Толкаю-пинаю я, удивляясь на некоторых своих подруг. Точнее - на всех, кроме Кисы. Только она шебуршит, носится, переживает, пытается что-то сделать, помочь другим.
Остальные сидят. Очень тихо. Строчки от них не дождешься. Скорее всего - и не думают давно обо мне. Свое и свои на первом месте.
Мать моя - так это нормально! С возрастом люди становятся все более пассивными, живут своими интересами, в кругу своих семей.
Я - а во сколько, по твоему мнению, "с возрастом"?
Мать - 40-45 лет - уже возраст!
Я думаю - ничего себе..... так и окончательно замшеть можно годам к шестидесяти.
Да, кто-то до шестидесяти не доживает. Еду и посматриваю в сторону кладбища. Аккуратненько, ровненько, зелёненько, но что-то как-то не хочется туда. Уж лучше быть рассеянной-раскиданной над лугом или над рекой или над озером. И обязывать никого не надо приходить, что-то там делать. Коли вспомнят добрым словом - то и хорошо! Просто замечательно!
****************************
Разбираю Наташины вещи, вещи из ее детства. Так все мило, этим жило детское сердечко.
Мастерила, рисовала, записывала, сохраняла.
Потом человек подрос и его выкинуло во взрослую жизнь.... Человек оказался среди взрослых дяденек и тетенек, уже не вполне чистых да еще и борющихся за деньги, за выживание.
Спрашиваю Наташу - что делать с твоими вещами?
Она - ни в коем случае не выкидывай и не отдавай! Оставь!
Да, конечно! Это же ее Детство! И Наташа никогда не была пассивной. Это матерь удивляется - сколько у Наташи интересов! Откуда в ней столько всего?
Отвечаю - а сколько в нее было вложено! Что посеешь, то и пожнешь!
*************************
И на днях я еще начала вспоминать - кем (профессионально и любительски) мне удалось побыть в этой жизни.
1. Трудовой лагерь в Алатскиви в деревне Нина. Эстония.
Июнь - начало июля 1978 года.
Нас разместили в двухэтажном здании школы на берегу Чудского озера. Переходили мы из седьмого класса в восьмой. Был июнь месяц .
Работали на полях, пропалывали капусту. И не просто так, а за деньги.
Работали с девяти утра и до часу дня. Потом кормили обедом, был дневной отдых и насыщенная культурная вечерняя программа, включающая не только ужин и ежевечернее парное молоко со свежими булочками, но и репетиции театральной постановки, купания в Чудском озере в сопровождении наших учителей, костер, песни под гитару и слушали еще Николая Федоровича, он пел для нас. Собственно, гитара ему и принадлежала.
Николай Федорович преподавал у нас физику. Замещал Нину Никифоровну, когда та не могла присутствовать в классах. Вообще-то Николай Федорович преподавал физику в институте, соглашаясь на просьбы супруги Татьяны Михайловны (одна из учительниц по русскому языку и литературе) подменить Нину Никифорову.
Поздними вечерами некоторые из нас умудрялись сбегать из здания школы, бродить по местному заброшенному кладбищу со старинными памятниками и высоченными липами и опять и снова плавать в озере.
По выходным экскурсии - по Пушкинским местам (Тригорское, Михайловское, Святогорский монастырь), Тарту, Таллинн.
Такое великолепие! Да еще летом! Мы гуляли, слушали, взирали и впитывали в себя красоты тех мест. Не нужно было быть Поэтом, чтобы ощущать, как Вдохновение парило повсюду - вот ель-шатер и дуб уединенный, Онегина скамья! Река Сороть. Действительно, "приют, сияньем муз одетый".
* * *
Простите, верные дубравы!
Прости, беспечный мир полей,
И легкокрылые забавы
Столь быстро улетевших дней!
Прости, Тригорское, где радость
Меня встречала столько раз!
На то ль узнал я вашу сладость,
Чтоб навсегда покинуть вас?
От вас беру воспоминанье.
А сердце оставляю вам.
Быть может (сладкое мечтанье!),
Я к вашим возвращусь полям,
Приду под липовые своды,
На скат тригорского холма,
Поклонник дружеской свободы,
Веселья, граций и ума.
1817
Быть может, уж недолго мне
В изгнанье мирном оставаться,
Вздыхать о милой старине
И сельской музе в тишине
Душой беспечной предаваться.
Но и в дали, в краю чужом,
Я буду мыслию всегдашней
Бродить Тригорского кругом,
В лугах, у речки, над холмом,
В саду под сенью лип домашних...
(Осиповой, 1825 год)
...Вновь я посетил...
...Вновь я посетил
Тот уголок земли, где я провел
Изгнанником два года незаметных.
Уж десять лет ушло с тех пор - и много
Переменилось в жизни для меня,
И сам, покорный общему закону,
Переменился я - но здесь опять
Минувшее меня объемлет живо,
И, кажется, вечор еще бродил
Я в этих рощах.
Вот опальный домик,
Где жил я с бедной нянею моей.
Уже старушки нет - уж за стеною
Не слышу я шагов ее тяжелых,
Ни кропотливого ее дозора.
Вот холм лесистый, над которым часто
Я сиживал недвижим - и глядел
На озеро, воспоминая с грустью
Иные берега, иные волны...
Меж нив златых и пажитей зеленых
Оно синея стелется широко;
Через его неведомые воды
Плывет рыбак и тянет за собою
Убогий невод. По брегам отлогим
Рассеяны деревни - там за ними
Скривилась мельница, насилу крылья
Ворочая при ветре...
На границе
Владений дедовских, на месте том,
Где в гору подымается дорога,
Изрытая дождями, три сосны
Стоят - одна поодаль, две другие
Друг к дружке близко, - здесь, когда их мимо
Я проезжал верхом при свете лунном,
Знакомым шумом шорох их вершин
Меня приветствовал. По той дороге
Теперь поехал я и пред собою
Увидел их опять. Они всё те же,
Все тот же их знакомый уху шорох -
Но около корней их устарелых
(Где некогда все было пусто, голо)
Теперь младая роща разрослась,
Зеленая семья, кусты теснятся
Под сенью их как дети. А вдали
Стоит один угрюмый их товарищ,
Как старый холостяк, и вкруг него
По-прежнему все пусто.
Здравствуй, племя
Младое, незнакомое! не я
Увижу твой могучий поздний возраст,
Когда перерастешь моих знакомцев
И старую главу их заслонишь
От глаз прохожего. Но пусть мой внук
Услышит ваш приветный шум, когда,
С приятельской беседы возвращаясь,
Веселых и приятных мыслей полон,
Пройдет он мимо вас во мраке ночи
И обо мне вспомянет.
1835 г.
С 1813 по 1859 годы хозяйкой усадьбы Тригорское была Прасковья Александровна Осипова-Вульф, с семейством которой подружился А. С. Пушкин в годы михайловской ссылки, связав свою жизнь и творчество с этим местом.
У Прасковьи Александровны бывали её племянницы Анна Ивановна Вульф и Анна Петровна Керн, в 1826 году гостил поэт Н. М. Языков, посвятивший хозяевам имения несколько стихотворений, в том числе - "Тригорское".
Расстояние между усадьбами Тригорское и Михайловское составляет примерно 4-5 километров. Поэтому Пушкин был частым гостем Прасковьи Александровны.
С имением своей матери сельцом Михайловским в Псковской губернии Александр Сергеевич Пушкин был связан на протяжении всей своей зрелой жизни - с 1817 по 1836 годы.
...В разны годы
Под вашу сень, Михайловские рощи,
Являлся я; когда вы в первый раз
Увидели меня, тогда я был
Веселым юношей, беспечно, жадно
Я приступал лишь только к жизни; годы
Промчалися, и вы во мне прияли
Усталого пришельца.
В Михайловском создано около ста произведений поэта: трагедия "Борис Годунов", центральные главы романа "Евгений Онегин", поэма "Граф Нулин", окончена поэма "Цыганы", задуманы "маленькие трагедии", написаны такие стихотворения, как "Деревня", "Пророк", "Я помню чудное мгновенье", "Вновь я посетил" и многие другие.
При жизни поэта владелицей села Михайловского была его мать. Однако устраивалось имение еще в XVIII веке его дедом О. А. Ганнибалом.
Приехав сюда из Петербурга впервые на лето в 1817 году, юный поэт был очарован "сельской жизнью, русской баней, клубникой и прочим ". "Запущенный сад" села Михайловского, зеленые дубравы, "беспечный мир полей" и вспоминание о милых обитателях соседнего имения Тригорское - увозит поэт в душе своей, покидая эти места.
Спустя два года, он вновь провел здесь лето, отдыхая после тяжелой болезни. В этот приезд 1819 году были написаны стихотворения "Деревня" и "Домовому" (Пушкину исполнилось 20 лет):
Поместья мирного незримый покровитель,
Тебя молю, мой добрый домовой,
Храни селенье, лес и дикий садик мой
И скромную семьи моей обитель.. .
Самое продолжительное время пребывания Пушкина в Михайловском - годы ссылки: с августа 1824 по сентябрь 1826 года.
По распоряжению высочайших властей, будучи замечен в интересе к атеизму, неугодный одесскому начальству, он был исключен со службы у графа Воронцова и сослан в имение своей матери под надзор духовенства и местных властей.
По вере Пушкина, скорее, можно было бы назвать язычником. До определенного момента он считал себя неверующим, потому что его так воспитали - французская литература, Вольтер, Дидро.
В Лицее их, конечно, водили в церковь, к исповеди и причастию, но все равно это было скорее для проформы. Лицейские методики воспитания и преподавания были во многом основаны на идеях французского Просвещения. И в идеологическом плане юный Пушкин был скорее атеистом, чем верующим. Но если почитать его стихотворение "Безверие", написанное им в 1817 году для экзамена, то сколько в нем духовных страданий неверующего человека! Очевидно, что в этом лирическом стихотворении Пушкин изливает собственные переживания.
Напрасно в пышности свободной простоты
Природы перед ним открыты красоты;
Напрасно вкруг себя печальный взор он водит:
Ум ищет божества, а сердце не находит.
Это искренняя печаль человеческого сердца, лишенного веры. И только спустя годы Пушкин обнаруживает, что все-таки верит в Бога. Поэт осознавал очень тонкое различие между личностью человека и его душой.
Последний его цикл 1836 года, где "Отцы-пустынники и жены непорочны..." - переложение молитвы преподобного Ефрема Сирина, и перевод сонета об Иуде итальянского поэта Франческо Джанни "Как с древа сорвался предатель-ученик".
Здесь уже совершенно ясно, что все эти стихи написаны глубоко верующим человеком, они так и называются - Евангельский цикл.
И в то же время Пушкин не был человеком церковным. В храм он ходил редко и даже писал жене, которая была весьма набожна: "Помню, как ты молилась на коленях... Я не молитвенник, так хоть ты помолись за меня". Вера была в его сердце, но жил он очень по-разному.
Быть поэтом - очень тяжелая доля. Это - стихия, которая может унести человека куда-то даже вопреки его воле и желанию.
Пушкин не был православным поэтом, но он был поэтом православного народа.
Он выражает в своих стихах душу православного народа, но не декларирует и не призывает. Нет, он, конечно, прекрасно знал Писание, читал и перечитывал Евангелие, пробовал писать о преподобном Савве Сторожевском, была у него рецензия на "Словарь о святых", причем написанная таким слогом, что можно подумать, будто это принадлежит перу умудренного жизнью старца. У Пушкина был интерес к духовной стороне жизни Церкви, но он не выпячивал его, все таилось у него внутри, было скрыто от посторонних взоров.
Когда он умирал, раненный на дуэли, и велел позвать священника, то батюшка из ближайшей церкви, принимавший у Александра Сергеевича исповедь, вышел от него и сказал: "Я себе желал бы такой кончины". Так потрясла священника глубина покаяния Пушкина.
А то, что Александр Сергеевич на смертном одре простил Дантеса, покусившегося на честь его жены, лишившего его репутации в обществе да и самой жизни - это говорит о христианстве Пушкина гораздо больше, чем любые устные и письменные свидетельства.
Когда Данзас сказал ему, что собирается вызвать Дантеса на дуэль, уже умирающий в страшных мучениях Пушкин твердо сказал ему: "Нет, мир. Мир...". Он простил своего убийцу. А ведь это проявление высочайшего христианского духа, который таким вот образом открылся в Пушкине за несколько минут до смерти.
Ну а тогда он, находясь в Михайловском, писал - "Бешенство скуки пожирает мое глупое существование". Дважды пытался бежать из ссылки, хлопотал о перемене села Михайловского даже на любую из крепостей.
Да, возможно, там было скучно жить безвылазно из года в год, к тому же в столь юном возрасте. Темперамент Пушкина требовал жизни, движения, впечатлений, событий. Но время в деревне не прошло напрасно, творческая натура Поэта донесла и до наших времен красоту и величие тех мест.