Аннотация: Главному герою раз за разом предоставляется возможность прожить жизнь заново. Но удастся ли ему обмануть судьбу?
Владимир Пузырёв
Обмануть судьбу
Повесть
Пролог
Я просыпаюсь от невыносимой головной боли. Первая мысль: "Это же надо было так напиться!"
Вчера меня провожали в армию. Завтра мне в военкомат. Отец мудро поступил, предложив провести проводы не накануне, а в предпоследний день. Будет время, и оклематься, и похмелиться. Но набрался я вчера крепко. Ни разу в жизни еще не напивался так. Держался-держался и все-таки напился. Как сказал писатель Соболев в книге "Капитальный ремонт", недавно прочитанной мной, русский человек не может долго оставаться трезвым на собственных именинах. Что уж говорить про проводы в армию. Именины каждый год, а на службу провожают раз в жизни. Если, конечно, не война.
В спальню заглядывает отец. Взгляд с хитринкой. Говорит насмешливо.
- Ну, вы, ваше благородие, вчера и нализались!
Эту фраза попала ему на язык из кинофильма "Иван Васильевич меняет профессию".
Я не в состоянии ответить, но взгляд мой полон муки. Отец усмехается и произносит.
- Вставай воин. Похмеляться будем.
Я встаю и, как есть, в одних трусах, выхожу на кухню. Отец протягивает мне стопку водки. Я болезненно морщусь и отказываюсь. Глаза бы на нее не глядели. Тогда отец откупоривает бутылку пива "Шахтерское". Пиво не совсем свежее - из горлышка идет легкий дымок и вкус слегка кисловатый. Но в организм это мочегонное проходит легко и ко мне возвращается возможность разговаривать.
- Это бред, - говорю я, отдышавшись после хорошего глотка, - назвать пиво "Шахтерским" в городе, где никогда не было шахтеров.
- Это единственное, что приходит тебе в голову? - удивляется отец.
- Это первое о чем я подумал, - отвечаю я.
- Тогда оденься, - говорит отец. - Обед скоро.
- Обед? - удивляюсь я. - А завтрак был?
- Был, да ты его проспал.
К обеду приходит Сергей Кравцов. Вид у него бодрый, хотя вчера он выпил не меньше меня. Мать приглашает его к столу. Отец предлагает выпить по "стопарику". Сергей не отказывается. Выпиваем. Закусываем.
Сергей мой школьный друг. Мы дружим с ним чуть ли не с первого класса. В прошлом году, после окончания школы, Сергей поступил в институт и в ближайшие четыре года служба в армии ему не грозит. В отличие от меня. Я поступать в институт даже не пытался, не имея желания и трезво оценивая свои способности. Дальше все просто: завод, теперь вот армия.
Выпитое попадает, как говорится, на "старые дрожжи". После второй стопки водки я чувствую, что голова у меня "поплыла". Мать тоже замечает это и говорит, чтобы мне больше не наливали.
После обеда мы с Сергеем гуляем по поселку. Навещаем тех, кто не был вчера на проводах. Знакомые дома, знакомые улицы. Вот дом Коли Сизых. Неделю назад мы его тоже провожали в армию.
Поселок наш находится на окраине города, за железнодорожным вокзалом. Здесь я вырос и впервые покидаю его надолго.
К Вике приходим уже вечером. Она чем-то недовольна и смотрит на меня сердито.
- В чем дело? - спрашиваю я.
- А ты не понимаешь? - удивляется она.
- Абсолютно, - недоумеваю я.
- А куда это ты вчера вечером так внезапно исчез? - спрашивает Вика.
- А я разве исчезал? - продолжаю удивляться. - По-моему я даже из-за стола не вставал.
- А Ольгу кто ходил провожать?
- Какую Ольгу? - еще больше удивляюсь я.
- Сотникову, - говорит Вика. - И не делай вид, что ты ничего не помнишь.
- Сотникову? - не верю я. - А она что, тоже вчера была?
Я смотрю поочередно то на Сергея, то на Вику. Сергей кивает: да, была. Я хватаюсь за голову.
- Вот, допился! - говорю я и клянусь. - Торжественно обещаю: на два года бросаю пить!
Затем начинаю оправдываться. Мол, что тут такого. Попросила проводить - я и проводил.
- Меня так ты не провожал! - возмущается Вика.
- Извини, был не в состоянии, - продолжаю оправдываться. - Слишком многие хотели лично выпить с будущим защитником Родины. А отказаться нельзя, обидятся на всю жизнь.
Постепенно Вика сменяет свой гнев на милость. Мы с ней разговариваем почти нежно. Наши отношения нельзя назвать любовью. Так, дружим. Сергей вежливо отходит в сторону, а затем незаметно удаляется.
Домой возвращаюсь около полуночи и сразу же заваливаюсь спать. С утра в военкомат.
* * *
В военкомате полдня томимся бездельем. Офицеры и прапорщики стараются не допустить пьянства. Несмотря на обыск при входе, кое-кто сумел пронести водку. Кто-то еще не отошел после вчерашних проводов. К водопроводному крану "не зарастает народная тропа".
На территории нашего районного военкомата находится областной призывной пункт. Место для него очень удобное - вокзал недалеко. Из других районов и городов области постоянно подвозят новые партии призывников.
В своей команде нахожу нескольких знакомых. С одним учился в параллельном классе. С другим - работал на заводе. Пару человек знаю по поселку. Жили на соседних улицах. А одного - еще с детского сада.
Ходят различные слухи о том, куда нас загонит солдатская судьба. Когда вручали повестки на расчет, сказали, что служить придется в Туркестанском военном округе, сокращенно - ТуркВО. Не уточнив при этом ни места службы, ни рода войск. "Покупатели" - офицеры и сержанты, прибывшие за пополнением, хранят молчание. Мы же строим самые разные предположения. Конечно же, говорим об Афганистане. С декабря прошлого года наши войска находятся в этой стране. Один призывник, сыплющий к месту и не к месту блатными словечками, "зуб дает", что служить будем в стройбате. Его поднимают на смех. Эмблемы на петлицах у покупателей общевойсковые.
В полдень обедаем, как говорят в армии, "домашними пирожками". После обеда разговариваю с родителями. Потом снова тянется ожидание. Нас предупреждают, что отправить могут в любую минуту. Но отправляю лишь вечером. Часов в восемь нас сажают в автобус и везут в аэропорт. Нашу команду отправляют обычным рейсом в Ашхабад. Ну, хоть какая-то определенность. Придется, вероятно, служить в Каракумах. Досталось же местечко! Во всем огромном Советском Союзе не нашлось другого, куда бы решили меня отправить.
Летим с промежуточной посадкой в Ташкенте. Прилетаем под утро. Сразу по прибытии нас сажают в крытые "Уралы". Везут в воинскую часть. Служба начинается с бани. Прощаемся с гражданской одеждой. "Гражданкой", по-армейски. В форме становимся одинаково лопоухими и непохожими на себя прежних. За всей этой суматохой проходит первый день. Нас кормят обедом. Затем снова садимся в "Уралы" и нас снова куда-то везут. Наконец мы оказываемся в конечной точке маршрута. Это - "учебка". Здесь мы будем проходить двухнедельный курс молодого бойца - "карантин". Затем присяга и нас развезут по частям. Некоторые задержатся в "учебке" еще на полгода. Будут учиться на сержантов и специалистов - механиков-водителей, наводчиков, связистов.
25 мая 1980 года, в воскресенье, принимаем присягу. Когда читаю слова присяги, волнуюсь. Меня начинает бить мелкая дрожь. С чего бы это? Дочитав, расписываюсь в общем списке и становлюсь в строй. А раньше, говорят, каждый расписывался под текстом присяги на отдельном листе. Экономят бумагу.
После присяги кого-то отправляют в части. Кого-то зачисляют в учебные роты на полгода. А я оказываюсь в числе тех, кого задерживают в "учебке" на два месяца. Говорят, что нас пошлют в Афганистан. Мы изображаем из себя настоящих вояк, пытаясь упрятать собственный страх. Как оно там будет? Жажда подвигов и тайная надежда: "А вдруг все-таки не туда?"
Нас готовят всерьез, напирая в основном на огневую и тактическую подготовку. На стрельбище стреляем из автоматов и ручных пулеметов. На тактике отрабатываем две темы: "Взвод в обороне" и "Взвод в наступлении". В первом случае роем саперными лопатками окопы в сухой земле. Во втором - штурмуем высоту. Как говорит один наш майор: "Сопку взяли - сопку сдали". Вверх-вниз. И так до полного изнеможения.
После двух месяцев нас и в самом деле отправляют в Афганистан. В Афган. За речку. Мне выпадает служить в мотострелковом полку - в пехоте.
"А мы с тобой брат из пехоты, а летом лучше, чем зимой". Так кажется, поется в одной песне, посвященной Великой Отечественной. Может быть, в ту войну так и было. Но в Афгане все наоборот. Летом здесь жарко. Очень жарко. Летом в Афгане воюют. По всей стране: в горных ущельях и на заоблачных перевалах, в "зеленой зоне" садов и виноградников, на дорогах и в пустынях, в маленьких глиняных городах и неприметных притаившихся кишлаках. Всюду стреляют. Рвутся мины и снаряды, гранаты и авиабомбы. Ночную темноту нарушают очереди трассирующих пуль, сигнальные ракеты и осветительные бомбы. Вытаптываются поля и сады. Рушатся дома. Над дорогами висит пыль, поднятая колоннами колесной и гусеничной техники. Пахнет полынью, порохом и соляркой. На обочинах дорог чернеют сгоревшие машины.
Мы попадаем из "учебки" прямо в ад летних боев. Нам не верится, что мы выберемся отсюда живыми. Полк проводит операцию за операцией. И лишь с приходом зимы наступает относительное затишье. Лишь изредка на дорогах рвутся мины и случаются налеты на заставы. Мятежники, они же "душманы" или "духи", отсиживаются дальних кишлаках и за границей. Горные тропы и перевалы заносит снегом. В размокших степях и пустынях вязнет даже гусеничная техника. "Зеленка" становится непролазной из-за снега и грязи.
Но такое спокойствие длится не долго. Зима здесь, к сожалению, не такая продолжительная, как в Сибири. С юга из Пакистана прилетают горячие ветры. Тропы и перевалы в горах освобождаются от снега. Снова зеленеют сады и виноградники. Следом за горячими ветрами из Пакистана идут караваны с оружием и отряды "душманов", или как они себя называют - "моджахедов". Полк снова выходит на операции.
...Сентябрь восемьдесят первого. Полк участвует в большой операции в провинции Фарах. Штурмуем горы, на которые авиация и артиллерия обрушивает тонны металла. Воздух пахнет осенней прохладой и сгоревшей взрывчаткой. Пыль закрывает солнце. Бои идут днем и ночью. Вертолеты ежедневно забирают убитых и раненых. Пехота карабкается вверх. Рвутся мины, бьют автоматы и крупнокалиберные пулеметы. Когда пехота останавливается, в дело вновь вступает артиллерия. А мы в это время лежим, прижавшись к каменистому склону, и думаем: "Когда все это кончится?"
Снова приходит зима. И снова настает недолгое затишье.
Наступившая весна - это не только скорый "дембель". Это еще и новые бои. Любой из них может стать последним. В начале марта 1982 года, когда до приказа министра обороны СССР Маршала Советского Союза Дмитрия Федоровича Устинова "Об увольнении в запас лиц выслуживших положенные сроки" остается три недели, наша рота выступает на очередную операцию.
Наш взвод высаживают с вертолетов в ущелье. Мы должны преследовать и настичь банду душманов. Два других взвода нашей роты должны прикрывать нас, двигаясь по хребтам гор с обеих сторон ущелья. Но их почему-то не видно. Отстали. Ротный, который идет с нашим взводом, переругивается по рации с комбатом, руководящим операцией. Комбат приказывает, чтобы мы продолжали преследование. Ротный нехотя соглашается. Мы движемся по ущелью, но вскоре нарываемся на засаду. Нас ждут и встречают бешеным огнем из автоматов, пулеметов и минометов. Мы занимаем круговую оборону. Рация пробита пулей в первые же минуты боя. Вызвать помощь нельзя. Остается только одно: продержаться до подхода остальных двух взводов. Вряд ли нам это удастся. В этом ущелье мы, как на ладони.
Очередной взрыв мины оглушает меня, и я теряю сознание. Прихожу в себя, когда уже все кончено. Душманы осматривают убитых. Если находят среди них раненых, то добивают. Кого из автомата, а кого и ножом. Сейчас дойдет очередь и до меня. Я достаю гранату из нагрудного кармана. Одной рукой сжимаю ее, другой выдергиваю кольцо. Душман подходит ко мне и пинает меня в бок. Я открываю глаза, и наши взгляды встречаются. Я разжимаю руку. Он видит гранату у меня на ладони. Злорадство в его глазах сменяется ужасом. Раздается взрыв...
I
Попытка первая
Я просыпаюсь от невыносимой головной боли. Первая мысль: "Неужели живой? Не может быть!" Я ощупываю себя с головы до ног. Все целое. Как так? Ведь я подорвал себя гранатой! Меня должно было в клочья разметать. Граната "эфка" - это вам не шутка. Я смотрю на свое плечо. На одно, затем - на другое. Моей афганской наколки нет! Что вообще происходит? Где я нахожусь? Оглядываюсь. Неужели дома? Не может быть! Точно, дома. Больная голова отказывается соображать. Я лежу, смотрю в потолок и не знаю, что и думать.
В спальню заглядывает отец. Взгляд с хитринкой. Говорит насмешливо.
- Ну, вы, ваше благородие, вчера и нализались!
Я не знаю, что ему сказать.
- Как я здесь оказался? - кое-как выдавливаю из себя.
- А где ты должен быть? - удивляется отец, а затем кивает с пониманием. - Понятно. Ты пошел провожать Ольгу и надеялся у нее задержаться до утра. И что, не получилось?
"Какую, к черту, Ольгу? - хочется заорать мне. - Как я оказался здесь после Афгана?"
Но я молчу. А отец продолжает рассуждать.
- Конечно, гостей не стоило бросать, - говорит он. - Но я тебя понимаю. Она симпатичная эта Оля. Правда, пока ты ее ходил провожать, Вика тут вся извелась. Ладно, вставай, воин. Похмеляться будем.
Я по-прежнему ничего не понимаю, но встаю и выхожу на кухню. На стене висит отрывной календарь. Я подхожу, читаю про себя: "4 мая 1980 года. Воскресенье". Восьмидесятого?! Я вообще перестаю что-либо понимать. По инерции читаю в верхней части календарного листка: "Шестьдесят третий год Великой Октябрьской социалистической революции".
Отец протягивает мне стопку водки. Я болезненно морщусь и отказываюсь. Отец откупоривает бутылку пива "Шахтерское". Пиво не совсем свежее - из горлышка идет легкий дымок и вкус слегка кисловатый.
- Это бред, - говорю я, отдышавшись после хорошего глотка, - назвать пиво "Шахтерским" в городе, где никогда не было шахтеров.
- Это единственное, что приходит тебе в голову? - удивляется отец.
- Это первое о чем я подумал, - отвечаю я.
- Тогда оденься, - говорит отец. - Обед скоро.
- Обед? - удивляюсь я. - А завтрак был?
- Был, да ты его проспал.
"Когда-то я уже это говорил, - ловлю себя на мысли и сам себе задаю вопрос. - Когда?"
Не могу найти ответ и продолжаю размышлять.
"Так было это все или нет? Неужели вчера меня провожали в армию? А служба моя, Афган? Неужели мне все это приснилось ночью? Такой реальный сон? Не может быть! А что же это тогда, если не сон?"
Я одеваюсь. Что-то еще не дает мне покоя. Почему я говорю "Афган"? Ведь здесь никто так не говорит. И сам я так не говорил. Так говорят только солдаты, там "за речкой". А это еще, откуда: "за речкой"? Где я всего этого набрался? Может, случайно услышал в военкомате от "дембелей" из Афгана? Каких "дембелей"? Из Афгана на "дембель" еще никто не приходил. Войска туда ввели в конце декабря. Пять месяцев назад.
У меня заходит ум за разум. Так и свихнуться недолго. Но тут появляется Сергей Кравцов. Вид у него бодрый, хотя вчера он выпил не меньше меня. Мать приглашает его к столу. Мы садимся обедать. Отец предлагает выпить по "стопарику". Сергей не отказывается. Выпиваем. Закусываем.
После обеда мы с Сергеем гуляем по поселку. К Вике приходим уже вечером. Она чем-то недовольна и смотрит на меня сердито.
- В чем дело? - спрашиваю я, а сам как будто знаю наперед наш предстоящий разговор.
- А ты не понимаешь? - удивляется она.
- Абсолютно, - притворно недоумеваю.
"Сейчас она спросит, - думаю в это время, - куда я внезапно исчез вчера вечером".
- А куда это ты вчера вечером так внезапно исчез? - спрашивает Вика.
- А я разве исчезал? - делаю вид, что удивлен. - По-моему я даже из-за стола не вставал.
- А Ольгу кто ходил провожать?
- Какую Ольгу? - продолжаю изображать удивление.
- Сотникову, - говорит Вика. - И не делай вид, что ты ничего не помнишь.
- Сотникову? А она что, тоже вчера была?
Я смотрю поочередно то на Сергея, то на Вику. Сергей кивает: да, была. Я хватаюсь за голову. Чувствую себя актером, которому невидимый суфлер подсказывает текст.
- Вот, допился! - говорю я и клянусь. - Торжественно обещаю: на два года бросаю пить!
Затем начинаю оправдываться. Мол, что тут такого. Попросила проводить - я и проводил.
- Меня так ты не провожал! - возмущается Вика.
- Извини, был не в состоянии, - продолжаю оправдываться. - Слишком многие хотели лично выпить с будущим защитником Родины. А отказаться нельзя, обидятся на всю жизнь.
Постепенно Вика сменяет свой гнев на милость. Мы с ней разговариваем почти нежно. Наши отношения нельзя назвать любовью. Так, дружим. Сергей вежливо отходит в сторону, а затем незаметно удаляется.
Домой возвращаюсь около полуночи и сразу же заваливаюсь спать. Сон приходит мгновенно, избавив меня на время от мыслей, не дававших покоя целый день.
* * *
Утром в сопровождении родителей иду в военкомат. Все, что там происходит, мне почему-то знакомо до боли. И то, как мы полдня маемся бездельем. И, как офицеры и прапорщики стараются поддержать порядок и не допустить пьянства. И, как призывники, томимые жаждой после вчерашних проводов, толпятся возле водопроводного крана.
В своей команде нахожу нескольких знакомых. Знаю их кого по школе, кого по заводу. С кем-то жил на соседних улицах. Но испытываю такое чувство, будто я знал, что встречу их здесь.
Ходят различные слухи о том, куда нас загонит солдатская судьба. Все знают, что служить придется в Туркестанском военном округе, сокращенно - ТуркВО. Не знают ни места службы, ни рода войск. "Покупатели" - офицеры и сержанты, прибывшие за пополнением, хранят молчание. Я вдруг решаюсь обратиться к одному из них.
- Товарищ сержант, - спрашиваю я, - правда, что вы из Ашхабада за нами прибыли?
Тот удивленно смотрит на меня.
- Запомни, воин, - назидательно говорит мне, - чем меньше знаешь, тем лучше спишь.
Но утром следующего дня мы и в самом деле прибываем в Ашхабад. Затем все, как в калейдоскопе: "карантин", присяга, два месяца в "учебке", Афган. А дальше: "На войне, как на войне"...
Воюю вроде бы неплохо. Даже медалью "За отвагу" награжден. Боевые выхода, операции, рейды. Но лишний раз не рискую. Хотя и говорят: "Кому суждено быть повешенным, тот не утонет", но на всякий случай лучше держаться подальше от воды. И никак не могу отделаться от мысли, что знаю все наперед.
"Все, как в том сне, - не раз думаю я. - Неужели это был вещий сон. Вот уж никогда не поверил бы, что бывают вещие сны. Вот только концовка у того сна мне не нравится".
Всю службу, почти два года, я с затаенным страхом жду этой концовки. Того самого боя, когда наш взвод попадет в засаду, и я подорву себя гранатой. Но почему-то все происходит не так. Неожиданно я заболеваю "желтухой" и попадаю в госпиталь, в инфекционное отделение. Даже не знаю, где я подцепил эту заразу. Инфекционное отделение еще то местечко. Месяц среди поносников, дизентриков, желтушников.
Вернувшись из госпиталя, узнаю, что наш взвод попал в засаду и полностью погиб. Не заболей я "желтухой", тоже бы сгинул вместе с ними.
"Значит, буду жить, - думаю я. - Не судьба мне в этих горах остаться".
* * *
В июне восемьдесят второго я возвращаюсь домой из Афгана. Радости родителей нет границ. Мать наглядеться не может. Отец гордится. Собирается родня. Обнимают, хлопают по плечам. Медаль мою рассматривают. Само собой пьют за счастливое возвращение, за здоровье. Я почти не пью. Печень после желтухи не дает. Поберечься надо хотя бы с полгода.
На следующий день встречаюсь с Викой. При моем появлении глаза у нее светятся такой радостью, что мне становится не по себе.
"Неужели она меня любит?" - думаю я.
И начинаю смотреть на нее совсем по-другому, не так, как до армии. Правда меня коробит, когда Вика торопится сообщить, что Ольга Сотникова вышла замуж и уехала в другой город. Все еще ревнует. А мне, после всего пережитого, то, что происходило до армии, кажется таким далеким и нереальным.
Я долго размышляю, возвращаться на завод или нет. Есть у меня и другие планы. Но все же решаю побывать на заводе, повидать кое-кого. Захожу в цех и слышу знакомый гул работающих станков и механизмов. Вижу обрадованные лица старых знакомых. От всего этого глаза щиплет.
"Никогда не замечал в себе излишней сентиментальности, - удивляюсь я. - Может, это на меня Афган так подействовал?"
И на следующий день иду устраиваться на работу.
Через два года я женюсь на Вике. И не то чтобы за это время у меня не было каких-то других знакомств. Даже один роман состоялся. Бурный, но непродолжительный. Тем не менее, женился я на Вике. Все-таки она этого добилась. Она как раз окончила педагогический институт и пошла работать в школу. Через год у нас рождается сын.
Первое время живем у моих родителей. И оба стоим в льготной очереди на жилье. Я как "афганец", она - как молодой специалист. Гадаем, кто из нас первый получит квартиру. К моему великому удивлению, первой получает она. Возможно учли, что муж - воин-интернационалист. Меня после этого из моей очереди, конечно же, вычеркивают.
На работе все идет обычной колеей. Когда моей зарплаты слесаря начинает не хватать для семейных нужд, я ухожу на другой завод и переучиваюсь на сварщика.
В восемьдесят восьмом году погибает отец. На его легковушку налетает самосвал. Сразу насмерть. А отец этот подержанный "жигуленок" только недавно купил. Как он хотел иметь собственную машину. Вот и приобрел на свою голову.
Вскоре после гибели отца мы с Викой разводимся. Нелады в нашей семье тянутся уже несколько лет. Пожалуй, только первые два года мы живем, душа в душу. А потом размолвки между нами случаются чаще и чаще. Все труднее и труднее находим общий язык. В конце концов, все заканчивается разводом.
- Ты меня никогда не любил, - упрекает она меня напоследок.
- А ты разве не догадывалась? - спрашиваю я.
- Догадывалась, - говорит Вика. - А вот ты зачем на мне женился?
- Я думал, ты меня любишь, - говорю я. - Уж больно тебе хотелось за меня замуж. Ведь это не я на тебе женился. Это ты меня на себе женила. Зачем, если ты такая догадливая?
- А для чего же я тебя два года ждала? - отвечает она. - Чтобы другой отдать?
Вот и поговорили напоследок. Я возвращаюсь к матери.
К моему великому удивлению, вскоре после развода, Вика выходит замуж за Сергея Кравцова. Вот тебе и друг называется. Значит, у них уже было все решено заранее. Женщина редко уходит от мужа ни к кому. Разве что от запойного пьяницы, отъявленного бабника, неизлечимого импотента или неисправимого тунеядца. Но я ведь не попадаю ни под одну из этих категорий.
У меня происходит разговор с Сергеем.
- Ты, наверное, на меня обижаешься, - говорит он. - Но я ее люблю.
- Давно? - спрашиваю я.
- Давно, - отвечает Сергей. - Еще с тех пор, когда ты в армии служил.
- Да? - удивляюсь я. - Вы тут, похоже, время не теряли, пока я в Афгане по горам под пулями мотался.
- Что ты такое говоришь? - возмущается Сергей.
- А что я такого говорю? - спрашиваю я. - Она мне не девочкой досталась. Я у нее, правда, ничего не выпытывал. Не хотел бередить душу ни ей, ни себе. Но ведь с кем-то у нее что-то было. Почему бы не с тобой?
А в глубине души еще и другая мысль, невысказанная вслух: "А может быть, вы с ней, еще до нашего развода, находили время близко пообщаться?"
- Дурак ты, - говорит Сергей. - Дать бы тебе в морду. Пойми, ведь если бы у нас что-то было, то неужели бы она за тебя замуж пошла.
Я гляжу на него с интересом.
- Слушай, Серега, - спрашиваю у него, - а ты не мог с ней это дело как-нибудь тогда решить, пока я в армии служил?
- Она ведь тебя ждала? - говорит Сергей.
- Но ты же знал, что у меня с ней никакой особой любви не было.
- Догадывался, - соглашается Сергей. - Но я не знал, как ты к этому отнесешься, там в Афгане. Вдруг натворишь чего-нибудь.
- А потом, когда я вернулся? - спрашиваю я. - Что ж ты терялся?
- А потом она в тебя вцепилась, как черт в грешную душу, - усмехается Сергей. - И я понял, что мне ничего не светит.
- Да, завязали вы узелок, - говорю я.
- Почему это мы? - удивляется Сергей.
- А кто? - спрашиваю я. - Одному не хотелось меня обидеть. Другая - не хотела меня никому отдавать. А что теперь с сыном делать?
- Если ты не возражаешь, - говорит Сергей, - то я его усыновлю.
Я вначале возражаю, потом соглашаюсь. Возможно, так действительно будет лучше.
С этой "перестройкой" привычная жизнь меняется в худшую сторону. Но до девяносто первого года живется еще более-менее терпимо. Цены держатся. В магазинах полки не совсем опустели. Все-таки, какая-никакая столица. Хоть и союзной республики. Где-то уже талоны и карточки вводят.
В девяносто первый год вступаем с мрачными предчувствиями. И они сбываются. В декабре уходит в прошлое Советский Союз. Мой родной город в одночасье превращается в столицу независимого государства. Правда, жизнь от этого лучше не становится. На заводе сначала задерживают зарплату за выполненную работу. А затем оказывается, что и работы нет. И не предвидится. Заказчики, оказавшиеся теперь за границей, не спешат с заказами. У них у самих проблемы со сбытом. В цехах стоит тишина. Я собираюсь вернуться на прежний завод, но оказывается, что и там дела не лучше. Перебиваюсь случайными заработками.
Во мне копится раздражение, переходящее в злость. А та перерастает в ненависть. Я хожу на немноголюдные митинги. Ораторы грозят властям "волной народного гнева". Однако, "ярость благородная" пока не вскипает. А я думаю о том, что же произошло с нами со всеми. Со страной в целом, и с каждым в отдельности.
"Наша Родина - СССР!" С детства помню: "Так было, так есть, так будет на вечные времена!" А вот что получилось. Где же была партия - "наш рулевой"? Как она дорулила до такой жизни? Где была армия - "несокрушимая и легендарная"? И, в конце концов, что делал КГБ? Эти люди "с чистыми руками, горячим сердцем и холодной головой". Ведь все они, как и я, давали присягу. "До последнего дыхания быть преданным своему народу, своей Советской Родине и Советскому правительству". Советской Родины нет. Есть СНГ - Содружество независимых государств. Советского народа тоже нет. А что есть? Непонятно что. Русские в России - россияне. Русские в бывших союзных республиках - русскоязычные. Советского правительства тоже нет. Вот уж кого действительно не жалко. Не уберегли страну, сволочи! Как же так получается? Советского Союза нет, а все, кто ему присягал, живы. И я - гвардии рядовой запаса. И те, с большими звездами на погонах.
Весной девяносто второго года я встречаю одного своего афганского знакомого. Он собирается в Приднестровье. Защищать последний оплот советской власти. Зовет меня с собой. Я, недолго думая, соглашаюсь. Ненависть должна куда-то выплеснуться. Матери говорю, что уезжаю на заработки в Россию.
* * *
...Июнь девяносто второго. Я боец республиканской гвардии Приднестровской Молдавской республики. Мы занимаем позиции перед мостом через Днестр. Мост контролируют "румыны". Так приднестровцы зовут солдат вооруженных формирований Республики Молдовы - полицейских, волонтеров, карабинеров.
Там за рекой приднестровский город Бендеры, который со вчерашнего дня штурмуют "румыны". Им удалось захватить большую часть города, где они творят произвол - грабят, насилуют, убивают. Защитники Бендер - рабочие отряды, ополченцы из ближайших сел, милиционеры, гвардейцы комбата Костенко - удерживают из последних сил несколько зданий. Это горисполком, милиция, рабочий комитет, казармы. Помощь может придти только из-за Днестра. Но мост через реку еще ночью захватили "румыны". С утра наши пытались отбить мост, но, потеряв два танка, подбитых из противотанковых пушек "Рапира", отступили.
В течение дня мы накапливаем силы. В восемь часов начинаем новую атаку. Отчаянным броском мы захватываем мост и уничтожаем две румынских батареи. А затем начинаем освобождать город. Шаг за шагом, квартал за кварталом, улица за улицей...
В конце июля девяносто второго года небольшая война на Днестре заканчивается перемирием. Местные жители возвращаются к мирному труду. Добровольцы понемногу разъезжаются. Я не тороплюсь и с удовольствием отдыхаю в этом виноградном краю. Размышляю, что же делать дальше. Возвращаться домой или заняться поиском приключений на свою голову и другие части тела. Долго размышлять не приходится. Не проходит и месяца, как вспыхивает новая война. В середине августа грузинские банды вторгаются в Абхазию, неся смерть и насилие. И я, теперь уже с кубанскими казаками, снова отправляюсь воевать.
* * *
...Октябрь девяносто второго. Я воюю в Абхазии. Я хожу по городу Гагры, освобожденному от грузин абхазскими ополченцами и добровольцами из России. Гагры были захвачены грузинским десантом с моря в самом начале войны. Так грузинское командование хотело выйти в тыл абхазским отрядам и отрезать их от России. Но в результате грузины сами оказались в ловушке. Из города никто не ушел. Пленных не брали. У гражданской войны свои законы. Очень уж недобрую память оставили о себе захватчики.
Я в Гаграх впервые. Из далекого детства вспоминается знакомый мотив: "О море в Гаграх, о пальмы в Гаграх! Кто побывал, тот не забудет никогда". Голос с акцентом хрипловато звучал с гибких пластинок, которые отдыхающие увозили на память во все уголки необъятной страны. Нынешние разрушенные запустевшие Гагры плохо напоминают тот беззаботный южный город у моря. Они скорее похожи на нашу общую порушенную Родину - Советский Союз.
* * *
...Октябрь девяносто третьего. Я лежу на полу в коридоре "Белого дома". Я ранен. Если меня не добьют ельцинские каратели, то я умру от потери крови. Но, скорее всего, они не пожалеют для меня автоматного патрона. Я уже слышу их шаги по пустынному коридору. Они зачищают "Белый дом" от его последних защитников.
В Москву я попал из Абхазии. По приезду вступил в 1-й Московский добровольческий полк особого назначения имени Верховного Совета Российской Федерации. Несмотря на такое звучное название в нем насчитывалось несколько сотен человек и имелось три десятка автоматов.
Я участвовал во всей этой заварухе третьего октября. И в прорыве кольца оцепления, и в штурме мэрии, и в неудачном походе в Останкино. Когда в Москву стали входить танки, а тем более, когда они открыли огонь по "Белому дому", мне, как и остальным, стало понятно, что "дело - табак". Но сдаваться я не пошел, а уйти подземными коммуникациями не смог по причине осколочного ранения в живот.
Каратель подходит ко мне. Он пинает меня. Совсем, как тот душман в ущелье. Вот только нет у меня сейчас гранаты, чтобы взорвать себя вместе с ним. Остается только одно - послать его куда подальше. Что я и делаю.
- Сволочь красная, - ругается он и нажимает спусковой крючок автомата.
Грохот выстрелов - это последнее, что я слышу...
II
Попытка вторая
Я просыпаюсь от невыносимой головной боли. Первая мысль: "Неужели живой? Не может быть!" Я ощупываю себя с головы до ног. Все целое. Как так? Меня ведь в упор расстреляли из автомата. А я жив. И где я нахожусь? Похоже дома. Точно дома.
"Что-то похожее со мной уже было, - думаю я. - Сейчас батя должен войти в комнату. Какой батя? Ведь он же погиб!"
Но тут и в самом деле появляется отец.
- Ну, вы, ваше благородие, вчера и нализались!
"Батя живой!"
Я не верю своим глазам. Отец, как ни в чем не бывало, усмехается и зовет похмеляться. Я выхожу на кухню. Бросаю взгляд на календарь. Так и есть: "4 мая 1980 года. Воскресенье".
Отец протягивает мне стопку водки. Я болезненно морщусь и отказываюсь. Отец откупоривает бутылку пива "Шахтерское". Пиво не совсем свежее - из горлышка идет легкий дымок и вкус слегка кисловатый.
- Это бред, - говорю я, отдышавшись после хорошего глотка, - назвать пиво "Шахтерским" в городе, где никогда не было шахтеров.
- Это единственное, что приходит тебе в голову? - удивляется отец.
- Это первое о чем я подумал, - отвечаю я.
На самом деле я думаю совсем о другом, а эти слова говорю по привычке.
"Значит, это был не сон, - размышляю я. - А что это было? Ладно, потом разберусь, может быть. Сейчас надо думать, что делать дальше".
Я пью пиво и думаю. Перспектива опять "загреметь" в Афган совсем не радует. Хватит, навоевался! Как там в "Бумбараше": "Слава тебе господи, настрелялся досыти". Но что делать? Что делать? Откосить от армии уже не получится. Признан годным, повестка выдана. Со всеми вытекающими из этого последствиями. А если не явиться завтра? Что будет? Ну, отругают, назовут разгильдяем. Не посадят же! Присоединят к другой команде и отправят служить. Куда? Да хоть куда, но только не в Афган. Это - мысль! Вопрос в том, как это сделать. Допустим, родителей я уговорю. Но мы тогда до вечера проторчали в военкомате. За это время запросто пришлют посыльного домой, а родители меня прятать не станут. Не те люди. Что же делать?
И тут внезапно мне в голову приходит спасительная мысль. А если "забухать"? Пропьянствовать сегодняшний и завтрашний день. А послезавтра явиться в военкомат с повинной. Только не дома бухать, а где-нибудь в другом месте. Где? Придумаем.
Больной организм протестует против "продолжения банкета", но разум понимает, что другого выхода нет.
"Надо поговорить с отцом", - решаю я.
- Слышь, батя, - говорю ему, - выйдем во двор. Разговор есть, так сказать, конфиденциальный.
- Что еще за тайны мадридского двора? - удивляется отец, но во двор все же выходит.
Я иду к сараю. Отец, ничего не понимая, идет за мной. Возле сарая я сажусь на толстый чурбак, на котором обычно рублю дрова.
- Есть информация к размышлению, - начинаю разговор, - как у Штирлица.
- Какая информация? - спрашивает отец. - Говори, не тяни кота за хвост.
- Наша команда попадет в Ашхабад, - говорю я, - а оттуда в Афган.
- В какой Афган? - спрашивает отец.
Еще не привыкли в стране к такому словечку.
- В Афганистан, - поясняю я.
- Это точно? - не верит отец.
- Точнее не бывает, - подтверждаю я.
- Да, дела, - говорит отец. - Ты мне еще что-то хочешь сказать?
Я решаю, что надо "брать быка за рога".
- Не хочу я воевать за этих "чурок", - прямо говорю я. - Пусть сами разбираются в своих делах. Надо как-нибудь "перекантоваться" пару дней. Сегодня и завтра. А послезавтра явлюсь в военкомат, и пусть присоединяют к любой другой команде. Буду служить где-нибудь в Союзе.
Я не знаю, какой будет реакция отца. Вообще-то он патриот. Сам по возрасту на Великую Отечественную не успел, но всегда гордился, что и отец его и старший брат воевали. А в прошлый раз гордился еще и тем, что я побывал в Афгане.
- А черт бы их побрал этих азиатов! - неожиданно для меня говорит отец. - Пусть сами воюют.
Возможно, на отца повлияло то, что на городском кладбище, расположенном сразу за нашим поселком, уже появились первые "афганские" могилы.
- И куда подадимся на эти два дня? - спрашивает отец, сразу переходя к делу.
- Поехали к тетке, - говорю я. - Ее вчера на проводах не было, она будет рада.
- Что матери, скажем? - спрашивает отец.
- Наверное, надо правду сказать, - говорю я. - Я думаю, она согласится.
Отец заходит в дом. Через какое-то время он выходит.
- Собирайся, поехали, - говорит отец и хитро подмигивает. - "Заначку" не забудь.
Я делаю непонимающее лицо.
- Какую еще "заначку"?
- Не темни, - усмехается отец. - Доставай "заначку", куркуль. Все равно завтра в армию.
Мать, провожая нас, говорит, чтобы сильно не пили.
- Ну, это уж как получится, - произносит отец.
Тетка - отцовская сестра - живет на другом конце города. Автобусом добираться с пересадками часа полтора. Мой страдающий организм не выдержит такого путешествия. Едем на такси. Гулять, так гулять!
Мы появляемся у тетки неожиданно, но нам рады. К вечеру опять хорошо "набираемся", хотя и не так, как вчера. Остаемся ночевать.
В понедельник ближе к ночи мы возвращаемся домой.
- Ну что, приходили из военкомата? - спрашивает отец у матери.
- Приходили, - отвечает она, - и не один раз. Сказали, как появишься, немедленно явиться в военкомат.
- Ладно, - говорю я. - Завтра пойду сдаваться.
В военкомате на следующий день узнаю о себе много нового. Из всех слов, сказанных в мой адрес, "разгильдяй" самое мягкое. Но, тем не менее, меня приписывают к другой команде, которая уходит десятого мая.
Вечером 9 мая мы с Сергеем гуляем по улицам поселка. Прощаюсь с Викой. Дружелюбно, но суховато. Не нужно мне от нее ничего. Ни писем, ни всего остального. Не наступать же еще раз на одни и те же грабли. Вика не понимает, что произошло. Мысли у нее принимают определенное направление.
- Ты напрасно надеешься, - говорит она, - что Ольга будет тебе писать и ждать из армии.
- Я и не надеюсь, - отвечаю я, чем еще больше озадачиваю ее.
Женская логика не всегда может сделать правильный вывод. Я совсем не стремлюсь увидеться с Ольгой Сотниковой. Да и третьего мая я провожал ее домой, скорее, из вежливости.
С утра десятого мая я, как штык, в военкомате. В целом все похоже на то, как это происходило пятого мая в прошлый раз. Также томимся бездельем. Офицеры и прапорщики также стараются не допустить пьянства. Также к водопроводному крану "не зарастает народная тропа".
Нахожу и знакомых. Конечно совсем других. И вечером нашу команду сажают в автобус и везут в аэропорт. Только летим в этот раз не в Ашхабад, а в Москву. Вылетаем по местному времени в девять часов вечера. Три часа разницы с Москвой. Четыре часа полета. Прилетаем в Домодедово в десять часов по московскому времени.
На электричке добираемся до Павелецкого вокзала, Потом на метро до Белорусского. Там проводим еще один день в ожидании. Вечером садимся в поезд и, в переполненном вагоне, нас отправляют на запад. Утром следующего дня высаживаемся на вокзале в белорусском городе с женским именем Лида. Здесь нашу команду разделяют. Одних, в том числе и меня, оставляют служить здесь. Других отправляют в Псковскую область, третьих - в Литву.
Я попадаю в "учебку" - военную школу младших специалистов Ракетных войск стратегического назначения. И не на два месяца, как в Туркмении перед Афганом, а на полгода. Гоняют нас здесь на совесть, но мне не привыкать. По завершении учебы, мне присваивают специальность электромеханика-дизелиста 3-го класса и отправляют в обычную воинскую часть. Как здесь говорят - в "боевую".
Полгода служу в белорусских лесах, в стартовой батарее ракетного дивизиона. Все прелести мирной службы в Советской Армии: "дедовщина", скудная однообразная кормежка, холодные бараки-казармы. Частые комплексные занятия на стартовой позиции в защитных комплектах, а иногда и в противогазах. Летом в этой резине пот ручьями течет, зимой замерзаешь. Да еще в зимнее время приходится стартовую позицию от снега чистить, чтобы была в постоянной боевой готовности. А со снегом тут природа не скупится.
Дизелистам конечно полегче. Во время комплексных занятий суетишься помаленьку возле своего дизеля. Не сравнить со стартовиками, занятыми установкой ракеты на стартовый стол. Но все это отходит на второй план, стоит только мне вспомнить моих афганских однополчан. Тех, кто сейчас там, в чужой стране, в горах и пустынях, под душманскими пулями, рискуют своими жизнями. И пацанов из моего взвода, которым еще предстоит попасть в засаду, и кому я ничем не могу помочь...
Из письма матери узнаю, что мой школьный друг Сергей Кравцов женился на Вике. Впрочем, этому удивляться не приходится. Они ведь и в прошлой жизни поженились. Просто теперь это произошло быстрее, потому что Вике не пришлось меня ждать из армии, чтобы потом выйти замуж, а спустя несколько лет развестись. Так что я на них не в обиде.
Когда минует год моей службы, происходят внезапные изменения. Нашу ракетную дивизию, исходя из каких-то высших военно-политических соображений, расформировывают. Не взирая на гвардейское звание и боевые заслуги. Личный состав, кому еще служить, отправляют в различные воинские части. Я попадаю в соседнюю ракетную дивизию, размещенную в Литве. В один из ракетных полков. Но вот только не в стартовую батарею, а дизелистом в эксплуатационно-ремонтную роту 1-го ракетного дивизиона. Повезло! Дежурь себе спокойно в дивизионной дизельной. В случае если из города перестанет поступать электричество, нужно запустить дизельную установку. И никакого тебе защитного комплекта, никакой стартовой позиции.
Задумываюсь о том, что буду делать после службы. Понимаю, что никаких "афганских" льгот у меня не будет и надо искать работу с хорошим заработком. Неожиданную идею подкидывает Володя Сурков, с которым я служу в одной роте. Сам он родом из Кузбасса - Кемеровской области.
- А не хочешь ли ты в шахте поработать? - спрашивает он.
- А почему бы и нет, - немного поразмыслив, отвечаю я.
Так вот, довольно легкомысленно, решается моя дальнейшая судьба. В мае восемьдесят второго, отслужив в армии, я приезжаю в Кузбасс.
Несколько дней живу у Володи Суркова, затем иду устраиваться на работу в шахту. Сам Володька не торопится, но ему-то можно отдыхать - он дома у родителей. В отделе кадров пишу заявление: "Прошу принять меня на работу в шахту в качестве горнорабочего подземного". С этим заявлением начальница отдела кадров отправляет меня к директору. Тот, занятый своими делами, равнодушно накладывает резолюцию: "Принять". Причину такого равнодушия узнаю впоследствии. На шахте сильная "текучка". Заработки нестабильные, люди устраиваются, увольняются.
Приношу заявление в отдел кадров, где мне выдают два направления. Одно в общежитие, другое - на медицинскую комиссию. Я поселяюсь в "общаге" и без особого труда обхожу медосмотр. После этого меня отправляют в учебный комбинат на курсы рабочего обучения. Там зачисляют в группу горнорабочих подземных. На теорию нам отводится целый месяц. Изучаем основы горного дела. Как залегает пласт, какие бывают выработки; ну и тому подобное. Во время теоретической подготовки нас дважды водят на экскурсию в шахту. Многокилометровый лабиринт подземных выработок оставляет гнетущее впечатление. Невольно приходит на ум, что отсюда и не выберешься, если что. Об этом лучше не думать.
После месяца теории начинается практика. Первая смена в шахте оставляет неизгладимое впечатление. Натаскавшись под землей железа и леса, весь вечер лежу пластом на койке. И, как-то не верится, что к таким нагрузкам можно привыкнуть. Хотя со временем привыкаю.
* * *
Живу я в "общаге". В комнате нас четверо. Контингент весьма своеобразный, хотя в целом терпимый. Нет ни запойных пьяниц, ни скандалистов. Старший по возрасту Павел Шалагин. Мужик лет сорока пяти. Живет в "общаге" после развода. Работает в лаве ГРОЗом - горнорабочим очистного забоя. Душа любой компании. В гости к нему частенько заглядывает все его звено - человек десять. Веселые мужики. Всегда приглашают к столу. А еще Павел популярная личность среди местных женщин. По всей видимости, из-за этого он и развелся с женой. Одна из подруг Павла - Галина. Младше его на десять лет. Не стесняется приходить к нему в "общагу". Хотя сама замужем. Павел предлагает ей развестись с мужем и пожениться, но Галина не соглашается. Отговаривается, мол, пусть дети вырастут. Павел не очень-то огорчается и продолжает с ней встречаться. Во время, свободное от работы, пьянок и женщин, Шалагин охотно читает самые разнообразные книги. Все подряд: детективы, приключения, исторические и производственные романы, а иногда даже и классику. Но запоминает в основном только любовные эпизоды.
Следующий по возрасту - Евгений Чащин. Лет тридцати, тоже разведенный. Работает подземным электрослесарем. Родители живут в городе Киселевске. Сам он с бывшей женой снимал квартиру. Большой оригинал. Из недоучившихся студентов. Любит выпить. Выпив, находится в подавленном настроении. В таком состоянии его мучают два традиционных русских вопроса: "Кто виноват?" и "Что делать?" В своих бедах Евгений чаще всего винит свою бывшую жену, но иногда впадает в самоедство и начинает обвинять самого себя. Второй вопрос его тоже волнует. Регулярно, раз в месяц, он берет листок бумаги и пишет на нем: "План жизни". Вот так. Не больше и не меньше. В "Плане жизни" расписывается дальнейшее существование Чащина. На первом месте: "Бросаю пить. Разрешаю себе выпить 10 раз в году: на свой день рожденья, на день рожденья отца, на день рожденья матери, на день рожденья дочери, на Новый год, на 8-е марта, на 1-е и 9-е мая, на День шахтера, на 7-е ноября". Дня Советской Армии в этом списке нет - Евгений не служил. Второй пункт "Плана" гласит: "Начинаю заниматься зарядкой и пробежкой по утрам. В 1-ю смену - в 5 часов утра. Во 2-ю смену - в 7 часов утра. В 3-ю смену - в 10 часов утра. В 4-ю смену - когда встану". Заканчивается "План жизни" обещанием: "Начинаю готовиться к восстановлению в институте".
Выполнение взятых на себя обязательств намечается с первого числа следующего месяца. "План жизни" выкладывается на стол на всеобщее обозрение. Наступает первое число, но Евгений пить не прекращает, пробежек не делает, к институту не готовится. К цифре "1" приписывается еще одна единичка. Получается, что "План жизни" вступает в действие с одиннадцатого числа. Затем первая единица исправляется на двойку, и срок переносится на двадцать первое. В конце месяца Евгений берет чистый лист и пишет новый "План жизни".
Павел Шалагин охотно пьет с Чащиным. Выпив, добродушно его подначивает. Евгений показывает Павлу институтский учебник психологии и говорит, что с его помощью пытается понять женский характер. Павел возражает.
- Учебник тут не поможет, - вразумляет он Евгения, как учитель бестолкового ученика. - С ними, бабами, только одно надо делать. Тогда все в порядке будет.
- Паша, ты все утрируешь, - недовольно морщится Евгений. - У тебя все к одному сводится. Но если ты такой сексуальный гигант, такой понимаешь перехватчик, то почему с тобой жена развелась, и Галка за тебя замуж не собирается.
- Жизнь такая, - глубокомысленно вздыхает Павел. - Давай-ка лучше выпьем. За жизнь!
Еще один мой "сосед по камере" - Юра Маркушин. Старше меня на пару лет. Бывший шофер, лишенный на три года водительских прав. За что именно, не уточняет. Работает проходчиком, но собирается снова шоферить, когда закончится срок. Тоже человек со своими причудами. Посылали его как-то вместе с Чащиным от шахты в колхоз на сенокос. Заработали они там почти две недели отгулов. По возвращении Юра и предложил Евгению поехать в Красноярск.