Аннотация: - Доченька, - мягко спросила донна Маргарита. - Может, ты хочешь повеситься? - Мы сейчас же пошлём за достойной верёвкой, - поспешил добавить дон Гильермо. Родители довольно переглянулись.
Дон Гильермо Алонсо был в это утро так расстроен, что неумело стукнул кулаком по крепкому кухонному столу, который выдерживал и не такие удары ещё при жизни его деда.
Чайный сервиз с золотым ободком не подпрыгнул и не расплакался, как колокольчик на колпаке одержимого, и это окончательно убедило дона Алонсо в том, что за свою жизнь он совершенно не научился стучать кулаками по столам.
Его жена, почтенная донна Маргарита Алонсо, если и испытывала расстройство, то справлялась со своими чувствами не в пример мужу сдержаннее.
Только очень опытный глаз мог бы с уверенностью отметить, что донна расстроена: она выложила тосты, намазанные клубничным джемом на блюдо с широкой зелёной каймой, предназначенное для яблочных пирогов.
Хорошо тренированным ухом она услышала, как муж стучит кулаком по морёному дубу.
Реакция у донны Маргариты была быстрее, чем у чашек, сахарницы и молочника.
Брызги слёз из её коричневых, как корица, глаз появились раньше, чем выплеснулись толстые сливки из серебряного молочника, подаренного двоюродной тётей Августой на зелёную свадьбу.
Донна Маргарита заплакала и уткнула нос в белоснежное чайное полотенце с синим вензелем, белизна которого была чище её слез.
Дон Гильермо потёр ушибленный кулак, выбравший неправильную траекторию полёта и столкнувшийся с плотной, тяжёлой столешницей, и нервно сел, отшвырнув от себя вчерашнюю газету, как если бы она была высохшим трупиком мухи или скатанными в ком волосами, которые Аурелия - дочь Гильермо и Маргариты, обобрав с расчёски, всегда бросала мимо мусорного ведра.
Кухня жаждала человеческих голосов, как затухающий огонь жаждет сухих поленьев, но предмет разговора был настолько нетрадиционен, аморален и неожиданен, что ни мужчина, ни женщина не решались раскрыть рты.
Скорее по привычке, чем из желания взбодрить себя утренним кофе со сливками, донна Маргарита налила кипяток в белые чашки с золотыми ободками и села напротив мужа. Она необычно долго размешивала сахар в своей чашке, в чём, однако, не преуспела, так как она забыла его туда положить.
- Маргарита! - взволнованным голосом сообщил ей дон Гильермо. - Ты только взгляни!
Обезображенным артритом пальцем он указал на серебряную сахарницу, подаренную двоюродной тётей Августой на жестяную свадьбу. Донна Маргарита испугалась.
- Что там? - робко спросила она, перестав размешивать несуществующий сахар в своей чашке.
- Ты только сосчитай, Маргарита, сколько сахарных кубиков лежит в сахарнице! Их же ровно десять!
И он удовлетворённо откинулся на спинку фамильного стула, смакуя кофейную горечь утра.
Донна Маргарита приблизила к себе сахарницу и внимательно пересчитала сахарные кубики, используя серебряные щипцы, подаренные двоюродной тётей Августой на ситцевую свадьбу.
- Их ровно десять! - подтвердила она торжественно.
Дон Гильермо кивнул:
- И что из этого, Маргарита?
- И что из этого, Гильермо? - переспросила жена, всё ещё не понимая, о чём идёт речь.
- Маргарита! - дон Алонсо потряс серебряной кофейной ложечкой, из кофейного сервиза, подаренного двоюродной тётей Августой на деревянную свадьбу. - Ты забыла положить в кофе сахар!
Донна Алонсо будто очнулась от зловонного, как ведро с помоями, сна и всплеснула руками:
- Ты прав, Гильермо!
Она заплакала.
- Но я так расстроена, так расстроена!
Донна Маргарита дважды повторила одно и то же слово и положила в свой кофе два куска сахара вместо одного. Дон Гильермо сделал вид, что ничего не заметил. Кое-как размешав серебряной ложечкой сахар в своей чашке и выплеснув несколько кофейных капель на вышитую цветами репейника скатерть, донна Маргарита сделала первый глоток. На половине чашки она остановилась и расплакалась ещё больше. Дон Гильермо удивлённо поднял кустистые брови.
- Ты только подумай, Гильермо, я пью расстроенный кофе!
Она закрыла лицо чайным полотенцем и согнулась вдвое. Дон Гильермо встал и отнёс её посуду в мойку.
- Какой позор! Какой стыд! - заломив руки, причитала донна Маргарита.
Истерика жены состарила дона Гильермо на шесть месяцев.
- Как мы посмотрим людям в глаза? - продолжался её плачевный монолог, который недавно купленные кастрюля для сливового компота и скалка для теста слушали с полным недоумением.
- Ещё никто из нашего уважаемого рода не нарушал устои!
Прихватка для рыбной сковороды побледнела.
- Ещё никто из нашей семьи не пал так низко! Что теперь скажу люди?
Донна Алонсо схватилась за свои жемчужные бусы и с силой рванула их.
- Что скажет тётя Августа? - она рыдала с такой неподдельной искренностью, что дон Гильермо оставил собирать жемчуг с блестящего пола и встал позади жены, положив руку на её плечо.
- Я отменил все заказы, - глухо сообщил дон Алонсо.
- Боже! - завопила донна Маргарита, вознеся руки к потолку. - Дай нам силы перенести этот стыд!
- Гильермо, - так как Бог был далеко, она вцепилась в руку мужа, - Поговори ещё раз с Аурелией! Может, она послушает тебя и всё образуется!
Не ответив, дон Алонсо усталым движением усадил своё тело на свой фамильный стул и принялся жевать тост.
Он не надеялся, что разговор с Аурелией принесёт желаемые для всего города плоды облегчения, и пробовать не стоило. Пока дон Алонсо ел, скрывая своё нежелание разговаривать с дочерью, донна Маргарита разговаривала со стенами:
- Почему Аурелия такая неблагодарная дочь?
Стены молчали, обдумывая вопрос. В принципе, они не имели ничего против хозяйской дочери, но донна Маргарита, несомненно, была им ближе.
- Мы потратили столько денег на её обучение!
Тут стены призадумались. Ведь часть этих денег можно было пустить на новые обои.
- Она нас совсем не любит!
Стены сокрушённо вздохнули, сочувствуя донне.
- Она любит жизнь!
Дон Гильермо мрачно ел.
Их единственной дочери Аурелии недавно исполнилось восемнадцать, и значит, по закону она должна была исполнять свой долг перед обществом.
Аурелия, блондинка с правильными чертами лица и голубыми глазами, за последний год повзрослела настолько, что стала по миллиметру подрывать устои общественной жизни, удлиняя волосы и платья. Кроме того, она украшала свои платья вышивкой, а известно, что вышивать можно только скатерти и полотенца, а ещё она любила спать возле пропасти.
Пропасть являлась достоянием всего города. Её боялись и перед ней трепетали.
Проводить возле неё время не возбранялось никому, и никто не говорил, какое время суток это должно быть.
Аурелия наплела учителю по философии о том, что, смешиваясь с её дыханием, пропасть развивает её ум, и в доказательство сеньорита Алонсо позволила себе вольно размышлять об устройстве Вселенной, почерпнув знания из редко читаемой книги в школьной библиотеке, которую после прочтения она подарила крысам, спрятав увесистый том под большую отопительную трубу в подвале школы для девочек.
На самом деле любовь Аурелии к пропасти была вызвана совсем другими причинами.
В её собственной спальне, на чистой кровати под розовым пуховым одеялом Аурелии снились кошмары.
Живые, коварные и наглые кошмары.
Пользуясь тем, что мать высмеивала Аурелию, а отец предлагал укреплять силу её духа ежедневными утренними пробежками, кошмары вылезали из головы девушки и вселялись в мебель, в шторы, в оконную краску, в румяные щёки её фарфоровых кукол и искусственную шерсть игрушечных собачек.
Кошмары умудрялись проникать даже в мыло, которым Аурелия вынуждена была пользоваться ежедневно.
Возле пропасти, подложив под голову старое пальто и укрываясь ненужным ковриком для ног, она чувствовала себя в безопасности.
Кошмары боялись пропасти, как кладбищенская земля боится остаться не вскопанной, как проститутки боятся потерять своих постоянных клиентов, как роза боится быть несорванной и поэтому невинно прячет свои шипы среди приветливых листьев.
Сама пропасть была на редкость скучной.
Скучной настолько, что ни у кого не возникало желания подползти на животе к самому её краю, заглянуть внутрь и выкрикнуть своё имя.
Скучной настолько, что городские власти не распорядились поставить возле пропасти заграждение, а родители не боялись, что дети, играя там, могут сорваться вниз.
Сутки назад в дом Алонсо постучал господин судебный исполнитель.
Донна Маргарита пекла блинчики, рассказывая мясорубке, что можно изготовить из свиной и телячьей кожи, дон Гильермо перечитывал на террасе названия театральных спектаклей, на которые он никогда не ходил, а Аурелия качалась на качелях в саду, размышляя о том, а не попробовать ли против кошмаров духи со скверным запахом, которые ей подарила двоюродная тётя Августа на день восемнадцатилетия.
Господин судебный исполнитель был предельно вежлив.
Вкратце его извещение сводилось к тому, что дон Алонсо обязан в трёхдневный срок выкупить закладную на дом.
Дон Гильермо расстроился. Он вложил средства в акционерное общество строительства железных дорог, и его расходы на сегодняшний день сосредоточились исключительно на буднях.
Конечно, из каждого положения можно было найти выход, удобный для обеих сторон, в противном случае их общество не слыло бы таким гуманным и процветающим.
Испокон веков существовала традиция, когда судебного исполнителя впускали на ночь к взрослой дочери, а утром закладную торжественно сжигали.
Когда Аурелии сообщили за ужином, что ей предстоит переспать с мужчиной, чтобы её родители не остались без крова, она расстроилась оттого, что должна была спать с ним в своей комнате, где жили кошмары.
Вечером донна Маргарита, загнав дочь в ванную, лично проследила за тем, чтобы она вычистила грязь из-под ногтей, оттёрла пятки и сбрила волосы на ногах.
Потом донна Маргарита натёрла её тело пальмовым маслом, чтобы оно блестело и отвела в спальню, приказав делать всё, что потребует господин судебный исполнитель.
Пока Аурелия мылась, господин судебный исполнитель курил на веранде сигару, думая о ценах на недвижимость, а дон Алонсо позвонил гробовщику, чтобы заказать гроб; аптекарю, чтобы к утру доставили яд; пианисту, чтобы он пришёл в чёрном фраке играть реквием и священнику, чтобы он пришёл к обеду читать над покойной катарсис.
Аурелия неподвижно лежала на своей широкой кровати, на постеленных свежих простынях, пахнущих лавандой и не сводила глаз с крупной бордовой бабочки, скачками передвигающейся по тяжёлой, зелёной портьере.
Ветер доносил до носа девушки тоску пропасти и её глубинные испарения, от которых кожа её становилась гусиной.
Аурелия думала о цветах, которые росли вокруг пропасти: белые, с крупными лепестками среди высокой сочной травы.
Когда господин судебный исполнитель вошёл в спальню Аурелии, на неё пахнуло табаком и дорогим одеколоном.
Кошмары тоже вылезли на поверхность мебели, чтобы рассмотреть его как следует.
Они жадно раздували ноздри, вдыхая запах вожделения, исходивший от его брюк, в то время как Аурелия наблюдала первое и последнее видение в своей жизни: огромная бабочка зелёного цвета, привязанная верёвкой к спинке её кровати, трепетала крыльями и билась головой о красное дерево.
Господин исполнитель расценил позу девушки как желание угодить ему и взял её сзади, оттягивая её отросшие волосы, чтобы она естественнее кричала.
Кошмары молча слушали крики своей хозяйки, и глухая волна возмущения против неприятно пахнущего господина поднималась в их неспокойных, ленивых душах.
Он в мгновение заставил её кричать от боли, в то время как они бесполезно пугали её в течение стольких лет, и не могли выжать из неё даже тихого стона!
Господин исполнитель заставил Аурелию кричать всю ночь, и к утру возмущение кошмаров усилилось настолько, что они всем скопищем собрались вокруг кровати, решая, как им теперь жить дальше.
А насильник не замечал, что девушка едва дышит, и если она не сводит ноги вместе, то лишь потому, что у неё одеревенели мышцы.
Рано утром господин судебный исполнитель уснул, и Аурелия с торжеством увидела, как под его увядшую кожу забрались все её кошмары.
Тихо, пока он не проснулся, она отвязала большую зелёную бабочку от изголовья кровати и позволила ей напиться из своего таза для умывания. Затем она выпустила бордовую бабочку встречать рассвет. Пока она пряталась за ширмой, господин судебный исполнитель, проснувшись, оделся и ушёл.
Аурелия отшвырнула платье, приготовленное для неё матерью - из мягкой чёрной материи, и надела другое - белое, с широкой юбкой.
Она расчёсывала волосы, когда до неё донёсся запах горелой бумаги. Это означало, что её родителям не придётся платить за дом.
Она спустилась к завтраку.
Донна Маргарита, увидев белое платье, всплеснула руками, но ничего не сказала.
Она подумала, что девочка в расстройстве перепутала цвета.
Аурелия молча позавтракала вчерашним пирогом, обдумывая, как сообщить родителям о своём решении.
Часы пробили восемь.
Пришёл посыльный от аптекаря. Он принёс яд, убивающий мгновенно.
Не дав дочери допить чай, дон Гильермо торжественно поставил перед ней склянку с бесцветным ядом. Аурелия не шевельнулась.
- Мы сейчас же пошлём за достойной верёвкой, - поспешил добавить дон Гильермо.
Родители довольно переглянулись.
- Или ты хочешь перерезать вены? - продолжала мать. - Папа одолжит тебе свою бритву!
Дон Гильермо согласно кивнул.
Аурелия взяла прозрачную склянку. Родители смотрели на неё с обожанием. Она вздохнула и сказала:
- Папа, мама, я не собираюсь себя убивать. Я люблю жизнь и хочу жить.
Дон Гильермо потерял дар речи, а донна Маргарита выронила серебряный кофейник, подаренный двоюродной тётей Августой на медную свадьбу.
- Аурелия! - взревел дон Гильермо. - Как ты можешь так говорить! Ты покрываешь нашу голову страшным, несмываемым позором! Ты должна умереть! Ещё ни одна девушка не жила после того, как её обесчестили!
- Опомнись! - вставила мать. - Подумай, что скажут люди!
- Я не считаю, что меня обесчестили, - спокойно ответила Аурелия. - Да, это было больно, но не так страшно, как вы все постоянно об этом твердите! И это была всего лишь благая сделка, так о каком бесчестье идёт речь?
- Но этот человек... он был в тебе! - шёпотом произнесла мать страшные слова.
- Ну и что? - возразила Аурелия. - Папа тоже бывает в тебе, но ты от этого не вешаешься!
- Неблагодарная! - закричал дон Гильермо и ударил дочь по щеке.
Аурелия потёрла щёку и, подумав, сказала:
- Вы можете кричать сколько угодно, но самоубийства не будет!
Она аккуратно поставила яд на подоконник и ушла из дома. Ей сильно хотелось спать, ведь ночью она совсем не сомкнула глаз.
День был пасмурным.
Аурелия завернулась в одеяло и, счастливая тем, что её оставили в покое, уснула на краю пропасти. Ей было всё равно, что сейчас в доме родителей от противоречий сотрясаются стены.
Аурелия спала, и ей в который раз снился один и тот же сон.
Она, в белом кружевном платье, в белой шляпке, украшенной живыми розами и длинной прозрачной фате, обшитой розовой блестящей каймой, медленно идёт к пропасти сквозь густую высокую траву.
Колоски трав бьют её по лицу, и одинокие капли крови падают на белый лиф её свадебного платья.
Аурелия теряет туфли, неуместные на этой прогулке и облегчённо вздыхает: босиком легче идти к венцу.
Глубоко внутри у неё рождается мысль о том, что, может, ей следует повернуть назад, и тогда дыры на платье срастутся, и туфли перестанут соскальзывать с ног.
Но налетает порыв ветра и уносит её шляпку, равно как и мысль о возвращении.
Ветер вырывает шпильки из её убранных волнами волос, и свободные пряди прилипают к лицу, к щекам, к глазам, будто их смазали клеем.
На этом месте Аурелия всегда останавливается и вынимает из кармана острые портновские ножницы.
Она собирает волосы и одним движением отрезает их, потому что они мешают ей смотреть на небо над пропастью.
Аурелия не понимает, кто приближается: она или пропасть?