Бордовый "Бьюик" встал в полукилометре от эпицентра, упершись в стену из пожарных машин, щитов с колючей проволокой и обезумевших журналистов, пытающихся узнать хоть что-то. Дальше они могли идти только пешком.
Стоило лишь им выйти из машины, как Виктора и Сашу окутал тот самый непередаваемый запах, который всегда витает над местом большой катастрофы - пыль, гарь и... кровь. Океан крови. Саша замер на секунду, его вампирская бледность стала почти фарфоровой. Он сглотнул, сжав кулаки. Для его чуткого обоняния это было как войти в шашлычную для голодного - дурманяще, оглушительно и... опасно для окружающих.
- Держись, Шура, - хрипло бросил Виктор, увидев, насколько хищным вдруг стало лицо его друга. - Может, тебе не стоит так близко?
- Я справлюсь... - прохрипел Саша, почти не разжимая зубов.
Шатанин кивнул, и вскоре они уже вошли за ограждение.
То, что раньше было башней УВД, теперь представляло собой огромную гору обломков, уходящую в запыленное небо. Виктор мысленно прикинул - в здании было метров 180, не меньше. И теперь это - гигантская гробница, наспех слепленная каким-то злобным великаном из бетона, стекла и человеческих жизней...
Саша сделал шаг и резко остановился, схватившись за Шатанина. Его ноздри расширились, в глазах вспыхнул тот самый хищный блеск, что так пугал Виктора в их первые дни знакомства.
- Не могу... Слишком много, - он говорил с усилием, словно преодолевая физическое сопротивление. - Это как пытаться пить из пожарного гидранта. Каждая клетка кричит... Я могу броситься на любого, кто подвернется под руку...
Виктор резко повернулся, закрыв ему обзор руин.
- Сосредоточься на мне, Шура. На моем голосе. Помнишь, как учил меня различать оттенки лжи в показаниях? Сейчас мне нужен твой нос, но не как зверь, а как детектор. Чувствуешь что-то кроме крови? Химикаты? Взрывчатку?
Саша принюхался:
- Я не знаю, как пахнет взрывчатка, но химикатов тут полно...
И тут их нашел Орлов. Лицо полковника было серым от усталости и пыли.
- Шатанин... Слава богу. Полный пиздец. Никто не понимает, с чего начать. И уж тем более - как продолжать.. Руководства больше нет, вся верхушка МВД, полиции и госбезопасности была на том совещании у министра. - Он провел рукой по лицу, оставляя грязные полосы. - Выясняется, что я, как полковник и начальник Центрального РОВД, и ты, как единственный на весь город майор полиции с особыми полномочиями от губернатора, сейчас... наиболее высокие чины в правоохранительной системе. По факту.
Орлов мотнул головой в сторону хаотично мечущихся фигур:
- Вон майор финансовой полиции - ищет кого-то, кто подпишет выделение средств на топливо для техники. Капитан из патрульно-постовой - не знает, кому докладывать о мародерах. Все цепляются за губернатора, и в ближайшее время начнут хвататься за нас, Шатанин. За тебя.
Виктор почувствовал, как земля уходит из-под ног в прямом смысле. Он был готов на риск, на нарушение правил, но не на это. Не на ответственность за сотни тысяч жизней и порядок в городе, летящем в тартарары.
Стараясь не показывать своего ужаса, Виктор молча кивнул, с трудом осознавая масштаб не только разрушений, но и образовавшейся пустоты. Он был больше не просто оперативником на побегушках у губернатора. В этом хаосе его майорские погоны и бумаги от Гольдбаха внезапно стали не просто привилегией, а тяжким грузом верховной власти.
"И снова ты продвигаешься во власти..." - пронеслось в голове, и по спине побежали мурашки.
- Гольдбах где? - перебил Шатанин шефа, резко встряхнувшись, словно пытаясь избавиться от мурашек.
- В штабе, - Орлов мотнул головой в сторону уцелевшего девятиэтажного здания неподалеку, где метались тени в форме. - Он в полном ауте.. На грани срыва. Нам надо приглядывать за ним, Шатанин. Он сейчас - единственный закон, на который мы можем опереться.
Виктор кивнул и, не говоря ни слова, схватил Сашу за рукав и потянул за собой. Орлов засеменил следом. Какие-то солдатики у входа попытались затребовать пропуска, но полковник одной короткой фразой из двух слов отправил их в сексуально-пешеходное путешествие. Солдатики переглянулись и решили, что спорить себе дороже.
Пока Орлов, показывая им дорогу, несся вперед как молодой олень, Саша неожиданно остановился у стены, увешанной оперативными схемами. Его взгляд зацепился за старую, пожелтевшую карту города в раме.
- Здесь раньше было кладбище, - тихо сказал он Виктору. - Восемнадцатый век. Чумное. Нам ещё на втором курсе рассказывали.
Виктор смотрел на него с вопросом.
- Кости помнят, - лишь пожал плечами вампир. - Земля здесь пропитана смертью. И нынешняя катастрофа лишь добавила новый слой.
Эта мысль, произнесенная почти шепотом, заставила Шатанина по-новому взглянуть на руины за окном. Они (кто бы они ни были) не просто разрушили здание - они осквернили древнее место упокоения...
Кабинет на первом этаже, превращенный в штаб, был полон криков, табачного дыма и аромата крепчайшего кофе. По комнате от принтеров к мониторам и назад метались какие-то люди. Время от времени они сталкивались на полпути и начинали ожесточённо спорить, размахивая распечатками. Гольдбах стоял у окна, спиной к комнате, глядя на дымящиеся руины. Он обернулся на скрип двери. Его лицо было непроницаемой маской, но в глазах был животный, неконтролируемый ужас.
- Шатанин... - прошептал он, и в его голосе прозвучала надежда. Он вцепился Виктору в ладонь, цепко, как тонущий. - Видишь? Видишь, что они сделали? Это... это...
- Я вижу, Рудольф Францевич, - тихо, но твердо сказал Виктор, сжимая его руку в ответ. - Мы разберемся. Я обещаю.
Прежде чем мы начнем, хочу Вас познакомить: со мной мой консультант - Александр Понятовский. Лучший аналитик, которого я когда-либо встречал. Именно его анализ ситуации в "Хундланде" позволил мне подготовить тот отчет.
Гольдбах перевел взгляд на Сашу, и в его глазах мелькнуло раздражение.
- Сейчас не время для гражданских...
- Именно сейчас для них и время! - неожиданно резко парировал Виктор. - Пока мы будем бегать с пистолетами, он сможет увидеть то, что мы пропустим. Узоры в хаосе. Его ум - это оружие, которого нет ни у кого в этом городе.
Гольдбах с изумлением посмотрел на него, словно видя впервые.
- Ладно. У вас есть все полномочия. Все. Слышите? Наводите порядок. Любыми способами. Только наведите порядок!
На эту фразу губернатора Саша лишь молча кивнул, его взгляд уже скользил по картам на стенах, экранам мониторов, лицам людей в комнате. Он подошел к окну, изучая не сами руины, а их геометрию, направление разлета обломков.
- Три основных вектора разрушения, - тихо сказал он, больше себе, чем окружающим. - Но асимметричных. Как будто...
Он замолчал, но Виктор уже видел - щелкнуло. Зацепилось. Охотник почуял след.
Гольдбах вдруг резко повернулся к окну, сжав кулаки.
- Они убили не просто людей, господа хорошие! Они убили систему. Институты. Преемственность. Знаете, что самое страшное? - Он обернулся, и в его глазах горел холодный, отчаянный огонь. - Что я сейчас подпишу любое ваше решение. Абсолютно любое. Даже введение по всей Зоне Чрезвычайного положения. И это будет законно. Вы понимаете, какая это сила? И какая это ловушка?
Виктор понял. Он стоял на краю пропасти, где одно его слово могло стать приговором или спасением для тысяч. И не было никого, кто мог бы его остановить.
---
Когда они вышли из главного входа ЦКБ, девочка посмотрела по сторонам испуганными глазами и сжала его пальцы с силой, неожиданной для такой крохи.
К ним направилась немолодая полицейская с измученным, но всё ещё приветливым лицом.
- Простите, это ваш ребенок? А вы ранены и, похоже, достаточно серьезно. Вам нужно заполнить документы, прежде чем...
Алик посмотрел на нее. Не моргнув.
- Это моя дочь, - внезапно даже для себя солгал он, и его голос зазвучал как мягкий, но неумолимый приказ. Взгляд его разгорающихся угольков на секунду стал глубже. - А ты никогда нас не видела. Тебе ясно?
Полицейская на мгновение замерла, ее взгляд стал отсутствующим.
- Конечно... Извините... - пробормотала она и прошла мимо них, словно не замечая.
Глядя ей вслед, Алик задумался. Внушая ей забыть про них - он на мгновение заглянул в ее сознание. Уставшая женщина, мать двоих детей, работающая на две ставки... Ее жизнь была такой хрупкой. Такие обычно первыми гибли в войнах, которые он начинал. Раньше это его не трогало. Теперь же, чувствуя маленькую теплую руку в своей, он впервые задумался - а будут ли в этой последней войне победители?
Спустившись по ступеням, Алик остановился на почти пустой парковке, засыпанной пеплом и сорванной с деревьев листвой.
- Хочешь на лошадке покататься? - спросил он.
Малышка кивнула, широко раскрыв глаза. Алик сунул два пальца в рот и оглушительно свистнул - пронзительно и коротко. Воздух дрогнул, и из-за угла больницы, словно материализовавшись из самой дымки, вынесся Раздор. Его рыжая шерсть отливала медью в лучах едва пробивавшегося сквозь пыль солнца.
Девочка затаила дыхание.
- Красивый... - прошептала она.
- Кстати, а тебя-то как зовут? - спросил коротышка-жокей, легко подняв ее на руки.
- Фрейя, - ответила девочка.
Алик нервно хихикнул, пораженный.
- Однако... таких совпадений не бывает, - пробормотал он.
Раздор подошел к Алику и ткнулся мордой в его раненое плечо. Конь фыркнул - не одобрительно, не сердито, а с тем странным пониманием, что существовало только между ними. Он был не просто скакуном, а частью Алика Герра, его оружием и его тенью. И сейчас, глядя в глаза своего всадника, он видел не боль от раны, а нечто новое - растерянность перед этой крошечной, доверчивой девочкой. Конь терпеливо ждал, куда его поведут на этот раз. В бой, в ад или в тихий переулок - ему было все равно, лишь бы вместе.
- Ну, Фрейя, держись крепче. Тебе сам Один велел уметь верхом ездить... - радостно сообщил Алик, усаживая ее в седло. - А дом-то твой где?
- В Графском. Переулок Старого маршала, дом пять. Там наш с мамой дом!
- А папа твой где? - спросил Алик, уже зная ответ, но желая убедиться.
Личико Фрейи помрачнело.
- Папа погиб, я еще маленькая была... - ее голос дрогнул, губы задрожали, на глазах выступили слезы. - Я его плохо помню. Он был такой большой, теплый и веселый. И волосы у него были белые..
Алик смотрел на неё и лихорадочно обдумывал, как ему быть с круглой сиротой, которую и девать-то, кроме детдома, некуда. Этой крохе на вид было лет пять, не больше. Возраст, когда мир должен состоять из сказок и маминых объятий, а не из груды трупов за больничной ширмой.
Потом, смущенно хмыкнув, ловко вскочил в седло позади нее. Он не успел даже потянуть за поводья, как Раздор, почуяв его волю, сделал мощный прыжок вперед. Мир под его копытами стал нечётким, поплыл, замелькал и... остановился. Воздух дрогнул, закружился вихрем красок и запахов - и разом стих.
Тишина.
Она была первой, что обрушилась на них, - густая, глубокая, звенящая, нарушаемая лишь далеким, мерным вздохом моря и пронзительными криками чаек. Воздух, тёплый, свежий и соленый, пах смолой приморских сосен, влажными водорослями и свободой. Он обжигал лёгкие, вытравливая из них привкус больничного хлора, гари и смерти.
Перед ними, за невысокой покосившейся калиткой, стоял не просто дом. Это был терем, словно сошедший со страниц старой сказки - двухэтажный, грубый, срубленный из потемневшего от времени и непогод бруса. Резные наличники, почерневшие от влаги, взирали на них пустыми глазницами окон. Высокая крутая крыша поросла седым лишайником и казалась древнее самих скал. Он стоял на самом отшибе, одинокий и гордый, спиной к сосновому бору, а лицом - к свинцовым водам залива, где меж валунов, вздыбленных яростью давно отшумевших штормов, белой пеной шипел прибой. Терем утопал в зелени маленького, но ухоженного сада. Перед крыльцом была разбита цветочная клумба. Раздор довольно всхрапнул и потянулся губами к пышным и алым, как жокейская форма Алика, шарам герани.
Тишина здесь была иной, чем в городе. Не отсутствием звуков, а их чистотой. Шум прибоя, крики чаек, шелест сосен - все это лишь подчеркивало глубину молчания. Идеальный фон для планирования. Война, которую знал Алик, всегда начиналась в тишине. В тишине штабных комнат, в тишине перед атакой, в тишине принятия решений.
Жокей с интересом посмотрел на дом.
- Это кто ж такое построил?
- Дедушка. Спусти меня вниз..
Оказавшись на земле, она дождалась, когда он спешится, и тут её маленькая рука с невероятной цепкостью впилась в его пальцы, потащила к крыльцу
- Мама! Мама! Смотри, это Алик, он меня спас! - звонкий, пронзительный крик Фрейи разорвал завороженную тишину. - Мама, выходи! Посмотри..
Она тянула его, захлебываясь от счастья, от радости возвращения в единственное место, которое осталось для неё цельным, неразрушенным миром. Она уже видела, как дверь открывается, как на пороге появляется улыбающаяся мама...
И тут её накрыло.
Память, жестокая и безжалостная, смела хлипкую стену замещения, что построило её детское подсознание, и обрушилась всей своей тяжестью. Всплыла больница. Крики и шум. Спокойный и тихий угол за ширмой, где тикали часы. Холод кафеля, по которому расплывалась красная краска. Безразличные лица санитаров, все время приносившие кого-то, кого она не хотела разглядывать. И... белая, страшная, наглая простота простыни, наброшенной на груду, под которой...
Её крик оборвался на полуслове. Она забулькала горлом. Восторг в глазах погас, сменившись пустотой, а затем леденящим душу, беззвучным ужасом. Её рот беззвучно открылся, губы задрожали. Сначала это был лишь тихий, прерывистый всхлип, вырвавшийся из самой глубины души. Потом её маленькое тело содрогнулось в немом спазме, и наружу хлынула истерика - не детский плач, а отчаянный, животный вой потери, такой оглушительный в этой безмолвной гармонии, что, казалось, от него треснут потемневшие брёвна старого терема.
Алик, растерянно лепеча что-то неуклюжее о "цыпе" и "мишках", подхватил ее на руки, вбежал дом и стал носить по маленькой гостиной, пытаясь укачать. Она билась на его руках, а он ходил и ходил взад-вперед и что-то бессвязно рассказывал. Его взгляд скользил по стенам, увешанным фотографиями. Семейные снимки, отпуск... Свадьба. Молодая, улыбающаяся женщина - точная копия повзрослевшей Фрейи. И рядом с ней - высокий, атлетически сложенный красавец-блондин с ясными голубыми глазами. Фотографии дышали радостью и счастьем..
"Ну что ж, раз уж ввязался..." - с мрачной решимостью подумал Алик.
Он плюхнулся на диван, посадил рыдающую девочку себе на колени и взял ее личико в ладони.
- Фрейя. Посмотри на меня.
Она подняла заплаканные глаза. И ахнула. Перед ней сидел не коренастый чернявый коротышка в рваной жокейской форме, а тот самый мужчина со свадебной фотографии, которую мама так любила рассматривать по вечерам. Высокий и мощный платиновый блондин с добрыми и усталыми глазами. Даже одежда на нем изменилась, став похожей на смокинг, что был на фото.
- Я твой папа, - сказал Алик голосом её отца, и глаза его вспыхнули привычным огнём. - Я вернулся. И больше никогда тебя не оставлю. Запомни это...
- Я так и думала, что это ты! - закричала Фрейя и бросилась ему на шею, заливаясь теперь уже слезами радости. - Это ты специально сначала прикинулся гномиком... но я сразу поняла, почувствовала, что ты - мой папа!!
Алик, совершенно ошарашенный такой безоговорочной верой, мог лишь обнять ее покрепче. Отступать было действительно некуда. Да и тысячелетний опыт ведения боёв разучил его отступать.
- Пойдём, я всё тебе покажу! - Фрейя, уже сияющая, тащила Алика за руку, переступая маленькими ножками по скрипучим сосновым половицам.
Она водила его по дому, и с каждым шагом маска отца все быстрее обретала плоть и кровь, превращаясь в лицо отца..
- Это мамин кабинет! - девочка распахнула дверь в небольшую комнату, заваленную книгами и гербариями. - Она тут растения изучала. Говорила, они как люди - бывают добрые и злые.
Алик машинально отметил удобную позицию у окна - полный обзор подхода к дому. Старая привычка.
- А это моя комната! - Фрейя втащила его в следующую комнату, утонувшую в мягких игрушках и детских рисунках. - Смотри, море видно из окна!
Он посмотрел. И действительно - из окна открывалась идеальная панорама залива. Место для наблюдательного пункта - лучше не придумать.
- А вот тут мы с мамой сушили грибы прошлым летом, - она указала на застекленную веранду.
И вот что было странно: слушая ее беглый, слегка бессвязный рассказ, Алик ловил себя на том, что ему действительно интересно. Не как стратегу, оценивающему местность, а как... человеку. Ему хотелось узнать, какие именно растения изучала ее мать. Какой сорт грибов они сушили на той веранде. Война учила его занимать чужие позиции, пробиваться через чужие обороны. Но никогда - входить в чужую жизнь. Это было... ново. И не так ужасно, как он предполагал.
Его цепкий, привыкший оценивать местность как потенциальный плацдарм или ловушку, взгляд скользил по бревенчатым стенам, массивным балкам, прочному фундаменту.
"Тишина. Уединение. Поблизости ни души. От города - час езды. Идеально", - стучало в его сознании, вытесняя первоначальную неуверенность. "Здесь можно залечь на дно. Переждать бурю, которая началась в Городе. Дождаться, когда БЛЕДНЫЙ и ЧЕРНЫЙ начнут свою возню, и понять, куда ветер дует".
Он вышел вслед за девочкой в сад. Территория была большой и заброшенной. В дальнем углу, под сенью раскидистых елей, стоял старый, покосившийся сарай.
- А там раньше дедушкина лошадка жила! - сообщила Фрейя. - Но это ещё до меня было...
Алик осмотрел строение критическим взглядом. "Кровля прохудилась, но стены крепкие. Починить, обустроить... Для меня это не проблема. Раздору здесь будет лучше, чем в душном городе. И он не будет привлекать лишнего внимания".
Жеребец радостно фыркнул и закивал головой, словно читая его мысли. Впервые за весь этот длинный и неприятный день Алик Герр улыбнулся.
Раздор прошелся вокруг сарая, внимательно обнюхивая углы. Потом остановился перед Аликом и ткнул его в грудь мордой, словно говоря: "Здесь".
- Да, я знаю, - Алик положил руку на его шею. - Просторно. Сухо. И главное - никто не найдет.
Между всадником и его конем пронеслась искра полного понимания. Они оба чувствовали - это не просто укрытие. Это начало чего-то нового. Возможно, последнего пристанища. А может - новой войны, но ведущейся совсем другими методами.
Мысль, которая сначала казалась абсурдной игрой, внезапно обрела четкие, практичные очертания. У него появилась не просто легенда. Появилась ставка. Тихое, укромное место, где Всадник Войны мог отдохнуть, перегруппироваться и, не напрягаясь, наблюдать, как мир, который он должен был расколоть, начинает рушиться сам, грубо и безвкусно, без его изящного участия.
Он положил руку на теплую, шершавую древесину сарая и тихо рассмеялся. Смех был непривычным, лишенным привычной едкой насмешки. В нем звучало нечто новое - предвкушение.
- Что, пап? - насторожилась Фрейя.
- Ничего, цыпа, - он обернулся к ней, и на его лице (том самом, что он "одолжил" у ее отца) заиграла странная, почти человеческая улыбка. - Ничего. Просто я подумал, что нам с тобой и Раздором здесь будет очень хорошо. Очень... спокойно.
И впервые за много столетий это слово - "спокойно" - не вызвало у Алика Герра приступа раздражения. Наоборот, оно легло в душу теплым, обнадеживающим грузом. Война могла и подождать...
---
Временный штаб в здании напротив завала гудел, как растревоженный улей. Гольдбах, пытавшийся наладить хоть какую-то работу, чувствовал, что контроль ускользает с каждой минутой.
В этот момент в дверях появился адъютант.
- Рудольф Францевич, к вам... начальник городской Зоополиции. Господин Крафт.
В кабинет вошел высокий, моложавый мужчина лет сорока. Идеально сидящая темно-зеленая форма подчеркивала его спортивное сложение. У него была тяжелая, волевая челюсть и коротко стриженные черные волосы с проседью на висках. На плечах - полковничьи погоны. Его лицо было спокойно, а глаза - холодны и пронзительны. Он излучал уверенность и контроль, которых так не хватало всем в этой комнате.
- Рудольф Францевич, - его голос был ровным и глубоким. - Арнольд Крафт. Приношу соболезнования в связи с трагедией.
Гольдбах кивком пригласил его пройти.
- Чем обязан, господин Крафт?
- Я видел, в каком сложном положении оказались городские службы. Потеря руководства парализовала их. В такой ситуации долг каждого - предложить помощь. Корпорация "Хундланд" и наша Служба зоополиции готовы предоставить в ваше распоряжение весь наш личный состав для поддержания порядка и проведения спасательных работ.
Гольдбах медленно поднял на него глаза.
- Весь состав? Это сколько?
- На текущий момент - тридцать тысяч высокомотивированных и дисциплинированных сотрудников, - невозмутимо ответил Крафт. - Полностью экипированных и готовых к выполнению любых задач. Мы можем взять на себя оцепление, регулировку движения, охрану объектов и... учитывая, что структуры МВД и госбезопасности обезглавлены... часть их функций по расследованию.
Пока Крафт говорил, Саша, стоя в углу, внимательно изучал его. Не лицо, не позу - а самую суть.
- Он не человек, - тихо сказал он Виктору, когда между Гольдбахом и начальником зоополиции завязался напряженный молчаливый диалог. - Вернее, не совсем человек. В нем есть... пустота. Как в киборге, в которого вложили программу. И самое страшное - он даже не осознает этого. А тот, кто это сделал, совершенно этого не скрывает, потому что уверен, что мы бессильны.
В кабинете повисла звенящая тишина. Гольдбах смотрел на Крафта, и по его спине бежали мурашки. Это не было предложением помощи. Это был ультиматум. Аккуратный, вежливый, но ультиматум. Он понимал, что стоит ему кивнуть, и тридцать тысяч зеленых молодчиков, возникших как из-под земли, возьмут город в клещи. Навсегда.
- Это... очень щедрое предложение, господин Крафт, - наконец выдавил Гольдбах. - Позвольте мне... посовещаться с сотрудниками моей администрации.
- Конечно, Рудольф Францевич, - Крафт вежливо кивнул, и в уголках его губ дрогнула тень улыбки. - Мы готовы ждать. Но, полагаю, время - не тот ресурс, которым Вам можно разбрасываться. Городу нужен порядок. А мы можем его обеспечить...
.... Когда дверь за Крафтом закрылась, в кабинете воцарилась гробовая тишина. Гольдбах медленно опустился в кресло, вдруг показавшись самому себе старым и беспомощным.
- Тридцать тысяч, - прошептал он, проводя рукой по лицу. - Это больше, чем вся городская полиция, ОМОН и спецназ вместе взятые. Мы проиграли, даже не начав сражаться.
Виктор молча подошел к окну. За стеклом копошились сотни спасателей, (не к месту напомнившие Сашины слова о муравейнике), мигали синие огни, оседала пыль на развороченной земле. Картина, далекая от всего, что он когда-либо знал. От размеренной жизни с мамой в питерской хрущевке, от зазубренных параграфов в университетских учебниках. Теории государства и права оказались бесполезным хламом, когда государство в лице губернатора сидело за его спиной разбитое, а право безжалостно переписывалось тем, у кого в руках была реальная сила. Тридцать тысяч штыков. Против чего?
- Нет, Рудольф Францевич, - сказал он тихо, но так, что каждое слово прозвучало отчетливо. - Неожиданно наш враг выбрался из тени. И теперь мы знаем его численность.
Он обернулся от окна к Гольдбаху. Не как майор полиции к губернатору, а как тот самый Шатанин, что в шестнадцать лет мог за полчаса собрать дворовую команду и отбить у рэкетиров соседний ларёк.
- Знаете, в нашем дворе все знали одну истину. - его голос прозвучал спокойно и твердо, но в нем слышался металл. - Можно насчитать у противника хоть тридцать стволов, хоть тридцать тысяч. Суть не в этом. Суть - готов ли ты, когда все кончено, выйти во двор один. С пустыми руками. И просто стоять. Смотреть им в глаза. Потому что иначе нельзя. Потому что за спиной - твой двор. Твои. - Виктор медленно прошелся взглядом по потухшему лицу Гольдбаха. - Они показали цифры. А мы... мы им покажем хуй!
В его словах не было бравады - только холодная, почти безразличная уверенность человека, который смотрит в бездну и понимает, что та смотрит в него в ответ. И что терять ему уже нечего. Вообще.
-------
- Пап, а я кушать хочу, - тихо сказала Фрейя, и Алик похолодел..
Еда. Банальная, приземленная потребность, о которой Всадник Войны не задумывался веками. Обычно он "подзаряжался" адреналином схватки или просто... существовал. Теперь же он стоял перед холодильником в чужой кухне, чувствуя себя более беспомощным, чем перед лицом целой армии.
Холодильник оказался полон. Видно было, что хозяйка заботилась о запасах. Курица, яйца, молоко, колбаса, овощи. Алик уставился на это изобилие, словно сапер на минное поле.
- А ты умеешь готовить? - спросила Фрейя, с надеждой глядя на него.
"Я умею приказывать. Умею атаковать. Сеять панику. Побеждать...- промелькнуло у него в голове.- А готовить я не умею! Вот ЧЕРНЫЙ - тот хоть фаршированного слона на вертеле зажарить может. А я... я..."
- Омлет, - с уверенностью, которой не чувствовал, заявил он, наугад хватая с полки яйца и ища сковороду.
То, что произошло дальше, едва ли можно было назвать кулинарией. Это было сражение. Яйца упрямо не хотели разбиваться, скорлупа летела во все стороны, а молоко из пакета вдруг решило выплеснуться на пол. Дым от подгоревшего масла заставил сработать пожарную сигнализацию, и Алику пришлось сбивать датчик с потолка половником. Фрейя, сначала испуганная, скоро залилась смехом, наблюдая, как ее могучий "папа" отчаянно сражается с кухонной утварью.
В итоге на стол был водружен не столько омлет, сколько яично-колбасная субстанция с подгоревшими краями. Но для Фрейи, которая ела, забавно причмокивая, это было пиршеством.
- Вкусно! - объявила она, и в этот момент Алик почувствовал странное тепло в груди, с которым раньше сталкивался разве что после особенно удачного кавалерийского прорыва.
Поев, девочка начала клевать носом. Он бережно поднял ее на руки - такое легкое, почти невесомое существо, пахнущее омлетом и детским шампунем. Она крепко обвила его шею ручками и поцеловала в щеку. Потом зевнула и почти тут же погрузилась в тяжелый, беспокойный сон, в котором снова и снова вздрагивала и бормотала: "Папочка.. не уходи..."
Он отнес ее в ту самую комнату с видом на море, уложил в кровать и укрыл одеялом, с неловкостью настоящего солдата в подобных делах. Девочка во сне вцепилась в его палец, не отпуская. Пришлось присесть на край кровати и ждать, пока ее хватка ослабнет.
И вот тогда, в полной тишине, нарушаемой лишь мерным шумом прибоя и ровным дыханием ребенка, его взгляд наконец свободно заскользил по комнате. Он видел не просто интерьер. Он видел жизнь, в которую ворвался. На полке, рядом с детскими книжками с яркими картинками, стояла потрепанная книга в строгом переплете - "Тактика партизанской войны". Рука сама потянулась к ней. Он открыл ее на случайной странице и увидел пометки на полях - точные, выверенные, с безжалостным анализом чужих ошибок и лаконичными предложениями по улучшению. Почерк был уверенным и резким.
"Так вот кто ты был, - промелькнула у Алика мысль, и в ней проросла черточка неожиданного, профессионального уважения. - Не просто красавец-мужчина, а воин. Настоящий. Строгий и умный. Жаль, мы не встретились на поле боя".
На стене висела фотография - тот же мужчина, но в военной форме с погонами капитана ВВС. Его взгляд с портрета был прямым и спокойным. И впервые за многие века Алику Герру, Всаднику Войны, стало искренне, по-братски, жаль человека, которого он никогда не знал. Здесь, в этой тишине, он чувствовал его присутствие - собрата по оружию, чью семью и дом, его ставку и его тыл, он теперь по странной прихоти судьбы должен был оберегать.
Осторожно высвободив палец из разжавшейся во сне ладошки Фрейи, он вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь. Он спустился с крыльца и сел на маленькую лавочку в тени густого платана. Тихо ступая, подошел Раздор, весело качая головой и порыкивая, словно гигантская рыжая собака.
"Тихая гавань, - спросил его Алик, глядя на далекие огни в темнеющее море. - Или новая линия фронта?"
Он не знал ответа. Но впервые за долгое время у него появилось нечто, что нужно было защищать. И это чувство было куда интереснее, чем любая битва.