Глава 6. Введение серебряного рубля — первое звено в цепи экономических «провалов»

     В списке экономических провалов России у Кокорева на первом месте стоит введение серебряного рубля. Он назвал этот провал «Крупная мнимо-серебряная единица». Вот как лаконично Кокорев описал его:

     «За два года до введения этой единицы, во всех сословиях заявлялись предостережения с выражением вредных от этого последствий. Никто не находил нужным возвышать стоимость жизни и приучать русских людей к широким расходам; но в это время еще никому не приходило в голову, чтобы крупная единица произвела другое зло, переместив заграницу всю массу нашей золотой и серебряной монеты. Эту беду увидали лишь тогда, когда монета исчезла на всех внутренних рынках».

     Речь идет о денежной реформе 1839-1843 гг. Ее нередко называют еще «реформой Канкрина» — по имени тогдашнего министра финансов (1774-1845) Е.Ф. Канкрина. Принято считать (не совсем верно), что эта реформа проводилась по его инициативе, проекту и при активной поддержке. Суть же ее состояла в том, что Россия начала переход от бумажных денег (ассигнаций), при которых она жила со времен Екатерины II, к серебряному рублю. Выражаясь языком финансистов, в стране устанавливался серебряный монометаллизм (денежная система, базирующаяся на одном металле — серебре). Такой серебряный монометаллизм на тот момент времени уже существовал в целом ряде европейских стран.

     Бумажные деньги (ассигнации) не отменялись, но их обмен на серебряные деньги осуществлялся в пропорции 3,5:1.

     Все цены и договорные обязательства должны были выражаться в серебряных денежных единицах.

     Во многих современных учебниках и справочниках дается описание упомянутой реформы, при этом авторы обычно заключают описание выводом о том, что реформа привела к стабилизации денежного обращения в стране. Для современного человека, знакомого с подобными характеристиками денежной реформы 1839-1843 гг., оценки Кокорева воспринимаются как откровение, причем такое, которое вызывает сильное сомнение. Но и не доверять Кокореву нельзя, поскольку он был живым свидетелем реформы, причем активно погруженным в товарно-денежные отношения того времени.

      

     

      

     [Граф Канкрин Егор Францевич (1774- 1845)

     Член Гос. Совета по департаменту государственной экономии, министр финансов (1823—1844). С его именем связана финансовая реформа конца 30-х — начала 40-х гг., имевшая целью восстановление металлического денежного обращения в стране. Добился бездефицитных бюджетов, сохранял протекционистские таможенные тарифы, способствовал развитию промышленности и технического образования в России "За управление министерством финансов, отличную благоразумную попечительность и непоколебимое рвение к благоустройству сей важной части государственного управления, за многие полезные предначертания, точное исполнение оных и бдительный надзор..." награжден высшим российским орденом — Св. Андрея Первозванного (1832). В 1838 г. читал лекции по финансовой науке наследнику престола будущему Александру II.

     Главный его труд — "Экономика человеческого общества и финансовая наука одного бывшего министра финансов".]

     ------------------------

     Работа Кокорева «Экономические провалы» не является академическим исследованием хозяйственной и финансовой жизни России, поэтому предыстория реформы 1839-1843 гг. осталась «за кадром» книги. Дадим в этой связи небольшую историческую справку:

     Идея введения серебряной валюты витала в России со времени воцарения Александра I. Со времен императрицы Екатерины II Россия начала жить с помощью государственных бумажных денег — ассигнаций; первая партия их на сумму 1 млн. рублей была выпущена в 1769 году.[1] Выпуск бумажных денег в XVIII веке был одобрительно встречен населением, ибо они были удобнее в обращении. К концу правления Екатерины II (1796 г.) количество  ассигнаций в обращении достигло 150 млн. рублей, реальный курс 1 рубля ассигнациями составлял 68,5 коп. серебром. В 1809 году в обращении находилось уже 533 млн. рублей ассигнациями, их ценность представляла 237 млн. рублей серебром[2].

     Постепенно из обращения выводились золотые и серебряные монеты, а в 1802 г. был окончательно приостановлен обмен ассигнаций даже на медные деньги. Все платежи в казну производились в ассигнациях. В стране сложилась бумажноденежная система. Впрочем, далеко не все в России были довольны таким положением. Большая часть европейских стран базировали свои денежные системы на серебре (серебряный монометаллизм) или на серебре и золоте (биметаллизм). Некоторые петербургские сановники полагали, что Россия должна выстраивать свою денежную систему по европейским образцам, и предлагали введение серебряного рубля. Мол, такая валюта застрахует общество от злоупотреблений правительства, которое может прибегать к «печатному станку», неоправданно наращивая выпуск ассигнаций и обесценивая бумажный рубль. Такие чиновники основывали свои предложения на догматах западной финансовой науки, которая стала овладевать умами российской аристократии.

     Наиболее последовательным идеологом серебряного рубля в начале позапрошлого века был граф М.М. Сперанский. Михаил Михайлович — выходец из низов, благодаря своим способностям и трудолюбию привлек внимание императора Александра I и, заслужив его доверие, возглавил его реформаторскую деятельность. Масон (иллюминат)[3], имел тесные связи с декабристами[208]. Участвовал в воспитании цесаревича Александра Николаевича (будущий Александр II), который через пол-века возобновил либеральные реформы в России. Свои идеи по части денежной реформы Сперанский изложил в работе «Записка о монетном обращении». Была еще одна его работа на эту же тему — «План финансов».

      

     

      

     Граф Михаил Михайлович Сперанский (1772—1839)

     Русский общественный и государственный деятель, реформатор, правовед, законотворец. Заложил основы юридической науки в России.

     Резко выделялся из чиновничьей среды своими либеральными убеждениями. Составил императору часть проектов переустройства государства.

     Карамзин указывал императору, что «государственные преобразования, совершаемые Сперанским, есть не что иное, как произвольное подражание революционной Франции, которая является очагом революционной заразы и безбожия».

     ------------------------

     В начале XIX в. Сперанский имел поддержку в лице профессора М.А. Балугъянского (будущего первого ректора С.-Петербургского университета), а также Председателя Департамента Государственной экономии Государственного Совета уже упоминаемого нами адмирала Н. С. Мордвинова — знаменитого англомана, масона[209], автора авторитетных трудов по экономике, финансовой политике, сельскому хозяйству, банковскому делу. Поклонник английской политической системы, Мордвинов имел репутацию самого либерального человека в царском правительстве и пользовался большим авторитетом среди декабристов. Сторонник ограничения самодержавия. Наравне со Сперанским, в случае успеха восстания, декабристы рассчитывали ввести в состав Временного правительства и Мордвинова. «Мордвинов заключает в себе одном всю русскую оппозицию», — писал о нем А.С. Пушкин. К команде Сперанского можно отнести также уже упоминавшегося выше Н.И. Тургенева, ярого поклонника Адама Смита, сторонника фритредерства, будущего декабриста, изложившего свои либерально-экономические взгляды в работе «Опыт теории налогов» (1818)[4]. На стороне денежных реформаторов были также будущие декабристы П.И. Пестель и М.Ф. Орлов.

     [208] Алданов М.А. Сперанский и декабристы // Избранные сочинения в двух томах. Т. 2. М.: Известия, 1991. С. 331-345.

     [209] О принадлежности H.C. Мордвинова к масонству см.: Лотарева Д.Д. Знаки масонских лож Российской империи, М., 1994. /Соколовская Т.О. Список гг. военным, кои принадлежали к масонским ложам // Русская старина. 1907. № 6-9 /Соколовская Т.О. О масонстве в прежнем русском флоте. СПб,. 1907.

      

     Нельзя сказать, что у Сперанского и его команды все шло гладко. Противники втягивания России в серебряный стандарт были. Так, сильным оппонентом реформаторов на официальном уровне был историк и писатель Н.М. Карамзин, который находился на позициях номинализма (под номинализмом понимается учение о деньгах, которое исходит из того, что деньги лишь знаки, они не должны иметь внутренней стоимости; доверие и покупательную способность таких денежных знаков обеспечивает и поддерживает государство).

     Номинализм противопоставляется металлизму — учению, которое полагает, что деньги обязательно должны иметь внутреннюю стоимость. В Европе в те времена доминировали сторонники металлизма. Они спорили между собой, но их споры сводились к определению наиболее подходящего вида металлических денег (серебряный или золотой монометаллизм, биметаллизм). Сперанский и его команда стояли на позициях серебряного монометаллизма. Карамзин свои взгляды номиналиста изложил в бумаге Александру I «Записка о древней и новой России»[5]. В ней он показывал, что Россия на протяжении многих веков обходилась не полноценными деньгами, а денежными знаками. Ярким представителем российских номиналистов, согласно записке Карамзина, был император Петр I, который построил денежную систему, основанную на медных монетах, внутренняя стоимость которых была далека от обозначенных на них номиналов. На сходной с Карамзиным позиции по вопросу денег находился купец В. Щеткин[6].

     Активность Сперанского и его единомышленников увенчалась успехом: 2 февраля 1810 г. был издан манифест, который объявлял находившиеся в обращении ассигнации долгом правительства, обеспечивался всем имуществом государства и подлежал постепенному погашению. Планировалось обменивать ассигнации на облигации внутреннего займа, а первые подвергнуть сожжению. Через несколько месяцев, 20 июля 1810 г. был издан еще один манифест, который устанавливал в качестве расчетной законной единицы рубль серебром (содержание чистого серебра 18 г), который заменит бумажные ассигнации.

     Однако в это время в Европе уже шли наполеоновские войны, в воздухе запахло порохом, и Россия начала увеличивать свои казенные расходы на укрепление армии. Произошла отставка Мордвинова и Сперанского. 17 марта 1812 г. Александр I лично вызвал к себе Сперанского и сообщил ему об отстранении от службы. В вину ему вменялось три пункта: попытки расстроить финансовую систему России, попытки вызвать ненависть народа к властям и нелестные отзывы о правительстве[7]. Ссылка (Нижний Новгород — Пермь) продлилась фактически 12 лет.

     Новый министр финансов А.Д. Гурьев[8] прекратил денежную реформу. Манифест от 9 апреля 1812 г. восстановил ассигнации во всех правах, их обращение предусматривалось на территории всей страны. С вторжением Наполеона в Россию в июне 1812 года пришлось полностью забыть о серебряном рубле и включить «печатный станок». В связи с этим эмиссия бумажных денег возросла с 212 млн. руб. в 1800 году до 836 млн. руб. в 1817-м. Ничего экстраординарного в этом не было, поскольку вся Европа во время наполеоновских войн прибегала к финансированию военных затрат с помощью «печатного станка». На период войн все монархи и министры моментально забывали о книжных догматах в пользу металлических денег. Конечно, покупательная способность ассигнаций в России упала. Дополнительную лепту в это обесценение внесли фальшивые бумажные деньги, которыми французы наводнили нашу страну.

     С 1823 г. министерство финансов Российской империи находилось под управлением Е.Ф. Канкрина. Этот опытный чиновник постепенно нормализовал бумажное денежное обращение и сбалансировал бюджет государства. Кокорев на страницах «Экономических провалов» часто упоминает этого чиновника, высоко оценивая его деятельность[215]. Еще раз подчеркнем, что, вопреки утверждениям многих современных авторов, Канкрин не спешил с переходом к серебряному рублю и даже всячески пытался затормозить реформу, которую «проталкивали» Сперанский и его сторонники. {[215]Единственным (очень серьезным) недостатком политики Канкрина Кокорев называет сопротивление Егора Францевича строительству железных дорог.}

     Более объективно позицию Канкрина по отношению к серебряному рублю отразили дореволюционные экономисты В. Т. Судейкин, П.Х. Шванебах, П.П. Мигулин, И.И. Кауфман и др. Впрочем, отмечая отсутствие поддержки со стороны министра финансов в проведении денежной реформы, большинство тогдашних экономистов рассматривали это как проявление слабости и недальновидности Канкрина. Это не удивительно, поскольку почти все представители русской экономической науки находились под влиянием западных финансовых теорий, о чем Кокорев постоянно повторял в своих «Экономических провалах».

      

     

      

     Петр Христианович Шванебах (1848-1908)

     Крупный чиновник, государственный деятель, тайный советник, член Гос. совета. Окончил Училище правоведения в 1867, до 1869 дополнительно слушал курсы по юридич. и политэкономич. наукам в Лейпцигском и Парижском университетах. Работал в Минюсте, затем в Минфине (1883-1888 — вице-директор Особенной канцелярии по кредитной части); участвовал в составлении нового кредитного устава (1889). Научная и популяризаторская деятельность в обл. управления и экономики; автор статей по финансовым вопросам, печатавшихся в нач. 1900-х гг. на стр. журнала «Вестник Европы» («Денежное преобразование и народное хозяйство», «Наше податное дело» и др. — анализирует отличияе современной ему российской экономики от западных стран и САСШ). Товарищ управляющего Гос. банком (1891), член Совета министра финансов (1893), Государственный контролер России.

     --------------------------------------------------------------------

     Вот что, в частности, писал П.Х. Шванебах: «Главным оппонентом "Канкринoвcκoй" реформы был, в сущности, сам Канкрин», который «как-то неохотно шел на окончательную развязку монетного вопроса»[216]. Канкрин, по мнению Шванебаха, оценивал денежную систему как вполне удовлетворительную, не нуждавшуюся в радикальных преобразованиях: «Канкрин думал, а может быть, старался себя уверить в том, что существовавшая денежная система (на деле не более как поверхностно урегулированная денежная анархия) не имела какого-либо коренного недостатка, влекущего за собою необходимость неотложной перемены».[217]

     У Кокорева мы находим некоторые детали событий, связанных с денежной реформой Канкрина, накануне опубликования царского манифеста от 1 июля 1839 г., объявившего о введении серебряного рубля. Василий Александрович пишет о том, что слухи о реформе поползли по России за два года до ее начала, при этом реакция со стороны большинства людей была настороженной и тревожной:

     «Слух о намерении правительства сделать монетною единицей серебряный рубль и тем самым удорожить денежную стоимость жизни в три с половиною раза появился в 1837 г. Слух этот сильно встревожил всех; каждому представлялось, что имеемый им капитал значительно сократится в выражении своей ценности при покупке на рынке разных потребностей жизни. Так, например: пенсионеры, получавшие примерно 350 руб. в год, могли при установлении новой единицы получать только 100 руб., и конечно не верили в то, что жизнь их пойдет прежним порядком без всяких лишений. Заводчики и фабриканты, нанимавшие рабочих, предвидели, что при определении новых окладов, переложенных на серебро, нельзя будет тому рабочему, который примерно получал в месяц 10 руб. 50 коп. на ассигнации, назначить только 3 руб. сер. Отсюда выводилось то заключение, что производство фабрикатов и заводских изделий вздорожает, а средства к покупке сократятся от непомерного возвышения денежной единицы».

     [216] Шванебах П.X. Денежное преобразование и народное хозяйство. — СПб., 1901, с.8.

     [217] Там же, с.9.

     Впрочем, небольшая часть общества была настроена позитивно в отношении возможного перехода к серебряному рублю:

     «Интеллигенты того времени и главнейшие лица, соприкосновенные новому проекту высокой денежной единицы, утверждали, что все предметы в продажной своей цене настолько подешевеют, что на один рубль серебряный можно будет купить на рынке все то, что покупалось на 3 с половиной рубля ассигнационных».

     Часть образованного общества вполне осознанно давала негативную оценку возможной реформе:

     «...но в то же время интеллигенты, чуждые увлечений и не принадлежавшие к составу петербургского чиновничества, т. е. помещики, проживавшие тогда в своих имениях, и первоклассные купцы находили, что России еще рано жить на серебряную единицу, потому что эта единица невольным образом разовьет нашу жизнь в графу расхода, тогда как нам было бы полезнее развивать себя в графу прихода, посредством изучения технических, сельскохозяйственных и других знаний. В таком положении все чувствовали шаткость своих состояний и предвидели в будущем потрясение в торговых делах».

     Подозрения и опасения еще более усилились, когда стали и известны инициаторы реформы:

     «В начале 1838 года распространился слух, что мысль о серебряной единице внесена в Государственный совет членом оного, бывшим польским министром Любецким[9] (выделено мной — В.К.). Слух этот настойчиво поддерживался с добавлением к нему известия о том, что бывший тогда министр финансов граф Канкрин ратует против введения крупной единицы. Возникли подозрения, что тлетворный ветер дует из Польши. Народ заговорил: мы поляков побили дубьем, а они нас бьют рублем».

     В другом месте «Экономических провалов» Кокорев еще раз вспоминает о влиянии «польского фактора»:

     «Если верить тому, что тлетворный ветер крупной серебряной единицы дул из Польши, то нельзя не признать, что злоухищрения польского подкопа под нашу экономическую жизнь попали в цель и произвели такой взрыв, от которого мы бедствуем полвека».

      

     Из приведенного фрагмента видно, что на министра финансов кто-то сильно давил, действуя буквально через его голову. Кокорев упоминает лишь Любецкого, но можно уверенно сказать, что среди лоббистов был все тот же Сперанский, который скончался за несколько месяцев до Манифеста 1 июля 1839 г.

     Началась активная подготовка к переходу на серебряную валюту:

     «Приготовления к перемене единицы выражались в 1838 г. рассылкою по всей России новых окладных листов с переложением податей, цены на вино, соль, гербовую бумагу и т. д. на серебряный рубль».

      

     Развязка последовала в середине следующего, 1839-го года года: «1 июля 1839 года последовало бракосочетание Великой княгини Марии Николаевны с герцогом Лейхтенбергским. Это была первая свадьба в царствование Императора Николая в царском семействе. Между значительными помещиками Костромской губернии (Шиповыми, Катениными, Куприяновыми и т.д.) шел разговор, передававшийся и в другие слои Костромского общества, что день бракосочетания Великой княгини будет ознаменован прощением декабристов. Все ожидали милостивого манифеста, и манифест действительно появился 1 июля, но не о декабристах, а о введении в действие серебряной единицы».

      

     

      

     Фактически, летом 1839 г. был реанимирован манифест Александра I от 1810 года, находившийся почти три десятилетия в «замороженном» виде. Манифест от 1 июля 1839 г. назывался «Об устройстве денежной системы». В нем сообщалось, что все сделки, включая уплату налогов и выплаты из казны, отныне будут совершаться на серебро. Основной денежной единицей провозглашался серебряный рубль с содержанием чистого серебра 4 золотника 21 доли (18 г). Ассигнациям отводилась роль «вспомогательного знака ценности» с постоянным курсом 3 руб. 50 коп. за 1 серебряный рубль.[10]

     Одновременно с Манифестом был принят Указ «Об учреждении Депозитной кассы серебряной монеты при Государственном Коммерческом банке», который гласил: «В кассу сию принимать от приносителей, для хранения, вклады серебряной монетою Российского чекана. Поступающую в Депозитную кассу монету хранить неприкосновенно от сумм коммерческого банка...».

     Первая реакция на указанный Манифест многих серьезных людей, как отмечает Кокорев, была очень болезненной. Он пишет:

     «Князь А. Голицын-Прозоровский передавал свое воспоминание о том, как однажды к матушке его приехал прямо из Государственного совета граф Литта и торжественно заявил: "La Russie est ruinee (Россия разорена)". На вопрос, что это значит, он сообщил, что состоялось решение ввести серебряную единицу (Русский Архив 1887 г.)».

     Какими же оказались фактические результаты введения серебряного рубля в России? Кокорев назвал эти результаты «провалом»:

     «И потекла русская жизнь широкою, но мутною струею по графе расхода, и стали мы жить, признавая наименьшим знаком ценности рубль серебра; тогда как Франция жила и ныне живет, несмотря на богатство ее почвы, приносящей доходность четыре раза в год (виноград, шелковицу, пшеницу и фрукты) на единицу (франк), сравнительную с нашим четвертаком, т. е. в 25 копеек ценности; а Германия на единицу (марка), равняющуюся нашим трем гривенникам».

     Здесь требуется некоторое разъяснение. Выражаясь современным языком, рубль стал конвертируемой валютой. Объявление серебряного рубля денежной единицей Российской империи, безусловно, повысило курс нашей валюты. Следовательно, импорт товаров в Россию облегчился, а экспорт затруднился. Значительная часть денежной массы, как до реформы, так и после нее сосредотачивалась в руках небольшой части российского общества — состоятельных граждан, которые привыкли к покупке дорогих иностранных товаров. Деньги в России обслуживали, прежде всего, внешнюю торговлю и государственную казну.

     Между прочим, в своей работе «Взгляд русского на европейскую торговлю» Василий Кокорев обращает внимание на то, что большая часть России вообще обходится без денег, а если и пользуется ими, то почти исключительно бумажными (а также медными монетами). Простые жители за всю жизнь не то, что золотых, даже серебряных монет никогда в руках не держали и в глаза не видели. Вот как Кокорев описывает социально-имущественную ситуацию в России:

     «Напрасно Европа полагает, что она, отправляя свои товары в Россию, ведет торговлю с Россией. Нет! Все наши магазины и лучшие лавки в Москве, Петербурге, в губерниях существуют только для дворянства, купечества и чиновничества; яснее говоря, они существуют для миллиона жителей приблизительно. Еще можно считать, что городское мещанство и некоторые крестьяне, в числе также не более 1 млн. людей, покупают из простонародных лавок грубые мануфактурные изделия, на выделку коих первоначальный материал выписывается из других стран. Из этого выходит сам собою такой вывод, что Европа торгует не с Россией, а только с 2 млн. русских из числа 62 млн. При этом, конечно, нельзя не удивляться уродливому, безобразному распространению роскоши, если разложить всю ценность привозимых в Россию товаров на означенное число потребителей».

     Вот для этих двух миллионов (всего около 3% населения) серебряный рубль и стал удобством для ведения роскошной жизни, «превратился в наименьший знак ценности». Они после введения серебряного рубля стали еще больше покупать иностранных товаров, почему Кокорев и сказал, что «потекла русская жизнь широкою, но мутною струею по графе расхода». Богатые россияне стали бросать на ветер серебряные рубли, которые для них стали «наименьшим знаком ценности».

     «Широкою струею» заграницу потекло серебро. Кокорев об этой «серебряной струе» пишет:

     «И стали наши меняльные столы на столичных, губернских и уездных рынках, обремененные массою екатерининских империалов и полуимпериалов, и французских (по тогдашнему народному выражению) золотых лобанчиков, и грудами петровских и екатерининских целковых, и австрийских талеров освобождаться от этих тяжелых грузов, и потекли эти грузы туда, где завистливо смотрели на богатства России, и зажили мы бойко, весело, укладывая в карманах не тяжелые ноши золота и серебра, а легкие бумажные знаки кредитных билетов».

     ***

     Сделаем еще одно отступление от работы Кокорева.

     Откуда в России было столько серебра, что оно потекло широкою струею» заграницу? — После Отечественной войны 1812 года стало наблюдаться оживление в экономической жизни России, внешняя торговля страны имела устойчиво положительное сальдо. Причина такого торгового баланса, как объясняет сам Е.Ф. Канкрин, «состояла в большом развитии заграничной торговли российскими продуктами при замене многих иностранных изделий собственными»[11] .

     Русский дореволюционный экономист М.И. Туган-Барановский писал: «Россия в течение ряда лет после окончания наполеоновских войн имела чрезвычайно благоприятный торговый баланс: серебро и золото приливали в страну и перечеканивачись в монету» [12] .

     Канкрин был сторонником протекционизма и потому очень усилил таможенное покровительство фабричной промышленности, особенно введением общего тарифа в 1841 г. благодаря этому торговый баланс России продолжал складываться с положительным сальдо и в ходе денежной реформы.

     Де-факто в стране наряду с бумажными ассигнациями обращались металлические (серебряные) деньги. В экономической литературе такую денежную систему называют параллельной[13] .

     Вот как описывает состояние денежного хозяйства России после наполеоновских войн дореволюционный экономист С.Т.Судейкин: «Следовательно, с полным правом можно утверждать, что последовавшее в 1812-1839 гг. допущение совместного обращения металлических и бумажных денег на нашем рынке, не оказывая влияния на обесценение последних, укрепило в то же время запасы металла в народном хозяйстве, что сделало возможным самое восстановление металлического обращения в стране».[14]

     Канкрина параллельная денежная система вполне устраивала, он отнюдь не стремился устанавливать классический серебряный монометаллизм в России. С одной стороны, экономика страны наполнялась дополнительными деньгами в виде приходящего из-за рубежа серебра. Серебряные деньги давно уже обращались в стране, но это было обращение де-факто, а не де-юре. Металлический фонд страны был столь велик, что правительство перестало печатать новые ассигнации. М.М. Туган-Барановский писал об этом времени: «Для добавочного количества денег освободилось место, которое и было в скором времени занято звонкой монетой — ибо после 1817 г. новых выпусков ассигнаций не было»[15]. Примерно с этого момента бумажный рубль стал расти по отношению к металлическому. Как отмечает современный исследователь А.Н. Дубянский, начиная с 1817 г. «курс ассигнаций стал медленно, но уверенно расти»[16]. Он поддерживался дополнительно финансовой политикой правительства, которое требовало уплаты налогов в казну исключительно ассигнациями[17].

     С другой стороны, правительству не надо было связывать себя жесткими юридическими обязательствами обеспечивать обмен бумажных денег на металл. Существовал риск, что для выполнения этого обязательства в какой-то момент времени государству придется прибегнуть к внешним заимствованиям. А риск этот был, поскольку курс официального серебряного рубля наверняка стал бы расти по отношению к европейским денежным единицам, подрывая торговый баланс России. В данном случае уместна была поговорка: «От добра добра не ищут».

     У грамотного министра финансов Канкрина не было никаких резонов ломать сложившуюся систему денежного обращения. Хотя Егор Францевич и был немцем, но серебряный стандарт европейских стран его не прельщал, он хорошо чувствовал лукавство западных финансовых теорий.

     Оппоненты Канкрина в качестве главного аргумента в пользу серебряного рубля называли проблему так называемого "лажа". Пол лажем имеется в виду надбавка (или дисконт) при обмене ассигнаций на металлические монеты. Крайне редко обмен осуществлялся в пропорции 1:1. Сторонники серебряного рубля обращали внимание на то, что величина лажа постоянно менялась во времени, кроме того, были различия по территориям. Мол, это очень затрудняло торговлю и вообще хозяйственную жизнь в стране. Да, некоторые неудобства были, но лаж выполнял также полезную функцию, предохраняя серебро от утечки заграницу. Объяснение этой функции дано, между прочим, в работе Кокорева «Путь севастопольцев». Василий Александрович воспроизводит по памяти реальный разговор героев Севастополя в поезде по поводу серебряного рубля (это было в 1856 году):

     «Мне кажется, наша денежная единица рубль серебром очень велика. Натурально не может быть единицей то, что для половины народонаселения составляет целый капитал! Сколько найдется деревень и целых улиц в маленьких городках, где нет ни в одном доме рубля серебром!

     — Какое же отношение может иметь эта единица к жизни народа?

     — А вот какое: денежная единица есть просто мера денег - все равно как мера протяжений и веса. Ну если б уничтожить аршин и заменить его саженью или фунт пудом? Понятно, какое бы произошло угнетение для всех малосильных; то же самое и крупная единица. Кроме этого, она страшно развивает нас в графу расходов, а это развитие отвлекает все наши способности от изучения, как добывать приходы умом и наукою, и от того все пустились хапать и цапать что попало.

     — Но до введения этой единицы было другое зло — лаж.

     — Возражаю на это: лаж не зло, а добро, добро, добро. Как добро? Трудно вкратце объяснить все стороны этого добра, но вот главная: при лаже у нас было множество всякой монеты золотой и серебряной, и даже много иностранной.

     — Да, да, помним, помним петровские, елизаветинские и екатерининские целковики, екатерининские империалы и полуимпериалы, талера и так называвшиеся любанчики. Отчего же все это исчезло?

     — Оттого, что лаж уничтожился, а он-то и охранял их и всякую монету. Бывало откроется на какие-нибудь звонкие деньги от банкирских спекуляций неестественное требование, они и поднимутся в цене, как товар, а от этого возвышения исчезает и самая выгода в приобретении их для вывоза за пределы России».

     О том, насколько денежная реформа оказалась неприемлемой для Канкрина, свидетельствует следующее воспоминание Кокорева. В 1840-е гг. он оказался в Петербурге и имел беседу с тогдашним министром финансов Ф.П. Вронченко, который поведал ему некоторые детали того, как проходила денежная реформа 1839-1843 гг.:

     «...я удостоился благорасположения бывшего тогда министра финансов графа Вронченки, и при разговоре с ним о вредных последствиях злополучной единицы я узнал от него, что граф Канкрин был против этой единицы и поручил ему, как товарищу (т.е. помощнику министра. — В.К.) своему, уведомить циркулярно европейских банкиров о том, что министр финансов не разделяет пользы и потребности этого нововведения; но Ф.П. Вронченко отказался подписать эти уведомления, находя, что после утверждения новой единицы верховною властью он не считает себя вправе рассылать по Европе какие-то письма, не одобряющие последовавшего решения».

     Теоретически номинальные значения цен после введения серебряного рубля должны были уменьшиться в 3,5 раза. Однако это не была обычная деноминация денежных единиц, реформа породила, выражаясь современным языком, «негативные ожидания», уже в первый же год (1840-й) выяснилось, что цены не желают опускаться в 3,5 раза, они опустились, но незначительно. Особенно вздорожало продовольствие, поскольку даже мужику стало понятно, что доходы от его поставок заграницу в реальном выражении упадут. А это за собой потянуло вздорожание жизни, убытки многих предприятий и даже банкротства. Вот как описывает ситуацию с ценами на российском рынке после манифеста от 1 июля 1839 года Кокорев:

     «Народная жизнь увидела пред собою совершенно противоположное явление тому, которое ей предсказывали изобретатели высокой единицы: на рынках все стало дорожать, и со временем цены на все потребности сделались на серебро почти те же самые, какие были на ассигнации. По этой причине рабочий труд заявил требование на прибавку жалованья, которая в силу необходимости была сделана; но через год, когда заводчики и фабриканты свели свои счеты, производство их выразилось убытком».

     Последствия введения серебряного рубля быстро докатились до самых отдаленных уголков России. Кокорев вспоминает:

     «В это время не было никаких газет, кроме "Северной пчелы", которая извещала о ходе русской жизни только сообщениями о поездке Фаддея Булгарина два раза в год на мызу его Карлово, близ Дерпта; следовательно, большинство людей могло судить о вредных последствиях серебряной единицы только по разрушительным явлениям той местности, в которой они жили. В это время я жил в городе Солигаличе, на Севере Костромской губернии. Это самая глухая местность, далее которой нет почтового тракта, и потому очень естественно, что я не могу дать очертание тому расстройству, которое серебряная единица произвела вообще в России, а поименую только те бедствия, какие произошли около Солигалича, а именно: находившийся в городе Солигаличе солеваренный завод, принадлежавший мне в соучастии с моими дядьями, закрылся вследствие того, что при возвышенном для рабочих жалованье солеварение оказалось убыточным. Сто человек заводских рабочих пошли по миру и пятьсот человек дровопоставщиков и извозчиков для перевозки соли в ближайшие села и города потеряли свои заработки».

     Был Василий Кокорев свидетелем бедствий и в соседних городах, селах и губерниях:

     «В городе Галиче и селении Шокше закрылись все замшевые фабрики, получавшие оленью кожу для выделки замши из Архангельской губернии (Мезени и Пинеги); в Костроме закрылись полотняные фабрики Дурыгиных, Угличаниновых, Солодовниковых, Ашастиных и Стригалевых; в Ярославле и Кинешме закрылись известные салфеточные фабрики, и вместе с этим уничтожился спрос на лён, оживлявший сельский быт в губерниях Ярославской, Вологодской и Костромской».

     В бедственном положении оказались костромские фабриканты, выделывавшие парусину для флота и холст для войск. Делегация этих фабрикантов даже отправилась в Петербург для того, чтобы просить помощи у правительства (получить заказы на поставку парусины и холстов). Однако поддержки они не получили и вскоре разорились. Среди них был также родственник Кокорева, жизнь которого окончилась трагически:

     «...возвратившиеся фабриканты в ближайшем времени все обанкротились, а один из старших Дурыгиных (двоюродный мой брат), который орудовал делами своей фирмы, уединясь от семьи, вышел на крышу своего дома и бросился на мостовую; через шесть часов после тяжких страданий он умер».

     Процесс оскудения костромского купечества зафиксировал помещик Панкратий Сумароков. Описывая Кострому, он отмечал: «Прежде купцы были богаты, некоторые имели миллионы и подражали в образе жизни дворянам, приглашали к себе на обеды, вечера, дома их отличались убранством, паркетами. Но от подрыва англичанами их полотняных фабрик многие пришли в убожество и переписались в мещане».

     Василий Александрович, которому в то время было 23 года, очень болезненно переживал постигший Россию кризис. Масштабы его он сравнивал с убытками, которые Россия понесла в войне 1812 года:

     «После этого страшного события и прекращения действий на моем солеваренном заводе, я видел в серебряной единице гнев Божий, наказание, превосходящее по убыткам, понесенным во всей России, в несколько раз те потери, какие причинила война 1812 г. Затем понятно, что ко всякому петербургскому нововведению я не мог иначе относиться, как с боязнью, опасаясь, чтобы последствия нововведения не разразились опять новыми бедствиями. В таком настроении застал меня 1840 г., образовавший новый экономический провал».

     Последствия манифеста 1839 года были неодинаковыми для разных регионов Российской империи. На различия в структуре денежного обращения накануне реформы обращает внимание современный исследователь А.Н. Дубянский; «По сути, российское народное хозяйство представляло собой совокупность разнородных элементов, как с точки зрения хозяйственного развития, так и в территориальном аспекте. С одной стороны, были области с достаточно высоким по российским меркам уровнем экономического развития, такие как прибалтийские губернии, Великое княжество Финляндское, Царство Польское. Сюда можно отнести также территории с активно развивавшимся сельским хозяйством капиталистического типа (Юг России) и губернии, через которые велась внешняя торговля — Астраханская, Архангельская и, конечно, столичная — Петербургская губерния. Именно на этих территориях в денежном обращении доминировало серебро, ассигнаций было очень мало. Во всех других губерниях, уступавших по экономическому развитию названным территориям, в обращении господствовали ассигнации. Иначе говоря, более развитые и ориентированные на внешнюю торговлю регионы пользовались устойчивой серебряной валютой, а менее развитые в экономическом плане территории предпочитали дешевеющие год от года ассигнации»[18].

     Получается, что первая группа регионов не очень почувствовала последствия перехода к серебряному рублю, а для второй группы этот переход оказался болезненным. В частности, в родном Солигаличе, Костроме и других местах, описанных Кокоревым.

     Справедливости ради следует сказать, что в России было немало «медвежьих углов», куда реформа не дошла даже по истечении многих лет после Манифеста I июля 1839 года. Люди там продолжали жить со старыми ассигнациями и пользоваться  старыми ценами. Кокорев описывает такой парадоксальный случай:

     «Давно подмечено лучшими мыслителями, что русская жизнь имеет два течения: одно правительственное, а другое — народное. В доказательство этого приведем удивительный пример. В 1839 году введена серебряная единица; но народная жизнь десятки лет продолжала идти во многих местах по старому счету, т. е. на ассигнационный рубль. Через 30 лет после введения крупной единицы во всех местностях, где мы начали строить железные дороги, при появлении железнодорожных инженеров и агентов по отчуждению земель, оказалось, что народ живет еще на прежний, дешевый рубль, не усвоив себе переложения на серебро. Это обнаружилось при толкованиях владельцев земель с агентами в определении цен за отчуждаемые земли. В Урюпинской станице Войска Донского требовали с железнодорожников по рублю за курицу, и когда отдавали казакам рубль серебра, то они давали сдачи 70 копеек. Даже и теперь есть местности, где еще не привился к народной жизни замудрованный счет на какое-то серебро».

     Парадокс денежной реформы заключался в том, что вскоре после объявления серебряного рубля законной денежной единицей он стал стремительно исчезать из обращения. А как же ему не исчезать, если состоятельные лица стали транжирить серебро на покупки импорта и проживание за рубежом? Кончилось время активного торгового и расчетного баланса, золото и серебро потекли в обратном направлении, т.е. из России. Вот что мы читаем у Кокорева на этот счет:

     «Мы употребили выражение, что серебряная единица была введена только в виде серебряного рубля, потому что в народном обращении этого рубля нигде не оказалось через 3-5 лет после Манифеста 1 июля 1839 г., и целые поколения народились и сошли в могилу, не видав ни разу монеты, хотя жизнь их шла по бумажной переписке на какой-то серебряный рубль. Следы этой фальши существуют и доныне в наших старых медных деньгах, на которых сказано пять копеек серебром, три копейки серебром и т. д. Археологи будущих столетий получат полное право считать наше время до того невежественным, что мы даже медь признавали за серебро».

     После введения серебряного рубля были предприняты другие шаги по перестройке денежной системы России. Ассигнации стали замещаться сначала депозитными, а затем кредитными билетами и, наконец, в 1852 году окончательно были изъяты из обращения. Примерно в эго же время были изъяты и депозитные билеты. И если депозитные билеты были своего рода расписками банков в получении драгоценных металлов (серебра и золота) и были покрыты на 100% металлом, то кредитные билеты имели лишь частичное покрытие металлом (на 1/6)[228]. {[228] Подробнее о денежной реформе 1839-1843 гг. и о переходе на кредитные билеты  см.: «Российские денежные реформы». Под ред. проф. В.В. Каширина. - М.: Издательско-торговая корпорация «Дашков и К®.», 2014; / «Денежные реформы в России: история и современность». — М.: Древлехранилище, 2004.}

      

     Кое-что на этот счет мы находим у Кокорева:

     «... для окончания железнодорожных расчетов [пришлось] сделать экстренный выпуск кредитных билетов (после пуска Николаевской железной дороги в 1851 году. — В.К.) Хотя эти билеты, при обеспечении их всем достоянием государства, было обязательно для правительства разменивать на монету всем тем лицам, которые этого размена потребуют, но для более еще твердой ценности этих билетов был издан Высочайший указ о том, что выпуск кредитных билетов не иначе может быть производим, как с обеспечением их на 1/6 часть золотом или серебром».

      

     

      

     Денежная реформа 1839-1843 гг. твердо привязала бумажные деньги к серебряному и золотому эквивалентам.

     1 бумажный рубль (кредитный билет) обменивался на серебро по номиналу, а на золото — с 3%-й надбавкой, т.е. 1 золотой рубль стоил 1 рубль и 3 копейки бумажными деньгами, или 100 золотых рублей можно было купить за 103 бумажных рубля.

     Кредитные билеты были свободно размениваемыми на золото и серебро в течение более 10 лет после реформы, т. е. до Крымской войны 1854 года.

     Это была крайне неуклюжая попытка денежных властей России укрепить доверие к российскому кредитному рублю на европейских рынках. Эффект, как отмечает Кокорев, был обратным:

     «Среди таких шатких финансовых обстоятельств в Европе стал возникать вопрос о том, можно ли ценить русский бумажный рубль в его полной нарицательной стоимости, и одно возникновение этого вопроса произвело то, что все займы, предшествовавшие Крымской войне, пришлось делать по уменьшенному курсу».

     Обратим внимание на то, что кредитный рубль обеспечивался разменом не только на серебро, но и на золото. Поэтому после реформы 1839-1843 гг. в России был не чисто серебряный монометаллизм: денежная система имела признаки биметаллизма.

     Окончательный крест на серебряном рубле поставила Крымская война 1853-1856 гг., которая подорвала экономическое положение России, а серебро и золото утекли заграницу. В 1854 г. был прекращен размен кредитных билетов на металл.

     С восшествием на престол императора Александра II попытки ввести металлический стандарт по европейскому образцу возобновились. Впрочем, теперь уже был взят курс на золотой стандарт. Подготовка к введению в оборот золотого рубля заняла около четырех десятилетий. А навязан он был России по инициативе и при активном участии тогдашнего министра финансов С.Ю. Витте в 1897 году. И если серебряный рубль (он просуществовал 14 лет, с 1840 по 1854 год) нанес российской экономике серьезный ущерб, то удар, который она получила от золотого рубля (срок жизни которого составил 17 лет, с 1897 по 1914 год), был значительно серьезнее и привел к гораздо худшим последствиям.[229]

     —

     [229] Подробнее см.: Катасонов В. Экономическая теория славянофилов и современная Россия. «Бумажный рубль» С.Шарапова. — М.: Институт русской цивилизации, 2014 // Глава 5 «Золотой рубль Витте — «мышеловка» для России».

     ***

     К сожалению, уроки введения серебряного рубля, изложенные в книге «Экономические провалы», следующим за Кокоревым поколением русских людей были плохо выучены. Сопротивление введению золотого рубля в России оказалось еще более слабым, чем сопротивление введению рубля серебряного. Лишь единицы понимали, что Россия не может, не должна слепо следовать рецептам западной финансовой науки, которая прописывала странам серебряный, золотой или биметаллический стандарты. По их убеждению, Россия может существовать как сильное и независимое государство лишь при бумажных деньгах. Об этом в конце XIX — начале XX вв. говорили и писали такие русские мыслители и общественные деятели, как С.Ф. Шарапов, А.Д. Нечволодов, Г.В. Бутми. Можно с большой степенью вероятности утверждать, что они были знакомы с «Экономическими провалами» Василия Александровича Кокорева и свои взгляды на построение денежной системы России формировали с учетом этой работы.

     «Это еще ничего, что в Европе за наш рубль дают один полтинник, будет хуже, если за рубль станут давать в морду». М.Е. Салтыков-Щедрин

     -----------------------------------------------

     [1] [{] Для их эмиссии учреждался Государственный ассигнационный банк (в дальнейшем после неоднократных преобразований и переименований — Государственный банк, Госбанк).

     [2] [206] «Денежные реформы в России: история и современность». — М.: Древлехранилище, 2004, с. 57.

     [3] О масонстве М.М. Сперанского см.: Б. Башилов. История русского масонства. // Г. 5 «Александр I и его время».}

     [4] В некоторых наших современных учебниках даже отмечается, что данная книга положила начало развитию отечественной финансовой науки.

     [5] Карамзин Н.М. Записка о древней и новой России. — СПб., 1914.

     [6] Щеткин В. Ответное письмо, содержащее нечто о ценности товаров и о кур се.— СПб., 1811.

     [7] См.: Томсинов В. А. Светило русской бюрократии. — М.: ТЕИС, 1997.

     [8] Дмитрий Александрович Гурьев (1751-1825) — русский государственный деятель, гофмейстер двора (с 1797 года), сенатор (с 1799 года), управляющий императорским кабинетом (1801-1825), министр уделов (1806-1825), член Государственного Совета (1810-1823). Граф (с 1819). Третий министр финансов России (с 1 января 1810 г. по 22 апреля 1823 года), на этой должности его заместил Е. Ф. Канкрин.

     [9] Франциск-Ксаверий Друцкий-Любецкий (Ксаверий Францевич Друцкий Любецкий) (1778-1846) — российский государственный деятель. Князь. Масон. До 1816 г. находился на службе в Королевстве Польском; в 1816-1823 гг. был виленским губернатором; в 1821 г. назначен министром финансов Польши; в 1832 — членом Государственного Совета, в котором в 1833 г. поддержал идею М. М. Сперанского о составлении и издании Свода законов Российской империи. В 1840 г. составил записку о состоянии и мерах по улучшению финансов России.

     [10] Этот курс был близок к биржевому курсу на момент опубликования Манифеста.

     [11] [220] Канкрин Е. Ф. Краткое обозрение российских финансов 1838 г. — СПб., 1880, с. 112.

     [12] Туган-Барановский М. И. Бумажные деньги и металл. — Одесса, 1919, с.75.

     [13] Подробнее см.: Дубянский А. Проблема параллельных денег в Российской империи. — СПб.: Издательство С.-Петербургского университета, 2004.

     [14] Судейкин С. Т. Восстановление в России металлического обращения (1839-1841 гг.). — М., 1891, с. 112.

     [15] Туган-Барановский М. М. Бумажные деньги и металл. — Одесса, 1919, с. 75. Правда, следует признать, что «в 20-30-е гг. XIX в. правительством были произведены массовые выпуски казначейских билетов, так называемых «серий». Это были процентные ценные бумаги, что-то вроде облигаций. Они выпускались для финансирования чрезвычайных государственных расходов... В российской хозяйственной практике казначейские билеты из-за нехватки денег выполняли функции средства обращения и по сути являлись такими же бумажными деньгами, как и ассигнации» (Дубянский А. Н. Предпосылки денежной реформы Е. Ф. Канкрина // Проблемы современной экономики, № 2 (26), 2008).

     [16] Дубянский А. Н. Предпосылки денежной реформы Е. Ф. Канкрина // Проблемы современной экономики, № 2 (26), 2008.

     [17] См.: «Денежные реформы в России: история и современность». — М.: Древлехранилище, 2004, с. 101-102.

     [18] Дубянский А.Н. Предпосылки денежной реформы Е. Ф. Канкрина // Проблемы современной экономики, № 2 (26), 2008.