Рим, Палатин, март 450 года - апрель 451 года от Р.Х.
Слава всем богам, наконец-то все вернулись домой. Из этой сырой, квакающей Равенны, где каждый второй сенатор напоминает одуревшую от болотных газов лягушку, все снова возвратились в Рим. Пусть он и выглядит теперь как старый актёр, забывший свои реплики и пропивший декорации - колонны покосились, крыши дворцов протекают, а на Форуме вместо ораторов пасётся наглая рыжая коза с очень философским взглядом. Но это - Рим. И здесь, на Палатине, пахнет не тиной и плесенью, а пылью веков и... властью. Настоящей. Пусть и призрачной.
Лучшее же во всём этом то, что сюда же, под мой присмотр, вернули и императора. Да-да, того самого Валентиниана Третьего, юного августа, чьё правление до сих пор заключалось в ковырянии пальцем в носу и требовании новых наложниц. Теперь он здесь, в Риме, и я, наконец-то, получил возможность воспитывать его не через гонцов, а лично. Ну... если быть точнее - помогать в этом важном деле Гете, нашему Вечному Регенту, который взялся за воспитание императора с особым рвением, которого я при Гонории особо не помню.
Результаты, надо сказать, впечатляют...
На третий день после их приезда я стал свидетелем урока. Гета, с лицом человека, терпеливо объясняющего коту основы арамейского языка, стоял перед троном, на котором ёрзал худой, вечно всклокоченный Валентиниан.
- ...и потому, ваше величество, подписывать указы о бесплатной раздаче медовых пирогов всем жителям Кампании - нецелесообразно, - говорил Гета ледяным тоном. - Во-первых, у нас нет денег. Во-вторых, у нас нет муки. В-третьих, меда у нас тоже нет... Ну а в-четвёртых, у нас скоро не будет и Кампании, если ты, цезарь, не прекратишь слушать советы своего нового "друга", того конюха, который обещал тебе, что народ тебя возлюбит.
- Но он говорил, что так делал Траян! - надул губы Валентиниан.
- Траян, цезарь, завоевал Дакию и привёз оттуда столько золота, что мог засыпать пирогами всю Италию в три слоя, - не моргнув глазом, солгал Гета. - У тебя же есть только долги и гунны у границ. Выбирай: пироги или стены? А лучше - помолчи и просто подпиши вот это. Это прошение о дополнительном налоге на... э-э-э... содержание императорских лягушек в Равенне. Очень важный документ.
Валентиниан подписал, даже не глядя. С некоторых пор он стал удивительно послушным. Видимо, Гета нашёл верный тон - смесь смертельной усталости, сарказма и неоспоримой логики, перед которой меркнут все детские капризы. Хотя... какие там детские? Валентиниану давно уже 30. Империей, на удивление, стало управлять проще. Хотя бы потому, что теперь не нужно было каждый приказ передавать через три болота и курьера, которого по дороге могли съесть местные "русалки" (которые, как выяснил Спор в своё время, были просто очень голодными и неразборчивыми в еде рыбаками).
И вот, стоя на террасе и глядя на закат над Тибром, я чувствовал редкое, почти забытое чувство - подобие контроля. Призрачное, хрупкое, но - железное.
Рядом стоял Гета, потягивая кровь из хрустального кубка. На его лице играла лёгкая, почти беззаботная улыбка.
- Ну, вот и цивилизация, дядюшка, - сказал он, указывая кубком на дымок, поднимавшийся с какого-то пожара за городской стеной. - Настоящий римский дым от пожара, а не болотный туман. Он даже пахнет по-другому. Не гарью, а... оливками. Или это просто горит склад с ворованным оливковым маслом? Неважно. Главное - мы дома.
Он вздохнул с таким драматизмом, что я не удержался от улыбки.
- А помнишь Равенну? - продолжал он. - Эти вечные "Ква-ква!" по ночам? Я однажды в особо ироничном настроении ответил Гонорию: "Ква-кваше величество! Ваш указ о дополнительной порции ячменя для цесарок исполнен!" Бедняга потом всю оставшуюся жизнь считал, что "ква-ква" - это новое, особо почтительное обращение. Как-то в письме он так обратился к Верховному Понтифику. Тот, говорят, чуть апоплексический удар не хватил. Решил, это новая ересь.
Я рассмеялся. Звук вышел хриплым, непривычным. Как будто смеялись не я, а кто-то глубоко внутри, под слоями вековой усталости.
- Прекрасно, - сказал я. - Зато кваканье осталось в болотах. А здесь у нас только воронье карканье и благоразумный император. Прогресс налицо.
Покой, как выяснилось, - понятие относительное. Особенно когда твой "покой" - это управление дышащей на ладан империей из полуразрушенного дворца.
Внезапно нашим подобием покоя решил воспользоваться и другой здешний властитель - папа Лев. Не тот Лев, что рычит и ест мясо, хотя... этот тоже вечно рычит и мясо жрёт за обе щёки - только подавай! В общем, это был тот Лев, что носит белое одеяние и является наместником бога на земле. По крайней мере, он так заявляет... вот такой вот Лев. Лев Первый, если уж совсем точно. Мужик, надо отдать ему должное, с характером. За десять лет своего понтификата он успел превратить римскую кафедру из скромной епископской квартирки в нечто, напоминающее штаб-квартиру глобальной... скажем так, духовной корпорации. И, как всякий хороший генеральный директор, он периодически проверял, не пошатнулись ли позиции его "фирмы" на светском рынке.
А поскольку светский рынок в лице империи сейчас олицетворяли мы с Гетой и наш марионеточный август, визит был неминуем.
Он явился без излишней помпы, но с непоколебимым достоинством человека, который беседовал с самим Господом (или, по крайней мере, был в беседе этой абсолютно уверен). Рядом с ним, как тень, семенил его секретарь - тощий клирик с лицом аскета и глазами шпиона, не забывавший записывать каждое слово в восковую табличку.
- Святой отец, - встретил его Гета с вежливой, ледяной улыбкой, в которой читалось: "Опять ты со своими просьбами?". - Как поживает ваша... паства? Не беспокоят ли её наши общие враги - голод, чума и плохая канализация?
- Благодарю за заботу, превосходнейший регент, - парировал Лев голосом, гладким, как отполированный мрамор алтаря. - Паства под защитой Господа. Хотя канализацию, признаюсь, в районе Тибра действительно следовало бы починить. Это вопрос не только гигиены, но и... общественной нравственности.
Я наблюдал из глубины зала, прислонившись к колонне. Интересно, дойдёт ли он сразу до дела или начнёт с духовных аллегорий?
Дошёл. И очень быстро! Сев напротив слегка испуганного Валентиниана (император почему-то всегда боялся людей в белом - последствия какой-то детской психологической травмы), Лев сложил руки на животе.
- Ваше величество, превосходнейшие мужи. Я пришёл не только как пастырь, но и как гражданин Рима, пекущийся о его благополучии. До нас доходят тревожные слухи с Востока. О гуннах. О некоем Аттиле.
Гета поднял бровь. Я почувствовал лёгкое напряжение. Откуда ему знать детали? Наши разведдонесения ещё не стали публичным достоянием.
- Слухи - вещь переменчивая, святой отец, - сказал Гета осторожно. - Сегодня - гунны, завтра - драконы, послезавтра - налоговая инспекция из Равенны. Чему верить?
- Верить стоит тем, кто имеет каналы к самому источнику угрозы, - невозмутимо ответил Лев. Его секретарь что-то быстро нацарапал на табличке. - Церковь... имеет своих паломников. Купцов. Души праведников, жаждущих спасения даже в стане варваров. Нам известно, что Аттила не просто грабитель. Он человек... амбициозный. С претензией. И с ним можно вести диалог.
Тут я не выдержал и шагнул вперёд из тени.
- Диалог, святой отец? О чём? О сравнительных достоинствах римского кирпича и гуннского кизяка для строительства укреплений? Или о размере откупа за то, чтобы его орда пошла жечь не наши, а, скажем, везеготские виноградники?
Лев повернул ко мне своё спокойное, умное лицо. В его глазах не было страха, только оценивающий интерес.
- Доминус Гай. Всегда прямолинейны. Я говорю о спасении душ. И, как побочный эффект, - городов. Есть... каналы. Через которые можно передать, что Рим - это не просто добыча. Это идея. И что с некоторыми идеями лучше договариваться.
Гета обменялся со мной быстрым взглядом. В его взгляде читалось: "Шантаж? Или попытка стать главным дипломатом?"
- Очень благородно с вашей стороны, святой отец, - сказал Гета сладчайшим тоном. - И, конечно, мы ценим ваше рвение. Но позвольте напомнить: внешняя политика - это прерогатива императора и сената. А с некоторыми "идеями", - он сделал ударение на слове, - лучше всего договариваются легионы. Или их угроза. Ваши же... "каналы" пусть лучше следят за чистотой догматов. А то мне доложили, что в вашей епархии снова завелась ересь... как её... пелагианство? Или это был "петушиный заговор"? Путаю.
Лев не дрогнул, но уголок его рта дёрнулся. Удар был точен: Гета намекнул, что у церкви хватает внутренних проблем, и светская власть в любой момент может в них вмешаться.
- Забота о вере - наш долг, - сухо ответил папа, поднимаясь. - А забота о Риме - общий. Я лишь предложил свой... скромный ресурс. Если он не нужен...
- Всему своё время, святой отец, - я прервал его, подходя ближе и глядя прямо в глаза. Мои глаза, древние и холодные, часто действовали на таких людей сильнее любых слов. - Когда наступит момент для диалога с "Бичом Божьим", мы обязательно вспомним о ваших... каналах. А пока - молитесь. За империю. И за то, чтобы канализация всё-таки работала. Ибо, как вы верно заметили, это вопрос нравственности.
Верховный понтифик кивнул и поднялся.
Визит закончился. Проводив папу, Гета вернулся, похаживая по залу.
- "Каналы", - проворчал он. - Каналы к Аттиле? Он что, уже посылал к нему монахов с библиями и предложениями о крещении в обмен на скидку при разграблении?
- Вполне возможно, - ответил я. - Лев не дурак. Он видит, что империя слаба. И готовит свою церковь к роли нового центра силы. Который сможет договариваться с кем угодно: с нами, с готами, даже с гуннами. Удобная позиция, не правда ли? Вечная душа не нуждается в крепких стенах, ей нужны лишь гибкие принципы.
- Что будем делать?
- Пока - держать в ежовых рукавицах. Но приглядывать. Этот "пастырь" может оказаться либо нашим последним щитом, либо тем, кто тихо приоткроет ворота. И я хочу точно знать, что у него в голове: крест или калькулятор... Кстати, браво, Гета!!! Твой подопечный научился молча слушать с умным видом, сидя на троне! Вон, до сих пор рта не раскрыл. Как тебе это удалось? Гонорий не затыкался и на минуту.
Гета самодовольно ухмыльнулся и погладил Валентиниана по взлохмаченной голове...
В ту ночь я отправил пару своих верных (и совершенно не религиозных) людей с заданием выяснить, кто именно из окружения папы имел контакты за Дунаем. Даже в тихие недели покоя забывать о политике - роскошь, на которую у нас не было права.
Визит папы, как это часто бывает с неприятными, но необходимыми разговорами, повис в воздухе тяжёлым осадком. Мы усилили слежку за его "каналами", но пока всё, что удавалось выяснить, - это то, что какой-то епископ из Норика действительно имел дальнего родственника среди гепидов. Косвенная связь, намёк на тень возможного контакта. Этого было мало, чтобы обвинять, но достаточно, чтобы не выпускать понтифика из поля зрения.
Зато постепенно, день за днём, происходило чудо куда более приземлённое. Рим, словно старый пёс, которого вернули в родную конуру, начинал потихоньку оживать. Не глобально - не стройкой новых форумов и не наплывом торговцев. А мелко, по-бытовому. Под присмотром Геты и под моим неусыпным взглядом Валентиниан из всклокоченного перепуганного юнца с вечно грязными ногтями превращался... в послушную марионетку. Это было удивительное зрелище. Гета применял к нему ту же методику, что и к Гонорию, но без сантиментов. Он не уговаривал - он объяснял. Он не просил - он ставил перед фактом. И всегда подкреплял свои слова ледяной логикой, против которой не мог устоять даже такой тугодум, как Валентиниан.
- Цезарь, если ты подпишешь этот эдикт о снижении налогов для африканских купцов, то, во-первых, Гейзерих получит меньше денег, сжигая их корабли. Во-вторых, купцы будут больше нам доверять. В-третьих, ты получишь вот эту красивую новую печать с твоим профилем, - говорил Гета, водя пальцем по столбцам цифр. - Если не подпишешь - печать будет старая, сколотая, и Гейзерих будет богаче. Выбирай.
Валентиниан выбирал. И так день за днём. Он всё так же косил глазами в сторону красивых рабынь и вздрагивал от громких звуков, но он начал понимать причинно-следственные связи власти. Пусть из страха, пусть из желания получить новую безделушку - но начал. И в этом был наш маленький, жалкий, но всё же успех.
Тринадцать месяцев. Ровно триста девяносто пять дней этой странной, зыбкой передышки. Время, за которое императору и придворным можно было привыкнуть к тому, что по коридорам Палатина не хлюпает болотная вода, а из-под дверей не доносится истеричное квохтанье императорских кур. Время, которого едва хватило, чтобы Гета, к моему изумлению, почти приучил Валентиниана к мысли, что "август" - это не только право носить пурпур, но и обязанность хотя бы делать вид, что слушаешь доклады о состоянии казны.
Именно в эту зыбкую, обманчивую пору относительного спокойствия и стали приходить письма.
Первым пришло послание из Африки. Гонец, загорелый до цвета старой кожи, пахнувший пылью, солью и чем-то диким и сладковатым - вероятно, вандальским пальмовым вином, - вручил свиток, исписанный знакомым небрежным почерком Спора.
"Гай, Гета. Шлю вам привет из Карфагена, где цивилизация медленно, но верно проигрывает.
Гейзерих продолжает свой великий эксперимент под названием "Как из грабителя сделать короля". На этой неделе он заставил своих ярлов пользоваться вилками на пиру. Зрелище эпическое. Один из них, здоровенный детина с шрамом через оба глаза, полчаса тыкал вилкой в кусок жареного кабана, как будто это был заколдованный враг, а потом в сердцах ткнул ею соседа в глаз. Гейзерих хохотал до слёз. Луций, сидевший напротив, философски заметил, что это всё равно прогресс: "Хоть не едят кинжалами. Хотя, - добавил он, глядя, как очередной вандал с наслаждением рвёт мясо зубами, - это вопрос времени."
Я же провожу ночи, охраняя наш "Золотой Домик" от местных "гостей", которые считают, что раз мы живём на холме Бирсы, то мы либо боги, либо очень глупые римляне с большим количеством серебра. В основном отбиваюсь. Луций сочиняет новую балладу - "Песнь о Вилке и Кинжале". Говорит, это аллегория. Недавно он сказал, что хочет завести ребенка... не знаю, как реагировать - посоветуйте что-нибудь.
Царства вандалов вам в ладан. Если что - мы тут, в песке и ностальгии. Нерон Клавдий Спор."
Гета, прочитав, фыркнул:
- Прогресс. Скоро они начнут подавать друг другу блюда и говорить "пожалуйста". Потом начнут мыть задницу и чистить зубы. А под конец возьмут Рим. С соблюдением всех правил этикета. Постучатся в ворота и промурлычат: "Откройте, пожалуйста". Луций, я уверен, уже продумывает балладу о "Вежливом завоевании".
- Главное, чтобы Гейзерих не решил, что следующий шаг цивилизации - это налогообложение, - мрачно пошутил я. - С этим, боюсь, он справится куда лучше, чем с вилками.
Письмо от Александра пришло чуть позже и было выдержано в его фирменном стиле: инженерная точность, приправленная лёгким безумием происходящего вокруг.
"Гай. Отчёт о стабильности структур.
Северо-восточный участок Феодосиевых стен завершён. Прочность испытана лично: приказал взорвать у парапета телегу, нагруженную амфорами с греческим огнём. Стена выдержала. Пожар тушили четыре дня. Сенат в ужасе - они считали, что телега была символической и пустой. Теперь боятся, что я начну сбрасывать с лесов сенаторов для проверки акустики залов. Неплохая мысль, кстати.
Феодосий, наш бородатый архитектор души, продолжает удивлять. Теперь он затеял "духовное облагораживание" императорской уборной. Приказал покрыть стены фресками с изображениями всех архангелов, святых и Константина Великого. "Чтобы, - цитирую, - во время уединённых размышлений душа возносилась к горнему, а не пребывала в суетном". Он называет это "благочестивой канализацией". Я, когда увидел эскиз, где святые отцы спорят о природе Христа, взирая с высоты на императорский унитаз... Дядюшка, я плакал. Кирпичами. От смеха. От отчаяния. Уже не знаю. Мессалина XII, кстати, полностью одобряет: она облюбовала свежеоштукатуренную нишу под изображением Никейского собора и устроила там лежбище. Говорю Феодосию, что это знак - мол, даже тварь бессловесная тянется к свету истины. Он поверил. Кажется, начинает считать кошку мистическим существом. Скоро будет советоваться с ней о догматах.
На серьёзное: с Дуная идут тревожные слухи. Даже, скорее, бегут... Тучи сгущаются не на севере, а на востоке. Будь готов. Мы вот готовимся. Наши стены, может, и устоят, но выдержит ли мир вокруг?
P.S. Феодосий упал с лошади и убился. Моему горю нет конца - он был самый толковый из всех дурбалаев, что при мне тут грели трон. Посадили императором мужа Пульхерии - Маркиана. Я ему сразу сказал, без обиняков: будешь мешать - съем! У нас тут война с гуннами, и мне некогда отвлекаться на умиротворение очередного базилевса. Слово-то какое противное: "Базилееевс"! Пульхерия шлёт поклон и советует проверить, не завёлся ли в Равенне "петушиный заговор". Она где-то вычитала, что это новый вид ереси. Я не спрашиваю."
Тут я, наконец, не выдержал:
- Александр не спрашивает, а вот я, как раз, спрошу! Что это за "петушиный заговор", Орк его раздери!
Гета, с невозмутимым видом, смахнул с рукава несуществующую пылинку:
- Нуу, как же... ещё на Никейском соборе один придурковато-наивный епископ привязался к Константину Великому: "А что, если петух - символ отречения Петра? Не есть ли это знак против папской власти?" - и император с невозмутимым видом ответил: "Наконец-то кто-то задаёт правильные вопросы".
Мы с Гетой переглянулись. И одновременно заржали, как два молодых, полных сил жеребца. Мы ржали и ржали и никак не могли остановиться, но смех этот наш скрывал беспокойство. Когда первый приступ истерики прошёл, я вытер несуществующие слезы и перечитал строку ещё раз.
- Феодосий упал с лошади и убился, - произнёс я уже без смеха. - Самое забавное, что я почти верю. Он всегда был неловким. Помнишь, как он на моей триумфальной процессии в Константинополе споткнулся о свой же плащ? Еле удержал корону.
- Помню, - кивнул Гета, его лицо тоже стало серьёзным. - Но "упал с лошади" - это классика. Как "скоропостижно скончался после ужина с грибами". Александр не стал церемониться.
- И не надо, - я скомкал письмо, чувствуя странную смесь одобрения и лёгкой грусти. Феодосий был глупым, набожным мальчишкой, но нашим мальчишкой, которого Александр учил каллиграфии и пользованию сортиром. Теперь его нет. Империя лишилась ещё одной легитимной фигуры. Хоть и пустой. - Маркиан... муж Пульхерии. Умная партия. Пульхерия будет править через него. А Александр... Александр теперь может не отвлекаться. "Будешь мешать - съем!" - вот это по-нашему. Он наконец-то стал настоящим регентом. Без компромиссов.
Гета молча подлил мне крови в кубок. Это был наш тост - без слов. За ушедшего дурачка и за того, кто остался, чтобы держать стену. Теперь Восток был в надёжных, циничных, бессмертных руках. Это было единственной хорошей новостью в нарастающем хаосе.
В этих, таких разных, письмах, за язвительными фразами и бытовым абсурдом, звучала одна и та же нота - глухое, отдалённое эхо будущей бури. Спор наблюдал, как грубая сила пытается надеть маску порядка. Александр строил стены, внутри которых восточный император украшал сортир ликами ангелов. Это была картина мира, который ещё держался, но уже напоминал театральные декорации: внушительные с лицевой стороны и пустые, шаткие с изнанки.
Тишина наших последних спокойных тринадцати месяцев оказалась той самой зловещей тишиной перед ударом грома, когда воздух становится густым, а кожу покалывает от статики.
Тринадцать месяцев истекли. Последние капли клепсидры спокойствия утекли.
И сразу - началось.
Не с гула труб или треска щитов. С тихого, почти робкого стука в дверь таблинума глубокой ночью. С посыльного, который не кричал "Весть!", а просто рухнул через порог, не в силах выговорить ни слова, только тыча дрожащим пальцем в восточную стену дворца, за которой где-то вдали лежала Галлия. С первого, ещё невнятного, но уже пропитанного ужасом шёпота о "несметных полчищах", "всадниках, поднявших пыль, закрывшую солнце" и имени, которое с этого момента будет вторгаться в наши сны:
Аттила.
Тишина закончилась. Закончилось и время для шуток о вилках и фресках. Пришло время для железа и крови. Последний акт начинался.
Часть 1: ПРИЗРАК С ВОСТОКА
Сначала прискакал гонец из Аврелиана. Запаренный, с лицом, почерневшим от дорожной пыли и страха.
- Цезарь! Гунны! Перешли Рейн! Жгут всё! Диводурум пал! Колония Агриппина! Мого... Могго- Он не мог выговорить название города, захлёбываясь ужасом.
- Могонтиак? - подсказал Гета спокойно.
- Да! Его нет! Их не остановить! Они как саранча! Как чума!
Буквально в течение часа вслед за первым гонцом прибыли послы от франков - рослые, горластые, в ярких плащах, стриженные и бритые на римский манер, пахнущие лесом, кровью и отчаянием. Их вождь Хлодион просил помощи. "Они сожрали наши земли, как огонь солому. Мы заплатим золотом, рабами, чем угодно. Помогите".
Затем явились бургунды, чьё королевство на Рейне Аттила когда-то стёр с лица земли руками своих гуннов. Теперь они были готовы пойти на всё, лишь бы вновь не встретить своих бывших палачей. Гета, принимая их, процедил сквозь зубы: "История любит пошутить. Особенно кровавыми шутками".
Потом пришла весть от везеготов. Король Теодорих, тот самый, что сорок лет назад дрался с римлянами, теперь слал письма, полные тревоги и неохотного признания: "Мы, конечно, можем драться. Но в одиночку нас сомнут. Этот Аттила... он не человек. Это стихия".
Даже от аланов, поселённых Римом в центре Галлии, прискакал гонец. Их вождь Сангибан, судя по всему, уже морально готов был сдать Аврелиан гуннам при первом же намёке на осаду, но сначала решил попробовать выторговать что-нибудь у нас. Гета, прочитав его послание, рассмеялся сухо:
- Предлагает "нейтралитет" за ежегодную плату золотом. Мило. Напоминает Антемия. Только пахнет конским потом, а не ладаном.
Вершиной этого потока паники стало письмо от Александра из Константинополя. Оно прибыло с курьером на быстрых лошадях и пахло не страхом, а холодным, расчётливым ужасом учёного, видящего надвигающуюся бурю в своих расчётах.
"Гай. Если ты ещё не построил себе бункер под Палатином - пора.
Наши шпионы и купцы с Дуная шлют одно: Аттила собрал орду, какой Европа не видела со времён кимвров и тевтонов. Гунны, остготы, гепиды, руги, скиры, герулы - все, кого он не перебил, теперь маршируют под его знаменем. Он называет это "походом за невестой". Речь о сестре Валентиниана, Гонории. Эта дура, в тайне от всех, написала ему письмо и предложила себя в жёны! Вы на хрена её в Равенне оставили без присмотра? Глупость? Возможно. Предлог? Для Атиллы - несомненно.
Он идёт на Галлию не за добычей. Он идёт её сломать. Уничтожить последний оплот порядка на Западе. Если Галлия падёт - Италия следующая. А за ней... ну, ты знаешь. Будет полный кулос, или как по-простому говорят греки: "жопа"! Мы отгавкивались от гуннов уже сколько лет... Мои стены крепки, но они не спасут нас, если гунн станет хозяином половины Европы.
Маркиан, кстати, в панике. Утверждает, что видел в ночном небе знамение - меч из огня. Я сказал ему, что это, вероятно, пролетела особенно яркая комета после неудачного ужина с фасолью. Не помогло. Он теперь молится по пять раз на дню. Думал, хоть этот будет меньше молиться, но куда там... Мессалина XII в знак солидарности со мною снесла коричневое яйцо прямо в его императорскую туфлю. Воплей было...
Суть: Галлию нужно защищать. Объединять всех, кто может держать меч. Даже если это те, кого ты ненавидишь. Даже если это последняя битва. Потому что если не она, то следующей будет битва за твой порог. А у меня, как ты знаешь, аллергия на гуннскую конницу в моём гипокаусте.
P.S. Луций в Африке поёт баллады Гейзериху. Говорит, тот оценил рифму "Аттила - могила". Не знаю, радоваться нам или готовить саван. В любом случае, удачи, старый злодей. Знаю, ты сумеешь и на этот раз вытащить Рим из кулоса."
Я сложил письмо. Солнце садилось за Тибр, окрашивая руины дворца Флавиев в цвет старой крови. Гета молча смотрел на меня.
- Ну что, дядюшка? - спросил он наконец. - Собираем армию?
- Собираем, - ответил я. - Последнюю римскую армию. На последнюю битву. Поистине, эпический финал. Жаль, Луция нет - он бы спел нам похоронную песнь. С ироничным припевом. Или старый шлягер про "Пылающие Семихолмия" обновил бы. Ибо наши семихолмия скоро снова запылают...
Часть 2: ВОЗВРАЩЕНИЕ ТИТА
Одной армии было мало. Нужен был полководец. Настоящий. Аэций, нынешний magister militum, был умелым политиком и неплохим тактиком, но ему не хватало... размаха. Гения безумия. Такого, что когда-то заставляло легионы идти за нами в огонь и в воду.
И тут я вспомнил о Тите.
Тит Флавий, сын Веспасиана, покоритель Иерусалима, император чрезвычайных ситуаций на два года. И наш... хороший дружбан по обстоятельствам. После того как он женился на Беренике и ушёл с ней в мир эльфов (длинная история, связанная с великой любовью, нежеланием править и постоянными катастрофами), время для него текло иначе. Для нас прошло триста лет. Для него - от силы двадцать. Он застрял где-то между юностью и зрелостью, в вечном расцвете сил, в мире, где не было ни варваров, ни разваливающихся империй, только пиры, охота и сладкие сиськи прекрасной Береники...
Однажды он поругался с женой и сбежал к нам. У нас как раз был бардак - императоры сменялись раз в год. Чтоб немного передохнуть, я посадил обратно на трон. Под другим именем, но это детали... Ну, два-три года он честно оттрубил и стал проситься к супруге. Я ж не зверь - отпустил и ещё спасибо сказал огромное! Теперь вот, похоже, Тит снова понадобился.
Найти его было непросто. Порталы в эльфийские земли не были отмечены на римских дорожных картах - даже на тех секретных, что хранились в Палатинской библиотеке под грифом "Секретно. Только для Цезаря". За прошедшие триста лет эльфы стали лишь легендой, сказкой для детей и суеверных крестьян. Но мы-то знали. Помнили. А помнили мы, потому что о портале мне рассказала Олимпиада. А иначе бы пришлось переться в Британию...
Ближайший действующий портал находился в заброшенном нимфее на самой окраине Капуи - тщедушное подобие величественных врат, что скрывались в туманах Британских островов. История этого места была типично римской в своей прагматичной глупости. Ещё во времена Республики греческие колонисты, наблюдая, как в лунные ночи среди оливковых рощ мелькают светящиеся фигуры, приняли их за нимф. Вместо того чтобы спросить или испугаться, они, в лучших традициях средиземноморского гостеприимства, отгрохали им роскошный нимфей - с мраморными купальнями, портиками и алтарём для подношений. Эльфы, существа с развитым чувством юмора, сочли это забавным. Они приняли дар, иногда оставляя на алтаре взамен подношений то какие-то серебряные листья, то высохших райских птиц, то чёрные твёрдые шарики, ужасно похожие на засушенные козьи какашки... и продолжили пользоваться порталом, снисходительно терпя человеческое соседство. Теперь же от нимфея остались лишь груды обломков, оплетённые вековым плющом, да странная, не по-италийски густая тишина, висевшая над этим местом даже в полдень.
Мы с Гетой отправились туда глубокой ночью, когда даже луна казалась бледной и нерешительной. Место и вправду было заросшим - не просто сорняками, а какими-то мясистыми, тёмными лианами, которые тихо шелестели, словно перешёптываясь. Воздух дрожал от мириад светлячков, выписывавших в темноте замысловатые, ни на что не похожие узоры. И повсюду росли те самые "поющие" цветы - бледно-лиловые, с полупрозрачными лепестками, которые на самом деле не пели, а тихонько вибрировали, издавая едва уловимый звон, стоило подуть ночному ветерку. Запах стоял густой, сладковатый и чуть пьянящий - смесь дикого мёда, влажной земли и чего-то невыразимо древнего.
- Надеюсь, он не разучился говорить по-латыни, - пробормотал Гета, продираясь сквозь папоротник, который, казалось, нарочно цеплялся за его плащ. - И не стал вегетарианцем. Мне нужен полководец, а не поэт, воспевающий души одуванчиков и тактическую ценность мирного сосуществования с крапивой.
Но дойти до портала оказалось полдела. Его охранял Страж.
Он возник перед нами внезапно, как будто вышел из самой тени старого кипариса. Высокий, невероятно худой, в плаще из того же, казалось, сумрака, что висел вокруг. Его лицо было бледным и вытянутым, глаза - большими, миндалевидными, цвета тёмного янтаря, без зрачков. В руках он держал длинный посох из полированного чёрного дерева, увенчанный светящимся, подобно лунному камню, кристаллом.
- Дальше - нельзя, - его голос прозвучал негромко, но с такой окончательной интонацией, что даже Гета замер. - Это не ваши пути. Возвращайтесь.
- Нам нужно увидеть Тита Флавия, - сказал я, делая шаг вперёд. Страж не дрогнул, но воздух вокруг него сгустился, стал холоднее.
- Имена смертных ничего не значат у Врат. Вы тени прошлого. У вас нет приглашения.
Тут вступил Гета, у которого к тому моменту, судя по всему, лопнуло терпение.
- Послушай, ты... эльфийский привратник. Там, - он махнул рукой куда-то на северо-запад, в сторону Рима, - собирается орда, которая сметёт и этот ваш портал, и ваши главные Врата, и всю вашу волшебную флору с фауной, чтобы сделать из них дрова и похлёбку. Нам нужен человек, который умеет воевать. И он у вас гостит. Это вопрос не "приглашений", а общего выживания. Или вы предпочитаете, чтобы Аттила лично постучал в ваши Врата? Своей булавой? А рано или поздно он постучит.
Страж медленно повернул к нему свой невыразимый взгляд. Казалось, он впервые действительно нас рассматривал.
- Угрозы, - произнёс он без эмоций, - язык грубый и примитивный. Как и ваша цивилизация. Она всегда шумит, дымит, рушит. А потом приходит сюда и просит помощи. Ирония.
- Не помощь, - поправил я, стараясь звучать спокойнее Геты. - Мы просим вернуть то, что вам не принадлежит. Тит - римлянин. Его место - здесь, в момент смертельной опасности для его мира. Вы дали ему приют. Благодарим. Но сейчас - время его вернуть. Хотя бы на время.
Мы простояли так, кажется, целую вечность, измеряемую лишь мерцанием светлячков и тихим звоном цветов. Страж казался недвижимым, частью пейзажа. Наконец он слегка наклонил голову.
- Ждите.
Он не ушёл. Он просто растворился в воздухе, словно его и не было. Остались только мы, густой запах волшебных цветов да тихий, нервирующий звон их лепестков.
Мы ждали. Секунды тянулись, как смола. Гета, прислонившись к мшистому обломку колонны, нервно постукивал пальцами по мрамору.
- Интересно, - начал он, глядя в темноту, где только что стоял Страж, - а они съедобные?
Я повернул к нему голову, не понимая.
- Кто?
- Эльфы. Вот этот, со стеклянными глазами и палкой. Съедобные ли они вообще?
Я задумался. Вопрос, если вдуматься, был не лишён логики. Особенно для нас.
- Гипотетически - да. Раз они могут... э... скрещиваться с людьми, как тот же Тит с Береникой, значит, биохимия в чём-то совместима. Анатомия, судя по всему, тоже.
Гета кивнул, будто обсуждал не каннибализм, а качество оливкового масла.
- Именно. Значит, теоретически, если бы мы были в крайней нужде... Но вот что интересно: они вкусные? Судя по их диете - нектар, роса, солнечный свет - мясо должно быть постным. Безвкусным. Как куриная грудка, но без возможности её зажарить с чесноком.
- Ты забываешь про магию, - возразил я. - Они пропитаны ею. Возможно, вкус будет... необычным. Сладковатым. Или, наоборот, металлическим, но с привкусом старых заклинаний.
- И с хрустящей корочкой предрассудков, - мрачно пошутил Гета. - Нет, это не наш продукт. Слишком много мороки. Слишком много последствий. Представь, отопьёшь от такого - и начнёшь светиться в темноте. Или говорить стихами. Или, боги упаси, излишне сочувствовать. Нет уж, лучше старый добрый римский легионер. Солёный, вонючий, грубый, предсказуемый.
- А если он ещё и должник? - добавил я. - Вкус долга придаёт особую пикантность... А ты меня удивил - не знал, что тебе нравятся вонючие и грубые мужики..
Гета рассмеялся:
- Кушать - да. А так - нет..
Мы замолчали, слушая, как поёт ветер в развалинах. Абсурдность разговора была настолько чудовищной, что от неё становилось почти смешно. Два древних упыря, стоящие у врат в волшебную страну, в преддверии войны с ордой варваров, серьёзно обсуждают гастрономические качества эльфов. Это была наша защита. Так мы справлялись с вечностью - превращая ужас в шутку, а невыносимое - в абсурдную дискуссию.
- Знаешь, - сказал Гета, помолчав. - Самая большая ирония? Если бы мы действительно попробовали... я уверен, они были бы на вкус как... надежда. Или как воспоминание о чём-то очень хорошем, что ты давно потерял. А это, как ты знаешь, самая горькая приправа на свете. Вызывающая несварение на столетия вперёд.
Я хмыкнул. Он был, как всегда, прав. Мы питались кровью, страхом, отчаянием - тёмными, солёными, реальными соками жизни. А свет, магия, надежда... это была не наша пища. Это было то, от чего нас тошнило. В буквальном смысле. Хотя свет, магия и надежда - это всё, без чего не может существовать Луций. Но он - совсем другой. Он - особенный.
- Тогда оставим эльфов для поэтов и эльфолюбов вроде Тита, - заключил я. - Нам и своих проблем хватает.
И в этот момент из-за руин нимфея вышел он. Не Страж. Тит. С инеем волшебства в волосах и глазами, ещё не утратившими блеска вечной весны.
Наш абсурдный диалог о каннибализме волшебных народцев тут же испарился, уступив место куда более земным и кровавым вопросам.
Тит выглядел... нетронутым. Совершенно. Будто триста лет для него прошли за один долгий, приятный день. Его лицо было гладким и радостным, без ментальных морщин усталости и шрамов тягот власти, избороздивших наши, всё так же юные лица. Доспехов на нём не было - лишь простая, но тонкой работы туника из ткани, переливавшейся, как крыло стрекозы. В его глазах, когда они уловили нас в полумгле, читалось то самое, знакомое по старым бюстам и ещё более старым воспоминаниям - добродушная, но несгибаемая твёрдость. И чистое, ничем не замутнённое удивление.
- Гай? Калигула, Орк возьми! - он присмотрелся, и на его губах дрогнула улыбка. - Боги... Ты совсем не изменился. Ну, почти. Не столько, как следовало бы. Это странно прозвучит, но ты - всё так же совсем пацан. А выглядишь при этом так, будто тебя лет сто таскали по всем коридорам власти за шиворот. И не отпускали.
- Триста, - поправил Гета мрачно, но в его голосе прорвалось облегчение. - И не за шиворот, а за императорскую тогу. Очень тяжёлую и очень грязную. Привет, Тит. У тебя в волосах иней. Или это эльфийская пыльца? От неё чихать не будешь? А то мне нужен полководец, а не сенная лихорадка посреди битвы.
- Это ты... Гета? Публий, сын Септимия? Я тебя помню по моему второму правлению. Тебя тоже таскали за тогу по тем же коридорам?
Тит рассмеялся. Звук был ясным, молодым, полным жизни - той самой, неомрачённой веками потерь, жизненной силы, от которой у меня внутри что-то ёкнуло от боли и... зависти. Так смеются те, кто не хоронил империй.
- Береника передаёт привет, - сказал он, и его лицо на мгновение озарилось тёплой, совершенно земной нежностью, которая так странно смотрелась в этом волшебном месте. - Она сейчас на Совете Древних Деревьев. Обсуждают миграцию волшебных оленей, кажется. Или налогообложение фей. Не помню. И не понимаю. Скучища смертная.
Он сделал паузу, и его взгляд стал задумчивым, будто он смотрел не на нас, а куда-то внутрь себя, в свой собственный, не пострадавший от времени мир.
- Дети шлют поклон, кстати, - добавил он небрежно, но в голосе прозвучала гордость. - Тит Младший уже возглавляет стражу Солнечной Рощи. А Юлия... - он усмехнулся, - ...Юлия вышла замуж за какого-то эльфийского князька, который, по её словам, помнит ещё звёзды до Великого Разделения. Уже двое внучат бегают. Мальчик и девочка. Полукровки, конечно, но... счастливые. Не знают, что такое Рим, легионы, налоги. Знают только, как светятся грибы после дождя и какой на вкус хлеб, испечённый феями. Иногда смотрю на них и думаю - я сделал правильный выбор.