Глава 19. Сельское хозяйство как стратегический экономический «провал»

     Тема деградации сельского хозяйства России и русской деревни проходит красной нитью через описание и анализ всех пятнадцати экономических провалов. Можно сказать, что разрушение сельского хозяйства — это самостоятельный провал, причем глобальный, связанный прямо либо косвенно со всеми остальными.

     В статье «Нужды и потребности» (1883) Василий Александрович называет три главных устоя российского государства, которые начали шататься; один из них — сельское хозяйство:

     «В экономической жизни России пошатнулись три главных устоя: народный кредит, сельское хозяйство и денежный курс».

     Значимость сельского хозяйства для экономического развития России времен В. Кокорева очевидна. Даже накануне Первой мировой войны за пределами городов проживало примерно 90% населения Российской империи, их жизнь так или иначе была связана с землей, сельским хозяйством.

     Статистические службы Российской империи не рассчитывали таких показателей, как валовой внутренний (национальный) продукт или национальный доход и, тем более, долю сельского хозяйства в этих показателях. Ретроспективные экспертные оценки показывают, что в Российской империи в конце XIX — начале XX вв. в национальном доходе на сельское хозяйство приходилось около 60%[1]. Доля сельского хозяйства в общей занятости населения по всем отраслям экономики по результатам переписи населения 1897 г. — 74%[2].

     Несмотря на бум промышленного производства (который некоторые сегодня называют «капиталистической индустриализацией»), Россия накануне Первой мировой войны могла в лучшем случае претендовать на титул «аграрно-промышленной страны».

     Интересно, что по опыту своей предпринимательской деятельности Кокорев был ближе к промышленности (он начинал свою карьеру с добычи соли; позднее стал первым крупным нефтепромышленником России). Вместе с тем, он в своих работах больше внимания уделил сельскому хозяйству, поскольку был уверен, что именно через развитие сельского хозяйства Россия может выстроить сильную многоотраслевую экономику. Выражаясь современным языком, локомотивом экономического развития России должен был стать аграрный сектор.

     Вопреки надеждам на то, что реформа 1861 года (освобождение крестьянства от крепостной зависимости) даст толчок развитию аграрного сектора экономики, сельское хозяйство России вошло в фазу затяжного кризиса. Кокорев показывает проявления этого кризиса и выявляет его непосредственные и более глубинные причины.

     В своей ранней статье «Взгляд русского на европейскую торговлю» (1858) Василий Александрович сравнивает сельское хозяйство России и стран Европы по состоянию на сер. XIX века. И сравнение это — не в пользу России. Наше сельское хозяйство было чуждо каких-либо технических и агрономических новшеств, оставалось неподвижным на протяжении веков, сильно зависело от стихийных сил природы:

     «У нас в России промышленность опередила земледелие, которое в общей сложности остается неподвижно в первобытной простоте, предоставленное на произвол всех случайностей природы. На наших фабриках приготовляются изысканные предметы роскоши: шелковые ткани, фарфор, бронза, зеркала и т. д.; а в земледелии вовсе не известны на деле не только дренаж и ирригация, но даже травосеяние составляет редкость. Наши земледельческие орудия, за весьма немногими исключениями, все те же, как и в первые дни пашни на русской земле; их делает сам крестьянин кое-как, по преданию, и земледельческая механика вовсе не известна».

     Земли российские истощены, лишены необходимых удобрений. Более того, к удивлению Кокорева, Россия, забывая о собственных полях, удобрения даже ...экспортирует. Василий Александрович рассказывает об этом курьезе:

     «В бытность мою в Шотландии, я был изумлен массою костей, выгруженных на берегу и привезенных из России для удобрения шотландских полей. Там только, в Шотландии, я узнал, что в Петербурге есть купец Степанов, который сорок лет ведет торговлю костями и продает их заграницу ежегодно до 700 тыс. пудов. По возвращении в Россию я познакомился с г. Степановым и узнал, что он собирает кости на Волге, начиная с Казани, платя на месте по 3 коп. за пуд, везет их до Петербурга, где и продает англичанам по 50 коп. за пуд. Кости эти идут мимо тех русских губерний, где почва холодная и требует удобрения, но не возбуждают ни в ком желания приобрести их, и отправляются прямо через море на берега Шотландии».

     Создается впечатление, что Россия имела не только необходимые объемы произведенной продукции сельского хозяйства, но даже избытки. Ведь ее называли уже во времена Кокорева «житницей Европы». Кокорев, оперируя цифрами, показывает, что лишних хлебов (и не только хлебов) у России нет. Последовательно претворялся в жизнь принцип: «Недоедим, но вывезем», который в свое время озвучил министр финансов Вышнеградский.

     Помимо того, что вывоз хлеба стало поощрять правительство (для накопления в стране золота и стабилизации российского рубля через выравнивание расчетного баланса), имеется еще одна причина вывоза хлеба при отсутствии его избытка в стране. Как пишет Кокорев, хлеб Россия вывозит не потому, что его производится много, а потому, что нет дорог внутри страны. Проще отправить его на экспорт:

     «В общем итоге Россия не имеет избытка ни в хлебе, ни в сале, ни в кожах и т. п. Если мы отпускаем теперь эти товары заграницу, то именно потому, что не имеем внутренних путей сообщения. Нам удобнее и дешевле отправлять хлеб к примор-ским городам, нежели в свои неурожайные места, Белоруссию и Литву. Когда же через эти местности будут проведены железные дороги, тогда из урожайных губерний хлеб пойдет в губернии неурожайные, а таковых всегда бывает (по обширности России, и по тому, что земледелие у нас предоставлено случайности) пять-шесть, с народонаселением более 5 млн.

     Что же касается до сала, то оно найдет дома еще более обширный сбыт, чем хлеб. Лишь только крестьяне будут в состоянии жечь свечи в деревнях, вместо лучины, столь вредной для глаз, неудобной для работы и способствующей пожарам, но по необходимости употребляемой теперь во всей северной и даже средней России для освещения, тогда едва достанет сала для своего домашнего употребления.

     Кожи также будут нужны у себя дома на сапоги для целой половины России, носящей теперь лапти.

     Нельзя предположить — по крайней мере, грустно было бы предположить, — что все это для нас не понадобится. Такое предположение совершенно отравило бы всякую надежду на внутреннее развитие, а мы теперь полны самого твердого верования в то, что оно будет».

     Даже то, что Россия выращивала, и с помощью чего создавалась иллюзия «достаточности хлеба», является результатом экстенсивного развития сельского хозяйства. Иллюзорный достаток обеспечивался большими площадями земель, истощением почвы и высоким напряжением работников:

     «При неустройстве нашего земледелия, нас обеспечивает в отношении к народному продовольствию только огромное пространство земель; достаточным сбором хлебов мы обязаны не искусству вести земледелие, не умению с ограниченными силами собрать хорошую жатву, а огромному труду крестьян, обрабатывающих обширные поля, труду, которому у нас нет другой оценки, кроме соразмерности с силами человека и условиями климата».

     В статье «Взгляд русского на европейскую торговлю» (1858) Кокорев, опираясь на свои наблюдения во время поездки в Европу, проводит анализ причин более высокой продуктивности европейского сельского хозяйства по сравнению с российским. Он выделяет девять таких причин. Приведу их описание с некоторыми сокращениями:

     «Не будем говорить теперь о средствах к достижению этого, но скажем несколько слов о тех способах, которыми земледельческое народонаселение Англии, Бельгии, Пруссии и Франции дошло до настоящей обеспеченности в жизни и до возможности потреблять мануфактурные изделия. Многие обстоятельства могли от меня ускользнуть во время короткого путешествия моего по Европе, но вот перечень того, что я успел заметить в составе самой жизни народа:

     1. В Европе нет так называемых казенных земель, лежащих впусте и никому не доступных. Там все земли распаханы; имей только желание обделывать землю, и никто этого желания не задерживает, а, напротив, поощряет.

     2. Владение землею у крестьян большею частью на правах прочного арендаторства и собственности; поля, при народных переписях и по произволу землевладельцев, не переходят беспрестанно из рук в руки, и потому каждый смело кладет в землю труд и деньги, удобряя ее почву и разрыхляя ее до степени сильнейшей растительности. [... ]

     3. Везде проведены шоссейные дороги, чуждые всякой затейливости, но удобные, из города в город, из селения в селение; от этого лошадь земледельца не вязнет в грязи, везет в десять раз более и не теряет времени и сил, равно и сила людей не тратится на выворачивание возов из грязи [...]

     4. Несуществование монополий на продажу хлебного вина, при возможности всем сословиям выкуривать оное и варить пиво, с обращением в продажу того и другого, по уплате положенного акциза или на жидкость, или на первоначальный ее материал, дает возможность откармливать скот на винокуренной барде, а избыток скота имеет прямое отношение к удобрению земли, улучшению пищи, следовательно и сохранению здоровья. Без этого, при всяких других мерах, земледелие заграницей не достигло бы тех успехов, кои оно приобрело.

     5. Дешевизна соли, которая, как необходимый предмет для жизни, нигде заграницей не обложена акцизом и везде продается дешево и свободно, имеет важное влияние и на улучшение породы скота вообще и рогатого в особенности, и на предохранение его от болезней.

     6. Несуществование паспортов имеет тоже огромное влияние на развитие деятельности в жизни простого народа. Каждый из города в город, короче говоря, из конца в конец государства едет свободно, движение его не опутано никакими формами; полицейские чиновники не имеют надобности придираться, и оттого крестьянин не несет бесполезных расходов, а полиция делается честнее, ей нет повода тревожить гражданина; тысячи несчастных не томятся в тюрьмах за просрочку или потерю паспортов.

     7. Несуществование личных податей в Англии и Франции избавляет жителей от постоянной зависимости и столкновения с чиновниками; все время у народа свободно, и он употребляет его на свой труд, нисколько не отвлекаясь для исполнения пустых формальностей. Взамен личной подати, налог на имущество и капиталы в пользу государственных доходов, соразмерный с количеством получаемой пользы, падает на избытки, следовательно, не поражает трудовой копейки простолюдина, подобно тому, как личная или подушная подать.

     8. Существование неопределенного сословия отставных нижних военных чинов вовсе не известно. Оно не может образоваться потому, что краткий срок военной службы, во Франции 7, а в Пруссии от 1 года до 3 лет, дает возможность каждому возвратиться в свою семью к прежним занятиям и в члены того же общества, не причиняя в семействах, при временном отсутствии некоторых членов их в военную службу, горьких слез, неизбежных при безнадежном расставании на весьма продолжительное время.

     9. Но главнейшее условие благосостояния заключается в том, что все делается трудом вольным, необязательным. Этот труд спорее принужденного и толковее, потому что крестьянин считает себя не вещью, не машиной, а человеком, и сам придумывает все для успеха своего дела».

     Особое внимание Кокорев обращает на дренаж, который хорошо развит в Европе и который жизненно необходим некоторым районам Российской империи. Его особенно удивило, что во Франции государство оказывает крестьянам финансовую помощь в организации дренажа:

     «Наконец является венец изобретений нашего времени — дренаж, отвлекающий от почвы излишнюю сырость и сообщающий ей теплоту, отчего урожай бывает постояннее и вчетверо более, чем на обыкновенных полях. Успехи англичан по введению дренажа изумительны и невероятны: просто все земли в Англии и Шотландии дренированы. Это доказывает, как там сразу все общество проникается стремлением к осуществлению полезных мыслей.

     Самый яркий, самый разительный пример сознания полезности дренажа подало французское правительство. Император Наполеон III разрешил выдать во Франции на этот предмет 100 млн. франков».

     Статья «Взгляд русского на европейскую торговлю» писалась за несколько лет до отмены крепостного права. Кокорев понимал, что самое ближайшее время России встанет на рельсы капитализма (правда, слова «капитализм» он не употреблял). Капитализм — это рынок, а спрос на рынке могут обеспечить крестьяне, составляющие более 90% населения России. Для этого они должны производить некоторый избыток сельскохозяйственной продукции. Без этого избытка они ничего не смогут покупать. Развитие промышленности и капитализма захлебнется на самом старте. Низкая производительность труда в сельском хозяйстве — мощный тормоз капиталистических реформ:

     «Труд этот поглощает все время, и оттого земледелец не может развить себя и сознать в своих мыслях потребность внести в жизнь употребление нужнейших мануфактурных изделий, не говоря уже о том, что за употреблением всего времени на медленный и тяжелый труд, не облегчаемый земледельческой механикой, он не может приобрести излишних денег».

     Поэтому задачу технической и агрономической модернизации сельского хозяйства Кокорев ставит как стратегическую. В конце 1850-х гг. он особые надежды возлагает на сословие помещиков, рассчитывая, что из «душевлад ельцев» они превратятся в эффективных землевладельцев. Надеется он также, что дворяне как эффективные землевладельцы покажут достойный пример освободившимся крестьянам:

     «Вот теперь мы, русские коммерсанты, надеемся, что дворяне, перейдя из душевладельцев в землевладельцы, поймут важность устройства земледелия по способу европейскому и сделаются представителями выгод, от земли получаемых. Равно и крестьяне, сделавшись владельцами и арендаторами земли, примутся за обработку ее внимательнее, зная, что результаты их труда все принадлежат им. Таким образом рус-ская земля увеличит ценность своих сырых произведений, против нынешнего, на сотни миллионов, кои, разлившись в народе, породят в нем потребность к приобретению не затейных, но нужных мануфактурных товаров».

     Увы, ожидания Кокорева не оправдались. Финансовая реформа, которая началась почти одновременно с отменой крепостного права, разрушила ту систему кредита, которая была создана в России во времена министра финансов Е.Ф. Канкрина (и даже в более ранние годы). Денежная масса в экономике России после начала реформ не только не увеличилась, но денег стало даже меньше. А если деньги и предлагались землевладельцам и земледельцам, то под ростовщический процент. Ни вчерашним помещикам, ни вчерашним крепостным крестьянам проводить модернизацию сельского хозяйства и даже поддерживать то, что им осталось или досталось после реформы 1861 года, было не на что. Очень серьезно по сельскому хозяйству северных губерний ударил введенный в 1863 году акциз на продукцию винокурения. Был и целый ряд других причин, о них Кокорев говорит почти во всех 15-ти провалах.

     Кокорев не просто описывает «экономический провал» в сельском хозяйстве, он выдвигает конкретные предложения по возрождению аграрного сектора экономики. В наиболее сжатом виде его программа изложена в статье «Мысли по поводу дороговизны на хлеб и мясо».

     Во-первых, Кокорев предлагает заменить единый винокуренный акциз дифференцированным акцизом. Это станет средством восстановления винокурения в северных губерниях. А через восстановление сельского винокурения произойдет восстановление и наращивание животноводства. А, следовательно, появится навоз для удобрения полей. Иначе говоря, произойдет восстановление органического единства земледелия, винокурения и животноводства, которое существовало в дореформенной России:

     «Но для того, чтобы в северном хозяйстве могло возникнуть винокурение, которого теперь в количестве, потребном для удобрения земли, нет, необходимо интересы этого винокурения оградить от подрыва, причиняемого вином, выкуриваемым в черноземной полосе России. Винокурение в северных губерниях необходимо поставить в такие условия, при которых занимающиеся им были бы не только гарантированы в целости затраченного капитала, но получили бы уверенность в возможности приобретения известной прибыли; поэтому ограждение интересов северного винокурения могло бы выразиться в установлении добавочного акциза до 2 коп. с градуса, взимаемого с каждого ведра вина, перевозимого из губерний черноземных в северные».

     Во-вторых, необходимо организовать дешевый кредит как для помещиков, так и крестьян:

     «Упрочение винокурения в северных губерниях, составляя не более как одну из мер сельскохозяйственной политики, не может одно послужить к поднятию упавшего хозяйства. Для этого необходим целый ряд мероприятий, но прежде всего дешевый долгосрочный кредит и облегчение переселения.

     В кредите нуждаются не одни крупные землевладельцы, он настоятельно нужен крестьянам, как способ к приобретению земель».

     Обратим внимание, что относительно дешевый кредит появился лишь в 80-е годы XIX века, когда были учреждены Крестьянский и Дворянский банки. Но существование землевладельцев и земледельцев без денег и кредита в течение более двух десятилетий нанесло по сельскому хозяйству такой удар, что многим из землевладельцев и земледельцев указанные банки помочь воскреснуть уже не могли.

     В-третьих, переселение сельских жителей из малоземельных губерний в те части страны, где имелся избыток земли:

     «А для облегчения всем желающим жить трудом от сельского хозяйства, для облегчения способов, к достижению этого, необходимо сделать доступным пользование казенными пустопорожними землями, удобными для пашни, и чем больше будет спрос на эти земли, тем охотнее следует их раздавать. Спрос этот лучше всего будет выражать наш поворот к благоустройству, без которого невозможно прочное и мирное развитие. Нельзя отрицать, что мы имеем огромное число рук, которые 'дело не делают и от дела не бегают " — а между тем объедают других. Таких людей наберется примерно до 2 млн.; они могли бы добывать из земли хлеб не только для себя, но и для других миллионов, не занимающихся сельским хозяйством. Эти люди — нравственны, честны, жаждут труда, а между тем, составляя собою избыток населения, существующий в малоземельных губерниях: Курской, Полтавской, Орловской, Тульской и др., они поставлены в такие условия, что отягощают своих односельчан и могут, при дальнейшей неустанов-ленности их быта, обратиться в тунеядцев. Этот избыток населения, не имея возможности работать во всю мочь, так как нет земли, по необходимости стесняет и объедает своих односельчан, поэтому следует немедленно привести в известность всех малоземельных крестьян и организовать скорое и обеспеченное всеми удобствами переселение их в те благодатные местности, которые лежат у нас впусте и ждут пахаря, который где-то бедствует, не находя земли и не зная, к чему приложить свой труд. Таким образом, при избытке пустопорожних плодородных земель и рук, жаждущих земледельческого труда, мы ухитрились создать в России сельскую бедность. Бедность эта, конечно, исчезает, когда пахарь будет знать, где ему есть что пахать».

     Это предложение было реализовано лишь в начале XX века, когда премьер-министр Петр Аркадьевич Столыпин начал реализовывать государственную программу переселения крестьян из европейской части России за Урал, в Сибирь. Только за 1908-1909 гг. за Урал переехало около 1,3 млн. человек.

     В-четвертых, строительство Сибирской железной дороги как средство подъема сельского хозяйства:

     «Между тем, независимо от правильного устройства земледелия, является потребность и в другой мере, могущей дать работу многим, а именно: каменщикам, каменотесам, кирпичникам, землекопам, плотникам, столярам, малярам, кузнецам, слесарям, пильщикам, подвозчикам и т. д. Эта мера — постройка правительственной железной дороги в Сибирь».

     И эта мера при жизни Кокорева не была реализована. Лишь в 1891 году началось строительство Транссибирской магистрали, а окончательно завершены работы были лишь в 1916 году. Протяженность магистрали — без малого 9300 км.

     В-пятых, учитывая, что Россия является экспортером хлеба и другой продукции аграрного сектора, необходимо бороться с падением курса рубля. Эта мера очень важна, поскольку обесценение национальной валюты ведет к удорожанию хлеба и мяса на внутреннем рынке. Экспортная премия оплачивается за счет невидимого налога на все население, покупающего продукты питания:

     «Дороговизну на хлеб и мясо многие относят к понижению ценности нашего кредитного рубля, выражающемуся упадком курса. В отношении хлеба это наполовину справедливо, потому что иностранцы находили расчет платить за хлеб дорого, рассчитываясь с нами уцененным кредитным рублем.

     ... Обращаясь к влиянию курса на дороговизну хлеба, следует остановиться на том, что хлеб есть главный предмет нашей вывозной торговли; но все те предметы, которые не вывозятся заграницу, следовательно и не проходят через реторту курса, остались в своей цене, как-то: соль, сахар, дрова и т. п. Предположим, что иностранцы вовсе не имели бы надобности в нашем хлебе, тогда у нас не образовались бы ныне существующие высокие цены; но иностранные рынки производили сильное требование на хлеб, а государство находило полезным для перевеса в торговом балансе не задерживать выпуск, и это образовало дороговизну, выразившуюся в отношении к каждому рабочему в следующей цифре: 2 года назад печеный хлеб продавался 1 1∕2 коп. фунт, а теперь 3 коп., дороже на 100%. Для питания рабочего нужно хлеба в день, по крайней мере, 3 фунта; следовательно, рабочий ежедневно переплачивает 4 1∕2 коп., что составляет в год 16 руб. Это новая подать, новый налог, упавший не только на работника, но и на стариков, старух и детей, включительно с голодающими и нищими, налог, платимый такими людьми, которые в упадке курса ничем неповинны».

     В-шестых, Кокоревым предлагаются такие дополнительные средства подъема сельского хозяйства, как борьба с хищническим использованием земель и страхование различного рода потерь (особо учитывая, что многие районы России относятся к зоне неустойчивого земледелия):

     «Устанавливая меры к поднятию хозяйства, необходимо обратить внимание на столь частые в последнее время случаи хищнического обращения с землею, с целью единовременного извлечения возможно большего дохода, хотя бы последствием этого было совершенное истощение почвы. Достаточно указать на то, что такой обильный край, как Самарский, приведен к нищете посредством так называемых коммерческих посевов; а равно усовершенствовать существующее теперь обязательное страхование сельских строений от огня и учредить обязательное страхование скота — от падежей, полей — от градобития».

     Среди дополнительных мер Кокорев называет проведение дренажных работ на основе европейского опыта. Также предлагается создание пунктов поддержки сельского производителя в каждом уезде\

     «Дополним еще тем, что в каждом уезде, сообразно его обширности, должны быть образованы 3 4 пункта, в которых бы землевладелец и земледелец находили: сельскохозяйственную мастерскую, дешевую соль, зерновые семена, плуги, железные бороны и т. п., и производителей для рогатого скота, и лошадей, т. е. жеребцов и быков».

     Подобные пункты появились в нашей стране, но уже не в Российской империи, а в Советском Союзе. В ходе коллективизации сельского хозяйства в 1930-е годы повсеместно стали появляться машинно-тракторные станции (МТС), которые, как правило, обслуживали по несколько колхозов.

     В дополнение к перечисленным мерам Кокорев называет меру, которую, пожалуй, следует поставить на первое место. Это правительственная поддержка сельского хозяйства:

     «Придавая особенное значение примерам усовершенствованного хозяйства, как наглядно доказывающим крестьянам пользу улучшенных способов ведения его, мы полагаем, что хозяйство сельского духовенства следует возвести, на счет правительства, на высшую степень совершенства, дабы это хозяйство изображало светящиеся точки сельского благоустройства, сообщающие народной массе свет полезных знаний. Затрата эта была бы вполне производительна и повела бы к усовершенствованию способов добывания из земли большого количества произведений посредством улучшения почвы и употребления других приемов и орудий для обработки земли».

     Формально в правительстве Российской империи было много разных канцелярий и департаментов, которые отвечала за сельское хозяйство. Однако они реальной поддержки сельскому труженику не оказывали. Скорее своими циркулярами лишь осложняли его положение. Кроме того, Кокорев обращает внимание на отсутствие единой, скоординированной правительственной политики развития сельского хозяйства. Более того, в правительстве царили бестолковщина и хаос, никто о перспективном развитии аграрного сектора не думал:

     «Возвращаясь к мерам выше сего изложенным относительно устройства сельского хозяйства, не можем не сказать, что меры эти не представляют ничего нового. Все, что предложено, уже давно существует, но только в раздробленном виде и с распределением по разным ведомствам, а именно: винокурение — в министерстве финансов, земледелие — в министерстве государственных имуществ, народное продовольствие — в министерстве внутренних дел, страхование и т. п. — в земствах, общее попечение и направление — в сфере случайностей.

     Эта разбросанность и составляет ту причину, почему Эстляндия может выкормить ежегодно 60 тыс. быков, а Петербургская губерния — только около одной тысячи. Нет надобности повторять то, что где мало скота, там мало и хлеба. Мы надеемся в отношении мяса на донские и другие степи и бездействуем на севере, вовсе не задавая себе притом труда обдумывать общее устройство нашего экономического положения».

     К сожалению, большая часть мер, предложенных Кокоревым для возрождения сельского хозяйства, не была реализована при его жизни. Власти даже не приступили к обсуждению инициатив Василия Александровича. Несмотря на свою энергию и достаточное влияние в обществе, Кокорев не мог достучаться до власть имущих. Лишь часть из предложений Кокорева стали реализовываться в конце XIX — начале XX вв., причем не всегда реализация была успешной, поскольку осуществлялась все той же петербургской бюрократией. Сельское хозяйство Российской империи накануне первой мировой войны оставалось слабым. Прошло более полувека с того момента, когда Кокорев в статье «Взгляд русского на европейскую торговлю» (1858) с горечью констатировал громадное отставание российского от европейского сельского хозяйства. За это время, к сожалению, мало что изменилось.

     ***

     Тему экономических провалов в сельском хозяйстве, поднятую Кокоревым, продолжил уже упоминавшийся нами «экономический славянофил» С. Ф. Шарапов.

     Тема деревни и сельского хозяйства проходит красной нитью через все его работы. И главные мысли одни и те же:

     а). сельское хозяйство России находится в плачевном состоянии;

     б). главная причина постоянной деградации сельского хозяйства — нехватка денежных средств для пополнения оборотного капитала и формирования основного капитала;

     в). данная нехватка обусловлена общей денежной политикой государства, которая связана с постоянным сжатием денежной массы в экономике;

     г). для преодоления аграрного кризиса необходима реформа денежной системы России на основе теоретических положений С.Шарапова об абсолютных деньгах и мнимых капиталах[3].

     Помимо указанных ключевых вопросов, Шарапов затрагивает и другие: разрушения сельской общины (в том числе в результате реформы П. Столыпина) и способов ее защиты, деградации земельных ресурсов в результате хищнической эксплуатации угодий, внедрения новых технологий обработки земли, организации элеваторного хозяйства, создания государственного резерва продовольствия, введения государственной монополии на хлебную торговлю, государственного регулирования тарифов на перевозку зерна по железным дорогам, подготовки кадров для сельского хозяйства, создания агропромышленного производства на селе, управления курсом русского рубля для повышения эффективности экспорта зерна и др.

     Мы уже много раз повторяли ключевую мысль Шарапова: реформы «молодых финансистов» привели Россию к безденежью. Но за средними цифрами обеспеченности российского жителя наличными деньгами скрывалась большая дифференциация: в городах денег было мало, а в деревне их не было вовсе. Если что-то в виде денег появлялось в провинции, то все тут же «отсасывалось» в центр ростовщиками, банками, налоговыми инспекторами, торговцами вином. «Государственные Сберегательные кассы, — писал Шарапов, — обратились в сеть насосов, выкачивающих из местных оборотов все народные сбережения. Винная монополия начала выбирать последние остатки свободной наличности из рук населения...

     «В деревне определилось полное отсутствие денег. Раз в год, осенью, появлялись деньги у скупщиков земледельческих продуктов. Эти деньги поступали в руки крестьян и тут же переходили из рук в руки в казну, выбираемые почти сполна в виде податей, значительная часть коих, несмотря на самые крутые меры взыскания, вечно оставались в недоимке.

     Разменять десять рублей стало едва ли возможно в средней руки деревне...»[4]

     Шарапов обращает внимание на то, что после реформы 1861 года отношения между помещиком и крестьянами стали очень напряженными. Как независимые товаропроизводители, они начинают конкурировать между собой на рынке сбыта. Крестьянин хочет свободы и независимости от помещика; помещик стремится заманить своего бывшего крепостного на свои угодья уже в качестве наемного работника. Но у помещика это далеко не всегда получается, поскольку крестьянину надо платить, а с деньгами ситуация напряженная. Кстати, бытует ошибочное мнение, что у помещиков был неплохой стартовый капитал для того, чтобы выстраивать свое хозяйство на новых началах. Мол, помещики получали выкупные платежи за землю, которую собирали с освободившихся крестьян и могли пускать их в дело. Однако, большая часть выкупных платежей прошла мимо помещиков. Эти деньги пошли в карманы банкиров-ростовщиков. Дело в том, что к моменту реформы 1861 г. у помещиков накопилась громадная задолженность перед ростовщиками, и выкупные платежи шли преимущественно на погашение этой задолженности, а не на развитие хозяйства в новых условиях[5]. Из-за безденежья помещиков значительная часть их земель перестала обрабатываться и была заброшена.

     Помещичьи имения стали превращаться в объект мародерства и спекуляций. Шарапов так писал об этом печальном явлении в 1907 году: «Развилось явление, ни в какой другой стране не виданное: спекуляция имениями в лом (здесь и далее курсив С. Шарапова — В. К.), создавшая целую профессию особого вида дельцов. Из купленного за бесценок имения в ходу самым варварским образом извлекается видимый капитал путем уничтожения лесов, распродажи построек, скота, инвентаря; затем имение через Крестьянский банк сбывалось крестьянам, которые спешили истребить капитал невидимый, распахивая землю до полного истощения. Таким образом ликвидировано от половины до 9/10 когда-то цветущих экономий, и это неслыханное варварство ускоренным ходом идет и сейчас»[6].

     Крестьянин, отягощенный выкупными платежами, налогами, а также долгами по кредитам, которые он вынужден был брать у ростовщиков, оказывался в ситуации сложного выбора между «плохим и совсем плохим»: а). остаться в голодной деревне и пытаться наладить хозяйство на собственном участке земли; б). остаться в той же голодной деревне и превратиться в наемного работника у своего бывшего хозяина-помещика; в). уехать в город на фабрику или завод в качестве наемного работника. Многие выбирали последнее, и в городе они пополняли армию наемных фабрично-заводских рабочих.

     Продолжение прежней государственной аграрной политики грозило полным развалом села и даже голодом: земля - как крестьянская, так и помещичья — могла оказаться и без хозяев, и без работников. Об этом говорил, между прочим, и А.Н. Энгельгардт, друг и оппонент Шарапова, русский публицист-народник и агрохимик. С одной стороны, он отмечал глубокий индивидуализм русского крестьянина даже в рамках традиционной общины. Энгельгардт достаточно скептически относился к тому, как большинство славянофилов (включая Шарапова) воспринимали крестьянскую общину (а также и артель). В письмах Энгельгардта русские крестьяне предстают глубокими индивидуалистами[7]. С другой стороны, он понимал, что аграрное производство в России может существовать лишь в виде крупных хозяйств на больших площадях, что требовало коллективных форм труда: «Все дело в союзе... у нас первый и самый важный вопрос есть вопрос об артельном хозяйстве. Каждый, кто любит Россию, для кого дорого ее развитие, могущество, сила, должен работать в этом направлении»[8]. Энгельгардт считал, что объединяющим труд сельского труженика началом может стать городской интеллигент, сочетающий в себе профессиональные знания и понимание гражданской ответственности за сохранение русской деревни и укрепление русского государства. Энгельгардт обратился к городской молодежи с призывом поехать на село и заняться сельским трудом (проект «интеллигентных деревень»). Также и русский писатель Л.Н. Толстой, подобно Энгельгардту, призывал городских интеллигентов создавать коллективные хозяйства на селе (что-то вроде «трудовых братств», или «коммун»). Одно время была мода на такие «интеллигентские колхозы», однако большинство из них развалилось[9].

     Шарапов считал такие призывы горожан ехать в деревню ошибочными, полагая, что там и так имело место относительное перенаселение. Он считал, что перемещение части рабочих рук из деревни в город даже необходимо — для ускорения промышленного развития России. Шарапов был уверен, что деревне нужны не просто рабочие руки, а работники, которые понимают что-то в агрономии, животноводстве, агропромышленном производстве. Горожане в этом смысле были плохими специалистами. Проект Шарапова сводился к тому, чтобы на селе создавать коллективные хозяйства во главе с помещиком («помещичьи колхозы»). Помещик должен был стать не просто руководителем, а аграрным специалистом, который организует сельское хозяйство на основе минеральных удобрений, правильных севооборотов, применения продуктивного скота и хороших семян, последних достижений агротехники, предварительной обработки сельскохозяйственной продукции, а иногда и ее глубокой переработки (создание агропромышленных производств).

     Подобные мысли Шарапова не были плодом кабинетных размышлений. Все эти мысли он апробировал на базе своего собственного имения Сосновка в Смоленской губернии. Это 400 десятин земли, 40 дворов и примерно 100 ревизских «душ». Некогда заброшенное и запущенное имение в короткий срок стало образцовым. На основании практического опыта организации сельского хозяйства в имении Сосновка, где Шарапов был управляющим, а крестьяне — работниками, Сергей Федорович написал книгу «Пособие молодым хозяевам при устройстве их на новых началах» (1895). Он показал, что для успешного развития сельского хозяйства необходимо было: а). проявление активной позиции со стороны бывшего помещика, который должен взять ответственность за новое хозяйство; б). сохранение крестьянской общины, которая способствовала организации коллективного труда в таком хозяйстве; в). оказание поддержки новым хозяйствам со стороны государства (прежде всего, в виде кредитов).

     К сожалению, очень незначительная часть помещиков последовала совету Шарапова. Большинство стали перемещаться в города, пополняя ряды чиновников или пробуя себя в каком-либо капиталистическом предприятии. Часть дворянства, получая большие суммы денег в виде выкупов за землю, полностью перешла на праздный образ жизни; а в случае нехватки средств стремилась получить кредиты под залог оставшейся у них земли или продавала ее нарождавшемуся классу сельских кулаков. Часть из создававшихся «помещичьих колхозов» распалась вскоре после их создания по причине безденежья — до начала Первой мировой войны государство так и не смогло наладить масштабное кредитование сельского хозяйства.

     Еще раз подчеркнем, что Россия была аграрной страной: более 90 процентов были сельскими жителями. Из-за нищенского уровня жизни крестьяне не могли обеспечить необходимый спрос на орудия труда, удобрения, потребительские товары. В конечном счете, это было препятствием для развития отечественной промышленности. Об этом еще в 1881 г. писал А.Н. Энгельгардт:

     «Ну что толку для землевладельца, когда его земля пустует или беспутно выпахивается; что толку для фабриканта, что голодный рабочий дешев, когда фабриканту некому сбыть свой миткаль, кумач, плис? Да он, фабрикант, втрое будет платить рабочему, лишь бы только был сбыт на его товар. А кто же, как не мужик-потребитель, может поддержать и фабриканта и купца? На господах далеко не уедешь. Не тот фабрикант живет, который производит господский товар, а тот, который производит мужицкий. Богатеет тот купец, который торгует русским, то есть мужицким, товаром (курсив мой — В.К.). Не оттого ли купец, фабрикант, мещанин, поп относятся так сочувственно к упованиям мужика на милость насчет земли? Да и кому же может быть невыгодно, если улучшается благосостояние мужика, если мужик сделается богат? А благосостояние мужика может улучшиться только тогда, если он так или иначе получит возможность увеличить свой надел, расширить свое хозяйство. Пустой расчет тех, которые думают, что, если мужик будет беден, то он будет дешево наниматься в работу в их хозяйство. Пожалуй, будет наниматься дешево, да что толку-то ?»[10].

     Фактически А.Н. Энгельгардт констатировал, что товарное сельское хозяйство не сумело встать на ноги, а без этого русский капитализм получился каким-то однобоким, «недоделанным» и откровенно зависимым от Запада. Именно этого опасался Кокорев, когда писал в статье «Взгляд русского на европейскую торговлю» (1858), что суверенный капитализм в России может сложиться лишь, если удастся создать эффективное сельское хозяйство. Как видим, не удалось. В этой ситуации у России в начале XX века оставался не очень богатый выбор:

     а). стать колониальным придатком Запада;

     б). совершить коренной социальный переворот и вырваться из системы мирового капитализма. В 1917 году выбор состоялся, Россия пошла по второму пути.

     -------------------------------

     Каждое государство выражает свою силу по-своему, сообразно географическому положению. Сила Англии — окружающий ее океан, сила Германии, находящейся в средине Европы, — 2 млн. войск, но сила России совсем особая и вовсе не сходная с силою других государств. Ее сила — в сохранении своей силы под спудом. Ее могущество — сто миллионов народа с Самодержавным Царем во главе.

     ...Не политико-экономические витийства, не парламентские хитросплетенные речи и не разновидные конституции дадут нам разум для благоустройства и возвеличения России, а живущее в простых чистых сердцах Слово Божие. В. Кокорев

     ---------------------------------------

     [1] Грегори П. Экономический рост Российской империи (конец XIX — начало XX в.): Новые подсчеты и оценки. Пер. с англ. — М.» 2003. С. 232-242.

     [2] Тюкавкин В. Г. Великорусское крестьянство и столыпинская аграрная реформа. — М.: Памятники исторической мысли, 2001, с. 32.

     [3] Учение С. Шарапова об абсолютных деньгах и мнимых капиталах см.: Катасонов В. Экономическая теория славянофилов и современная Россия. «Бумажный рубль» С. Шарапова. — М.: Институт русской цивилизации. — М.: 2014.

     [4] «Земля и воля... без денег. Публичная лекция, прочитанная в апреле 1907 года в Тамбове, Саратове и Смоленске, и доклад, сделанный Чрезвычайному Смоленскому Губернскому Дворянскому Собранию 1 июня 1907 года Сергеем Шараповым». — М.: Тип. «Русский голос», 1907, с. 17.

     [5] В 1833 г. в кредитных учреждениях было заложено помещиками 43,2% ревизских душ, в 1859 г. — 66%. За годы царствования Николая Первого общая сумма помещичьей задолженности увеличилась примерно в 4 раза и достигла 425 млн. рублей (Выскочков Л.В. Николай Первый. — М., 2006, с.206).

     [6] «Земля и воля ... без денег...», с. 17.

     [7] «Крестьянская община, крестьянская артель — это не пчелиный улей, в котором каждая пчела, не считаясь с другою, трудолюбиво работает по мере своих сил на пользу общую.» (Энгельгардт А.Н. Из деревни. 12 писем. 1872-1887. — М.: Государственное изд-во сельскохозяйственной литературы, с. 183) «В моих письмах я уж много раз указывал на сильное развитие индивидуализма в крестьянах; на их обособленность в действиях, на неумение, нежелание, лучше сказать, соединяться в хозяйстве для общего дела. На это уже указывают и другие исследователи крестьянского быта. <...> Действительно, делать что-нибудь сообща, огульно, как говорят крестьяне, делать так, что работу каждого нельзя учесть в отдельности, противно крестьянам.» (Там же, с.266). Подробнее см.: Крупкин ПЛ. Институты русской деревни конца XIX века по наблюдениям А.Н. Энгельгардта. // Научный эксперт. 2010. № И.

     [8] [407] Энгельгардт А.Н. Из деревни. 12 писем. Письмо седьмое.

     [9] См.: Е.Д. Мелешко. Толстовские земледельческие коммуны // Сайт Института философии РАН.

     [10] Энгельгардт А. Н. Из деревни. 12 писем. Письмо одиннадцатое.