Катасонов Валентин. Пора возвратиться домой!//19 Глава 17. Русская водка как экономический «провал»
Глава 17. Русская водка как экономический «провал»
Одним из наиболее встречающихся в «Экономических провалах» слов является «винокурение». В переводе на современный язык это означает производство водки, которую во времена Кокорева называли «хлебным вином», по той причине, что водку производили преимущественно из пшеницы (хотя все шире также стал использоваться картофель, были и другие виды исходного сырья).
Причины такого повышенного внимания Кокорева к винокурению двояки. С одной стороны, винокурение — важнейшая часть тогдашней российской экономики — сельского хозяйства, промышленности, финансовой системы. С другой стороны, в этой сфере экономики Василий Александрович — профессионал, ибо начинал свою предпринимательскую деятельность как «винный откупщик», стал крупнейшим откупщиком, его даже называли «королем откупщиков». На этом бизнесе он обогатился, изучил винокурение досконально, хорошо видел все недостатки развития отрасли и стремился поделиться своими размышлениями на страницах своей книги. Два из пятнадцати «провалов» непосредственно касаются винокурения:
8-й провал («акцизная питейная система») и
9-й провал («предоставление винокурения всем сословиям»).
Как всегда, дадим краткую справку по рассматриваемому вопросу, в данном случае — винокурению в России.
Долгое время водка («хлебное вино») на Руси была неизвестна, производили и потребляли лишь мед и брагу. Водка на Руси появилась при великом князе Московском Иване III Васильевиче [1]. «Известно, что впервые водку ко двору московских князей доставило генуэзское посольство через несколько лет после победы в Куликовской битве. Ко времени окончательного объединения Руси вокруг Москвы водку гнали уже непосредственно в Кремле, в стенах Чудова монастыря, по византийской технологии, попавшей к нам вместе со свитой царевны Софьи Палеолог, невесты Ивана III»[2].
Для российского государства данная отрасль всегда была важной. Прежде всего, по той причине, что она была высокодоходной, и государство стремилось участвовать в доходах, получаемых от производства и реализации хлебного вина, т.е. водки. Наиболее прямым участием была государственная монополия. В истории России было несколько периодов, когда существовала государственная винная монополия. Первую государственную монополию на спиртные напитки ввел упомянутый выше великий князь Иван III в 1474 году. Она просуществовала до 1533 года и постоянно совершенствовалась. «государево питье» производили и продавали специальные уполномоченные — «кабацкие головы» и «кабацкие целовальники»[3]. Реализация «государева питья» осуществлялась через «царские кабаки», которые и вносили винную подать в государственную казну. Во времена царствования Ивана Грозного (1533-1584 гг.) началась борьба с пьянством, производство алкоголя и его продажа были почти полностью запрещены. Государственная монополия была восстановлена в 1652 году; доходы от государственной винной монополии становятся важным источником пополнения казны (наряду с пошлинами от внешней торговли).
Далее приведу краткий обзор истории государственной питейной монополии в XVIII веке из статьи «Водка и власть» (автор — Алексей Волынец)[4]:
«При Петре монополия на алкоголь обеспечивала десятую часть доходов государства. Известно, что в 1724 году казна получила от продажи «вина» 969 тыс. рублей. Для сравнения: на строительство новой столицы в С.-Петербурге тогда ежегодно тратилось около 300 тыс. рублей. В это же время, для увеличения казенных доходов от алкоголя, окончательно запретили «винокурение» церкви и монастырям и затем вообще всем лицам недворянского звания. Дворяне получили право производить водку для своих нужд от 30 до 1000 ведер в год в зависимости от чина по Табели о рангах, но употреблять ее дозволялось только в поместьях. Прочим сословиям, крестьянам и горожанам, разрешили варить для себя только мед и пиво.
Екатерина II уделила немало внимания алкогольной монополии. При ней был принят 'Устав о винокурении ", в который императрица лично вписала определение: "Питейная продажа есть издревле короне принадлежащая регалия". При ней же кабаки переименовали в "питейные заведения", "понеже от происшедших злоупотреблений название кабака сделалось весьма подло и бесчестно". Дабы подчеркнуть значение госмонопо-лии, питейные заведения украшались государственным гербом — отныне русский человек легально покупал водку только под двуглавым орлом.
Екатерине II удалось поднять доходы от продажи алкоголя в 1,5 раза, а цена на водку при ней выросла вдвое - с 2 до 4 рублей за ведро. Тогда казна ежегодно продавала порядка 2 млн. ведер "хлебного вина", и на душу населения Российской империи приходилось около литра казенной водки в год. В реальности потребление было выше, так как до половины крепкого алкоголя производилось подпольно. И все же потребление водки было в 3-4 раза меньше, чем в наши дни».
При Екатерине II государственная питейная монополия была усовершенствована: «винные откупа» (говоря по-нашему — концессии) стали основой откупной системы: государство передавало право организовывать винное производство и торговлю питием частным лицам. При этом частные лица обязывались перечислять в казну установленные суммы доходов, организация производства и реализации вина должна была осуществляться по правилам государства. Для предоставления «откупов» государство проводило конкурсы (как сказали бы сегодня — тендеры) и контролировало откупщиков.
С Павлом I вновь пришли откупа, суммы, которые должны были уплачивать в казну откупщики, теперь пересматривались каждые четыре года.
При Александре I система откупов была отменена, вновь вернулась монополия (1817), отраслью опять стали управлять напрямую государственные чиновники. Такая прямая государственная монополия породила чудовищную коррупцию, а казенные доходы стали быстро сокращаться.
Через 10 лет (1827 г.), при Николае I, вновь вернулись к откупной системе, причем вся Россия была поделена на округа, конкурсы на винные откупа проводились каждые четыре года по округам. Система откупов при Николае I оказалась очень удачной для казны, откупные платежи стали главным источником поступлений, их доля достигала 1/3; во время Крымской войны эта доля возросла до 46%. Еще выгоднее система была для частных откупщиков, которые на этом зарабатывали миллионы. Пожалуй, винные откупа были самым доходным бизнесом в те времена. Вот простая арифметика винного бизнеса, построенного на откупах: себестоимость водки у производителя составляла 40-45 копеек за ведро, откупщик покупал ее у государства авансом и оптом по цене от 3 до 4 рублей, розничная продажа шла по 10-12 рублей за ведро, а продажа «распивочно», в разлив, давала до 20 рублей с ведра[5]. Одним из таких откупщиков стал Василий Кокорев. За несколько лет он сколотил огромное состояние. Перестал быть откупщиком Кокорев с началом реформ Александра II (1861-1863 гг.), который ликвидировал государственную винную монополию, заменив ее «винным акцизом». Сословные ограничения на производство и торговлю вина были отменены, теперь все могли заниматься этим бизнесом. Надо было лишь выполнять некоторые требования государства (например, по качеству продукции) и уплачивать налог. Акциз исчислялся из расчета «10 копеек с градуса» (то есть, за ведро чистого спирта платили 10 рублей акциза)[6]. Акциз на вино просуществовал около трех десятилетий.
В 1894 году министр финансов Витте добился восстановления казенной винной монополии. Она распространялась только на водку; все прочие спиртные напитки производились и продавались свободно, но были обложены акцизом (а импортные — еще и ввозной таможенной пошлиной).
В полном объеме новая казенная монополия заработала с 1902 года. Теперь алкоголь могли производить все желающие, но с соблюдением технических стандартов, продажей продукции по фиксированным ценам в казну или через частные торговые магазины при уплате акцизов. Частные магазины, «винные лавки», трактиры сдавали 96,5% выручки Министерству финансов. По статистике 1910 года, как сообщает Википедия, в Российской империи работало 2816 винокуренных заводов, было произведено около миллиарда литров 40-градусного «хлебного вина». Была усовершенствована сеть реализации алкоголя. Кабаки были заменены трактиром и корчмой, где можно было к водке получить закуску, еду. Была разрешена розничная продажа водки (до этого на вынос можно было купить только ведро, бутылки существовали лишь для иностранных виноградных вин, которые поступали в своей посуде; в России развитой стекольной промышленности не было). Радикальный характер перемен объясняет длительность перехода к государственному акцизу. Росту потребления водки способствовало то, что подавляющая ее часть стала производиться на крупных заводах, которые заметно снизили себестоимость продукта[7].
С 1904 по 1913 год чистая прибыль казны от торговли алкоголем превысила 5 млрд, золотых рублей[8]. В 1913 общая выручка от винной монополии составила 26 % доходов бюджета России. Это давало веские основания современникам называть государственные бюджеты Российской империи «пьяными». С началом первой мировой войны торговля спиртными напитками была запрещена («сухой закон»). После революции государственная монополия на алкоголь была введена в январе 1924 года и действовала до конца существовании СССР[9].
В целом можно констатировать, что история винного дела (производства и реализации водки) представляла собой чередование периодов государственной монополии, акцизного налогообложения и полных или частичных запретов («сухой закон»).
***
Вернемся к Кокореву. Он застал период государственной монополии с винными откупами (эпоха Николая I) и период либерализации винного дела, когда заниматься этим бизнесом было дозволено всем, надо было лишь платить акцизный налог. Василий Александрович очень негативно оценивает реформу в сфере производства и реализации «хлебного вина». С моей точки зрения критика Кокорева имеет как объективные, так и субъективные основания. Начну с субъективных. Как ни говори, но ликвидация откупов лишила Василия Александровича доходного бизнеса, которым он занимался с 1840-х годов. По минимальным оценкам, Кокореву удалось заработать на винных откупах 8 млн. рублей (некоторые современники говорили, что на самом деле он заработал 30 миллионов), что сделало его на начало 1860-х годов одним из самых богатых людей России. Конечно, Кокореву было обидно лишаться такого бизнеса.
Теперь об объективных основаниях критики. Справедливости ради следует признать, что Кокорев не требовал возврата к откупной системе и не доказывал ее преимущества по сравнению с акцизной. Его критика касалась того, как была устроена эта акцизная система. При этом Кокорев подчеркивает некоторые важные аспекты производства «хлебного вина» в России, о которых специалисты по экономической истории нашего государства редко вспоминают. Во времена Николая I почти все производство «хлебного вина» находилось в поместьях помещиков, это было их сословной привилегией. Производство, образно говоря, находилось «на земле» и теснейшим образом было связано с сельским хозяйством. Не только в плане того, что оно базировалось на хлебных культурах и картофеле, выращиваемых в поместье, но и в плане того, что производство вина было источником отходов, которые использовались для корма скота. Эти отходы, как уже говорилось ранее, назывались «бардой»; как утверждает Кокорев, барда была основой кормовой базы животноводства во многих губерниях Российской империи. Либерализация в сфере винного дела не учитывала этого момента и повлекла за собой очень серьезные последствия, которые Кокорев назвал «провалами».
Кокорев достаточно высоко оценивал заслуги министра финансов Рейтерна, но введение винных акцизов он назвал серьезнейшей его ошибкой:
«Многие относят к крупной ошибке М.Х. Рейтерна акцизную систему с вина, составленную без всякого согласования с интересами земледелия; но это не совсем верно, потому что систему акциза измыслили и создали они, навязав ее России к исполнению, с замечательно гордою самоуверенностью в ее достоинстве, без предварительного совещания с известными земледельческими хозяевами».
Еще раз подчеркнем, что Кокорев критиковал не сам принцип акцизного налогообложения, он признавал его преимущества перед откупной системой:
«Нельзя не пожалеть, что акцизная система, имеющая очевидные преимущества пред стеснительною системою откупа, система, развившая у нас водочное и пивоваренное производства и доставившая лучшую очистку вина, не была согласована с интересами земледелия. Откуп был тягостен для народного кармана, акцизная система истощила и обессилила почвенную силу северных губерний и вообще у всей России отняла и истребила зерновые семена».
Беда была в том, что введенный акциз был единым для всей России. Кокорев много раз говорил о том, что Россия — это не государство в европейском понимании; это — «вселенная». В этой «вселенной» отдельные ее части сильно разнятся по почвенным и природно-климатическим условиям. Уж не приходится говорить об отдаленности некоторых частей от центра. Введение акциза усугубило социально-экономическое положение отдельных губерний, прежде всего, нанесло удар по северным губерниям, жизнь которых Кокорев знал не понаслышке:
«Введение однообразной акцизной системы для сбора дохода с винокурения переместило винокуренное производство на черноземную почву; а это перемещение, уменьшив число сельскохозяйственных винокурен в северных губерниях, повело сельское хозяйство на Севере к уменьшению скота, а землю — к лишению удобрения. Далее, не только северные винокурни, но и южные оказались подавленными влиянием вновь возникших громадных винокуренных заводов, имеющих характер спекулятивно-промышленный. Результат вышел самый плачевный: тысячи помещичьих усадеб разрушились, полевые земли за неимением удобрения остались невспаханными, а владельцы имений, лишенные крова и пищи, пошли скитаться по белу свету. Все эти печальные последствия могли бы не существовать, если бы с уничтожением откупов винокурение было как можно более размельчено, и тогда при каждой винокурне находился бы техник-слесарь, способный для установки и починки земледельческих орудий и машин, введение которых — без средств к ремонту — оказалось неприложимым к делу».
Кокорев в статье «Мысли по поводу дороговизны на хлеб и мясо» увязывает наметившееся удорожание хлеба и мяса в России с введением питейного акциза. Он констатирует отставание в развитии сельского хозяйства пятнадцати северных губерний:
«Дороговизна на хлеб и мясо у нас главнейше происходит оттого, что в 15 северных губерниях нет благоустроенного сельского хозяйства».
Разрушительные последствия единого акцизного налога, как отмечает Кокорев, видны в России невооруженным глазом. Увидеть их можно даже из окна поезда:
«...при проезде по Николаевской железной дороге чрез Любань просим обратить внимание на разрушенный, недействующий винокуренный завод г-на Стобеуса, находящийся возле самой станции с правой стороны дороги, по пути из Петербурга в Москву.
Если бы завод Стобеуса не был поставлен в бездейственное положение влиянием акцизной системы, установившей однообразный акциз для всей России, то завод этот откармливал бы на барде не только то количество быков, какое нужно для Любани, но уделял бы часть мяса и для петербургского рынка; а теперь наоборот: Петербург снабжает мясом, привозимым в него из степных местностей, не только Любань, но и ближайшие к ней станции Николаевской железной дороги: Чудово, Вишеру, Окуловку и другие, между ними лежащие, что ясно выражает, что пространство, облегающее Николаевскую железную дорогу, представляет собою голодную пустыню, по случаю отсутствия барды и скотоводства.
Мы указали на завод Стобеуса потому, что его видно из вагона; но есть тысячи подобных разрушенных заводов в северной полосе России, ниоткуда не видных. Разрушение это подорвало все наше северное земледелие: на пахотной земле не оказалось удобрения, а на столе крестьянской избы — полезного питания».
Беда реформы питейной системы России заключается в том, что инициаторы ее заботились лишь о том, чтобы сохранить, а может быть и приумножить, поступления в государственную казну. Состояние сельского хозяйства их мало беспокоило. Если судить по фискальному эффекту, то вроде бы реформа удалась. К самой системе сбора питейного акциза никаких претензий нет, ее Кокорев оценивает высоко:
«Здесь совершенно кстати будет сказать несколько слов о тех лицах, посредством которых собирается ежегодно более 200 млн. рублей акциза с вина, т. е., прямо говоря, об управляющих акцизными сборами. Все эти лица выражают в своих действиях полнейшую заботливость и честность. Самый переход от откупной системы к акцизной совершен ими без всяких затруднений и колебаний, доходы казны с первого же года стали увеличиваться и до сих пор продолжают постоянно возрастать. Затем, на всем пространстве России нигде не было никаких случаев хищения, и все мы, русские люди, вправе гордиться таким надежным составом главных акцизных деятелей, собранным не по формулярным спискам, а по предусмотрительному выбору, сделанному К. К. Гротом. С таким акцизным персоналом можно идти смело на всякое преобразование в сборе питейного дохода.
После сказанных мною слов я вправе ожидать замечания, вроде следующего: почему же, при отличном составе акцизных управляющих, помещичьи хозяйства, основанные на винокурении, рушились, семейства многих мелкопоместных помещиков, лишенных крова и хлеба, перешли в стан недовольных, а в деревнях и селениях появились массы пропившихся крестьян? На это ответ следующий: бедствия произошли от свойства системы, которая, будучи растением чужеядным, ни к чему иному не могла привести, как к экономической погибели; но это нисколько не уменьшает значения честного труда исполнителей, которые, не имея ни права, ни силы изменить основы системы, старались единственно о целости казенного дохода».
Кокорев удивляется: петербургская бюрократия, принимая законы и другие акты, любит ссылаться на европейский опыт. А вот в случае с винным акцизом этот опыт был проигнорирован. Кокорев вспоминает позитивный опыт применения акциза в Англии и Германии. Вот что он пишет о дифференцированном акцизе в Германии, которая несравненно более однообразна по своим природным условиям, чем Россия:
«Мы всегда и во всем стремимся подражать Европе; но не понятно, почему в винокуренном производстве мы не хотим последовать примеру Германии, в которой для поддержки местного винокурения взимание акциза с вина имеет различные правила и размеры, соглашенные с условиями почвы. От этого в Германии на 45 млн. жителей более 15 тыс. винокурен, а в России на 100млн. только 3 тыс., из которых 3/4 находятся на черноземной почве, не требующей удобрения...
Здесь нельзя не заметить, что во всех вопросах по займам и биржевым курсам мы руководимся указаниями заграничных мудрецов, не проявляя никакой своей мысли; в деле же сельскохозяйственном, наоборот, мы не хотим пользоваться полезными примерами Германии. Дело ясно: по займам и курсам являются к нам из заграницы ловкие проводники-пройдохи, а у сельского хозяйства их нет по совершенному отсутствию всякой в том со стороны Германии надобности».
Помимо опыта Германии Кокорев также говорит об организации винокурения в Остзейском крае. Речь идет о той части Российской империи, которую мы сегодня называем Прибалтикой. В состав края входили три губернии — Курляндская, Лифляндская и Эстляндская. Эти губернии имели особый (автономный) статус, что позволяло там развиваться винокурению в тесной привязке к сельскому хозяйству. Это стало залогом высокого уровня развития животноводства в указанных губерниях, что становится особенно очевидным при сравнении с «внутренними» российскими губерниями, имеющими примерно такие же почвенные и природно-климатические условия:
«Исключение из этого положения составляет Остзейский край, который, как не входивший в черту откупной монополии, угнетавшей винокурение, имел возможность, за полстолетия до введения акцизной системы, обзавестись мелкими винокурнями и потом, при посредстве их, образовать громадные картофельные посевы. Полезные последствия мелких винокурен очевидны из следующих сравнительных цифр: Эстляндия имеет 143 завода, с производством 3,5 млн. ведер вина (40[a]), а Петербургская и Новгородская губернии 20 заводов, с производством 340 тыс. ведер. Эстляндия получает для винокурения со своих полей картофеля ежегодно 7,5 млн. пудов, а губернии Петербургская и Новгородская — только 160 тыс. пудов. Эстляндия, при населении в 350 тыс., по размеру своего винокурения может выкормить бардою ежегодно 35 тыс. быков; Петербургская — только 90, а Новгородская — 2400 голов, при двухмиллионном населении этих губерний, кроме С.-Петербурга! Вследствие этого Остзейский край, за полным удовлетворением себя мясным продовольствием, доставляет ежегодно на Петербургский скотопригонный двор до 10 тыс. быков, а сельское население губерний Петербургской, Новгородской и прочих едва может иметь от собственного хозяйства мясную пищу в дни разговения».
8-й (введение акциза) и 9-й (введение права заниматься винным делом всем сословиям) провалы у Кокорева сливаются воедино: введение акциза уже ударило по помещичьим хозяйствам, а снятие сословных ограничений в этом деле окончательно добило эти хозяйства. Это удар в целом по сельскому хозяйству; именно помещичьи хозяйства в дореформенной России давали основную часть сельскохозяйственной продукции на внутренний и внешний рынки:
«При существовании крепостного права винокурение было предоставлено только дворянами, и совершенно понятно, что оно, таким образом, составляло необходимую принадлежность сельского помещичьего хозяйства, доставляя скотоводству барду, а полям — удобрение. Но знаменитые они, преследуя идею о равноправности, года через три по введении акцизной системы, нашли нужным сделать право на винокурение общим достоянием и забыли о том или, лучше сказать, вовсе не ведали, что при предоставлении каждому выкуривать хлебное вино, где он пожелает, винокурение сосредоточится только в губерниях черноземной почвы и почти совершенно прекратится в северных губерниях, что и воспоследовало. Этой мерою было отнято последнее сельскохозяйственное значение дворянских имений, и вместо мелких винокурен явились громадные винокуренные заводы в тех местах, где барда вовсе не нужна и где винокурение приняло характер промышленных спекуляции. Таким образом, интересы пашни, скотоводства, рынка по продаже мяса и других сельских продуктов принесены были в жертву ложной идее о винокуренной равноправности.
Но пора бросить общий взгляд на усиленную правительственную работу в течение пяти лет (1861-1866), имевшую по последствиям разрушение помещичьего хозяйства, иначе говоря, разрушение быта десятков тысяч семейств, получивших гораздо более других сословий высшее образование. Воздавая хвалу и вечную благодарность за уничтожение крепостного состояния, нельзя в то же время не признать обязанностью правительства поддержку помещичьего быта, имеющего неоспоримо полезное нравственное влияние на всех соседей, окружающих усадьбы дворян, т. е. на крестьян. Но вместо того, чтобы поддержать эти усадьбы каким-либо новым мероприятием при уничтожении крепостничества, были отняты от них и остальные права: кредит, выборы из среды себя местных администраторов и винокурение; и вдобавок ко всему этому все деревни были наполнены кабаками, в которых рабочий люд пропивал деньги и время, не думая о работе (разумеется, за условленную плату) на бывших помещичьих полях. И все это делалось — для разрушения дворянства — в правительстве, состоящем из одного только дворянства. Не понятно! Никто не поймет, как могло случиться такое лютое самобичевание, что дворяне довели дворян же до такого расстройства, которое заставило их в огромном большинстве бросить свои родные гнезда и идти скитаться по белу свету. Эти скитальцы были насильно, против их воли и желания, вытолкнуты из своих жилищ на путь недовольных, на такой путь, где утраченное понятие о привязанности к отечеству заменяется безнадежностью и отчаянием. Так как в этом разрушительном действии всего более участвовала акцизная система, а потому мы вводим в наше повествование особый отдел о бедствиях, порожденных этой системой».
После либерализации питейного дела производство «хлебного вина» в свои руки захватили крупные заводы, которые были организованы не «на земле», а в городах. Кокорев назвал их «большими спекулятивными винокуренными заводами». Перетянув на себя производство, такие заводы лишили сельских хозяев денежных доходов, равно как и тех отходов, которые поддерживали животноводство:
«Если бы 324 млн. (рублей — В.К.) перешли из народного капитала к винокуренным заводчикам (по 1887 г. эта сумма, вероятно, составит полмиллиарда рублей), с условием поставить русское земледелие на прочную ногу, т. е. образовать всюду и преимущественно на Севере мелкие винокурни со скотопригонными дворами для откармливания быков, тогда эти миллионы представляли бы возвратный расход, а не награду от казны, выданную как бы за разрушение сельского хозяйства с истреблением зерновых семян. Да, это могло бы быть достигнуто, если бы 324 млн, попали в руки мелких сельскохозяйственных винокуров, но они, по несчастью, захвачены большими спекулятивными винокуренными заводами.
Доказательством того, как угасали у нас существовавшие до 1863 г. мелкие винокуренные заводы и на месте их возникали громадные, не сельскохозяйственные, а спекулятивно-промышленные заводы, служат следующие факты: в 1867 г. было винокуренных заводов в Империи и Царстве Польском 5011, в 1879 г. их имеется только 2752; но при этом выкурка вина увеличилась на 10 млн. ведер в год, считая в 40% крепости».
Итак, раньше винокурение было неотъемлемой частью сельского хозяйства, а теперь оно превращается в промышленное производство, что подрывает сельское хозяйство. Расположенные в городах крупные винокуренные заводы сливают отходы производства (барду) в овраги, страны лишается таким образом мяса и молока. Не используется полностью барда и в черноземных губерниях, где наблюдается ее избыток по отношению к численности стада. В статье «Мысли по поводу дороговизны на хлеб и мясо» мы читаем:
«Для выяснения того, сколько вообще теряет наше хозяйство от превращения заводов из заведений сельскохозяйственных в фабрично-промышленные, могут служить следующие соображения. Во всей России употребляется ежедневно хлеба на затор для выкурки вина, включительно с картофелем (считая 3 пуда последнего равные одному пуду муки), 220 тыс. пудов и каждый пуд затора дает барду для прокормления одного быка. Откармливание требует трехмесячного срока, а как винокурение продолжается от 9 до 10 месяцев, то откормить бардой можно 660 тыс. быков. Дгя Петербурга перегоняется черкасских быков 175 тыс. голов в год; если такое же число необходимо нужно и для Москвы, то остается еще 300 тыс. быков; но в действительности их нет, потому что выкормить бардою 660 тыс. голов скота можно только при условии сельскохозяйственного винокурения на небольших заводах, когда ни одно ведро барды не миновало бы бычачьего желудка. А как главное винокурение у нас существует в губерниях: Тамбовской, Воронежской, Пензенской и других черноземных, заводы которых устроены для выкуривания в год от 100 до 500 тыс. ведер, то по невозможности употребить всю барду для быков, так как такого количества их нет в этой местности, да и самое помещение их представляется невозможным, то остальную часть барды спускают в овраги — таким образом не только непроизводительно утрачивается полезный материал, но и хозяйство, лишаясь удобрения, не может извлечь всей пользы из земли».
Либерализация винного дела заключалась не только в том, что всем было дозволено производить водку. Была легализована «вольная» торговля водкой, купить ее можно было везде и в любое время. Количество кабаков и винных магазинов возросло неимоверно. Пьянство в стране стало повальным. Кокорев говорит не только об экономических, но и социально-политических последствиях винной либерализации. Пьянство стало питательной почвой люмпенства, безбожия, антигосударственных и революционных настроений.
«Здесь предупреждения о вредных последствиях сыпались со всех сторон: все сословия, духовенство, дворянство, купечество, мещанство, крестьянство восставали против свободной продажи вина, желая, вместе с тем, чтобы монополия откупа была заменена монополией казны, без увеличения мест продажи. Никто этим возгласам не внимал, и затем последовало с 1863 г. введение в действие вольной продажи хлебного вина. Этот провал можно сравнить разве с древним нашествием монголов. Все повержено в прах: жизнь мелкопоместных помещиков, жизнь крестьян, существование сельского скотоводства во всех северных губерниях и т. д. На этой почве выросло небывалое ядовитое растение: из пропившихся крестьян образовался сначала бездомок, а потом безбожник и отчаянный анархист».
Деградация сельского хозяйства по причине введенного акциза — беда для России. Но то, что Россия начала спиваться — еще страшнее, это уже прямая угроза существованию российской государственности. Любые экономические и финансовые усовершенствования в России теряют смысл на фоне эпидемии начавшегося в 1860-е годы пьянства:
«В настоящее время народная жизнь находится в самой гнетущей истоме от ожидания путеводных указаний. Вновь созданные земельные банки — дворянский и крестьянский — неоспоримо будут несколько полезны для тех дворян и крестьян, у которых имеются средства к жизни; но они были бы вполне полезны при взимании самых уменьшенных процентов, не более трех годовых. Впрочем, никакие банки не могут уже пособить ни тому крестьянину, который все пропил, и ни тому мелкопоместному помещику, который все выкупные свидетельства израсходовал на потребности домашней жизни. Быть может, эти слова покажутся преувеличенными и невероятными, но правдивость их подтверждается массой беспомощных людей, которые стучат в двери своих соседей, могущих им что-либо дать. Иные говорят: если пропился какой-нибудь мужик, то и погибай за свою вину. Но так как пропились два миллиона, теперь пропивается третий, а за ним пойдет четвертый, то уже тут нельзя махнуть рукой. Спасая пропившихся, мы спасаем себя, спасаем общий порядок».
В 1880-1881 годах Россия перешагнула 100-миллионный рубеж численности населения. Если принять условно, что доля людей, достигших трудоспособного возраста, была 50% от общей численности населения, и пьянство поражало именно эту часть, то в спившемся состоянии, по оценкам Кокорева, находилось не менее 5% трудоспособного населения России.
Значительная часть «Экономических провалов» посвящена предложениям Кокорева по перестройке порочной акцизной системы. Подводя итог описанию 8-го экономического провала, Василий Александрович формулирует задачу следующим образом:
«Окончим настоящий провал таким заключением: течение народной жизни не может быть направлено на путь спокойствия и благоденствия никакими иными мерами, кроме полного и верного согласования экономических законоположений с нуждами и потребностями народа. Согласование это можно считать достигнутым только в том случае, если новые законоположения о винокурении и продаже вина доставят каждой усадьбе и каждой крестьянской избе, в особенности в
15 северных губерниях, возможность иметь сытный обед от плодородия своей земли и от мяса своего собственного скота. Все то, что не идет прямо к этой простой цели, идет против удовлетворения насущных потребностей русской жизни».
Кокорев приложил немало сил для того, чтобы реформировать систему питейного акциза. Так, в 1880 году он подготовил обстоятельный доклад «Бедствия от акцизной питейной системы» (часть которого воспроизведена в «Экономических провалах»). Он озвучивался на заседании С.-Петербургского собрания сельских хозяев. В этом докладе содержалась критика питейного акциза, которую мы отчасти уже воспроизвели выше. Обратим лишь внимание на один примечательный момент доклада:
«Семенных зерен у нас нет; мы их выпили. Слышу выражение удивления, как это могло случиться, что мы выпили зерновые хлеба? Отвечаю: существующая у нас система для сбора акциза с винокурения определила норму выхода вина из каждой четверти хлеба, предоставив право винокуренным заводчикам перекур вина сверх определенных норм обращать в продажу без платежа акциза...».
Проще говоря, акцизные платежи рассчитывались не на «выходе» производства «хлебного вина», а на «входе». Для минимизации акциза было выгоднее использовать на «входе» самое качественное зерно, которое должно было бы использоваться в качестве семян. Соответственно предложение Кокорева состояла в том, чтобы акциз исчислялся по фактическому объему произведенного алкоголя. Это сохранило бы семенной фонд земледельца, а также позволило бы повысить качество выпекаемого хлеба:
«Обеспечение земледелия хорошими семенами составляет такую важную потребность, без которой все прочие мероприятия не имеют смысла, и потому винокурение должно поставить в то положение, которое не представляло бы заводчикам интереса похищать от земли лучшие сорта хлебов для помещения их в квасильные чаны. Для уничтожения этого хищения потребно отменить обязательные нормы выхода вина и взимать акциз с того количества, какое у кого выкурится. При этом правиле выйдет обратное действие: все низшие сорта хлебов пойдут на выкурку вина, а лучшие — на рынки для продажи, в пищу и на обсеяние полей. Конечно, на введение этого порядка встретится канцелярское возражение, что акцизной администрации будет труднее следить за учетом винокуренных заводов; но в этом еще нет такой беды, какую представляет потеря зерновых семян. Пусть лучше будет лишний труд акцизной администрации, чем уничтожение лучших сортов хлеба».
Через три года, 1 ноября 1883 г. Кокорев сделал новый доклад по состоянию питейной отрасли и совершенствованию акциза. За этот период времени, как отмечает Василий Александрович, никаких практических подвижек не произошло. Он подозревает, что власти воздерживаются от преобразований, опасаясь, что произойдет снижение поступлений в казну. Но Кокорев пытается рассеять эти опасения. Он лишь настаивает на дифференциации акциза и даже предлагает его поднять для черноземных губерний. А северным губерниям для восстановления сельского винокурения предлагает даже выплачивать премии и поддерживать сельское винокурение с помощью государственных закупок. Воспроизведу фрагмент доклада 1883 года, содержащийся в «Экономических провалах»:
«Я останавливался на такой мысли, чтобы при существовании однообразного акциза выдавать, по окончании винокуренного года, часть этого акциза мелким винокурням обратно; но чтобы эта выдача не уменьшала ныне получаемый казною доход, то самый акциз возвысить на 1 коп. с градуса. Этою мерою можно бы было урегулировать интересы винокурения; но впоследствии явилась другая мысль, изложенная в передовых статьях "Московских Ведомостей”, о заготовлении всего потребного количества вина правительственным распоряжением, и я, стремясь к согласованию винокурения с интересами земли и народа, без всякого пристрастия к собственным взглядам, нахожу, что означенный способ еще вернее обеспечивает возрождение мелких винокурен и представляет, без всякой пестроты в акцизах, полную возможность сделать винокурение повсеместно прибыльным, следовательно и дающим возможность к увеличению скота и удобрению полей».
Кстати, в «Экономических провалах» (9-й провал) Кокорев вспоминает, что практика поддержки Министерством финансов северных губерний не нова, она существовала во времена Канкрина:
«Все вышеизложенные соображения о винокурении заключим знаменательными словами графа Канкрина, сказанными в сороковых годах. "Меня упрекают”, — сказал граф, — "за то, что северным винокурам я прибавляю несколько миллионов рублей в год против цен, назначаемых заводчикам черноземной полосы. Это говорит незнание дела: ведь я делаю прибавку не заводчикам, а земле, чтобы не оставить ее без удобрения, а иначе содержание массы нищих будет стоить гораздо дороже этой прибавки”.
Ныне уже исполнилось 25 лет с того времени, как государственная дальнозоркость графа Канкрина выразилась, к несчастью, на самой жизни, но мы, убедившись на опыте во вредных последствиях акцизной системы, продолжаем жить с этим злом 1∕4 столетия (считая с 63 года), не думая напрягать наше внимание на способы к устранению бедствий».
Еще раз обратимся к докладу Кокорева от 1 ноября 1883 года. В нем он проводит анализ того, кто выиграет и кто проиграет от реформирования питейного дела в России:
«В заключение всего сказанного, считаю необходимым очертить желаемую картину со следующими видами.
На первом плане распаханные и удобренные поля северных губерний и выгоны с большим количеством скота, а на крестьянском столе — пропеченный хлеб, без примеси мякины, и мясное варево. То и другое может быть выражено избытком винокуренной барды, правильно по всему государству распространенной, и прекращением повсюду распивочной продажи вина, могущим отрезвить голову крестьянина и направить его мысли к семейному очагу, а руки к земледельческому труду.
На втором плане — несколько тысяч сельскохозяйственных помещичьих усадеб с водворившимися в них семействами, наслаждающимися благами полного сельского довольства.
На третьем плане — погружаемый в корабли хлебный спирт для отправки его заграницу, выкуренный на промышленных больших заводах и отправляемый в увеличенном против нынешнего количества размере, вследствие установления облегченных для вывоза спирта правил.
Далее виден довольный своим обеспеченным положением заслуженный солдат, нашедший себе хлеб и приют при продаже вина в казенной винной лавке.
Фон картины освещается значительным улучшением биржевого курса, происходящим от правильной постановки питейного сбора, вывоза спирта заграницу и от развития общего сельского благоустройства».
Затем в этой картине является только одно теневое место — это плачущий нынешний кабатчик».
В приведенном фрагменте мы видим, что выиграют крестьяне, которые смогут лучше питаться; помещики, у которых появится дополнительная возможность наладить хозяйство в своих поместьях; казна, которая поможет «заслуженному солдату»; крупные заводчики, которые получат доход от экспорта спирта и водки; российский рубль, который сможет стабилизироваться. В проигрыше окажутся лишь хозяева кабаков, спаивающие народ.
К сожалению, Кокорев при жизни так и не сумел увидеть реализации своих предложений. После его смерти правительство (в лице министра финансов Вышнеградского) начало подготовку реформы питейной системы. Однако, проведенная Витте реформа заключалась не в совершенствовании акциза, а в восстановлении казенной винной монополии. Правда, кое-какие предложения Кокорева в ходе реформы были реализованы. В частности, были ликвидированы кабаки (заменены на трактиры, корчмы, винные магазины). Однако дух реформы Витте противоречил основной идее Кокорева. Если Витте преследовал, прежде всего, цель пополнения казны, то Кокорев стремился вдохнуть жизнь в сельское хозяйство, которое было основой российской экономики.
Еще раз повторим, что описание 8-го и 9-го провалов у Кокорева дано в малейших деталях. Здесь Кокорев проявил себя как профессионал, хорошо знающий предмет и действующий как опытный врач. Конечно, у автора «Экономических провалов» есть критики, которые обвиняют его в том, что предложения Кокорева были половинчатыми. Мол, надо было предлагать полное прекращение производства и потребления «хлебного вина» путем введения в Российской империи «сухого закона». Но Василий Александрович в данном вопросе выступал как реалист, а не как утопист, как конструктивный реформатор, а не как революционер. В подходе к винному вопросу проявилось кредо Кокорева: если зло нельзя полностью искоренить, его надо минимизировать.
--------------------------------------
Москва — Третий Рим... Два убо Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быти. Старец Филофей[10]
---------------------------------------------
В конце концов, все свелось к тому, что Восточная война, удесятерив наше финансовое расстройство, оказалась гораздо труднее, следовательно и дороже, в смысле денежных затрат, чем предполагали; последствия же войны не только ни в чем не проявили добра и пользы ни нам, ни тем, за кого мы воевали, но даже завершились самым оскорбительным для России проявлением неблагодарности и предательства со стороны тех, за кого проливалась драгоценная русская кровь. Будь все это (хотя бы даже на 1/10 долю против совершившегося) ведомо вперед, то, конечно, не явилось бы желания начинать войну, терять сотни тысяч доблестных воинов и входить в колоссальные долги для того, чтобы придти к обеднению и политическому уничижению.
В. Кокорев
----------------------------------------------
У России нет других союзников, кроме армии и флота. Император Александр III
----------------------------------------------
[1] Иван III Васильевич (также Иван Великий) (1440-1505) — великий князь Московский с 1462 по 1505 г., сын Московского великого князя Василия II Тёмного. При нем Москва освободилась от ордынского ига. Объединитель отдельных княжеств в единое Русское государство.
[2] Алексей Волынец. Водка и власть //Профиль 21.07.2015
[3] «Они избирались населением в городах и приносили особую присягу: «Своего питья, вместо государева питья, на кабаках не продавать...», а в подтверждение целовали крест (потому и «целовальники»)». (Алексей Волынец. Водка и власть // Профиль 21.07.2015).
[4] Алексей Волынец. Указ. соч...
[5] Алексей Волынец. Указ. соч.
[6] Именно акциз породил 40 градусную крепость водки, которая является стандартной в нашей стране уже в течение полутора веков. Ранее все выпускавшееся в России «хлебное вино» имело крепость 38%, такая цифра затрудняла чиновникам расчет акцизного сбора; поэтому министр финансов Рейтерн в новом «Уставе о питейном сборе» установил стандартную крепость водки в 40%.
[7] В 1913 году литр водки стоил 60 копеек при зарплатах квалифицированных рабочих от 30 до 50 руб. в месяц
[8] Алексей Волынец. Указ. соч.
[9] В 1985 году, незадолго до начала антиалкогольной кампании, продажа водки давала треть доходов от торговли продовольствием или одну шестую часть всего товарооборота советской торговли.
[10] Старец Филофей (ок. 1465—1542) — монах псковского Спасо-Елеазарова монастыря (село Елизарово Псковского района), сведения о котором весьма скудны. Известен как предполагаемый автор концепции «Москва — Третий Рим», тезисы которой изложены в его письмах дьяку Михаилу Григорьевичу Мисюрю-Муне-хину и великому князю Василию III Ивановичу.