Катасонов Валентин. 13 Глава 11. "недоедим, но вывезем". Россия на мировом рынке

Хотя тема импортных тарифов и защиты российского рынка от иностранных товаров была доминирующей в «Экономических провалах» Кокорева, он, тем не менее, обращал внимание и на другую сторону медали под названием «Внешняя торговля России». Вопрос касался экспорта. Мысли Кокорева по поводу российского экспорта вращались в основном вокруг следующих вопросов:

С начала позапрошлого века ведется непрерывный статистический учет внешней торговли России. Если в начале XIX в. объем экспорта в стоимостном выражении составлял 60 млн. руб. (при импорте 40 млн.), то через век (в 1900 г.) он достиг уровня 660 млн. руб. (при импорте 540 млн.)[1]. Если не принимать во внимание возможные изменения цен, то объем вывоза товаров за столетие увеличился в 11 раз.

В последние десятилетия XVIII века ведущее место в российском экспорте занимали лен, пенька и изделия из них (до 40%). Экспорт льна по России в 1749 году достигал 500 тыс. пудов, в 1780 — 900 тыс. пудов, в 1790-е — свыше 1 млн. пудов, а экспорт пеньки соответственно 1, 3 млн. пудов, 2,7 млн. пудов и свыше 3 млн. пудов[2].

Крупными товарными позициями экспорта России были железо, чугун и медь. В 1750 году в России действовало 72 железоделательных и 29 медеплавильных заводов. К концу XVIII века число металлургических предприятий выросло вдвое. За этот же период выплавка чугуна в стране увеличилась с 2 до 9, 9 млн. пудов[3] (в 5 раз). По этому показателю Россия прочно занимала первое место в мире. Русское железо было более высокого качества, чем заграничное, и пользовалось устойчивым спросом в Европе. В последние годы царствования Екатерины II вывоз железа достиг своего максимума — почти 4 млн. пудов в год, а его удельный вес во всем экспорте — 13%[4].

К началу XIX века вывоз пеньки и льна упал на порядок. Это было вызвано бурным развитием производства хлопчатобумажных тканей в Англии и появлением пароходов, для которых не нужны были канаты. Сократился также российский вывоз железа в связи с промышленным переворотом в Англии и быстрым развитием там металлургической промышленности: до 1 млн. пудов в конце 20-х годов XIX века.

В конце XVIII — начале XIX века (при Екатерине II и Павле I) хлеб экспортировали только тогда, когда урожай превышал необходимое количество для собственного потребления, правительство открывало порты и таможни для беспрепятственной продажи зерна. Но если был неурожай и замечался недостаток в хлебе, цены на него на внутреннем рынке поднимались, и следовало запрещение его вывоза за рубеж.

В годы правления Павла I происходили неоднократные колебания в торговле хлебом. В самом начале XIX века правительство в согласии с купечеством пришло к выводу о возможности, даже при некотором стеснении хлебного рынка, прода-вать заграницу самый дорогой и выгодный для сбыта хлебный продукт — пшеницу, которая обычно не потреблялась простым населением. После Отечественной войны 1812 года запрещения и ограничения вывоза хлеба перестали действовать.

Постепенно в экспорте России зерно (пшеница, рожь, овес, ячмень и др.) вышло на 1-е место. Российскую империю даже стали называть «житницей Европы». Одной из главных задач внешнеторговой политики правительства становится вывезти как можно больше хлеба на внешний рынок с тем, чтобы сделать торговый баланс положительным. Несмотря на неурожаи и возросшие трудности на мировом рынке зерна, русское правительство продолжало наращивать объем экспорта хлеба. Перед крестьянской реформой из России заграницу вывозилось в среднем 5% чистого сбора хлебов, в 70-х годах - 10%, а в 80-90-е годы — 20%. При этом пшеницы вывозилось в отдельные годы до 40% сбора. Если за первое пореформенное пятилетие ежегодно вывозилось 86,2 млн. пудов зерна, то в 1891-1895 гг. — 444,2 млн., т.е. в 5 раз больше[5]. При этом по душевому потреблению хлебов, хотя и возросшему в 80-е годы, Россия продолжала занимать последнее место среди великих держав. Ситуацию с экспортом зерновых хорошо объясняет фраза министра финансов И.А. Вышнеградского: «Недоедим, но вывезем».

Если до реформы 1861 года зерно на экспорт производили в основном помещичьи хозяйства, то с развитием железнодорожного и парового морского транспорта во внешнюю торговлю все больше втягивались крупные крестьянские хозяйства, в особенности в южных районах России. Русская пшеница ввозилась во все западноевропейские государства, но главным потребителем являлась Англия (четверть всего экспорта). За ней следовали Германия, Франция, Италия, Голландия, Греция и т. д.

Количество вывозимого хлеба и сырья резко сокращалось в довольно часто выпадавшие неурожайные годы. Так, неурожай 1871 года привел к уменьшению экспорта в следующем году; неурожайные 1875, 1880, 1885, 1891 и 1892 года обусловили сокращение вывоза, особенно в 1880 и 1892 годах.

Непосредственно после крестьянской реформы 1861 года Россия занимала 1-е место по вывозу на мировой рынок хлеба, льна, пушнины. Она была на 2-м (после США) месте по вывозу леса, мяса, коровьего масла, яиц, жмыхов, на 3-м — (после Германии и Франции) по экспорту сахара. За Российской империей ввиду ее технической отсталости все больше закреплялась роль поставщика сырых сельскохозяйственных продуктов. В структуре же российского экспорта промышленные товары устойчиво находились на уровне 3-4%, причем основная их часть вывозилась в пограничные страны Азии.

Важным товаром отечественного экспорта являлась пушнина. Если в Москве велись оптовые торги пушниной, то Петербург являлся центром по вывозу ее заграницу. Около 75% экспортируемой пушнины отправлялось в Лейпциг на международную ярмарку, остальная часть — в другие страны Западной Европы.

Большое значение приобрела торговля с иностранными фирмами на Нижегородской ярмарке, которая вместе с Ирбитской была основным каналом экспорта русской пушнины. Ежегодный оборот торговли пушными товарами на Нижегородской ярмарке составлял почти 6 млн. рублей, каждый год из России вывозилось свыше 5 млн. штук беличьих шкурок.

Главными рынками сбыта меховых изделий наряду с Лейпцигом являлись Лондон и Париж, где отечественные купцы содержали свои склады и агентов. Первый русский меховой аукцион был проведен в Лондоне в 1889 г. На него ежегодно съезжались крупные меховщики из всех стран, товар продавался только на наличные деньги. Россия участвовала со своими меховыми изделиями и в международных выставках. На них особенно славились изделия петербургской придворной меховой мастерской.

Вывоз осуществлялся помещичьим синдикатом сахарозаводчиков, так как продукция этой отрасли была сосредоточена в руках крупных землевладельцев, специализировавшихся на выращивании сахарной свеклы. Россия много теряла во внешней торговле в связи с неэквивалентным обменом на мировом рынке, поскольку производительность труда в ее народном хозяйстве была более низкой по сравнению с развитыми капиталистическими странами, а, следовательно, себестоимость товарной продукции выше.

Стабильной и высокодоходной статьей российского промышленного экспорта становится в пореформенную эпоху вывоз на мировой рынок нефти и нефтепродуктов из Бакинского нефтяного района. Добыча нефти здесь поднялась с 557 тыс. пудов в 1865 г. до 21,5 млн. пудов в 1880 г. и до 489 млн. пудов в 1898 г. Российские нефтепродукты успешно конкурировали с аналогичной продукцией других стран — экспортеров нефти. Русский экспорт нефтепродуктов стал развиваться тогда, когда рынки керосина были уже монополизированы американскими нефтяными кампаниями. В начале 80-х годов XIX в. русские нефтепромышленники (среди них — Кокорев) вступили в острую конкурентную борьбу с американскими нефтяными компаниями и за сравнительно короткое время одержали в ней верх. География русских поставок керосина расширилась вплоть до Туниса. Русский керосин вытеснил американский в Турции и Иране. Но для организации нефтяной торговли России хронически не хватало транспортных средств. Преодолению транспортного кризиса способствовало строительство первого нефтепродуктопровода и частичный переход к перевозке нефти и нефтепродуктов судами. Транспортировка Бакинской нефти из Батума потребителям обходилась вдвое дешевле, чем доставка из-за океана.

На русском экспорте неплохо наживалась Европа. Русский торговый флот был мал, приходилось платить за фрахт иностранных судов (преимущественно английских и голландских). Такие страны, как Англия, Толландия, Испания, Франция, устанавливали на товары, привозимые на русских кораблях, высокие ставки различных сборов. Исключением являлись Швеция, Норвегия и немецкие города, которые во внешней торговле с Россией придерживались принципа наибольшего благоприятствования. Также следует учесть, что русские купцы в силу неразвитости отечественного кредита вынуждены были пользоваться кредитами европейских банкирских домов, а также страховать свои товары у английских страховых обществ.

Основным торговым партнером России долгое время оставалась Англия. В первой половине XIX в. на нее в отдельные годы приходилось до 50% внешнеторгового оборота Российской империи. После отмены в Англии в 1846 году хлебных законов Россия за короткий срок сумела нарастить экспорт зерновых в Англию в полтора — два раза[6]. Однако в результате Крымской войны российско-английская торговля очень заметно сократилась. Россия традиционно вывозила сельскохозяйственные продукты и лес в Англию. Однако в конце 80-х годов доля этой группы товаров в российском экспорте в Англию снизилась, главным образом потому, что английские купцы стали импортировать заокеанский хлеб и лес — из США и Канады. Сократился ввоз в Англию русского сала и пеньки. Положение первого партнера на британском рынке Россия сохранила лишь в отношении льна, марганцевой руды, жмыхов, нефти и нефтепродуктов.

С 70-х гг. позапрошлого века, когда было создано единое немецкое государство, которое встало на путь индустриализации, Германия постепенно стала опережающими темпами наращивать торговые связи с Российской империей. Для германских экспортеров русский рынок представлялся весьма перспективным; в свою очередь для России Германия становилась первым по значению рынком сбыта товаров. В Германию в 1880-е годы направлялось свыше четверти всего вывоза России. В 1880-1890 гг. Германия занимала второе, а в 1891-1892 гг. — первое место в списке стран-импортеров российских товаров. Россия являлась главным поставщиком леса и лесных материалов в Германию: в 90-е годы в эту страну шло более 45% всего отечественного лесного экспорта. В 1880-е гг. Германия стала ограничивать импорт из России зерна и других сельскохозяйственных товаров путем повышения импортных пошлин. Появились признаки обострения российско-германских торговых противоречий, которые в начале 1890-х годов переросли в торговую войну.

Третье место в торговле с Россией принадлежало Голландии, куда вывозились пшеница, рожь, овес, кукуруза, лен, льняное семя, жмых, кожи, шкуры, марганцевая руда. Некоторая часть товаров, поставлявшихся в Голландию, предназначалась для Германии.

Далее по объемам товарооборота шли Франция, Италия, Австро-Венгрия, Бельгия и США. Основными предметами отечественного экспорта во Францию были хлеб и лен. Объем российского экспорта в США был незначительным. Страны Востока в экспорте России занимали подчиненное место. Крупнейшим рынком сбыта российских товаров в этой группе стран занимал Иран (табл. 1).

На объем оборота внешней торговли России оказывали влияние не только природные катаклизмы (неурожаи), но также мировые экономические кризисы. Например, кризис 1866-1867 гг. вызвал падение цен на российские товары, понижение вексельного курса на Петербургской бирже. В результате объем внешней торговли в 1868 г. сократился: экспорт уменьшился с 244,8 до 226,6 млн. рублей, импорт — с 265 млн. руб. до 260,9 млн. рублей. Мировой кризис 1882-1883 гг. привел к падению экспорта в последующие несколько лет. Экспорт снизился также в 1889 г., что было предвестником кризиса следующего, 1890 г. В кризисные годы уменьшался не только вывоз, но и ввоз товаров в Россию из заграницы.

Усиливалась конкуренция российскому экспорту. Даже такому традиционному, как вывоз хлеба. С конца 1870-х начался наплыв на европейский рынок дешевого заокеанского хлеба (из США, Канады, Аргентины, Австралии). В этот период в США началось интенсивное освоение свободных сельскохозяйственных земель, в связи с чем резко расширилось зерновое производство и увеличились поставки хлеба на рынки Европы. В результате Россия оказалась оттесненной от своих традиционных рынков, прежде всего английского. Близость российских портов к хлебным рынкам Европы американские предприниматели компенсировали удешевлением транспортировки (по воде, без гужевой доставки), механизацией погрузки и разгрузки зерна в портах, дешевизной его хранения на складах, четкой организацией хлеботорговых сделок. Высокому природному качеству русского зерна американцы противопоставили отличную выработку хлеба.

Все это вместе взятое позволило США завоевать с 90-х годов лидирующее положение на мировом хлебном рынке. Вследствие названных причин цены на хлеб с конца 70-х годов начали падать, и повысились они лишь в конце столетия. В этих условиях рост экспорта хлеба в отдельные годы не приносил соответствующего увеличения денежной выручки ввиду более низкой производительности труда в зерновом хозяйстве России по сравнению с США. В результате конкуренции американского зерна экспортные цены упали на европейском рынке примерно в 1,5 раза.

С 80-х годов позапрошлого века правительство Российской империи поставило задачу накопления золотого запаса с целью введения золотого рубля. С этой целью проводилась политика форсированного экспорта и наращивания положительного сальдо торгового баланса. С 1886 по 1913 год суммарный российский экспорт составил 25 млрд, золотых рублей, импорт — 19 млрд, рублей, что обеспечило приток валюты в Россию на сумму в 6 млрд, рублей[311].

Примечательно, что, несмотря на то, что в начале XX века вплоть до начала Первой мировой войны в России наблюдалось достаточно бурное экономическое развитие, оно слабо отразилось на товарной структуре российского экспорта. Согласно официальным данным, доля фабрично-заводских изделий в экспорте России в 1899-1903 гг. равнялась 4,7%, а в 1909—1913 гг. — 4,5%, в т.ч. в 1913 г. — 5,6%[312]. Остальное приходилось на продовольственные товары, полуфабрикаты и сырье. В частности, в 1913 году доля отдельных товарных позиций в экспорте России была равна (%)[313]:

Отходами производства водки на винокурнях была так называемая винокуренная барда — очень питательная гуща с массой полезных веществ, и к тому же удобрение. Она шла на корм скоту, а остатки в виде золы — на удобрение почвы. Нужно сказать, что такое использование остатков винокурения было общеевропейской практикой. В Германии, к примеру, в середине XIX века на 45 млн. человек населения приходилось 15 тыс. винокурен (т.е. 1 винокурня на каждых 3 тыс. населения), тогда как в России с населением 80 млн. их было всего 2 тыс. (1 винокурня на 40 тыс. населения). Кокорев в своей работе «Нужды и потребности» приводит цифры, показывающие важность винокуренного производства. Так, в самой бедной балтийской губернии Эстляндии во второй половине XIX в. при населении в 350 тыс. человек насчитывалось 143 винокурни, производившие за год 3,5 млн. ведер водки. В расположенных рядом Петербургской и Новгородской губерниях с населением 2 млн. человек (почти в 6 раз больше) — всего 20 винокурен с годовым объемом 240 тыс. ведер водки (почти в 15 раз меньше). При этом беднейшая Эстляндия ежегодно выкармливала 35 тыс. бычков в год, тогда как в Петербургской и Новгородской губерниях — только 2,5 тыс. (в 14 раз меньше).

Остзейские губернии мало того, что полностью обеспечивали себя мясом, но еще ежегодно поставляли в Санкт-Петербург 10 тыс. бычков. Благодаря более развитой сети винокурен в Остзейском крае ежегодно собирали 7,5 млн. пудов картофеля, тогда как в Петербургской и Новгородской — только 160 тыс. пудов.

Теперь обратимся к «Экономическим провалам» Кокорева Василий Александрович постоянно подчеркивает, что Россия несет большие потери в результате того, что вывозит заграницу необработанное сырье, и ставит вопрос о необходимости «облагораживания» отечественного экспорта.

8-го провала (акцизная питейная система). Кокорев переживает по поводу того, что введение единого акциза на продукцию винокурения в России в 1862 году стало разрушать мелкие сельские винокурни, особенно в северных губерниях. Такие мелкие винокурни, организованные на базе помещичьих хозяйств, производили помимо хлебного вина (водки) отходы, называемые «винокуренной бардой», которая использовалась в качестве корма скоту. В некоторых уездах и губерниях барда была основным кормом крупного рогатого скота. Иначе говоря, мелкое сельское винокурение, по мнению Кокорева, — основа российского животноводства. И эта основа в результате введения единого винного акциза стала разрушаться, особенно, как уже было сказано, в северных губерниях. В результате Россия обрекает себя на производство и экспорт лишь зерновых (хлеба). А могла бы производить мясо, направляя его не только на внутренний, но и на внешний рынок. Не требуется особых доказательств того, что вывоз мяса, основанный на более полном и эффективном использовании зерна в сельском хозяйстве, позволил бы повысить доходы России от экспорта.

Кроме того, более эффективным по сравнению с вывозом зерна является вывоз хлебного вина (водки). Гем более, что русская водка пользуется хорошим спросом зарубежом. Для этого Кокорев предлагает организовать в России крупные винокуренные заводы, ориентированные преимущественно на экспорт. Надо переориентировать производство водки с внутреннего рынка на внешний. Переиначивая слова министра финансов И.А. Вышнеградского, можно сказать: «Недопьем и вывезем».

Кокорев обращает внимание на такой неприятный «перекос» в экономической жизни России: мы обрабатываем большие объемы такого импортного сырья, как американский хлопок; но при этом не заботимся об обработке сырья, вывозимого заграницу. Надо повышать степень его обработки. В статье «Взгляд русского на европейскую торговлю» (1858) Кокорев пишет:

«Почему бы, вместо неестественных фабрикаций, у нас водворившихся, на коих обрабатывается сырой материал, привозимый из других стран, не завести нам такие фабрики, которые бы все сырые произведения, предназначенные для заграничного отпуска, приводили в обделанный вид, так, например, чтобы большая часть пшеницы дома была переработана в муку, все семя льняное и конопляное отпускалось бы маслом и т. д.? Спрашивается, где дешевле стоила бы обработка этих предметов: в России ли на месте произведения, за домашним очагом и хлебом, или заграницей, где руки и цена жизни несравненно дороже?...

Точно под то же соображение подходят и другие сырые произведения русской земли. Почему вместо сала мы не отправляем стеарин и свечи, почему не отправляем кожи выделанными, шерсть промытою так, чтоб она сейчас была годна на сукноделие, пеньку и лён — очищенными от всех грубых веществ? Если сосчитать, какая бы масса денег оставалась в России за этот труд, который нужно бы было употребить на обработку собственных сырых произведений, то, конечно, общий итог их был бы гораздо значительнее той суммы, которую мы получаем теперь от неестественных фабрикаций, обрабатывающих привозные сырые материалы».

Отчасти «облагораживания» экспорта не происходит по нашему нерадению, отчасти потому, что другие страны защищают свои рынки от обработанных изделий повышенными тарифами. В той же статье «Взгляд русского на европейскую торговлю» Кокорев пишет:

«Что мешает этому? Опять тарифы, ибо они установлены во всех государствах на все обделанные произведения земли, ко вреду как тех государств, откуда эти произведения идут, так и тех, где их потребляют; но если бы этого не было, тогда бы мука и сало стоили заграницей дешевле, а у нас осталось бы от пшеницы огромное количество шелухи, от семени — выжимков, которые пошли бы на зимний корм скоту и произвели бы увеличение скотоводства, что дало бы новую выгоду отправкою заграницу мяса и остановило бы на тамошних рынках возвышение на него цены. Очевидно, что здесь польза была бы обоюдная».

Таможенные тарифы, ограждающие иностранные рынки от российских обработанных товаров, — результат протекционистской политики других государств. Но отчасти в этом протекционизме виновато и правительство России, которое в отношении иностранных товаров проводит либеральную тарифную политику. Импортные тарифы в руках российского правительства могли бы стать мощным инструментом торга, с помощью которого Россия могла бы добиваться режима наибольшего благоприятствования для своих обработанных изделий на чужих рынках.

«Тариф в другом, обратном смысле, был бы истинно полезен — вот такой, например: кто отправляет из России произведения сырые, тот платит правительству известную пошлину за право их вывоза, а кто эти произведения отправляет обработанными, тот ничего не платит, в вознаграждение за то, что он при них отправляет невидимый товар — труд человека. Такое правило поставило бы в необходимость заводить вышеозначенные естественные фабрикации, которые и разместились бы, по указаниям самой природы, в деревнях и селах, а не в столицах, куда теперь по необходимости должны отправляться рабочие и быть в разлуке со своим семейством целый год, к явному упадку сельского хозяйства и разрушению здоровья и семейной нравственности».

Обратим внимание, что, по мнению Кокорева, обработкой сырых материалов можно заниматься не только на крупных фабриках и заводах, расположенных в столицах, но также на местах. Особенно это касается сельскохозяйственного сырья — льна, пеньки, зерна, сала и много другого.

В эпоху Николая I, как известно, проводилась последовательно политика протекционизма, тарифы 1822 и 1841 гг. предусматривали пошлины не только на импорт, но также на экспорт хлеба и сырья. В пореформенной России экспортные пошлины использовались крайне редко.

Впрочем, как считает Кокорев, мы настолько расточительны, что не используем возможности экспорта даже необработанного сырья. Большое количество полезных материалов у нас в избытке, превышающем наши внутренние потребности; причем цены на них за рубежом выше, чем на внутреннем рынке. Иные материалы находятся у нас под ногами, мы наблюдаем, как они гниют и гибнут. А могли бы давать нам неплохую экспортную выручку. Опять же в вопросительной форме он перечисляет такие «резервы» расширения экспорта:

Почему бы гниющие при казенных винных магазинах северных губерний, например в С.-Петербурге, дубовые бочки из-под спирта не скупать, не переделывать на бочки другой формы, какой они нужны заграницей, и не отправлять туда, где, по неимению леса, бочки ужасно дороги? Почему бы для помещения в пустых бочках не приготовлять, для зажигательных спичек, дерево, которое у нас ничего не стоит?

Почему бы не исчислить, сколько живущим на Печоре, приблизительно десяти тысячам голодающего теперь народонаселения, нужно хлеба, соли и других необходимых жизненных припасов, и не отправлять их каждогодно для того, чтобы все это променивать на оленьи шкуры, которые, по Печоре, стоят полтора рубля за штуку, а в Европе впятеро дороже ?

Частично Кокорев объясняет причины неиспользования перечисленных выше «резервов» расширения экспорта — слабое развитие транспорта. Во-первых, отсутствие достаточного тоннажа отечественного торгового морского флота. Во-вторых, бездорожье внутри страны, трудности с доставкой товара до морских портов. Поэтому Кокорев уделяет большое внимание расширению сети железных дорог, которые бы связали самые отдаленные уголки Российской империи с Одессой, Петербургом, Ригой, Владивостоком, другими портовыми городами России. Также нужны новые каналы для создания широкой речной транспортной системы, которая не требует дополнительных перегрузок на гужевой и железнодорожный транспорт. Свои предложения по части транспортного обеспечения экспорта он также формулирует в виде вопросов:

Почему русские товары, предназначенные к заграничному отпуску, идут от Ладоги до нагрузки их в иностранный корабль сорок дней? Если бы из Ладоги была железная дорога, по проекту г. Усова, к Финскому заливу, то товары вместо сорока дней поспевали бы в десять часов».

Даже в том случае, если внутри России имеются железные дороги для доставки грузов к морским портам, порой отечественные производители не могут воспользоваться этой транспортной возможностью, по той причине, что тарифы на перевозку грузов оказываются столь высокими, что по своему эффекту не уступают запретительным импортным пошлинам в других государствах. При описании 14-го «провала» Кокорев отмечает:

«Если же возьмем другую хлебородную местность, положим Тамбовскую, то здесь приходится иметь дело с железными дорогами, что еще более возвышает перевозочную цену, не говоря уже о том, что на станциях железных дорог не имеется никаких крытых помещений для складки хлеба, отчего в ненастное время хлеб подвергается неизбежной порче. Кроме означенных неудобств, самый тариф за перевозку по железным дорогам направлен к угнетению вывоза заграницу нашего зерна. Так например: с пуда пшеницы за провоз из Москвы до Ревеля берут 30 коп., с пуда хлопка за провоз по той же линии из Ревеля в Москву 14 коп., несмотря на то, что пуд хлопка стоит 10 руб., а пуд пшеницы 1 руб. 50 коп. Из этого выходит тот вывод, что мы сами для себя гораздо злее Бисмарка, сочинившего ввозную пошлину в Германии на русский хлеб».

Большое внимание Кокорев уделяет развенчанию мифа о том, что Россия является «житницей Европы», поставляя хлеб заграницу из-за его «избытка». Никакого избытка, по мнению Кокорева, нет. Скорее всего, существует даже недостаток хлеба на внутреннем рынке. Впрочем, нет избытка и по ряду других товаров, которые занимают в экспорте России заметное место. В работе «Взгляд русского на европейскую торговлю» объясняет причины такого парадоксального положения:

«В общем итоге Россия не имеет избытка ни в хлебе, ни в сале, ни в кожах и т.п. Если мы отпускаем теперь эти товары заграницу, то именно потому, что не имеем внутренних путей сообщения. Нам удобнее и дешевле отправлять хлеб к приморским городам, нежели в свои неурожайные места, Белоруссию и Литву. Когда же через эти местности будут проведены железные дороги, тогда из урожайных губерний хлеб пойдет в губернии неурожайные, а таковых всегда бывает (по обширности России, и по тому, что земледелие у нас предоставлено случайности) пять-шесть, с народонаселением более 5 млн.

Что же касается до сала, то оно найдет дома еще более обширный сбыт, чем хлеб. Лишь только крестьяне будут в состоянии жечь свечи в деревнях вместо лучины, столь вредной для глаз, неудобной для работы и способствующей пожарам, но по необходимости употребляемой теперь во всей северной и даже средней России для освещения, тогда едва достанет сала для своего домашнего употребления.

Нельзя предположить — по крайней мере, грустно было бы предположить, — что все это для нас не понадобится. Такое предположение совершенно отравило бы всякую надежду на внутреннее развитие, а мы теперь полны самого твердого верования в то, что оно будет».

В общем, действительно, на практике действовал упомянутый выше принцип «Недоедим, но вывезем». Вреда от такой практики неизмеримо больше, чем пользы. Форсированный вывоз жизненно необходимых товаров позволял накапливать золото для будущего введения золотого рубля, но при этом подрывалось здоровье русского человека — фундаментальная основа экономического здоровья России.

В статье «Мысли по поводу дороговизны на хлеб и мясо» Кокорев проводит мысль, что форсирование экспорта зерна ведет к росту цен на хлеб внутри России, а также подрывает курс рубля; в конечном счете, обесценение рубля становится «податью», которой облагается все население России и которая особенно больной бьет по наиболее бедным слоям:

«Обращаясь к влиянию курса на дороговизну хлеба, следует остановиться на том, что хлеб есть главный предмет нашей вывозной торговли; но все те предметы, которые не вывозятся заграницу, следовательно и не проходят через реторту курса, остались в своей цене, как-то: соль, сахар, дрова и т. п. Предположим, что иностранцы вовсе не имели бы надобности в нашем хлебе, тогда у нас не образовались бы ныне существующие высокие цены; но иностранные рынки производили сильное требование на хлеб, а государство находило полезным для перевеса в торговом балансе не задерживать выпуск, и это образовало дороговизну, выразившуюся в отношении к каждому рабочему в следующей цифре: 2 года назад печеный хлеб продавался 1[1]∕2 коп. фунт, а теперь 3 коп., дороже на 100%. Для питания рабочего нужно хлеба в день, по крайней мере, 3 фунта; следовательно, рабочий ежедневно переплачивает 4 [,]∕2 коп., что составляет в год 16 руб. Это новая подать, новый налог, упавший не только на работника, но и на стариков, старух и детей, включительно с голодающими и нищими, налог, платимый такими людьми, которые в упадке курса ничем неповинны».

Кокорев много пишет о том, как тяжело дается сельскому производителю экспорт хлеба за рубеж. Во-первых, лишение себя и своей семьи порой самого необходимого. Во-вторых, из-за того, что приходится платить по повышенному тарифу при перевозке зерна по российским железным дорогам; плюс к этому высокие расходы на фрахт иностранных судов. В-третьих, по причине уплаты импортных пошлин (в первую очередь, при поставках хлеба в Германию). Несмотря на сильное перенапряжение Россия, по мнению Кокорева, может в ближайшее время утратить свои позиции на мировом рынке хлеба.

«Упомянув об Австралии, нельзя не видеть, что к нам приближается быстрыми шагами новый экономический провал, который будет состоять в том, что иностранные европейские рынки для сбыта наших хлебов будут навсегда для нас потеряны, потому что австралийский хлеб может продаваться дешевле нашего. Причины тому состоят в следующем.

В Австралии овес родится сам 30, а у нас сам 6; пшеница родится сам 160, а у нас сам 12. В Австралии, погрузив хлеб на корабль, привозят его прямо к берегам европейских приморских городов, а мы должны, положим, из Самары провезти через Волгу и Мариинскую систему с разными перегрузками 4 тыс. верст и только в Финском заливе можем погрузить наш хлеб в корабль, так что провоз до европейских портов обходится гораздо дороже австралийского».

«Нельзя не предвидеть, что первые годы прекращения сбыта нашего хлеба заграницу отзовутся самым тяжелым образом на экономической жизни народа и на финансовых оборотах правительства, потому что наступит такое время, в которое у нас не будет иностранных векселей для уплаты ими по тем векселям, которые выдает русская торговля за ввезенные к нам иностранные товары».

Впрочем, этот так называемый «провал» может обернуться для России благом, поскольку тогда производимое в стране зерно будет направляться на внутренний рынок, душевое потребление хлеба и мяса (производимого на базе отечественного зерна) может вырасти и приблизиться к европейским стандартам:

«Хотя мне, вероятно, и не суждено дожить до тех последствий, к которым приведет австралийский кризис, но могу с полным убеждением и даже уверенностью предположить, что когда Россия будет завалена массою хлеба от прекращения заграничного спроса на него, тогда деревня несомненно выиграет: все будут питаться досыта, лица просияют, мускулы окрепнут. А как за полным достаточным питанием будет оставаться еще огромная масса излишнего хлеба, то она пойдет на изобильное откармливание скота и преобразует русскую вывозную хлебную торговлю в торговлю мясом и кожами. В этих двух продуктах мы никогда уже ни с чьей стороны не можем встретить соперничества по неимению в Европе природных пастбищ. Но чтобы пережить кризис без сильных потрясений, надобно идти навстречу ему с преобразовательными мероприятиями, в смысле перехода нашей отпускной торговли с хлеба на мясо».

Впрочем, Кокорев уверен, что Россия действительно может стать «житницей Европы». Но лишь при условии радикального преобразования отечественного сельского хозяйства, выхода на такие уровни производства хлеба и других продовольственных товаров, когда на внутреннем рынке появятся реальные избытки:

«После всего сказанного сам собою рождается вопрос: как же достигнуть того, чтобы Россия обеспечилась всем внутри себя и имела бы возможность, к большей своей выгоде и к выгоде Европы, отпускать излишки произведений земли заграницу? Ответ на это короткий и простой: надо довести русское земледелие до того, чтобы земля у нас родила всего столько же, сколько родит она в Европе».

Кокорев продолжает развивать свою мысль: появление избытков продовольствия на внутреннем рынке позволит расширить российский экспорт в Европу; рост экспортных доходов российского аграрного производителя повысит его платежеспособность; российский товаропроизводитель сможет больше покупать импортных товаров из Европы; российский спрос будет стимулировать европейский экспорт в Россию. Общий вывод этих рассуждений таков: развитие сельского хозяйства в России в одинаковой степени выгодно как русским, так и европейцам, будет стимулировать российско-европейскую торговлю. В работе «Взгляд русского на европейскую торговлю» Василий Александрович пишет:

Надо сказать, что некоторые идеи Кокорева, касающиеся совершенствования экономики и внешней торговли России, кажутся трудно реализуемыми и даже утопичными. В частности, проект Кокорева по организации между Европой и Россией свободной торговли, т. е. товарного обмена без тарифных и иных барьеров. Европа, по мнению Кокорева, наивно думает, что она торгует с Россией, она торгует только с двумя миллионами русских. Возможности экспорта в Россию крайне ограничены из-за низкой платежеспособности российских граждан:

«Напрасно Европа полагает, что она, отправляя свои товары в Россию, ведет торговлю с Россией. Нет! Все наши магазины и лучшие лавки в Москве, Петербурге, в губерниях существуют только для дворянства, купечества и чиновничества; яснее говоря, они существуют для миллиона жителей приблизительно. Еще можно считать, что городское мещанство и некоторые крестьяне, в числе также не более 1 млн. людей, покупают из простонародных лавок грубые мануфактурные изделия, на выделку коих первоначальный материал выписывается из других стран. Из этого выходит сам собою такой вывод, что Европа торгует не с Россией, а только с 2 млн. русских из числа 62 млн.»

Европа кровно заинтересована, по мнению Кокорева, в том, чтобы в России развивалось сельское хозяйство, а его продукция реализовывалась бы в европейских странах. Тогда у европейских экспортеров в России появится на 60 млн. больше покупателей. Кокорев являет собой достаточно противоречивую, парадоксальную фигуру: с одной стороны, он ратует за установление в России надежных протекционистских тарифов; с другой стороны, он выступает в качестве сторонника полной либерализации торговли на евразийском пространстве от Атлантического океана до Тихого океана. Он надеется, что второй вариант будет реализован тогда, когда до этого дозреют европейские руководители. И Россия, и Европа, как отмечает Кокорев в статье «Взгляд русского на европейскую торговлю», несут большие потери из-за того, что между ними нет свободной торговли:

«Окончим рассуждение тем, что пока человечество не доработается до свободы торговли, оно все еще будет оставаться в страшных затруднениях и под гнетом каждодневной тягости, состоящей в том, что житель западных государств будет платить дорого за свою пищу, а житель России будет также терпеть от высокой цены на первые потребности мануфактурных изделий, и в то же время терять свой доход от невозможности увеличить сбыт произведений земли».

«В Европе еще большее, чем в России, число людей, ищущих мест, во всех городах осаждают словесными и письменными просьбами об определении к разным должностям по части промышленности. Высказанное нами убеждение в пользе свободной торговли всего бы более содействовало образованию ее на общеполезных началах. Но это мечта, — возражают многие. Мы думаем, что это семя, которое даст свои плоды в ростилах общедумия. Пусть только сообразят, что в охранении тарифами нуждаются, например в России, положим, 100 фабрикантов, а в приложении своих способностей к промышленной деятельности нуждается, по крайней мере, 100 тысяч человек; в них напрасно пропадает Божий дар и гаснет жар. Затем через свободную торговлю выигрывают все потребители, то есть все народонаселение. Нет, невозможно, чтобы такое дело могло истаять, заглохнуть, не дать плода».

«В России потребно образовать обширную компанию, под названием, положим: Общеполезная Деятельность, положим: Взаимная Польза, словом, под таким названием, какое у кого-нибудь мягко и удачно выговорится и выразит в кратчайших словах цель и мысль. Почему бы, например, не озаглавить такого общества словом: Муравейник?

Цель компании простая и чистая: быть посредником между русским производителем и европейским потребителем по всем главным отраслям торговли и заменить собою те переходы, которым товары подвергаются при нынешнем устройстве торговли. Действие такой компании, развиваясь отдельно от нынешнего устройства торговли, из капиталов, вновь привлеченных к торговой деятельности, положит преграду часто являющемуся в ней характеру монополии.

Обширность компании должна состоять не столько в ее денежных средствах, сколько в изобилии деятелей, так чтобы каждый управляющий какою-либо отдельною частью, его помощник, наконец приказчик, был член компании, одушевленный сочувствием к ее успеху не одною материальною выгодою, но и убеждением, что в общем росте дела заключается личный рост каждого деятеля».

Однако Василий Александрович прекрасно понимает, что его акционерное общество «Муравейник» сможет по настоящему выполнять стоящие перед ним масштабные задачи лишь тогда, когда будут достигнуты договоренности на межгосударственном уровне. Здесь он очень уповает на немецкого канцлера О. Бисмарка, полагая, что тот кровно заинтересован в развитии общеевропейского торгового сотрудничества. Более того, Кокорев считает, что многостороннему соглашению о свободной торговле на евразийском пространстве должно предшествовать соглашение о всеобщем мире и разоружении. В статье «Мысли русского, порожденные речью князя Бисмарка», Кокорев пишет:

На чем основано такое ожидание ? Отвечаем: на логическом соображении о движении тех обстоятельств и явлений, среди которых находится теперь европейская жизнь. В сознании самого Бисмарка неизбежно возникнет мысль о том, что нельзя вечно охранять мир массою вооруженных войск и что было бы прочнее и величественнее внедрить в воззрения правительств и народов убеждение в выгодности мирной жизни и затем перейти к значительным разоружениям, дабы освободить человечество от тягостных расходов и затруднений в правильном росте. Отсюда один шаг до появления в голове знаменитого Бисмарка желания увековечить свое имя новою прочною славой введения в общеевропейскую жизнь таких экономических начал, которые при малозначительных вооружениях поставляли бы сильную преграду к побуждениям начинать войну».

«Для обсуждения предварительной программы этих начал нельзя не предвидеть образования в Берлине будущего европейского конгресса, чтобы выработать в его заседаниях альфу и омегу общего бытия, положив в основание жизни совершенное уничтожение международной зависти, существующей ныне по столкновению государств и народов в материальных соприкосновениях. Без такого поворота вся 30-летняя государственная деятельность Бисмарка не имеет значения вековечного. Если предположить, что настоящая статья дойдет до князя Бисмарка, то едва ли он будет в глубине своей души отрицать возможность установить (под влиянием вооружения, как сильной временной меры) твердый мир на силе экономических устоев.

Чувствую, как на этом месте читатель невольно восклицает: что же это за туманные предсказания? Отвечаю: при настоящем положении, когда весь политический небосклон обложился густыми тучами, нельзя требовать совершенной ясности. Едва-едва возможно всмотреться в очертание надвинувшихся туч и в их фигурах прочесть завершение совершающихся событий экономическим конгрессом в Берлине. А коль скоро этот конгресс образуется, то уже нетрудно догадаться, кому достанется львиная доля выгод от будущего экономического новозакония. При этом мы должны преследовать одну цель — свалить с плеч русского народа угнетающую его тягость по платежу заграничных долгов».

Увы, мысли Кокорева относительно организации свободной торговли между Россией и Европой оказались в высшей степени утопичными. Василий Александрович не дожил до того времени, когда торговые противоречия между Германией и Россией переросли в начале 1890-х годов в самую настоящую торговую войну и закончились подписание торгового соглашения в 1894 году (зафиксировавшего поражение России в торговой войне).

Утопичной оказалась и мысль Кокорева относительно того, что в Европе будет достигнуто многостороннее соглашение по разоружению и наступит вечный мир[7]. Статья Кокорева «Мысли русского, порожденные речью князя Бисмарка», в которой изложена эта идея, была опубликована в 1888 году. А через 26 лет началась Первая мировая война, причем вспыхнула она в центре Европы при самом активном участии со стороны Германии. Впрочем, в своих ожиданиях всеобщего мира ошибся не только Кокорев, но и многие другие известные люди (политики, государственные деятели, экономисты) конца XIX — начала XX вв., которые полагали, что в условиях растущей интернационализации хозяйственной жизни война уже никому не выгодна[8] .

[7] Справедливости ради следует отметить, что идеи всеобщего разоружения действительно витали в Европе в конце XIX века. В 1899 году даже была проведена международная конференция по вопросам мира и разоружения. Её инициатором был российский император Николай II. На конференции было принято несколько конвенций и деклараций. Однако решения её оказались недостаточными для того, чтобы предотвратить в начале XX века целый ряд войн с участием европейских стран, участвовавших в конференции.

Катасонов Валентин
13 Глава 11. "недоедим, но вывезем". Россия на мировом рынке

Глава 11. «Недоедим, но вывезем». Россия на мировом рынке

Оставить комментарий © Copyright Катасонов Валентин Размещен: 12/07/2025, изменен: 12/07/2025. 59k. Статистика. Глава: История Валентин Катасонов. Пора возвратиться домой! Иллюстрации/приложения: 2 шт. Скачать FB2		Ваша оценка:

Катасонов Валентин 13 Глава 11. "недоедим, но вывезем". Россия на мировом рынке

Глава 11. «Недоедим, но вывезем». Россия на мировом рынке

Катасонов Валентин
13 Глава 11. "недоедим, но вывезем". Россия на мировом рынке