Рассвет застал Центральную городскую клиническую больницу в состоянии, промежуточном между адом и высокотехнологичным конвейером по переработке человеческого мяса. Основной шок от теракта прошел, сменившись изнурительной, рутинной фазой попыток выхаживания безнадежных, лечения тяжелых и выписки легкораненых. Воздух, все еще густой от запахов антисептика, крови и стресса, теперь был наполнен и новыми звуками: с улицы доносился мерный гул тяжелой техники и изредка - резкие, чужеродные команды.
Доктор Эрих Мор начал свой утренний обход ровно в шесть ноль-ноль. Его белый халат был безупречно чист, словно только что из прачечной, а движения - плавны и экономичны, как у хирурга, проводящего ювелирную операцию. Он не просто шел по коридорам - он скользил по ним, его белесые, пустые глаза фиксировали малейшие детали, словно сканируя реальность на предмет возможных сбоев.
Его прибытие в каждое отделение регистрировалось почти физически - как падение барометрического давления перед бурей. Медсестры вытягивались в струнку, санитары замирали с утками в руках, а молодые интерны, пытавшиеся до его прихода хоть как-то взбодрить пациентов шутками, мгновенно замолкали, их лица становились масками профессиональной отстраненности. Мор не требовал всего этого - он просто был таким. Атмосферным явлением. Стихией, которую невозможно игнорировать. И они не игнорировали...
А он даже не смотрел на окружавших его людей - он сканировал биологические системы, оценивая их текущее состояние и процент вероятности сбоя в ближайшие 24 часа.
Мор остановился у поста дежурной медсестры. Та, с тёмными кругами под глазами, тут же вскочила, нервно поправляя чепчик.
- Доброе утро, Эрих Витальевич! За ночь поступило ещё семнадцать человек. Шесть - с обострениями на фоне стресса, остальные - последствия вчерашней давки и паники. Федералы на КПП ужесточили пропускной режим, родственников не пускают.
Мор медленно кивнул, его взгляд был устремлен куда-то сквозь нее.
- Разрешить вход родственникам. Но сократить время визита до пятнадцати минут. Всех поступающих проверять на предмет контагиозных заболеваний. Открыть дополнительный изолятор на третьем этаже для пациентов с признаками любой вирусной инфекции. В том числе и психогенного контакта.
- Психогенного контакта? - переспросила медсестра, не понимая.
- С новыми патрулями, - уточнил Мор, и в его бархатном баритоне прозвучала легкая, почти насмешливая нотка. - Некоторые горожане демонстрируют внезапные неадекватные реакции при виде солдат. Каталогизируйте симптомы: тремор, спутанность сознания, немотивированная агрессия. Я подозреваю интересную этиологию.
Он двинулся дальше, оставив медсестру в лёгком ступоре, и его белый халат мелькнул в дверном проеме палаты, где лежал мужчина с ампутированной рукой. Больной, только что стонавший от боли, внезапно умолк, уставившись на вошедшего главврача широко раскрытыми глазами. Не из-за того, что боль внезапно прекратилась, а из-за странного, почти гипнотического спокойствия, которое этот строгий человек принёс с собой. Мор даже не взглянул на внезапно затихшего страдальца, но его мозг уже зафиксировал и обработал данные: "Пациент 347-Б. Ампутация правой кисти. Посттравматический шок. Стабилизирован. Дальнейшие вмешательства не требуются".
Его обход был похож на смотр войск. Он заходил в палаты, бегло, с одного взгляда, оценивал состояние больных, отдавал тихие, но подробные распоряжения интернам. В его присутствии нервозность, царившая в ЦКБ, угасала, сменяясь оцепенением. Он был не просто врачом - он был стабилизатором, гасящим человеческие эмоции, как скальпель перерезающий нерв.
Он шел и уже думал не о следующем "сбое" в системе под названием "Больница", а о сбое за ее стенами - в системе под названием "Город"...
В ординаторской, где врачи пили кофе, царило подавленное молчание. На экране телевизора показывали кадры с федеральными БТРами на улицах.
- Ничего не понимаю, - устало произнес один из хирургов. - Вчера "Хундланд" предлагал помощь, сегодня - военные. Кто следующий? Инопланетяне?
- Ох, я уже всего ожидаю! - плаксиво воскликнула замученная и уставшая дама-анестезиолог. - Вчера теракт, сегодня - войска. Что будет завтра?
Мор, появившись в дверях ординаторской, произнес тихо, но так, что его услышали все:
- Завтра будет эпидемия. Или голод. Или ещё что-нибудь не менее "привлекательное"... Цепочка коллапса уже запущена. Взрыв, потеря управления, ввод внешних сил, нарушение логистики... - Он повернул к ним свое бесстрастное лицо. - Наша задача - быть готовыми к любому следующему звену. Медикаменты. Продукты. Резервные генераторы. Я рекомендую начать тотальную инвентаризацию и ввести режим жесткой экономии всех ресурсов, начиная с завтрашнего дня.
Он не ждал ответа. Развернулся и вышел, направляясь в свой кабинет. По пути его остановил пожилой санитар, толкавший тележку с бельем.
- Доктор, эти... зеленые, у входа стоят. Говорят, "помогают обеспечивать порядок". Изъяли на четвертом этаже клетку с канарейкой. Говорят: "Не положено: птица без конкретного хозяина". И выглядят они ... жутковато. Вроде люди, как люди, но посмотришь внимательно и волосы шевелятся..
Мор остановился и на несколько секунд уставился в стену, словно читая невидимый текст.
- Порядок - это их функция. Наша - лечение. Пока их функция не мешает нашей, они не представляют операционного интереса. Если начнут мешать... - Он не договорил, лишь провел ладонью по идеально гладкой поверхности стены, и санитар невольно отшатнулся. - Продолжайте работу.
Выйдя из лифта на своем этаже, главврач на минуту задержался у окна в конце коридора, выходившего на главный вход. Там, внизу, на улице, как два разных вида патогенов, сосуществовали, не смешиваясь, федералы в камуфляже и безупречно-подтянутые зеленые фигуры Зоополиции. Мор наблюдал за их бесстрастным, почти ритуальным противостоянием, и в уголках его губ дрогнуло нечто, отдаленно напоминающее научный интерес. Он видел не людей, а два конкурирующих штамма, внедренных в организм города. Его задача, как верховного инфекциониста и главного патологоанатома, заключалась вовсе не в том, чтобы лечить организм, а в том, чтобы вскрыть его и досконально изучить механизм разрушения, вызываемый каждым из штаммов. И, возможно, найти способ направить их разрушительную силу друг против друга...
Войдя в свой кабинет, главврач закрыл дверь. Стерильная чистота: ни лишней бумажки на столе, ни намёка на личные вещи в шкафу. Он подошел к компьютеру и вызвал на экран схему городских коммуникаций. Его пальцы бесшумно пролетели по клавиатуре, открывая закрытые потоки данных - потребление энергии, движение транспорта, активность сотовых сетей. Он сравнивал их с вчерашними показателями, ища аномалии, ища сбои, которые предшествуют большому коллапсу.
Он был врачом. И его пациентом был теперь весь Город. А когда пациент болен смертельно, главное - не эмоции. Главное - холодный, беспристрастный анализ симптомов и подготовка к неизбежной агонии. Или к ампутации...
--------
Городской аэропорт был похож на муравейник, по которому прошелся сапог. Хаотичное движение, приглушенный детский плач, взволнованные, почти взвинченные до истерики возгласы и гулкая, давящая тишина в промежутках между ними. Терминал был переполнен до отказа. Одни люди, бледные и испуганные, сверлили взглядом табло вылетов, словно пытаясь ускорить время, другие пытались пробиться к стойкам регистрации, но повсюду сквозь их суетливые движения пробивались сосредоточенные и мрачные взгляды патрулирующих федералов с автоматами на груди. Тут и там по забитому до отказа аэропорту, словно тени, скользили фигуры в темно-зеленой форме с нашивкой двухголового какаду на плече. Их пустые, словно невидящие взгляды пугали горожан сильнее любого автомата. При появлении зоополицейского шум стихал, а люди старались максимально дистанцироваться от него.
Страх имел несколько слоев, как и причины их бегства. Самые проницательные бежали от наводнивших город "помощников", чувствуя, что за красивыми словами о помощи скрывается железная хватка, которая не разожмется. Другие, более прагматичные, видели, что город за неделю провалился в экономический коллапс: банки заморозили счета, цены взлетели до небес, а торговля и бизнес остановились. Третьих, самых многочисленных, гнал простой животный ужас перед грубой силой и хаосом. Они видели федералов, видели зеленые формы и понимали - здесь больше нет закона. Есть только оккупация и тихий, методичный террор, пришедший на смену теракту.
В этот момент на взлетную полосу вырулил и медленно начал разгон переполненный до последнего кресла "Боинг", державший курс на Петербург. Вот он оторвался от Земли и стал удаляться. Людям, ждавшим свои рейсы и провожавшим его взглядом, показалось, он увозил с собой последние крупицы надежды. Атмосфера нервозности в аэропорту медленно, но верно нарастала..
Процедура досмотра перед вылетом превратилась в унизительный и затяжной ритуал. Федералы проверяли документы и багаж на предмет угроз, но сотрудники зоополиции действовали иначе. Они подолгу заглядывали в глаза каждому пассажиру, их пустые взгляды казались сканерами, считывающими не металл, а саму человеческую суть. Иногда они отводили в сторону того, чей взгляд казался им слишком любопытным или недостаточно испуганным. Этих людей уводили в служебные помещения, и они больше не возвращались к своим рейсам. Это знали уже все. И потому, завидев зеленую форму, люди опускали глаза, стараясь стать невидимками.
В этот момент на соседнюю полосу, с оглушительным, но удивительно благородным ревом двигателей, начал выруливать частный самолет - изящный, стремительный Cessna 750 Citation X, гордый обладатель титула самого быстрого бизнес-джета в мире. Его появление казалось кадром из другого кино: про мир роскоши, скорости и безупречного контроля, случайно вклеенный в фильм-катастрофу.
Когда самолет замер, стало видно, что на боку у него изображены старинные чашечные подвесные весы - с такими обычно изображают Фемиду. В свете яркого южного солнца весы сверкали золотой краской. На ярком солнце и при ближайшем рассмотрении становилось ясно, что это совсем не весы правосудия. На одной чаше был нарисован спелый колос пшеницы, на другой - гроздь винограда. Символика эта была ясна: сельское хозяйство, основа цивилизации, и роскошь, ее вершина. И все это - под знаком меры и баланса. Для тех, кто знал о его последних деловых маневрах хозяина самолета, этот герб на фюзеляже выглядел не иначе как знаменем нового завоевателя. К Сессне подали трап. Люк открылся, и наверху появился сам Жорж Фамелик. Известный миллиардер, сделавший свое состояние на легендарном шампанском "Rêve de Diamant" ("Бриллиантовая мечта") и плантациях оливковых деревьев, которые он скупил на корню в Тунисе и Греции. Последнее время пресса с недоумением писала, что Фамелик внезапно заинтересовался пшеницей и строит элеваторы в Поволжье.
По трапу спускался высокий, невероятно красивый мужчина лет тридцати пяти. Бледное, аристократическое лицо с тонкими, словно высеченными из мрамора чертами, обрамляли длинные, чуть вьющиеся волосы черные, как вороново крыло, ниспадавшие на плечи черного пиджака от Кардена. Карие, почти черные глаза внимательно наблюдали за окружающим миром. Тонкие, красные губы кривились в презрительной усмешке. Несмотря на июльскую жару, он был облачен в безупречный ансамбль из черного же шёлка и тончайшей шерсти: пиджак, жилет, застегнутый на все пуговицы, и строгие брюки со стрелками. На лацкане пиджака поблескивал миниатюрный, но искусно выполненный золотой знак-бутоньерка в виде подвесных весов, где чаши были инкрустированы мелкими бриллиантами.
Его встретил такой же черный, как и его костюм, лимузин. Фамелик молча кивнул водителю и скользнул в салон.
- Мой жеребец? - первым делом спросил он, его голос был низким и бархатным.
- Прибыл вчера, месье Фамелик. Его доставили в конюшни отеля "Хилтон", как вы и распорядились.
- Тогда в отель. И побыстрее.
Но "побыстрее" не получилось. По пути в центр лимузин постоянно останавливали военные патрули и какие-то странные люди в зеленой форме. Фамелик, привыкший к тому, что мир мгновенно прогибается перед его богатством и волей, впервые наблюдал нечто, неподвластное ему. Он смотрел сквозь тонированное стекло на охваченный паникой город, и его аристократическая бледность становилась болезненной. Он видел не хаос - он видел коллапс логистики, разрыв цепочек поставок, паралич управления. Это било по самой сути его деловой натуры.
Он мысленно прикидывал убытки. Остановленные заводы, сорванные контракты, парализованные порты. Возможная полная ликвидация Черноморской Экономической Зоны!!
Его новая, тайная стратегия по установлению контроля над зерновыми потоками Евразии - стратегия, основанная на тонком финансовом и политическом маневрировании, - могла рухнуть в одночасье, погребенная под вот этим грубым, силовым хаосом. Его весы угрожали опрокинуться. А он, Жорж Фамелик, ненавидел дисбаланс больше всего на свете. Для него это было хуже смерти - это был крах совершенной системы, которую он выстраивал годами.
Когда они проезжали мимо развалин башни УВД, он резко дернул шнурок сигнализации.
- Стой!
Лимузин замер. Фамелик вышел и, не обращая внимания на предостерегающие взгляды солдат, уставился на гору обломков. Он стоял недвижимо, его черный силуэт резко контрастировал с серым пеплом катастрофы. Он смотрел, как люди-муравьи разбирают завалы, измученные, потные, покрытые пылью и безнадегой. Но решительные в своем желании покончить с этим ужасом.
Фамелик смотрел и внутри его нарастал ужас и злость. Это был не просто теракт. Это был акт системного уничтожения.
Он повернулся было к лимузину, но вдруг резким движением достал свой iPhone, ткнул в вызов и, не обременяя себя вежливостью приветствия, бросил в трубку сдавленным, шипящим от ужаса и ярости шепотом:
- Ты что, уже здесь?... то есть как это "Нет"!!? - его голос сорвался. - А ты знаешь, сколько тут трупов??? !! Что вообще происходит????!! .... Что значит "Не знаю"?? .... Так... Давай, все бросай и дуй сюда!
Он сбросил звонок, даже не дослушав ответа. Снова повернулся к руинам. Его пальцы машинально сжали несчастный телефон так, что стекло экрана треснуло. Фамелик посмотрел на останки небоскреба, и в его глазах вспыхнул холодный, расчетливый азарт. Игра изменилась. И он, Жорж Фамелик, должен был понять новые правила, желательно до того, как Город превратится в братскую могилу для всех...
Внезапно Фамелик улыбнулся и облизал свои неестественно красные губы. Инстинкт подсказывал ему, что не все еще потеряно. Инстинкт хищника, учуявшего, что старый мир скоро рухнет, и тот, кто контролирует хлеб, будет контролировать все. Эти руины были не концом, а прологом. Начиналась новая эра - эра тотальной нужды. И на его весах чаша с виноградом "Rêve de Diamant" уже казалась невесомой игрушкой по сравнению с чашей, где лежало скромное, но жизненно важное зерно. Он стоял у эпицентра катастрофы и видел не смерть, а рождение нового рынка. Рынка, где главной валютой будет еда. И он намеревался стать его единственным эмитентом.
--------
Ночь была неестественно тихой, словно истерзанный и измученный город, наконец, впал в тяжелую, беспробудную кому. По его пустынным, ощетинившимся блокпостами улицам, словно черный призрак, скользил длинный лимузин. Он двигался беззвучно, его фары были выключены, а за тонированными стеклами царила непроглядная тьма.
Линкольн двигался очень медленно, словно нехотя.
Но там, где он проезжал, происходило нечто немыслимое.
У блокпоста на Проспекте Победы двое федералов, куривших и переговаривавшихся вполголоса, вдруг резко выпрямились. Их лица стали пустыми, глаза остекленели. Без единого слова они закинули свои автоматы за спину и, оставив пост, строевым шагом направились к стоявшему рядом "Хаммеру". Двери захлопнулись, и машина, с выключенными фарами, плавно тронулась за удаляющимися огнями лимузина.
У бронетранспортера БТР-80, замершего у въезда в парк Старого маршала, трое солдат несли вахту. Они перешептывались, делясь страхами и слухами, когда вдали показался длинный силуэт таун-кара в сопровождении "Хаммера". Шепот оборвался на полуслове. Трое парней застыли, будто превратившись в соляные столпы. Затем, с идеальной синхронностью марионеток, они развернулись, вскарабкались в открытый люк бронемашины и захлопнули его за собой. Мгновение спустя дизельный двигатель взревел, и БТР, лязгая гусеницами, рванулся с места, вливаясь в призрачную колонну.
Возле закрытого бара на Трудовой улице, где двое десантников в полной экипировке устроили импровизированный КПП, картина была иной. Увидев приближающийся кортеж, они не бросили поста. Наоборот. Они, не сговариваясь, подобрали свои автоматы, вскинули их на плечо и строевым шагом, отбивая каблуками по асфальту, прошли к стоящему в переулке армейскому грузовику "Урал". Откинули борт, влезли в кузов, где в темноте уже сидели другие такие же молчаливые фигуры. Грузовик тронулся, завершая сбор отряда. Пост у бара остался пустым, и лишь ветер гонял по асфальту пустые пачки от чипсов.
Та же картина повторилась у здания законодательного собрания, превращенного в казарму. Двери распахнулись, и оттуда, словно по невидимой команде, потянулся поток солдат. Они молча, с каменными лицами, занимали места в грузовиках и БТРах, стоявших в готовности. Ни криков командиров, ни гула моторов - лишь призрачный, слаженный марш под покровом ночи. Казалось, сама тень, плывущая в лимузине, высасывала из них волю, оставляя лишь послушную плоть.
Испуганные горожане, разбуженные внезапным грохотом, с опаской подбирались к окнам. За плотными шторами и задернутыми гардинами они видели, как по улицам, не включая фар, плывет темная река техники. БТРы и грузовики громко лязгали гусеницами и грохотали моторами, заполняя ночь металлическим скрежетом, но на этом фоне стояла звенящая, противоестественная тишина - ни окриков командиров, ни переклички, ни даже кашля. Солдаты, видимые в открытых люках и кузовах, сидели или стояли недвижимо, как манекены, их лица застыли в пустых, ослепших масках. Это зрелище было страшнее любого теракта. Окончательно обалдевшие жители инстинктивно понимали, что стали свидетелями чего-то постыдного и ужасного, как будто стали свидетелями капитуляции целой армии. Они замирали, не смея дышать, и отползали от окон, стараясь забыть увиденное, суеверно веря, что если притвориться, будто ничего не было, то и кошмар пройдет стороной. Люди игнорировали это шествие, как игнорируют чумной барабан, боясь навлечь на себя заразу.
Но это было не все...
Едва только военная техника отъезжала, оставляя казармы и блокпосты пустыми, из подворотен и переулков бесшумно появлялись фигуры. В темно-зеленой форме с оранжевым кантом и белой птицей на эмблеме, с пустыми, сонными, но готовыми к работе лицами. Они занимали оставленные позиции, входили в казармы, вставали у пустующих пулеметных гнезд. Смена караула была завершена. Старые стражи ушли. Новые - уже дежурили.
Черный Линкольн, обрастая длинным, зловещим хвостом из бронетехники и грузовиков с выключенными фарами, миновал окраины и вырвался на пустынное загородное шоссе. Колонна мчалась в ночи около часа, пока наконец не свернула на едва заметную, разбитую дорогу, ведущую к старому, заброшенному объекту ПВО времен Холодной войны.
Объект "Зеркало" - так он именовался в секретных архивах. На поверхности это были лишь заросшие бурьяном бетонные холмы-куполы радарных установок, ржавые антенны, скрючившиеся сгнившие противовоздушные орудия и главное здание, похожее на вросший в землю дорический храм с гигантскими, наглухо заваренными сталью, дверями. Сбоку от него находился въезд в подземный бункер, и судя по новому асфальту, бункер этот вряд ли был заброшен.
Это было то самое место, которое капитан Снег в своем дневнике отметил как "потенциальный узел связи и управления с аномальными энергопоказателями".
Когда лимузин приблизился, гигантские ворота с оглушительным скрежетом, разрывающим тишину на километры вокруг, медленно поползли в стороны, открывая черную пасть. Колонна, не сбавляя хода, въехала внутрь. Ворота закрылись, поглотив ее.
Прошла ночь. Наступило утро. Яркое, солнечное, июльское утро.
Ровно в полдень те же самые ворота снова издали свой леденящий душу скрежет и медленно открылись. Из чрева объекта, грохоча гусеницами и ревя моторами, выехала та же военная техника. Те же "Хаммеры", те же грузовики, те же БТРы.
И люди в них сидели те же самые. И те же самые лица теми же самыми глазами смотрели на мир вокруг, но что-то с ними было не так... Их глаза были пустые и сонные, движения - заторможены и механистичны. Они не произносили ни звука. А их форма... теперь она была не камуфляжной, а темно-зеленой, с оранжевым кантом на рукавах и воротнике. И на плече у каждого, словно клеймо, красовалась начищенная до блеска эмблема - двуглавый какаду.
Колонна, тяжело грохоча, выползла из чрева старого объекта и медленно двинулась по пыльной дороге обратно в сторону Города. Люди в машинах смотрели прямо перед собой, и было понятно, что они не видят ни дороги, ни соседей, ни самого себя. В глазах плескалась пустота, похожая на глубокий, беспробудный сон наяву.
Они ехали молча. Никто не курил, не перешептывался, не спал. Просто сидели, подчиняясь неведомому ритму, заложенному в них за стенами "Зеркала". На людей более-менее были похожи лишь те, кто вел эти машины. Отключенные фары грузовиков мертвыми глазами смотрели в яркий летний день. Даже грохот гусениц и рев моторов звучали приглушенно, будто сама техника подчинилась этой всепоглощающей тишине.
Когда колонна достигла городских окраин и стала вползать на мгновенно опустевшие улицы, ее встречали лишь приоткрытые ставни и чьи-то испуганные взгляды из-за занавесок. Люди, видевшие, как эти солдаты уезжали, теперь с немым ужасом наблюдали, как они возвращаются - уже другими. Не врагами, не захватчиками, а чем-то гораздо более странным и пугающим: пустыми оболочками, марширующими под звуки неведомой им самим команды.
Колонна растянулась по главному проспекту, и ее хвост еще скрывался в утреннем тумане, когда головные машины уже достигли центра. Они не занимали посты, не разворачивались в боевые порядки. Они просто медленно и методично расползались по городу, как стынущая лава, занимая отведенные им места. Процесс был беззвучным и неотвратимым, словно смена времен года. Город, все утро радовавшийся, что все закончилось, внезапно обнаружил, что его защитники вернулись. Но никто не мог сказать - защитники ли это еще. Или просто новая ступень надвигающегося кошмара, тихая и необъяснимая.