Подугольникова Ольга Андреевна
Прямая речь (Александра Алексеевна Прокофьева-Бельговская)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:

ПРЯМАЯ РЕЧЬ

Александра Алексеевна Прокофьева-Бельговская []

(Александра Алексеевна Прокофьева-Бельговская)

   Все называли ее Мадам. Известно, что так называл ее муж – М.Л. Бельговский. Очень подходило ей такое название, потому и стало использоваться всеми. Ее имя и отчество – Александра Алексеевна – было только для личного общения, а когда просто говорили о ней, то всегда только Мадам.
   И о ней, конечно, не так просто рассказать. Меня много раз просили о ней написать, но мне всегда казалось, что это невозможно. Я была уверена, что у меня и языка такого нет. Я если что и писала, то только свои научные статьи. А для них, говорили, достаточно знать всего триста слов. Для мадам этого маловато. И в то же время я считала, что никакая биография и никакие толстые книги с воспоминаниями разных знакомых с ней людей или ее коллег по работе не смогут сложиться в портретную мозаику, похожую на оригинал. Уж слишком необычной, яркой, неповторимой, красивой, талантливой во всем была Мадам. Мне необычайно повезло, что я проработала двадцать лет под ее руководством, которое не было никогда мелочным или назойливым.
   Я всегда делила ученых на тех, кто "жил в науке" и тех, "кто жил наукой". Когда наука стала массовым явлением, ею начали заниматься те, кто просто считал это занятие чем-то для себя удобным. Вот они и "жили в науке", считая себя учеными, но науке ничего не давали. А давали только те, кто "жил наукой", которые знали, что это в их жизни самое главное. Вот к ним и принадлежала Ал. Ал. Прокофьева-Бельговская. Наверное, правильнее всего ученость определять не по количеству статей или книг и не по индексу цитирования. Надо просто у ученых об этом спросить. И тут можно ответить однозначно: все высоко ценили ее ученость. И неудивительно поэтому, что название ее юбилейного большого доклада "Моя жизнь и хромосомы" ни у кого не могло вызвать возражений. И никто не мог бы лучше рассказать о жизни, отданной науке, чем это сделала она сама в своем докладе.
   Прошло уже несколько десятилетий с момента первого знакомства с Ал. Ал., а я ловлю себя на том, что помню множество эпизодов, с ней связанных; ее рассказов о командировках; ее поведение в различных ситуациях, далеко не всегда благоприятных; помню ее манеры, звук голоса и интонации, с которыми она всё произносила. Видимо, не случайно память всё это сохранила, если всегда всё принималось как аксиома и сохранялось навсегда. Наверное, всем этим богатством, которое так щедро раздавала Ал. Ал., настало время поделиться, что я и пытаюсь сделать в этом очерке. Я решила построить его не так, как это принято. Я хотела, чтобы она сама поделилась своим жизненным опытом человека, жившего наукой, с теми, кто захочет посвятить свою жизнь проникновению в незнаемое.
  
  
   ФЕЙСОМ ОБ ТЕЙБЛ
  
   В лаборатории все собрались вокруг Ал. Ал. Она обращается к сотруднику, на котором лежат все организационные вопросы лаборатории. Обычно она звонит ему рано утром по телефону, давая разные распоряжения. К нам в лабораторию Ал. Ал. приезжает один раз в неделю. Она возглавляет ее на общественных началах. Но вот однажды Ал. Ал. не смогла дозвониться нужному сотруднику.
   - Я вам вчера с утра звонила, но мне ответили, что вы здесь не бываете.
   - Да соседка у нас такая старенькая. Она всё путает.
   - Старушка – да, но ваша мама, она тоже... Короче, там, где вы бываете, там есть телефон? Пожалуйста, дайте мне номер.
   Почему-то все знали о новом браке коллеги, но он пытался это скрыть.

*   *   *

   Из коридора доносится голос Ал. Ал.: "Кого я вижу, здравствуйте, Алексей Павлович! А я о вас недавно вспоминала. Мне попала на рецензию ваша работа. Увы, я ее не пропустила. Там есть эксперимент, но нет контроля. Единственное, что ее украшало, - это ваша фамилия среди авторов, которых я не запомнила...".
  
  

*   *   *

   В присутствии всех сотрудников лаборатории Ал. Ал.: "Толя, вы – лентяй, вы – сибарит, вы всё хотите малой кровью добыть".
   И в другой ситуации ему же после летних отпусков: "Толя, вы стали такой уютный с бородой... Немедленно ее сбрейте, она ведь будет царапать оптику!"
  
  

*   *   *

   Звонок из Академии медицинских наук (стало понятно, что надо как-то восстанавливать генетику): "Скажите, пожалуйста, сколько нужно времени, чтобы из врача сделать генетика?"
   Ал. Ал. отвечает: "А сколько нужно времени, чтобы из вас сделать математика?"
  
  

*   *   *

   Ал. Ал. подводит итоги нашего обычного лабораторного семинара: "Сегодня мы заслушали интересные доклады...". Кто-то подсказывает, что еще и доклад гостя из Обнинска Н.П. Бочкова.
   "Да, еще и ваш, Николай Павлович, скорее нужный, нежели интересный".
   Бочков вскоре стал директором нового института, в котором наша лаборатория проработала много лет.
  
  

*   *   *

   Ал. Ал. должна была курировать всю научную продукцию института по близкой ей хромосомной теме. Я видела, как дрожали руки сотрудника одной из лабораторий, который передавал ей пачку своих работ со словами: "В этих моих работах глубоких мыслей не содержится...". (Надо отметить, что именно такие сотрудники с помощью директора Бочкова делали в институте карьеру). Ал. Ал. внимательно посмотрела на него: "А вы и глубокие можете?"
  

*   *   *

   Ал. Ал. сегодня приехала не одна, с ней вместе – ученая дама из Академгородка (Новосибирск). Обращается ко мне: "Оля, расскажите И.И. о нашей работе". Я почувствовала неловкость. Я – такая мелкая сошка, а И.И. – известный ученый. А тема нашей работы была тогда очень модной, поэтому я ответила, что, скорее всего, И.И. все по нашей теме уже знает. Ал. Ал.: "А вы расскажите так, как будто она совершенно ничего не знает". Она и правда не знала. Ее интерес был довольно узким и в другой области.
  

*   *   *

   Прямо рядом с нами создается новая лаборатория В.П. Эфроимсона. Мы все приглашены на открытие. Не было ни одного случая, чтобы во время застолья Ал. Ал. не возглавила бы его немедленно. Вот и сейчас она предложила каждой из сотрудниц новой лаборатории (в этом коллективе были одни женщины) ответить на один единственный вопрос: зачем Эфроимсон привел ее в свою лабораторию? Ответы были разные, Ал. Ал. их комментировала. Когда одна из сотрудниц ответила, что присоединяется к мнению предыдущего оратора, то Ал. Ал. тут же отреагировала: "Вы всегда присоединяетесь к мнению предыдущего оратора, даже когда он неправ?"
   Все старались ловко уйти от ответа и спастись от острого языка Ал. Ал., но вот когда кто-то сказал, что сдувать пылинки с ног великого человека – уже большое счастье, Ал. Ал. пришла в полный восторг: "Как? Как вы сказали? Повторите, пожалуйста! Я завтра на заседании скажу это академикам". Ее постарались предостеречь, что этого нельзя делать, что это цитата из Библии.
   Ал. Ал. нашлась тут же: "А я им скажу, что это из Козьмы Пруткова!"
   Так мимоходом и академикам от Ал. Ал. досталось.
  

*   *   *

   Застолье в узком кругу нашей лаборатории по поводу дня рождения сотрудника Вити Г. Ал. Ал. предлагает всем по очереди высказаться в его адрес. Но вот что интересно: почему-то в каждом высказывании просматривается противоречие – вроде того, что он "добрый от жадности", "наглый от скромности" и дальше всё в таком же духе. Я тихо шепчу ему в утешение: "Не огорчайтесь, золото и в говне видно".
   В ответном слове Витя ссылается в завуалированной форме на меня: "Вот тут моя соседка сказала, что я кое в чем сверкаю". Мгновенная реакция Ал. Ал.: "Виктор, как вам не стыдно! То, что вы – золото, это все знают. Но ведь вы сверкаете среди нас!"
  
  
   СВЯЗИ С ЗАГРАНИЦЕЙ
  
   В середине шестидесятых годов генетиков, переживших лысенковщину, стали выпускать в заграничные командировки. Все рассказы проникших за железный занавес вызывали огромный интерес, поэтому счастливчикам приходилось отчитываться о поездке прямо в конференц-зале института. Сейчас в это трудно поверить, но это было нормой нашей научной жизни.
  
   Ал. Ал. нам рассказывала обо всех своих командировках, и нам было ясно, как достойно она представляла всегда нашу страну. Пожалуй, в первый раз несколько генетиков старшего поколения посетили в Чехословакии город Брно. Это был 1965 год – столетний юбилей публикации Менделем его работ. Ал. Ал. вызвали куда надо, дали какие-то небольшие деньги и объяснили, что этого, этого и этого говорить не надо. Ал. Ал. отодвинула от себя деньги: "А я еду туда специально затем, чтобы сказать это, это и это...", – повернулась и ушла. Потом к ней домой специально приезжали, извинялись и просили поехать.
   Сразу после чешских событий Ал. Ал. снова оказалась в Чехословакии (август 1968 года). По каким-то причинам она опаздывала на прощальный банкет, который устраивался с большим размахом. Когда она наконец появилась, все замерли от жгучего любопытства – подаст или не подаст ей руку главное лицо на этом банкете. Мы заволновались: "Подал? Понял, что вы совершенно не виноваты?" Оказалось, что подал.
  

*   *   *

   В одной поездке случилось неприятное событие. И вот Ал. Ал. предупредила нас, чтобы мы были впредь осторожны в присутствии незнакомых людей: "Нас в комнате было трое. И кто-то о нашем разговоре донёс. Как теперь определить, кто же из этих двух...?" Один из нас спросил: "А вы не заметили там авторучку?" Ал. Ал. удивилась: "Так что же, тогда можно считать, что там был и третий?"
  

*   *   *

   Еще был рассказ о командировке в Америку. Работали сразу три конференции по разным специальностям. Всего было сто участников: 99 мужчин и одна женщина. Когда дело дошло до доклада Ал. Ал., то оказалось, что наши советские слайды не влезают в положенное место. Все мужчины бросились помогать. После доклада, который она сделала на английском, ведущий заседания поднял одного из присутствующих и попросил повторить для аудитории, "что она сказала". "Он правильно всё повторил на прекрасном английском языке. А это означало, что они всё поняли!", – закончила свой рассказ Ал. Ал.
   В Америке у Ал. Ал. была одна интересная встреча – с "невозвращенцем" Ф.Г. Добжанским, который во времена студенческой юности Ал. Ал. был послан в Америку, но не вернулся. Был большой прием у него дома. Потом Ал. Ал. пришлось мыть посуду после гостей: "Я никогда в жизни не мыла столько посуды!"
  

*   *   *

   На одной из конференций в Европе Ал. Ал. оказалась свидетелем такой сцены: молодые ученые, имена которых нам были хорошо известны по публикациям, развлекались до начала конференции - изображали манеры и походку тех, кто еще не приехал. При этом так увлеклись, что не заметили присутствия Ал. Ал. А когда заметили, то сильно смутились. Потом разыскали ее номер в гостинице и преподнесли прекрасные французские духи.
   Рассказывая этот эпизод, Ал. Ал. печалилась по поводу наших ученых, у которых нет возможности знакомиться с зарубежными коллегами: "Они все знают друг друга, показывают семейные фотографии...".
  

*   *   *

   Однажды Ал. Ал. пришлось отправиться в наше посольство – ее поселили в одном отеле с другими участниками большой международной конференции, но ее номер оказался... в подвале.
   Известно, как чиновники умели экономить драгоценную валюту. Ал. Ал. объяснила им, что она здесь не себя представляет, а страну. А в столовой самообслуживания она на свой поднос накладывала еды в два раза больше, чем могла съесть, чтобы не подумали, что у русских нет денег.

*   *   *

   Ал. Ал. прекрасно понимала, что в заграничную командировку послали за ней присматривать человека не случайного. Она любила говорить: "С паршивой овцы хоть шерсти клок". И рассказала потом, как она с этим сопровождающим лицом зашла в недорогой магазин. Там она костюмчик померила.
  

*   *   *

   Мы могли познакомиться только с теми учеными, которые приезжали к нам. А такие визиты стали не столь уж редкими. Перед приездом гостя в лабораторию Ал. Ал. обычно звонила по телефону и заранее предупреждала: "Вымойте чашки, чтобы они не прилипали к рукам, и не забудьте помыть туалет – это тоже лицо лаборатории".
   Обычно с гостями устраивали чаепитие, на котором Ал. Ал. также давала нам распоряжение: "Сейчас он будет отвечать на наши вопросы, а потом мы дадим ему время поесть". Так что даже с именитыми гостями никаких особых церемоний не было.
  
   Один из первых визитов – приезд к нам из Англии доктора Форда. Он был на конференции в Чикаго, а потом приехал прямо к нам. Из СССР на эту важную для нас конференцию никто не попал, и мы очень рассчитывали, что доктор Форд нас познакомит с материалами этой конференции. Однако он не успел еще их никому передать, когда в холл нашей лаборатории вошла одна из сотрудниц – наша голубоглазая красавица Лена К. Она не растерялась, увидев гостя, сразу сделала книксен, а доктор Форд замер, не сводя с нее взгляда. Все материалы конференции из его рук заскользили на пол.
  
   Доктор Форд оказался человеком веселым, общительным, рассказал, что он поет в хоре и что у него четыре сына. Ал. Ал. предупредила нас, что мы будем торжественно провожать гостя в кафе "Дружба" (на улице Горького), а мне было поручено купить ему памятный подарок. Было известно, что кафе на Горького отличалось тем, что там исполняли джазовую музыку, которая властями не очень приветствовалась. Там собирались любители джаза, усаживались за столики, ели сосиски с тушеной капустой (больше там ничего не было) и с очень важным видом слушали музыку. Танцев там никогда не было - это считалось дурным тоном. Всё это было известно, и непонятно, почему именно в этом кафе решили организовать проводы гостя. Доктор Форд не скрывал, что очень хотел потанцевать с русскими девушками.
  
   Как только заиграла музыка, гость буквально бросился ко мне, но попадать в такт удавалось не всегда, видно, сказывалась разница поколений. Я наступала ему на ногу, он неизменно при этом говорил "Sorry". Затем он методично пригласил всех наших сотрудниц по очереди и самую молоденькую – Сашеньку Ш. Он даже у одной из наших дам постарше спросил разрешения, перед тем как ее пригласить.
  
   В подарок Форду по заданию Ал. Ал. я купила хохлому – большую деревянную миску и семь ложек. Перед вручением подарка Ал. Ал. повернулась к оркестрантам: "Помолчите, пожалуйста!" Оркестранты, которые были изрядными снобами, к такому не привыкли. Они очень удивились. А затем Ал. Ал. торжественно произнесла речь: "Мы дарим вам эту прекрасную расписную миску и семь ложек. Одну – вам, вторую – вашей жене, третью – вашей любовнице, четыре ложки – вашим сыновьям". Затем она повернулась к оркестру, сделала ручкой разрешающий жест и скомандовала: "А теперь сыграйте туш!"
   Когда мы покидали кафе, оба его зала были заполнены танцующими парами.
  

*   *   *

   Однажды стало известно, что нас посетит очень известный ученый – МакКьюсик. Ал. Ал. позвонила и предписала, как надо его встретить и кто будет рассказывать о своей работе. Я очень испугалась, когда мне было поручено докладывать. Материал у меня был довольно интересный, но я очень волновалась – уж очень знаменитый гость должен завтра быть. Вечером я позвонила Ал. Ал., полагая, что она знает его лично и как-то успокоит меня, рассказав, какой он добрый и милый человек. Ответ Ал. Ал.: "Я его лично не знаю, но почему-то думаю, что он высокий и худой". Он действительно оказался высоким и худым. Когда я начала рассказывать, то сразу стало ясно, что он мгновенно схватывает суть вопроса.
  

*   *   *

   Были у нас, конечно, и не такие именитые гости. Было принято поручать кому-нибудь из сотрудников опекать их и развлекать. Так, моим заботам однажды на неделю поручили довольно солидного польского ученого из Лодзи. Он неплохо говорил по-русски, интересовался моей работой и хотел даже пригласить меня с докладом в Польшу. А я не знала, как его развлечь. Однажды просто пригласила домой. Его собственные дети уже подросли, так что он с удовольствием смотрел на моих еще маленьких дочек. Потом я пригласила его на небольшое мероприятие: фотохудожник показывал свои замечательные фотографии, а помимо этого, гостя еще развлекала и моя знакомая, которая хорошо знала польский.
   Я искала, чем порадовать гостя, и тут кто-то всучил мне билеты в цирк. Недалеко от цирка жила Ал. Ал., и я спросила, не хочет ли гость с ней познакомиться. Оказалось, что хочет. Ал. Ал. тоже дала согласие. Как только мы вошли в квартиру,  Ал. Ал. буквально ошарашила нас: "Поляки? Более ленивого народа я не видела!" Затем она рассказала, что во время войны в эвакуации она видела пленных поляков, которые ни за что не хотели работать, хотя от этого зависело их питание. Мне стало обидно за моего поляка. По-моему, он был человек серьезный, у него была семья и дети, и он работал сразу в двух местах.
   А в цирке гость меня удивил. Мне все эти цирковые выступления были совершенно безразличны, а он был просто в каком-то детском восторге. Оказывается, у них в городе вообще не было стационарного цирка, так что его поразило и само здание,  и обилие народа. Потом, по дороге к метро, я его спросила: "А что же вам больше понравилось? Цирк или визит к Ал. Ал.?"
   Вопрос оказался слишком сложным. Ответа я так и не дождалась. Но я знаю, какое большое впечатление на многих, притом самых разных людей производила обычно Ал. Ал. даже при кратком знакомстве.
  
  
   НА ПРОСТОРАХ РОДИНЫ
  
   Довольно часто Ал. Ал. приходилось посещать Академгородок (г. Новосибирск). Она была назначена научным куратором. После очередной поездки в Академгородок Ал. Ал. поделилась с нами своими впечатлениями: "С наукой там у них всё в порядке. Не хуже, чем у нас. Но как они бесподобно танцуют твист!" Я догадывалась, кто там танцует – Женя Панов, муж моей старшей сестры и отец любимой племянницы. Малышка жила в Москве с нами, а потом родители ее забрали. Я безумно скучала и придумала себе командировку в Академгородок только затем, чтобы ее повидать.
   Когда я пришла в институт, то услышала радостные возгласы сотрудников, знакомых со мной: "Оля приехала, Оля приехала!" И эту безумно радостную весть они сообщили и Ал. Ал., которая в это время была у них в институте. Они ожидали, что и она тоже очень обрадуется. Вместо этого она посмотрела на меня холодно и строго и спросила: "Оля, а что вы здесь делаете?" У меня ничего в ответ правдоподобного не было заготовлено, потому что я не знала, что Ал. Ал. в Академгородке. Затем она начала довольно строго и настойчиво приглашать меня ехать завтра вместе с ней на поезде в Москву.
   Я к этому готова не была и всячески отказывалась, но, конечно, обеспокоилась, что ей предстоит довольно долгая поездка. Я дозвонилась маме и попросила ее позвонить в лабораторию, чтобы Ал. Ал. кто-нибудь встретил по прибытии в Москву.
   Позже узнала, что отрядили для этого Женю Б., который встретил ее на перроне. Ал. Ал. строго спросила: "Женя, а что вы тут делаете?"
  

*   *   *

   Я знала, что помимо кураторских дел у Ал. Ал. были в Новосибирске и дела совсем другого свойства. Там постоянно жила ее самая близкая подруга со студенческих времен Е.П. Раджабли. Дружба эта никогда не прекращалась. Они называли друг друга "мамулечками". Ал. Ал. часто говорила: "Мамулечка, я сюда приезжаю только ради вас".
   Я была дружна с дочерью Е.П., поэтому и попала в гости и познакомилась с этой прекрасной, всеми любимой женщиной. Несмотря на то, что мы виделись впервые, она рассказала мне замечательные истории об их общей с Ал. Ал. молодости, о студенческих временах в Ленинграде.
   Запомнилась смешная история, придуманная Ал. Ал. от начала до конца. Однажды куда-то исчез знакомый ей по более ранним временам учитель истории. Никто не знал, где он. Ал. Ал. (тогда еще Шурочка Прокофьева) заявила, что Е.П. должна влюбиться в ее учителя и отправиться на его поиски. Дело было летом, и обе девушки были на практике в Петергофе. Ал. Ал. всю историю поисков представила в смешных картинках. Наконец Е.П. была поставлена перед лицом страшного конца истории. Ал. Ал. сказала: "Если он не вернется до 16 июля, вам придется ехать его искать". Но куда? Это было совершенно неизвестно. И тут случилось чудо! Именно в этот день "прискакал гонец" из города и сообщил, что ОН приехал. Е.П. была спасена. Она мне показала и рисунки Ал. Ал., и календарик, где зачеркивались дни до этого самого 16 июля.
  

*   *   *

   Вторая история была совершенно на эту не похожая, но историк в ней тоже присутствовал. Дело в том, что у каких-то старушек студенты снимали комнаты. Так, в одной из них жил Ю.Л. Горощенко, а в другой. – Е.П. Раджабли. Ал. Ал. пришла к Е.П. довольно поздно, а потом туда же к ним во главе с историком ввалилась компания его друзей. Все свидания с Ал. Ал. они называли "ангельским периодом жизни". Старушки поставили самовар для чаепития, началось ночное веселье с чтением стихов...
   И вот мы втроем (я в центре, держа под руки двух мамулечек) спустя полвека поздним вечером идем в гости к директору института Д.К. Беляеву. Очень скользко, как бы не упасть. Ал. Ал. говорит: "Мамулечка, а вы помните, за что мы любим Юрочку Горощенко?" А я молчу, но знаю от Е.П. за что. После той апрельской встречи Юрочка Горощенко никому в университете не рассказал о ночном веселье. Не выдал мамулечек.

*   *   *

   Мне рассказали о похожей ситуации, когда по Академгородку передвигались три научные дамы: Ал. Ал., Е.П. и В.В. Хвостова, которая перебралась в Академгородок из Москвы не так давно. И вот Ал. Ал. произносит: "А знаете что, девушки, мы ведь скоро все втроем можем сыграть в ящик!" Рассказывали, что В.В. почему-то обиделась.

*   *   *

   В Тбилиси состоялась конференция, на которую съехалось много ученых. Ее название было не совсем оправданным. Практически ни у кого не было материалов для доклада по заявленной теме. Так что было все это малоинтересно слушать. Мой доклад был на второй день конференции, когда председателем была как раз Ал. Ал. В самом начале доклада я начала зачитывать описание клинической картины пациента, с которого и началось все исследование. Оно было сделано клиницистами детского психдиспансера. Ал. Ал. перебила меня недовольным вопросом: "Как, вы собираетесь читать?"
   Я знала, что она резко отрицательно относилась к зачитыванию заранее написанного доклада. Мне это тоже не нравилось, но тут я зачитывала не свои данные, а то, что мне приготовили соавторы работы, клиницисты. Я боялась ошибиться. Я спокойно ответила: "Сначала я почитаю". Очень быстро я перешла к своему материалу, оставила трибуну, взяла указку, и никакой текст мне уже не был нужен.
   Аудитория отреагировала очень бурно. Начались резкие наскоки на фоне общего шума. Меня это никак не смутило – пришлось отстреливаться. Интересно, что в последующей полемике моими главными защитниками оказались вовсе не ближайшие коллеги-москвичи, а цитогенетики из Ленинграда, Тулы и Тарту. Одна из сотрудниц нашей лаборатории сказала, что я слишком резко отвечала на вопросы. Это меня обеспокоило, и я спросила у Ал. Ал., не показалось ли и ей то же самое. Но она ответила, что всё было хорошо, что мы им всем "продемонстрировали стиль научной дискуссии".
  

*   *   *

   После конференции начались банкеты с грузинским размахом. Нас всех посадили в автобусы и повезли по каким-то очень красивым местам на природу. Часть гостей везли в черных автомобилях ("Волги", ЗИСы, ЗИМы). В нашем автобусе из генетиков старшего поколения оказались Ал. Ал. и Ю.Я. Керкис. Он учился вместе с Ал. Ал., а потом разделил судьбу многих генетиков, пострадавших в лысенковское время. Я знала, что в их студенческой среде, когда кто-нибудь в разговоре "давал голову на отсечение", то за этим всегда следовал вопрос: "Свою или Керкиса?" И эта привычка сохранилась надолго, вошла в их лексикон. Отсюда я сделала вывод, что человеком Ю.Я. был очень милым и добрым, раз он это безобразие терпел и не прекратил. Я обратила внимание и на то, что коллеги любили над ним подшучивать, а со стороны Ал. Ал., как мне казалось, присутствовало и некоторое высокомерие.
   На какой-то очередной короткой остановке наших автобусов со стороны хозяев последовало приглашение для Каркиса пересесть из автобуса в машину. Когда наш автобус тронулся дальше, Ал. Ал., оказавшаяся в нескрываемом недоумении, довольно громко произнесла: "Ну что же? Баба с возу – кобыле легче".
  

*   *   *

   А когда закончилась и сама конференция, и многочисленные банкеты с угощениями, тостами, музыкой, привычным радостным шумом и пора было ехать домой, Ал. Ал. как бы подвела итог всему мероприятию: "Какая здесь может быть наука? Здесь же так жарко!"
   Был прекрасный месяц май. Сами организаторы никаких докладов вообще не делали, прибыли до начала конференции. Видимо, просто рассчитывали погулять по прекрасному городу Тбилиси.

*   *   *

   Было такое любимое выражение у Ал. Ал.: "Это очень интересно с точки зрения зоопсихологии". Некоторым казалось, что она специально сталкивала людей, чтобы посмотреть, как они будут себя вести. Я в это никогда не верила. Вокруг нее были взрослые люди, которые сами должны были во всем разобраться и не сталкиваться.
   А вот рассказ Ал. Ал. о посещении обезьяньего заповедника в Сухуми с группой очень почтенных людей непосредственно относится к области зоопсихологии. Вот такое наблюдение сделала Ал. Ал.: "Когда павианий самец стареет, его исподтишка и непрестанно щиплют молодые самцы. Словом, все как у людей".
   Ал. Ал. не случайно привела параллель с людьми. Было немало случаев, о которых все знали, когда молодые люди совершенно беспардонно теснили своих постаревших, пострадавших от произвола властей учителей, чтобы не затягивать свой карьерный рост.
  
  
   АКАДЕМИЧЕСКИЕ СТРАСТИ
  
   Полную победу над наукой генетикой и учеными-генетиками власть в СССР одержала в 1948 году. Но нельзя забывать, что преследование генетиков началось гораздо раньше. Я неоднократно слышала, как Ал. Ал. говорила: "Почему-то власть хотела, чтобы мы переехали под стены Кремля". Действительно, в середине тридцатых годов многие генетики перебрались из Ленинграда в Москву. Я полагаю, что власти так удобнее было за генетиками приглядывать. Очень уж они были ей неугодны, мешали выращивать людей, которыми они могли бы манипулировать по своему усмотрению.
   Ал. Ал. как-то рассказала о Н.И. Вавилове: "Было 11 часов вечера. Я еще была на работе. Пришел Н.И. и попросил меня сварить кофе. Потом он сказал, что был только что у Молотова: "Как он со мной разговаривал! Он даже не понимает, что я ученый"". Тучи сгущались, но ничего предпринять для своего спасения Н.И. не мог. После его ареста Институт общей генетики возглавил Т.Д. Лысенко.
  

*   *   *

   Ал. Ал. "посчастливилось" поработать и при Лысенко. Она обратилась к нему с вопросом: "Трофим Денисович, ведь вы же знаете, что я своими исследованиями никак не подтверждаю ваши взгляды на науку? Почему же вы меня оставили в институте?" На это Т.Д. сказал: "Вот спросят у меня, почему я выгнал всех генетиков, а я отвечу: "Почему всех? Вот же работает у меня Прокофьева-Бельговская"".
   Понятно, с какой иронией Ал. Ал. продолжала рассказ об этом периоде своей научной работы: "Для меня это было самое счастливое время. От меня не требовали ни планов, ни отчетов, мне было велено давать для работы всё, что мне нужно". А в это время уже началось настоящее преследование генетиков, с которыми Ал. Ал. была хорошо знакома. Больше оставаться в лысенковском институте Ал. Ал. не могла: "Я ушла из института на уголок стола к Навашину". Можно думать, что известный цитогенетик М.С. Навашин в то время имел очень ограниченные возможности для исследования, если мог приютить Ал. Ал. только "на уголке стола".
  

*   *   *

   У Ал. Ал. было любимое выражение, с которого она часто начинала общение: "Моя разведка донесла..." Действительно, иногда было удивительно, как много она знала (или догадывалась?) о разных делах. В академических кругах стало известно, что в Москву приехал с целью избраться в член-корреспонденты Академии Наук ученый из Ленинграда. Но генетики старшего поколения знали, что он неэтично повел себя в отношении их собрата (в прошлом неоднократно преследуемого властью). В результате тот просто был вынужден оставить работу.
   В этой ситуации Ал. Ал. в стороне остаться не могла. Рассказывали, что она обзвонила всех академиков, которые должны были принять участие в голосовании, и рассказала примерно следующее: "Вы слышали, что Д. приехал избираться? Так похудел... Говорят, на ножах дерется со своим лаборантом – не поделили нежное создание". Так что история закончилась благополучно, избран Д. не был. Я тоже не один раз слышала о его неблаговидных делах.
  

*   *   *

   Такая новость в Москве, все ее обсуждают. Ну, и мы с Ал. Ал. тоже. Обе мы слышали, что академик, директор огромного академического института оставил все свои многочисленные посты и сбежал с секретаршей в неизвестном направлении. Секретарша была много его моложе, а Ал. Ал. по этому случаю с восторгом заявила: "Это означает, что его Y-хромосома еще работает!" Но она знала его законную жену и очень ее пожалела.
   Я представила, как же все должно было опротиветь человеку, если он решился на такой шаг: "Конечно, он наверняка был член всевозможных организаций...". Ал. Ал. меня поправила: "Если бы член... Председатель!"
  

*   *   *

   Молодежь Лаборатории цитогенетики должна быть благодарна А.П. Авцыну, директору Института морфологии человека АМН СССР, на базе которого она была создана во времена еще не совсем вегетарианские для генетики.
   Мы начали исследования в очень важное время для изучения хромосом, потому что появился метод, позволяющий их хорошо рассмотреть в микроскоп. Появление нового метода всегда открывает огромные возможности, и в середине 1960-х годов считалось, что эта область исследования является самой важной и быстро развивающейся не только в области генетики, но и во всей биологии. А наш директор, патанатом Авцын в это самое время нас обвинял в "цитогенетическом чванстве". Может быть, оно и было.
   Лабораторию называли "незаконнорожденной", потому что поначалу лаборатории как таковой не числилось, а появляющихся постепенно сотрудников приписывали к другим лабораториями института. А поскольку мы к тому же еще и были довольно молодыми, Ал. Ал. называла нас "киндергартен". Но лаборатория как самостоятельная появилась, и ее бессменным руководителем была Ал. Ал. на общественных началах. Говорили, что в нашей лаборатории была обучена треть всех цитогенетиков страны.
   Как-то стало известно, что двух своих любимых сотрудников из нашей лаборатории Авцын обучал, как сделать так, чтобы твое имя осталось в науке. По его мнению, надо просто какому-то явлению или наблюдению дать свое имя. Ему самому это удалось. Он дал имя каким-то узелкам, которые патанатомы и до него видели, но не пришло им в голову назвать их своим именем.
   Авцын обвинял нас в "цитогенетическом чванстве", но в его адрес Ал. Ал. высказывалась в нашем присутствии довольно грозно. Похоже было, что как ученого она не очень его ценила: "Ах, да! Я совсем забыла... Он ведь нашел какие-то УЗЕЛКИ АВЦЫНА". Но при этом она придавала большое значение нашей дружбе с директором. Как показало время, эти несколько лет работы у Авцына были самыми лучшими для нашей лаборатории.

*   *   *

   А вот об этом звонке академика, директора Института молекулярной биологии В.А. Энгельгардта мне рассказала Ал. Ал., когда я по нашим научным делам приехала к ней домой. "Я просила его уйти тогда же, вместе со мной. Он меня не послушал. А теперь позвонил и сказал, что чувствует себя раздавленной лягушкой".
   Вырастали постепенно новые научные кадры. Начался этап бурного развития молекулярной биологии. И заслуженных ученых старшего поколения начали повсеместно и довольно бесцеремонно вытеснять. Ал. Ал. больше не заведовала своей лабораторией в институте Энгельгардта. Ее лаборатория поделилась на две, и в виде группы Ал. Ал. осталась с коллегами в одной из них. Случилось это для нее неожиданно и здоровья поубавило.
  

*   *   *

   После Лысенко директором Института общей генетики стал академик Н.П. Дубинин. Однажды Ал. Ал. дала мне прочитать бумагу, написанную сотрудниками института, которые не собирались больше видеть академика своим директором. А вскоре состоялось и мероприятие по его снятию с поста, на которое была приглашена Ал. Ал. Так случилось, что вечером того дня, когда все произошло, я приехала домой к Ал. Ал., и она пригласила меня выслушать ее рассказ о событии (ей кто-то позвонил в это время по телефону). Рассказ был подробный, а мне хочется отразить роль Ал. Ал. в том, что произошло.
   Много часов длились выступления защитников и противников Дубинина, и где-то в середине заседания сделали перерыв. В кулуарах побеседовали и поняли, что исход предстоящего голосования академиков пока неясен. А вот во второй части заседания выступила Ал. Ал., обращаясь непосредственно к Дубинину: "Вы помните, Николай Петрович, что вы ответили Келдышу, когда он спросил, почему из вашего института ушли ваши же соратники? И что вы ему ответили? Я вам сейчас напомню. Вы ответили, что раньше мы все были равны, а теперь, когда я стал директором, они начали мне завидовать". И дальше, по словам Ал. Ал., она обратила внимание на то, как он сидел пристыженный, опустив голову. Все решилось не в пользу Дубинина. Мое мнение, что эмоциональное выступление Ал. Ал. сыграло здесь немаловажную роль.
  
   ИЗ РУК В РУКИ
  
   Ал. Ал. считала, что в науку за уши тащить нет смысла. Возможно, поэтому за все долгое время работы под ее руководством я не могу вспомнить случая, когда бы она советовала прочитать какую-то научную статью или обсуждала бы со мной полученные результаты. Обычно я приносила ей на подпись готовую статью, а она, прочитав ее, в уголке страницы писала "В печать" и ставила свою подпись.
   Поскольку Ал. Ал. обладала необыкновенной способностью точно и кратко всё формулировать, самое главное, что она сумела передать молодому поколению, это ее собственный опыт пребывания в науке, которой она посвятила свою жизнь. При этом ее наставления воспринималась как аксиома.
   Однажды Ал. Ал. сказала: "В науке не всё передается по книгам. Есть вещи, которые передаются только из рук в руки". Позже я поняла, что эта передача не по книгам, а из рук в руки и лежит в основе создания научных школ. Поэтому не надо удивляться, если какая-то страна существенно опережает другие страны в определенной области знаний. Значит, там была научная школа. Уже давно нет ее основателя, а знания через поколения продолжали передаваться из рук в руки.
  

*   *   *

   От Ал. Ал. я слышала еще и про то, что в экспериментальной работе бывает нечто, названное ею "в кончиках пальцев". Как-то мы беседовали на тему, что при освоении новых методов изучения делается всё как положено, но результат скверный. Это повторяется много раз с тем же результатом. Проходит время – и вдруг всё получилось! Именно вот такое накопление опыта через многие неудачи Ал. Ал. объясняла появлением чего-то нового у самого исследователя "в кончиках пальцев".
   Помню сотрудника лаборатории по прозвищу Мастер. А называли его так не только потому, что он многим из нас чинил прохудившуюся обувь, а еще и потому, что он мастерски умел обращаться с клетками в экспериментах. Не всем такое удавалось. Статьи писать для него была наказанием. Он это очень не любил. Возможно, вот это "в кончиках пальцев" у него и было, которое не у всех бывает. Наука так близко соприкасается с искусством.
  

*   *   *

   История была довольно печальной. Любимый молодой сотрудник Н.П. Дубинина допустил настоящий подлог, а не ошибку, которую можно было бы и простить. В редакции, куда была послана работа, всё это случайно вскрылось и получило широкую огласку. Генетики старшего поколения добились запрета для работы "ученого" в научных институтах.
   В лаборатории Ал. Ал. специально обсуждала это со всеми нами как очень принципиальный вопрос: "Если вы когда-нибудь допустили серьезную ошибку в науке, вам больше никогда никто не поверит, что бы вы потом ни старались делать".
   Отсюда следовал прямой вывод о том, что потерянные (или просто подмоченные) репутации не восстанавливаются. И не только в науке, конечно.
  

*   *   *

   Интересен был способ, которым Ал. Ал. определяла понятие "ученый". Это ее слова: "Ученые бывают большими и маленькими. Значимость их в науке оценит время. Но если наука для человека – главное, то без сомнения он является ученым".
  

*   *   *

   И довольно резко Ал. Ал. однажды высказалась в адрес тех, кто использовал науку как некий способ существования, который казался им по невежеству привлекательным. Я уже отмечала, что изучение хромосом человека в 1960-х годах превратилось в передний край не только науки генетики, но и биологии в целом. Появилась новая мода среди некоторых ловких людей: чтобы приукрасить свою диссертацию, они старались включить в нее несколько умных слов о генетике и микрофотографию хромосом. И вот сказанное Ал. Ал. в адрес подобных "ученых": "Теперь все, кто научился считать до 46-ти, считают себя специалистами по хромосомам человека!" И вообще Ал. Ал. очень презрительно относилась к тем, кто, делая не науку, а карьеру в науке, вывешивал на двери своего кабинета табличку с перечислением своих регалий. О таких она говорила: "В науке важно, кто это показал, а не кто табличку повесил".
  

*   *   *

   Ал. Ал. прекрасно понимала, что только что закончивший писать диссертацию научный работник бывает очень уставшим от собственного труда. Поэтому диссертантам она часто задавала один и тот же вопрос: "Ну как? Вы ее или она вас?"
   Однажды произошел небольшой казус: Ал. Ал. задала этот вопрос одной из наших сотрудниц. А в ответ услышала: "Ал. Ал., она у вас". Нас было много, и Ал. Ал. забыла, что диссертация была у нее и она как руководитель должна была ее прочитать.
  

*   *   *

   Как-то Ал. Ал. дала нам очень полезный совет. Если диссертация, которую вам предлагают отрецензировать, очень низкого уровня, не старайтесь ее поправлять.
  

*   *   *

   Получали мы и чисто житейские советы. Например, в присутствии Ал. Ал. ни в коем случае было нельзя на стол ставить сумку (хозяйственную или даже дамскую). Сразу получишь замечание. Я сама уже давно сумки на стол не ставлю и другим не даю ставить. Это не каприз, просто негигиенично: мы ведь с сумками таскались в транспорте по городу.
   И еще Ал. Ал. никогда не позволяла про изображение хромосом говорить: "На этой картинке видно...". Она тут же непременно поправляла: "На этой микрофотографии".
  

*   *   *

   Однажды Ал. Ал. с горечью заметила, что в области генетики основные руководящие идеи принадлежали нашим ученым, но экспериментальные доказательства и слава принадлежали зарубежным.
   Разговор о судьбе генетики Ал. Ал. завершила таким образом: "Несчастье генетики в том, что у нее очень сложная терминология. И кроме того среди генетиков было очень мало членов партии". И тут же предложила: "Мальчики, давайте бросим жребий. Должен же кто-то из вас вступить в партию! А если вы еще захотите быть участником зарубежных мероприятий, то лучше, если вы будете женаты и если у вас будет ребенок". Тут же прозвучал чей-то вопрос: "А можно два ребенка вместо одного, но чтобы в партию не вступать?"
  

*   *   *

   Однажды, не помню по какому поводу, Ал. Ал. начала обсуждать вопрос о взаимоотношениях внутри лаборатории, в частности, вопрос об участии в работе простых лаборантов, которые выполняли вспомогательные функции. Вопрос был ею сформулирован в такой форме: "Должна ли девочка Маша понимать, что и для чего она делает, помогая вам в работе?" Никакой девочки Маши у нас не было, просто так ее для ясности придумала Ал. Ал. Мнения ученых разделились. Некоторые считали, как и сама Ал. Ал., что должна, а некоторые так не считали. Вот эти последние меня лично удивили. Но еще больше я удивлялась позже тому, что многие лица мужского пола считали естественным то, что не только условная девочка Маша, а все вообще женщины лаборатории не должны заниматься никакой самостоятельной научной работой, а должны быть только помощниками их самих, ученых мужей.
   Наверное, не случайно однажды Ал. Ал. задала вопрос и сама же на него ответила: "Как вы думаете, во сколько раз женщина должна быть умнее мужчины, чтобы занять равную с ним должность? Я думаю, что раза в четыре".
   Ясно, что Ал. Ал. сочувствовала женщинам. Всякий раз давала полезный совет тем, кто готовился к защите диссертации: "Во время доклада будет совершенно неважно, если вы припишете себе чужие данные или вообще всё перепутаете. Вам не простят только одного: если у вас юбка будет на ладонь выше или ниже моды". Ну что же, хороший "комплимент" из уст Ал. Ал. всем научным особям мужеского пола!
   И еще ее очень возмущало, когда мужчины неприязненно отзывались о беременности, деторождении, выражали недовольство такими естественными жизненными явлениями.
  

*   *   *

   Случилось так, что я приехала в основную лабораторию Ал. Ал. специально, чтобы познакомить ее с милой особой, которая хотела работать со мной. Была она врачом-неврологом, очень уставшим от работы в ненормальных условиях, созданными главврачом клиники. Уставала она от огромной ответственности за больных и хотела просто работать там, где не будет пациентов. Никаких научных амбиций и больших денежных запросов у нее не было, а мне было совсем несложно обучить ее работе с микроскопом и умению разбираться в хромосомах.
   Пока у нее длилась беседа с Ал. Ал., я пошла повидать коллег. Со всеми из них я была давно знакома.
   Когда беседа с Ал. Ал. подошла к концу и мы вместе вышли из института, я спросила: "Ал. Ал. предупредила вас о том, что у меня ужасный характер?" Удивлению моей собеседницы не было границ: "Откуда вы знаете?" А я просто хорошо знала Ал. Ал. И когда моя протеже ответила ей, что дело не в характере, а в том, что я говорю то, что думаю, Ал. Ал. воскликнула: "Разве можно это делать?"
   Я не раз была свидетельницей того, что поколение, пережившее лысенковщину, проявляло осторожность там, где можно было чего-то опасаться, в отличие от нас – "непоротых".
  

*   *   *

   И запомнилось мне одно высказывание Ал. Ал. такого сорта: "Учтите мой опыт. Я ни разу за свою жизнь не встретила человека, не падкого на лесть". Видимо, иногда этот совет мог пригодиться, как полагала Ал. Ал.
  
  
  
   РАБОЧИЕ И НЕРАБОЧИЕ БУДНИ
  
   Сотрудники обеих лабораторий Ал. Ал., конечно, были тесно связаны и не только из-за научной работы. Ал. Ал. была прекрасным организатором и нашей жизни вне науки. Всегда находились поводы встретиться у кого-то дома из сотрудников или дома у Ал. Ал., или в кафе. Все защиты диссертаций непременно отмечались в ресторанах. Мы по сравнению с Ал. Ал. выглядели уставшими стариками, так много и увлеченно мы работали. Ал. Ал. всегда была в центре внимания, давала нам возможность высказываться на придуманные ею темы.
   Однажды мы после какого-то большого мероприятия сидели за столом вокруг Ал. Ал. и привычно что-то обсуждали, но неожиданно она вскочила, будто что-то вспомнив, и наказала нам дальше сидеть без нее. А затем стремительно куда-то унеслась.
   Мы остались в полной растерянности, и кто-то вдруг печально сказал: "Операция Ы и приключения Шурочки" (тогда все знали фильм "Операция Ы и приключения Шурика").
   Так что наша Ал. Ал., которая была когда-то Шурочкой Прокофьевой в красивых белых платьицах, была полна жизни и после 60-ти лет.
  
  

*   *   *

   До нас доходили новости лаборатории Ал. Ал., которую я называю "основной". Она располагалась в здании Института Молекулярной биологии на улице Вавилова. Мы же, начавшие свой путь в Институте Морфологии человека (у директора Авцына), затем оказались во вновь сформированном Институте медицинской генетики (директором был Бочков). У нас Ал. Ал. была руководителем на общественных началах и приезжала к нам по понедельникам. Это расписание никогда не менялось.
   Вести до нас из основной лаборатории Ал. Ал. доходили регулярно.
   В какой-то день обнаружилось, что в свой кабинет Ал. Ал. поднимается по лестнице не одна. С ней какой-то чиновник с портфелем. Она приводит его в свой кабинет и видит, что доска после вчерашнего семинара не вытерта, и на ней написаны три очень крупные буквы. Ну, две – X и Y – еще можно было бы соотнести со стандартным обозначением состава половых хромосом у лиц мужского пола, но всё дело портила какая-то непонятная третья буква с хвостиком наверху. Один из сотрудников хотел быстро вытереть доску, но Ал. Ал. не разрешила. Она очень хотела узнать, кто это безобразие сотворил.
   А чиновника она сразу отвлекла, подведя к окну, и посоветовала: "Посмотрите, у нас тут такой прекрасный вид из окна". А из окна через улицу был виден скучный забор, за которым угадывались гаражи.

*   *   *

   Кто-то из сотрудников заглянул в кабинет Ал. Ал., где обнаружил сидящую за микроскопом спиной к двери сотрудницу в белом халате с пышной прической, и сказал: "Ку-ку!"
   Оказалось, что это была Ал. Ал. Она слегка повернула голову и ответила: "Ку-ку!"
  

*   *   *

   Однажды мне рассказали про телефонный разговор Ал. Ал. в вечернее время: "Мы вчера со Стасиком весь вечер блендерировали, блендерировали... У нас ничего не получилось". Видимо, блендер был не в порядке. А это удивительно, потому что С.И. Слезингер (Стасик) славился на всю лабораторию тем, что умел абсолютно все починить.
   Помню жалобу Ал. Ал.: "Прямо с утра Стасик собирает какие-то инструменты и исчезает. А возвращается на рабочее место уже к вечеру, когда пора идти домой. Я даже не знаю, что его больше привлекает – исследование хромосом или вот эти его ремонтные дела".

*   *   *

   В лаборатории часто появлялся некто Аркадий, который любил Есенина, а может быть и кого-то из сотрудниц. Этого никто не знал. Рассказали, что как-то Ал. Ал. обратилась к нему с просьбой: "Аркадий, вы случайно не электрик? У меня испортилась батарея парового отопления...". Имя молодого человека Ал. Ал. запомнила, а вот зачем он был в лаборатории, она не знала.
  

*   *   *

   Всем было известно, что принимая нового сотрудника на работу Ал. Ал. задавала будто бы один и тот же простой вопрос, на который практически никто не мог дать правильного ответа. Так она спросила у Жени Б.: "Женя, скажите мне, пожалуйста, чем отличается ваш сперматозоид от яйцеклетки Ирины, которая вот здесь сидит?" Наш блондин Женя залился краской.
   Рассказывали, что выход из описанного положения нашел только один грузин: "Ал. Ал., ведь как-то неловко в первый вечер знакомства говорить на половые темы".
  

*   *   *

   Одно время на заре исследования хромосом пользовался большим успехом фильм о том, как хромосомы себя ведут в делящихся клетках. Решили показать этот фильм и в стенах Института молекулярной биологии. Среди тех, кто был в зале, присутствовала и Ал. Ал., а прямо рядом с ней сидел, видимо, один из ее поклонников – всем известный ученый из другого института. И вот он явно стремился ее приобнять за талию, что очень смущало сидящую за ними мою знакомую коллегу, от которой я об этом и узнала.
   Фильм никак не могли начать из-за каких-то технических неполадок, и неожиданно раздался голос Ал. Ал.: "А нам кина не надо. Гасите свет".
  

*   *   *

   Запомнился небольшой эпизод с участием Ал. Ал., когда мы все сидели вокруг большого стола в лаборатории и перекусывали, Ал. Ал. обратила внимание на безобразные столовые ложки и поинтересовалась, откуда они. Мальчики не только рассказали, но даже показали, как, обедая в общественных столовых, они пропихивают ложку в рукав пиджака и незаметно уносят. Ал. Ал. задумчиво произнесла: "А у меня дома все ложки серебряные...". Мы понимающе переглянулись, спрятав свои улыбки.
   Но серебряные ложки никак не помешали Ал. Ал. приглашать нас всех к себе домой. Однажды мы засиделись довольно поздно, пора уже было расходиться. Ал. Ал. решила, что хорошо бы нам спеть что-нибудь на прощание. Не помню, чтобы мы хоть однажды пели, все отказывались, но Витя Г. неожиданно согласился. И Ал. Ал. обратилась к нему: "Спойте, Витя. У вас так прекрасно получалось "Как бывало я..."". А мы потом не могли решить, знала или не знала Ал. Ал., какие там дальше не очень приличные слова были у этой песни.
   Однажды мы решили, что есть свои песни у представителей всех профессий, а у цитогенетиков нет. А может быть, нам стоит придумать песню и для себя? Родилась первая строчка сразу: "Не кочегары мы, не плотники...". Но дальше дело так и не пошло.
  

*   *   *

   Интересно было отношение Ал. Ал. к вопросу о взаимных симпатиях, которые, конечно, возникали на службе между коллегами. Ал. Ал. их даже приветствовала: "Вот в позднее время все уже домой отправятся, а эти двое сидят и работают. Мне это очень нравится". Так уж получилось, что всё у Ал. Ал. в конечном счете измерялось полезностью для научной работы. И вызывало неприязнь, когда интерес к работе отсутствовал. Так однажды она с нескрываемым пренебрежением высказалась о сотруднице, у которой в институте было прозвище Ученица. Она постоянно рассказывала, что она ученица нескольких известных ученых. Но у Ал. Ал. были основания предположить, что наука не является ее главным интересом. Она так и сказала после какого-то поступка Ученицы: "Я не уверена в том, что наука ее вообще интересует". И как-то разочарованно сказала о ней же: "Как она не похожа на отца и на сестру! Видимо, ее мама была кем-то увлечена. Я это называю заползишн эффект".
  
  

*   *   *

   "Как это вы все ходите в высоких сапогах, да еще с мехом? Я этого не понимаю", – сказала однажды Ал. Ал. Войдя в комнату, она попросила кусочек ваты. "Знаете, шофер такси высадил меня прямо в сугроб". Не посмотрел, что Ал. Ал. в своих черных полусапожках.
   Я знаю, как неприятно ей было иметь дело с нашим институтским начальством, а тем более о чем-то просить. Она сама об этом говорила. Но был случай, когда она позвонила мне на работу со словами: "Оля, у вас в институте есть такой красивый молодой человек. Скажите, чтобы он прислал за мной машину". Я начала лихорадочно думать, кто бы это мог быть? Времени раздумывать не было. Неожиданно в памяти всплыл рассказ Ал. Ал. о том, что она однажды ехала в институтской машине, с перечислением, кто в ней был. Меня тогда удивило, что в ней был и замдиректора по хозяйственной части. Я сообразила, что именно он и должен прислать машину. Бегу к нему в кабинет. Молодой человек (он мне чем-то напоминал Крамарова) сидит на своем рабочем месте. "Только что позвонила Ал. Ал. и сказала, что у нас в институте есть такой красивый молодой человек. Я сразу поняла, что она говорила о вас. Она просила прислать за ней машину". Замдиректора был очень доволен, подарил мне свою крамаровскую улыбку. И всё выполнил. А я вспомнила, как Ал. Ал. когда-то говорила нам, что за всю свою жизнь она ни разу не встретила человека, не падкого на лесть.
  

*   *   *

   Несмотря на возраст, Ал. Ал. регулярно посещала нас по понедельникам. Однажды я услышала, что она приехала, вышла в коридор и пошла ей навстречу. Это был день ее рождения. Подойдя, я указала ей на брошку (обычно я брошек не носила) и торжественно произнесла: "Это я так нарядилась в честь вашего дня рождения". Она тут же указала на свою: "Я тоже". Моя-то была просто с финифтью, а вот ее выглядела солидно. Что-то в ней было старинное, и камни, в которых я плохо разбиралась.

*   *   *

   В один из приездов Ал. Ал. мне пришлось ей пожаловаться. Дело было в том, что некий новый сотрудник нашей лаборатории (я его очень плохо знала, даже не знала, аспирант он или лаборант) утром на работе подошёл ко мне и сказал, что шёл от метро к институту с заместителем директора и они обсуждали мою дисциплину. Я не всегда вписывалась в официальное расписание, а делала так, как нужно было для моей работы. Хотя этого человека я почти не знала, но знала, что он коммунист. И вот я представила себе, как эти два коммуниста, оба метр с кепкой, идут от метро и обсуждают мою дисциплину. А возмущена я была никак не новым сотрудником, а заместителем директора: почему он обо мне говорит не со мной, а с человеком, которого я едва знаю? Я в гневе обратилась к замдиректора, но он не понял, что это он был причиной моего возмущения. В это время я увидела Ал. Ал. и пересказала ей коротко этот эпизод. Ответ был довольно интересным: "Вы даже не представляете, Оля, как приятно бывает прищучить сильного сотрудника". Ал. Ал. хорошо знала повадки бывших учёных, ставших администраторами. А я неожиданно услышала о себе такие слова. Ал. Ал. была очень скупа на похвалу.
  
  
   В ДОМАШНЕЙ ОБСТАНОВКЕ
  
   Несмотря на регулярные встречи на работе, почему-то всегда появлялись дела, из-за которых я приезжала к Ал. Ал. домой. Сына Игоря дома обычно не было, я снимала сапоги, надевала его тапочки, и начинались наши разговоры, не всегда научные, но очень запоминающиеся.
   Как-то Ал. Ал. рассказала о няне, которая давно у них жила: "Если бы всё было по справедливости, эта наша няня должна была бы командовать дивизией".
   Не помню, чтобы Ал. Ал. когда-нибудь говорила о выставках, музыкальных концертах, театральных пьесах, прочитанных книгах. Было впечатление, что она всю свою жизнь без остатка подчинила самому для нее интересному – изучению хромосом. И едва ли настоящее занятие наукой оставляло время для отдыха.
   Один раз только я застала ее с книгой. Кто-то ей привез из Америки книгу, написанную каким-то журналистом о супруге президента Кеннеди, называлась она так бойко – "Джеки, о!"
   Думаю, что Ал. Ал. едва ли волновали перипетии сложных отношений супругов и всего клана Кеннеди. Да и сама она сразу мне сказала, что просто хочет поддерживать свой английский. Опять же пример того, что всё всегда рассматривается в интересах главной доминанты – науки.
   Однажды при моем появлении Ал. Ал. спросила: "Оля, вы не боитесь простудиться?" И неожиданно буквально вспорхнула на ручку кресла и закрыла форточку. И надо мне признаться, что я всегда честно рассказывала Ал. Ал. о своей усталости, перегрузке из-за совмещения бытовых дел с научными. Няни у нас не было, прошло их время. А вот не помню ни одного случая, чтобы Ал. Ал. пожаловалась мне на свое здоровье. Свой визит я начала однажды с анекдота, который тогда рассказывали. Это об одном академике, который женился в восьмой раз, и по этому поводу коллеги заявили ему, что он развратник. В ответ он обвинил в развратности их самих, потому что, в отличие от них, он всякий раз женится. Ал. Ал. улыбнулась и сказала: "Оля, это про Навашина" (я поняла, что именно к нему она когда-то ушла от Лысенко "на уголок стола"). Так что мой анекдот оказался чистейшей правдой.
   Неожиданно в комнате Ал. Ал. заметила хрустальную вазу, почему-то стянутую резиночкой. Ал. Ал. улыбнулась и пояснила, что это внук Саша использовал ее для химических опытов, и она лопнула. Никаких признаков сожаления я не заметила. То же самое было и тогда, когда она мне рассказала, что брошку, ту самую, надетую на день рождения, она потеряла.
   Одевалась Ал. Ал. всегда элегантно, с большим вкусом. И такой особый уют умела создавать вокруг себя. И не только дома, а, видимо, везде, где она была. Такой уют я обнаружила и в санатории, где я ее однажды навестила.

*   *   *

   Мне казалось, что у Ал. Ал. обязательно должны быть уже ей ненужные старые черные пальто. Я об этом ее и спросила. Тут же она куда-то отправилась и принесла черное пальто из хорошего сукна. Спросила: "А воротник вам не нужен? У меня и воротник есть". Я от воротника отказалась, а пальто хотела перешить для себя в легкое полупальто на весну. Портниха в ателье все аккуратно выполнила, но в обновленное изделие могло поместиться целых две меня, так что надеть "обновку" мне ни разу не пришлось.
   А еще был случай, когда я застала Ал. Ал. перед зеркалом. Один известный ученый, приехавший с визитом из Шотландии, недавно подарил ей пончо. Настоящее, шотландское, чистошерстяное. Она предложила мне его примерить, нашла, что оно и мне идет тоже, и добавила: "Оля, он уже бывал у нас, вы его помните, наверное. Он ходил тут в моих поклонниках".

*   *   *

   Ал. Ал. никогда не рассказывала мне о своей семье и ее делах. Однажды только упомянув о покойном муже, о котором я больше слышала от других: "Знаете, Оля, у меня осталось чувство вины перед мужем. Он был такой спокойный человек. А мне не всегда удавалось сдерживать свои эмоции. Он все это терпел". О сыне Игоре Ал. Ал. рассказала, что во время войны он, будучи подростком, очень хотел воевать и убегал два раза из дома. Потом его снимали с поездов и возвращали домой. Внуком Сашей Ал. Ал. очень гордилась и не напрасно. Через много лет я убедилась сама в его достоинствах. Мы договорились с ним, что он – генетический внук Ал. Ал., а я – научная внучка.

*   *   *

   Очень забавно Ал. Ал. рассказала, что всю жизнь она очень боялась лечить зубы. И вот пришлось пойти к врачу в специальной академической клинике и присоединиться к большой очереди в коридоре. Неожиданно открывается дверь в кабинет врача и медсестра ее вызывает. Очередь выражает недовольство, на что сестра отвечает: "Эта женщина – академик!" Но это не остановило ворчания. И вот Ал. Ал. оказалась у врача. Когда сделали анестезию и попросили ее посидеть в коридоре, люди в очереди перестали шуметь. Напротив, сочувствовали, давали полезные советы.
   А мне было так странно услышать, что Ал. Ал. могла вообще чего-то бояться. Она мне представлялась совершенно бесстрашной. А вот как у академиков тряслись руки в ее присутствии, мне приходилось видеть.
  

*   *   *

   Помню мое посещение Ал. Ал. в больнице, которое случилось в довольно холодное время, поэтому я так удивилась, когда на тумбочке у кровати увидела стаканчик с водой, а в нем – букетик петрушки. После моего вопроса о петрушке я и услышала всю историю от Ал. Ал.: "В тот вечер дежурила сама заведующая отделением. Видимо, она хотела сделать для меня что-то особенно хорошее и распорядилась поставить пиявки...". Выяснилось, что этот старый метод лечения молодым медсестрам был неведом и забинтовать после пиявок ее как следует не смогли. Всю ночь, как потом выяснилось, было кровотечение, такое, что кровь просочилась на пол сквозь матрас. Меня совершенно всё это потрясло, и то спокойствие и улыбка, с которой Ал. Ал. мне всё это рассказывала. С ужасом подумала, что она ведь могла и не проснуться утром. А она рассказывает так, как будто это вовсе и не с ней происходило, ни одного упрека никому. Теперь понятно, почему петрушка в стакане: "Это мне Игорь принес. Сказали, что она полезна для восстановления крови".
  

*   *   *

   Несмотря на отсутствие жалоб, я знала, что проблемы со здоровьем у Ал. Ал. есть. Я сумела познакомить ее с "доктором от бога" Светланой Кузнецовой, которая работала в Киеве, в Институте геронтологии и часто бывала в командировках в Москве. Она непременно посещала Ал. Ал. и часто пересылала с оказией сердечные лекарства, которые привозили командировочные из Киева, звонили мне, и я бегала за коробочками с таблетками на Киевский вокзал.
   Мне удалось уговорить Ал. Ал. поехать на обследование и лечение в клинику Института геронтологии на месяц. Получила от нее письмо, в котором она дважды меня благодарила за мою идею поехать в эту клинику. Я была уверена, что ее там примут как очень уважаемого гостя. Светлана рассказала, что перед отъездом Ал. Ал. сделала доклад. Она и в письме написала, как ей было хорошо и спокойно заниматься в клинике научными делами. О том, как она делала доклады, я хочу написать отдельно.
  
  
   И ЖИЗНЬ, И СЛЕЗЫ, И ЛЮБОВЬ
   Как-то Ал. Ал. сказала мне, что докторскую диссертацию она защитила под давлением своих молодых сотрудников. Они успешно продвинулись к защите своих кандидатских диссертаций и считали неудобным, что Ал. Ал. тоже будет оставаться кандидатом.
   А в это время была организована специальная процедура защиты докторских диссертаций для ученых, переживших лысенковщину, без обычных стандартов и даже в отсутствие самого диссертанта. О его работе докладывал кто-то другой. Это позволяло хоть немного восстановить справедливость. Известно, что в этих делах Ал. Ал. принимала активное участие. Возможно, поэтому она посчитала для себя неудобным попасть в число тех, кому была присуждена докторская степень без защиты.
   В 1965 году Ал. Ал. выступила сама с докладом о своей работе. Это была уже ее вторая докторская. Первую она защитила в 1948 году, но тогда она не была утверждена, потому что Ал. Ал. отказалась пойти на предложенный компромисс: приписать кое-что к диссертации, чтобы сделать ее "проходимой" после полного разгрома генетики. Научная честность и совесть были дороже.
   Я присутствовала в Большой зоологической аудитории старого здания университета на улице Герцена, когда Ал. Ал. делала доклад о научных трудах В.В. Хвостовой. Докторские степени были присуждены тогда многим генетикам.
   Когда спустя много времени В.В. Хвостова, перебравшаяся из Москвы в Академгородок (Новосибирск), скончалась, я узнала, что Ал. Ал. собирается слетать в Новосибирск, чтобы выступить на вечере ее памяти.
   Эти ее планы мне стали известны, когда она приехала, как обычно, в понедельник в наш институт и вошла в свой кабинет, который всегда я занимала. Услышав о планах слетать в Новосибирск "на пару дней", я разразилась длинной возмущенной речью, объясняющей, почему нельзя этого делать. Во-первых, что значит это "на пару дней"? Это при смене часовых поясов! Прилетит, не успеет адаптироваться, а уже надо лететь обратно. Во-вторых, сам полет в несколько часов довольно утомительный. И непонятно, почему в этом большом институте некому сделать доклад в память о В.В.?
   Ал. Ал. слушала меня, не говоря ни слова. Потом, когда я остановилась, посмотрела внимательно на меня и сказала: "Оля, я думаю, что вы не откажетесь выступить на вечере моей памяти". Не узнала Ал. Ал., что выступить мне не пришлось. Я не представляю, как любое выступление могло вместить всё то, что я помню об Ал. Ал. А с наукой такое произошло, что уже и нет аудитории, перед которой можно было бы выступить.

*   *   *

   А в другой приезд в институт Ал. Ал. была очень опечалена. Из института она собиралась поехать не к себе домой: в этот день умер генетик Н.Н. Медведев из той же научной школы, что и она сама. Она знала его давно со времен своего студенчества в Ленинграде.
   Я пошла проводить ее до метро. Она сказала, что сейчас поедет домой к родным Н.Н. И вот идем мы с ней вдоль длинного забора, с другой стороны у нас – голое заснеженное поле. Снег скрипит под ногами. Ал. Ал. в своих лёгких черных полусапожках. Она говорит: "Если скрипит снег, то это значит, что сейчас минус 15 градусов". После того дня для меня скрип снега – это всегда воспоминание о том печальном пути. Потом узнала от кого-то, что Ал. Ал. провела у Медведевых всю ночь. Были сделаны все нужные звонки. Только было непонятно, откуда Ал. Ал. взяла силы, чтобы провести такую тяжелую бессонную ночь с ее больным сердцем.
  

*   *   *

   Удивительную преданность проявляла Ал. Ал. по отношению к своим коллегам – генетикам. Я в этом неоднократно убеждалась. Когда-то я спросила у ее любимой подруги-"мамулечки" Е.П. Раджабли, каким другом была Ал. Ал. в молодые годы. И Е.П. ответила: "Прекрасным другом. У нас одна студентка родила, и Ал. Ал. (тогда просто Шурочка) каждый день ездила за молоком для ребенка".
   В последние годы жизни Е.П. была очень больна. Возможно, Ал. Ал. понимала, что на этот раз она поедет в Академгородок не просто встретиться, а попрощаться с любимой "мамулечкой". Положение Е.П. было тяжелым. Я как-то сумела вычислить размеры правнуков Е.П., потому что надо было выполнить просьбу Ал. Ал. – купить им костюмчики в подарок. Потом оказалось, что всё я купила удачно, а на мой вопрос о состоянии Е.П. я толком не получила ответа. Всё поняла по печальному выражению лица Ал. Ал.
  

*   *   *

   Я была дружна с Севилью Раджабли – дочерью Е.П. Севиль как дочь ее близкой подруги была небезразлична для Ал. Ал. Однажды она удивила меня, спросив, что я думаю о Севиль. Мы практически никогда не обсуждали с Ал. Ал. никого из общих знакомых. А тут вот мне был поставлен такой прямой вопрос.
   Я хорошо знала Севиль и ее особенность, выражающуюся в неприятии некоторых поступков людей, не пользующихся ее уважением, и в резкости ее реакции. А для хороших друзей она была удивительно добра и заботлива. Ал. Ал. дала мне некую подсказку для ответа, напомнив о ее особенном характере. И я призналась: "Характер... да, но если ее любить...". И тут же получила в ответ: "Если любить... Так в этом же всё дело!"
  

*   *   *

   Мне казалось, что у Ал. Ал. есть некие представления о взаимоотношениях между людьми, до которых мы еще по каким-то причинам не доросли.
   Когда я вышла замуж, то Ал. Ал., видимо, хотела мне сообщить нечто важное по поводу семейной жизни. В мой очередной приезд к Ал. Ал. домой, она вдруг встретила меня такой сентенцией: "Если ваш муж никому не нужен, то он, пожалуй, не нужен и вам. А если он нужен вам, то может быть нужен и другим".
   Я в ответ рассказала анекдот: "Муж говорит жене, что идет к любовнице, а любовнице, что идет к жене. А сам идет в библиотеку". И добавила: "Это про моего мужа". Больше вопрос о моей семейной жизни мы никогда не поднимали.

*   *   *

   Я так хорошо запомнила визит к Ал. Ал., когда мы пришли вдвоем со Светланой Кузнецовой, которая превратилась во врача для Ал. Ал., пользующегося самым большим ее доверием. А случилось это как раз в день 8-го марта. Ал. Ал. усадила нас напротив и заявила: "Ведь сегодня 8-е марта, праздник, а вы тут сидите у меня. Это неправильно. Светлана, вы должны были бы сейчас гулять по Крещатику с вашим любовником. И вы, Оля, тоже". Мы со Светланой премного удивились и не сговариваясь хором воскликнули: "А как же муж?" "Муж? Он должен быть среди ваших поклонников", – невозмутимо пояснила Ал. Ал.
   А затем последовала история из прошлых студенческих лет: "Говорили, что я тогда была хороша собой. У нас на другом факультете было два горца. Они составили список моих поклонников. Их набралось, кажется, человек 25. И горцы начали их постепенно "нейтрализовать". Вообще своих старых поклонников надо беречь. Никогда не поздно в них влюбиться, а жизнь станет намного интереснее: думать будете лучше, работать лучше". С удивительной лёгкостью она вскочила, выдвинула ящик шкафа и показала нам подарок от одного из тех горцев – такие особенные тапочки, расшитые разноцветными нитками, с острыми, загнутыми вверх носками. А кольцо на руке – тоже его подарок. "Когда я еду в санаторий, он приезжает в это же время", – добавила Ал. Ал.
   Не помню, какие еще уроки преподнесла нам в тот вечер Ал. Ал., но ушли мы совершенно ошеломленные.
   На этот вечер был запланирован у нас со Светланой еще один визит, совершенно мне ненужный, но увернуться от него мне не удалось. Светлана хотела навестить молодого человека, руководителя экспедиции, в которой она тоже принимала участие. Светлана объяснила, что если она придет одна, он может что-нибудь не то подумать...
   Прямо от Ал. Ал. мы попадаем в гостиницу к больному, чуть живому молодому человеку. Он очень болен, а мы начинаем его доставать своей необычайной жизнерадостностью, бурным весельем, остроумием. Наше состояние трудно описать.
   На следующее утро "умирающий" юноша каким-то образом разыскал Светлану, ее телефон и позвонил: "Что вы вчера со мной сделали? Я сегодня совершенно здоров". Думаю, что это все-таки не мы. Это сделала Ал. Ал.
  
   ДНИ РОЖДЕНИЯ
  
   День 26 марта был для нас особым днем. Дни рождения Ал. Ал. мы всегда отмечали, но по-разному. Собрались мы однажды не за праздничным столом, а просто на работе у Ал. Ал. Слова ее, обращенные к нам, были не без горечи. Ал. Ал. сказала: "Сегодня мне уже так много лет, а мне все казалось, что вот закончится эксперимент, и начнется совсем другая жизнь. А эксперименты никогда не кончаются...". Ал. Ал. отдавала всё свое время науке. Может быть, теперь она задумалась над тем, правильно ли она делала.
   И вот Ал. Ал., по своему обычаю, предложила всем по очереди высказаться по вопросу: зачем он занимается наукой? Ответов было столько, сколько людей. Странным мне показался ответ Кира Гринберга. Поэтому я его и запомнила. Он сказал, что заниматься наукой надо, чтобы сделать карьеру, а когда сделаешь, тебя будут любить женщины. Когда подошла моя очередь, мне захотелось сказать что-нибудь утешительное для Ал. Ал.: "Самое интересное в жизни – это творчество. И неважно, где ты творил, в науке или в искусстве". Ал. Ал. подвела итоги: "Мне нравится то, что сказала Ольга Андреевна, она же Подугольникова".

*   *   *

   Запомнился мне день рождения Ал. Ал., который мы отмечали у нее дома. Это была пятница, почему-то присутствовали одни женщины. Конец недели, все такие уставшие к вечеру, буднично одетые. Кажется, что и говорить ни у кого не было сил. И вот Ал. Ал. начинает рассказывать историю из времен ее детства или юных лет: "У нас поблизости жила соседка лет шестидесяти. Что-то у нее начал расти живот. Подумали, что опухоль, а может быть, и рак. Посадил ее муж в телегу и повез к врачу. И долго ничего о ней не было слышно. Вдруг стало известно, что она родила девочку-красавицу. А когда красавица выросла, она вышла замуж за генерала. Прямо как в сказке".
   Вдруг в комнате что-то произошло: женщины выпрямили уставшие спины, началось такое веселье – какие рассказы, какие анекдоты... Усталость куда-то подевалась. Казалось, что у всех вдруг появилась надежда, что еще не всё потеряно. Шум стоял невообразимый. Молчала только одна Ал. Ал., обводя нас всех своим мудрым взором.
  

*   *   *

   Однажды, когда отмечали день рождения Ал. Ал. в большом зале института, среди выступавших оказалась очень милая женщина из Ленинграда, ее фамилия была Прокофьева. Она рассказала, что когда была студенткой в ЛГУ, то ее называли Прокофьева-Небельговская.
   Значит, в ЛГУ не забывали нашу Ал. Ал.

*   *   *

   Наша институтская "элита" привычно поздравляла с днем рождения Ал. Ал. в своем узком кругу – полагаю, что довольно для нее малоприятном. Это было время, когда уже ясно было, что на смену Лысенко пришли монополисты нового типа, сильно вредившие науке. Однажды в свой очередной приезд в институт Ал. Ал. сказала мне о директоре нашего института Н.П. Бочкове, достигшем нового карьерного успеха: "Оля, если бы вы знали, какую лестницу унижений он прошел... Впрочем, что это я вам рассказываю? Вам это всё совершенно не нужно...".
   Интересно, что мне поручали обычно покупать подарок для Ал. Ал., но никогда не приглашали во время поздравления в кабинет директора, хотя я была по своим научным занятиям ближе всех к Ал. Ал. и она неоднократно повторяла, что приезжает в институт только ради меня.
   Как же мы разыгрывали этих важных персон? Я покупала подарок, звонила вечером Ал. Ал. и рассказывала о том, что купила ей подарок, который назавтра ей будут вручать. Не знаю, в шутку или нет, но Ал. Ал. проявляла большой интерес, который я улавливала в ее голосе. Я рассказывала, что именно купила и просила ее меня не выдавать.
   Как-то после вручения подарка, когда Ал. Ал. вернулась в свой кабинет, где я обычно обитала, вслед за ней вошел один из двух заместителей директора В.И. Иванов. Ал. Ал. тут же его спросила: "А кто это купил мне такой прекрасный подарок?" "Вот, О.А. купила", – и он махнул рукой в мою сторону. Спектакль был разыгран мастерски. На следующий год история повторялась. Вот так мы "любили" институтское начальство.

*   *   *

   Очень не люблю юбилеи и хорошо понимаю тех, кто на свой юбилей старается куда-нибудь уехать. В Большой зоологической аудитории в здании старого университета на улице Герцена (Большая Никитская) в честь Ал. Ал. собралось такое количество народа, что ни одного свободного места не было. Начались обычные выступления разных людей из разных учреждений. Это именно то, за что я и не люблю юбилеи: часто им нечего сказать, уши вянут их слушать.
   И вот неожиданно выступает С.И. Алиханян и произносит нечто, заставившее всех затаить дыхание. Он обращается к мужской части зала: "Почему до сих пор никто не сказал ни слова о физической красоте этой женщины?" А далее последовала история о том, как он однажды оказался вместе с Ал. Ал. на Женевском озере, потому что генетиков все-таки начали понемногу выпускать за границу. Они решили искупаться. С.И. отметил, что сам он красив, как Аполлон, но когда сняла свои одежды Ал. Ал., он был поражен ее красотой (а ей тогда было 60 лет).
   Конечно, после выступления С.И., после такого хохота и оживления в аудитории, продолжать стандартные поздравления было как-то неловко. Поток их стал быстро иссякать, а кто-то не совсем умело хотел высказаться в духе С.И., но выглядело это, как жалкий плагиат. Ал. Ал. в ответ сделала ручкой такой жест в сторону говорящего и сказала: "Ну, с вами я не купалась!"
  
  
   НА КРУТЫХ ПОВОРОТАХ
  
   Я старалась всегда сама справляться со своими делами и не занимать ими Ал. Ал. Но было несколько случаев за 20 лет, когда я обращалась к ней за помощью. Вот как это было.
   Моё первое обращение было связано с нашими внутрилабораторными делами. Нам в МГУ генетику не преподавали, поэтому вначале я не считала возможным заниматься ею самостоятельно. Сначала надо было понять, что это за наука такая. В лаборатории всех сотрудников и аспирантов вполне устраивало положение, при котором я была только помощницей в работе. Всю работу с микроскопом я делала для Кира Гринберга, но он никогда не объяснял мне сути своих экспериментов.
   Есть контроль и опыт. Однажды, когда я сказала, что я не вижу больших различий и надо бы повторить эксперимент, он махнул рукой: "Да нет там никаких различий". Мне казалось, что так наука не делается.
   Со временем у меня появилась еще одна работа. Кадров не было, а надо было проводить анализ хромосом у детей в Детском психдиспансере. Так я оказалась вовлечена в работу, где собирался довольно интересный материал.
   Но обратилась к Ал. Ал. я не по своей инициативе. Папа посоветовал мне поехать к ней и поговорить наконец о самостоятельной работе. Я так и сделала. Приехала в основную лабораторию Ал. Ал. и объяснила цель приезда. Она вдруг громким голосом стала звать своего сотрудника: "Стасик, Стасик, идите сюда! Тут вот приехала Оля Подугольникова и заявила, что она хочет работать самостоятельно. Я думаю, что она имеет на это право больше, чем многие особи мужского и женского пола наших двух лабораторий". Стасик (С.И. Слезингер) работал непосредственно с Ал. Ал. Мне было предложено освоить новый для меня метод работы, а Стасику было поручено меня обучить. Что я должна делать, используя этот метод, сказано не было. Обучилась я за одну встречу со Стасиком. Труднее было достать материалы для работы, но и это я преодолела. Смешно, конечно, но самый главный препарат я нашла у папы моего приятеля, который работал на Мосфильме. Они для чего-то им пользовались.
   Я предупредила Кира Гринберга, что с ним больше работать не буду. Я нашла себе замену: обучила анализу хромосом молоденькую лаборантку.
  
   Когда Ал. Ал. приехала в нашу лабораторию, она тут же подозвала Кира и в моем присутствии спросила: "Скажите, Кир, а когда Оля начнет работать самостоятельно?" Мне ответ показался давно заготовленным: "Я не знаю, захочет ли Оля взять на себя тяготы, связанные с научной работой".
   Ал. Ал. подскочила на месте: "Вы считаете, что ей интереснее работать на вас, чем на себя?" Казалось бы, вопрос был исчерпан, но я никогда не рассказывала Ал. Ал. о том, как восприняли это мои коллеги. Я показалась им предательницей.
  

*   *   *

   Со временем материала у меня накопилось достаточно и публикаций тоже, и подошло время всё оформить в виде диссертации. Наш институт был еще молодой и защитного ученого совета не имел. Я решила, что надо мне попроситься в Институт цитологии в Ленинграде, но сначала там надо пройти апробацию. Я и об этом договорилась. Там ведь работал со своими сотрудниками Ю.Л. Горощенко. Тот самый Юрочка Горощенко, который в юные годы не выдал своих соучениц в истории с ночным шумом в квартире у бабушек, где он обитал. Я была хорошо знакома и с ним, и с его сотрудниками.
   В бюрократических делах я совершенно не разбиралась, но кто-то мне подсказал, что я должна приехать на апробацию с бумагой от своего института, я и отправилась за ней к директору Н.П. Бочкову. На мою просьбу он ответил широкой, очень довольной улыбкой и сказал, что бумагу не даст. Причину он не пояснил, видимо, полагал, что я сама поинтересуюсь и буду его просить об этой бумаге. Я не сказав ни слова, повернулась и ушла.
   Вечером позвонила Ал. Ал., объяснила в чем дело. Она сказала: "Я звонить ему не буду, мне противно иметь с ним дело". Но перезвонила мне где-то через час: "Завтра он вам эту бумагу даст, но не напоминайте ему о звонке. Он очень хочет быть великодушным".

*   *   *

   Перейдя во вновь созданный Институт медицинской генетики с директором Н.П. Бочковым, мы еще долго сохраняли дух свободы наших первых лет работы в институте у Авцына и не понимали того, что мы были неугодны Н.П. Бочкову, создававшему свою монополию и не терпевшему всех тех, кто получил блага не из его рук.
   Всех наших сотрудников, защитивших диссертацию, он переводил в другие лаборатории и постепенно отбирал у нас рабочие комнаты. Меня он предупредил, что после защиты я тоже должна буду перейти в другую лабораторию. Когда я сказала об этом Ал. Ал., она помолчала, а потом сказала: "Уйти легко, вернуться будет сложно".
   И в этом мы позже убедились, когда предприняли попытку вернуться в старый институт, где нам было так хорошо. Директор института Авцын сказал: "Если мне прикажут, я вас возьму. Бороться за вас я не буду". Но высокому академическому начальству мы были мало интересны: как можно уходить, когда специально создали новый институт, чтобы всех генетиков вместе собрать!
  

*   *   *

   Почему-то когда я после защиты диссертации, рождения дочери и целого года пребывания дома за свой счет вернулась на работу, к идее перевести меня в другую лабораторию директор больше не возвращался. А следующий крутой поворот наступил, когда мне сообщили о переаттестации. Потом кто-то мне сказал, что формально директор не имел права этого делать, потому что за последние три года я на работе была совсем немного – у меня родилась вторая дочка. Ал. Ал. сообщила мне о словах директора Бочкова: "Двое детей? Она больше работать не будет. Знаю по своей жене".
   А я решила, что для директора настало время от меня избавиться. Под разными предлогами из института было изгнано уже много научных сотрудников и целые лаборатории. Я позвонила Ал. Ал. и высказала свои опасения. Она перезвонила мне и передала ее разговор после звонка Бочкову: "Я спросила, будет ли он объективен на вашей переаттестации? Он ответил, что будет, тем более, что речь идет о переаттестации в должности младшего научного сотрудника". А на что я могла тогда претендовать с двумя малышками? И на том спасибо.
   Потом я все-таки собралась с духом и посмотрела, что же я за три года успела сделать. Все оказалось не так уж плохо.
   И вот в большом зале института проходит "торжество". Ал. Ал. сидит в первых рядах, я где-то далеко сзади. Когда встает вопрос обо мне, она поднимается с места и произносит: "За прошедшие три года Ольга Андреевна защитила кандидатскую диссертацию, выпустила 12 печатных работ и дважды реплицировалась". В зале раздался смех, и кто-то спросил: "А какие планы на будущее?"
   Ал. Ал. слегка повернула голову и ответила: "Это за подотчетный период". Тем самым она дала всем понять, что оставляет за мной право реплицироваться и дальше. В действительности я хорошо знаю, как она всегда возмущалась, когда мужчины высказывали недовольство сотрудницами, которые из-за детей начинали работать не так активно.
   Помню, как она весело встречала беременных женщин вопросом: "Вы всё еще беременны? Когда вы должны рассыпаться?"
  

*   *   *

   Несмотря на опасения директора, я продолжала активно работать, научилась находить няню для дочек, пока они не доросли до детского сада.
   В свой приезд к нам в лабораторию Ал. Ал. спросила: "Оля, а сколько вы платите своей няне?" А когда я ответила, что свою зарплату отдаю целиком, то это, видимо, произвело впечатление. Я услышала голос Ал. Ал., доносящийся из коридора, где она кому-то говорила: "Оля – настоящий научный работник. Она всю зарплату отдает няне". Мне хотелось бы, конечно, чтобы моя научность измерялась другим способом. Но наука развивалась так быстро, что отстать было очень легко.
   А потом выяснилось, что я стала предметом зависти, родив второго ребенка. Мне стали об этом говорить сотрудницы соседней лаборатории. А я им посоветовала тоже еще родить по ребеночку. Две из них последовали моему совету.
  
   ВЫСТУПЛЕНИЯ С ДОКЛАДАМИ
   Интерес к выступлениям на больших форумах Ал. Ал. был так велик, что перед ее докладами можно было наблюдать прибывающую огромную волну желающих ее услышать. Бывало и так, что все не вмещались, стояли в дверях в несколько рядов и вытягивали шеи, чтобы всё увидеть и услышать. А после доклада волна откатывалась, принося неприятные ощущения следующему докладчику. Доклады всегда были у Ал. Ал. заранее подготовленные, четкие, логически безупречные. Обычно ее выступления были связаны с обобщением большого научного материала, причем часто это было соединение достижений учителей и учеников, истории и современности.
   Однажды, прослушав выступление очень бойкого юноши (нынешние юные корифеи говорят быстро, невнятно, а главное – они не отделяют свои данные от данных мировой науки), Ал. Ал. спросила: "Скажите, а до вас это кто-нибудь делал?" Корифей растерялся на одно мгновение, а потом ответил отрицательно. Ал. Ал. поблагодарила: "Спасибо". И села на свое место. Корифеи ведь часто думают, что наука началась с них.
   Один раз после доклада Ал. Ал. должен был выступать известный ученый. Он начал с жалобы или извинения: "Мне очень трудно выступать после Ал. Ал., потому что мой доклад будет посвящен лишь одной небольшой части ее доклада". Ал. Ал. делала обобщения на высоком уровне.
   Помню, как Ал. Ал. спросила у одного завлаба в нашем институте: "А что в вашей области делается в Академгородке, в Новосибирске?" Получила ответ: "Да не знаю я, что там они делают!" – "В наше время было принято знать всё, что происходит в твоей области", – упрекнула его Ал. Ал. А однажды ученейший муж Н.В. Тимофеев-Ресовский на юбилее Ал. Ал. признался, что переписывался с известными учеными всего мира, но "всегда боялся учености этой женщины".

*   *   *

   Вошли в моду светящиеся стрелочки-указки. Во время доклада Ал. Ал. что-то испортилось. Сразу несколько мужчин бросились на помощь, но ничего не получалось. Зал ожидал, что будет дальше. И вдруг в тишине прозвучал четкий голос Ал. Ал.: "Бобик сдох!"
  

*   *   *

   Каждые два года в Пущино устраивали конференции, где Ал. Ал. была главной. Съезжались ученые из разных городов. После окончания устраивался традиционный банкет. Я стояла рядом с Ал. Ал. в большой толпе, когда сделали официальное сообщение о том, что следующая конференция будет через два года.
   Видимо, слышала я одна, как Ал. Ал. сказала очень тихо: "Это уже без меня. Меня не будет". Очень не хотелось в это верить.

*   *   *

   Очень большим событием и самым важным докладом явилось двухчасовое выступление Ал. Ал. на ее юбилее в честь 80-летия. Был март 1983 года. Конференц-зал Института молекулярной биологии был полон. Сейчас текст этого доклада доступен для ознакомления всем желающим. Он был напечатан в книге "А.А. Прокофьева-Бельговская. Портрет на фоне хромосом" (М., 2005) и в журнале "Знание – сила" (N 3, 1995).
   Свой доклад Ал. Ал. назвала "Моя жизнь и хромосомы". Едва ли кто-нибудь еще мог бы воспользоваться таким же названием. Оно принадлежало ей по праву. Только она могла сказать: "Я о хромосомах знаю всё... Или почти всё". А мне еще нравилось ее выражение: "Хромосома может всё, что она хочет". И в этом исследователи хромосом постоянно убеждались.
   В докладе было, конечно, не о хромосомах, а о всей ее жизни, отданной науке. А сам доклад свидетельствовал о том, что может продемонстрировать творческое слияние науки с искусством. Так занимательно, прекрасным языком Ал. Ал. рассказала о своих истоках – родных местах и предках. Трудовая жизнь ее началась очень рано, был период педагогической и общественной деятельности. Об университетских годах и своих первых учителях, о том, что, уезжая во время войны в эвакуацию из горящей Москвы, она везла в рюкзаке материалы по хромосомам. А в это время высокие военные чины заполняли вагоны домашним имуществом, мебелью, роялями и прочим. Доклад все слушали, затаив дыхание. Несмотря на столько лет общения, я услышала много нового для себя. Я впервые услышала, как Ал. Ал. читала стихотворение Блока. В те времена так все им увлекались. Интересно было услышать от нее и критическую оценку событий, происходивших в те годы в стране. В личном общении с нами никогда разговоров о политике не было.
   Мне особенно запомнился рассказанный ею эпизод времен ее молодости: ее уговорили не уезжать из родных мест, а поработать в школе-интернате, где детишки, собранные из нескольких деревень, не просто учились, но и жили. И вот она описывает такую картину, как ночью выходит на крыльцо старушка, которая с ней была в этой школе, и размахивает горящей головешкой, разгоняя воющих голодных волков.
   Ал. Ал. добавляет: "В моей жизни потом было много волков, но вот старушки с головешкой не было".
   Этот доклад Ал. Ал. был последним. Можно считать, он был ее лебединой песней.
   О докладе Ал. Ал. потом очень много говорили. Мне попало от моих знакомых журналистов за то, что не предупредила, не пригласила. Интерес журналистов ко всем событиям в генетике был очень велик. Он был продиктован их безмерным уважением к удивительным людям – нашим старшим генетикам, которые с риском для жизни явили пример великого противостояния в страшные годы нашей истории.
  
   И СНОВА БОРЬБА ЗА ГЕНЕТИКУ
  
   Очень важное событие произошло 16 ноября 1982 года. И для нашей лаборатории, и для Ал. Ал. как ее руководителя. Но необходимо для понимания события пояснить некоторые особенности руководства Института медицинской генетики АМН СССР.
   Ни для кого уже не было секретом, что Н.П. Бочков, никому не известный старший научный сотрудник из Обнинска, стал во главе института, потому что никто из генетиков старшего поколения, переживших лысенковщину, был не в состоянии заниматься административной работой, не удовлетворив свои потребности в научных исследованиях. Заниматься генетикой много лет было запрещено.
   Личностные качества Бочкова на посту директора проявили себя довольно быстро: он сделал карьеру, получив звание академика, но вот добиться признания его крупным ученым в среде настоящих ученых ему не удалось. Наука его едва ли интересовала. Сотрудница института, которая хотела директору показать свои результаты, рассказала мне, что он швырнул все ее бумаги и сказал: "Что вы мне это принесли? Я сделаю самую высокую научную карьеру без науки!"
   Теперь пришло время добиться каким-то путем еще и признания его ученым. Усилия были направлены на то, чтобы похлопотать о госпремии.
   Понимая, что присвоить себе одному заслуги в развитии цитогенетических исследований никак не получится, Бочков включил в номинанты премии своего заместителя по науке Захарова и Ал. Ал. Когда же выяснилось, что у Захарова есть проблемы со здоровьем, Бочков назначил еще одним заместителем Иванова. Эти решения выглядели не очень понятными: небольшой институт имел двух заместителей директора по науке. Дело в том, что Бочков был очень заинтересован в зарубежных командировках, а должен же кто-то замещать его на период отсутствия. С научными командировками не очень получалось, поэтому с другими "академиками с большой дороги", как мы их называли, он занимался еще и борьбой за мир.
   Так вот эта наша институтская "элита" – Бочков, Захаров и Иванов – 16 ноября 1982 года пригласили Ал. Ал. в кабинет директора, чтобы объявить ей радостную новость: до 16 декабря 1982 года следует подать документы для получения Госпремии. Госпремия называлась "За фундаментальные исследования хромосом человека в норме и патологии". Ал. Ал. добавила в список еще двух достойных участников, и директор на это согласился.
   А второй новостью, приготовленной для Ал. Ал., явилось сообщение о том, что ее лабораторию собираются расформировать. Она просто перестает существовать, а сотрудники не увольняются, а переходят в другие лаборатории института. Кто и куда именно переходит, было Ал. Ал. рассказано. Бочков рассчитывал, что обрадованная получением Госпремии, она благосклонно отнесется к уничтожению созданной ею много лет назад цитогенетической лаборатории.
  

*   *   *

   Ал. Ал. давно уже была осведомлена о многих бесчинствах, творимых в институте. Но что-либо сделать с этим было сложно. Оказывается, что с помощью разных бюрократических процедур можно жизнь и работу научных сотрудников сделать невыносимой. Создавая свою личную монополию во вверенной ему области медицинской генетики, Бочков уволил много толковых сотрудников, заменяя их теми, кто непосредственно получил всё из его рук и поэтому был ему лоялен.
   Наша лаборатория была совершенно независима от начальства. Как сказала мне однажды сотрудница лаборатории Захарова, "в вашей лаборатории каждый сотрудник на голову выше нашего, но вам никогда не давали работать". Слишком поздно мы, занятые прежде всего своей наукой, узнали, что с самого начала организации института Бочков намеревался нас уничтожить. Но, зная Ал. Ал., он понимал, что сделать это ему было не так просто.
   Однажды случилось так, что после защиты докторской диссертации в ученом совете нашего института одной дамой – протеже Бочкова – тут же в зале ей было объявлено о получении должности заведующей лабораторией. Ал. Ал. во всеуслышание заявила: "Я буду против. Я ее как генетика не знаю".
   Тут же вокруг нее закрутилась лебезящая бочковская камарилья: "Узнаете, скоро узнаете". Конечно, авторитета Ал. Ал. боялись. Но Бочков умел ждать. Когда уже ему ждать стало невмоготу, он и придумал такой ход – госпремия в обмен на закрытие лаборатории.

*   *   *

   Получив всю информацию от Бочкова, Захарова и Иванова, Ал. Ал. вернулась к нам весьма озабоченной. Но обсуждать она стала не то, что являлось просто катастрофой для нас, а совсем другое. Она была совершенно потрясена поведением Иванова: "Что из себя представляют эти двое (Бочков, Захаров) давно известно, но Иванов... Ну, молчал бы, если боялся, но он ведь все время подливал масла в огонь". Она непрестанно говорила именно об этом. В.И. Иванов считался в научной среде образцом порядочности, и все знали, что он "любимый ученик Н.В. Тимофеева-Ресовского". Все, говоря о нем, не забывали об этом упомянуть. Никаких нехороших дел за ним до этого не числилось.
  

*   *   *

   Мы были возмущены еще и иезуитским планом расформирования лаборатории, предложенным Бочковым. Ал. Ал. уехала домой, а мы все собрались вместе, весьма удрученные. Опыта борьбы с академикам у нас не было. Мы знали и то, что Бочков на посту Ученого секретаря в АМН забрал себе много функций хозяйственных (ставки, квартиры и пр. льготы). Так что от него и в академии была зависимость. Непонятно, куда идти жаловаться и что со всем этим делать.
   Выручила интуиция и понимание того, что директор Бочков умеет лгать совершенно без всякого стыда. Мы составили бумагу на имя директора с просьбой прямо по пунктам разъяснить нам все возникшие в связи с расформированием лаборатории вопросами. Мы просто хотели зафиксировать сам факт, понимая, что директор может соврать, что ничего этого не было. Поставили все свои подписи, а потом узнали реакцию Бочкова: "Я не обязан перед ними отчитываться!" Наверное, для Бочкова наше робкое, но все-таки сопротивление, было полностью неожиданным.
   И вот мы, долгое время сохранявшие дух свободы и по-детски наивные, вдруг поняли, что теперь мы должны сами за себя постоять. Очень не хотелось к вопросам борьбы привлекать Ал. Ал., но тем не менее мы составили еще одну бумагу на ее имя и поехали к ней домой. Там было несколько пунктов нашего обращения. Мы просили известить Академию медицинских наук (АМН) и общественные организации о расформировании лаборатории, предложили средства ее усилить и обратиться в центральную печать. Собственно, это был наш план действий, каким он нам тогда казался.
   Как выяснилось позже, очень разумным оказался последний пункт – обращение в печать. Мы интуитивно поняли, что не получим помощи ни от каких бюрократических структур.
   Ал. Ал. от нашей бумаги пришла в растерянность. Еще бы, нам никогда не приходилось таким образом обращаться к ней. И у нас тоже было чувство неловкости, так не хотелось тревожить Ал. Ал., учитывая ее возраст и нездоровье. Она спросила: "Что вы от меня хотите?" Наверное, мы и сами ничего конкретного не могли предложить, но нам стало ясно, что мы вышли на тропу войны.
  

*   *   *

   Вскоре Ал. Ал. приехала в институт на заседание ученого совета и сразу отправилась в конференц-зал. Потом рассказала нам, что к ней сразу подошел Иванов и спросил, как она себя чувствует. Она ответила ему: "Мы часто страдаем не столько от своих соматических болезней, сколько от разочарования в людях. Я считала раньше, что в вашем институте есть два порядочных человека, вы и Гинтер, теперь думаю, что он один". Это была ее первая встреча с Ивановым после того как он в кабинете директора "подливал масла в огонь". Как показало время, и в отношении Гинтера Ал. Ал. оказалась идеалисткой. Нельзя оставаться порядочным человеком, имея дело с Бочковым.
   Что же касается Иванова, то слова Ал. Ал. в его адрес очень его разволновали. Бочков уже начал продвигать его в члены-корреспонденты Академии медицинских наук, будет голосование... Он даже позвонил и пригласил меня зайти к нему. Мы часто с ним общались по делам Генетического общества, так что я звонку не удивилась. Но на этот раз он обратился ко мне с личной просьбой: "Не можете ли вы повлиять на Ал. Ал., чтобы она изменила свое мнение обо мне?" Я ответила: "Насколько мне известно, Ал. Ал. свои мнения о людях никогда не меняет". Больше с Ивановым я никогда не общалась. Время доверительных бесед в прошлом закончилось.
  
   ЦВЕТЫ ЗАПОЗДАЛЫЕ
  
   Мы начали предпринимать свои первые шаги в борьбе за сохранение лаборатории. Ал. Ал. в это время отдыхала в своем "родовом поместье", куда я и направила ей письмо. Из ответного письма стало ясно, что восторга мое сообщение не вызвало, разве что только опасения и неверие в хороший исход дела. Но потом стало ясно, что она правоту нашу признала: "Ну что ж! Победить не удастся. По крайней мере, покажем всем, что надо бороться". Ясно было, что присутствие Ал. Ал. в качестве нашего руководителя связывало руки Бочкову.
   А приближалась роковая дата – 16 декабря – последний срок подачи документов на получение Госпремии. Мы предложили Ал. Ал. в целях укрепления лаборатории и восстановления справедливости поставить Бочкову ультиматум: принести документы только в том случае, если он двух младших (Кухаренко и Подугольникову) переведет в старшие научные сотрудники. Неприятная ситуация для Бочкова. Ясно, что в его планы это не входило. Преданным своим сотрудникам он давал ставку старшего сразу после защиты кандидатской диссертации. После моей защиты прошло уже 8 лет.
   Но получение Госпремии было столь важным, что Бочкову пришлось согласиться на требование Ал. Ал. А она всё тянула время с этими документами, всё их не привозила. Но больше тянуть уже было нельзя. Тогда он объявил, что он сам приедет домой к Ал. Ал. за этими злосчастными документами.
   Ал. Ал. отправилась на очередной ученый совет, а мы, получив информацию о планах Бочкова, очень забеспокоились и поняли, что допускать этого нельзя. Меня тут же сотрудники откомандировали к Ал. Ал. со спецзаданием: "Скажи Ал. Ал., чтобы она ни в коем случае не позволяла Бочкову приезжать к ней домой. Он или задушит ее подушкой, или отравит цианистым калием".
   Кресло рядом с Ал. Ал. было свободным, и я спросила разрешения сесть рядом. "Садитесь, Оля", – сказала она, а я слово в слово передала ей то, что сказали мальчики. "Я всё поняла", – ответила Ал. Ал., а потом сразу вернулась к нам после ученого совета. Мы собрались все вокруг нее. Вдруг внезапно в комнату стремительно влетел Бочков, что-то коротко сказал Ал. Ал., дал ей конфетку в бумажке и вылетел. Ал. Ал. так и осталась сидеть с этой конфеткой в руке. Кто-то из мальчиков спокойно ее отобрал.

*   *   *

   В один из приездов Ал. Ал. зачем-то сунула мне в руки список работ, поданных ею для получения премии. "Надо было представить 30 работ", – сказала она. Я бегло посмотрела этот список. В списке было 6 работ, сделанных ею вместе со С.И. Слезингером, и 4 работы, выполненные моей группой. Опубликованы они были в очень солидном журнале "Human Genetics".
  

*   *   *

   Через некоторое время, уезжая из института домой, Ал. Ал. сообщила, что она должна лечь в больницу и хочет, чтобы кто-нибудь из мальчиков ее туда проводил. Сын Игорь был в это время в длительной командировке.
   Вскоре я навестила Ал. Ал. в Онкоцентре. Она лежала одна в большой светлой комнате. Мы не успели поговорить, как пришли еще два посетителя, очень приятных для Ал. Ал. молодых ученых: А.Д. Мирзабеков и Г.П. Георгиев. Ал. Ал. совершенно неожиданным образом представила меня: "Это Ольга Андреевна Подугольникова. Она борется с Бочковым". Молодые люди посмотрела на меня с нескрываемым восторгом. Стала ясно, что "слава" Бочкова уже широко распространилась в научных кругах.
   Оба молекулярных генетика быстро сообразили, что им надо на время оставить нас вдвоем и вышли. Ал. Ал. завела разговор на модную тогда тему – о будущей атомной войне. Оказывается, в обществе уже обсуждалась тема, кого именно надо сохранить в случае войны, кто представляет наибольшую ценность.
   Ал. Ал. сказала о своих посетителях: "Вот эти двое должны быть сохранены в случае массовой гибели".
   Это я и передала ученым, прощаясь и уходя по своим делам.

*   *   *

   Когда был поставлен диагноз, Ал. Ал. перевели в клинический корпус Онкоцентра. Она оттуда мне позвонила и попросила вызвать из Киева своего домашнего доктора С.М. Кузнецову. Главной проблемой Ал. Ал. всегда считалось сердце, и усилия многих лет были направлены на его лечение. Ал. Ал. предупредила, что подготовлены встречи с врачами, и объяснила, с кем мы для посещения должны связаться.
   Я встретила Светлану Кузнецову на Киевском вокзале, и мы сразу направились в клинику. Встреч с врачами было четыре, но запомнила только последнюю. Квадратный, низкого роста, плотный человек в белом халате, с волосатой грудью, на которой висел крест, объяснил, что оперировать Ал. Ал. нельзя, не выдержит сердце. Светлана, которая хорошо знала, как обстоят дела с сердцем, стала настаивать на операции. Но квадрат был непреклонен. Когда мы спросили, что же будет дальше, он ответил: "Медленное угасание". А Светлана, прекрасный врач и геронтолог, мне сказала: "Если без стрессов, с таким сердцем Ал. Ал. могла бы прожить еще лет десять".
  

*   *   *

   В палате, теперь уже не большой и не светлой, Ал. Ал. рассказала нам об ужасах этой клиники. Грубость персонала, какая-то непрерывная торговля всякими ценностями, драгоценностями и мехами. Я сразу поняла, почему пока мы со Светланой ходили по врачам, персонал клиники все время заглядывал в ее полуоткрытую хозяйственную сумку, с которой она приехала из Киева. Наверное, интересовались, не торгуем ли мы чем-то, как у них принято.
   Еще Ал. Ал. рассказала, что женщина из соседней палаты составляет список для родственников: что можно продать и сколько у кого можно одолжить денег, чтобы собрать ей на операцию. Недавно Ал. Ал. прогнала какого-то молодого врача, который совершенно по-хамски себя вел, собираясь делать какие-то процедуры с диагностическими целями. Ал. Ал. больше всего хотелось немедленно покинуть эту клинику: "Я никогда ни за что сюда не вернусь".
  

*   *   *

   Теперь Ал. Ал. должны были положить в академическую клинику, а пока она еще была дома. Я позвонила и попросила разрешения к ней приехать. Я боялась, что больше ее не увижу. Проговорили мы, наверное, часа три. Ал. Ал. сидела в кресле, а я напротив нее на стуле.
   Мы вспоминали о первых годах существования нашей лаборатории. О том времени, когда в нашей жизни было столько доброго, смешного, хорошего. Ал. Ал. потом сказала, что ей надо работать. Она все последнее время была занята книгой, подводящей итоги всей ее научной работы. Когда я побывала в квартире Ал. Ал. потом, уже без нее, такого теплого уюта, который был при ней, уже не было.

*   *   *

   В последнюю больницу я уже не пошла. Мне казалось, что Ал. Ал. меня не захочется видеть. Я ведь всегда была уставшая, жалующаяся на перегрузки, а она для меня всегда была здоровой и бодрой. Светлана передала мне спустя несколько лет письма, которые написала ей Ал. Ал. из этой последней больницы. Я не стала их читать. Прочитала много позже. Письма были написаны обычным красивым почерком Ал. Ал. В письме от 12 января она сообщила, что превосходный хирург, который раньше работал в Онкологии, объяснил ей, что у нее есть два выхода: либо смерть от голода, либо операция. Он предлагал второй выход и брался операцию провести. Ал. Ал. жалела, что не могла посоветоваться в этой ситуации со Светланой. Сама она решилась на эту операцию, но до операции дело не дошло. Скончалась она через месяц и четыре дня. Говорили, что пришли в больницу какие-то два чиновника, чтобы вручить ей премию. Она сказала все слова, положенные в данной ситуации. Наутро она скончалась.
  
   ВРЕМЕНА НЕ ВЫБИРАЮТ
  
   Буфет в нашем институте был в полуподвальном помещении. Ничего особо хорошего в нем не было, но мы иногда туда наведывались. Ножей там не давали. Когда Ал. Ал. однажды попросила дать ей нож, то ей из уважения принесли полуметровый кухонный нож. Он очень не подходил к хрупкому облику Ал. Ал.
   И вот однажды мы вдвоем сидим с Ал. Ал. в этом буфете, а она как-то совершенно неожиданно мне говорит: "Знаете, Оля, кого бы мне хотелось увидеть? Вашего папу...". И при этом взгляд у нее какой-то отсутствующий. Я отвечаю, что папы уже нет, но через несколько дней она снова возвращается к этому же вопросу. Я просто промолчала.
   Странное желание было у Ал. Ал., мне непонятное. Папу моего она видела всего один раз и очень давно, в первые годы работы лаборатории.
   Я помню, как это произошло. Ал. Ал. вместе с Киром Гринбергом должны были лететь из Внуково по каким-то делам. Я поехала их провожать, потому что всегда обо всем волновалась больше чем нужно. Но на этот раз, видимо, не зря. Оказалось, что рейс отложен на пять часов, и радости сидеть в аэропорту было совсем мало. Поразмыслив, решили, что ближе всего было поехать ко мне домой и пересидеть это пустое время. Мы так и сделали.
   Дело было вечером, вернулся с работы папа. Узнав, что у нас Ал. Ал., он быстро к ней прошел, и всё время они провели в беседе. Никто им не мешал. Беседа закончилась тогда, когда подошло время ехать в аэропорт. Случай этот давно стерся из памяти или где-то далеко в ней запрятался. И пожелание, высказанное Ал. Ал. о встрече с папой, да еще по забывчивости повторенное, никак мне не было понятно. Ведь Ал. Ал. работала с такими известными, интересными людьми, а почему-то в последние годы жизни вспомнила о моем папе.
   Теперь я задумалась об этой странности и посмотрела на нее с другой позиции, с высоты моего возраста, который немного превысил возраст ухода Ал. Ал. И вот о чем я задумалась. Во-первых, я ведь никогда не интересовалась содержанием той беседы. И, во-вторых, повторное высказанное желание увидеть папу я склонна теперь оценивать не только как возрастную забывчивость, а как возможность полагать, что это желание было не случайным, были для этого какие-то основания.
   Узнать, о чем разговор был тогда на самом деле, теперь возможности нет, но поразмышлять и пофантазировать немного, может быть, и стоит.
   Ал. Ал. и папа – ровесники, они родились в самом начале прошлого, двадцатого века. Образование получили в Ленинграде, затем работали в Ленинграде и, видимо, ощущали себя ленинградцами, хотя рождены были в других городах.
   Ал. Ал. получила прекрасное образование генетика в ЛГУ, а папа стал инженером-экономистом, и его сразу привлекли к административной работе института, который он закончил, – сначала в роли замдиректора, а потом директора.
   Как говорила Ал. Ал.: "Сталин решил генетику перевести под стены Кремля". Это было в 1936 году, хотя преследовать генетиков начали еще раньше. Так Ал. Ал. со своей семьей оказалась в Москве. В 1948 году генетика была запрещена и надолго. После периода лысенковщины положение в генетике оставалось совсем не радужным.
   Папа после войны не вернулся на пост директора в свой институт, потому что надо было срочно восстанавливать промышленность Ленинграда, чем он успешно и занимался вплоть до того времени в 1949 году, когда Сталин и его окружение решили начать уничтожение руководства Ленинграда ("Ленинградское дело"). А когда раскрутилось колесо репрессий, то стали преследовать просто бывших ленинградцев, даже если они жили в других городах. Папу спасло то, что его сумели перевести в Москву, хотя он долго чувствовал недоверие окружающих к себе как к бывшему ленинградцу. Папа всю свою жизнь хотел заниматься наукой, но не получилось.
   Я могу сомневаться в том, что папа рассказывал Ал. Ал. про свою экономику, а она ему про генетику. Но по размышлении получается, что поговорить они могли об очень многом другом. И о том, какие времена выпали на их долю.
   А лично мне интересен вот такой факт: за всю свою долгую жизнь мне встретились только два человека, сказанное которыми я запоминала как аксиому. Это Ал. Ал. и мой папа.
   Если Ал. Ал. больше говорила о научной жизни, то папины темы были, естественно, гораздо более широкими, поскольку он знал меня много дольше.
   Мне захотелось вспомнить, говорил ли мне папа когда-нибудь о науке? Первое, что я припомнила, это некая общая установка, данная мне на заре туманной юности. Когда-то подростком я сказала папе, что мне хотелось бы иметь лакированные туфли, которые тогда были модны. Папа сказал: "Вообще-то блистать надо головой, а не ногами". Вот так и запомнила. Еще он говорил, что самое большое, что родители могут дать детям, – это образование. А если уж конкретно про науку, то папа говорил так: "Наука – это самый сложный вид деятельности человека". И последнее, что запомнилось: "Выигрывает экономика той страны, которая больше всего вкладывает средств в науку". Это уже об экономике, если ею руководят разумно.
   Если посмотреть из нашего времени на жизнь старшего поколения, то хочется вспомнить именно эти строки поэта А. Кушнера: "Времена не выбирают, в них живут и умирают". А времена были совсем не простые, потому что власть распоряжалась жизнями людей по своему усмотрению.

Июль 2023 года, Лонг-Бич, Калифорния

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"