|
|
||
|
Текст по покойнику Сегодня снова похороны. Сырой подъезд, тряпка на полу, запах хлорки и варёных яиц в поминальной квартире. Гроб стоял, как арсенал после боя: пустой, но всё ещё пахнущий "кровью" клана. Женщины собрались кругом - будто совет. Только вместо факелов - свечи, вместо оружия - голоса. Смешно: клан собирается, будто в осадном дворе. Только враг не придёт - он уже лежит. -- Ты з-з-з-зачем явилась? -- Я ближ-ж-ж-же всех была. Кухня рядом шипела, будто варилась поминальная кутья. Даже ложки звенели как оружие. Всё превращалось в клановую сцену: покойник был центром, но спор шёл за право писать хронику. -- Ближе? Ты любовница, а я жена. Я смотрю на них и думаю: панночка, мать её, разве это не тот же клановый сюжет, о которых ты пишешь на заказ? Гроб - стол, свечи - факелы, женщины - воины. Они спорят не о мёртвом, а о месте в хронике: кто громче, та и ближе к сердцу клана. Запах ладана ударяет в нос - и сразу я снова в той двушке, где бабка плакала по деду. Там тоже шёл спор: кто больше любит, кто больше потерял. Я тогда сидела на табурете, чувствовала, как стены дрожат от их голосов. И мне казалось: если замолчат, мир провалится. -- Панночка, а ты? Чья ты тут? -- Я? Я - раб памяти. Я пишу сцену, пока они кричат. А раб - тот, кто не выбирает. И понимаю: без этого крика похороны были бы пустыми. Тишина страшнее скандала. Потому что пока звучит голос - живо и тело, и память. Пахло ладаном и мятой, и это вбивалось внутрь, как клеймо. Понимала: без их крика смерти не существует. Только когда голос режет, когда тело содрогается, появляется знак: да, кто-то ушёл, и мы живы. Записываю: похороны без скандала - пустота. Клан не умеет молчать. Он орёт, обвиняет, рвёт горло. Потому что молчание страшнее смерти. |
|