Аннотация: Итак ночь... которая по счету в моей жизни. Сейчас все нормальные люди спят, отчего же для меня ночь стала прибежищем?
АЛЕКСАНДР ПЕТРОВ СЫН
НОЧНАЯ КНИГА
Ночное
Ночью... теплой летней ночью я мог часами наблюдать за огненными красками заката. То было чарующее действо. Будто усталое солнце из-за горизонта посылает прощальный луч, он спектрально рассеивается, расцветает множеством сочных тонов - фиолетовый, синий, голубой, красный, абрикосовый, лимонный. Если смотреть на закат долго, не отрываясь, кажущаяся статика преобразуется в динамику звуковых аккордов - они звучат в тишине ночи торжественно и таинственно. Баритональные фиолетовые ноты перетекают в лиловые, оранжевые тембры, затем в прохладно-лимонные звуки. И вот уже роскошная партитура органной фуги завершается мощным крещендо - и наступает тишина, обволакивающая темнотой, в которой нет обреченности, но ожидаемая надежда восхода утра, зари нового дня.
Кто хоть раз был в ночном, уже не забудет этого чувства примирения твоей души с великой нежностью погруженной в сон вселенной. Ты сидишь у костра, тебя обвевают волны тепла и света, искры от поленьев, на фиолетовом небосклоне сияет россыпь сверкающих звездных бриллиантов. Где-то рядом постанывают во сне невидимые птицы, тихонько ворчат лошадки, долетает скрипение цикад, а в тебе самом благодарственную молитву дополняют напевы из детства, мечтания юности, легкая тревога суетной взрослой жизни, о чем Тот, к Кому улетает молитва знает лучше тебя самого, но позволяет любимому сыночку дойти до сути самостоятельно.
Иной раз тебя окутывает уютная дрёма, ты погружаешься в омут воспоминаний, почему-то всегда при этом весьма добрых и приятных, о материнском поцелуе на ночь, о молитвенном шепоте бабушки, призывающем ангелов охранять сон младенца, о светлых снах про играющих зайчиков и летящих на крыльях пегасах, о рыбах в реке и птицах в вышине. Выбираясь из мягких оков дремоты, одним глазом скользишь по огонькам костра, по лунной дорожке на воде, по мигающим звездам, по друзьям, уставшим от купаний и рыбалки, печеной картошки и походных песен, медленно погружающимся в такую же дремоту - а огромная вселенная обещает тебе множество таких же минут блаженного покоя, гладит тебя теплыми волнами по лицу и шепчет колыбельную: всё хорошо, ты под защитой, мир тебе.
Или вот эти сидения у открытого ночного окна, когда затихают шелестящие городские звуки и откуда-то сверху опускается тишина, льющаяся из окна в комнату, снаружи внутрь. Замерли движения, стихли звуки, и только звезды помигивают в вышине, и только впитавшая солнечное тепло земля отдает прозрачный пар наступающей утренней прохладе. Хочется запомнить этот миг примирения всего со всем, насладиться великой тишиной, обнимающей усталое человечество - осторожным движением руки берешь блокнот, записываешь пришедшие на ум строчки, бесценные для тебя, принадлежащие вечности, из вечности пришедшие, лишь тихо по-детски попросившие быть тебе друзьями, ночными собеседниками, званными гостями. Наконец, уставший до немоты, позволяешь сну окутать тебя, благодаря и сожалея о своей человеческой немощи, благодаря и сожалея, исполненный надежды и веры.
Тренер
Не я по собственной прихоти, - когда напряженно работаешь днем, в полночь падаешь от усталости - нет, именно под давлением обстоятельств, самое ответственное время суток от усталого вечера, через часовой обрывной сон, перетекает в лоно поздней ночи с длинным закатом и робким рассветом на востоке.
Это летом... Зимою же, или в межсезонье, приходилось погружаться в живую память, извлекая оттуда счастливые мгновенья ночных восхождений в пылающее небо.
А помог мне в этом оптимистичном деле Борис. Дядя Боря. Друг семьи. Мой "тренер".
Отец в качестве начальника сам построил наш дом, в строгом солидном стиле, с высокими потолками, просторными комнатами, большими балконами. Как положено, десятая часть квартир отошла строителям, чем и воспользовался отец, поселив к нам своего старинного друга. Мы с ним были знакомы с моего раннего детства, я называл его дядя Боря, очень любил и весьма ценил минуты, проведенные в общении с этим веселым большим другом.
Отец какое-то время держал Бориса на дистанции, видимо, ревнуя к маме, но старинный друг в общении с мамой был настолько вежливым и предупредительным, что повод к ревности со временем отпал. А когда Борис познакомил отца со своей женой, которую скрывал от посторонних глаз, ввиду ее скромной нелюдимости, тут отец совсем успокоился. Как выяснилось позже, причиной такой скрытности Бориной жены, была серьезная болезнь, которая очень рано, хоть и ожидаемо, свела несчастную женщину в небытие. Как ни странно, уход жены, дядю Борю не расстроил, а успокоил. Такое отношение к уходу близкого человека для меня было чем-то новым и необычным, о чем я не преминул расспросить его.
- Видишь ли, мой юный друг, - начал он неспешный разговор, - когда человека поражает неизлечимая болезнь, когда много лет он испытывает боли, окончание страданий приносит облегчение. И ему и окружающим. Правда, есть еще одно "но" - человек в состоянии долгой болезни часто приходит к вере. В таком случае, приходит надежда на райское блаженство... в вечности. Не удивительно, что на лице человека, который освободился от изматывающей боли, появляется улыбка благодарности. Как тебе это!
- Здорово! - осторожно сказал я. - Хоть и не совсем понятно.
- Ничего, - успокоил он меня, - со временем, во всем разберешься. Думаю, именно по этой причине твой папа и поселил меня в своем доме. Сам того не догадываясь.
- Почему ты сказал "не догадываясь"? - спросил я.
- Ишь ты, какой внимательный! - улыбнулся Борис. - Ладно, начнем, если тебе не терпится. - Он внимательно посмотрел мне в лицо. - Ты помнишь свою бабушку?
- Смутно, - признался я, смущенно. - Я был тогда совсем маленьким.
- А мне довелось пообщаться с ней поближе, - сказал он, погружаясь в воспоминания. - Не смотря на атеистическое окружение, бабушка держалась за веру крепко-накрепко. Да и меня привела в храм. За что ей огромное спасибо. А что ты помнишь из разговоров с бабушкой?
- Только то, что она меня крестила, - вспоминал я медленно, с трудом погружаясь в колодец памяти. - И еще учила меня простеньким молитвам.
- Каким?
- Ну там... "Господи, помилуй", "Богородица, спаси меня", и еще "Ангел, защити меня".
- Неплохо! - Удовлетворенно кивнул он.
- А вот еще! - вспомнил я. - Когда папе делали операцию, мама очень волновалась, а я молился, как учила бабушка. И знаешь, дядь Борь, после моей молитвы, у меня появилась уверенность, что папа выживет и даже выздоровеет. Я тогда сказал маме, что с папой всё будет хорошо. Сказал - и мама поверила мне, и успокоилась. Так и случилось.
- Напрягись, что-то еще было. Точно ведь было!
- А, вот что! - Мою голову взяли в руки невидимые теплые ладони. - Бабушка укладывала меня спать, читала сказки, тихонько молилась и, целуя на прощанье, касалась одной рукой сердца, другой гладила голову, и тепло от сердца поднималось к голове, и я засыпал. Причем сны всегда были светлыми, радостными и спокойными. - Потом покопался в памяти и сказал: - Это всё. Больше ничего не помню.
- Ну что же, и это немало. - Он встал и отправился к двери. Взявшись за ручку, повернулся. - Для начала, довольно. Если что еще вспомнишь, скажи. Помни только одно - всё самое лучшее в тебе и во мне, от твоей бабушки. Вот так. А пока, я к себе. - И ушел, оставив меня в мыслях и погружении в прошлое. Только больше ничего на ум не приходило.
Я вздохнул и потянулся всем телом. Кажется, начинает что-то хорошее!
Детство моё и последующая юность светят мне взрослому из непременно радостных глубин непрестанным солнечным светом. Видимо этому меня тоже научил Борис. Как-то во время прогулки по осеннему парку он разглядел во мне печаль по ушедшему лету. Совсем недавно на аллеях буйствовала зелень, благоухали цветы, пели птицы, густую листву пронизывали солнечные лучи - а в тот день пожухлая листва падала под ноги, шуршала, потрескивая сухими ветками, небо затянули серые облака, молчали птицы, а у меня в груди застыла густая сумрачная печаль. Дядя Боря заметил это мое настроение и приступил к разговору в стиле "у природы нет плохой погоды".
- Понимаешь, нельзя давать повод погоде с природой портить тебе настроение.
- Будто от меня это зависит, - проворчал я.
- А вот и зависит! - улыбался он, размахивая руками. - Смотри, откуда исходит твоя печаль? Правильно, из сердца, как органа души. Значит, что нужно сделать? Правильно, погрузить внимание внутрь сердца и там увидеть, разглядеть, обнаружить Того, Кто управляет всем на Земле - природой, погодой, светом и тенью. Всем!
- Бога? - спросил я шепотом.
- Именно! Сказано: "Царство Небесное внутри вас есть" то есть в центре сердца. Надо только очень постараться, чтобы пробиться умом сквозь страсти, окружающие сердце, можно сказать, оккупирующие его. Вот почему Преподобный Макарий Египетский сказал: "Сойди в сердце, и там сотвори брань с сатаною".
- Ну ты даешь, дядь Боря, чтобы мне да с самим этим... воевать! - возмутился я.
- Да, именно тебе. И это всю жизнь до последнего вздоха. Ну, конечно, не одному, а с Божьей помощью. А теперь вернемся к твоему настроению. С этим проще. Уныние, как утверждал преподобный Серафим Саровский, есть начало всех грехов. Значит, бей его умной молитвой, бей не жалей. Вот так - сходишь умом в сердце и непрестанно творишь Иисусову молитву. Не успеешь испугаться, как увидишь бегство всякой нечисти из души вон. Призывание Имени Иисуса Христа все ухищрения врага делает бессильными, а тебе дарует такую мощь, что все эти супермены киношные в сторонке курят и плачут. Да ты прямо сейчас и начни!
Сначала вслух, потом шепотом, а потом и про себя стал читать Иисусову молитву. Через минуту у меня возник такой образ: я стою во весь рост с пулеметом в руках и поливаю свинцом окруживших меня фашистов, повергая их в бегство. Самое интересное, внешне-то я был спокойным и тихим, зато улыбка победителя расцвела на моей физиономии вполне явно, но тихо и без страстных проявлений в виде оскала зубов, хохота и прочей клоунады.
Потом образ пулеметчика сменился чем-то иным - окруженный непробиваемой бронёй солнечного света иду себе, никому не мешая, внимания на себя не обращая, а тьма во всех ее мрачных воплощениях и ощущениях расступается, тает и улетает прочь.
- Только помни и верь в то, что не ты, а благодать Божия помогает тебе побеждать. То есть не ты, слабый ничтожный человечек, а всемогущий Господь по твоему смирению даёт тебе силы, защиту, надежду и веру.
Как ни странно, этот урок от Бориса, как и другие, врезался в память на всю жизнь. Как объяснил этот феномен сам дядя Боря: "Ты еще не понял? Это твоя бабушка непрестанно молится о нас и нам помогает".
И вот та самая Марксова "практика - критерий истины" в её земной простоте. СтОит на душе появиться первым симптомам печали или тоски, схожу в сердце, строчу Иисусову молитву - и вот результат: луч солнца с небес, пробивает пелену серых облаков, освещая и меня изнутри и снаружи, и окружающее пространство, да что там - всю вселенную, весь Божий мир.
С тех пор и светит золотистый свет из глубин моего детства, напоминая мне взрослому, от Кого это было и есть.
Дневник
Он вошел в комнату и принес с собой то, что я называл про себя интерес, смысл, вдохновение. С ним всегда было здорово и необычно, во всяком случае нескучно.
- Ты еще не ведешь дневник? - спросил Борис.
- У нас дневники ведут только девочки, - скривился я. - Ну там, стишки, рисунки цветными карандашами, фотографии, кошки-собачки, сю-сю - пошлость какая-то.
- Это зря, - крякнул Борис. - У тебя впереди много разных очень важных событий. А ну как инсульт шарахнет, или, скажем, маразм ранний - а у тебя есть записи, по которым восстановишь всё что нужно вспомнить или... забыть. - Он улыбнулся.
- А надо мной смеяться не будут?
- На это вообще внимание обращать не стоит, - махнул он рукой. - Слышал, поди, "смех без причины - признак дурачины". И еще из этой оперы: "На всякий роток на накинешь платок". Так что это - побоку! И вообще, слушай, разве я тебе что пустое советовал?
- Вроде нет. Пока.
- На вот тебе для начала! - Он достал из портфеля ежедневник для деловых людей. - Прямо сегодня и начни.
- Ты уверен, что у меня слов хватит, чтобы это заполнить, - засомневался я, пролистав разлинованные страницы.
- Конечно, - кивнул он. - Иначе, не предлагал бы. Ты только начни, потом сам удивишься, сколько у тебя в голове этих самых слов. Ну и совет, или пожелание - не только факты описывай или чьи-то понравившиеся выражения, а еще не забывай записывать свои соображения, ассоциации, может даже философские мысли какие повкусней. И это... не думай о том, что кто-то станет записи читать. Пусть это будет твоей тайной. Пока. На вот тебе ключик золотой - будешь запирать на замочек встроенный. Это тебе сообщит большую свободу самовыражения. Сейчас я пойду бухать коньяк с твоим батей, - он достал плоскую бутылку из портфеля, - а ты начинай!
- Спасибо, - растерянно протянул я, разворачивая дневник на первой странице.
Дядя Боря вышел, мягко закрыв дверь моей комнаты. Как развернул, разгладил страницу, так сразу и сделал первую запись:
"Кажется, с этой первой страницы начинается новая страница моей жизни. Я, конечно, как всегда, упирался как осёл, но вот написал первое слово, потом второе - и полились слова, как вода из чайника. Так, кажется, надо чаю заварить. Сейчас метнусь мухой на кухню и продолжу.
Через пятнадцать минут. В термосе был кипяток, поэтому быстро управился с чаем, нарезал два бутера с колбасой и сыром. Так что можно продолжить. О чем хочу написать? Может про девочек? Нет. Рано, у меня с ними всё непросто. Как-нибудь попозже. А! вот! Недавно у меня появился друг! Он переехал с другого города. Мамы у него нет. А отец офицер. Строгий такой, но со мной добрый. Он сказал, чтобы мы дружили по-мужски, потому что мужская дружба верная и на всю жизнь.
У Саши много мужских игрушек - танк с моторчиком, самолет с винтом, пушка, ракетная установка и почти настоящий пистолет ТТ, тяжелый из металла. Еще у него много книг. Показал мне одну. Криминальную. Там цветные фото трупов. Кровища! Саша сказал, что это тоже нужно знать, как страшно людей убивать. Он сказал, что мы будущие солдаты и нам тоже придется стрелять настоящими пулями. Ночью мне снились убитые люди из тех фоток. Было страшно. Я не хочу убивать. А если придется? Значит, будет приказ и стану стрелять как все. Ничего не поделаешь. Об этом надо будет подумать еще.
Ну вот, увлекся, писать очень интересно. Отец с Борисом все еще говорят за стеной, мама спит. А мне тоже не спится. Если честно, боюсь ложиться. Что если опять убитые приснятся? Как сказал Борис, чтобы спать спокойно, нужно перед сном помолиться. Попробую."
На следующей странице:
"Пишу ранним утром. Помолился как бабушка учила. Господи, помилуй. Богородица, спаси меня. Ангел мой добрый, защити меня во сне. Вот что получилось! Мне снились только хорошие сны. Бабушка, мама, прогулки по набережной на море. Солнце светило, дети смеялись и цветы красивые пахли приятно. Теперь всегда перед сном буду молиться. Обещаю."
Удар
Случился со мной инсульт, или как говаривали в старину удар, или как называется такой удар - инфаркт мозга. Мало что помню, из того, что произошло тогда - несущаяся с воющей сиреной скорая помощь, спокойные врачи, инвалидное кресло с колесами, палата реанимации в неврологическом отделении больницы - и моё обреченное спокойствие, и мысль в голове: "значит так нужно". Первое время просто лежал в кровати с капельницей у изголовья, пока сестры что-то кололи, что-то измеряли. А вот когда врач, заполняя анкету, листал паспорт, спрашивал меня кто я и откуда, тут-то я и понял, что почти ничего не помню. Поначалу-то меня это вроде даже развлекало. Я словно заново родился и был готов забыть всё, что мешало жить и спокойно спать. Например, смотрел на врачей и сестричек в белых одеяниях и думал: вот бы и моя забытая жена была бы такой заботливой и аккуратной, во всем белом. Но потом, впадая в "сонную лощину", всплывая из омута на поверхность и вновь погружаясь во тьму, до меня дошло, что "ничего такого" забыть не удастся, и придется вспомнить, ну хотя бы самое необходимое.
Тогда-то я и удивился такому феномену: память разума, память души и тела существуют порознь и вместе, помогая мне вальсировать и нырять, чередовать и тасовать те события, факты, слова и целые страницы прочитанного, которые даже если и хотел забыть, но они назойливо поднимались со дна и "вставали предо мной как лист перед травой". Но и тут спасительное "значит так нужно" успокаивало и сообщало надежду на восстановление. Вспоминались сначала сам дядя Борис. затем длинные беседы с ним, причем слово в слово, даже с оттенками интонаций и настроений, и даже музыкальный фон или бормотание телевизора в углу. Передо мной в тонком сне появилась тетрадь с записями, медленно, методично перелистала себя саму - и эта "мультипликация" озарила спасительной мыслью: да у меня же есть дневник, и там есть все что нужно!
Неделя в больнице промелькнула как пара выходных дней. Я рвался домой, в первую очередь к дневнику, к рабочему столу, за которым провел не одну тысячу часов напряженного умственно-душевного труда...за что и получил удар, инфаркт мозга, инсульт. Как говорил, прорычал, один из полковников военной кафедры: пр-р-р-работал. Я наслаждался в первую очередь птичьими концертами за окном, игрой света и сочных красок в ночной небесной вышине, и тому покою, который разливался по телу и в душе с привычным рефреном "значит так нужно".
Как принято в современной медицине, мне выписали горсть таблеток с грозным предупреждением: долго будете принимать, очень долго. К тому же, веселый молодой врач предупредил, что второго инсульта я не переживу, поэтому "чтобы я вас у меня больше не видел" - это еще больше взбодрило и сообщило дальнейшему отрезку жизни дополнительный стимул. К тому же мне была рекомендована восстановительная средиземноморская диета с рыбой, курицей, креветками, зеленью, оливками, сладким перцем и соком. Выдали на руки результаты обследований, из которых выяснил, что память моя вследствие полученного удара, срезана на пятьдесят три процента, что соответствует сужению кровеносных сосудов и как следствие - пьяное головокружение как от трех бокалов шампанского на балу у губернатора, в окружении милых дам, в вихре вальса по вощенному паркету под живой оркестр медных духовых инструментов. И что самое приятное - почти бесплатно. Однако, если "не переживу" нужно поторопиться, вспоминая мудрые слова: чем меньше заботишься о себе сам, тем больше о тебе заботится Бог.
Первое, что я сделал, войдя в дом, поискал дневник. Не найдя многострадальную тетрадь, даже не удивился. Кажется, был заранее готов и к такому исходу: ну нет и ладно.
Переодевшись, засунул в дальний угол вещи, еще пахнущие больницей, занял боевую позицию в положении полулёжа на ортопедическом кресле. И как пишут в психологических романах, глубоко задумался. Погрузиться в мысли так, чтобы "глубоко" не получилось. Я поднатужился, как во время поднятия штанги, но безрезультатно. Мысли разлетелись в испуге, память так и осталась нетронутой где-то там, в фиолетовой толще воды, мне пока недоступной. Блеснула мысль: да что ты страдаешь на ровном месте! Если нет вдохновения, значит так и надо, значит и не нужно оно - это таинственное движение духа. Я сник, расслабился, помня слова из прошлого: освободи мускул - сила в покое. И вдруг покой нахлынул как теплая волна в предзакатном купании на море, в августе.
Мне вдруг стало так хорошо полулежать в удобном кресле в полной тишине, осознавая абсолютную тупость и вопиющую немощь. С пустой головой, при почти уничтоженной памяти, омытый теплой волной, превратившись в новорожденного. Подумаешь, исчезло всё прошлое - зато впереди полная чистота. Это как натянуть холст, загрунтовать белым и прежде всех дел замереть, полным неясного предчувствия. И так не хочется уничтожать эту непорочную белизну своей почти сумасшедшей фантазией, так жалко нарушать максимум потенциальной энергии, превращая её в кинетическую, суетную, так называемого "самовыражения". Ты замер на точке начала всего и вся и растягиваешь этот миг вечности, пока что-нибудь не заболит, пока грубые звуки не внедрятся в сладостную тишину, пока не опустишь руки, освобождая мускул, чтобы вкусить силу покоя.
Как там у пророка Исайи: "Трости надломленной не переломит и льна курящегося не угасит" (Ис. 42:3)". В тот сакральный момент моей судьбы, надломленной как трость под ураганным ветром, - да, именно тогда и не позже - у меня в гостях появился Борис. Он зашел попрощаться и напоследок одарить ценными указаниями. Очень любил этого человека, но в тот миг отнесся к нему как к досадной помехе. Я вспомнил, как словно к его приходу, вспоминал в больнице записи в моем дневнике, чем не очень-то удовлетворился. Сумбур, отрывочно, сплошные повторы, флэшбэк, сны, молитва, мечты, путешествие по времени и свозь пространства, мистика, пророчества, экскурс в историю, смерть, воскрешение.
Борис влетел в комнату, отмахиваясь от приветствий и объяснений и сходу выпалил:
- Видел тебя, как ты сидишь в любимом ортопедическом кресле с дневником в руках и терзаешься сомнениями! Пока ты "плавал" в больничке, я перелистал тетрадку. Вот она! - он достал из портфеля тетрадь и помахал перед моим лицом. - Это я у тебя изъял фолиант на время. - И вот, что имею сказать! - Он показал пальцем на записи. - В принципе, это можно издать даже в таком виде!
- Мы же договаривались, - устало возразил я, - никаких изданий, тиражей и прочих убийственных телодвижений. Как сказал мой духовник, твои слова есть, а тебя нет. Если бы я писал с оглядкой на издателя, ничего бы у меня вообще не получилось.
Мощный старик из "раньшей" жизни
А вот один "флэшбэк", из числа многих, как мне представляется, весьма интересный.
...Прогуливаясь всей семьей по набережной Сочи, нам повстречался "мощный старик". Он своим торсом борца перекрыл нам движение, стоял руки в боки. глядя на отца исподлобья. Несчастный папа, не зная что делать, глубоко вздохнул и заикаясь произнес:
- Познакомьтесь, друзья, это мой дядя Гриша.
- За Гришу я тебя еще ремнем отхожу, - сказал тот с улыбкой. Повернулся ко мне, к маме, обозначил легкий поклон и представился: - Родной брат вашего деда, Георгий Иванович, собственной персоной!
- Простите, да, Георгий, - исправился смущенный отец.
- А теперь, господа-товарищи, - продолжил двоюродный дед, - немедленно все ко мне в гости! Отговорки не принимаются.
Схватил маму под руку, меня за потную ладошку и повел к стоянке такси. Отец нехотя следовал за нами. Посадил в машину с зеленым огоньком на лобовом стекле и, хлопнул водителя по плечу:
- Генацвале, гони ко мне домой. Высадим этих товарищей, и съездишь на рынок, купишь всё что нужно для родственной встречи. Ну ты знаешь. - Шофер молча кивнул и рванул с места.
На балконе второго этажа небольшого дворца типично южной архитектуры нас ожидала такая же "мощная старуха", помахивая нам рукой, будто генсек с трибуны съезда. Таксист, высадив нас, развернулся и помчался выполнять заказ деда. Не успели мы опомниться, перезнакомиться, помыть руки и сесть за стол, как шофер молча внес в гостиную две сумки с продуктами, получил расчет и удалился. Как у них, однако, тут всё отлажено! Бабушка с подругой ловко резали колбасу, бастурму, перец, сулугуни, помидоры, зелень. По очереди выбегали на кухню, откуда доносились головокружительные ароматы сациви и, кажется, люля-кебаба. Пока суть да дело, дед штопором вытаскивал пробки из темно-зеленых бутылок явно подземного хранения, разливал по фужерам густое красное вино. Мне тоже, игриво подмигнув, дед плеснул на полпальца. Отец, не спросив разрешения, осушил свой фужер и только после такого бунтарского акта, расслабился и откинулся на спинку мягкого полукресла, дед "с понятием" дополнил отцовский бокал и наконец поднял свой.
- Дорогие наши родственники! - начал он глубоким баритоном. - Во первых сроках, так сказать и так далее, прошу простить старика за столь пиратское пленение и доставку по данному адресу. Просто иначе, вы бы сюда так и не попали. Мне доложили, что вы в нашем благословенном городе уже не в первый раз и не первый день. Известно также, что меня скрывают от молодого поколения. - Жест в мою сторону. - Как диссидента и какого-то пошлого антисоветчика. А это не так! Я, видите ли, человек старой формации, верующий, потому слова Апостола "Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены" (Рим.13:1) - для меня как приказ подчиняться и сотрудничать во имя любви и дружбы. Может быть именно поэтому ни меня, ни моей семьи не коснулись репрессии, как говорится, Бог миловал. Посему прошу принять мое рукопожатие как жест уважения и толерантности. - Дед протянул отцу руку, и тот пожал ее, улыбаясь хмельно и расслабленно.
Напоив отца, всегда легко пьяневшего, дед предложил мне "слегка освежиться" на балконе. Здесь, в густой тени от тополей, алычи, инжира и груш, было прохладно.
- Я скоро видимо преставлюсь, - начал он. - Сам понимаешь, годы, хронические болезни, нелегкая судьба и все такое. Поэтому, внучок, слушай и не перебивай. Мы с твоим родным дедом Василием по прозвищу Великий, были близнецами. Вместе работали, охотились, женились и в армию призвали нас вместе, в царскую гвардию. На службе мы отличились в стрельбе, как потомственные охотники. На показательных стрельбах выбили приз, за что Государь Николая Александрович лично даровал нам унтер-офицерские погоны, дворянское звание и по пятьсот золотых империалов из царской шкатулки. Государь лично призвал нас обоих служить при Дворе в охране ближнего круга.
- А почему отец мне об этом ни слова? - громким шепотом, с оглядкой, просипел я.
- Ну тут всё и так понятно, - сказал дед, похлопав меня по плечу. - Он ведь у тебя крупный начальник. Представляешь, что бы с его карьерой случилось, если бы всплыли эти факты - дворянство, служба у Царя в личной охране, раскулачивание и прочее... Его бы репрессировали, а вас с мамой, как семью врагов народа, сослали бы в "сибирские курорты".
- Да уж... - согласился я.
- Ты на отца не обижайся. Он для семьи, ради вашей безопасности так себя скрутил... - Дед сжал кулаки. - Так наступил на горло своей совести!.. Ему не позавидуешь. А я тебе всё это рассказал для того, чтобы ты не был "Иваном, не помнящим родства", а помнил деда-героя, родичей репрессированных, да чтобы молился о их упокоении, записки в храм подавал. А как помру, я бабку твою - он показал пальцем за спину, - к тебе пришлю. Слушайся ее и учись... быть человеком. Вот для чего я затеял эту пирушку с примирением... Ты и меня прости... за этот бытовой терроризм.
Это осталось в записи, но как учил тренер, впоследствии всплыли те самые надстройки воспоминаний, те самые ассоциации, помогавшие понять, простить и принять.
По окончании службы, Василий Великий был отправлен домой, к жене и детям, Георгий же почувствовал, что ему необходимо остаться для продолжения охраны венценосной Семьи - у него самого тогда еще не было детей, а предчувствие надвигающейся беды осталось. Когда произошло великое предательство Государя его генеральским окружением, Георгия подхватила волна Белого движения, лидеры которого надеялись на возвращение прежнего порядка. Только, не получив благословение Церкви, белые отступили и были подвергнуты вполне ожидаемому разгрому.
Георгий, волею судеб, попал в услужение военному атташе в Париже графу Алексею Игнатьеву, который перевел двести миллионов золотом на личный счет и едва успевал отгонять мутных просителей поделиться средствами государственной казны. Когда очередной вымогатель коварным змеем пролезал в кабинет атташе, из-за спины графа вырастал двухметровый гигант, молча приближался к жулику, вытесняя своим могуществом сребролюбивое непотребство вон. В этом тихом гвардейце внутри чувствовался такой несгибаемой силы стержень, что никаких слов не было нужно.
Георгий вместе с графом испил всю горечь предательства и нищеты. Не позволяя себе хотя бы копейку потратить из казны на житейские нужды, граф с супругой и Георгием жили в предместье Парижа, выращивали грибы и зелень, продавали в рестораны - тем и жили.
Только в 1937 году Советы признали Игнатьева и вместе с его миллионами приняли на довольствие. Георгий был неотлучно с ним, потому и остался в живых. Его сиятельство поблагодарил верного стража повелел вернуться к семье, чтобы как-то устроиться в новых реалиях и продолжить служение, хотя бы не молитвенном уровне, в качестве верного слуги державного устройства, ожидая возвращения на Престол грядущего монарха.
Во время того разговора я испытывал пронзительный стыд. В то время, как я впитывал каждое слово деда, мои глаза не могли оторваться от старинной фотографии в рамке на стене. Оттуда на меня смотрела девочка необычайной красоты. В её лице таилась грусть. Отчего же? Если ты красивая, подумалось мне, неужели это не дарит радость? Да если бы я был таким же красивым, что глаз не оторвать, я бы только и делал, что смеялся с утра до вечера и радовался жизни. Дед Георгий, заметив моё внимание к фотографии, похлопал меня по плечу и тихо сказал:
- Это ангел.
- А где же крылья? - спросил я. - И видел на картинке, у ангелов еще бывает меч, крест, только забыл в какой руке что держит, потом волосы длинные, одежды белые.
- А у нас такой вот ангел. - также тихо произнес дед. - Нашего рода, а значит и твой.
- Почему она... этот ангел такой грустный? Ей... ему плохо? Да?
- Она была дочкой барина, которую вывозили из города в поместье на свежий воздух. Так что ты правильно заметил - девочка болела чахоткой. Она умирала, знала, что умрет, потому и была такой печальной. Мы с твоим родным дедушкой по молодости были влюблены в нее. Даже дрались на кулаках за право называть ее невестой. Потом девочка умерла, и стала нам сниться. Обоим. Она благодарила за любовь и говорила, что будет нас охранять. Так она и стала ангелом-хранителем нашего рода. Своей болезнью, божественной красотой и тихим нравом она заслужила это право.
Видимо тот образ девочки-ангела глубоко запечатлелся в душе мальчика. С тех пор он, то есть я, подсознательно искал в девочках, девушках такую же печальную красоту.
Впрочем, этот феномен настолько таинственно важен для меня, что лучше перенести рассмотрение его на ночь. Следующую ночь.
Две возлюбленные. И еще одна.
Так получилось в моей невеликой жизни, что я был влюблен сразу в двух девочек. Маша светилась как солнышко, всегда улыбалась и даже когда оставалась одна, казалось, что находится в окружении толпы почитателей. Другая возлюбленная, по имени Зоя, была, как у Пушкина "дика, печальна, молчалива, как лань лесная боязлива, она в семье своей родной казалась девочкой чужой". При этом Зоя была самодостаточна, нетребовательна, а её естественная девичья скромность была защитой от грубого мира. Что самое интересное - обе девочки относились ко мне по-дружески, поочередно, а я в их присутствии словно расцветал, расправлял плечи, шутил, острил, становился беспечным и заботливым. Каждая из девочек заполняла свойственную им часть моей души и располагалась там вполне гостеприимно. Интересно для меня то, что они никогда не встречались, будто существовали в разных мирах, которые я объединял, сам того не желая, или желая, но опять-таки поочередно.
А однажды одна из них - Маша - как-то естественно и тихо ушла из моей жизни. Помнится, был в качестве одного из гостей приглашен на день рождения. Всю ночь писал и переписывал поздравление. Каждое новое казалось более красивым, пока наконец не завершил одно из них, написал на открытке и уснул прямо на столе. Утром прочел ночное письмо и понял, что не смогу прочесть это вслух при гостях и родителях, поэтому заключил открытку в красивый конверт и вместе с цветами и шоколадным зайцем вручил имениннице.
Дорогая Машенька...нет, просто Дорогая! В сей знаковый миг противостояния добра и зла, тьмы и света, мне убогому желается сделать к тебе подношение всех накоплений любви и света, которые конденсировались в генотипе души моего сердца в течение многих лет, веков и тысячелетий. Прими от меня и всех моих предков и прародителей наилучшие пожелания всего самого светлого, что осталось в этом мире, в наших сердцах и мечтах!
Иной раз кажется, еще чуть-чуть и презренная плоть взорвется от лавины любви, и я словно плыву по волнам света невечернего и несёт меня в высокие сферы, где любовь и свет - нормальная среда обитания, а тамошние резиденты так красивы и добры. Короче, с персональным рождеством, милое дитя! Ура! Вот.
Ближе к концу торжества Маша попросила меня выйти на балкон. Тогда я понял, что она тайком прочла мое послание. Девочка шепотом произнесла страшные для меня слова: мы больше не увидимся, мы переезжаем навсегда. Девочка Маша стояла рядом - только руку протяни - но стала взлетать в те самые высокие сферы, где меня еще не было, куда её впервые позвали пока неясные звуки света. Она сжалась в комок, подняла руки к лицу, сквозь пальчики лились слёзы... Наконец, она вздрогнула и сбежала прочь, неважно куда, лишь бы подальше от меня. Ничего, ничего, успеется, говорил я себе и ей, конечно, к этому нужно привыкнуть, до такой высоты нужно еще подняться, но ты сумеешь, правда, скорей всего не со мной.
Нечто вроде того произошло и с Зоей. Эта милое молчаливое создание отчаянно влюбилась в хулигана по имени Вовка - именно так его все называли. Наше недоумение разделяла вся наша мальчишеская вселенная. Однако эта парочка пошла дальше - это было похоже на акт двойного самоубийства - они сбежали из дома. Их искали родители, школьные учителя, милиция - бесполезно. Исчезли напрочь.
В ту ночь, когда это случилось, сначала тихо, как во сне, потом на полную громкость прозвучали в голове, чтобы потом спуститься в сердце, слова из прошлого: это ангел нашего рода. Так вот, кто всё это сотворил и преподнес мне, как подарок судьбы! Про печального ангела дивной красоты я и забыл. Вот он...она и напомнила... напомнил мне о себе. Передо мной во весь рост встал образ в переливах света - я любовался им не в силах оторваться. Возник из прошлого моего, из прошлого моего рода, запечатлелся - да так и остался на всю жизнь как идеал.
С одной стороны, я понял, что такой нездешней красоты у девушек моего окружения мне не найти. В те времена красивые девушки были штучным товаром - в лучшем случае, одна на сто тысяч. Подспудно я искал их во всех городах и весях, но найти не мог. А с другой стороны, на меня под утро хлынуло, как порыв утреннего свежего ветра - такое спокойствие, что сам удивился. Да, в том покое было что-то от смирения, даже отчаяния, а может еще и покорности судьбе - но оно было весьма приятным, дарило устойчивость. Тогда-то я и догадался, что это явление прекрасного образа ангельской красоты - это знак того, что мне его никогда не достичь. Ну и ладно! В конце концов, как там у Шекспира: "Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам" - и уже тем более мне, убогому. В смысле - у Бога, мне...
Только не тут-то было - или стало? - мой ангельский образ оставался жить во мне, указывая свои векторы движения по моему очень жизненному пути.
И вот однажды - свершилось. Влюбился я. Да так качественно, что сам себе удивлялся. Будучи достаточно сурово наказан разочарованием в моих флиртах, знакомствах, влюбленностях, я смотрел в упор на эту девушку и мысленно спрашивал себя, моего ангела, совесть - а ты ли это? Или очередной обман лжеименного разума, одичавшего сердца? Девушка также смотрела на меня в упор и, наверное, задавалась такими же вопросами. А однажды ночью - ну а когда еще! - состоялся такой судьбоносный разговор:
- Как ты думаешь, может, все-таки стоит дать нам шанс?
- Конечно, стоит. А как же не дать шанс таким двум хорошим ребятам. Не знаю как тебе, мне они нравятся.
- Но ты ведь понимаешь, что с таким слабо перспективным партнером как, простите, я, такого канонического безоблачного счастья, как в кино, достичь невозможно.
- Да, понимаю. И мне это нравится.
- Невозможность счастья?..
- Нет, твое трезвое отношение к этому. А еще то, что предупреждаешь, как честный человек. Это говорит о твоей надежности.
- Напоминает разговор двух адвокатов во время заключения брачного договора.
- Хи-хи, это точно! Ну ладно, давай об высоком.
- Ффууу! Давай! Скажи, как ты относишься к достатку, обеспеченности и прочей высокой материи?
- Спокойно. Когда у тебя всё это было всегда, как-то не очень ценишь. Во всяком случае, устраивать истерики по поводу брюликов, сумочек, авто, загородных домов и прочих заграничных курортов - не буду. В детстве наелась. Так что... Да и ты не производишь впечатления барахольщика. У нас с тобой родители примерно из одной социальной среды, не так ли? Так что мы одной крови, так сказать.
- Это да... А как у тебя с творчеством? Есть увлечения?
- Ак как же! Вяжу шарфики, пишу стихи, читаю хорошие книги. А, вот еще - готовлю супы и салатики. Ну там еще много чего. Так что и туточки все норм. Теперь ты!
- Не буду столь самонадеян, но мне кажется... Нет, даже так - уверен, что меня Провидение всю жизнь готовит к тому, чтобы стать писателем. Не то, чтобы так себе, а великим. Простите... Не то, чтобы я велик талантом, ростом, амбициями, а тем, что Бродский с Ахматовой называли "величием замысла".
- Так это самое главное! Ох, как я понимаю! По-моему, без этого самого "величия" всё бессмысленно.
- Спасибо, родная! Вот уж удружила! Ой, сейчас заплАчу...
- Поплачь, поплачь, если хочется. Могу плечо предложить. Вот тут, слева, еще много сухого места. Давай, не стесняйся.
- Издеваешься! И не стыдно?
- Да нет. Я на полном серьёзе. Всегда уважала мужчин, способных заплакать. Это значит, что душа живая. Знаешь, как-то я на исповеди заплакала, застыдилась, а батюшка такой старенький - ну как мы любим - сказал мне: не стесняйся слёз, девочка, они дороже бриллиантов. Ты, сказал он, прямо сейчас оживаешь. Для вечности. Так что и здесь наше "величие замысла", как видишь.
- Не думал, что скажу это кому-нибудь. А вот поди ж ты, говорю...
- Что замолчал на самом интересном месте? Давай, жги!
- Кажется, я нашел тебя.
- И я тебя! Спасибо, что нашел.
- И тебе спасибо. Ну что, теперь вместе?
- Да, вместе и навсегда. Ну вот, и меня до слёз довёл. Мой мужчина.
Снова и снова вглядывался в милое родное лицо отныне моей девушки. На минуту, потом дольше, а после и вовсе на "всю оставшуюся" разглядел проступившие черты того самого ангельского образа, которые искал и вот нашел. Эти большие глаза-озера в обрамлении пушистых ресниц, тонкий аккуратный носик, высокий гладкий лоб, пухлые губы, маленький женственный подбородок, лебединая шея, ниже - плечи со смешными ключицами, руки с длинными ровными пальцами и тонкими запястьями. А вот и те самые волосы, которые я видел в детстве у ангела "на картинке" - длинные, волнистые, легкие. Подразумевалось и ангельское вооружение - крест и меч, и даже крылья, правда, пока потенциальные, зато вполне пригодные для полётов во сне и наяву. Моя женщина. Несомненно моя.
Так же понял я, что мне теперь придется её защищать. В первую очередь от внешних раздражителей, несущих пошлость, хамство и суету. Может именно поэтому в дневниковых записях так мало - почти ничего существенного, тем более интимного - про мою Женщину нет. И не надо. Моя - и точка.
Удар второй
Ночь не всегда приносит свет и надежду, покой и благодать. В тот обычный день, в плавном течении событий, казалось, "ничего такого" не предвещало. Заглянул в банк, провел платежи, отправил факсом платежки снабженцу - по бумажкам с печатью банка он получит материалы и отвезет на объект под ручки белые прорабу. К обеду энтузиасты-строители сделают дело, чтобы предъявить комиссии. Заехал к ГАПу - главному архитектору проекта - старичку семидесяти лет, согласовал проект фасада детского комплекса. Пока он с лупой ползал по проекту, я рассматривал фотографию на столе, почему-то в черной рамке. Проследив мой взгляд, старик поднял на меня глаза, сказал:
- Красавица, не правда ли! Пятая жена.
Я взял портрет в руки, присмотрелся. Женщина лет сорока источала доброе светлое сияние. Легкая едва заметная улыбка в уголках пухлых губ как бы говорила: за меня не волнуйся, у меня все хорошо.
- Предыдущие четыре тоже красавицы. - Старик вздохнул. - Все умерли. Эта пятая от рака горла.
- Курила?
- Нет, любила горячий крепкий чай. Ей привозили чаи с лучших плантаций мира. Воду она использовала только подземную святую. Сама ездила в Звенигород, сама набирала.
В кабинет заглянула молодая женщина лет тридцати, симпатичная, стройная в стильном деловом костюме, бежевого цвета, с прозрачным шарфиком на лебединой шее. Старик не глядя подписал бумаги и кивком седой головы отпустил девушку.
- Шестая? - ехидно спросил я.
- Не исключено. Только после годового траура.
Старик вернулся к моему проекту. У меня появилось время рассмотреть его. Высокий гладкий лоб, седые волосы с залысинами, упрямый волевой подбородок, мешки под глазами, глубокие носогубные морщины, висячий нос в склеротических прожилках, на плечах по синему костюму перхоть, руки в старческих коричневых бляшках. Вроде бы ни разу не красавец - но женщины буквально тянутся к нему, готовы увидеть в старичке молодого красавца.
- Даже не пытайтесь повторить этот номер, - прохрипел он, не отрываясь от проекта. - Смертельно опасно!
- Прошу прощения?.. - спросил я недоуменно.
- Я по поводу ваших физиономических наблюдений и психологических выводов на мой счет. Многие пытались, но никому не удалось. Ха-ха!.. - Он оторвался от бумаг, подняв на меня ироничный взгляд из-под очков. - Кстати, на этом проекте нужна виза специалиста по экологии. - Он черкнул на бумажке номер телефона. - Это Динара, чудесная девочка, скажете, от меня, подпишет не глядя.
Отправился к районному архитектору. Именно там заседала экологическая комиссия. Дннара оказалась эффектной брюнеткой восточного типа, с типично московским говором. Она разложила карту города на столе, попросила не подглядывать. Я конечно же впился газами в значки на карте, указывающие на концентрацию в воздухе вредных веществ. О, ужас! Практически весь город находился в зоне повышенного риска! Радиация, угарный газ, сероводород, выхлопные газы - все показатели выше смертельно опасных значений! Согласно этим данным, нужно срочно эвакуировать население города! Причем, всё!
- Никому! - сказала приятным голосом милая восточная дама. - Ничего вы не видели! - Потом, словно оправдываясь: - Но мы над этим работаем...
- Ясное дело! Наверное, именно поэтому на месте промышленных объектов строятся такие милые сооружения вроде нашего детского комплекса?
- Вот видите, как политически грамотно вы рассуждаете! Молодец! Вот вам за это моя виза! - Размашистая подпись украсила правый нижний угол моего проекта. - А вашему ГАПу передайте мой большой теплый привет.
И эта туда же!.. И что они все находят в том старичке?
- Он гений, - полушепотом ответила на мой немой вопрос.
Как я и предполагал, снабженец успел привезти материалы на объект. Наши художники к моему приезду поспешили раскрасить теневые навесы, главный фасад и даже рекреацию веселыми картинками из мультяшек. Из мастерской вынесли и установили резные качели-карусели, и даже принялись покрывать дефицитным финским лаком для наружных работ. Девушки-легкотрудницы усиленно выметали мусор с территории, поднимая пыль. Я крикнул, чтобы побрызгали водой из поливочного шланга. Через час-полтора детский комплекс приобрел приятно-созерцательный вид.
Уважаемая комиссия, глава которой была начальницей нашего русского отделения ЮНЕСКО, величаво прошлась по объекту. Нам стало известно, что эта комиссия ничего не решала, это городские власти пытались доказать представителям Парижа, что мы тоже умеем быть европейцами. Мы с архитектором и главным художником солидно комментировали. Получив неожиданную похвалу, облегченно выдохнули - всё отлично. Следующий транш, сдобренный премией, можно считать, у нас в кармане.
Уж не знаю, как там у них в Париже, а у нас проход комиссии по объекту обычно завершается банкетом. Тут подсуетились городские власти, взяв на себя финансирование мероприятия. И вот толпа голодных женщин, в числе которых находились и наших трое мужчин, с шумом ввалились в помещение штаб-квартиры уважаемого ведомства. Там стоял длинный стол, с тарелками, бокалами, тортами, ликером и шампанским. Оказывается, мы еще ко всему прочему, отмечали католическое Рождество.
Съели много сладкого и жирного, выпили много сладкого и шипучего, танцевали под что-то французское и громкое. Девушки буквально разрывали мужчин на части. Из-за нехватки кавалеров трое девиц, изрядно подогретых сладким и шипучим, даже слегка подрались, запустив ухоженные руки в шикарные прически конкуренток. Главная дама из парижского учреждения по культуре, не обращая внимания на драку, пила французское шампанское и непрестанно болтала по телефону на всех европейских языках.
Когда жирное и сладкое подобралось к моему горлу, обещая излиться наружу, я выскочил на улицу, взял такси и, охая и поторапливая шофера, понесся по ночным улицам домой. Дома, не раздеваясь, плюхнулся на неразобранную кровать и... упал с высокого обрыва в черную бездну.
На дне того вонючего мрака, я встал паралитиком, обжигаясь черным жаром с красными всполохами, непрестанно вращая головой. Вокруг меня корчились от боли и ужаса то ли люди, то ли тени, они выкрикивали проклятия, то погружаясь в потоки раскаленной лавы, то выныривая, и кричали, кричали... Но это не всё. Над головами несчастных носились на черных крылах звероподобные ящеры, тыкая без разбору пиками в головы людей... или теней. Услышав крик от боли, ящеры ликовали. Лично меня касались только порывы жаркого ветра с кислотной вонью, пронзая вдоль позвоночника стрелами ужаса и...безнадёги. Я уже давно потерял счет времени, да и не было его - времени - в этой смрадной горящей вечности...
Когда я вспомнил слова святого, что от слов Иисус и "помилуй", тьма убегает, я долго - очень долго - пытался выдавить из нутра, скованного ужасом, эти два слова. Моё горло сдавила черная жесткая рука, на мои губы навалилась подушка, пахнущая гарью, кровью и потом. Это мучение длилось очень долго. Наконец я выдавил из горла "Иисус, помилуй!" - и тьма исчезла, словно от порыва свежего воздуха.
Только что стоял в черной бездне - и вот снова дома. Оказывается, адская тьма на самом деле совсем близко, если не внутри меня самого. Это многое объясняет, например то, по какой причине в один миг человек может делать зло и добро, последовательно или одновременно.
Я метнулся в ванную, глянул в зеркало. Думал, прошло несколько лет, и я за эти годы поседел. Но нет - седина сверкнула парой-тройкой волос на висках, а лицо, даже похорошело - будто окалина слетела с обгоревшего тела, оставив на память живую эластичную кожу.
Ничего себе! Я-то был уверен, что живу правильно - не убивал, не воровал, особо не блудил, разве что как все, потихоньку; хорошо учился, был послушным сыном хороших родителей... Что еще?.. Да какая разница - если в итоге эта вонючая геенна огненная, где насколько я помню, сгорают смертные грехи.
Это был удар похлеще первого, ишемического.
Утром, после бессонной ночи, проведенной в размышлениях, позвонил Сергею. Помнится, он как-то звал меня в паломничество по монастырям. Объяснил Сергею причину, он проникся идеей спасения моей загубленной души, и мы поехали по маршруту: Оптина - Лавра - Дивеево. Сергей настоял на одном важном условии: попеременная и непрестанная молитва. Извлек из бардачка молитвослов, потребовав начать прямо сейчас.
В те часы "Я знал одной лишь думы власть, Одну, но пламенную страсть" - во что бы то ни стало, нужно было понять, почему я, такой хороший мальчик, оказался мусором человеческим в адской помойке. Всюду дядечкам в бородах и крестах, монасям и свещенницам, я рассказывал про своё погружение в преисподнюю. Каждый раз моя история обогащалась всё более яркими подробностями. И каждый раз иеромонах вздыхал и, показывая мне за спину, говорил:
- Видишь, этих добрых русских людей? Больше половины из них привела сюда примерно такая же история как у тебя. Одно скажу с уверенностью - это было проявление Божиего милосердия. Видишь, как эффективно это сработало - ты здесь, и приехал не на экскурсию, а для спасения души.
Дальше следовали вроде бы скучные и обыденные манипуляции - молитва, исповедь, причастие Святых Христовых тайн. И вот результат - из хорошего доброго мальчика я превратился в грязного подлого преступника. И в этих святых обителях я занимался очищением души от проказы греха, то есть, говоря по-научному, отмывался в "бане пакибытия". Как я понял, других инструментов приготовления души для перехода в вечность, просто не существует.
Удивляло вот что - с какой бесшабашной легкостью я забывал уроки бабушки, привычно погружаясь в убийственную суету будней. Как вообще я умудрялся жить, отсекая себя от великого океана счастья - благодати Божией. Насколько милостив Бог, напоминающий, что есть только одно самое главное в жизни человеческой - это спасение души от того смрадного мрачного огня, в пучину которого можем свалиться в любую секунду любого, самого веселого дня.
А ведь мало кто смог бы меня упрекнуть в том, что я не читал книги святых отцов, Святое Писание и Предание. Только все эти сотни, тысячи страниц святоотеческих текстов, наполненных живым реальным опытом страданий, молитвы и сопутствующих чудес - проходили по касательной моего сознания, не особо задевая за живое... Пока я сам не попал в бездну...
И да! Вернулся из паломничества другим человеком. И еще небольшое чудо - моя поездка не помешала работе, моего отсутствия даже никто не заметил. Жизнь продолжалась, и да - на более осознанном и высоком уровне.
Тихое событие
Там, во святой обители, произошло еще нечто - нет, ничего такого яркого и сильного, наоборот - тихое и спокойное. Может быть поэтому, я отложил его более глубокое осмысление на потом. И вот, это потом, пришло, прокралось, неприметным шепотом.
Мне удалось исповедаться, а Сергей задержался с написанием записок, поэтому остался стоять в очереди на исповедь, поглядывая на меня с чуть заметной завистью. Чтобы не раздражать друга, я отошел в сторону, в левый придел, остановившись у иконы Христа, той самой, на которой Он призывает к себе всех людей. Долго стоял у иконы и молчал, ощущая в душе покой. Просто покой и ничего больше.
Справа от меня, у окна стоял молодой монах с невеликой пока еще бородкой. Он держал в левой руке огарок толстой архиерейской свечи и, склонив голову, молчал. Видимо там, на глубине сердца, творилось что-то важное для него, что он никак не выражал, оставаясь в статичном состоянии.
Сзади прошаркала парочка людей. Маленькая девочка тонким голоском пропела:
- Смотри, мама, ангел стоит!
- Вижу я, - ответила мама. - Здесь нельзя громко говорить. Пошли отсюда, мы можем помешать.
Они ушли, а я так и не понял, кого девочка назвала ангелом, но уж точно не меня. Хотя... Да нет, что это я... Когда шаги за спиной смолкли, у меня в голове прозвучали слова:
- "Мир Мой даю вам: не так, как мир дает, Я даю вам. Да не смущается сердце ваше и да не робеет". - Понятно, это говорит Иисус Христос с этой самой иконы, только моим голосом.
- "Не могу я понять, почему люди не просят у Господа мира" - А это читал у Силуана Афонского.
Так ничего и не поняв, я продолжал стоять, чего-то ожидая. В это время в голове стали проплывать мысли, медленно и тихо. В последнее время я заметил за собой, что книги и фильмы, в которых бушевали страсти, меня стали тяготить. Ну чего эти клоуны всё время кричат, прыгают, размахивают руками, мужчины даже истерят - неужели они думают, что это профессионально! И почему в книгах нагоняют страху, движухи, страсти-мордасти. Неужто и здесь имеется "социальный заказ"? А вот и нет - медленные фильмы, раздумчивые книги, где есть время подумать, что-то хорошее вспомнить, извести из памяти интересные ассоциации - именно это стало привлекать, да вот незадача - такого материала оказалось совсем чуть-чуть.
Когда на эту тему советовался с наставниками, они соглашались, каждый раз с хитринкой на глазу советовали: вот и займись этим. Да я бы и рад, только кто я такой, чтобы выйти на такой уровень! Легко сказать, забраться на такую глубину, чтобы с такой высоты транслировать миру, или как сейчас принято говорить, вселенной, эдакий надмирный покой. В тот миг из глубин памяти всплыла картина Левитана "Над вечным покоем" - ничего особенного - над широкой рекой на крутом берегу стоит маленькая церковка, а над всем этим - парит высокое небо в серо-голубых облаках.
Стоял тогда в Третьяковке, смотрел на этот пейзаж - и не мог понять, почему над вечным, откуда там покой, если того и гляди небо взорвется молниями, прогремит гроза, да и хлынет ливень. Ан нет - от созерцания картины осталось именно это ощущение вечности и покоя. Парадокс!
Следующая мысль, словно отразившись от иконы Спасителя, проникла в голову. Даже и не вспомнить, где прочел, да и не важно - по моему соображению, Источник такого рода мыслей един у всех, и это, простите, Дух Святой. Итак, вот оно:
- Там, где нет Бога, нет ничего - ни материи, ни времени, ни пространства, ни жизни - вообще ничего! Даже вакуума! Даже абсолютной пустоты!
Отсюда, отслоилась такая мысль - там, где нет Бога, там нет и жизни. И смерти, как продолжения жизни в иной реальности. Вот оно объяснение, почему мне так противны безбожные произведения - они пусты и даже вредны. Ведь, обращая внимание на модные ментальные течения, увлекаясь экзистенциальной чесоткой, прости Господи, ты невольно просто теряешь время, убивая в самом себе часть души. ...Как убил инсульт часть моей памяти - значит, то была вредная часть, неполезная, злая, наконец. Так что и здесь, как сказал апостол Павел: "Всему радуйтесь, за всё благодарите!" И за инсульт, и за потерю памяти, и за те часы безвременья, когда не мог вспомнить, кто я и откуда взялся... И за те минуты просветления, когда узнал, что я христианин, чадо Божие, раб Господень - и зело обрадовался такому открытию.
В ту минуту моего бунта против бунтарского духа противления, в моем сознании произошел сущий переворот. Выстроившиеся в ряд памятники великим мыслителям, идолы и кумиры - один за одним показав свою вопиющую пустоту - стали взрываться, рассыпаться. Примерно, как на Афоне, когда на берег ступила Пресвятая Богородица, и сотни идолов взревели и стали один за другим взрываться. Вот уж фейерверк случился!
Впоследствии, произошел некий частичный откат. Как объяснили мудрые люди, во времена тотального гонения, в обиход вошли так называемые иносказания, чтение между строк и даже на просвет. В этом искусстве сокрытия истины под маской метафор и намеков, многие знаменитые писатели и режиссеры достигли виртуозных высот. Скрипя сердце, я принял во внимание этот печальный опыт и вернул на пьедестал несколько памятников великим. Но, как говорится, осадочек остался. И опыт обновился и расширил границы.
В те минуты стояние у святого образа, стал оформляться самый главный запрос самому себе - так определись же, наконец, ты с Богом или... с Его противником!
Ко мне подошел Сергей и, схватив за рукав, потащил к выходу, ворча что-то про ужин в трапезной для паломников. Я в последний раз взглянул на образ Спасителя и молча, но на всю громкость, воскликнул:
- Господи милостивый, даруй мне различение духов! Помоги разобраться, как стать настоящим христианином. Твой я, Господи, и да не простру руки богу чуждему! Помоги!
- "Да не смущается сердце ваше и да не робеет", - последовал ответ из сердца моего.
Так мне удалось узнать, что Бог живет в сокровенном сердце человека. Туда, в самую глубину, и стал я направлять молитвы, и оттуда получать ответы. Иногда.
Молчун
Когда мы выезжали из Оптиной Пустыни, по дороге среди лесной чащи едва тащился усталый человек в темной сильно поношенной одежде. Наш человек, сказал Сергей, тормознув рядом с ним, открыл дверцу и пригласил внутрь. Я тогда был целиком и полностью занят собственными переживаниями, поэтому внимания на пешехода не обратил.
О чем я думал в те минуты? Просто еще раз переживал оптинский опыт. Мой разговор с рыжим иеромонахом, тянувшийся не менее двух часов. Я рассказал о погружении в ад, о том, что в книге Андреева "Роза мира" это всё описано совсем по-другому. У меня огонь, ядовитые пары серные, вопли тысяч несчастных - у Андреева тишь да гладь, храмы колдунов и еретиков в сиянии золотого света... Батюшка только слово сказал - и всю эту дрянь вымело из головы прочь. Той ночью я шагал под звездами из храма в скит, думая о том, как бы вернуться в прошлое, чтобы изменить вектор полета снизу вверх - такая наивная мечта пьяного от счастья поэта. Устроившись на нарах среди потных храпящих рабочих, в провальном сне я улетел в прошлое и даже прожил три дня, наполненные простой детской радостью - рыбалка, грибы, море... Еще почему-то прочтение слепых ксерокопий культовых книг - до рези в глазах, до полного отупения - "Мастер и Маргарита", "Лунный камень", "Другая жизнь" и что-то еще...
Потом вдруг понял, что это не нужно, ведь я и так очистился от грехов и заблуждений прошлого на исповеди у рыжего монаха, вернувшись в состояние детской изначальной чистоты. А значит повторно переживать страсти, пусть и такие "красивые и возвышенные", вряд ли полезно, ведь не зря же Апостол сказал - мне в том числе - "оставляя заднее, устремляйся в горнее".
Такие вот мысли сверлили мутное сознание, когда Сергей впустил путешествующего в салон автомобиля.
Наш внезапный пешеход как-то гармонично вписался в наш паломнический коллектив, всё больше молчал, только изредка показывал рукой короткую дорогу, вполне оправдывая имя, данное ему в честь главного путеводителя христиан - Николая, святителя Мир Ликийских.
Когда мы уже в Москве расставались, Сергей взял у него номер телефона и пообещал позвонить, при случае. Когда я вышел из привычного оцепенения, вжился в обычный рабочий ритм мегаполиса, вспомнил о том молчуне-Коле и предложил Сергею встретиться втроем, вспомнить боевые дни.
Для встречи Сергей предложил свою студию, расположенную в обычной девятиэтажке рядом со станцией метро. Мне нравилось бывать у Сергея, в гостеприимном доме, где витал дух творчества и запах скипидара. Николай в первые минуты в студии разглядывал иконы и картины, тихонько урчал от удовольствия, кивая головой. Они светлые, только и произнес он шепотом.
Хозяин позвал нас за стол. Как всегда, на столе обнаружилась его любимая сельдь-залом в кольцах красного лука с картошкой, невыразимо вкусной, которую выращивал собственными руками, удобряя свежим навозом, который носил в кульках, пока шел от станции до дачи. Дополнял композицию двухлитровый кувшин с самодельным лимонадом.
- Я среди вас самый молодой христианин. - Приступил я к допросу. - Воцерковился недавно. Поэтому просьба к тебе, Николай, помоги мне наверстать упущенное.
- Имеешь в виду, отрезок времени между детским общением с бабушкой и собственно нынешним воцерковлением? Не удивляйся, это сейчас у всех. Товарищи коммунисты, дай им Господь вразумления, постарались.
- Верно, - кивнул я. - Просто чувствую, что многое упустил. Я как дитя неразумное среди серьезных мужиков. Понимаете...
- Ну хорошо, - задумчиво произнес молчун. - Есть два пути: короткий и нормальный.
- Мне бы, конечно, лучше тот, что покороче.
- Прости, не уверен, что потянешь. Даже так, уверен, что не выдержишь.
- Поясни, брат!
- Сейчас ты защищен от явной агрессии зла. Пока ты неофит, благодать ограждает, но если проявишь дерзость не по чину, может такое начаться, мало не покажется.
- Например?
- То, что невидимо, можешь увидеть чувственными очами. А это совсем неприятное зрелище. Представь себе, встречаешь человека, которого видел в последний раз "до того как"... Понимаешь? - Я медленно кивнул. - И вдруг тебе открывается духовным зрением - да он насквозь черный, как головешка, а из сердца его торчит такая страшная образина с рогами, да еще и рожи тебе корчит. И так каждый день, почти со всеми прошлыми друзьями и подругами.
- Да тут можно и в Кащенку загреметь! - воскликнул я. Моё услужливое воображение живо представило подобную картинку.
Установилась тишина. Только ходики на стене тикали, да Сергей пыхтел, не прерывая ужин с картошкой и селедкой. А еще он с прищуром поглядывал на меня, мол, что испугался, это вам не того-этого.
- Видишь ли, Коля, - чужим голосом просипел я. - Время сейчас такое, что просто нет времени на раскачку. От моих решений, слов и действий зависит судьба многих людей. Их безопасность, благосостояние, желание работать... Так что из двух путей мне бы все-таки покороче. - Вспомнил кое-что из книги преподобного Силуана Афонского. - Да и у Силуана Афонского в самом начале монашества келья была наполнена нечистыми, но он же выжил, и даже резко пошел в гору, по Лестнице в небеса.