Глава 9. Внешние займы России: долговая петля начинает затягиваться
Тема внешних займов и внешнего долга в «Экономических провалах» В. Кокорева является сквозной. Василий Александрович касается ее при описании чуть ли не всех пятнадцати провалов.
Он не ставит перед собой задачи изложить полную историю вопроса, говорит лишь о том, с чем лично сталкивался в жизни. Поэтому дадим историческую и статистическую справку, дополняющую воспоминания Кокорева и дающую более широкий хронологический охват.
Наиболее полные и обобщенные данные о внешних заимствованиях дореволюционной России содержатся в работе американских экономистов Л. Пасвольского[1] и Г. Моултона[2] «Русский государственный долг и восстановление России»[268]. Эта работа появилась на свет после первой мировой войны, была издана у нас на русском языке в 1925 году и широко цитировалась и использовалась нашими исследователями. По данным американских авторов, между 1769 и 1914 гг. российское правительство заимствовало как внутри России, так и за рубежом около 15 млрд. рублей (все показатели — в золотых рублях 1897 года).
***
Первые попытки внешних заимствований относятся к XVII веку. В 1613-1614 гг. первым царем из династии Романовых Михаилом Федоровичем были направлены посольства в Англию и Голландию с целью получения займов. Они нужны были для ликвидации последствий Смуты. Голландцы отказали нам, ответив, что сами находятся в сложном положении (недавно закончили войну). А Англия выставила ряд неприемлемых для России условий (например, снятие пошлин на ввоз товаров в Россию из Англии). В результате переговоры окончились ничем.
Петр I хотя и «прорубил окно в Европу», однако к внешним заимствованиям относился отрицательно. К его чести, Россия не заняла у Европы ни одной копейки. Первые займы были сделаны при Екатерине II. Они были необходимы для покрытия расходов на ведение ряда войн (прежде всего с Турцией). Переговоры велись с голландскими банкирами — банкирским домом «Гопс и Ко. »[269].
В общей сложности было сделано 20 займов, под которые Россия выпустила облигации. Общая сумма заимствований — 75 млн. гульденов, причем часть новых займов шла на погашение долгов по ранее сделанным займам. Екатерининские займы неоднократно пролонгировались и реструктуризировались. Окончательно обязательства России по ним были закрыты лишь в 1891 году, т. е. через два года после смерти В. А. Кокорева.
[268] Пасвольский Л., Моултон Г. Русский государственный долг и восстановление России. Пер. с англ. — М.: Плановое хозяйство, 1925.
[269] Этот банкирский дом еще не раз организовывал займы для России и после царствования Екатерины Второй (вплоть до середины XIX века).
Вступив в XIX век, Россия стала периодически прибегать к внешним заимствованиям, в основном для финансирования расходов во время ведения войн или ликвидации последствий войн. Так, при Александре I после окончания войны с Наполеоном в 1815 году был получен заем от Голландии. После войны с Наполеоном при дворе Александра 1 появился банкир Людвиг Штиглиц — по происхождению немецкий еврей, который позднее обратился в лютеранство. Он получил статус придворного банкира и, пользуясь своими связями с Ротшильдами, неоднократно получал займы в Европе. После смерти Людвига в 1843 году эстафету придворного банкира принял его сын Александр Штиглиц. Отец и сын Штиглицы в период с 1820 по 1855 год организовали русскому правительству 13 внешних займов на общую сумму 346 млн. руб. (по номиналу бумаг). Самые значительные займы (по 50 млн. руб.) были заключены при участии А.Л. Штиглица в период Крымской войны, в 1854 и 1855 гг. Они обошлись русскому правительству в 5,5 %. Следует также упомянуть шесть 4-процентных займов, заключенных с 1840 по 1850 год на строительство Николаевской железной дороги. Нарицательный капитал этих шести займов составил примерно 67 млн. руб.[3]
Конечно, в первой половине XIX века финансовые власти России крайне осторожно относились к такому средству пополнения казны, как внешние заимствования. Министр финансов Е.Ф. Канкрин, несмотря на свой консерватизм, вынужден был прибегать к займам — как внешним, так и внутренним. Читаем о Канкрине: «В 1828-1829, 1831, 1832, 1840, 1843 провел заграничные займы, действительный процент по которым составил 5,42%, сумма — 92,2 млн. руб. серебром. Ежегодные выплаты по займам в министерство Канкрина были ниже, чем у его предшественников, что способствовало улучшению расчетного баланса Российской империи»[4]. Последние два внешних займа пошли на строительство Николаевской железной дороги (Москва — Петербург). При Канкрине основной упор был не на внешние, а на внутренние заимствования. Такие заимствования были организованы в виде:
а) привлечения средств населения на депозитные счета в государственных кредитных учреждениях;
б) выпуска казначейских процентных билетов.
Между прочим, Кокорев давал высокую оценку такой политике Канкрина, которая, во-первых, не создавала угрозы потери Россией своей экономической и политической независимости; во-вторых, способствовала наполнению внутреннего рынка необходимой денежной массой.
Что касается первого источника внутренних заимствований, то следует отметить организацию (начиная с 1842 года) широкой сети сберегательных касс, принимавших вклады от 50 копеек до 750 рублей. Расширение при Канкрине ссуднодепозитных операций государственных учреждений позволило снизить проценты по депозитам с 5 до 4%, а по ссудам — с 6 до 5%. Что касается второго источника, то в 1831 году были запущены в обращение билеты Государственного казначейства (так называемые «серии»), которые имели номинал 250 рублей ассигнациями и обеспечивали 4% годовых. «Серии» выпускались на срок 4 года, затем он был увеличен до 6 лет.
Депозиты оформлялись в виде вкладных листов или депозитных билетов, которые использовались наряду с ассигнациями в качестве средств обращения и платежа. Что касается казначейских процентных билетов, то в расчетах граждан с государством они могли использоваться в качестве платежных средств по номиналу, а в отношениях между частными лицами — по соглашению.
В курсе Канкрина произошли изменения после того, как на смену Егору Францевичу пришел сначала Вронченко Федор Павлович (министр финансов в период 1844-1852 гг.), а затем Брок Петр Федорович (1852-1858 гг.). Изменения были обусловлены не только субъективными причинами (финансовые взгляды Вронченко и Брока отличались от взглядов Канкрина), но и более объективными; в частности, Крымской войной. В 1854 и 1855 гг., как мы отметили выше, Россия вынуждена была (при содействии А.Л. Штиглица) разместить два займа по 50 млн. руб. Это было сопоставимо с суммой внешних заимствований за двадцатилетний период нахождения Канкрина на посту министра финансов.
С приходом к власти Александра II и «молодых финансистов» (реформаторов) денег в России стало меньше, чем до начала реформ. Это негативно сказывалось и на государственном бюджете. Бюджетные дефициты стали закрываться с помощью займов, причем стали все чаще использоваться внешние государственные займы.
Более чем полстолетия, прошедшие с начала финансовых реформ Александра II до начала первой мировой войны (капиталистический период русской истории), с точки зрения внешних заимствований можно разделить на два периода:
а) до начала практической подготовки министерства финансов к переходу на золотой рубль (первые 20-25 лет);
б) после начала такой подготовки вплоть до введения золотого рубля и начала первой мировой войны (последующие примерно 30 лет).
Первый период русского капитализма характеризовался активным железнодорожным строительством, которое осуществлялось на деньги внешних займов. Государство либо само выступало в качестве заемщика, либо в качестве гаранта но частным займам, размещаемым на европейских денежных рынках. Впоследствии оно использовало внешние займы для выкупа железных дорог у частных владельцев, поскольку дороги были убыточными. Несмотря на большие по сравнению с эпохой Николая I внешние заимствования, они выглядели достаточно скромно на фоне тех сумм займов, которые Россия стала привлекать, начиная с 1880-х гг., когда началась активная подготовка к введению золотого рубля.
***
Как мы уже отметили выше, в 1887-1914 гг. государством было привлечено займов на общую сумму более 14 млрд. руб. Основная часть этой суммы пришлась на пятнадцатилетний период 1887-1902 гг., когда было привлечено около 10 млрд. руб. На период 1903-1914 гг. пришлось примерно 4 млрд. руб. По данным Л. Пасвольского и Г. Моультона, объем непогашенных внешних займов с 1, 7 млрд. руб. в 1895 г. возрос до 4, 2 млрд. руб. в 1914 г., т. е. в 2, 5 раза.
В 1880-1890-е гг. особую роль во внешних заимствованиях стали играть так называемые золотые займы — целевые займы, которые министерство финансов Российской империи использовало для накопления запаса «желтого металла», необходимого для введения золотого рубля. В период 1881-1897 гг. в Россию было привлечено иностранного капитала на сумму 1700 млн. руб., в том числе внешних государственных займов — на сумму 1050 млн. руб. (остальные 650 млн. руб. — иностранные инвестиции в российские предприятия)[5].
Большую часть получаемого по займам золота министерство финансов передавало в Государственный банк для формирования разменного металлического фонда в обмен на кредитные билеты. Примечательно, что на облигациях золотых займов стояли номиналы, выраженные в валютах стран, которые уже ввели золотой стандарт; также стоял номинал в золотых рублях, хотя еще официального введения золотого рубля в России не было. Предъявитель таких облигаций мог получить ренту в валюте любой страны. В размещении и последующем обслуживании золотых займов активно участвовали европейские банкирские фирмы: Парижско-Нидерландский банк, Учетная контора, Лионский кредит (Франция); «Мендельсон и Ко», Берлинское торговое общество (Германия); «Братья Бэринг и Ко» (Англия) и т. д.
Данные о государственном внешнем долге России в дореволюционное время, содержащиеся в разных источниках, могут заметно не совпадать. Одни авторы включают в сумму государственного внешнего долга лишь обязательства Министерства финансов Российской империи по размещенным заграницей займам (государственный долг в узком смысле, или долг казначейства), другие дополнительно учитывают обязательства по городским займам. Всего до начала первой мировой войны было выпущено 159 городских займов. Задолженность по городским займам перед иностранцами на 1 января 1914 г. составила 420 млн. руб. Также могут учитываться обязательства по железнодорожным займам, гарантированным правительством Российской империи. Накануне войны в руках иностранцев, по разным оценкам, находилось железнодорожного долга на сумму от 850 млн. руб. до 975 млн. руб. Наконец, свои облигации выпускали и размещали заграницей государственные земельные банки. В руках иностранцев объем таких облигаций составил, по оценкам, 230 млн. руб. Наконец, следует учитывать закладные листы Дворянского земельного банка и свидетельства Крестьянского поземельного банка, которые обращались на иностранных рынках (биржи Лондона, Парижа, Амстердама). Сумма этих обязательств накануне войны оценивается в 339 млн. руб. [6].
По данным «Большой Энциклопедии Русского Народа», сумма прямых долгов казначейства иностранцам по состоянию на начало 1914 г. была равна 3971 млн. руб. С учетом других видов займов (железнодорожные, городские, земельных банков, облигации российских акционерных обществ) общая сумма внешнего долга вырастает до 6, 1-6, 2 млрд. руб.
Кроме займов, иностранцы присутствовали в российской экономике в виде участия в капитале предприятий и компаний. По данным П. Оля, содержащимся в его работе «Иностранные капиталы в России» (1923), объем участия иностранного капитала в промышленных, страховых, кредитных, торгово-комиссионных, транспортных и городских предприятиях (прямые инвестиции) на начало 1914 года был равен 1. 987 млн. руб. Таким образом, общая сумма иностранного капитала в российской экономике в начале 1914 г. составила более 8 млрд. руб.
Западные капиталисты выкачивали из России деньги как в виде процентов по займам и кредитам, так и в виде дивидендов от инвестиций в капиталы российских предприятий. По данным расчетного баланса Российской империи (который начал составляться с конца XIX века), совокупные доходы иностранцев, выводившиеся из страны, были равны (млн. руб.)[7]:
1897 г. — 218, 5;
1898 г. — 248, 2;
1899 г. — 259, 1;
1900 г. — 262, 7;
1901 г. — 276, 3.
Накануне первой мировой войны совокупные годовые доходы иностранцев, выводившиеся из России, составляли (млн. руб.)[8]:
1911 г. — 311, 4;
1912 г. — 328, 5;
1913 г. — 363, 1.
Обратим внимание, что обязательства по займам измерялись в золоте, а золото постоянно дорожало. Следовательно, для оплаты каждого рубля основного долга России с каждым годом приходилось вывозить на мировой рынок все больше товаров.
Вернемся к «Экономическим провалам» Кокорева. Василий Александрович отмечает, что внешние заимствования начались в 40-е годы XIX в. Их он увязывает с введением серебряного рубля (денежная реформа 1839-1843 гг.) и начавшимся железнодорожным строительством:
«Крупная серебряная единица, спровадив наши империалы и целковые заграницу, не замедлила привести нас к необходимости приступить к заграничным займам. В эти годы заем был сделан, кажется, в Голландии на постройку железной дороги между столицами».
Мы уже отмечали, что в 1840-е годы ассигнации стали заменяться кредитными билетами. При этом курс кредитного рубля падал по отношению к серебряному. Это негативно отражалось на условиях размещения наших займов заграницей. Описывая 5-й провал (называемый «Главное общество российских железных дорог»), Кокорев отмечает:
«Среди таких шатких финансовых обстоятельств в Европе стал возникать вопрос о том, можно ли ценить русский бумажный рубль в его полной нарицательной стоимости, и одно возникновение этого вопроса произвело то, что все займы, предшествовавшие Крымской войне, пришлось делать по уменьшенному курсу».
При описании 7-го провала (строительство железных до рог без организации собственного производства рельсов и подвижного состава) Кокорев еще раз затрагивает больной вопрос, касающийся наших потерь при размещении наших железнодорожных займов заграницей:
«Построенные в это время железные дороги обошлись очень дорого от невыгодной реализации заграницей железнодорожных бумаг; но это надобно отнести главнейше к вине предыдущего времени, т.е. к началу сооружения Варшавской дороги прежде замосковных дорог. Впрочем, эта невыгодность могла бы быть значительно уменьшена, если бы прежде приступа к сооружению дорог были устроены рельсовые, локомотивные, вагонные и другие заводы для всех железнодорожных принадлежностей, и тогда бы к нам действительно влились иноземные капиталы, мы бы продавали сто за сто бумаги (акции и облигации) готовых уже дорог, сооружаемых постепенно одна после другой, и получали бы за них золото, а вышло то, что в действительности к нам никаких капиталов не попало, наш государственный вексель (облигация с 5%-ной гарантией) брали со скидкою 30% с рубля, а нам платили за него рельсами, локомотивами, вагонами и т.п. с накидкою, вероятно, 20% на рубль. Само дело указывало, что надобно было спешить с устройством горной Уральской дороги, чтобы получать оттуда рельсы, железные мосты и прочее; а мы эту дорогу, отложив на самый конец, покрывали (о, ужас!) рельсами и железными мостами, привозимыми из Англии».
В современном мире финансов есть понятие «связанные кредиты (займы)». Это означает, что получатель заемных средств может использовать их для покупки товаров лишь в определенной стране или у определенного продавца (поставщика). Фактически железнодорожные займы XIX века были для России «связанными», т. к. она не могла использовать их для закупки рельсов, вагонов и локомотивов у отечественных производителей. По той простой причине, что таких производителей на гот момент времени еще не существовало, и нам эти изделия поставляли англичане, причем по завышенным ценам.
Уже не приходится говорить, что за каждый рубль номинала облигации нам давали реально всего 70 копеек. А если еще учесть, что по облигациям надо было платить проценты, го условия железнодорожных займов были просто грабительскими. Дополнительные потери могли возникать в результате того, что происходило падение курса рубля по сравнению с гем, какой был на момент размещения займа.
Кокорев многократно подчеркивает, что Россия несет большие потери из-за того, что погашать свои обязательства приходится в условиях падающего рубля:
«Если бы это падение случилось (при постройке железнодорожной сети без займов, посредством беспроцентных бумаг) даже более чем на 40%, то наше положение было бы в тысячу раз лучше теперешнего, потому что мы не были бы угнетены долгами и не были бы обязаны платить ежегодно 260 млн. процентов за сделанные займы. Теперь, не достигнув поддержки ценности рубля, мы взвалили на народную спину такой долг по платежу процентов, который поглощает целую треть из общего итога государственных приходов, упадая ежегодно в размере около 8 рублей на каждое взрослое мужское лицо. Вот вам и теория, вот вам и плоды каких-то иностранных учений и книжек! Такое великое умопомрачение только и можно объяснить тем, что если Бог захочет наказать, то отнимет у людей ум. Самый простой поселянин понимает, что беспроцентный долг легче, чем требующий уплаты процентов, и притом еще долг заграничный с такими тяжелыми условиями, чтобы уплачивать его металлическими деньгами по векселям (облигации), проданным со скидкою 20 или 30% и с ответственностью за курс не при займе существовавший, а за курс того дня, в который будет произведен платеж. Итак, извольте-ка теперь тянуть лямку платежей, в которую запряжена русская жизнь лжемудрою теорией на целые полвека, без всякого с ее стороны ведома. Займы такого губительного свойства можно сравнить только с займами некоторых прапорщиков прежнего времени, которые проматывали состояние своих отцов и тем казнили сами себя, а наши заграничные займы казнят всех нас, с мала до велика».
Вот еще одно высказывание Кокорева на ту же тему:
«... [мы] выказали совершенное неумение даже в составлении самых условий для займов, обязавшись платить в течение полстолетия не по тому курсу, по которому сделан заем, а по курсу того дня, в который будет производима уплата... ».
Кокорев постоянно напоминает, что упомянутые выше потери Россия несет из-за бессовестных спекуляций Ротшильдов, которые играют рублем на бирже:
«Все то, что было отяготительно русскому правительству и народу, было желательно Европе, потому что всякое наше оскудение усиливало европейское влияние на Россию. Европа постигала, что верноподданная Россия, преданная в глубине души безусловному исполнению царской воли, всегда готова двинуться всюду, по первому с высоты престола мановению; а дабы положить этой силе преграды и затруднения, надобно было сверх других экономических козней связать нам руки, т.е. подчинить правилу, что вместо простых денежных знаков можно выпускать только процентные бумаги с продажей их на европейских биржах, дабы этим способом постепенно вовлекать нас в неоплатные долги, а верховной русской власти противопоставить власть Ротшильдов и других заправителей биржевого курса и сделать из этого курса политический и финансовый барометр для определения русской силы; показания же барометра заимствовать из бюллетеней иностранных бирж, находящихся в распоряжении противников нашего преуспеяния».
К размещению займов заграницей Россию толкают те, кто привык обогащаться на биржевых операциях, а также те, кто вопреки здравому смыслу надеются получить благорасположение со стороны Европы и мечтают стать «европейцами»:
«Но, обращаясь опять к тому же непременному желанию финансистов прибегать к заграничным займам, нельзя умолчать, что правило, не допускающее выпуска бумажных денег, образовало, наконец, целую секту своих последователей: к нему пристали все биржевики, усматривая в операциях по займам наживу, и все, желавшие заявить себя европейцами».
Фактически мы обогащаем Европу, размещая там наши займы. Однако благорасположения от Европы, как отмечает Кокорев, мы таким способом не добьемся:
«Да, мы могли бы спасти себя от задолженности; но мы хотели в глазах Европы быть ее покорными учениками, мы считали это за особую честь и не смели заикнуться о выходе на свой собственный путь, предпочитая лучше увязнуть по самое горло в долгах и завязить в эти долги несколько будущих поколений, лишь бы только Европа признавала нас достойными своей приязни. Сыграв таким образом, что называется, в дурачки, мы не приобрели ни малейшей привязанности к себе со стороны Европы, как это показали последствия. Скажем несколько слов вроде азбучных прописей: привязанность составляет плод уважения, а уважение принадлежит только тому, в ком видят самостоятельность мысли и действия».
Кокорев называет прямые издержки от размещения займов заграницей — 270 млн. рублей ежегодно:
«... наша обязанность ежегодно платить 270 млн. процентов по долгам и наш многомиллионный дефицит по государственной росписи».
Кокорев считает, что у России всегда были и остаются альтернативы внешним заимствованиям. Во-первых, увеличение эмиссии денежных знаков (кредитных билетов); во-вторых, — использование внутренних займов. Такой точки зрения, по мнению Кокорева, придерживалась и продолжает придерживаться вся здравомыслящая Россия. Однако петербургские власти предпочитают прислушиваться не к собственному народу, а к европейским финансовым «мудрецам», навязывающим России заграничные займы. В статье «Мысли русского, порожденные речью князя Бисмарка» Кокорев пишет:
«Множество дворян, купцов и крестьян говорили в 60-х годах: "кредитуйтесь дома у себя, не ходите за деньгами в чужие земли". А мы действиями и словами что ответили? "Вы глупы, не понимаете мудрой финансовой системы, и ваше дело не рассуждать, а выплачивать все те займы, которые на счет ваш будут сделаны заграницей"».
Ту же мысль Кокорев озвучивает в «Экономических провалах», полагая, что ориентация на иностранные займы есть проявление недоверия и презрения власти к собственному народу:
«Вся Россия, за исключением, может быть, одной трехсоттысячной ее части, поврежденной западными учениями, неприложимыми к нашему быту, удивлялась, что русский Царь, не желая кредитоваться у своего народа, жаждущего работы и верящего в свои платежные знаки, в то же время занимает у иностранцев за дорогие проценты и со скидкою с цены своих обязательств (получали семь гривен, а обязывались платить рубль), а уплату всех этих тяжелых займов возлагает на русский народ».
Кокорев приводит пример Англии, в которой с 1821 года действовал золотой стандарт, т.е. фунты стерлингов в виде банкнот Банка Англии привязывались к золотому запасу. Но и там не было такого тупого финансового догматизма, как в России, часть денежной эмиссии могла осуществляться без золотого обеспечения:
«Законодательство Англии дозволяет Английскому банку, в случае надобности, выпускать на 15 млн. фунтов стерлингов банковых билетов (т. е. 150 млн. на наши деньги по существующему курсу) с присвоением им платежной способности».
Мы могли после Крымской войны осуществлять финансирование строительства железных дорог либо путем дополнительной эмиссии кредитных билетов (по примеру Англии), либо осуществлять размещение внутренних займов (как в Америке):
«После Крымской войны у нас была крайняя надобность в деньгах для сооружения железных дорог, и мы, вместо того чтобы последовать примеру Англии и выйти из затруднения посредством выпуска своих денежных знаков, отправились заграницу в качестве просителей искать спасения в займах и тем самым заявили себя, в глазах всей Европы, как бы лишенными всякой кредитоспособности дома, внутри своего отечества. Какая постыдная клевета на русский народ! Где же, когда и кем было заявлено народное недоверие к своим платежным знакам? Кто же подметил или слышал какое-либо слово о недоверии? Нам проповедовалось это мнимое недоверие из Петербургских канцелярских сфер, принявших на себя самовольное право говорить от лица народа. Если обратимся к истории сооружения железных дорог в Америке, то увидим, что там большинство дорог построено на бумаги, выпускавшиеся для этой цели разными местными банками, не подвергая народную жизнь тяжкому и убыточному угнетению по уплате внешних займов. И таким образом ясно доказывается, что страны, находящиеся под действием конституционных и республиканских форм правления, не убоялись почерпать средства к своему возрождению из своей внутренней жизни, а наши финансисты предпочли служение своей теории живым потребностям русской жизни».
Никто из тех, кто поставлен управлять финансами России, не знает и не пытается узнать, сколько же надо России денежных знаков. Скорее их в данный момент меньше, чем нужно, а не больше. Тем более, Россия встала на путь капитализма, что резко активизирует товарно-денежные отношения. К тому же империя постоянно расширяется. Но рабская подчиненность западным финансовым теориям не позволяет петербургской бюрократии увеличить выпуск бумажных денег:
«Следовало бы, прежде чем придти к мысли о невозможности печатать беспроцентные бумажные деньги, определить, сколько для всей русской жизни нужно вообще денег, чтобы можно было расплачиваться ежедневно за труд рабочих по сельскому хозяйству и фабричному производству и т. д.; потому что при неимении монеты, исчезнувшей по случаю прежде изложенных провалов и предательских тарифов, надобно, чтобы были, по крайней мере, в потребном количестве бумажные знаки ценности. Затем следовало бы принять в соображение наши расстояния, например: Кавказ — Архангельск, Иркутск — С.-Петербург, Москва — Ташкент, Варшава — Амур и т. д. У нас никакого исчисления по этому основному вопросу еще никем не сделано, и мы сами не знаем, много или мало у нас денежных знаков, и скорее надобно думать, что их мало, по тем затруднениям, какие повсюду встречаются в денежных расчетах. Безусловные поклонники чужеземных правил, не входя ни в какие подробности и не исчислив размера нужного для крайних надобностей количества денег, громогласно вопиют на всякие лады о невозможности выпуска бумажных знаков, для какого бы общеполезного и выгодного государственного дела они ни понадобились. Голоса эти слышатся с 1856 г., после которого к России присоединились умиротворенный Кавказ и затем Амур, Ташкент, Каре и Батум, породившие новую потребность в оборотных денежных средствах. Но финансисты ничему этому не внемлют, ничего знать не хотят и продолжают петь свою песню и единично, и хором, в домах, в комитетах и на распутьях».
Кокорев рассуждает: предположим, что финансистам удалось бы доказать, что по каким-либо основаниям нельзя увеличивать предложение денежных знаков в экономике. Но ведь есть вариант прибегнуть к размещению бумаг внутреннего займа (процентного или беспроцентного). Так ведь и этот вариант отвергается с порога:
«Ввиду весьма вероятного возражения со стороны секты, вроде того, что печатание денежных знаков, если раз оно допущено, не будет иметь предела, на котором бы могло остановиться, и что тогда все денежные обороты могут подвергаться сильному колебанию, — допустим, что это замечание полновесно; но справедливость его не представляется безусловною, потому что потребные для сооружения железных дорог и вообще для образования производительных предприятий знаки ценности могли бы быть выпущены не как деньги, а как бумаги от Государственного банка на известный срок, с определенным погашением их. Никто не станет утверждать, что возможно печатать столько денежных знаков, сколько бы ни вздумалось (мы этого и не говорим), но тем более нельзя занимать на счет народа заграницей, когда сам народ с полным доверием и желанием готов за свои домашние беспроцентные денежные знаки ценности кредитовать правительство своим трудом во всех видах этого труда».
В виду того, что никаких внятных доводов в пользу внешних заимствований петербургская бюрократия предъявить не может, Кокорев называет ее «сектой» и фирмой «они». Он подозревает, что она действует сознательно вопреки экономическим интересам России. Выражаясь современным языком, ее можно было бы назвать «пятой колонной»:
«Заключим, в конце концов, все наши рассуждения о настоящем провале тем, что нельзя не усмотреть в действиях наших финансистов умышленного намерения затормозить саморазвитие русской жизни угнетением ее заграничными займами, образовавшимися от недозволения иметь свои денежные знаки, существование которых допущено в конституционных государствах Европы».
Петербургская бюрократия, опирающаяся на западные финансовые теории, пытается с умным видом высокомерно учить народ. Вместе с тем, все ошибки и экономические провалы (в данном случае, связанные с ориентацией на западные займы) приходится оплачивать этому самому народу:
«... действиями наших финансистов руководило желание изобразить из себя единственных и необходимых людей, знающих какую-то финансовую науку, которой якобы никто, кроме них, не знает. Напущенный на нас туман под вымыслом науки со всею его запутанностью заставляет многих предполагать, что финансисты уподобляются алхимикам, знающим секрет философского камня, и что поэтому надобно во всем подчиниться их воззрениям, а камень этот, в то время, пока мы еще не погрязли в заграничных долгах, был самый простой: приход, расход, с устранением всего излишнею и ненужного, а затем остаток или недостаток, с покрытием последнего пропорциональною на всех раскладкою, сообразно средствам каждого. Хотя эта раскладка далеко не составила бы и половины той суммы, которую теперь надобно платить народонаселению по заграничным займам, но разве можно было такую простую мысль вдолбить в головы финансистов, зараженных каким-то высшим европейским прогрессом! »
Финансовой секте Петербурга удалось подавить в обществе несогласие и недовольство политикой внешних заимствований. Более того, некоторые на первых порах активные противники внешних займов были фактически сломлены:
«В период времени от 1860 до 1875 г. все стояли за невозможность выпуска бумажных знаков, и даже самые патриотические люди, Ф.В. Чижов и И.К. Бабст, принадлежали к этому же воззрению».
Кокорев с горечью признает, что стойких противников внешних займов в стране осталось совсем немного, он их называет поименно:
«... и в целой России, в обществе и печати, раздавались только три голоса, желавшие для постройки железных дорог появления беспроцентных железнодорожных бумаг, вместо разорительных процентных займов заграницею. Это были М.П. Погодин, А.П. Шипов и А.А. Пороховщиков; но их за этот взгляд называли не только отсталыми, но и юродивыми».
А европейские кредиторы, «хозяева денег», окончательно обнаглели. Выдавая нам новые займы, они уже нагло диктуют нам требование, чтобы мы не увеличивали выпуск своих бумажных денег:
«Свершилось! Мы разорились, обеднели и погрязли в неоплатных долгах, а влияние Европы стало нас придавливать самою ужасною тяжестью — тяжестью благоволения. И пошла русская жизнь, кое-как путаясь с нога на ногу, с поддержкою ее милостивыми благодеяниями европейских банкиров, которые до того вошли во вкус порабощения нас своей денежной силе, от нас же ими заимствованной, во все время всех предыдущих провалов с 1837 г., что при последних займах, как было это слышно, требовали уже обязательств от русского правительства о невыпуске денежных беспроцентных бумаг».
Кокорев очень переживал по поводу того, что Петербургская бюрократия увлекается внешними займами, втягивая Россию в неоплатные долги и сети Ротшильдов, и других европейских ростовщиков. Но справедливости ради, следует признать, что были и внутренние заимствования. Точного представления о том, где проходит граница между внутренними и внешними займами в Петербурге не знали. Причина в том, что процентные бумаги, которые министерство финансов Российской империи размещало в Европе, могли покупать также российские подданные, находящиеся заграницей. Точно также при размещении облигационных займов на внутреннем рынке бумаги могли приобретать находящиеся в России иностранцы или агенты, действовавшие по поручениям иностранцев. Более или менее точные оценки деления государственных займов на внутренние и внешние имеется лишь за двадцать лет, предшествующих началу первой мировой войны. Обратимся опять к работе Л. Пасвольского и Г. Моультона (мы на нее ссылались в самом начале). По их оценкам, до начала 1890-х гг. внутренние заимствования превалировали над внешними займами. В 1895 году доля внешних займов в общем объеме государственных заимствований уже составила 30%. Именно после смерти Кокорева действительно стала резко меняться пропорция в пользу доли внешних заимствований. Эта доля составила (%):
1899 г. — 37;
1904 г. — 46;
1909 г. — 46;
1914 г. — 48.
Практически накануне первой мировой войны внутренний и внешний долги сравнялись.
В «Экономических провалах» Кокорев достаточно часто вспоминает министра финансов Михаила Христофоровича Рейтерна, который руководил министерством в самые тяжелые времена начинавшейся «капиталистической перестройки» (1862-1878 гг.). С большим трудом ему удалось остановить стихийный процесс накопления новых долгов к 1874 году. Период 1874-1877 гг. был, как отмечает Кокорев, уникальным: Россия жила без размещения новых займов:
«После открытия железных дорог, соединивших хлебородную площадь России с морями Балтийским, Черным и Азовским, а Москву с Кавказом, Одессой, Киевом, Харьковом и Волгой, и т.д., несмотря на то, что дороги стоили слишком дорого, и, втянув нас в злополучные заграничные займы, наложили на Россию страшную тяжесть погашения этих займов, — государственная роспись, трудами и заботливостью М.Х. Рейтерна и с помощью развития промышленности от устройства дорог, стала приходить в равновесие, так что выход из угнетенного состояния, в котором находились наши финансы, потрясенные Крымской войной, представлялся возможным. В таком положении прошло три или четыре года (1874 1877), так что мы могли через 20 лет после разрушения Севастополя сводить концы с концами и, погашая сделанные займы, могли, наконец, жить, не делая нового накопления долгов».
Но благоденствие продолжалось недолго. Началась так называемая Крымская (русско-турецкая) война (1877-1878), которая втянула Россию в большие расходы и породила дефицит государственного бюджета:
«Вдруг это благоприятное положение рухнулось. Наступившая в 1877 г. Восточная война потребовала чрезвычайных расходов, породив неизбежную необходимость в новых займах, уничтоживших надолго равновесие государственной росписи, достигнутое 16-летними усилиями М.Х. Рейтерна, который, видя здание свое, как он сам выражался, разрушенным силою внезапных военных бурь, оставил министерство финансов».
Пришлось втягиваться в новые долги, причем очень крупные:
... мы, ошибочно начав в 1877 г. Восточную войну, могли только издали видеть башни Цареграда и за это видение заплатили потерею сотен тысяч войск и миллиардом новых долгов... Одни восточные займы составляют, кажется, 800 млн., не говоря о многих других займах».
Выше мы упоминали книгу Пасвольского и Г.Моультона об истории государственного внешнего долга России, в которой сумма всех внешних займов и кредитов за период 1769 1914 гг. была определена в 15 млрд. золотых рублей. Согласно этому источнику, в течение большей части рассматриваемого отрезка русской истории, а именно в 1769-1886 гг. (117 лет) государственные займы России составили лишь 6% общего объема государственных заимствований, а львиная доля — 94% — пришлась на короткий отрезок времени 1887-1914 гг. (27 лет). В абсолютных цифрах получается менее 1 млрд. руб. государственных заимствований в первый период — и более 14 млрд. руб. во второй. Напомним, что «Экономические провалы» Кокорева были опубликованы в 1887 году, т.е. основной бум внешних заимствований пришелся на время после выхода книги в свет.
Кокорев скончался в 1889 году. Он очень остро переживал увеличение внешнего долгового бремени России, но, наверное, не мог себе и представить, что оно будет нарастать такими стремительными темпами.
Неизвестно, что стало бы с Россией, если бы она продолжала и дальше катиться по рельсам капиталистического развития. Наверное, превратилась бы в колонию Запада. Однако никто в России ни во времена Кокорева, ни в начале XX века, ни в начале первой мировой войны не предвидел таких неожиданных поворотов страны, которые произошли в феврале и октябре 1917 года. В результате октябрьского переворота власть в стране захватили мало кому известные большевики. 21 января (3 февраля по новому стилю) 1918 года Советская власть издала декрет, согласно которому были аннулированы все долги по внешним займам и кредитам царского и Временного правительств[9]. На международной экономической конференции в Генуе в 1922 году советской делегацией была озвучена сумма этих долгов — 18,5 млрд. золотых рублей[10]. Эта сумма, между прочим, эквивалентна почти 15 тысячам тонн «желтого металла». Этот объем в полтора раза превышал официальные золотые запасы ведущих стран Запада и в 12 раз гот официальный запас золота, который Российская империя имела накануне первой мировой войны.
У России появился шанс начать жизнь с «чистого долгового листа».
-------------------------------
... возможность промышленного и политического соперничества России всегда составляла предмет английских забот, ради того и была начата Крымская война, но тут у Англии оказались совсем неожиданные союзники в виде поклонников свободной торговли (в России — прим. В.К.), внушивших в эпоху крупных расходов на постройку железных дорог, что выгоднее всего их снабдить иностранным капиталом и продуктами иностранной промышленности. Это, быть может, избавило Россию и Англию от новой Крымской войны, но послужило к тому, что русская промышленность не развилась в той мере, в которой она могла бы иметь серьезное значение во всемирном промышленном соперничестве... учение о выгодности свободной торговли и о ее рациональности распространилось из Англии во многие страны, и они ослабили заботы о развитии своей национальной промышленности, открыли двери чужеземным товарам. И мы, русские, поплатились при этом. Д. Менделеев
-----------------------------------
[1] Лео Пасвольский (1893-1953) — американец еврейского происхождения, экономист, государственный деятель США. Выходец из России (Павлоград). В 1905 г. семья перебралась в Америку. Окончил Колумбийский университет. В Нью-Йорке редактировал ежедневную газету на русском языке «Американский вестник». Окончил Институт экономики в Вашингтоне. Один из помощников президента США Франклина Рузвельта. Специальный помощник Госсекретаря США Гордела Хилла по экономике (1934-1946). Главный директор по исследованиям Отдела спец. исследований Госдепартамента США. Помощник госсекретаря (1946), директор Brookings Institution в Вашингтоне (1946-1953). Автор Устава ОО и многих книг по экономике международных отношений.
[2] Моултон Гарольд Гленн (1883-1965) — разработал так называемую теорию новой философии гос. долга», выдвинул гипотезу о том, что в ситуации, когда заимствования для покрытия бюджетных дефицитов используются на кредитную поддержку государственных инвестиций, то они осуществляют на экономику мультипликационный эффект.
[3] Ананьич Б.В. Банкирские дома в России, 1860-1914 гг.: Очерки истории частного предпринимательства. — М.: РОССПЭН, 2006, с. 19-20
[4] «Святая Русь. Большая Энциклопедия Русского Народа». Том «Русское хозяйство», с. 393. Отметим, что Е.Ф. Канкрин был министром финансов в период 1823-1844 гг. Его предшественниками были: Д.А. Гурьев (1810-1823), Ф.А. Голубцов (1807-1810), А.И. Васильев (1802-1807).
[5] См.: Брегелъ Э.Я. Денежное обращение и кредит капиталистических стран. — М.: Госфиниздат, 1955 // Глава 12 «Денежно-кредитная система дореволюционной России» (с. 326).
[6] См.: «Святая Русь. Большая Энциклопедия Русского Народа». Том «Русское хозяйство», статья «Займы», с. 336-338.
[7] Данные расчетного баланса взяты из следующего источника: Нечволодов А. От разорения к богатству, с. 9.
[8] «Святая Русь. Большая Энциклопедия Русского Народа». Том «Русское хозяйство», статья «Золотой запас», с. 375. Отметим, что в эту сумму не включены расходы по уплате текущей краткосрочной задолженности российских хозяйствующих субъектов. Они составили (млн. руб.): 1911 г. — 29, 0; 1912 г. — 25, 9; 1913 г. — 25, 5 (там же, с. 375).
[9] Подробнее см.: Катасонов Валентин. Генуэзская конференция в контексте мировой и российской истории. — М.: Кислород, 2015 // «Об аннулировании Советской Россией внешних долгов» (с. 34-40).
[10] Подробнее см.: Катасонов Валентин. Генуэзская конференция в контексте мировой и российской истории. — М.: Кислород, 2015 // «О довоенных и военных долгах России перед «союзниками»» (с. 65-70).