Крылов, Толстой, Достоевский, Горький, Маяковский, Есенин - ничего себе прочие! Вот по их произведениям и собраны рассказики в этом сборнике. Вперемежку со сказками, баснями, стишками и четверостишиями.
Сукин сын
Случилось это лет двести назад в Москве. Старик один рассказывал, а ему другой старик, а тому третий и так далее вниз по счёту до тех самых времён. А теперь я вот рассказываю.
Приходит, значит, Пушкин к издателю со своей исторической драмой "Борис Годунов", а тот ему от ворот поворот.
- Да она сейчас даром никому не нужна, - не прочитав ни строчки, кроме названия, сказал издатель. - Делать тебе нечего было в ссылке, вот ты и марал бумагу. Лучше бы фермерством занялся в своём Михайловском. Представляешь, утром сходил в курятник, снял яички, пожарил на сальце с лучком, прикольно же.
- Какой ещё курятник, сударь! - возмутился великий поэт. - Это же Борис Годунов!
- И что? - равнодушно отреагировал издатель и, повернувшись к своему писарю, спросил: - Ты знаешь, кто такой Борис Годунов?
- Нет, - ответил тот. - Ельцина знаю, а других не знаю. Дворника, правда, нашего раньше так ещё звали. А теперь у нас другой дворник.
- А нового дворника как зовут? - спросил издатель.
- Абдулбашир, - ответил писарь.
- Вот видишь, - обратился к автору Годунова издатель. - Человек делом занят, улицы подметает, листья жёлтые в чёрный мешок складывает, а тут ты со своими листочками. Оставь их, если не жалко, он их тоже в мусор выбросит.
- Вы что тут с ума сошли! - снова возмутился Пушкин. - Яйца, сальце, Ельцин, Абдулбашкир!
- Абдулбашир, - поправил его писарь.
- Тем более! Вы можете мне объяснить, почему отказываете печатать Годунова?
- Повторяю, - сказал издатель. - Ни драмы, ни трагедии, ни стихи, прости господи, никому сейчас не нужны. Интернет, дело другое, блогеры там разные, ютубы, подкасты. Понял?
- Я русский человек! - гордо заявил Пушкин. - Я народный язык понимаю. И даже предпочитаю его литературному. А объединение их считаю своей заслугой.
- Ты мне голову не морочь, - перебил его издатель. - Какой ты русский, разобраться ещё надо. Чернявый шибко и кучерявый. А у таких денежки водятся. Если заплатишь, мы тебе не только Годунова твоего напечатаем, но и чёрта лысого.
- Я же автор! - в который уже раз возмутился Пушкин. - Это вы мне должны заплатить за мой труд, а не я вам.
- Ага, раскатал губы. - вставая из-за стола, произнёс издатель. - Я вижу, мужик, с тобой бесполезно иметь дело. Ты же ничего не соображаешь. Убирайся-ка ты подобру-поздорову.
- Позвольте, любезный, - засопротивлялся, было, поэт.
- А я говорю, проваливай отсюда, - повторил свой приказ издатель. - А то охрану позову.
Последнее, что услышал Александр Сергеевич, закрывая за собой дверь, это как издатель сказал писарю раздражённо о посетителе: "Привязался же, сукин сын!"
"Так вот, оказывается, кто я, - подумал Пушкин. - Надо Вяземскому сообщить".
* * *
Дураки
(басня)
Я, было, в зеркале увидя образ свой,
Тихохонько Крылова толк рукой:
"Смотрите, говорю, учитель мой,
Что это там за рожа с басней "Дураки"?
Я удавился бы с тоски,
Когда бы сочинил такую ахинею,
Ещё и в интернет бы вышел с нею.
А ведь, признайтесь, нынче есть
Из баснописцев дураков пять-шесть,
Я даже их могу по пальцам перечесть".
"Чем дураков считать трудиться,
Не лучше ль на себя оборотиться?"
Крылов мне отвечал.
Но сей совет лишь попусту пропал.
----------
Таких примеров много в мире,
Никто не любит узнавать себя в сатире.
Вот Климыч сочинил дурацкий стих,
Все говорят ему, стихи не пишут так.
А он кивает на Петра и на других:
Что, мол, не я ж один такой дурак.
* * *
Толстой и Анна
Приехал Толстой умирать на станцию Астапово. Присел на скамейку и стал о жизни своей великой думать. Смотрит, по перрону Анна Каренина слоняется, на рельсы как-то странно поглядывает.
- Ты чего это удумала, паршивка? - строго спросил её Толстой.
- Да вот, - ответила она дрожащим голосом. - Порешить с собой хочу.
- Из-за Вронского, что ли?
- Из-за него, - со слезами на глазах подтвердила Анна.
- Подумаешь, хлыщ какой! - сердито проворчал Толстой. - Да я его просто вычеркну из романа, и дело с концом.
- Действительно, - обрадовалась Анна. - Вычеркните вы этого кобеля, пожалуйста, Лев Николаевич. И этого ещё, прыща старого.
- Каренина, что ли?
- Его самого, тоже козёл тот ещё. Сколько раз говорила ему, купи виагру. А он, разрешение у государя надо получить. Вот и получил рога на рога.
- Нет, - отказался Толстой. - Тогда название всего романа менять придётся, фамилия-то у тебя от мужа. Хотя ты права, конечно, оба они хороши. Хлыщ да прыщ, ну какие это герои.
- Главное, читать про них противно, - взмолилась Анна. - Нафиг они вообще нужны, чтобы из-за них под поезд бросаться.
- Ладно, - сжалился Толстой. - Название поменяю, а их вычеркну и анафеме предам. И тебя анафеме предам. Слаба ты оказалась по женской части и тоже на героиню не тянешь.
- А это возможно? - удивилась Анна. - Вы же не член Священного синода.
- Возможно! - воскликнул Толстой, вставая со скамейки. - Раз я отлучён от церкви, значит, я всё могу. Ленин вон почти всю страну анафеме предал, и ничего. Кстати, я слышал, что он статью про меня написал. Будто зарос я, как простой русский мужик, потому что в зеркало на себя не смотрю. А я же знаю, что в зеркале революция. Давай уедем отсюда. Что-то не по себе мне тут.
И они уехали. Купили домик на окраине Москвы и стали жить вместе. Но не как муж с женой, а как автор с придуманным образом в виде красивой молодой женщины. Сыночка Анны, Серёжу, Толстой не вычеркнул, и он стал жить вместе с ними. После революции Анна Каренина вышла замуж за начальника Московской уездной ЧК, который по блату устроил её на работу в локомотивное депо диспетчером. Лев Николаевич вначале Серёжу воспитал, а затем и других детишек Анны. Все они живы до сих пор. Лев Николаевич каждое лето наведывается инкогнито в Ясную Поляну. Снимет толстовку, натянет джинсы, очками тёмными прикроется и вперёд с группой туристов. Походит, посмотрит, порадуется тому, как содержит Россия его усадьбу, осенит крестом потомков, пару яблочек сорвёт украдкой и обратно.
* * *
Волчья смекалка
(басня)
Не тыкай лишний раз в шпаргалку,
Включай природную смекалку!
----------
Зря он без взрослых в лес ходил,
Он в волчью яму угодил.
- Ты цел?
- Ага, язык лишь прикусил, глядите.
- И я вот также загремел.
- Так вы меня сейчас съедите?
Зачем, какой в том толк!
Я ж не крыловский страшный волк,
И ты не басенный ягнёнок,
А кучерявый пацанёнок.
Вокруг и так полно зверей.
Ты лучше думай поскорей,
Как нам отсюда выбираться?
А то я тут уже простыл.
- Я не могу.
- А почему?
- А я смартфон свой позабыл.
- И что?
- А то!
Попробуй без него узнай,
Как надо вылезать из волчьей ямы.
- Тогда давай,
Я заберусь тебе на холку,
Ты встанешь в полный рост,
Потом я зацеплюсь за ёлку,
А ты за хвост...
----------
Законы бытия упрямы:
Попал в беду, так не плошай,
Своим умом соображай.
* * *
Басня и дебил
Есть у меня басня с названием "Предел". Речь в ней о том, как три вороны попытались засудить Льва за то, что он якобы не сумел соблюсти предел необходимой обороны, убив напавшего на него Шакала. Начало басни такое:
Шакал,
Прославиться мечтая
И удаль показать свою,
На Льва напал.
Тот безмятежно спал,
Не зная лучше рая.
На днях получаю гневный отзыв на эту басню от некоего очень, похоже, осведомлённого субъекта с одного популярного литературного сайта. Он пишет: "Автор живёт в своём выдуманном мирке. Где это он видел, чтобы шакал сам нападал на льва. Шакал дебил, что ли!"
От такой "критики" хочется упасть и асфальт грызть. Ну не про животных ведь, как таковых, басни пишутся. Детишки, и те знают об этом. Ладно, о моей басне такой отзыв. Я никто. Потому о моих стишках можно, конечно, как угодно высказываться.
Но вот в басне Крылова "Журавль и волк", к примеру, есть такие строчки: "Журавль свой нос по шею засунул к Волку в пасть и с трудностью большею кость вытащил и стал за труд просить". И где ж это великий баснописец видел, чтобы журавль сам свой нос к волку в пасть совал, дебил он что ли!
Или про Ворону незабвенный Иван Андреевич пишет: "Да позадумалась, а сыр во рту держала". А никакого рта у вороны и нет вовсе, клюв у неё. И в природе сама ворона никогда ничего никому не отдала бы, дебилка она что ли!
И я позадумываюсь, кто же дебил-то? Во всяком случае - не шакал...
* * *
Глухарь-баснописец
(басня)
Глухарь явился к Журавлю,
Тот был издателем, и говорит:
- Я басни Филина люблю
И знаю.
Но кто-то ж и сейчас творит.
Я тоже вот давно их сочиняю
И про лисиц, и про ворон.
- Зачем?
Ведь всё равно, как он,
Писать ты никогда не сможешь.
- И что ж?
- Ну как ты, глупый, не поймёшь.
Он эталон,
Известный всем.
Тебя с ним рядом не положишь.
Поэтому, глухой,
Лети домой.
Один великий баснописец есть
И хватит!
----------
Кстати,
Вчера у нас в столице здесь
Кого-то памятной доской прибило.
Правда, было.
* * *
Пушкин и водка
На покосившейся от времени скамейке в глухом местечке Измайловского парка - двое, обоим лет по сорок пять или чуть больше. Между ними отпитая наполовину бутылка водки и открытая банка маринованных огурцов. Под ногами красный полиэтиленовый пакет.
- Я вообще уже ничего не понимаю, Яша, - сказал один, показывая на водку. - Вот стоит она здесь, и я понимаю, зачем. А зачем всё, что происходит вокруг, не понимаю. Может, ты объяснишь, ты же гуманитарий. Это я технарь.
- Да я тоже ума не приложу, Миша, - вертя в руке бумажный стаканчик, сказал другой. - Я вот тебя о чём спросить хочу. Но давай сперва выпьем ещё.
Выпили, огурчиками похрустели.
- Так вот, - продолжил Яша. - У тебя страна есть?
- Есть, - уверенно ответил Миша. - Во всяком случае, раньше была.
- Вот именно, - явно хмелея уже, подтвердил Яша. - Когда тебя дурят на каждом шагу, разные вопросы в голову лезут.
- Конечно, - согласился Миша, тоже уже слегка захмелевший. - Я тут в банк пошёл за квартиру платить. Так с меня ещё и комиссию взяли. Представляешь, я отдаю деньги, а с меня ещё сверху берут. За что?
- Я тебе больше скажу. Разливай последнее. Когда были монархи, тогда были и подданные. А сейчас время другое, и мы с тобой хоть и поддатые, но не подданные.
- Ты, как всегда, прав, Яша. Вот скажут завтра, что у нас всё, как раньше было, тогда вперёд и с песней, типа вставай страна огромная.
- Или расцветали яблони и груши.
- А ещё, отдайте вы лишние деньги не футболистам, а тем, кто реальную пользу приносят, лечат там или учат. Работают, короче. Я тут кино про войну смотрел, так их награждают, а они отвечают, служу трудовому народу. Представляешь, Яша, трудовому.
- Спасать его надо.
- Кого?
- Мир русский.
- А он есть?
- А чёрт его знает, Миша. Но я думаю над этим. Вот смотри, та же водка, на которую ты показал. Её все хотят. Доставай, кстати, вторую. А Пушкин кто?
- Наше всё.
- Правильно, он тоже наше всё, как и водка. А кто сейчас хочет поэта?
- Я не хочу, - выпив полностью очередной стаканчик, ответил Миша.
- А ты тут не прав, как всегда.
- Почему же? Кроме жены я, правда, никого не хочу. Тем более поэта.
- Да я не об этом. А о том, что носителями русского мира являются те, кому нужен Пушкин. Но я смотрю вокруг и не вижу тех, кому он нужен. Хотя народу в Москве полно. Наливай.
Опять выпили.
- Да, разобрались, называется, - подытожил Миша. - Учились мы с тобой, учились, вторую бутылку заканчиваем, а понять, зачем это всё, не можем.
- И никогда не поймём, - отрезал Яша. - И никто не поймёт. Потому, что идеологии нет.
Через полчаса они, обнимая и поддерживая друг друга, вышли из парка. Один, размахивая пустым красным пакетом, орал в полный голос сурово "Вставай, страна огромная", а второй одновременно и с чувством напевал "Расцветали яблони и груши". Прохожие смотрели им вслед и добродушно хихикали. Полицейские в стоявшей у бордюра дежурной машине тоже заметили их, но задерживать патриотически настроенных артистов не стали.