецах, способных вплетать магию в металл, как шёлковую нить в ткань. Это было наследие, которого его лишили.

     - Смотри... - прошептал кто-то в толпе, и шёпот волной понёсся по рядам. - Даже северянин здесь. Видишь, у арены? Тот, что с седой прядью. Чтобы такой, как он, пришел драться на потеху толпе... этот клинок, должно быть, стоит целого королевства.

     Лэя, оглушённая рёвом толпы и блеском клинка, лишь сильнее вцепилась в рукав Вайрэка, ища в этом простом прикосновении спасение от этого пугающего, жестокого великолепия.

     Глашатай, насладившись произведённым эффектом, снова возвысил голос.

     - Да начнутся бои!

     Отборочные раунды были короткими и жестокими. Это была не битва равных, а показательная порка, демонстрация пропасти между настоящей силой и тщеславной самонадеянностью. На арену выходили маги из малых королевств, самоуверенные наёмники и молодые аристократы, жаждущие славы. И один за другим они покидали её - униженные, обезоруженные, а иногда и на носилках. Их слабая, академическая магия разбивалась о непробиваемые щиты, их неуклюжие выпады тонули в быстрых, смертоносных контрударах. Рёв толпы превратился в довольное, кровожадное улюлюканье.

     Не прошло и одного витка, как всё было кончено. Песок на арене был взрыт, кое-где темнея от пролитой крови, а воздух был плотным от запаха озона и пота.

     - Отборочные бои завершены! - снова проревел Глашатай. - Восемь сильнейших бойцов определены! После короткого перерыва мы объявим пары для четвертьфиналов!

     Короткий перерыв, отведённый бойцам, для толпы пролетел как одно мгновение. Рёв не стихал, а лишь набирал силу, превращаясь в густой, почти осязаемый гул предвкушения. Для Лэи этот шум был уже не просто пыткой - он становился физическим давлением, которое, казалось, вот-вот раздавит её. С каждым мгновением ей становилось всё хуже. Тошнота подступила к горлу, а мир перед глазами начал плыть, теряя очертания в серой, дрожащей дымке. Она стояла, вцепившись в рукав Вайрэка, и её маленькое тело сотрясала мелкая, неконтролируемая дрожь.

     Ирвуд и Вайрэк, поглощённые собственными мыслями, не замечали её состояния. Но его заметил другой. Каэлан, который, казалось, должен был готовиться к предстоящим боям, отделился от группы участников и направился прямо к ним. Мальчики инстинктивно напряглись, ожидая очередного приказа или упрёка. Но он прошёл мимо них и остановился перед Лэей.

     Он присел на корточки, чтобы их лица оказались на одном уровне. Его взгляд был не добрым, а холодным и аналитическим, как у целителя, изучающего симптом.

     - Ты слышишь слишком много, - сказал он тихо, но его голос легко прорезал шум толпы. - Это шум. Он тебя сломает. Поставь стену. Не каменную. Мысленную. Выбери один звук - голос глашатая, скрип флага на ветру. Сделай его якорем. Всё остальное - за стеной. Попробуй.

     Лэя, ошеломлённая, подняла на него свои огромные, полные страдания глаза. Она не понимала, откуда он знает. Но в его голосе была такая спокойная, профессиональная уверенность, что она инстинктивно подчинилась. Она зажмурилась и сосредоточилась, вцепившись в звук далёкого колокола, отбивавшего виток. И чудо произошло. Оглушительный рёв тысяч чужих эмоций не исчез, но отступил, превратившись в глухой, далёкий гул, как шум моря за толстой стеной. Дрожь в её теле утихла.

     Она открыла глаза. Каэлан, увидев, что его совет сработал, коротко, почти незаметно кивнул, словно ставя галочку в мысленном отчёте, и, не говоря больше ни слова, поднялся и пошёл обратно к арене. Ирвуд и Вайрэк переглянулись, их лица были полны недоумения и смутной тревоги. Этот человек видел и знал гораздо больше, чем они могли себе представить.

     Их размышления были прерваны. С главной дозорной башни раздался короткий, пронзительный сигнал трубы, возвещающий о начале следующего этапа турнира. Глашатай снова вышел на помост, и его голос, усиленный магией, прорезал напряжённую тишину.

     - Да начнётся битва сильнейших! Четвертьфиналы! На арену приглашаются: лорд Виларио Крэйн и лорд Эйнар Далариан!

     Вайрэк замер. Эйнар Далариан. Глава того самого бедного, но гордого рода, его единственных кровных родственников, которые пытались получить над ним опеку. Тех, кого Крэйн публично унизил в Совете. Это был не просто поединок. Это было продолжение войны.

     Крэйн вышел на арену с тяжёлой, медвежьей грацией. Он не нёс меча, всем своим видом показывая презрение к противнику. Его оружием была сама земля под ногами. Эйнар, худой и жилистый, сжимал в руке простой, но добротный клинок, его лицо было бледным, но решительным.

     Бой был коротким, но яростным. Эйнар, понимая, что в чистой силе ему не сравниться с Крэйном, сделал ставку на скорость и хитрость. Он ринулся вперёд, и его клинок, окутанный едва заметным голубоватым сиянием, стал быстрее, оставляя в воздухе размытые следы. Одновременно он выбросил руку вперёд, и короткий магический 'Толчок' ударил Виларио в грудь, заставив того на мгновение пошатнуться. Эйнар тут же использовал эту секунду, нанося серию точных, колющих ударов, целясь в щели между доспехами. Но Крэйн лишь злобно усмехнулся. Он даже не пытался ставить блок. Он просто топнул ногой. Земля под ногами Эйнара вздыбилась, превратившись в вязкую, засасывающую трясину и лишив его подвижности. А затем Виларио атаковал сам. Его магия была грубой, прямой, лишённой всякого изящества. Он ударил по арене кулаком, и из-под песка, как клыки чудовища, выросли острые каменные шипы, заставив Эйнара отчаянно отпрыгнуть. Это было не сражение, а методичное, почти садистское избиение. В конце, когда Эйнар, измотанный и раненый, упал на одно колено, Крэйн, не торопясь, подошёл и заключил его в каменные тиски, которые медленно начали сжиматься.

     - Сдаюсь! - прохрипел Эйнар.

     Крэйн с презрительной усмешкой разжал тиски. Толпа взревела, упиваясь этой демонстрацией безжалостной мощи. Вайрэк смотрел на это, и его ненависть была холодной и ясной, как зимняя ночь. Он видел не просто победу. Он видел публичное унижение своего последнего союзника, своей последней надежды.

     Второй бой был столкновением блеска и ярости. На арену вышел Наследный Принц Кирриан. Против него - воин из Вердастила, коренастый гном в тяжёлых латах из тёмного металла, испещрённых светящимися рунами. В его руках был огромный одноручный топор, лезвие которого, казалось, было выковано из чистого обсидиана.

     Это был спектакль, а не бой. Принц Кирриан, презрительно усмехнувшись, взмахнул рукой. Перед ним возник не один щит, а каскад из нескольких полупрозрачных, дрожащих барьеров из белого пламени, которые вращались в воздухе, как гигантские, сияющие линзы. Гном, презрительно хмыкнув в бороду, не стал тратить время на магию. Он просто ринулся вперёд, как живой таран. Его огромный топор, покрытый светящимися рунами, описал дугу и с оглушительным рёвом врезался в первый барьер. Тот взорвался снопом ослепительных искр. Второй барьер разлетелся на тысячи огненных осколков, третий же треснул, но устоял. Ударная волна заставила Кирриана пошатнуться, а его самоуверенная усмешка на мгновение сменилась испугом. Но он был не просто хвастуном. Он был наследником трона. Пока гном заносил топор для второго, решающего удара, Принц, придя в себя, ответил. Он щёлкнул пальцами, и воздух перед гномом исказился, издав тихий, но пронзительный диссонирующий звук, бьющий прямо по ушам и разуму. Гном на мгновение пошатнулся, его замах был сбит. Используя эту секунду замешательства, Принц обрушил на ошеломлённого противника всю мощь своего дара - не один поток, а целый веер из тонких, как иглы, струй белого пламени, которые с шипением расколяли доспех гнома в нескольких местах. Гном взревел от боли и ярости, но, будучи дезориентированным, был вынужден признать поражение. Победа далась Принцу нелегко, но выглядела невероятно эффектно. Толпа ликовала, восхищённая зрелищем. Но Ирвуд, наблюдавший за боем, лишь криво усмехнулся. 'Показуха, - подумал он. - Красиво горит, но если бы гном до него добрался с первого удара, от этого принца осталось бы только мокрое место'.

     Третий поединок заставил его податься вперёд. На арену вышел Каэлан. Против него - юный, самоуверенно ухмыляющийся гений из Академии Магии, победитель прошлого года.

     Это была битва опыта против таланта. Ученик начал с серии сложных, зрелищных заклинаний: огненные змеи, цепи молний, иллюзорные копии. Каэлан не отвечал тем же. Он просто двигался, уклоняясь и отступая, пережидая атаку за простым, но прочным магическим щитом. Он ждал. И когда ученик, потратив почти все силы на свой фейерверк, на мгновение замешкался, чтобы восстановить дыхание, Каэлан атаковал. Это был не магический удар. Одним резким, нечеловечески быстрым рывком он сократил дистанцию и нанёс короткий, точный удар эфесом меча по запястью противника. Раздался сухой хруст. Юноша взвыл от боли, выронив свой изукрашенный посох. Каэлан приставил клинок к его горлу. Победа. Быстрая, эффективная, без единого лишнего движения.

      'Вот оно, - с холодным восхищением подумал Ирвуд. - Он не играет. Он убивает. Этому нужно научиться'.

     Последний бой был столкновением двух стихий - хитрости и первобытной мощи. Изящный, гибкий воин из Сайлины по имени Кайвен в лёгких доспехах из чешуи Глубинного Змея против молчаливого, неподвижного северянина по имени Йорвальд в тяжёлых мехах.

     Это был танец воды и льда. Кайвен не стал ждать. Он взмахнул рукой, и песок на арене на мгновение подёрнулся рябью, как поверхность воды. Из этой ряби, ревя, на северянина бросились гигантские водяные змеи - искусная, почти живая иллюзия. Но Йорвальд даже не шелохнулся. Он просто стоял, и по мере приближения, изысканные иллюзии, наткнувшись на невидимую, но осязаемую ауру ледяного холода вокруг него, начали искажаться, покрываться инеем и с тихим, хрустальным звоном рассыпаться на миллионы сверкающих осколков, так и не достигнув цели.

     Кайвен, не теряя ни мгновения, сменил тактику. Он начал двигаться, его ноги едва касались песка, и арена превратилась в его личную стихию. Он собирал влагу прямо из воздуха, превращая её в острые, как бритва, водяные клинки и метательные диски, которые со свистом летели в Йорвальда с разных сторон. Это была настоящая буря, шквал точных и смертоносных атак. Но северянин не стал создавать сложный щит. Он просто шагнул навстречу атаке. Воздух перед ним, казалось, затвердел, превратившись в стену из дрожащего, морозного марева, о которую с шипением разбивались водяные снаряды, превращаясь в пар и мелкую ледяную крошку.

     Поняв, что прямая атака бесполезна, Кайвен пошёл на последнюю хитрость. Он создал вокруг себя плотный, клубящийся туман, скрывшись из виду. А затем, из этого тумана, на Йорвальда одновременно ударили три водяных кнута, целясь в ноги, корпус и шею. Но северянин, действуя на чистом инстинкте, даже не пытался угадать. Он просто выдохнул. Изо рта его вырвалось облако густого, белого пара, которое мгновенно окутало всю арену, превращая туман Кайвена в густой, морозный иней. Водяные кнуты застыли в воздухе, превратившись в хрупкие ледяные скульптуры, и с тихим звоном рассыпались в пыль. Кайвен, ослеплённый и дезориентированный в собственном, теперь ледяном, тумане, на мгновение замер. Этого было достаточно. Йорвальд бесшумно оказался рядом и приставил к его горлу кинжал, лезвие которого, казалось, было сделано из чистого, нетающего льда.

     - Четвертьфиналы завершены! - проревел Глашатай. - В полуфинал выходят: лорд Виларио Крэйн, Наследный Принц Кирриан, Последователь Каэлан Кестрал из Ордена 'Око Света' и Йорвальд из далёкого Айдриса!

     Рёв толпы, жаждавшей крови и зрелищ, достиг своего пика, когда Глашатай объявил первую пару полуфиналистов. На арену, с двух противоположных концов, вышли две фигуры, два хищника, каждый из которых был воплощением силы, но силы разной. Лорд Виларио Крэйн, казалось, впитал в себя всю тяжесть и ярость земли, его движения были медленными, но неотвратимыми, как движение медведя. В его руке был не меч, а массивный боевой молот, чьё навершие из чёрного камня, казалось, поглощало свет. Последователь Каэлан, напротив, двигался легко и бесшумно, его тело было не скалой, а клинком - тонким, гибким и смертельно опасным.

     Ирвуд, стоявший у самого ограждения, снова подался вперёд, его взгляд был прикован к арене. Для него это был не поединок. Это был урок.

     Бой начался без разведки, как столкновение двух лавин. Крэйн, издав глухой, яростный рык, тут же перешёл в атаку. Он ударил молотом по земле, и из-под песка, как клыки чудовища, вырвались острые каменные шипы, устремляясь к Каэлану. Но это была лишь прелюдия. Не дожидаясь, пока шипы достигнут цели, Крэйн сам ринулся вперёд, и его массивная фигура неслась по арене с неестественной, пугающей скоростью, его молот был занесён для сокрушительного удара.

     Но Каэлан был готов. Он не стал ставить большой магический щит. Одним плавным, почти танцующим движением он ушёл с линии атаки шипов, одновременно выставляя свой короткий меч и встречая удар молота не лезвием, а сложным, скользящим блоком, который отвёл страшный удар в сторону. В тот же миг его свободная рука вспыхнула, и короткий, ослепляющий импульс света ударил Крэйну в глаза.

     Это была битва грубой силы против отточенной тактики. Крэйн ревел, обрушивая на Каэлана град ударов - и физических, и магических. Каждое его движение было направлено на то, чтобы сломать, сокрушить, продавить. Каэлан же не атаковал в ответ. Он двигался, парировал, ставил небольшие, точечные щиты, гася самые опасные заклинания, и отвечал короткими, быстрыми контратаками - то вспышкой, то магическим 'Толчком', который сбивал Крэйна с равновесия, то точным уколом меча, который со скрежетом скользил по тяжёлой броне.

     Развязка наступила внезапно. Крэйн, взбешённый неуловимостью противника, решился на финальный, сокрушительный удар. Он поднял обе руки, и вся арена, казалось, содрогнулась. Земля под ногами Каэлана раскололась, и из разлома вырвались две гигантские каменные руки, которые с оглушительным рёвом попытались схватить его и раздавить.

     Но Каэлана там уже не было.

     В тот самый миг, когда Крэйн вложил всю свою силу в это заклинание, оставив себя беззащитным, Каэлан атаковал. Он не стал бить издалека. Одним резким, нечеловечески быстрым рывком он сократил дистанцию, проскользнув под смыкающимися каменными пальцами. Он оказался вплотную к Крэйну. Прежде чем тот успел среагировать, Каэлан, уперевшись ногой в его нагрудник, нанёс короткий, почти незаметный удар ладонью.

     Раздался тихий, зловещий щелчок. Лорд Крэйн замер. Его глаза расширились от недоумения, а затем - от боли. Его массивный стальной нагрудник, выкованный лучшими мастерами, начал раскаляться, мгновенно приобретая вишнёво-красный оттенок. Раздалось шипение, и по арене поплыл тошнотворный запах палёной кожи.

     - Сдаюсь! - взревел Крэйн, и его голос был полон не только боли, но и унижения.

     Каэлан, не меняя выражения лица, отступил.

      'Вот оно, - с холодным восхищением подумал Ирвуд, прокручивая в голове этот молниеносный манёвр. - Он не стал бить по броне. Он превратил саму броню во врага. Не сила. Тактика'.

     Вайрэк смотрел на поверженного врага, и в его душе не было ни радости, ни триумфа. Только холодная, звенящая пустота. Он увидел не просто победу. Он увидел, насколько он сам ещё слаб и далёк от своей цели.

     Второй полуфинал был столкновением двух стихий - огня и льда, порядка и хаоса. Наследный Принц Кирриан вышел на арену с той же надменной, скучающей усмешкой. Он небрежно покрутил в руке 'Светоносец', и его лезвие, поймав лучи солнца, ослепительно блеснуло. Против него, молчаливый и неподвижный, как скала, стоял северянин Йорвальд.

     Бой начался с яростного столкновения стихий. Принц Кирриан, наученный горьким опытом гнома, не стал экономить силы. Он взмахнул 'Светоносцем', и арена превратилась в ад. Стена ослепительно-белого пламени взметнулась, отрезая северянину путь к отступлению, а из неё, как живые змеи, вырвались огненные кнуты, хлещущие по песку и заставляя его плавиться. Но Йорвальд не отступил. Из его горла вырвался не крик, а глухой, гортанный рык - звук, похожий на треск ледника, и в тот же миг из земли перед ним, отзываясь на этот первобытный зов, выросла стена из синего, почти прозрачного льда, которая с шипением приняла на себя удар.

     Огонь и лёд сошлись с оглушительным рёвом. Арена на мгновение скрылась в густом, клубящемся облаке пара. Кирриан, уверенный в своём превосходстве, решил покончить с этим. Он щёлкнул пальцами, и воздух исказился, издав тот самый тихий, пронзительный диссонирующий звук, бьющий прямо по разуму, который так легко сломил гнома. Но Йорвальд даже не пошатнулся. Его воля, выкованная поколениями выживания в диких, пропитанных магией землях Севера, была подобна леднику - холодной, монолитной и непробиваемой. Ментальная атака просто разбилась о неё, как волна о скалу.

     Принц отшатнулся, его лицо исказилось от недоумения и страха. Он снова влил потоки огня в белую мглу, ожидая, что его противник вот-вот сварится заживо. Но из пара, со злым, режущим уши свистом, вырвался целый рой острых, как иглы, ледяных сосулек, которые Йорвальд инстинктивно соткал из влаги, рождённой огнём Принца. Кирриан вскрикнул, отчаянно отбиваясь мечом. В следующий миг из парового облака, но совсем не там, где он ожидал, бесшумно выскользнула тень. Йорвальд. Песок под ногами Кирриана мгновенно превратился в скользкий, предательский лёд. Принц на долю секунды потерял равновесие. Этого было достаточно.

     Северянин был рядом. Он не стал бить. Одним резким, почти небрежным движением Йорвальд схватил его за плечо. Принц почувствовал не удар, а волну неестественного, проникающего в самые кости холода. Раздался тихий, сухой треск, и рука Принца, державшая меч, от плеча до кончиков пальцев, мгновенно покрылась толстым слоем белого, колючего инея.

     Кирриан взвыл от боли и шока, его онемевшие пальцы разжались. Легендарный 'Светоносец', меч, которым его великий предок выковал королевство, с глухим, жалким стуком упал на расплавленный песок. Йорвальд, не обращая внимания на его крики, приставил к его горлу свой ледяной кинжал.

     Тишина, наступившая на площади, была оглушительной. Толпа, ещё секунду назад ревевшая от восторга, замерла в шоке. Король Теродрин вскочил со своего кресла, его лицо было белым, как мел. Принц Кирриан, Наследник трона, гордость Альтэрии, стоял на коленях, обезоруженный и униженный, перед дикарём с Севера.

     Тишина, наступившая после унижения Принца, была тяжёлой и вязкой. Толпа, ещё недавно ревевшая от восторга, теперь молчала, не зная, как реагировать. Глашатай, откашлявшись, поспешил объявить финал, и его голос прозвучал на удивление неуверенно. На арену, залитую холодным светом клонившегося к закату солнца, вышли двое. Последователь Каэлан, чьё лицо было непроницаемой маской, и северянин Йорвальд, неподвижный, как скала. Оба были измотаны, но их глаза горели холодным огнём.

     Ирвуд, в очередной раз подался вперёд. Это был не просто бой. Это был финальный урок.

     Поединок начался не со взрыва магии, а с тишины. Они медленно кружили по арене, два хищника, изучающие друг друга. Каэлан двигался легко, его тело было расслаблено, но готово к мгновенному броску. Йорвальд же, казалось, вообще не двигался - он просто перемещался в пространстве, его ноги в тяжёлых сапогах не оставляли на песке следов.

     Первым атаковал Каэлан. Он шагнул вперёд, и его левая рука вспыхнула ослепительным импульсом света - 'Вспышка', призванная ослепить и дезориентировать. В тот же миг он ринулся вперёд, его короткий меч метнулся, целясь не в горло, а в незащищённое бедро северянина. Но Йорвальд не закрыл глаза. Он лишь слегка прищурился, и его воля, твёрдая, как вечная мерзлота, просто проигнорировала магический свет. Он шагнул назад, и клинок со свистом рассёк воздух, а его собственная рука выбросила навстречу короткий, яростный поток ледяного воздуха, заставив Каэлана отшатнуться.

     Это была битва отточенной тактики против первобытного инстинкта. Йорвальд, издав короткий, гортанный рык, перешёл в наступление. Он не плёл заклинаний - он становился ими. Воздух вокруг него загустел, закручиваясь в миниатюрную ледяную бурю, из которой с воем вырывались острые, как стекло, осколки льда. Они не летели по прямой траектории - они роились, как злые насекомые, атакуя Каэлана со всех сторон.

     Каэлан танцевал. Перед ним, один за другим, вспыхивали и гасли небольшие, но невероятно прочные магические барьеры. Каждый из них принимал на себя рой осколков и с хрустальным звоном рассыпался, но за ним тут же возникал новый, давая Каэлану драгоценные доли секунды для манёвра. Он не тратил лишней энергии, его защита была экономной и смертельно эффективной.

     Ярость северянина нарастала. Он издал короткий, гортанный рык, и из песка вырвался неровный частокол ледяных шипов. Каэлан, уйдя от них кувырком, в полёте метнул два ножа. Один Йорвальд отбил ледяным наручем, который вырос прямо на его руке, второй оставил на его плече длинный, кровоточащий порез.

     Боль, казалось, лишь подстегнула его. Из горла Йорвальда вырвался глухой, гортанный рёв, и арену накрыла волна дикого, неконтролируемого холода. Песок под ногами Каэлана начал покрываться инеем, а воздух стал густым и колючим. Один из ледяных снарядов, промахнувшись, ударил в ограждение арены с такой силой, что толстые дубовые брёвна треснули, осыпав первых зрителей ледяной крошкой.

     На королевской трибуне несколько придворных магов вскочили на ноги. Поняв, что обычные чары не сдержат эту стихию, они, переглянувшись, одновременно ударили посохами о землю. Вокруг арены вспыхнул и вырос высокий, прозрачный золотой купол, отрезая бойцов от остального мира.

     Внутри этого купола бой достиг своего апогея. Каэлан понял, что времени на хитрость больше нет. Он пошёл ва-банк. Уклоняясь от очередного ледяного потока, он бросился вперёд. Его кинжал вспыхнул магией 'Ожога', превратившись в раскалённый добела клинок, и он вонзил его северянину в бок, в щель между меховой курткой и кожаным поясом.

     Йорвальд взревел - от боли и ярости. Он не отступил. Он схватил Каэлана за руку, державшую кинжал, и тот почувствовал, как его кости начинает сковывать лёд. Но Каэлан был готов. Он не стал вырываться. Он отпустил кинжал, оставив его в ране, и, используя руку северянина как точку опоры, нанёс короткий, почти незаметный ментальный удар - 'Тревогу'.

     На долю секунды концентрация Йорвальда дрогнула. Этого было достаточно. Каэлан вырвался, отступая на несколько шагов, его короткий меч был готов к защите. Но Йорвальд не упал. Он посмотрел на раскалённый кинжал в своём боку с диким, почти безумным любопытством. Затем, не обращая внимания на боль, он просто выдернул его и отбросил в сторону. Из его горла вырвался не крик, а вой. Вой зимней бури. Волна чистого, концентрированного холода ударила изнутри золотого купола, заставив его задрожать и покрыться сетью тонких трещин.

     Каэлан, застигнутый враплох этой первобытной яростью, оказался беззащитен. Йорвальд был уже рядом. Он не стал бить. Он просто положил свою тяжёлую ладонь ему на грудь. Каэлан замер. Он почувствовал, как ледяной холод проникает сквозь его кожаный гамбезон, сковывая мышцы, замораживая кровь. Он попытался поднять меч, но рука не слушалась.

     - Я сдаюсь, - прохрипел он, и его дыхание вырвалось изо рта облачком белого пара.

     Йорвальд убрал руку. Золотой купол, окружавший арену, с тихим шипением растворился в воздухе. На площади воцарилась оглушительная, недоумённая тишина. Глашатай, на мгновение растерявшись, откашлялся и, стараясь придать голосу торжественности, проревел:

     - Победитель Великого Турнира Магов... Йорвальд из Айдриса!

     Король Теродрин, чьё лицо было бледным от ярости и унижения после поражения сына, лишь скрипнул зубами, но кивнул гвардейцам. Традиция была превыше всего. Двое стражников спустились с помоста, торжественно неся ларец с 'Зеркальной Гранью'. Они вошли на арену и с благоговением положили открытый ларец на песок перед северянином.

     Йорвальд, не говоря ни слова, наклонился и взял клинок. Он не стал им любоваться. Он просто взвесил его в руке, как плотник взвешивает хороший топор, и, удовлетворённо кивнув, засунул за пояс. Толпа молчала, потрясённая. Победил не воин Альтэрии, не представитель Ордена, а дикарь с Севера.

     Обратный путь в приют был тихим. Затихающий шум праздника, крики пьяных гуляк, далёкие звуки музыки - всё это казалось далёким, нереальным фоном для той бури, что бушевала в душах детей. Они шли в молчании, погружённые каждый в свои мысли.

     Ирвуд прокручивал в голове бои, снова и снова, как игрок, изучающий проигранную партию. Он видел не просто победы и поражения. Он видел путь.

      'Каэлан проиграл, - думал он. - Но он показал мне, как надо. Контроль. Тактика. Дисциплина. Он превращает ярость в оружие. А этот... северянин... он показал мне, каким должно быть это оружие. Он не использует магию. Он и есть магия. Он не думает, он действует. Он - сама стихия. Я научусь и тому, и другому. Я возьму дисциплину Каэлана и вложу в неё ярость Йорвальда. И тогда меня не остановит никто'.

     Вайрэк тоже молчал. Он видел, как его могущественный враг, лорд Крэйн, был унижен. Он видел, как Наследный Принц, символ незыблемой власти, был повержен. Но вместо триумфа он чувствовал лишь холодный, звенящий ужас. Его детские планы мести, его наивная вера в то, что достаточно стать немного сильнее, чтобы победить, рассыпались в прах. Он увидел истинный масштаб горы, на которую ему предстояло взобраться.

      'Северянин... он не действовал по правилам. Он был самой силой. Не той, что в книгах, а той, что ломает'.

     В памяти всплыли грубые, презрительные слова Ирвуда, брошенные так давно, что казалось, в другой жизни: 'Твоя честь здесь стоит меньше, чем корка хлеба'. И впервые он понял, что дикарь был прав.

      'Справедливость - это иллюзия, которую придумали победители, чтобы проигравшие не бунтовали. Есть только одно правило. Вот он, закон сильных: если ты силён, ты получаешь то, что желаешь. Если слаб - у тебя отбирают всё'.

     И эта мысль, холодная и острая, продолжилась, развиваясь в его сознании с безупречной, ледяной логикой:

      'Этот мир устроен неправильно. Система, которая позволяет таким, как Крэйн, предавать свой долг, а таким ничтожествам, как Феодор и его псы, топтать наследников Великих Домов, прогнила. Хорошо. Я буду играть по их правилам. Пока что. Но однажды, я получу силу. Настоящую. И тогда я всё исправлю. Я построю новый порядок, где такие, как Крэйн, будут платить за предательство, а такие, как Феодор, будут корчиться в тех же карцерах, в которые они бросают других. И неважно, какими методами я этого добьюсь'.

     Вайрэк шёл по тёмным улицам, и его взгляд становился другим. Более тёмным. Более холодным. Он знал, рано или поздно он вернётся туда, за стену. Но вернётся не мстить. А исправлять.

     Лэя шла между ними, маленькая серая тень, и её пальцы до боли в костяшках сжимали рукав Вайрэка. Она не думала о силе или справедливости. Она видела их глаза. И ей было тревожно.

      'Они говорят о силе. Об уроках. Но я видела их лица, когда они смотрели на арену. В глазах Ирвуда - холодный лёд. В глазах Вайрэка - тёмный, пустой колодец. Они опять становятся другими. Жёсткими. Опасными. Я видела, как дерутся там, на арене. И я видела, как Каэлан подошёл ко мне. Он не был злым. Он просто... помог. Он увидел, что мне плохо, и помог. Мальчики этого не заметили. Они видят только врагов и цели. А мир, наверное... сложнее. Он не просто чёрный и белый. И это меня пугает. Я не хочу, чтобы они превратились в таких же, как те, на арене. Чтобы их не сломали. Я должна быть рядом. Чтобы напоминать им... что они не звери'.

     В своей аскетичной и функциональной комнате Последователь Каэлан Кестрал сидел за простым деревянным столом. Скрип его пера по плотному пергаменту был единственным звуком, нарушавшим мёртвую тишину. Перед ним лежала объёмная стопка листов - его официальный, подробный отчёт о проведённом 'Отборе' и всех последующих событиях в Особом крыле для архива Ордена. Закончив, Каэлан свернул отчёт в тугой свиток и скрепил печатью с символом 'Ока Света'. Затем достал другой, меньший клочок пергамента, и вывел на нём несколько строк сложным шифром. Этот свиток он запечатал каплей простого воска без оттиска.

     Он не стал ждать. Время было оговорено заранее. Взяв оба свитка, он вышел из своей комнаты и направился к главному выходу. Надзиратели дневной смены, видя его, лишь почтительно склоняли головы. За воротами приюта, на оживлённой улице, его уже ждал курьер Ордена в простом дорожном плаще. Они не обменялись ни словом. Каэлан протянул оба свитка; курьер принял их, коротко кивнув, и тут же шагнул обратно в людской поток. Каэлан так же молча вернулся в свою комнату. Он остался сидеть, глядя на закрытую дверь. Мышцы его лица были неподвижны, а взгляд, прямой и спокойный, казалось, смотрел сквозь дубовую доску.

     В то же самое время в стерильной тишине кабинета Главного Смотрителя Феодора раздавался другой, куда менее уверенный голос. Смотритель Брок, переминаясь с ноги на ногу, докладывал об увиденном на турнире. Цвет до сих пор не вернулся к его лицу, а на лбу выступила испарина.

     - ...он одолел лорда Крэйна, господин. Легко. Превратил его доспех в печь одним касанием. А потом бился с северянином... там такое началось... эти их колдовские штуки... - Брок нервно сглотнул. - Последователь проиграл, но держался достойно. Он очень силён. И хитёр.

     Феодор молча слушал, сложив тонкие пальцы домиком. Его блёклые глаза не выражали ничего.

     - Это всё неважно, Брок, - наконец произнёс он своим сухим, шелестящим голосом. - Сила - это предсказуемо. Меня интересует другое. Дети. Как он вёл себя с ними?

     Брок нахмурился, вспоминая.

     - Он держал их строго. Одного мальчишку, того, что с ледяным даром, прихватил за воровство. Жёстко, но без рукоприкладства. А вот с девчонкой... - смотритель запнулся. - Она выглядела больной от шума. Он подошёл к ней. Что-то сказал ей на ухо, и ей полегчало. Словно он... успокоил её.

     В мёртвых глазах Феодора мелькнул холодный огонёк. 'Вот оно, - пронеслась в его голове мысль. - Он не просто тренирует их силу. Он завоёвывает их доверие. Приручает. Превращает мои активы в своих личных псов. Этот щенок из Ордена решил, что может забрать то, что принадлежит Короне и... мне'.

     - Можешь идти, - бросил он, не глядя на надзирателя.

     Когда за Броком закрылась дверь, Феодор остался сидеть в тишине. Ни один мускул не дрогнул на его лице, тонкие губы были плотно сжаты, а взгляд блёклых глаз устремлён в пустоту. Но решение уже созрело. Пора было напомнить и Последователю, и его подопечным, кто здесь настоящий хозяин.

     Прошло несколько седмиц. Период 'Жаркого Полдня' вошёл в свою самую знойную, ленивую фазу. День клонился к вечеру. В лаборатории Особого крыла царила сосредоточенная, почти медитативная тишина, наполненная запахами сушёных трав, толчёных минералов и едва уловимым, стерильным ароматом озона. Вайрэк стоял у своего рабочего стола, и его движения были лишены прежней ученической робости. Он не просто следовал рецепту. Он священнодействовал. Его пальцы, тонкие и уверенные, отмеряли порошки с аптекарской точностью, он добавлял реагенты в реторту не по инструкции, а по наитию, интуитивно чувствуя, когда смесь готова принять следующий компонент. Наставник Линус, стоявший поодаль, молча наблюдал за ним с неохотным, но явным профессиональным уважением.

     Но мысли Вайрэка были далеко от колб и горелок. Турнир на площади стал для него уроком, жестоким и отрезвляющим.

      'Грубая сила, как у лорда Крэйна, уязвима для тактики, - проносилось в его голове, пока он осторожно переливал дымящуюся жидкость в другую колбу. - Но даже тактика, как у Каэлана, бессильна перед чистой стихией, как тот северянин. Они все сражаются с симптомами. А истинная битва - глубже. Этот мир - больное тело. Такие, как Крэйн и Феодор, - не сама болезнь, а лишь её гнойники. Алхимия учит разделять чистое и отравленное. Чтобы излечить этот больной мир, нужно стать его самым искусным лекарем... Но как создать совершенное лекарство, не изучив досконально все его яды? Этот мир жесток. Чтобы защитить то немногое, что у меня осталось, я должен знать оружие своих врагов лучше, чем они сами. Я должен понять их тьму, чтобы моя собственная сила стала острее'.

     А ночью, когда Особое крыло погружалось в сон, для Ирвуда начиналась его работа. Холодный, гулкий тренировочный зал, пахнущий потом и озоном, становился его личной камерой пыток. После инцидента с кошельком Каэлан больше не тратил время на спарринги. Его тренировки превратились в методичное, изматывающее испытание на выносливость и контроль.

     - Ещё раз, - раздался его спокойный, безжалостный голос из тени.

     Ирвуд стоял в центре зала. Его руки, вытянутые перед собой, дрожали от чудовищного напряжения. Между кончиками его указательных пальцев висела тонкая, едва видимая нить из чистого льда. Она то и дело истончалась, грозя порваться от малейшей потери концентрации, и ему приходилось снова и снова, до боли в висках, фокусировать свою волю, чтобы восстановить её. Он стоял так уже второй виток.

      'Северянин - это буря, - думал он, чувствуя, как по виску стекает капля пота. - Каэлан - это клинок. Бурю можно переждать, от неё можно укрыться. Но клинок находит щель в любой броне. Этот человек... он выбивает из меня уличную грязь, чтобы сделать меня таким же, как он. Хорошо. Я возьму его контроль, но наполню его своей яростью. Я стану не просто бурей. Я стану ледяным штормом, направляемым остриём клинка'.

     Ледяная нить с тихим, хрустальным звоном порвалась.

     - Снова, - без всякого выражения сказал Каэлан. - Пока не научишься.

     Капля пота сорвалась с кончика носа Наставника Линуса и испарилась, не долетев до пожелтевших страниц фолианта. Период 'Жаркого Полдня' вошёл в свою самую удушающую фазу. Воздух в Особом крыле стал плотным, зыбким, а тишина - вязкой, нарушаемой лишь ленивым жужжанием мухи да скрипом пера. Дни тянулись, как расплавленная смола, но для троих воспитанников они были натянуты до предела.

     Каждый урок алхимии Вайрэк превращал в спектакль. Он больше не просил книг. Вместо этого он ловил каждое слово Линуса, чуть наклонив голову, и в самый подходящий момент задавал вопрос.

     - Наставник, а правда ли, что яд болотной гидры, о котором мы читали, можно нейтрализовать только компонентом со схожей жизненной сигнатурой? - в его голосе звенела неподдельная жажда знаний.

     Тусклые глаза старого алхимика на мгновение вспыхнули. Он смерил Вайрэка взглядом, в котором проступило уважение.

     - Правда, мальчик. Удивительно, что ты нашёл эту запись. Это высшая алхимия... опасная, но элегантная. Пойдём, я покажу.

     Линус кряхтя поднялся и подошёл к высокому, запертому шкафу. Ключ в замке скрипнул оглушительно. В руках наставника очутился толстый фолиант в переплёте из тёмной кожи.

     - Вот, смотри, - он открыл книгу на изображении многоголового чудовища. - 'Трактат о ядах и противоядиях'. Видишь эту руну? Она описывает не состав, а структуру жизненной силы...

     Вайрэк кивал, хмурил брови, изображая глубокую задумчивость. Но пока старик увлечённо чертил пальцем по пергаменту, его собственный взгляд скользил по соседним страницам. 'Отвар Ведьминого корня. Симптомы: паралич, начиная с конечностей, полная остановка дыхания в течение часа. Противоядие: вытяжка из секрета Топь-Глота'. Он запоминал. Слово за словом. Руна за руной. Доверие старика было лучшим из всех ключей.

     А по ночам в холодном, гулком тренировочном зале Особого крыла капли пота стекали уже по лицу Ирвуда. Снова и снова. Десятки раз ледяная нить, сотканная из капель влаги, рвалась с тихим звоном, не продержавшись и секунды. Его воля истончилась почти до предела.

     - Соберись! - рявкнул Каэлан.

     Ирвуд вздрогнул, но не отвёл взгляда от дрожащей в воздухе, едва видимой ледяной ниточки между пальцами. Она держалась. Секунду. Две. Ирвуд вложил в неё всё, что осталось. В этот момент Каэлан без предупреждения атаковал.

     Инстинкт сработал быстрее мысли. Ирвуд качнулся в сторону, не разрывая связи с нитью, и его дар отозвался на всплеск ярости. Ледяная струна мгновенно затвердела, превратившись в острый, как игла, шип, и со злым свистом метнулась к Каэлану. Тот легко уклонился, но Ирвуд, не теряя контроля, силой воли заставил иглу развернуться в воздухе. Каэлану пришлось выставить перед собой мерцающий барьер. Хрустальный звон. Он обернулся, и на его лице впервые мелькнуло удовлетворение.

     Лэя сидела на своей кровати, скрестив ноги, когда на подоконник с улицы бесшумно прыгнула Ночка. Девочка закрыла глаза, сделала глубокий вдох и потянулась к кошке невидимым мостом своей воли. Мир качнулся и рассыпался.

     Привычные ощущения - холод камня под ногами, запах пыли - исчезли. Их сменили шершавость нагретого солнцем камня под лапами, полуденный зной на шерсти и едва уловимый запах пыли от дороги. Двор приюта, залитый ярким светом, жил своей обычной жизнью. Направив взгляд кошки на главные ворота, Лэя выискивала что-нибудь необычное в привычной суете. И тут она увидела. Ворота отворились, пропуская Каэлана. Почти сразу же из толпы горожан вынырнул неприметный человек в дорожном плаще. Не говоря ни слова, он передал Последователю маленький, запечатанный сургучом свиток, и так же быстро растворился в людском потоке.

     Когда Лэя разорвала связь, комната на миг поплыла перед глазами. Голова гудела от напряжения, но она уже знала, что принесёт друзьям на чердак. Эта новость добавляла в их и без того шаткое положение ещё один осколок льда.

     Удушающая жара наконец спала, уступив место прохладным и ясным ночам периода 'Звездопад'. Их тайная рутина была отточена до совершенства. В своей комнате Лэя, глядя на проходящего по коридору надзирателя, тихо отсчитала про себя: 'Три, два, один...'. За стеной раздался скрип двери в его каморку - точно по расписанию. В это же время в тренировочном зале Ирвуд одним щелчком пальцев превращал каплю влаги в воздухе в ледяной шип, который таял, не успев упасть. Вайрэк, склонившись над своими записями, заучивал формулы противоядий, которые не снились и лучшим ученикам Академии. А Лео, мог теперь без обморока очистить их одежду после самых грязных вылазок - слабое сияние, и пятна исчезали, оставляя лишь лёгкую усталость. Они были готовы.

     И вызов не заставил себя ждать. Именно в эту холодную, ясную осеннюю пору периода 'Багрянец', когда первые пожелтевшие листья сорвались с деревьев во дворе, Главный Смотритель Феодор решил, что пришло время для ежегодного 'Годичного Смотра'.

     День 'Годичного Смотра' начался для Главного Смотрителя Феодора задолго до того, как первый луч холодного осеннего солнца коснулся стен приюта. Он сидел в стерильной тишине своего кабинета, и его взгляд, блёклый и ничего не выражающий, скользил по строчкам личных дел, разложенных на идеально чистом столе. За окном выл ветер, но толстое стекло превращало его яростный голос в глухой, едва различимый гул.

      'Пора проверить мои 'активы', - пронеслась в его голове мысль, холодная и ясная, как ледяной кристалл. - Узнать, не слишком ли сильно этот Последователь промывает им мозги своими идеями о 'порядке'. Они - ресурс Короны, ценнейший материал для будущей элиты. И я не позволю Ордену его у меня украсть под предлогом воспитания'.

     Процедура проходила в общем зале Особого крыла, превратившемся на один виток в холодный, безличный конвейер. Детей выстроили в ряд. У стола, покрытого серым казённым сукном, восседала троица вершителей их судеб. Феодор, с большим гроссбухом в руках, монотонно зачитывал имена. Рядом с ним Наставник Линус, исполнявший роль медика, проводил быстрый, поверхностный осмотр каждого ребёнка, проверяя лишь наличие очевидных болезней. А смотритель Брок, стоявший чуть поодаль, методично вносил пометки в их личные дела своим скрипучим, как несмазанная телега, пером.

     Когда очередь дошла до них, воздух в зале, казалось, стал ещё холоднее, и дети невольно втянули головы в плечи.

     - Воспитанница номер двести восемьдесят четыре, Лэя Сабелдир, - без всякого выражения произнёс Феодор. - Возраст: десять лет. Здорова.

     Брок скрипнул пером.

     - Воспитанник номер триста сорок один, Ирвуд Фенрис. Возраст: одиннадцать лет. Здоров.

     Скрип.

     - Воспитанник номер триста сорок два, Вайрэк Алари. Возраст: одиннадцать лет. Здоров.

     Скрип.

     Процедура была окончена. Холодная, безличная машина бюрократии в очередной раз проставила свои галочки, зафиксировав ещё один год, вычеркнутый из их жизней.

     Катастрофа обрушилась на следующее утро. Тихо, без грохота и криков. Она пришла вместе с завтраком. На деревянных подносах, которые разносили молчаливые служки, стояли привычные миски с густой овсянкой, но вместо обычного белого хлеба каждому подали, что и вызвало у детей ропот удивления, по большому ломтю сероватого, но пахнущего свежей выпечкой хлеба.

     Вайрэк, Ирвуд, Лэя и Лео сидели за своим столом в углу трапезной. Ирвуд, прежде чем взяться за свою ложку, едва заметно, но жёстко, толкнул Лео локтем под рёбра и коротко качнул головой в сторону хлеба. Лео, который уже протянул было руку к своему куску, испуганно отдёрнул её. Они не сказали ни слова. Лишь обменялись быстрыми, едва уловимыми взглядами, в которых читалось одно и то же - подозрение. Вайрэк медленно отломил кусочек. Хлеб был влажным, ноздреватым, и от него исходил едва уловимый, странный, землистый запах, который он не смог опознать. Они съели кашу, но к хлебу никто из четверых не притронулся. Когда прозвенел колокол, и дети, толкаясь, потекли к выходу, они, воспользовавшись суматохой, незаметно завернули свои куски в тряпицу и спрятали под робы.

     Развязка наступила к вечеру. Болезнь ударила не только по Особому крылу, но и по всему приюту. Десятки детей в общих спальнях скрутило от острой, режущей боли в животе. Весть о массовом недомогании, передаваемая испуганным шёпотом, быстро дошла до надзирателей, и к закатному витку весь приют превратился в стонущий, охваченный паникой лазарет.

     В их маленькой, холодной комнате царила напряжённая тишина. Лео сидел на своей кровати, свернувшись в комок, и его лицо было бледным от страха, но в его глазах, когда он смотрел на Ирвуда, была и тень благодарности. Ирвуд достал свой кусок хлеба. Он поднёс его к лицу, глубоко вдохнул.

     - Дрянь, - прошипел он. - Пахнет пылью и гнилью. Как те мешки на складе у реки. Я тогда не успел вам рассказать, Каэлан нас поймал.

     Слова ударили Вайрэка, как удар молота. Он замер. Его мозг, отточенный алхимией и стратегией, мгновенно сложил разрозненные куски в единую, зловещую картину. Подозрительный контракт в гроссбухе, который он изучал ночами. Рассказ Ирвуда о складе с дешёвым, гнилым зерном. Новый хлеб. И внезапная, массовая болезнь.

     Тем временем в кабинете Главного Смотрителя разворачивалась своя драма. Наставник Линус, бледный, с трясущимися руками, почти вбежал в кабинет, нарушая его стерильную тишину.

     - Господин Главный Смотритель! Это катастрофа! Заболели десятки детей! И не только в Особом крылу, по всему приюту! Симптомы... они не похожи на обычную лихорадку. Это яд! Похоже на спорынью!

     Феодор, который до этого сидел, погружённый в свои расчёты, медленно поднял голову. На его лице не было ни удивления, ни сочувствия. Только холодный, змеиный блеск в блёклых глазах.

      'Просчитался, - пронеслась в его голове мысль. - Зерно оказалось хуже, чем я думал. Если этот Последователь узнает... это конец. Нужно изолировать их. Скрыть улики. Выиграть время'.

     - Это не отравление, Наставник, - произнёс он своим сухим, шелестящим голосом. - Это - неизвестная болотная хворь. Очень заразная. Вы немедленно объявляете строжайший карантин во всём приюте. Никто не входит и не выходит. Особое крыло изолировать в первую очередь - их таланты могут быть уязвимы. Я лично прослежу, чтобы зараза не покинула стен приюта. Займитесь лечением. И молчите.

     В своей аскетичной гостевой комнате в Административном крыле Каэлан услышал далёкий, но отчётливый лязг тяжёлого засова. Он подошёл к двери, подёргал. Заперто. Шум в коридоре нарастал - крики надзирателей, панические голоса детей. Бездействие было не в его правилах. Он с силой ударил кулаком в дверь.

     - Что происходит?! - его голос, ровный и властный, легко прорезал хаос.

     За дверью послышалась торопливая возня, и через мгновение раздался приглушённый, испуганный голос одного из надзирателей:

     - Приказ Главного Смотрителя, Последователь! Неизвестная болотная хворь! Строжайший карантин! Никому не выходить!

     Каэлан отступил от двери. Его лицо было непроницаемым, но в холодных глазах мелькнул огонёк понимания. 'Болотная хворь? Так внезапно? Ложь, - пронеслась в его голове мысль. - Феодор что-то скрывает. И пытается изолировать меня'.

     Каэлан не стал ломиться. Прямое столкновение было бы глупостью. Последователь просто вернулся к своему столу. Там он достал из своего тайника копию гроссбуха Феодора, которую забрал у детей в ту ночь на чердаке, и, открыв её, начал методично, строка за строкой, изучать. Его палец остановился на записи о закупке зерна у Торгового Дома Феррус. Он нахмурился.

     На следующий день карантин превратил Особое крыло в гудящий, пахнущий болезнью лазарет. Повсюду стояли койки с больными детьми, а воздух был плотным от запаха травяных отваров и тихого, сдавленного стона. В лаборатории, ставшей временным штабом по борьбе с 'хворью', царила лихорадочная, напряжённая работа. Наставник Линус, бледный и осунувшийся, собрал всех своих учеников-алхимиков.

     - Работаем быстро, без ошибок, - его голос, обычно монотонный, теперь был резким и отрывистым. - Главный Смотритель велел приготовить общеукрепляющий эликсир. Для всех.

     Он раздал им свитки с рецептом. Вайрэк, склонившись над своим столом, пробежал глазами по строчкам. Его руки на мгновение замерли. Он смотрел на знакомые компоненты, и холодное, ледяное озарение пронзило его.

      'Экстракт из желез Топь-Глота... основа для сильнейших противоядий. Отвар из спор Шепчущего Папоротника, чтобы снять судороги... и концентрат из желчи Илистого Сома для восстановления сил... Это не 'общеукрепляющий эликсир'. Это классическое, мощное противоядие от отравления. Линус знает. И Феодор знает. Они не лечат эпидемию. Они заметают следы'.

     Он поднял глаза и встретился взглядом с Наставником. Старик тут же отвернулся, но Вайрэк успел увидеть в его выцветших глазах не просто усталость, а страх и затаённое чувство вины.

     Вечером того же дня, в их маленькой, холодной комнате, царила тревожная, заговорщицкая тишина. Пока Лео, дрожа от страха, но не покидая своего поста, следил за коридором, троица сбилась в тесную кучку.

     - Нас травят, - произнёс Вайрэк, и его шёпот был твёрдым, как сталь. - Феодор купил дешёвое, отравленное зерно, и теперь пытается это скрыть. Хлеб - это следствие. Но мне нужен образец этого зерна. Улика. Только так я докажу всё окончательно.

     - Я достану, - тут же отозвался Ирвуд.

     Лэя посмотрела на мрачное лицо Ирвуда и на холодное, сосредоточенное лицо Вайрэка. 'Они сильные, - пронеслась в её голове отчаянная мысль. - Но их сила громкая, заметная. Они - молот и клинок. А эта задача требует не силы, а тишины. И тишина - моё единственное оружие. Страх никуда не делся, но решимость... она должна быть сильнее'.

     - Нет, - раздался тихий, но на удивление твёрдый голос.

     Они обернулись. Лэя смотрела на них прямо, не отводя взгляда. Её подбородок был упрямо вздёрнут, а голос, хоть и тихий, звучал твёрдо, без единой дрожащей нотки.

     - Ты измотан, Ирвуд. Эти ночные тренировки с Каэланом... ты еле держишься на ногах. Уставший - совершает ошибки. А тебя и так ищут глазами все - и Каэлан, и Феодор. Тебя первого хватятся. А я... я тихая. Меня не заметят. Я пойду.

     Она посмотрела на Ирвуда, и её собственное тело отозвалось тупой, фантомной болью. Усталость, исходившая от него, была невидимой, но почти осязаемой - как тяжёлый, мокрый плащ, наброшенный на плечи. Она знала этот холод, эту тяжесть, с которой он боролся каждую ночь. Его план будет простым и яростным, как удар кулака. Её взгляд метнулся к Вайрэку. Он не был уставшим. Он был... пустым. Его серые глаза, обычно полные мыслей, теперь были похожи на два гладких, холодных камня на дне замёрзшего ручья. В них не было ни гнева, ни страха. Только лёд. Лёд расчёта. И он одобрит. Он посчитает риск приемлемой ценой. И они провалятся. Их поймают. И всё рухнет. Они стали для неё всем. Единственным, что было настоящим в этом сером аду. Но она видела, как этот ад меняет их. Как выжигает в Ирвуде остатки тепла, оставляя лишь злость. Как замораживает сердце Вайрэка, превращая его в холодный механизм. 'Я должна их остановить, - пронеслась в её голове отчаянная мысль. - Не дать им стать такими же, как Феодор. Не дать им проиграть'. Она предложит свой путь. Тихий. Незаметный. Единственный, который мог спасти не только их жизни, но и то, что от них осталось. После короткого, напряжённого спора мальчики уступили.

     Миссия была назначена на следующую ночь. Лэя, используя свою кошку для отвлечения единственного надзирателя, охранявшего продовольственный склад, проскользнула внутрь. Воздух здесь был спёртым, пах пылью, мышами и гнилью. Она нашла мешки с гербом Торгового Дома Феррус. Зачерпнув горсть серого, дурно пахнущего зерна в маленький холщовый мешочек, она на мгновение закашлялась от поднявшейся в воздух едкой, мучнистой пыли.

     Они встретились на чердаке. Вайрэк тут же приступил к работе. Он высыпал несколько зёрен в ступку, растолок их в мелкую пыль и смешал с дистиллированной водой в пробирке. Затем, используя свой катализатор, он пропустил через смесь слабый, ровный поток силы. Жидкость на их глазах начала темнеть, густеть и через мгновение превратилась в мутно-чёрную, маслянистую жижу. Сомнений не было.

     Вайрэк смотрел на пробирку, и его лицо было похоже на маску из холодного камня.

      'Он не просто ошибся, - прозвучала в его голове мысль, лишённая детского гнева, но полная взрослой, тёмной и нерушимой уверенности. - Он сделал это намеренно. Он - чудовище, которое травит детей ради выгоды. Таких не судят. Таких - уничтожают. И у меня есть знание, чтобы стать судьёй'.

     Тепло, исходившее от свечи, вдруг показалось далёким и чужим. Её собственное тело пронзил холод, который исходил от Вайрэка. Это был не просто холод - это была пустота, холодная и безжизненная, как взгляд мертвеца, которую она почувствовала не кожей, а душой. Она инстинктивно отшатнулась, прижимая к себе кошку.

     - Вайрэк?.. - прошептала она, и её голос дрожал. - Вы же уже делаете лекарство с Наставником Линусом. Всё будет хорошо... Может... может, нужно рассказать Каэлану? Он ведь не плохой. Он помог мне на празднике...

     - Рассказать? - Вайрэк медленно повернул к ней голову, и в его глазах она увидела лишь тёмный, пустой колодец. Он уже готов был отрезать её надежду своей холодной, безжалостной логикой, но, встретившись с её взглядом, замер. В её глазах, огромных и серьёзных, не было ни страха, ни наивности. Была вера. Чистая, непоколебимая вера в него. В них. И эта вера ударила по нему сильнее любого упрёка. Ледяная броня, которую он так старательно выковывал вокруг своего сердца, треснула. Он вдруг с отвращением осознал, что его холодный расчёт, его жажда 'справедливости' превращают его в такого же, как Феодор.

     Он сделал глубокий вдох. Его голос, когда он заговорил снова, был тихим, но в нём не было прежней ледяной пустоты.

     - Ты права, Лэя. Он помог тебе. Но сейчас он не сможет, даже если захочет. Карантин. Феодор запер нас здесь именно для того, чтобы никто ничего не узнал. Мы можем доверять только друг другу. Поэтому мы должны защитить себя сами. - Он посмотрел на неё, и в его глазах впервые за долгое время появилось что-то тёплое. - Я защищу тебя. Мы все защитим друг друга. Мы - одна команда.

     На следующий день всем детям в приюте раздали противоядие, приготовленное Вайрэком и другими учениками под руководством Наставника Линуса.

     А на следующее утро, когда тусклый, серый свет просочился сквозь зарешеченные окна, гнетущая тишина в Особом крыле стала почти осязаемой. Мальчики собирались на завтрак в молчании. Тревога, до этого бывшая лишь тихим, назойливым шёпотом, превратилась в оглушительный рёв в их головах. Дверь комнаты девочек напротив оставалась закрытой.

     - Она не выходит, - констатировал Ирвуд, и его голос был хриплым от напряжения.

     Вайрэк, чей разум отчаянно цеплялся за логику, подошёл к её двери и тихо, почти нерешительно постучал.

     - Лэя?

     Секунду царила тишина, а затем из-за двери донёсся её голос - слабый, тонкий, как паутина.

     - Я... я, кажется, тоже отравилась, - прошептала она. - Но я выпила противоядие. Всё хорошо. Мне просто... нужно немного отлежаться.

     Вайрэк почувствовал, как волна облегчения смывает ледяной ужас.

     - Она права, - сказал он, оборачиваясь к Ирвуду. Его голос обрёл уверенность наставника. - Её организм слабее нашего. Реакция на яд сильнее, а действие противоядия - медленнее. Это логично. Ей просто нужен покой.

     Ирвуд ничего не ответил, но его лицо осталось мрачным и напряжённым. Его уличные инстинкты кричали, что в этой логике что-то не так, но он не мог облечь своё предчувствие в слова. Они пошли на завтрак одни.

     Вернувшись в свою комнату после тревожного завтрака, они замерли. Тишину, давившую на уши, прорезал новый звук. Это был не одинокий, шаркающий шаг надзирателя. Это был размеренный, тяжёлый стук нескольких пар сапог, приближающийся по гулкому коридору.

     Шаги замерли. Не у их двери. У двери напротив.

     Ирвуд и Вайрэк переглянулись. В их глазах отразился один и тот же первобытный ужас.

     Вайрэк замер, его сердце пропустило удар. Но Ирвуд, не колеблясь, рванул дверь на себя и выскочил в коридор. Вайрэк - за ним.

     Они увидели их. У распахнутой двери в комнату девочек, словно два каменных изваяния, стояли Главный Смотритель Феодор и Последователь Каэлан. Секунду царила тишина, а затем из тёмного проёма вышел смотритель Брок. На его сильных руках, как сломанная кукла, лежала Лэя. Её глаза были закрыты, маленькое лицо - белым, как снег, а тонкая ручка безвольно свешивалась вниз.

     - Куда вы её тащите?! - взревел Ирвуд, и его голос, полный дикой, звериной ярости, эхом отразился от каменных стен. Он бросился вперёд, и воздух перед его рукой затрещал, рождая из ничего острую ледяную иглу. Брок, увидев это, побледнел и отшатнулся. Но Каэлан, шагнув наперерез, одним резким, точным движением перехватил запястье Ирвуда, и ледяное остриё с шипением растворилось в дюйме от его лица.

     Вайрэк застыл на месте, не в силах пошевелиться. Его мозг, отточенный алхимией, лихорадочно работал, пытаясь найти ошибку.

     - Но противоядие... - пролепетал он, обращаясь не к ним, а к самому себе. - Оно должно было подействовать... Концентрация была верной... Я всё сделал правильно...

     Каэлан медленно повернул голову. Он посмотрел не на рычащего Ирвуда, а прямо на Вайрэка. Его лицо было спокойным, почти сочувствующим.

     - Оно и подействовало, Алари, - произнёс он, и его голос, ровный и тихий, легко прорезал напряжённую тишину. - Но её организм, ослабленный предыдущими лишениями, отреагировал на яд сильнее, чем у остальных. Ей нужен особый уход и постоянное наблюдение в лазарете. Она будет в порядке.

     Слова были логичными. Безупречными. Они давали надежду. Но Ирвуд не слушал слова. Он смотрел в глаза. И в холодных, профессионально-спокойных глазах Каэлана он не увидел ни капли сочувствия. Только холодный, выверенный расчёт.

     Они замерли друг напротив друга в узком коридоре. В этот миг напряжённой тишины Лэя, словно на последнем издыхании, на одно короткое, звенящее мгновение приоткрыла глаза.

     Её взгляд, мутный от слабости, нашёл их. И в нём не было ни страха, ни упрёка. Только чистое, детское, отчаянное недоумение. Немой, беззвучный вопрос, который ударил по ним сильнее любого крика:

      'Почему?..'

     Затем её голова безвольно откинулась на плечо Брока. Только после этого Каэлан едва заметно кивнул, и процессия двинулась по коридору. Тяжёлая дверь в конце с глухим стуком закрылась за ними, отрезая их от мира.

     Тишина.

     Она была не просто отсутствием звука. Она была плотной, тяжёлой, как мокрое сукно, наброшенное на лицо, и давила на уши, вымораживая любые мысли, кроме самых тревожных. Комната утопала в сером, безрадостном свете, который сочился сквозь высокое, зарешеченное окно. За ним, в мутной пелене, холодный осенний ветер периода 'Багрянец' срывал с голых ветвей последние, отчаянно цеплявшиеся за жизнь листья и швырял их в мокрое от ночного дождя стекло. Они прилипали на мгновение, как маленькие, окровавленные ладошки, а затем срывались и исчезали в серой мути.

     Скрип половицы. Снова. Вайрэк мерил шагами маленькое пространство их комнаты, его нервные, отрывистые движения нарушали застывшую тишину. Он снова и снова подходил к столу, где на нескольких кусках грубой мешковины угольком были выведены его торопливые записи. Его палец скользил по корявым строчкам, губы беззвучно шевелили знакомые формулы, словно он пытался нащупать в них опору, незыблемый закон в этом мире рухнувшего порядка.

      'Противоядие подействовало, - повторял он про себя, как мантру. - Но её организм слабее. Ему нужно больше времени. Это логично. Это единственное объяснение. Я всё сделал правильно. Она поправится'.

     Он вцепился в это слово - 'логично' - как утопающий в последнюю, гнилую корягу. Но холодный пот, выступивший на его лбу, был абсолютно иррационален.

     Ирвуд, напротив, был неподвижен. Он сидел на своей кровати, прямой, как натянутая тетива, и его рука, словно живущая своей, отдельной жизнью, достала из-за пояса обломок ножа. Медленно, с методичной жестокостью, лезвие прошлось по краю деревянной рамы. Тихий, скрежещущий звук был единственным, что нарушало монотонный стук капель по стеклу. Он не смотрел на Вайрэка. Его взгляд был прикован к одной точке.

      'Что-то не так, - стучало у него в висках, в такт его собственному сердцу. - Её взгляд... когда её уносили. В нём не было страха. Только... недоумение. И этот карантин... Всё слишком тихо. Слишком правильно. Как будто кто-то дёргает за нитки, а мы просто куклы'.

     Скрежет стали о дерево стал громче, настойчивее, единственным реальным звуком в этом мире фальшивой тишины. Дверь комнаты девочек напротив оставалась закрытой. Молчаливой. И это молчание было страшнее любого крика. Воздух в комнате загустел, стал холодным, как осенний туман, и, казалось, его можно было потрогать.

     Скрежет стали о дерево оборвался. Ирвуд замер, его рука с обломком ножа застыла на полпути. Ритмичный, нервный скрип ботинок по каменному полу, который последние полчаса вбивался в мозг, тоже стих. Он медленно повернул голову.

     Вайрэк стоял посреди комнаты, прямой, как натянутая тетива. Его голова была слегка наклонена, словно он прислушивался к чему-то, чего не мог слышать никто другой. Его взгляд, до этого блуждавший по серым стенам, теперь был устремлён в одну точку, но видел он не камень. Зрачки, тёмные в сером утреннем свете, расширились, поглощая всё вокруг.

     - Что? - хрипло спросил Ирвуд.

     Вайрэк не ответил. Его шаги, когда он двинулся к столу, были медленными, почти отрешёнными. Он схватил один из лоскутов мешковины, поднёс его к самому лицу, и его губы беззвучно зашевелились, прочитывая невидимые строки. Затем он резко развернулся. Отчаяние в его глазах сменилось холодной, лихорадочной вспышкой. Зрачки сузились, сфокусировавшись на одной, только что родившейся мысли. Не замечая ничего на своём пути, Вайрэк бросился из комнаты.

     Он нёсся по гулкому, пустому коридору. Стук его ботинок по камню отдавался одиноким, отчаянным эхом. Воздух здесь был холодным и влажным, но его прорезал другой запах, тянувшийся из алхимической лаборатории, - горьковатый, тошнотворный аромат травяных отваров. Запах, который ещё вчера казался надеждой, теперь ударил в нос, как предвестник беды, как сладковатый дух гниения. Почти вышибив дверь плечом, Вайрэк ворвался в лабораторию.

     Наставник Линус, сгорбившись над какими-то бумагами, вздрогнул так, что стопка свитков на краю стола пошатнулась и с сухим шелестом рассыпалась по полу.

     - Что случилось, мальчик?!

     - Живица Сердце-Дерева, - выдохнул Вайрэк, опираясь побелевшими костяшками пальцев о стол. - В одном из трактатов... там была сноска. Она может усилить любое противоядие. Это правда?

     Старый алхимик отшатнулся от него, как от прокажённого. Его пергаментное лицо, казалось, стало ещё белее.

     - Откуда ты... - его голос сорвался. Он вскочил, его стул с громким стуком опрокинулся. Не обращая на него внимания, он подбежал к двери, высунул голову в коридор, огляделся по сторонам и, лишь убедившись, что там никого нет, плотно прикрыл её.

     - Живица Сердце-Дерева? - прошипел он, возвращаясь к столу, его слова были сухим, испуганным шелестом. - Мальчик, ты в своём уме? Это стратегический запас Короны! Твой отец каждый год преподносил в дар казне несколько флаконов как знак верности. Тот, что хранится здесь, в приюте, - часть этого дара. Он опечатан королевской печатью и находится в личной аптеке Главного Смотрителя. Чтобы его получить, нужно личное разрешение Главного Смотрителя! А он скорее удавится, чем вскроет опечатанный королевской печатью флакон без официального запроса, на который уйдут седмицы! - Он схватил Вайрэка за плечи, и его сухие, пахнущие травами пальцы вцепились в его рубаху с неожиданной силой. - Забудь. Слышишь? Феодор никогда не пойдёт на такое нарушение протокола.

     Вайрэк не побежал. Он шёл. Быстро, почти срываясь на бег, но теперь каждый его шаг был твёрдым, выверенным, словно он шёл по единственно возможному пути, отсекая все сомнения. Он ворвался в их маленькую комнату, и его появление заставило Ирвуда, сидевшего на кровати, вскочить на ноги. Лео, забившийся в свой угол, испуганно пискнул.

     - Он знает, как её спасти, - выдохнул Вайрэк, не обращая внимания на Лео. Его взгляд был прикован к Ирвуду. - Живица Сердце-Дерева. Из наших лесов. Она здесь, в приюте. Но она у Феодора. Под замком.

     Ирвуд молчал, но его рука сама легла на обломок ножа. Он всё понял без лишних слов.

     - Один я не справлюсь, - сказал Вайрэк. - Мне нужен...

     - Идём, - оборвал его Ирвуд.

     Холодный, гулкий тренировочный зал был пуст. Воздух, пропитанный запахом озона, казалось, вибрировал от невысказанного напряжения. Они нашли Каэлана здесь, в самом центре зала. Последователь стоял абсолютно неподвижно, его спина была прямой, как натянутая тетива, а взгляд устремлён в пустоту.

     - Последователь!

     Каэлан медленно повернул голову. Его лицо было непроницаемой маской.

     - У нас есть шанс, - выдохнул Вайрэк. - Живица Сердце-Дерева. Она может усилить противоядие. Она хранится у Главного Смотрителя. Но он... он не даст её нам. Он прячется за протоколом. У нас нет времени! Пожалуйста, вы - единственный, кто может с ним говорить. Вы представитель Ордена...

     Ирвуд, стоявший чуть позади, как молчаливая, мрачная тень, шагнул вперёд. Он не сказал ни слова. Он встал рядом с Вайрэком, чуть подавшись вперёд. В его неподвижной, напряжённой позе не было ничего от просителя - только молчаливая готовность действовать.

     Каэлан слушал их, не меняя выражения лица. Он видел отчаяние в глазах аристократа, видел дикую, неприкрытую решимость в позе дикаря. Он медленно, почти нехотя, кивнул.

     - Ждите здесь.

     Он ушёл, и его шаги, твёрдые и размеренные, эхом отдавались в гулкой тишине.

     Спустя, казалось, целую вечность, Каэлан вернулся.

     - Идёмте.

     Кабинет Главного Смотрителя был храмом порядка, и они, полные отчаянной, живой надежды, были в нём кощунством. Феодор сидел за своим массивным дубовым столом, и его взгляд, блёклый и ничего не выражающий, был устремлён на стопку идеально ровных бумаг.

     - Господин Главный Смотель, - начал Каэлан. - Воспитанник Алари нашёл возможное решение. Живица Сердце-Дерева, хранящаяся в вашей аптеке, может спасти жизнь воспитаннице Сабелдир.

     Феодор медленно отложил перо. Он свел кончики своих тонких пальцев вместе, образуя острый шпиль.

     - Последователь, вы же понимаете, это нарушение протокола, - произнёс он своим сухим, шелестящим голосом. - Запасы опечатаны королевской печатью. Нужен официальный запрос...

     Он не успел договорить.

     - Это дар моего Дома Короне, - раздался тихий, но на удивление твёрдый голос.

     Феодор и Каэлан одновременно повернулись. Вайрэк сделал шаг вперёд. Он был просто мальчишкой в простой серой рубахе и тёмных штанах, но его спина была прямой, а во взгляде горел холодный огонь, которого Феодор ещё не видел.

     - Эта живица - кровь моих земель. Её преподносили в дар не для того, чтобы она пылилась в вашей аптеке, пока умирают дети, а чтобы она спасала жизни. Я, Вайрэк, наследник Дома Алари, требую, чтобы вы немедленно выдали её Наставнику Линусу.

     Феодор на мгновение потерял дар речи. Его блёклые глаза расширились от шока и плохо скрываемой ярости.

     - Ты... ты требуешь?! - прошипел он.

     - Да, - отрезал Вайрэк. Он видел страх в глазах Феодора - страх не перед ним, а перед именем, которое он носил. И это придало ему сил. - И я даю вам слово наследника Дома Алари. Как только я вступлю в свои права, и вы, господин Главный Смотритель, и Наставник Линус получите от меня лично в дар по три флакона чистейшей живицы. За спасение жизни.

     Угроза была тонкой, почти невидимой, но Феодор её почувствовал. Отказаться сейчас - значило не просто проигнорировать просьбу сироты, а пойти против слова наследника Великого Дома. Это был опасный прецедент.

     - Господин Смотритель, - вмешался Каэлан, и в его голосе прозвучал металл. - Речь идёт о жизни ребёнка. Слово наследника Алари - весомый аргумент. Орден будет вам очень признателен за содействие.

     Феодор был в ловушке. На одной чаше весов - нарушение протокола. На другой - недовольство Ордена и будущего могущественного лорда.

     - Хорошо, - процедил он наконец, и в его голосе прозвучал скрежет. - Я... я посмотрю, что можно сделать. Мне нужно свериться с инвентарными списками. Это займёт некоторое время.

     Каэлан, выведя мальчиков в коридор, положил руку на плечо Вайрэка. Его прикосновение было твёрдым, обнадёживающим.

     - Я всё улажу, - сказал он, и его голос звучал абсолютно искренне. - Я лично заберу живицу и отнесу её Наставнику Линусу. Ждите в своей комнате. Надежда есть.

     Тишина в их маленькой комнате изменилась. Она перестала быть тяжёлой, превратившись в хрупкую, звенящую пустоту, наполненную ожиданием. Вайрэк больше не мерил шагами пол. Он сидел на краю кровати и его взгляд был прикован к двери, он ловил каждый шорох в коридоре. Напротив, на своей койке, застыл Ирвуд. Его рука больше не скрежетала ножом о дерево - он просто сидел, глядя в стену, и его неподвижность была напряжением хищника, который вот-вот увидит добычу. Они ждали.

     Дверь отворилась без стука.

     На пороге, перекрыв собой тусклый свет коридора, стоял Каэлан. Его лицо было маской профессиональной, сдержанной скорби. В руке он держал маленький, пустой флакон из тёмного стекла.

     - Мне очень жаль, - сказал он, и его ровный, спокойный голос упал в тишину, как камень в глубокий колодец. Последователь посмотрел на них, и в его взгляде не было ни сочувствия, ни злости. Только холодная, протокольная констатация. - Я сделал всё, что мог. Когда я наконец получил живицу от Главного Смотрителя... было уже слишком поздно. Наставник Линус не успел.

     Слова Каэлана не прозвучали громко, но тишина в комнате, казалось, треснула и рассыпалась в прах. Воздух стал холодным, густым, его стало трудно дышать. Вайрэк смотрел на пустой флакон, и его мозг, отчаянно цеплявшийся за расчёты и формулы, отказывался принимать этот простой, уродливый факт.

      'Нет. Не может быть. Я всё рассчитал. Формула была верной. Времени должно было хватить. Он лжёт. Он...'

     - Вы имеете право попрощаться, - сказал Каэлан, и его голос, полный 'милосердия', вырвал их из оцепенения.

     Лазарет был стерильно-белым, пах сушёными травами и холодом. В небольшом, отделённом ширмой отсеке, на простой койке, накрытая до подбородка серым одеялом, лежала она. Лэя.

     Ирвуд замер на пороге. Его взгляд, холодный и цепкий, скользнул по маленькой фигурке на койке. Он не видел ребёнка. Он видел симптомы. Восковая бледность кожи. Тонкие синеватые жилки на висках. Слегка приоткрытые губы с неестественным, синеватым оттенком. И главное - абсолютная, мёртвая неподвижность грудной клетки. Он отвёл взгляд. Сомнений не было.

     Вайрэк подошёл к койке. Ноги, казалось, принадлежали кому-то другому, они двигались медленно, деревянно. Его разум лихорадочно работал, ища ошибку в своих расчётах, деталь, которая бы всё опровергла. Дрожащая рука медленно, почти нерешительно, потянулась вперёд и коснулась её щеки.

     Лёд.

     Не просто холод. Ледяной, проникающий до самых костей холод камня, который уже никогда не согреется. Он отдёрнул руку, как от ожога. Звук, который он издал, был не криком, а тихим, сдавленным хрипом. Мир перед глазами качнулся, расплылся, и он рухнул на колени у койки, упираясь руками в холодный каменный пол, чтобы не упасть окончательно.

     Они вернулись в свою комнату, как два призрака. Не говоря ни слова, подошли к высокому, зарешеченному окну и замерли, глядя на мокрый, грязный Внутренний Двор.

     К выходу из лазарета подъехала простая, раздолбанная телега, запряжённая старой, костлявой клячей. Двое надзирателей вынесли неподвижное, хрупкое тело. Они несли его небрежно, как мешок с мусором, один за плечи, другой - за ноги. Они бросили её в телегу. Глухой стук маленького тельца о гнилые доски заставил Вайрэка вздрогнуть. Один из надзирателей накрыл её грубой белой тканью.

     Возница уже собирался тронуться, когда из густой тени, как сгусток самой темноты, бесшумно выпрыгнула Ночка. Одним плавным, отчаянным прыжком она заскочила в телегу и, прежде чем кто-либо успел её заметить, исчезла под белой тканью.

     Телега, скрипя колёсами, медленно покатилась к воротам.

     Вайрэк смотрел, но ничего не чувствовал. Звуки двора - скрип колёс, далёкий крик - стали глухими, неважными. Словно он смотрел на мир сквозь толщу льда. И в этой звенящей пустоте родилась мысль.

      'Горя нет. Есть только пустота. И холод. Я всё сделал правильно. Я нашёл решение. Но он... он был сильнее. Он просто не дал мне времени. Мои знания... они бесполезны, пока я слаб'.

     И тут, в этой ледяной пустоте, родилась другая мысль. Ледяная, ядовитая и успокаивающе чистая и ясная.

      'Нет. Это не провал. Это - урок. Урок о том, что нельзя полагаться на других. Он использовал яд, рождённый из жадности. Я использую яд, рождённый из знания. Это будет не месть. Это будет справедливость. Медленная. Безошибочная. Я стану тем инструментом, который вырежет эту гниль из мира'.

     Ирвуд тоже смотрел.

      'Он забрал её. Одну из моих. Он перешёл черту. За это платят. Не словами. Не планами. Кровью'.

     Они молча отвернулись от окна. Их взгляды встретились. Слёз не было.

     Лео, сжавшийся в комок на своей кровати, с ужасом наблюдал за ними из-под одеяла. Он видел их лица, бледные и страшные в сером утреннем свете. Видел, как их взгляды скрестились. И в этот миг он почувствовал, как воздух в комнате стал густым, давящим. По его спине пробежал ледяной, колючий озноб. Стекло рядом с Ирвудом покрылось тонкой, почти невидимой паутиной инея. Одновременно с этим маленький, засохший цветок в глиняном горшке на подоконнике вдруг почернел, его хрупкий стебель с тихим, сухим шелестом рассыпался в прах. Лео издал тихий, сдавленный всхлип и зарылся головой под одеяло, дрожа всем телом. Смерть. Она была не там, внизу, в телеге. Она была здесь. В этой комнате. С ними.

     С этой секунды у них была одна душа на двоих. И имя этой души - Месть.