(Записки Марка Аврелия Севера Александра Августа, величайшего архитектора и главного кризис-менеджера Восточной империи)
Константинополь, конец июня 455 года.
Моя мастерская (она же убежище от святых и идиотов).
Дым, как выяснилось, бывает разный. От греческого огня при испытании городских стен он едкий, маслянистый, пахнет войной и деньгами, которые придётся выколачивать из сената на ремонт обгоревших лесов. Дым от пожара в мастерской художника, который пытался изобразить "апофеоз Феодосия" на потолке моего таблинума и поджёг пару бочонков с краской, - сладковатый, с нотками тщеславия и горелого льняного масла.
А дым, который теперь витал повсюду в воздухе, даже не долетев физически из Италии, был особым. Он пах глупостью, жадностью и историческим дежавю. Пах второй редакцией одного и того же плохого авантюрного романа под названием "Падение Рима", но теперь в жанре вандальского фарса.
Передо мной лежало письмо от Геты. Короткое, без его привычных цветистых цинизмов, словно даже его, Вечного Регента, наконец-то достала эта карусель абсурда.
"Александр. Рим пал. Опять. На сей раз - силами вандалов Гейзериха. Вошли не как разъярённые варвары, а как оптовые покупатели на распродаже имперского наследства. Или даже аудиторы. Аккуратно, методично, с составлением списков. Петроний Максим, наш "недоделанный август", правил меньше, чем вызревает сыр в кампанских погребах. Сбежал при первых криках "вандалы у ворот!". Был настигнут и разобран на запчасти собственными рабами, которые, видимо, решили, что истеричный беглец в пурпуре - это не хозяин, а подарок судьбы. Поэтичная справедливость, не находишь?
Гейзерих вывозит всё, что не приколочено, и половину того, что приколочено. Аккуратно отвинчивает, отдирает и пакует. Золото, мрамор, статуи, черепицу с крыш, свинцовые трубы - и, в качестве изюминки коллекции, вдову Валентиниана, Лицинию Евдоксию, с дочерьми. Пригласил их в Карфаген. Добровольно-принудительно. Теперь у него будет полный набор: развалины Карфагена, развалины Рима и живые принцессы с развалин Западной империи. Коллекционер, мля...
На горизонте - новый "спаситель". Галльский выскочка Авит. Его провозгласили императором в Арелате. Мы его признаём. А почему нет? Орхидеи может в Галлии расцветут? В Равенне, как ты помнишь, так и не зацвели. Теперь ещё и римские розы обуглились...
Держись за свои стены. Они, кажется, теперь единственное, что ещё стоит вертикально в этом мире. Столица снова в Равенне, и я, как регент, направляюсь туда. Орк бы побрал её болота!
P.S. Гонориева "птичья династия" пережила всех. Потомки Рима (я о петухе) живы-здоровы и теперь, наверное, клюют зёрна в курятнике какого-нибудь вандальского ярла. Вот она, подлинная вечность.
Гета."
Я перечитал. "Разобран на запчасти". "Оптовый покупатель". "Коллекционер". Да, в этом весь Гета. Когда трагедия повторяется, она становится фарсом. А когда фарс повторяется в третий раз - он превращается в бухгалтерский отчёт о списании морально устаревших активов. Активов под названием "Вечный Город".
Я машинально достал чистый лист и обмакнул стилус. Если уж писать некролог, то по всем правилам риторики.
"Оплакиваем тебя, Рим, во второй и, хочется верить, в последний раз. Ты пал не от меча благородного варвара, жаждущего славы, а от рук аккуратного бухгалтера с топором. Твои мраморные жилы вынули, твоё золотое сердце вырезали, твоих богов продали на вес. От тебя осталось лишь эхо в камнях да стойкий запах страха, смешанный с вандальским чесноком. Прощай. И, ради всех богов, больше не воскресай. Надоел".
Я посмотрел на написанное, скомкал лист и швырнул его в угол. Рациональность оценила уровень моего цинизма. Но некролог не удался. Их, видимо, тоже надо уметь писать. А у меня получаются лишь строительные сметы.
Дверь распахнулась, впустив не столько человека, сколько сгусток тревоги, обтянутый императорской хламидой. Маркиан. Мой номинальный базилевс, муж Пульхерии, бывший солдат и живое доказательство того, что храбрость перед лицом гуннов обратно пропорциональна умению сохранять лицо перед лицом политического краха.
- Цезарь! - его голос сорвался на высокую, почти истеричную ноту, напомнив мне на мгновение покойного Аркадия. Но тот хоть переживал за то, что ему в тапки нассали, а этот - за историю нации. Это уже прогресс.
- Ты видел? Ты знаешь? Рим... Гейзерих... вандалы... Вечный Город! Опять! Что нам делать?! Пульхерия уже третий день не выходит из Великой Церкви, она молится и говорит, что это кара за наши грехи, за христологические распри, за... петушиный заговор, за что угодно! Что я скажу потомкам? Что скажет история?! Какой я император, если Рим грабят, а я сижу здесь и ковыряю в носу?!
Он стоял, тяжело дыша, и я мысленно поблагодарил судьбу, что после Феодосия у нас на троне оказался хоть человек с чувством ответственности, пусть и выражающимся в панических атаках.
- Ну... для начала выньте палец из ноздри, ваше величество, - отложил я письмо, положил руки на стол, - А история скажет, что при Маркиане Константинополь не заплатил ни обола дани ни Аттиле, ни Гейзериху. Что стены наши целы, цистерны полны, а сенаторы - напуганы до положенной степени. Это уже больше, чем смогли сказать последние семь императоров Запада. Вы уже вошли в историю как человек, сказавший "нет". Это редкое качество.
Он смотрел на меня, словно я говорил на языке атлантов.
- Но... Рим...
- Рим, - перебил я мягко, но твёрдо, - находится на Западе. Мы - Восток. А Восток - дело тонкое! Кстати, запомните эту фразу, она очень удобна при политическом диспуте. Так вот: наша задача сейчас - не броситься в воду спасать тонущего, который уже трижды вываливался за борт, а крепче держать свою лодку. Чтобы её не раскачивало. Чтобы барахтанье тонущего не утянуло и нас ко дну. - Я протянул ему знакомый серебряный кубок с густой, тёмной микстурой. - Выпейте. От головной боли и от острого приступа имперской ответственности.
Он послушно взял кубок, выпил залпом, поморщился и сдавленно кашлянул.
- Ужасно на вкус.
- Зато эффективно. Как и моя политика.
- Святая Пульхерия, - начал он снова, но я поднял руку.
- Святую Пульхерию предоставьте мне... - я махнул рукой, - ...пусть её грехи остаются на её совести и на страницах её теологических трактатов. Ваша же совесть должна быть чиста. Как только что проложенная канализационная труба от ипподрома до Золотого Рога. А сейчас у вас через час приём посольства от того самого Авита.
Маркиан замер.
- Авита? Уже? Но они...
- Приплыли. Быстро, да. Когда твой престол - горящий уголёк под незащищённой задницей, не будешь ждать приглашения. Они здесь, в тронном зале, пахнут галльским вином и отчаянием. Вам нужно будет выглядеть... отстранённо-величавым. Как статуя Марка Аврелия, на плечо которому нагадила птичка, но он слишком погружён в мысли о бренности бытия, чтобы это заметить.
- А что я должен сказать? - спросил он, и в его глазах читалась искренняя растерянность солдата, заблудившегося в лабиринте протокола. - Цезарь, я...
- Вы ничего не говорите. Киваете. Я буду стоять за вашим троном и... подсказывать. И прекратите называть меня цезарем. Цезарь - это вы. А я... я - Север...
Мы вручим посланникам диадему, мантию и красивый свиток с большой и красной печатью. Этого достаточно.
- И всё? Ни легионов? Ни золота?
- Золото нужно нам, чтобы достроить новые бастионы у морских стен. А легионы... - я позволил себе усмехнуться, - ...легионы нужны нам, чтобы персы не решили, что раз Рим пал, то и наши границы в Месопотамии стали мягче воска. Авиту мы даём нечто более ценное, чем когорты.
- Что же?
- Легитимность. Наше одобрение. Это даст ему возможность просить помощи у везеготов, бургундов или кого он там ещё найдёт в Галлии, не выглядев при этом самозванцем. А нам - моральное право не посылать никого. Мы выполнили долг солидарности. Теперь его очередь - выжить. Если же не выйдет... - я пожал плечами, - ...у нас в кладовой, кажется, ещё есть парочка старых, чуть поеденных молью мантий... И даже пурпурная тога... На самый чёрный день.
В его глазах мелькнуло понимание, смешанное с огромным облегчением. Солдат в нём смирился с холодной логикой тыловика: лучше крепкий тыл, чем героическая авантюра.
Базилевс кивнул, выпрямился и, уже гораздо спокойнее, направился к выходу, чтобы облачиться в церемониальные доспехи. Я вздохнул. Хороший человек. Послушный. И, что самое главное, достаточно напуганный, чтобы управлять империей исключительно под моим руководством. Именно поэтому я его и "выбрал" два года назад, после того как Феодосий так неудачно вылетел из седла.
Я проводил Маркиана взглядом и позволил себе редкий момент просто посидеть в тишине. Из окна мастерской был виден город - не Рим, но почти такой же величины. Мои стены. Мои цистерны. Мои люди, которые больше боялись налогового инспектора, чем далёкого вандальского короля. Здесь был порядок. Хрупкий, купленный ценой цинизма и интриг, но порядок. Город, к которому я привык, который успел полюбить. Мой город...
Расслабляющее уединение нарушила тень, скользнувшая через подоконник. Это была не Пульхерия с очередным анафематствованием - она всё ещё осаждала небеса своими требованиями, да и не залезла бы она в окно, надеюсь... Это была Мессалина XIII.
Молодая, рыжая, с белой манишкой и взглядом, полным врождённого аристократического презрения ко всему, что не являлось ею, солнцем или миской со сливками. Она спрыгнула на пол, неспешно обошла помещение, тыкая носом в углы, словно проверяя, не завёлся ли где ремонтный мусор, и уселась посреди комнаты, уставившись на меня своими жёлтыми, не моргающими глазами.
- Ваше высочество, - кивнул я ей. - Осчастливили визитом.
Она зевнула, демонстрируя ряд мелких острых зубов, и принялась вылизывать лапу с видом полного пренебрежения к судьбам империй. Мессалина Тринадцатая. Её предшественница, Двенадцатая, тихо скончалась в тот самый вечер, когда пришло известие о "несчастном падении с ловкого коня" Феодосия II. Совпадение? Возможно. Но кошки в этом дворце всегда были чуткими барометрами смены эпох. Первая Мессалина терпела Аркадия и его тапки. Десятая пережила всю эпопею с "благочестивой канализацией" Феодосия и его фресками святых в уборной. А эта... эта ещё не знала ни гуннов, ни Аттилы, ни паники при слове "вандал". Её мир был совершенен и до обидного прост: тёплые плиты галерей, жирные мыши в зернохранилищах, священный долг сбрасывать пергаменты со столов и священное право спать на троне, когда там никого нет. Ей и в голову не могло прийти, что её царство - всего лишь иллюзия, островок спокойствия в бушующем океане исторического абсурда, который её хозяева тщетно пытаются обуздать. Я иногда ей завидовал. Её империя была прочна, вечна и ограничивалась запахом жареной рыбы из кухни и границами Влахернского дворца. И она была свято уверена, что управляет ею бессменно.
- Царствуй, - пробормотал я, вставая. - Пока мы, дураки, пытаемся спасти то, что, возможно, уже давно является лишь красивым призраком.
Пора было идти на представление.
---
Тронный зал, час спустя.
Всё прошло, как по нотам, которые я написал. Маркиан сидел на троне, облачённый в парадные доспехи (я велел убрать с них самые вычурные украшения - солдатская скромность сейчас играла нам на руку). Выглядел он устало-спокойным, почти стоиком. Отличная работа "успокоительного".
Перед ним, склонившись в почтительном, но не рабском поклоне, стояли трое галлов. Не варвары - римские аристократы до мозга костей, но с той особой, провинциальной заносчивостью, которая всегда выдаёт в человеке комплексы второго плана. Во главе - сенатор Флавий Тацит (не родственник, слава Юпитеру, а то пришлось бы слушать лекции об упадке нравов), посол Авита.
Церемония была короткой, как предсмертный вздох. Маркиан, следуя моим шёпотам, произнёс несколько общих фраз о "верности имперским идеалам", "тяжёлом бремени власти" и "надежде на восстановление порядка". Тацит ответил витиевато, с намёками на "общее дело против варварской угрозы" и "необходимость братской помощи".
Затем наступил кульминационный момент. Я подал знак, и два моих верных клиента (бывшие цезарианцы, теперь церемониймейстеры) внесли ларец.
- От Восточного Августа - Маркиана, - провозгласил я, открывая крышку, - Западному Августу - Флавию Авиту, в знак братской любви и легитимности его власти.
Внутри, на бархате, лежали:
1. Диадема - слегка помятая, та самая, что Гонорий в Равенне однажды потерял в курятнике, но мы её отмыли и подправили. "Историческая ценность", - шепнул я Маркиану.
2. Пурпурная мантия - чуть выцветшая на плечах, пахнущая лавандой и тщетными надеждами прошлых владельцев.
3. Свиток с золотой буллой - официальный эдикт о признании. Самый важный экспонат. Печать и правда была большая и красная...
Тацит принял дары с благоговением, которое, я был уверен, наполовину было наигранным. Он понимал, что получает символы, а не легионы. Но в этом мире символов иногда хватало, чтобы удержаться на плаву ещё пару месяцев.
- Восточный Август, - произнёс посланник пафосно, поднимая свиток, - Запад никогда не забудет этой братской поддержки в час испытаний! Эти регалии осенят нашего Августа Авита благодатью и мудростью предшественников!
"Осенят мудростью Гонория, - подумал я. - Или Петрония Максима. Отличный подарок". Вместо этого я изрёк вслух: - Да пребудут с ним духи великих цезарей. И пусть его правление будет долгим и... стабильным.
"Хотя бы на полгода", - мысленно добавил я. Маркиан, поймав мой взгляд, едва сдержал улыбку. Он начинал входить во вкус этой игры. Быть может, из него и получится неплохой лицедей для наших политических спектаклей.
Когда послы удалились, в зале воцарилась тишина. Маркиан скинул диадему и провёл рукой по лицу.
- И всё? Теперь он император?
- Теперь у него есть право пытаться быть императором, - поправил я. - А у нас - право сказать: "Мы сделали все, что могли". Сенат будет доволен. Пульхерия, надеюсь, увидит в этом волю Божью. А Гейзерих... Гейзериху на это плевать.
- А Гай Юлий? - вдруг спросил Маркиан. - И... Регент? Они же были в Риме? Или около?
Я усмехнулся. Весточки от дядюшки пришла раньше, чем от Геты, и была куда лаконичнее.
- Гай? Гай, судя по его посланию, встретил вандалов на пороге Палатинского дворца. Не с мечом, а с папирусным свитком в руках. Утверждает, что провёл для Гейзериха частную экскурсию по руинам, подробно объяснив, какие стены кривые, а какие канализационные трубы давно требуют замены. Закончил фразой: "Грабьте на здоровье, но если кто-то тронет мою библиотеку, найду и прибью ваши немытые задницы к вашим же воротам, как трофеи". Гейзерих, говорят, оценил наглость и велел дворец не трогать. Видимо, испугался, что Гай подаст на него в суд за порчу исторического имущества. Первым делом, после этого, вандалы направились в термы - видимо, мыть задницы...
Маркиан хихикнул. Я продолжал:
- Зато теперь послы Авита не смогут заявить, что Восток не поддерживает законную власть в Италии. Маленькая победа дипломатии.
- Италии? - горько усмехнулся Маркиан. - Какой Италии, Север? Столица ведь снова в Равенне. В болотах. С курятниками, что больше и величественнее дворцов. Мы только что признали императора, у которого столица - вонючее болото, а на штандартах, вероятно, вместо орла - петух.
Я рассмеялся. Искренне. Звук вышел хрипловатым, непривычным.
- Ваше величество, вы начинаете понимать суть происходящего. Поздравляю. Но не забывайте: наша столица - здесь. И она не в болоте. Она на семи холмах, у пролива, под защитой моих стен. И пока это так - у империи ещё есть будущее. Пусть и в виде этой её... восточной копии.
Вечером, когда синий сумрак окончательно поглотил город, а в окна долетел лишь далёкий звон колоколов к вечерней службе (Пульхерия, наверное, заказала особый молебен), мне принесли ещё одно письмо. Конверт был из грубого папируса, печать - капля сургуча, оттиснутая монетой. Карфаген.
Я развернул его, уже зная, чей это почерк. Луций.
"Александр, привет из песка и ностальгии.
Сидим на единственном холме Карфагена, созерцаем все холмы Рима через призму вандальского величия. Гейзерих оказался ценителем искусств. Заставляет нас с Спором регулярно устраивать концерты. За каждый концерт платит столько золота, что скоро мой "Золотой домик" и правда станет золотым. Он особенно любит балладу про "птичий заговор" и про "упрямого деда с хлебом". Хохочет до слёз. Говорит, у него теперь есть личный антихрист для развлечения и личный ассасин для деликатных поручений. Кажется, мы нашли своё место в новом мире. По совместительству - мы теперь свита Валентиниановой вдовы и принцесс. Девочки просто обожают Спора . Я даже иногда завидую...
Все чаще думаю, что был бы рад завести ребенка. Но как??? А ещё мне все чаще снится Александрия. Надо бы съездить...
Орхидеи, как ты, наверное, и не знаешь, здесь не цвели. Теперь и не будут. Климат окончательно испортился. Постоянно песчаные бури. Вместо цветов - пыль, чайки и запах вандальского чеснока. С другой стороны - вандалы понастроили терм и ходят мытые, с чистыми волосами. Передай привет Пульхерии. И скажи ей, что её "петушиный заговор" обрёл новую, неожиданную жизнь. У готских наёмников Гейзериха теперь мода - нашивать на шлемы петушиные перья. Знак доблести, говорят. Ирония, как видишь, не просто пьёт за наше здоровье. Она уже открыла второй бочонок и заказывает закуску.
Держись за свои стены. Кажется, они теперь последний оплот того, что когда-то называлось Римской цивилизацией. Мы же здесь будем тихо её хоронить под аккомпанемент кифары и циничных комментариев Спора .
Твой Луций."
Я сложил письмо, подошёл к окну. Внизу, в защищённой гавани, качались огни кораблей. Наши корабли. Наши стены подпирали тёмное небо. Здесь было спокойно. Здесь пахло морем, известью и порядком.
Рим пал. Снова. Запад погружался в хаос, где императоров делали и убивали со скоростью смены времён года, а столица снова уплыла в зловонные топи Равенны, под покровительство императорских цесарок.
А мы здесь, на Востоке, строили что-то иное. Не империю в старом смысле - ту уже похоронили. Мы строили её музей-крепость. С несокрушимыми стенами, работающей канализацией, полными амбарами, послушным императором, святой женой, молящейся за всех, и новой кошкой на троне, уверенной в своей вечной власти.
Может, это и есть формула бессмертия? Не цепляться за умирающее тело старой славы, а бережно выращивать новую кожу - более толстую, практичную, циничную. И завести кошку, которая будет свято верить, что всё это существует ради неё одной.
Это хотя бы успокаивало.
---
P.S.
Мессалина XIII сегодня ночью сбросила со стола новую, только что составленную карту Западной Империи. Все земли Авита оказались на полу. Она улеглась сверху и заснула. Пусть карта полежит там, где ей и место - под задницей у кошки, в пыли, под знаком всеобщего равноправия. Новый император Запада этого даже не узнает. А если и узнает - что он сделает? Объявит кошке войну? Боюсь, времени у него на это нет...
- Ваше высочество, - сказал я кошке. - Завтра начнём проверку канализационных стоков у Золотых ворот. Ваше присутствие, как всегда, обязательно. Для моральной поддержки.
Мессалина XIII благосклонно приоткрыла глаза и замурлыкала. Я протянул руку к светильнику и потушил свет. Тишина, наконец, обрела свою законную форму. Она была тягучей, как смола, и такой же прочной. До первого крика петуха, до первого стука молотка по камню, до первой дурной вести с Запада - эта тишина принадлежала нам.