|
|
||
|
Суть конца: дневник могильщика наоборот Дождь уже третьи сутки. Не тот добрый, что смывает грязь, а противный, мелкий, проникающий под одежду и внутрь костей. Он размыл землю до состояния холодной, липкой каши. Именно такая земля была на могиле N 147 по старому учету городского кладбища. Почему именно эта могила? Я не знала, но сердце сжималось, и каждый удар казался предупреждением: мы идём не просто за телом. Мы копали не лопатами - они давно сгодились на баррикады. Копали куском ржавого железа от забора и просто руками. Пальцы быстро стерлись в кровь, но это было ничто по сравнению с внутренним напряжением. Хуже была тишина. Не природная, а мертвая, натянутая, как струна. Каждый скрежет металла о камень отдавался в висках воплем. Я чувствовала, как внутри меня растёт тревога - будто кто-то наблюдает и знает каждый наш шаг. Пашка первым наткнулся на гроб. Железо звякнуло обо что-то глухое и пустое. Мы замерли, прислушиваясь к собственным сердцам. Я ощущала одновременно ужас и странное облегчение, словно предвидела, что произойдет нечто невозможное. Чем глубже мы копали, тем сильнее ощущалось, что мы теряем часть себя. Ящур, наш лидер, прошептал сквозь стиснутые зубы: -- Аккуратней, черти. Он нам нужен целый. Целый. Мне стало смешно и одновременно холодно. Нам нужна была его голова. Вернее, то, что внутри неё. Лаборатория настаивала - свежий, недавно перешедший, не тронутый разложением образец. Мы уже месяц как стали могильщиками наоборот. И я знала: мы нарушаем что-то большее, чем законы науки, и это чувство давило на грудь. Крышка гроба сгнила насквозь. Железо провалилось внутрь с мягким, чавкающим звуком. Воздух рванулся оттуда густой, сладковатой вонью тлена, смешанной с запахом сырой земли. Я зажмурилась, чтобы не вдохнуть слишком много, но запах проникал в меня, словно предупреждая о том, что мы нарушаем пределы дозволенного. Он лежал там. Не скелет, нет. Кожа была серая, пергаментная, обтянувшая кости. Одежда истлела в лохмотья. Но плоть... плоть была цела. Они не разлагаются, как положено. Они просто сохнут, мумифицируются. Я чувствовала одновременно ужас и притяжение - как будто объект, который мы держим, смотрит прямо в мою душу. Пашка судорожно крестился, бормоча что-то несвязное. Ящур воткнул фонарь мне в руки: -- Свети. Он наклонился, засучил рукав и полез внутрь. Его лицо исказилось от усилия и омерзения. Раздался хруст - то ли ветхой ткани, то ли сухожилий. Он обхватил голову мертвеца обеими руками и рванул на себя. Мне показалось, что труп сам сопротивляется, будто чувствует, что его забирают. Я ощутила дрожь по позвоночнику, напряжение в каждом мускуле - смесь страха и внутреннего протеста. Труп поддался не сразу. Раздался тихий щелчок в области шеи. Наконец, Ящур выпрямился, держа в руках то, за чем мы пришли. Голова была легкой, как тыква. Мутные, затянутые бельмом глаза смотрели куда-то сквозь меня, сквозь дождь, сквозь этот мир. Полураскрытый рот обнажал потемневшие, но всё ещё целые зубы. В этот момент веко на левом глазу дрогнуло. Минимальное движение, почти незаметное, и я ощутила холодок, как шепот прошлого, который прокрался внутрь меня и остановил дыхание. Мы все это увидели. Даже дождь, казалось, перестал стучать. Пашка резко отвернулся и его вырвало. У меня сами собой разжались пальцы, и фонарь грохнулся в грязь, на мгновение осветив наши перекошенные лица, прежде чем погаснуть. Ящур не дрогнул. Он лишь сильнее впился пальцами в высохшие виски трупа, судорожно глотнул воздух и прошипел в кромешной тьме: -- Мешок. Давайте скорее мешок, мать вашу так. Мы засунули эту... вещь в старый рюкзак и поползли обратно к развалинам, оставляя за собой открытую могилу и вонь. Я ощущала, как что-то невидимое и живое едет с нами, будто сама сущность конца, немая, сухая, ненавидящая, теперь стала частью нашего пути. И я знала, что мы не просто уносим тело - мы забираем с собой самую суть этого мира. |
|