Голая заснеженная равнина тянулась нескончаемо на моём пути. Кони фыркали и всё время забирали вправо, норовя свернуть с наезженного тракта. Я сидел в кибитке, поджав под себя ноги, и раскуривал трубку. Деревянные полозья саней повизгивали, разрезая хрупкий морозный наст, а из щелей неплотно пригнанного окошка валил холодный пар. Голова моя качалась из стороны в сторону, и потухшая трубка всё время вываливалась из рук. Я поднимал её и раскуривал вновь. Ямщик изредка покрикивал и стегал кнутом пристяжную правую, чтобы она не забирала в сторону. Дорога казалась длинной и унылой, как моя жизнь. Час назад я был с Ней, с той единственной и неповторимой, которую Господь посылает нам раз в жизни.
- Милый мой, - шептала она на прощание, - нам не суждено быть вместе. Такова воля Бога, и я не хочу противиться.
Я смотрел ей в глаза и не мог понять, почему всё так, так быстротечно и несправедливо. Почти полжизни я прожил один и был не очень счастлив. И вдруг судьба улыбнулась мне, я встретил её. Это произошло случайно в затерявшемся придорожном трактире на безвестном полустанке. Поднялась метель, и ей предложили остаться, дабы она не заблудилась в ночной степи. Я наткнулся на этот полустанок, когда дорогу уже совсем замело, и я не чаял выбраться. Мелькнувший в стороне огонёк спас и меня и моего непутёвого возницу. Я вошёл в трактир и сразу обратил на неё внимание. Она сидела за столом в чёрном, туго обтягивающем её худенькое тело платье, и пила чай. Я был весь залеплен снегом, и денщик стал меня отряхивать.
- Проходите, садитесь, - сказала она, глядя на меня с любопытством.
Я сел напротив и сразу влюбился в неё без памяти, до судорог, до чёртиков, влюбился так, как редко случается в нашей жизни.
Потом мы долго беседовали с ней, у неё оказалось дивное имя - Саша. Обращаясь к ней, я смаковал каждый его звук.
- Са-а-ша.
Что-то первозданное, дикое слышалось мне в нём.
- Са-а-ша.
Будто я заблудился в лесной глуши и не мог найти выход.
Разговаривая с ней, я непроизвольно дотрагивался до её руки, а она не отдёргивала её, наоборот, пожимала мою и при этом смотрела на меня так печально. Ночевать мы остались вместе в одной комнате, и я был с ней до самого утра. Боже, что это была за ночь! Я любил её со всей страстью своей нерастраченной души. Внутри у меня что-то зажглось ослепительным пламенем и озарило всё вокруг. Стало светло не только в нашей тесной комнатке, но и во всём мире. На мгновение мир этот стал чистым в своей первозданной красоте, таким, каким он и должен был быть, каким он мне всегда представлялся в моих детских мечтах.
- Милая моя, единственная во всей Вселенной, желанная моя, - шептал я и целовал её нос, глаза, волосы. Я приникал к её горячим губам и не мог оторваться. Я пил её кристально-чистую женскую нежность и не мог утолиться. Саша прижималась ко мне и обнимала меня сильно - сильно, насколько позволяло ей её хрупкое тело.
На следующий день уезжать мы не стали, и на третий день тоже. Я дал её и своему ямщику по целковому на водку и услал их восвояси. Пурга по-прежнему не кончалась, и нам никто не мешал. Не только ночью, но и днём мы лежали, обнявшись, и не отрывались друг от друга.
Господи, мне уже тридцать пять лет, я совсем разочаровался в жизни, и вдруг, Господи, Ты даришь мне такой подарок.
- Саша, Сашенька, самое дорогое на свете существо! Откуда взялась ты, каким ветром занесло тебя на этот глухой полустанок и прилепило ко мне? Кто знает, и нужно ли знать об этом...
За все три дня я только и услышал, что ей двадцать три года и что она замужем. Я тогда сразу не понял смысла этих слов.
- Я замужем, - повторила она, и меня обожгло.
Замужем, за мужем. То есть у неё есть муж, мужчина, близкий ей человек. Но ведь я чувствовал, видел, что она только моя, она послана мне Свыше, и не может быть ещё чьей-то. Я не хотел воспринимать всерьёз её слова...
И вот я снова один. Пелена безоблачного счастья спала, и меня вновь накрыла привычная, как воздух, родная безысходность.
Полозья скрипят, ямщик покашливает, жизнь снова течёт своим чередом.
Я пытаюсь думать о чём-то таком, что вернуло бы меня в реальность, но у меня ничего не получается. Грёзы воспоминаний разрывают душу...
У неё были совершенно голубые глаза, как море в ясный солнечный день, и очень большие.
Она смотрела на меня пристально и всё время о чём-то думала. Потом стискивала руки и порывисто приникала ко мне.
- Обними меня, - просила она, - ещё раз, только покрепче. Сильнее, ещё сильнее, ещё...
Я боялся, что ей будет больно, слишком хрупкой она выглядела в моих руках.
- Сильнее, - шептала она, - ещё сильнее. Мне так хорошо, как не бывает... Всё. Теперь уезжай, - сказала она на четвёртое утро, - и ни о чём не спрашивай.
Я посмотрел в её глаза, в них была холодность и решимость. Я не умею уговаривать женщин и противиться им.
Почему так!? Не знаю.
Снег по-прежнему монотонно скрипит, а дорога всё не кончается, как и моя жизнь.