Дом, в котором я жил, был большой, новый, высокий. И всем был бы он хорош, если бы не один недостаток - тонкие стены. По этой причине окрестные жители прозвали его Муравейником.
Но вдруг, среди привычного дневного шума, разносившегося по этажам дома, в нём появились новые звуки.
В соседнюю квартиру въезжали другие жильцы.
Через тонкую стену квартиры и мою дверь стало слышно: от лифта - по коридору - в соседнюю квартиру заносили мебель, коробки, чемоданы... Потом эти шумы утихли. И на смену им пришли иные: в расставленную по квартире мебель стали доставать, развешивать, раскладывать одежду, посуду...
Соседские хлопоты по обустройству жизни в квартире затянулись глубоко за полночь. И я из-за этих шумов никак не мог уснуть. Меня всё время подмывало выйти и рассказать этим новым соседям, где раки зимуют. Но я лежал и просто думал, слушая происходящее там.
В нервном напряжении я вдруг поймал себя на мысли, что за стеной происходит что-то интересное и для меня тоже.
Заключалось это интересное в том, что, хотя события там происходили невидимо от меня, но так, что можно было услышать не только разговор мужчины и женщины, но и как бы увидеть движения их рук, тел, расставляемой по местам посуды, бытовых приборов...
А мой главный интерес состоял в том, чтобы через разговоры и движения за стеной понять характеры новых обитателей квартиры.
Смех, лёгкие фразы, движения... Всё, что происходило там, складывалось в моём сознании в живые, цельные образы, помогающие понять внутреннюю природу новых для меня людей.
Через два дня в квартире остался только мужчина. Его ночная жизнь по-прежнему была для меня шумной, и это начинало нехорошо волновать меня, поскольку шумы и стуки из ночи в ночь были одинаковыми и похожими. Казалось, что мужчина не спит и специально создаёт звуки, чтобы я нервничал и тоже не спал.
Однажды, в особо беспокойную ночь, когда шумы соседа стали переливаться во мне через край, я постучал к нему в дверь.
Из коридора было слышно, как он шёл к входной двери своей квартиры, шаркая тапками. Потом приоткрыл дверь и выставил вперёд голову, вопрошая глазами: "В чём дело?"
И хотя он стоял как умелый боец в защите, было видно, что человек нездоров.
Увидев его, я начал высказывать всё, что думаю по поводу его ночной жизни. А он из моей речи никак не мог понять своей вины.
Позже, когда мы уже познакомились поближе, мне стало понятно, почему было именно так: раньше он жил в частном доме, и производимые им шумы внутри его дома никому из соседей не мешали.
Он был инвалид, простой человек с грубой, сократовской головой, корявым, плотным телом, густо поросшим волосами. Его светлые глаза чуть исподлобья смотрели в упор. По сути, это был простой человек, подкошенный болезнью.
Иногда, в моменты нашего общения, возмущаясь случившимся с ним нездоровьем, он вдруг вскрикивал:
- Я бы и сейчас ещё работал, если бы не отказали ноги!
На что я ему всегда отвечал примерно одно и то же. И он, взбудораженный моими словами, вскакивал со стула на ноги, насколько мог, и кричал, размахивая руками:
- А Углич-то, Углич каков: царевича Димитрия зарезал!..
- Да, - отвечал я, - жизнь - не улица "8 Марта".
После его криков из дальней квартиры этажа обычно появлялся местный дурачок Вадька, сидевший в засаде и внимательно слушавший всё, что происходило в доме. И, подпрыгивая рядом со своей квартирой, начинал кричать: