Как было написано в одной читаной Андреем книге, "Европу XVI столетия с полным основанием можно было бы назвать "ярмаркой шпионажа". Тайные соглядатаи наводнили дворы Италии, Испании, Германии, Франции, Нидерландов и Англии. Правители государств, дипломаты и частные лица не скрывали источников своей информации в официальной и личной переписке. А услугами тайных осведомителей пользовались настолько широко, что современники по этому поводу часто и много иронизировали". Но была в Европе одна страна, про которую все думали, что она единственная, кто не имеет своей сети осведомителей за границей. И если вы подумали, что это Русь, то вы ошибаетесь. Речь шла про Англию. Вот только вся прелесть ситуации была в том, что англичане просто раньше других поняли, что светить своих агентов затея изначально глупая и, владея не менее разветвлённой сетью осведомителей, предпочитали не афишировать свою деятельность подобного рода. А насмешки? А насмешки можно и пережить.
Примерно так же думал и князь-попаданец, создавая подобную службу в своём приказе. Пусть все эти напыщенные снобы шутят в своих салонах, соревнуясь в колкости, зато русским агентам, которых якобы нет, будет легче работать в этом европейском гадюшнике. А вообще, правильной дорогой идут товарищи. Выставлять на всеобщее обозрение свою резидентуру - только помогать чужой контрразведке кормить её дезой, чем, кстати, на Руси и занимались посольские дьяки, разливаясь соловьями о тьмотысячных ратях и баснословных богатствах государя. Да и зная, за кем нужно присматривать, куда легче отследить тех, кто считал себя самым хитромудрым и пронырливым (на чём и погорели многие заговоры). А оно нам надо? Потому и строил свою службу Андрей по другим лекалам, ставя во главу угла эффективность. А внешняя мишура пусть другими демонстрируется.
Правда, новой службе сильно не хватало подготовленных кадров. Нет, прообраз разведки на Руси уже существовал, но вот полноценной подготовки её сотрудники не получали, накапливая драгоценный опыт каждый сам по крупицам. Впрочем, за прошедшие десятилетия, что он находился в новом мире, Андрей уже привык к постоянному кадровому голоду, так что просто под чистую выгребал грамотных людей отовсюду, до куда мог дотянуться. Большим подспорьем стал заработавший, наконец, на постоянной основе конвейер княжгородской школы и княжеских интернатов. Сироты, взятые на попечение не только пленниками на войне, но и в голодные годы выкупленные у семей за условный мешок ржи, повзрослели и превратились в грамотных людей с широким кругозором. И вот из них-то и стал князь готовить кадры для разведки. Получалось по-разному, но в основном парни справлялись. Да и работали с ними настоящие профессионалы. К примеру, с первыми выпускниками до своей смерти успел поработать Лукас Хаммерштедт, трудный в общении, чрезмерно амбициозный, но очень умный и умелый человек, который поведал о многих нюансах, что были жизненно необходимы для работы за рубежом. Он вообще оказался очень интересным (хотя и впрямь очень сложным) человеком, по иронии судьбы ставший одним из первых иностранцев, завербованных русскими.
Его история началась ещё в прошлом веке. Великий князь Иван III Васильевич был первым из московских государей, кто активно занимался развитием спецслужб. Московское правительство при нем стремилось использовать любую возможность для сбора информации о соседних государствах, проявляя при том немалую изобретательность.
Не довольствуясь сведениями от послов и купцов, русские князья засылали к соседям лазутчиков. Которые могли быть кем угодно, даже просто сообразительными жителями приграничных территорий, которым поручалось "пытати вестей" за границей. Но для стратегических планов государя этого было мало! Руси нужны были агенты, способные передавать в Москву сведения высокой важности из самых высоких "кабинетов". А для этого простой "посыл" не подходил. Сословное общество имело свои ограничения. Так что пришлось русичам на ходу учиться вербовать агентов из числа иностранной знати. Сколько случилось провалов, пока они этот опыт получали, мы уже вряд ли когда узнаем. Но рано или поздно количество всё же переходит в качество. Вот и русским агентам улыбнулась удача: у них на пути подвернулся ливонский рыцарь Лукас Хаммерштедт. Люди дьяка Бородатого завербовали его, умело сыграв на личных амбициях человека, считавшего себя весьма недооценённым братьями-рыцарями и орденским капитулом. И после не раз воспользовались услугами столь ценного агента, прекрасно знакомого с жизнью в западном мире и способного быстро интегрироваться. А когда его работа за рубежом была закончена, он вернулся в Москву, где и получил за свои заслуги щедрую награду. По крайней мере, в 1517 году послы императора Максимилиана I наблюдали его стоящим в толпе царедворцев, разодетого в богатые одежды.
И вот такой человек и поделился своими знаниями и опытом с будущими разведчиками. А чтобы его знания не пропали втуне, его наставления были детально законспектированы и вставлены в учебные пособия, несколько свежеотпечатанных экземпляров которых князь забрал лично. Потому как у него, как и у любого аристократа, имелась и своя личная служба, которую Андрей отнюдь не собирался смешивать с государственной. Как кардинал Ришелье, он хотел иметь свои собственные источники, сведения от которых далеко не всегда стоит доводить до государя, но использовать прямо или косвенно их всегда будут тому во благо. Ведь князь был не просто политиком. Он был амбициозным политиком, который строил из Руси великую державу. И отлично понимал тезис: "кто владеет информацией - тот владеет миром".
К тому же, как у любого царедворца, у него было слишком много противников, так что своя разведка обеспечивала ещё и его собственную безопасность. Агенты вербовались среди самых разных слоёв общества: и влиятельные сановники, и простые дворяне, и торговцы, и прислуживающие царице боярышни, и слуги, и даже нищие с паперти - кого только не вербовали княжьи люди. К примеру, у Дмитрия Бельского информатором стала крестьянка-полюбовница, с которой молодой аристократ миловался в дальней вотчине. И вроде бы ну какой из неё источник, а оказалось, что князюшка был чрезвычайно не сдержан на язык и порой выбалтывал при ней весьма ценные сведения.
В общем, информация стекалась к Андрею рекой. И если чего-то князю и не хватало, так это полноценного аналитического центра. Точнее, центры то были (и в приказе, и в личной разведке), но вот аналитики в них ещё только делали первые шаги, нарабатывая бесценный опыт.
И всё же за десять последних лет русская разведка сделал просто гигантский шаг в своём развитии, далеко переплюнув саму себя из другой реальности. Её щупальца протянулась во многие сопредельные страны, но ещё куда больше государств только предстояло охватить широкой сетью. И одной из таких держав была Испания. Хотя, казалось бы, Русь и Испания союзники, но, как известно, уважающие себя спецслужбы ведут нелегальную разведку вне зависимости от того какие отношения в данное время связывают или разделяют страны, гремит ли между ними война или царит мир. Потому как никто не знает, что случится в будущем. Тем более что вредить своему союзнику Андрей не собирался. Пока не собирался. Но держать руку на пульсе желал. Потому что Испания, даже выйдя из империи, всё равно ещё долгое время будет мировым гегемоном. И как тут оставлять её без своего внимания?
Вот только процесс внедрения в испанское общество к его большому сожалению оказался чересчур долгим, растянувшись на несколько лет. В этом, правда, была и его вина, но затраченные усилия и финансы, по его мнению, стоили того...
Энрике Энрикес де Веласко, второй граф Рибавадия и аделантадо майор Галиции, принадлежал к высшей знати испанского королевства - грандам Испании. И в супруги ему выбрали не менее знатную даму - Франциску Сармьенто, которая принесла ему не только графский титул, но и занимаемую должность, весьма денежную, надо сказать. Ведь вино из Рибавадии славилось по всей Европе и продавалось тысячами бочек, принося в казну провинции огромные доходы в виде различных отчислений и налогов. И единственное, что огорчало дона Энрике, было то, что за столько лет семейной жизни супруга так и не смогла порадовать его наследником. Причём причина крылась, скорее всего, именно в нём, так как за все эти годы он не смог заставить забеременеть не только жену, но и многочисленных любовниц, отчего к пятидесяти годам почти смирился с тем, что так и останется бездетным. Что, впрочем, отнюдь не мешало ему предаваться любовным утехам и дальше, пока на его пути не возникла рыжая красавица Катерина.
В Испанию она прибыла из Вены, в которую переехала после того, как османы разбили армию венгерского короля, убив при этом и её мужа, и дамокловым мечом нависли над беззащитными землями королевства, рухнувшим ко всему прочему в пучину династической войны. В столице Австрии молодая вдова, имевшая немного денег, недолго горевала по мужу, и довольно скоро вышла в свет, где сумела очаровать испанского кабальеро, оказавшегося в Вене по каким-то своим делам. Правда, дон Иглесиас Альмодовар недолго наслаждался уютом семейной жизни, и вскоре пал жертвой разбойного нападения, оставив беременной жене небольшое и практически не приносящее дохода поместье в Испании и кучу долгов. Однако Катерина, погоревав положенный срок и родив крепкого мальчугана, быстро показала, что управленцем она была куда лучше, чем её муж. Старые долги были со временем оплачены, поместье восстановлено и даже стало приносить кое-какой доход, но жить в деревне молодая женщина не захотела и, наняв умелого управляющего, укатила в столицу, где стала искать подход к королевскому двору. Альмодовары, конечно, древний род, но при дворе о них не помнили со времён Фернандо Великого, первого короля Кастилии. И гордая литвинка, ставшая испанской дворянкой, собиралась исправить это ради своего сына. А пока крошка Педро подрастал, окружённый няньками, сама она начала настоящую охоту на старого графа Рибавадия. И, надо сказать, любвеобильный гранд недолго сопротивлялся её напору.
Но если для дона Энрике это была всего лишь очередная победа, то у доньи Катерины по этому поводу были совсем другие планы. Она приручала своего любовника как опытный укротитель, не спеша, но и не давая тому охладеть и сорваться с крючка. А когда клиент полностью дозрел, поведала по секрету легенду о чудодейственном бальзаме, что изготовляют на востоке по древнему рецепту, и который помогает бесплодным супругам в их бедах. Причём достать подобный бальзам было непросто, так как был он довольно дорого и делали его в небольших количествах, потому что долго он не хранился. Но ведь донья не зря большую часть жизни прожила близ восточных границ христианского мира, где связи и деньги позволяли достать любой товар. И если граф только пожелает...
Однако граф не пожелал, ибо от подобного зелья на милю тянуло колдовством. Каких трудов и ухищрений после того разговора стоило молодой вдове, чтобы сохранить их отношения, а потом и всё же уговорить набожного испанца испробовать привезённо снадобье, лучше и не вспоминать. Но к тому моменту, когда Франциска Сармьенто, графиня де Рибавадия отошла в мир иной, донья Катерина уже носила под сердцем ребёнка от графа. Ну, по крайней мере, так считал сам дон Энрике. А если и был у него помощник в этом благородном деле, то его имя донья Катерина хранила в строжайшем секрете, с жаром опровергая любые сплетни о чём-то подобном.
А сплетен хватало, ведь известие о беременности любовницы вызвало огромный скандал в благородном семействе. Не потому, что любовница залетела, а потому, что сестра Франциски Мария и главный конкурент Алонсо Пиментель, граф Бенавенте в случае появления законного наследника теряли слишком много. И не только поместья, но и титул графа Рибавадия, который по завещанию жены, оставался у дона Энрике до его смерти. А вот потом он либо переходил бы к наследнику графа, буде таковой появится, либо возвращался обратно в семью Сармьенто. Граф же, ослеплённый любовью, собирался узаконить не только своего ребёнка, но и свои отношения с доньей Катериной. А чтобы с будущей графиней и наследником ничего не случилось, даже нанял для неё охрану. Впрочем, сама донья Катерина тоже предпочла перестраховаться и для собственной безопасности укрылась у себя в поместье, которое за последнее время было весьма неплохо укреплено. К тому же, как говорят врачи, свежий воздух беременным женщинам очень полезен.
Вот такая бондиана разыгралась на землях Галисии и, читая отчёты своей "миледи кардинала" Катеньки, Андрей с нетерпением ожидал окончательной развязки. Граф Рибавадия, принадлежащий по крови к грандам Испании - что может быть лучше для русской резидентуры? Это, пожалуй, будет покруче Кима Филби из кембриджской пятёрки. Даже если сама Катя так и не станет графиней.
С другой стороны его Мата Хари за эти годы не теряла времени зря и по сути уже являлась полноценным резидентом. Ведь кто сказал, что засланным казачком должен быть обязательно мужчина? Использовать женщин в эти времена уже умели и без него, да что говорить, если сама дочь великого князя была агентом своего отца и брата, извещая тех о положении дел на своей новой родине и в соседних странах. А потому, даже если дело с графом всё же сорвётся, ставку просто сделают на род Альмодовар, чьи славные представители честно и преданно служили короне с момента начала Конкисты...
Отложив листы исписанной бумаги на край массивного стола, князь потянулся всем телом, разгоняя кровь и стремительно поднялся, отодвинув назад кресло, в котором сидел. Гонец, застывший в углу комнаты даже вздрогнул от резкого звука, разорвавшего тишину кабинета.
- Один или с охраной? - обратился к нему князь.
- Разбойничков в лесах хватает, княже, но вся охрана в порту гишпанском осталась. Вместе с лошадьми меня дожидаются. Сюда же по морю на лодье один приплыл.
- Люди то на судне надёжные?
- Да как всякий, кто за злато-серебро работает.
- Тогда так. Письмо и деньги для доньи получишь завтра и сразу в путь-дорогу. Так что сегодня отоспись, а то видок у тебя, братец, тот ещё. Всё, ступай к Игнату, он тебя обиходит.
- Слушаюсь, княже, - склонил голову гонец и покинул помещение.
Андрей же, открыв железный сундучок с хитрым механизмом, положил туда донесение своего агента и вернулся за стол, к ожидавшим его бумагам. Ведь не только испанские дела требовали пригляда русского посла. Здесь, в Мехелене, где для русского посольства стараниями Маргариты Австрийской выделили целый дом, тоже творилась история.
К примеру, в ожидании прибытия императора, Андрей помогал послу короля Кристиана обхаживать его тётушку, дабы та помогла наконец-то выбить из скупого племянника столь необходимые сейчас норвежскому королю деньги. А то в случае его поражения датский король может и не признать новые северные границы, которые начертали без его ведома. Тем более что и провели их куда южнее от тех земель, что князь Ярослав подарил своему зятю Харальду III Суровому в качестве приданного за дочь пять столетий назад. Так что теперь не только Финнмарк, а по-русски Лопская земля, отошёл к Руси, но и приграничное поселение Тромсё, построенное как раз для защиты от поморов, поменяло свою принадлежность. И отдавать это всё назад Андрею, знавшему, как важны станут в будущем эти территории, очень не хотелось. А отдавать, коль датский король возмутиться, придётся. Василий Иванович глаза-то на деяния фаворита закрыл, но окончательного решения так и не принял. И коль политическая ситуация потребует, легко разменяет их на нужные ему преференции, чай деньги то за сии земли не его плачены (хотя тут как посмотреть - часть-то средств Андрей из бюджета приказа изъял). Вот и старался князь не хуже королевского посла...
А тот, кроме денег за приданное, просил у Маргариты ещё и разрешения забрать с собой в Норвегию детей Кристиана: сына Ханса и младшую дочь Кристину, проживавших при тёткином дворе. А то старшую дочь - Доротею - испанские родственники уже успели выдать замуж, отца даже не спросив. Однако тут бургундская наместница проявила свой характер и сообщила послу, что дети её племянницы приедут в Осло только тогда, когда Кристиан прочно усядется на престоле и добьётся признания своего титула от соседей. По поводу же приданного обещала посодействовать, но сразу же добавила, что лишних денег у племянника сейчас нет, так как всё съедают идущие войны.
Оценив вежливый ответ, князь понял, что дела у Кристиана не так уж и хороши, и рассчитывать ему, по сути, не на что, но поделать с этим уже ничего не мог. Ситуация на Балтике стремительно катилась к хаосу и как повернуться события теперь не мог предугадать никто.
Правда довольно скоро выяснилось, что не одного только князя беспокоили новости из того региона...
Зима 1528 - 1529 годов в Европе выдалась мягкой. Снег лёг достаточно поздно и жители Нидерландов, где остановилось русское посольство в ожидании императора, всерьёз опасались повторения прошлогодних бедствий, когда из-за капризов погоды во многих землях случился недород. Причём из-за перекрытия Зунда нехватку зерна не удалось компенсировать привычным способом: экспортом из Польши. Конечно, какую-то часть привезли всякого рода нейтралы, которые успели среагировать на колебания рынка, но этого было мало. Голода, разумеется, не случилось - всё же закрома ещё не были выметены подчистую, однако к весне цены на рынке взлетели уже достаточно ощутимо, отчего разного рода дельцы в нетерпении стали потирать руки, готовясь к изрядным барышам. Голландские же купцы на ситуацию смотрели хмуро: Ганза отнюдь не собиралась снимать блокаду Зунда, а значит им второй год грозит потеря денег, да безучастное наблюдение за тем, как другие наживаются на их проблемах. Ведь если верить донесениям компаньонов и торговых представителей, то во многих портах Балтики сейчас усиленно собирали десятки кораблей для того чтобы идти в Гданьск за изрядно подорожавшим в Низовых землях зерном.
Вот тут-то, оценив грядущие потери, голландские купцы и засуетились всерьёз. Однако их заботы мало кого тревожили при дворе наместницы. Маргарита, выслушав многочисленные жалобы, лишь мягко пообещала разобраться с проблемой сразу после того, как между империей и Францией будет подписан мирный договор и тут же попросила у них очередных займов. Разумеется, подобное никак не удовлетворило голландских представителей, чем немедленно поспешили воспользоваться русский и норвежский послы. Вдвоём они предложили купцам не ждать у моря погоды, а нанять для короля Кристиана боевые корабли, дабы тот вооружённой силой прорвал блокаду и тем самым разрешил все голландские трудности. Ярмарка в Гданьске начиналась в августе, так что у норвежских флотоводцев будет всё лето, чтобы очистить балтийские воды от ганзейского присутствия. Вот только голландцы встретили это предложение с большим скепсисом. Вариант был... так себе. Объединённый флот Ганзы имел в своём составе четыре десятка кораблей, в то время как у норвежского короля едва набирался и десяток. То есть голландцам предлагали за свой счёт оснастить минимум три десятка судов, да ещё и поставить эти деньги на кон, ведь морское сражение могло сложиться по-разному. Не мудрено, что со встречи они вышли хмурыми и задумчивыми...
Между тем события текли своим чередом.
Не смотря на полный провал норвежского десанта, организованного для свержения Кристиана, король Дании не отказался от проведения во Фленсбурге диспута между лютеранами (во главе с Германом Фастом) и более радикальными анабаптистами (во главе с Мельхиором Хоффманом), по окончанию которого датская Реформация решила для себя отказаться от радикальных идей и стать несколько более умеренней. Тем более, что в Священной Римской империи начался второй Шпейерский сейм, на который всеми сторонами возлагалось излишне много надежд.
И, разумеется, согласно законам подлости, все они не оправдались.
Эрцгерцог Фердинанд, действовавший от имени своего брата, императора Карла V, сразу решил взять быка за рога и обратился к сейму, требуя отменить постановление о свободе вероисповедания, утверждая, что оно лишь послужило поводом к многочисленным беспорядкам и даже клятвопреступлению со стороны императорского вассала, что в столь трудный для империи час восстал с оружием в руках. Разумеется, лютеране, цвинглиансты и анабаптисты немедленно выступили против. Но их было мало, да и восстание, поднятое Филиппом Гессенским, теперь играло на руку их противникам, ведь по сути это именно они в лице ландграфа нарушили хрупкий мир, добытый с таким трудом на прошлом сейме. И потому предложенное решение о том, что там, где Реформация ещё не утвердилась до конца, Вормсский эдикт остаётся в силе, выглядело, на первый взгляд, как большая уступка со стороны католических сил. Вот реформаторов подобная трактовка устроить не могла, ведь принять предложенный договор значило признать, что свобода вероисповедания отныне допускается только в протестантской Саксонии, а во всем остальном христианском мире свобода мысли и приверженность Реформации являются преступлением и влекут за собой тюрьму и костёр. Так что они решительно опротестовали это предложение. А Филипп Гессенский, не прибывший из-за известных обстоятельств на сейм, но держащий руку на пульсе, немедленно призвал всех протестантов вступить в оборонительный союз и силой защитить свои права и свободы. Однако его призывы, как ни странно, привели лишь к обратному эффекту, вызвав очередное глобальное изменение в потоке исторического процесса.
Дело в том, что после смерти Иоганна V Ольденбургского графство Ольденбург поделили между собой четверо его сыновей. При этом Христоф и его младший брат Антон были лютеране, а старший Иоганн VI и Георг остались верны католицизму. В иной истории именно в 1529 году братьям-лютеранам удалось изгнать из графства своих братьев-католиков, которые противились замужеству их сестры Анны за правителя Восточной Фрисландии Энно II Цирксена, и тем самым привели сам Ольденбург в стан протестантизма. Однако в этот раз восстание Филиппа Гессенского внесло изрядный дисбаланс во внутреннюю жизнь империи, отчего попытка лютеран столь беззастенчиво захватить власть стала для католического лагеря поводом для вмешательства. В результате Иоганн, как и в иной истории, обратился за помощью к Генриху V, герцогу Брауншвейг-Люнебургу, а через него и к другим лидерам католической лиги, и после их поддержки категорически отказался отрекаться от престола. При этом Генрих в этот раз не стал тянуть резину или надеяться на имперский суд, а решительно вступился за молодого Ольденбурга.
В один миг земли графства из тихого уголка превратились в место боевых действий, в ходе которых успех чаще сопутствовал католикам, чем протестантам. И хотя несколько болезненных уколов последние всё же сумели нанести, однако по итогу теперь уже братьям-лютеранам пришлось искать спасения за пределами отчих земель.
В общем, вместо всеобщего примирения над Империей всё сильнее начал сгущаться призрак религиозной войны. И это в тот момент, когда с востока одной за другой пошли тревожные вести о начале османского похода. Казалось, что столь худших времён давно не было в истории Европы. И стоит ли удивляться тому, что на фоне подобных событий новости из балтийского региона не вызвали в большинстве европейских стран особого ажиотажа. А между тем они были не менее судьбоносны...
С трудом, но всё же отбившись от Фредерика в 1528 году, Кристиан не стал ждать у моря погоды и решил перенести войну на собственно датские земли. Тем более, что там у него имелось немало сторонников, которые только и ждали его возвращения. А чтобы запутать своих противников, он решил атаковать сразу в нескольких местах.
Так первый удар нанёс не кто иной, как Северин Норби. Не желая встречи с ганзейскими кораблями, он вышел в море ещё до того, как окончилось время весенних штормов, и с налёта захватил город Висбю, после чего объявил весь остров Готланд владением норвежского короля. Получив известия об успехах своего адмирала, Кристиан немедленно выступил в поход сам. Его эскадра из двенадцати кораблей под командованием прославленных молодцов вышла из Осло и без приключений достигла побережья Зеландии. Да и высадка прошла без сучка и задоринки, после чего армия скорым маршем направилась в сторону Копенгагена, в котором должность бургомистра исполнял Амброзий Богбиндер, страстный сторонник Кристиана и Реформации. Да и горожане ещё не забыли те времена, когда Кристиан был королём Дании, и как им жилось в ту славную пору. Так что мало кто удивился тому, что столица без боя открыла ворота "узурпатору".
Заняв Копенгаген, Кристиан опять же не стал терять понапрасну времени и, поделив свою армию на два неравноценных отряда, продолжил поход. При этом едва его эмиссары высадились в Ютландии, как вся её северная часть полыхнула восстаниями. Отряды повстанцев со всех сторон потекли к лагерю короля, и вскоре его армия выросла втрое. Правда, кроме высокого боевого духа, похвастать большинству бойцов было нечем, но в отличие от прошлого раза нынче в королевском окружении были те, кто готов был взять на себя процесс превращения крестьянской массы в подобие воинов. Единственное, что им для этого было нужно - это время. Но его-то как раз и не было.
Ютландское дворянство, не желавшее возвращения старых порядков, попыталось задавить восстание в зародыше, но вместо быстрой и решительной победы над быдлом, как они презрительно именовали вчерашних крестьян, взявшихся за оружие, было в пух и прах разбито тем самым быдлом. А поскольку в этот раз у крестьян имелась и своя конница, посланная королём, то и число погибших или попавших в плен дворян оказалось куда выше, чем в иной истории. Так что король Фредерик, оценив масштаб катастрофы, с остатками верных войск поспешил отъехать на юг страны, где в ожидании помощи от союзников принялся копить силы. Правда, в отличие от иной истории в этот раз Филипп Гессенский ещё вёл боевые действия и уступать своих наёмников королю Дании отнюдь не собирался. А с учётом того, что и война между Карлом и Франциском тоже ещё продолжалась, то вопрос найма встал перед Фредериком довольно остро.
И вот тут Кристиан совершил ошибку. Вместо того чтобы спешно идти за Фредериком, добивая его, он решил разобраться со Сконе, где немногочисленные датские гарнизоны оказались не в силах противостоять норвежцам в одиночку, а лидера, способного собрать их в один кулак, у них, увы, не нашлось. Первой перед Кристианом радостно открыла ворота Ландскрона, а дольше всех ему сопротивлялся Хельсинборг. Впрочем, кроме него и Мальмё большого сопротивления его войскам практически никто не оказал. Города уже знали, как Кристиан поступает со строптивцами и вовсе не желали себе подобной участи. Что, разумеется, слегка опечалило короля, так как добыча с поселений захваченных на меч шла на оплату услуг наёмников. А поскольку денег королям всегда не хватает, то на всех новоприобретённых землях ему пришлось вводить особый военный сбор, что не добавило ему популярности, но и не вызвало большого отторжения, так как Фредерик, потерявший в Копенгагене почти всю свою казну, сделал на оставшихся верных ему землях тоже самое. Так что если не считать Хельсинборга и Мальмё, то к лету провинция полностью признала над собой власть норвежского короля. Как и остров Фюн, куда и отправился второй отряд королевской армии. Вот только при этом ганзейский флот отрезал Кристиана от Дании, а Фредерик с помощью Любека сумел всё-таки собрать достаточно сильную армию из трёх тысяч пехоты и полторы тысячи конницы, во главе которой встал гольштейнский дворянин и член датского тайного совета Иоганн Ранцау, уже прославившийся разгромом прошлого восстания 1525 года...
Обо всё об этом Андрей, сидя в тихом Мехелене, узнавал достаточно оперативно. Сведения ему приносили как разведчики, так и купцы, пришедшие в Антверпен. Ганзейцы, что блокировали Зунд, были, разумеется, не рады торговой активности рутенов, но и задержать их караван были не в силах, ибо его сопровождал весь Балтийский флот, шедший для наглядности с открытыми портами, а вдали ещё и крутились корабли Кристиана, готовые вмешаться в грядущее сражение и добить подранков. Так что ганзейцам оставалось лишь скрежетать зубами, провожая взглядами тех, кто ещё полстолетия назад на море полностью зависел от их власти. Ну и попытаться взять пошлину за проход проливов, вот только были при этом посланы далеко и надолго под эгидой того, что короля Кристиана их государь ещё не признал, а король Фредерик ни Копенгагеном, ни Сконе нынче не владеет и отчего ему требуется платить за проход они не понимают. Вот заберёт король Фредерик всё обратно, тогда и платить ему будут, как положено. А пока что никаких выплат никому делать не будут. А желаете силой померяться, что же, милости просим.
Разумеется, доводить до боя при таком раскладе ганзейцы не рискнули, но пообещали всё припомнить и королю Фредерику пожаловаться. С тем и разошлись.
Кстати, вместе с рутенами под шумок проскочили проливы и корабли Поморской компании из Штеттина, Штральзунда и Волина, везущие в Нидерланды германское зерно. Померанские города, конечно, ещё оставались де-юре ганзейскими, но часть купцов в них, оценив, куда дует ветер, решила поиграть по новым правилам и учредила новую компанию, которая к Ганзе не имела никакого отношения. Головная контора этой компании разместилась там, где и была задумана - в Волине, где юный граф (а точнее его мать-опекунша), опираясь на силу слова и силу оружия сумел весьма значительно изменить любекское право, дарованное городу ещё в 1277 году. Многое, конечно, в нём было оставлено как есть, но, к примеру, теперь один из четырёх бургомистров не избирался, а назначался графом из своих людей, а высшая юрисдикция суда Любека была отменена, заменённая на суд самого графа или его сюзерена - герцога Померанского. Конечно, Волин встретил подобное изменение без излишней радости, но, во-первых, в последние годы город медленно увядал, а граф обещал изменить ситуацию, а во-вторых, перед глазами горожан ещё стоял пример Штеттина и видеть на своих улочках солдат графа как завоевателей им почему-то ну очень не хотелось. К тому же, как уже было сказано, большая часть прав и свобод не было затронуто новым уставом, так что, побухтев для приличия, горожане согласились жить по новым правилам. Которые, к тому же, были не только систематизированы по шести разделам: общие правила, наследственное право, договорное и обязательственное право, уголовное право, уголовно-процессуальное право, вопросы корабельных дел, но и отпечатаны довольно большим тиражом, так что любой гражданин мог приобрести их и защищать по ним свою честь и достоинство. Ну а новая торговая компания стала просто ещё одним кирпичиком в фундамент экономического благополучия города, который постепенно стал выбираться из затяжного кризиса.
В общем, без работы померанские купцы и судовладельцы не остались, что, разумеется, не сильно понравилось Любеку, так как подобный пример больше работал на развал торгового союза, чем на его укрепление.
Не понравилось это и Гданьску, чьи склады до сих пор хранили зерно ещё прошлого урожая, потому как кораблей, чтобы его вывезти, из-за блокады проливов пришло недостаточно, а собственно гданьских кораблей для подобного просто не хватало. Ну не могут две сотни кораблей заместить собой шесть сотен. Просто физически не могут. И вот теперь их прямые конкуренты пришли в гданьский порт, чтобы поживиться за счёт гданьских граждан, урвав себе часть того потока серебра и товаров, что обычно лился на город. Получилось так, что этой весной в гавани Гданьска наблюдался необыкновенный ажиотаж из судов Волина, Штеттина, Риги, Дерпта, Або, Порвоо и даже Стокгольма, готовых предоставить свои трюма для вывоза залежавшегося зерна. И отказать в "помощи" было нельзя, ведь вскоре по Висле потянутся первые караваны сплавщиков, везущих новое зерно, а голландским кораблям прийти мешала ганзейская эскадра.
В магистрате города при этом не утихали яростные баталии по поводу вмешательства в идущий конфликт. Любек и датский король желали видеть город в числе своих сторонников, однако от действий Кристиана Гданьску было по большому счёту ни тепло, ни холодно. В Берген его корабли заплывали редко, так что отмена там ганзейских привилегий его интересы затрагивала не сильно. Куда больше магистрат волновала Швеция. Ведь железная руда, вывозившаяся из неё, перерабатывалась потом в мастерских славного города Гданьска и уже в виде прутков кузнечного железа отправлялась в ту же Голландию или Англию, где пользовалась постоянным спросом и приносила гданьским патрициям изрядный доход, а городскому плебсу работу и заработок. Густав Ваза был, конечно, признанным королём, вот только был он креатурой Любека, а вот Нильс Стурре, что сейчас был выбит из Евле, но не сложил оружие, был гданьчанам знаком не понаслышке, так как в своё время он гостил в их городе и даже свёл знакомства с некоторыми видными людьми. А поскольку антагонизм между Любеком и Гданьском только возрастал, то некоторые члены магистрата предлагали вложиться в юношу и сделать его шведским королём. Потому как сейчас, когда московиты выбили из рук "восточной Ганзы" лучшие города Ливонии, ему просто жизненно были нужны новые сателлиты, иначе ни о каком господстве Гданьска в восточной части Балтийского моря говорить не стоило. На одних финских городах могущества не построишь. А вот Швеция выглядела весьма притягательно. Причём не только для них. Недаром же вся помощь восстанию Дальюнкера шла из датской Норвегии. А вдруг таким манером Фредерик пытался восстановить Кальмарскую унию? Много ли нужно, чтобы обвести вокруг пальца неопытного юнца? И чем он тогда отличается от Кристиана, против которого теперь звал воевать?
В общем страсти в магистрате кипели нешуточные. Ведь Польша в последнее время поневоле стала тем оплотом, куда стекались все борцы с тиранией Вазы и его приверженности лютеранской ереси. А полыхнувшее весной восстание на юге Швеции при неподавленном до конца восстании на севере ставили под большое сомнение возможность Густава удержать трон и подливали масла в огонь гданьских амбиций. К тому же в город прибыли послы Кристиана, который обещал городу не покушаться на его торговлю зерном, а в случае признания его датским королём не перекрывать Зунд для голландцев, которые являлись не только его союзниками, но и такими же важными торговыми партнёрами, как и для Гданьска. А потому Любек больше не сможет только лишь по своему хотению прерывать любое судоходство в проливах. А уже ближе к лету славный гданьский корсар Ленин сумел пробраться в Ботнический залив, где встретился с людьми Нильса и привёз в Гданьск переговорщика от Дальюнкера, который тоже обещал горожанам золотые горы, если ему помогут в борьбе за власть. Так что Гданьск застыл на перепутье, гадая, какой из вариантов событий лучше выбрать.
Читая подобные новости, князь чувствовал себя пойманным в клетку. Его деятельная натура требовала действий, а он томился в Мехелене, ожидая приезда императора. Будь его воля, он бы уже мчался в Испанию, однако герцог Альба, с которым он всё ещё состоял в переписке, настоятельно советовал не делать этого так как Карлу сейчас было не до посольств. При этом герцог искренне благодарил князя за те сведения, что тот прислал ему ещё зимой и, поверив которым, герцог сумел организовать конвой с припасами и подкреплением на Пеньон, что позволило сорвать все планы Барбароссы по его захвату. Так что гавань Алжира по-прежнему находилась под прицелом испанских пушек, хотя это и стоило испанскому флоту достаточно чувствительных потерь среди боевых кораблей. Зато сам герцог получил горячую благодарность от императора, когда тот узнал какая катастрофа чуть не случилась с его гарнизоном. При этом герцог в письмах сообщал, что не утаивал от Карла, от кого поступили столь ценные сведения, так что русский посол мог обоснованно рассчитывать на монаршую благодарность.
Впрочем, и без всяких благодарностей новость Андрея по-настоящему обрадовала: всё же не зря он столько нервов потратил, гадая, стоит ли писать об этом. Всё же о том, что в мае 1529 года Барбаросса захватит запирающий вход в алжирскую гавань остров-крепость Пеньон, он вспомнил случайно. И остаться в стороне, не попытавшись помешать этому просто не мог. В конце концов, алжирские пираты были его дальним планам на те края прямые враги и конкуренты, и разделаться с ними чужими руками было неплохой идеей. Вот только где взять уверенности, что история тех земель ещё не на столько изменилась и всё случиться так, как было в его прошлом-будущем? Ведь помощь острову-крепости выльется в немалую сумму и хорошо же он будет выглядеть, если Барбаросса изменит своё решение. В конце концов, Андрей решил, что овчинка стоила выделки, а, чтобы оставить себе место для манёвра, в письме он описал свершившуюся в его прошлом-будущем катастрофу как амбициозный план Харрейдина Барбароссы, якобы представленный им на рассмотрение султану. О чём и стало известно русским лазутчикам. Так что если Барбаросса по каким-то причинам и не решится на штурм Пеньона, то он всегда мог отбрехаться тем, что план-то, мол, был, а вот почему от него отказались, узнать пока что не удалось.
В результате ему повезло дважды. Во-первых, герцог Альба, хоть и понимал всю шаткость ситуации, всё же решил действовать, а, во-вторых, все изменения, что внёс попаданец на севере и немного в Италии, пока что не сильно возмутили исторический процесс на юге Европы, и Барбаросса, как и в прошлом-будущем Андрея, осуществил-таки своё нападение на столь мешающий ему Пеньон. Вот только на этот раз помощь защитникам пришла не через полгода после падения цитадели, а вовремя. И стратегически важный рубеж в Северной Африке был удержан. Конечно, Барбаросса на этом не успокоится, но пока что великолепная алжирская гавань так и не смогла стать полноценным пиратским гнездом, что было явно выгодно больше Карлу, чем Сулейману и тому же Барбароссе.
И всё же вынужденное бездействие весьма сильно давило на Андрея. Не помогали ни увеселения, ни даже деловые переговоры, что он вёл с нидерландскими дельцами. Причём последнее возможно потому, что не на такой результат князь рассчитывал. Да, направляясь в Мехелен, Андрей держал в уме то, что сейчас в Европе именно Нидерланды и северная Италия были центром сосредоточием передовых технологий и зарождающегося делового духа капитализма. Но если северная Италия страдала в огне франко-испанских войн, то Нидерланды под защитой Испании наслаждались определённой тишиной (Гелдернская война шла в основном на севере, практически никак не затрагивая центр и южные земли) и процветанием. И имели всё, в чём так нуждалась Русь - инновации, финансы и технологии. Вот только на поверку выходило, что Андрей ожидал от них слишком многого. Да, торговля с Русью открывала для предприимчивых купцов большие возможности. Население Западной Европы росло, и потому рос спрос на продовольственные продукты, одежду, строительные материалы, инструменты и товары широкого потребления. Ткани, продукты питания и сырье перевозились на большие расстояния. Пользовались спросом и российские товары. Меха и кожи применялись при изготовлении одежды и мебели. Сало было важнейшим сырьем при производстве мыла и колесной мази. Конопля и лен были незаменимы в быстро развивавшемся кораблестроении. И прямой выход русских к морю вкупе с отказом от ганзейских посредников практически скачкообразно увеличило товарооборот двух стран. Причём среди нидерландских торговцев, ведущих торговлю с русскими портами, основную долю занимали в основном жители Антверпена. Вот только свою северную торговлю антверпенские купцы предпочитали передоверять купцам амстердамским под проценты с оборота. Кроме того, для перевозки товаров они также поначалу принялись нанимать голландских и зеландских судовладельцев, так как последние запрашивали очень низкие фрахтовые цены. А полученные подобным образом товары из регионов Восточной Прибалтики они после либо реализовывали у себя, либо сбывали далее, в туже Италию или Испанию. И всё бы ничего, однако появление у Руси своего торгового флота вызвало в этом нарождающемся сотрудничестве глубокую трещину, ведь большую часть своего товара русские со временем стали возить сами, а в случае необходимости фрахта принялись предлагать антверпенским купцам цены ниже чем их голландские сородичи. Что, разумеется, вызвало определённое недовольство в Амстердаме. Родство-родством, а финансы, как известно, у каждого свои, и антверпенские родственники принялись для своих перевозок всё чаще фрахтовать русские суда.
Случись подобное чуть позднее, это вызвало бы большой конфликт между городами и Русью, но, слава богу, амстердамцы ещё не успели крепко подсесть на подобный транзит (а в иной истории это произошло как раз к 50-м годам и началу Нарвского плавания), так что сворачивание бизнеса, обещавшего хорошие доходы, не вызвало больших последствий, особенно для амстердамских толстосумов. Но осадочек, как говорится, на душе остался. Отчего Андрей поначалу даже слегка за переживал о случившемся, но быстро успокоился, поняв, что по-иному поступить было просто нельзя. Тут либо плавай сам, развивая свой флот, либо меняй ганзейских посредников на голландских. А поскольку посредники ему были не нужны, то и большого выбора тоже не было. Так что пусть голландские судовладельцы зарабатывают на поляках. Он потому и во фрахте уступать компаниям тоже не велел, помня, что именно подобная практика и позволила голландцам со временем стать мировым перевозчиком. Теперь же выходило, что русские и тут успели вовремя, составив конкуренцию в самом начале этого процесса. В конце концов, фрахт в Антверпене очень часто требовался не только антверпенским купцам, и коль голландцы сумели потеснить в этом вопросе Ганзу, то почему бы русским не потеснить их? Рынок перевозчиков ведь ещё не сформировался, корпоративные сговоры были осложнены взаимной конкуренцией его участников, а платить купцы предпочитали тому, кто просил меньше. К тому же русские, кроме перевоза, за отдельную плату предлагали ещё и страхование груза. Правда, по началу это мало кого интересовало: на рынке уже существовали другие страховщики, да и большую роль поначалу играло неверие европейских купцов в способность русских соблюдать подобные договора. Однако после того, как купцам возместили хорошую сумму за захваченный берберами у юга Испании груз, лёд недоверия был прорван, и русские перестали быть белой вороной на рынке страхования. А дальше свою роль играл лишь вопрос цены и условий...
Но если с морской составляющей всё было более-менее хорошо, то вот с вопросом инвестирования было всё плохо. Местные дельцы ещё не превратились в тех, лёгких на подъём авантюристов, кто век спустя сам приезжал в другие страны, предлагая свои услуги по усовершенствованию уже существующих или созданию новых производств. Возможно, такими их сделала война, что восемьдесят лет гремела на здешних просторах, срывая с мест огромную кучу народа целыми поколениями. Отчего внуки тех, кто встал в первых рядах, и стали теми голландцами, что покорили весь мир, превратив Голландию в ведущую державу. Однако сейчас они больше предпочитали работать по старинке, как завещали их отцы и деды, так что пришлось князю просто искать тех, кто, не выдержав растущей конкуренции, вынужден был закрывать своё дело и ради средств к существованию готов был податься даже в далёкую Русь. Вот только к большому сожалению и рынок сбыта, который окучивал разорившийся делец, уходил его конкурентам. А ведь Андрей в своих задумках надеялся совсем на другой вариант.
В общем к лету князь уже на стену был готов лезть от безделья, и приезд императора стал для него долгожданной отдушиной.
Император прибыл в Мехелен в начале июля 1529 года, взбудоражив своим приездом всех. Впрочем, уже несколько недель в городе только и было разговоров что о предстоящем визите императора. Двор наместницы и представители знати, разрядившись в пух и прах, вышли встречать кортеж своего сюзерена. Карл вступил в город, гарцуя на белом породистом жеребце, рядом с ним была его прекрасная молодая супруга. Толпы горожан запрудили улицы, по которому двигался высокопоставленный гость, оставляя для проезда только узкий коридор и заставив сильно понервничать его охрану. Однако император под крики ликующей толпы проехал через город без эксцессов. Маргарита Австрийская вышла приветствовать племянника на ступенях своего дворца, после чего все направились в городской собор на торжественную мессу.
Собор, подготовленный к столь важной церемонии, тоже уже был переполнен прихожанами, которые заняли места в соответствии со знатностью рода и положением в обществе. Когда император вошёл в распахнутые прямо перед ним двери, грянул хор и его песнопение эхом отозвалось под сводами, а собор окутался клубами ладана, воскуренного в многочисленных курильницах. Торжественное богослужение началось, и продлилось довольно долго, а после него состоялся ещё и пир, на котором Карл не пренебрегал ни вином, ни яствами.
С приездом императора город и предместья буквально забурлили от наплыва рыцарей и их прислуги, многим, кто приехал позднее, просто не хватило домов и им пришлось довольствоваться местом за стенами, отчего окрестный пейзаж украсился рядами шатров и палаток. Ведь мало кто из вельмож, епископов и аббатов захотел пропустить столь важное событие. Торжества в честь сюзерена шли один за другим, и, казалось, не будет им ни конца, ни края. Но в водовороте развлечений император не забывал и о делах. И посольство восточного царя было одним из первых, кого он удостоил аудиенции.
Соблюдая посольский протокол, Андрей весь приём не мог отделаться от чувства дежавю. Но приходилось держать марку. Наконец обмен верительными грамотами окончился, богатые дары были унесены, и князь смог зачитать высокой принимающей стороне послание Василия Ивановича. Император и его супруга внимательно выслушали его, после чего дали дипломатически выверенный (то есть много слов и мало сути) ответ, а затем Карл, как хлебосольный хозяин пригласил посла и его помощников посетить вечером очередную пирушку, что устраивали для него мехеленские воротилы. На этом официальная часть была окончена, а все нерешённые вопросы отложены, ибо обсуждать их будут позже и с теми людьми, кого император соизволит назначить.
Слава богу, слуги уже держали воду подогретой, так что князю вполне хватило времени ополоснуться и поменять официальный костюм на дорогой, но достаточно лёгкий наряд, пошитый специально для таких вот случаев.
Что же, надо признать, пирушка удалась на славу. Здравницы чередовались с танцами, дамы, одетые в строгие наряды, умело строили глазки, а кавалеры флиртовали направо и налево. Было жарко, шумно, весело. А ещё среди приглашённых Андрей с удивлением обнаружил старого знакомого, дона Селестино де Рекехо и Рикона. Сей кабальеро за прошедшие годы изрядно прибавил в объёмах, особенно в талии, но, как выяснилось из разговора, продолжал ходить в моря и даже вновь влип в историю. Его корабль был захвачен португальской морской стражей, хотя по всем вычислениям он находился в испанских водах. Андрей, зная где обычно патрулируют португальские эскадры, решил пошутить по поводу поиска доном Селестино своего пути в Индию, однако судя по напрягшемуся собеседнику, шутка попала в цель. Что же, этого и стоило ожидать. Пусть Карл женат на португальской принцессе, однако испанцы спят и видят, как бы им разбить португальскую монополию на пряности. Они даже всерьёз решили для этого использовать путь через Магелланов пролив, сумев подключить к сей авантюре и Фуггеров, но увы, снаряжённая короной и банкиром эскадра, была потоплена штормами, а Якоб Фуггер понёс вполне ощутимые потери.
Быстро сообразив, что пытаться выяснить подробности сейчас вряд ли удастся, Андрей постарался перевести разговор в иное русло и два моряка довольно хорошо поболтали, скрасив свой вечер, пока дона Селестино не увела какая-то метресса довольно аппетитного вида. Да и сам Андрей вовсе не потерялся, так что проснулся поздно и в объятиях довольно симпатичной донны.
Проводив очаровательное создание, князь честно собирался весь оставшийся день заниматься ничего не деланием, однако его планы были нарушены незваным гостем. Впрочем, хуже татарина он точно не был, хотя с виду русского посла посетил вроде бы обычный фрайхер Священной Римской империи, каковых в империи было несколько тысяч. Вот только у этого дворянина была знаковая фамилия - Фуггер. Да, дворянский титул и герб был дарован этой семье ещё императором Фридрихом, однако, что Якоб, что Антон своим дворянством не щеголяли, прекрасно понимая, что такие "нувориши" как они ещё не скоро будут желанными гостями у старой аристократии. Однако Андрею на подобные заморочки было наплевать, тем более, что с Фуггерами у него были взаимовыгодные деловые отношения.
Вот только Антон Фуггер пришёл в русское посольство не просто поболтать. Дело в том, что его семья давно уже стала ведущим посредником в столь высокодоходном деле, как торговля пряностями. Они покупали товар у португальцев за серебро и медь и продавали его в Германию и дальше. Благодаря этой схеме Якоб Фуггер стал одним из богатейших в Европе торговцев на этом рынке. Однако появление нового игрока - русских - грозило обрушить устоявшиеся цены, что было вовсе не желательно для всех участников процесса, давно поделивших прибыли и обязанности.
Андрей, слушая гостя, только согласно кивал головой, так как хорошо понимал своего собеседника. Падение цен и впрямь не было выгодно никому, вот только подход к проблеме у него был немного другой. Он вовсе не собирался уходить с рынка пряностей, а, наоборот, если не полностью вышибить с него португальцев, то изрядно их потеснить. О чём он и сообщил Антону, заодно предложив тому поменять поставщиков, выдвинув вместо португальцев кандидатуру русской компании. В конце концов, какая Фуггеру разница, куда пойдёт его медь и серебро: в Лиссабон или в Москву? Вопрос ведь заключался в том, чтобы поставки пряностей шли беспрерывно. Вот только Антон не был пока что готов к подобному риску. Да, русские показали себя силой на Балтике, но португальцы - это не Ганза. Да ещё и неизвестно, как поведёт себя Карл. Испания, конечно, не горит желанием помогать Португалии, но Карл ведь не только испанский король. Да и женат он на португальской принцессе. А ночная кукушка дневную завсегда перекукует. При этом Карл, как все Габсбурги, хоть и был в долгах, как в шелках, но при этом мог многое сделать для Фуггеров как император, даже если не мог вовремя расплатиться по долгам.
- Вам пообещали контроль над южным проливом? - больше утверждая, чем вопрошая произнёс князь, чем очень удивил германского фрайхера-банкира. Нет, важность информации Фуггеры понимали, как никто иной в Европе, недаром же их сеть лазутчиков опутывала все страны, но подобной осведомлённости от своего восточного компаньона он явно не ожидал, хотя вроде бы за прошедшие годы должен был убедиться, что разведка князя работает не хуже его собственной.
- Вижу вы не удивлены, - усмехнулся он. И добавил: - И, похоже, не считаете эту сделку выгодной, явно зная что-то такое, чего не ведают люди императора.
- Я удивлён, что вы не увидели очевидного, - вернул усмешку Андрей. - Этим маршрутом, конечно, будут пользоваться, но не так часто, как вам поведали. Ведь при отсутствии хорошего пути из Нового Света в Азию, смысла от его существования никакого, так как больших барышей он не принесёт. Наоборот, будет только тянуть деньги. Так что путь вокруг Африки ещё долго будет самым выгодным направлением. Уж поверьте, лучше бы вы вложились в серебряные рудники Кристиана.
- Видимо придётся, - по лицу банкира было видно, что мысль эта была ему не совсем по нраву.
- А что такого? Боитесь, что Кристиан проиграет? Так отдайте ему свою ЧВК.
- Простите что?
- Свою армию. Ту, что вы давали против мятежных рыцарей.
- Думаю, вы и без того знаете, какие на них планы, - хитро прищурив глаза произнёс Антон.
Андрей на пару секунд завис, судорожно прогоняя в памяти всё, что помнил о делах в Империи, пока не наткнулся на события, произошедшие в его прошлом-будущем спустя каких-то лет десять от нынешней даты. И улыбнулся:
- Карл желает нанять их, чтобы с их помощью разделаться с мятежниками ландграфа?
- Да, хотел бы я знать, кого вы подкупили в моём окружении, - выдохнул Фуггер. - Всё верно, император предложил одолжить ему либо войска, либо денег, а лучше и того и другого.
- Соглашайтесь. Тем самым вы ещё больше привяжете Карла к себе, да и заразу протестантизма поможете задавить в зародыше. Иначе вскоре эти идеи расцветут и у вас в доме. А все эти лютеране и прочие, мягко говоря, явно вас недолюбливают.
И в этот момент в голове князя словно что-то щёлкнула и разрозненные вроде как события сложились в единую картину. Настырность Маргариты, радость норвежского посла и готовность Фуггера всё же вписаться в кронбергскую авантюру точно были звеньями одной цепи: а значит Карл всё-таки решил выплатить приданное за сестру, и для этого просит в долг у Фуггеров. Да в иной истории он взял денег у голландцев, но, видимо сейчас те, только что давшие императору денег на войну с Франциском и с Сулейманом, давать деньги ещё и на Кристиана отказались, хотя тот на датском троне их устраивал бы куда больше, чем Фредерик. Хотя, это смотря с какой стороны на это посмотреть. Да, жителей Голландии он устраивал, а вот жителям Фландрии, Брабанта и прочим Артуа от того было ни тепло, ни холодно, ибо их интересы лежали несколько в иной стороне. Заодно становилось понятно, отчего Антон так заволновался с ценами: если они рухнут, его фирма может не выдержать долговой нагрузки. Конечно, банкротство ему не грозило (уж слишком много у Фуггеров было иных активов), но подкосить могло не слабо. А Антон, как известно, был довольно осторожным дельцом и любил взвешивать риски.
Сложив таким образом два и два, Андрей улыбнулся. Достойный выход из положения у него уже был. Даже два. Правда, он хотел воспользоваться ими чуть позже, но раз деловому партнёру понадобилась помощь, то почему бы и не оказать ему её. Особенно если взамен он вложится в норвежский проект. Ведь иметь одного коронованного должника хорошо, а двух - лучше. Так что следующий час они деловито обсуждали предстоящие дела и возможные гешефты, а после просто приятно беседовали под кувшинчик хорошего испанского вина. Однако после того, как князь и фрайхер расстались вполне довольные друг другом, Андрей вызвал своего секретаря и быстро написал зашифрованное письмо, которое на следующий день со скорым гонцом отправилось на Русь. Сам же князь собирался посетить дона Селестино, который ещё на пиру приглашал его в гости, но и эти планы были порушены и вместо дружественной попойки князь попал в руки Николя Перрено и Франциско де лос Кобос и Молина. Которые были настроены явно по-боевому.
- По повелению моего государя, - сухим, официальным тоном начал разговор Перрено, - хотел бы спросить вас князь про имперские земли, что отныне отчего-то считаются рутенскими.
- Простите, сеньор Николя, - дружески улыбаясь притворно удивился Андрей, - но, боюсь, вы ошибаетесь. Никаких имперских земель мой государь не захватывал.
- Разве? А вот согласно раздела империи на округа от 1512 года, Ливония была включена в одну провинцию вместе с Богемией и Пруссией. Что вы на это скажите?
- Скажу, что, насколько я помню, император Фридрих III прислал регалии на орденские владения, как своего вассала, Бернхарду фон дер Борху, однако с той поры сменилась куча магистров, а ни одного документа, подтверждающего, что Ливония является частью Священной Римской империи, более от императора не поступало.
Тут Андрей не лукавил. Стремительная война Руси с Ливонией привела к тому, что Карл просто не успел дать подобную грамоту, как это сделал в иной истории в 1526 году. Конечно, утверждение было так себе, с натяжкой, но ведь, положа руку на сердце, дела Ливонии империи были не интересны. Это Орден постоянно стремился уйти под руку императора, а не император взять Ливонию под свой сюзеренитет.
- Таким образом, - продолжил князь, - каждый новый владетель в Ордене считал, что имеет полное право распоряжаться своими владениями как хочет, не оглядываясь ни на магистра, ни на Империю.
- К чему вы это, князь?
- К тому, что ваши претензии просто не обоснованы, ведь все ливонские земли достались новым владетелям абсолютно законно. Курляндия отошла герцогам померанским за долги, взятые Орденом на войну, что было прямо прописано в договоре между ними. Воля императора священна, и он может не признать подобного, но долговые грамоты хранятся и у последнего магистра Ордена, и у герцога Померанского.
- Император признал Курляндию герцогством в составе Империи. Так что отныне Барним официально первый герцог Курляндии, - вынужден был признать свершившийся факт де лос Кобос.
- Рад слышать. Тогда остаётся добавить, что и господин Плеттенберг сам отписал орденские земли моему государю. Если, по мнению императора, он не имел на это право, то мы готовы выдать последнего магистра на имперский суд. Однако решение его остаётся неоспоримым.
- В чём же тогда смысл суда?
- Наказать вассала и показать другим, что им делать непозволительно.
- Подписывая эти условия, магистр ведь находился в плену...
- Простите, но это к делу не относится. В конце концов, и руа де Франс находился в плену у императора, подписывая мир...
Перрено аж поперхнулся от столь недвусмысленного намёка. А Андрей продолжил:
- Епископ Дерпта и Риги присягнул моему государю и, поскольку ливонцы его уморили, а наследников он не оставил, то, как вымороченное имущество его земли отошли царю, согласно уложениям земли русской.
- Простите, князь, но ведь это были церковные земли и наследника должен был определять папа. Так по какому же праву ваш государь использовал свои законы в отношении этих земель?
- Ну право, а каким ещё законом пользоваться моему государю в отношение земель своего вассала? Что же касается римского первосвященника, то понтифик отчего-то вовсе не горит желанием оспорить деяния двух других епископов, а ведь они, как вам возможно неизвестно, просто продали свои владения за звонкое серебро, о чём у нас имеются все необходимые бумаги. И, как видите, папа признал за ними полное право на данные действия. Так что, если вам так будет более приемлемо, то можно считать, будто Иоганн Бланкенфельд продал свои земли моему государю, но не за серебро, а за службу. И получается, что весь ливонский вопрос, на который мы потратили столько времени, не стоит и выеденного яйца...
Разумеется, с подобной постановкой вопроса ни сеньор Перрено, ни сеньор де лос Кобос были полностью не согласны, так что спор продлился ещё некоторое время и был просто отложен, когда обе стороны иссякли в аргументах и поняли, что уступать в нём никто никому не готов. Таким образом в переговорах наметился небольшой перерыв, который был использован для обеда, а после него обе стороны приступили к рассмотрению иных вопросов, отложив Ливонию на потом.
И всё же день сегодня был, видимо, не для Андрея. Ибо предложенные им торгово-экономические вопросы по большей части тоже не вызвали положительного отклика. Так для более успешной деятельности Руси в Средиземноморье ей были нужны преференции в неаполитанских землях Карла. Минимум не платить за перегруз товаров на склады и их последующее там хранение. Как максимум получить что-то на подобии ганзейского двора. Причём о полной экстерриториальности вопрос не поднимался, однако частичная неподсудность купцов была предложена. Как подданных Василия Ивановича в землях Карла, так и подданных Карла в землях Василия Ивановича. Однако де лос Кобос признал, что подобные условия необходимо сначала обсудить с другими советниками и самим Карлом, прежде чем принимать решение.
Интерес вызвал вопрос 24 часов. Это когда корабли противоборствующих сторон выпускались бы из нейтрального порта с разницей в сутки. Столкнулся, к примеру, испанский корабль с французским в русском порту - русские власти обязуются выпускать их в море по очереди и через 24 часа после ухода одной из сторон. Столкнуться русские и их противники в испанском порту - тоже самое проделывают и испанские власти. Правило это было выдернуто из более поздних времён, но Андрей считал, что оно имело все шансы прижиться и в этом веке.
Не менее жарким оказался спор и про Новый Свет. Здесь Андрей прямо сообщил, что если даже столь верный папе и католичеству руа де Франс Франциск первый в своём имени не признаёт право папы делить мир, то уж русскому государю на решение понтифика и вовсе наплевать. Однако, он готов уважать интересы императора и испанского монарха, но при условии, что и его интересы в тех далёких землях тоже будут уважаться в ответ. В конце концов, Винланд был открыт в те времена, когда на землях Кастилии и Леона царствовали арабы и славным испанским государям было не до открытий. При этом право Рюриковичей владеть теми землями уже было оформлено документально, так что понтифик явно превысил свои полномочия, даря то, на что не имел права.
- Винланд - отчина и дедина государя, - настаивал Андрей, - так что тут можно говорить только о границах между нашими владениями. А поскольку это единственный территориальный спор между нашими странами, то я предлагаю провести её по тридцатой широте. Выше слишком холодно для вас, ниже - слишком жарко для нас. При этом мы оба соблюдаем свои интересы.
- Будут ещё предложения? - хмуро спросил де лос Кобос.
- Нет. Во всех остальных случаях нам хватит и португальской половины мира, - с улыбкой ответил Андрей.
В общем, переговоры прошли в тёплой и дружественной обстановке, но большая часть вопросов ещё требовала доработки. Так что о скором возвращении на Родину Андрею пришлось забыть, ведь государственные интересы стояли на первом месте.
*****
Непогода застала корабли Лонгина Сотникова прямо в проливе, и чтобы не штормовать в открытом море, он велел идти к большому острову, покрытому густой зеленью и бросать якоря в первой попавшейся удобной бухточке. Это был, конечно, риск, но Лонгин сознательно пошёл на него и выиграл: удобное место нашлось довольно скоро и к тому времени как ураган набрал силу (да такую, что пригибал огромные деревья на вершинах островных гор), все четыре каравеллы уже укрылись от буйства стихии, отдав все якоря, что только имелись на борту. Ураган бушевал почти сутки и прекратился так же быстро, как и начался. Однако Лонгин, пользуясь случаем, решил исследовать остров более подробно, заодно дав команде отдохнуть после долгого перехода и шторма.
Грозный флагман не ведал, что этот маленький островок в Зондском проливе, к которому пристали его корабли, столетиями служил прекрасным ориентиром для мореплавателей. Остроконечная гора, идиллически заросшая пальмами, иногда тихонько дымилась, но никто не обращал на это внимание. До страшной катастрофы, которая уничтожит его, оставалось ещё несколько веков, а о том, что в 7-м веке именно благодаря страшному извержению местного вулкана как раз и исчез перешеек между Явой и Суматрой, образовав пролив, никто из местных даже представления не имел. В общем, считался островок вполне себе безопасным и на нём даже жили аборигены, строившие себе дома из росшего на острове дерева и питавшиеся тем, что порождали его земля и окрестные воды. Были они, кстати, вполне себе дружелюбными, ну, по крайней мере, бросаться с оружием на высадившихся незваных гостей не стали, а даже наоборот, вступили в переговоры и угостили чем боги послали, да указали, где на острове есть вода, причём не только питьевая. Как оказалось, на восточном побережье всего в каких-то двадцати саженях (около 50 метров) от моря имелись на острове самые настоящие гейзеры. И русичи немедленно воспользовались этим, устроив себе помывку с постиркой, благо горячей воды всем хватало с избытком. Так что на гостеприимном острове Кракатау отряд задержался на несколько дней. И только потом вновь поднял паруса и продолжил свой путь, ворвавшись в Яванское море как стая голодных акул.
Надо сказать, что пришли они сюда в очень интересное время. Существовавший тысячелетиями Морской торговый путь рушился под напором обстоятельств. А ведь ещё всего каких-то двадцать лет назад ничто не предвещало беды. Товары Востока: шелк и фарфор из Китая, непревзойденные ткани Индии, слоновая кость и ценные породы дерева, олово Малаккского полуострова, черный и белый перец с Больших Зондских островов и тонкие пряности Молукк (гвоздика, мускатный орех и мускатный цвет) торговцы везли на запад, в обмен получая серебро, стекло и зеркала Венеции, шелк и ковры из Персии, ароматические смолы Африки, овощи и рис. При этом прямых рейсов даже по маршруту Персидский залив - Индонезия, не говоря уж про более дальние, в природе не существовало. Китайские корабли обычно не ходили дальше Малакки или Индии, арабские и индийские - дальше Малакки, суматранские - Индостана. Товары многократно перегружались, переходили из рук в руки купцов-посредников, что совокупно с высокими пошлинами в промежуточных портах резко повышало цены, но было привычным злом. И вот в эту устоявшуюся систему в один не самый прекрасный момент с грацией носорога влезли португальцы.
Захватив опорные базы в Индии, они тронулись далее на восток, пока не достигли Малакки. Город, ставший к тому временем столицей одноимённого государства, являлся одним из важнейших перевалочных портов на торговом пути из Тихого океана в Индийский. Его флот патрулировал прилегающие морские районы, отбивался от пиратов и направлял корабли торговцев в Малакку, введя в проливе этакое стапельное право и Зундскую пошлину по-малаккски. Благодаря договору с Китаем, Малакка стала ключевой альтернативой другим важным и устоявшимся портам. А китайские купцы первыми начали заходить в неё и открывать тут свои торговые базы. Остальные торговцы, в частности арабы, индийцы и персы, основали тут свои торговые поселения уже после них. Зато в результате их деятельности к началу 16 века Малакка превратилась в богатейший торгово-перевалочный пункт мирового значения, в гавани которой было тесно от арабских, персидских, китайских, индийских кораблей, а также торговых судов многочисленных стран Юго-Восточной Азии.
Но летом 1511 года суверенной Малакке пришёл конец. Португальцы после долгой осады сумели захватить столицу страны, и на смену централизованному порту, который контролировал Малаккский пролив и обеспечивал безопасность торговых судов, пришла разрозненная торговая сеть с множеством портов, соперничающих друг с другом.
Нет, португальцы, захватывая город, хотели вовсе не этого. Именно потому на руинах старой Малакки они возвели стены новой цитадели, а её порт был превращен ими в главный португальский опорный пункт, ведущий торговый центр и основную базу военного флота в этих водах. Он был объявлен местом обязательного захода всех торговых судов, следовавших с Востока на Запад и обратно, и уплаты высоких пошлин. А все корабли, уклонявшиеся от этого правила, не зависимо от их государственной принадлежности, захватывались или топились постоянно дежурившей в Малаккском проливе португальской эскадрой. Но все эти жестокости отнюдь не послужили установлению эффективной торговой монополии. Просто столетиями отлаженные торговые пути начали колебаться, изыскивая более безопасные места, а азиатские торговцы стали обходить Малакку стороной, отчего город начал постепенно приходить в упадок как транзитный торговый порт. Даже далёкий Китай выразил своё недовольство действиями захватчиков, прямо заявив португальцам, что "только после того, как они вернут территорию Малакки, им будет позволено явиться ко двору с подарком", и прервал торговлю со старым контрагентом, отчего немедленно выиграли его конкуренты. К примеру, сильно выросли в значении порты того же Брунея, став новыми перевалочными базами на пути из Китая в Индию. А богатые мусульманские купцы, не желая терять доходы и сносить жестокости новых владельцев Малакки, сочетающиеся с практикой религиозной нетерпимости, переселились из неё либо в поднимающийся султанат Ачех на крайнем севере Суматры, либо в порты Бантен и Сунда Калапа, расположенные на крайнем северо-западе Явы, чей мощный торговый флот играл в местной посреднической торговле чрезвычайно значительную роль; нередко её суда фрахтовались и для транзитной перевозки иноземных товаров через всю Индонезию, которую местные жители называли Нусантара. Правда, раздираемый внутренними неурядицами Маджапихт, что долгое время обеспечивал поток пряностей и охрану торговцев в Яванском море, так же не устоял под ветром истории, отчего количество любителей чужого добра в водах Нусантары немедленно выросло до неприличных размеров.
Однако потребности в товарах, к которым за тысячи лет уже привыкли жители прибрежных городов от Африки до Индонезии (и даже в далёкой Европе) и связанные с этим доходы заставляли купцов выходить в море, не смотря на все трудности. Так что пришедшим в эти воды русским пиратам было на кого охотиться. Однако первыми с кем они познакомились оказались не местные купцы, а их товарищи по ремеслу...
Семь удивительных судёнышек внезапно появились со стороны темнеющего вдали берега и стремительно стали приближаться к неспешно идущим под одними марселями каравеллам. Лонгин, приложив к глазу подзорную трубу с интересом рассматривал образец чужого кораблестроения. Это было небольшое судно с двумя странными выносными конструкциями по бокам, шедшие параллельно основному корпусу и двумя мачтами с парусами непривычного типа. При этом судёнышки были довольно быстры, а собранные на палубе люди с оружием не оставляли никаких сомнений в их замысле.
- Корабли к бою! - рявкнул Лонгин, отнимая трубу от глаза. - Вахтенный, сигнал на эскадру - топить их всех! Капитан, командуйте поворот, встретим их полным залпом.
Сонное царство на палубе "Песца", на котором и держал свой флаг Лонгин, сменилось топотом ног, свистком боцманских дудок и хлопаньем поднимаемых парусов. Канониры раздували фитили, а абордажные команды собирались на носу и корме, проверяя свои аркебузы и сабли. На других кораблях творилось тоже самое, было видно, как у них открывались порты и в них появлялись хищные жерла пушек, готовых собрать свою кровавую жатву.
Лонгин, не мешая командовать командиру, отошёл на ют и продолжал следить за странными судами, чьи экипажи почему-то решили, что перед ними легкая добыча. Что же, пришла пора развеять это недоразумение.
- Правый борт, наводи! - проорал главный пушкарь во всю мощь своих лёгких, одновременно выглядывая из-за планширя.
- Огонь! - Скомандовал он и его команду немедленно отрепетовали корабельные офицеры, командовавшие батареями:
- Огонь!
- Огонь!
- Огонь!
Медные кулеврины "Песца" рыкнули огнём в сторону приближающейся угрозы и палубу каравеллы затянуло серым пороховым дымом. В ноздри Лонгина привычно пахнуло тухлым яйцом, однако запах вместе с дымом был быстро унесён ветром. Стоявший же рядом с ним капитан "Песца" поднял тяжёлый рупор и выкрикнул новую команду:
- Заряжай!
Её немедленно репетовали главный пушкарь и командиры батарей, внимательно наблюдавшие за тем, как надрываясь, пушкари откатили пушки от борта, пробанили их с уксусом и вложили в дуло предварительно надрезанный мешочек с заранее отмерянным количеством пороха, после чего прижали его пыжом, на которое накатили уже ядро, готовое к своему роковому действу. Частыми тренировками всё было отработано до автоматизма, так что чужие суда не успели пройти и треть оставшегося расстояния до каравелл, как главный пушкарь вновь заорал:
- Наводи!
- Огонь!
- Огонь!
- Огонь!
- Заряжай!
Густой дым, вновь окутавший каравеллу был вновь быстро унесён ветром и стало видно, что стрельба оказалась очень эффективной. Две вражеских посудины застыли на месте и теперь медленно тонули, в то время как пять остальных принялись срочно разворачиваться. Вот только отпускать их у Лонгина не было никакого желания. Как-никак, а конкурирующая фирма, абсолютно не нужная пришедшим сюда за добычей русичам.
После ещё двух залпов на дно отправилось и третье судно, однако остальные принялись споро уходить, помогая парусам вёслами. Всё, что смогли русичи - это стреножить ещё одного нападавшего и всё, уж слишком юркими и быстрыми оказались чужие кораблики.
И пока "Полярный лис" и "Антропос" занялись спасением утопающих и захватом пленников, "Песец" и "Золотая лань" медленно приближались к застывшему на волнах и сильно накренившемуся судну, внимательно разглядывая его конструкцию и держа под прицелом команду. Причём по поведению трудно было понять, что враги собирались делать, так что Лонгин через переводчика с арабского велел им побросать оружие в море или он пустит их на дно. А мелькавшие вдали треугольные плавники привлечённых запахом крови акул явно не потворствовали долгому плаванию. Однако местные пираты толи не знали арабского, толи просто не собирались сдаваться, решив умереть в бою. Наивные, даже если в их трюмах и была уже добыча, то явно небольшая. Берег близко и выходить на охоту с полными трюмами было бы большой глупостью. А потому чужое судно просто расстреляли из пушек, а потом подобрали нескольких выживших, включая и местного вожака, на которого указал выхваченный для допроса пират явно арабской внешности, оставив большую часть на волю волн и хищных рыб.
Кстати, как оказалось, местные пираты были тем ещё интернационалом. Были среди них и малазийцы, и арабы, и индусы, и даже несколько китайцев, так что озвученные требования они хорошо поняли, но сдаваться не стали, действительно понадеясь одолеть врага в ближнем бою. Кто же думал, что белые чужаки не польстятся на возможную добычу и устроят расстрел, даже не попытавшись взять судно на абордаж. Причём добычи у них и впрямь было с гулькин нос: они только-только приступили к охоте, покинув свою базу всего несколько дней назад.
При последних словах Лонгин и присутствующие на допросе офицеры сделали стойку: пиратская база, это стоящая цель, особенно, если она не сильно защищена. Так что за выживших пиратов взялись всерьёз и вскоре те выложили всё, что знали. Пиратская база находилась в уютной бухточке на большом острове, чьё название звучало примерно, как Билитонг. Земля, конечно, принадлежала одному из местных султанств, вот только больших поселений на нём не было, а ближайший город - Панкал Пинанг - находился на соседнем острове и был довольно небольшим, хотя возле него и пролегало несколько торговых путей. При этом город был настолько не нужен местному султану, что пираты спокойно посещали его по мере надобности и чувствовали себя в нём довольно свободно.
Осмыслив подобные известия, Лонгин созвал совет капитанов и на нём было принято решение идти в сторону Малакки, одновременно исследуя местное побережье и захватывая всё, что под руку попадётся, и лишь потом нанести визит вежливости на чужую базу, чтобы посмотреть, так сказать, чем местные разбойнички живут.
С того дня и начались у пиратов-исследователей трудовые будни. Пока одна из каравелл ходила вдоль берега острова, которые местные именовали и как Суматра, и как Суматера, остальные уходили в море, надеясь перехватить кого побогаче. Увы, но пиратская жизнь на 90% состоит именно из поиска добычи, а не её захвата и дележа. А море - оно огромное, и хоть оптика позволяла видеть дальше, но заглянуть за горизонт не могла и она. Так что три дня каравеллы крутились просто так, а вот на четвёртый день им повезло: вперёдсмотрящий разглядел среди солнечных бликов далёкие паруса и три гончих бросились в погоню.
Нургаха Сантосо был известным купцом и судовладельцем из Бантена, всё богатство которого зиждилось на морской торговле. Вот только получать прибыли в последнее время становилось всё тяжелее и тяжелее. Мало того, что бесконечная война с Демаком, имеющим большой флот, мешала его коммерции, так ещё в последнее время в город из Малакки прибыло большое множество купцов-мусульман, что имели крепкие связи в Ачехе. Но кроме торговой конкуренции они принесли с собой и вопрос веры. Конечно, Нургаха был верен религии отцов, но вера эта постепенно исшатывалась под ударами судьбы. В последнее время последователи Аллаха всё больше и больше забирали в свои руки власть и богатство по всей Нусантаре, и всё чаще купец слышал, как знакомые торговцы один за другим меняли свою варну на намаз и восхваление чужого бога. А ведь именно на системе варн и держалось всё сундское общество. Так от предков повелось, что уж коль ты родился менялой, то им и останешься, пока не переродишься рангом повыше в следующей жизни, если, конечно, соблюдал правила, исполняя свою дхарму. А дхарма у купца простая и заключается она в создании материальных ценностей и прибыли, да раздаче милости. И купцы старались, да так, что самые богатые семьи образовывали мощные кланы и порой у них имелось куда больше влияния, чем даже у варны кшатриев. Но пришли времена, когда явившаяся с арабскими купцами вера всё чаще становилась милей купеческому сердцу сундца, ибо ставила его вровень с другими варнами, узаконивая его силу и влияние, полученное за золото. Впрочем, в новой вере каждый находил что-то своё, но факт того, что мусульманство постепенно охватывало остров за островом Нусантары отрицать было бессмысленно.
В это плавание Сантосо взял с собой три больших джонга, полных разнообразного товара и старшего сына, которого уже начал приучать к семейному делу. Последние пару лет Раден часто заменял его в лавках Батена, и вот настала пора показать ему хитрости заморской торговли.
Наполненные ветром паруса гнали корабли на северо-восток, отец с сыном вели беседы о торговле под навесом на корме, а команды несли вахту, прибирались или отдыхали после тяжёлой работы. Вот только подобная идиллия продлилась недолго и оборвалась видом трёх кораблей, чьи формы явственно выдавали в них проклятых португезе. Конечно, между султаном Сунда и этими приспешниками неприкасаемых был заключён договор, но Нургаха слабо верил, что он спасёт его от грабежа. И когда с переднего корабля раздался пушечный выстрел, купец лишь уверился в своих опасениях. Увы, но уйти от нагоняющих их кораблей тяжелогружённым джонгам было невозможно. Точнее, самый малый джонг, что был всего восемнадцать депа в длину (около 30 метров) и брал всего пятьдесят часов груза (свыше ста тонн), вполне мог потягаться в скорости с кораблями португезе, вот только ни сам Нургаха, ни его сын не успеют перебраться на его борт. Остальные же джонги были слишком большими и неповоротливыми.
- Господин, - капитан джонга застыл перед купцом, ожидая приказа.
- Ставь все паруса и вели "Цветку лотоса" уходить. В награду за жизнь он станет вестником печали. Мы же будем готовиться к бою.
- Да, господин. Но вы рано сдаётесь. До заката осталось недолго и, если боги будут милосердны, мы сможем продержаться это время, а затем просто затеряемся в покрове ночи.
- Ты забыл про их пушки, Пратама.
- Наши корабли сделаны на совесть из лучшего тиса. И пушки португезе не пробивают их обшивку. По крайней мере таких больших джонгов, как наш. Да и людей у нас тоже достаточно. Может не стоит отпускать "Цветок лотоса", господин?
- Пожалуй ты прав, мой старый кормчий, пусть он остаётся, а мы, коль понадобится, примем бой. В конце концов, нам в Малакке делать всё равно нечего, так что пусть эти варвары молятся своему богу, прежде чем мы пустим их ко дну. А их пушки я поставлю на свои корабли, чтобы впредь никому не было повадно нападать на меня.
Говоря так, купец одновременно натягивал доспехи, собираясь лично участвовать в схватке. Как и его сын, учившийся владеть саблей у лучших учителей Бантена.
Торговые суда, замеченные вперёдсмотрящим, оказались изумительно большими. На их фоне и каракка "Бич божий" не выглядела бы исполином. Эх, сколько же добра они скрывали в своих трюмах и сколько же человек всё это охраняло! Судя по размерам - явно немало. А значит в ближнем бою был высокий шанс стать добычей, а не охотником. Да и торговцы это явно понимали, а потому продолжали следовать своим курсом, при этом, судя по суете на их палубе, они не паниковали, а готовились к бою. Хорошо хоть что с артиллерией местные мореходы явно не дружили. Будь иначе, то Лонгин бы на месте купца сам бы пошёл в атаку.
Хуже всего было то, что встреча произошла после полудня, а темнеет в тропиках рано и быстро. Так что вся надежда была на пушкарей: смогут те стреножить торговцев или нет. Ответ на этот вопрос могло дать только время.
Первый залп каравеллы сделали из небольших кулеврин и все, кто наблюдал за результатом, были неприятно поражены: средние по размеру ядра длинноствольных пушек не смогли пробить борта торговцев, хотя несколько попаданий и было зафиксировано. Корабельный плотник "Песца" Антип Одноух (получивший прозвище за отсутствие левого уха, срубленного в одном из абордажей) даже крякнул от удивления. Впрочем, залп был более устрашающим, чтобы выплюнуть ядра, лежавшие в стволах, прежде чем заряжать пушки цепными ядрами и книппелями, которые и должны были порвать оснастку и снести мачты у торговцев.
Следующими по чужим кораблям отстрелялись чугунные единороги, и вот тут уже никакая толщина бортов не спасла торговцев. Правда до борта долетело лишь одно ядро, но оно не застряло в обшивке, как ядра от кулеврин, а пробило его насквозь, вызвав внутри дождь из острой щепы. По крайней мере Лонгин хотел на это надеяться.
- Стрелы! - заорали сразу несколько человек, наблюдавших за противником и русичи привычно бросились к укрытиям. Дробный перестук наконечников по палубе и обшивке быстро потонул в грохоте очередного залпа, найдя себе лишь несколько жертв. Впрочем, убитых не было, лишь поцарапанные: слишком большое расстояние было между судами и стрелы падали уже на излёте.
- Вот чертяки, - весело скаля зубы проорал один из вахтенных командиров, спрятавшийся от обстрела под трапом. - Дорого хотят продать свои жизни. Да только хрен им по всей их наглой морде. А ну, братцы, наводи точнее...
Пользуясь преимуществом в скорости, каравеллы прошли вдоль строя торговцев, паля из всех орудий на пределе скорострельности. В результате количество как обычно перешло в качество и на замыкающем джонге цепные ядра снесли-таки среднюю мачту. Впрочем, дальняя картечь так излохматила их паруса, что ход торговцев, и без того не самый быстрый, снизился настолько, что каравеллы могли теперь нарезать круги между ними, продолжая свою огневую работу. Торговцы пару раз попытались сблизиться для абордажа, но более ходкие и манёвренные каравеллы каждый раз уходили в сторону, чтобы продолжать обстрел. Менять рваные паруса на новые под ливнем пуль и картечи занятие глупое, так что никто на торговцах этим заниматься и не стал, в результате чего спустя четыре часа с момента первого залпа, все они уже качались на волнах полностью обездвиженные. Однако сдаваться явно не собирались, отчего у Лонгина голова раскалывалась от дум. Чужие корабли были столь большими, что высокая корма каравелл едва доставала до их верхней палубы, а это делало невозможным обстрел защитников картечью из орудий. Был, правда, ещё третий корабль, более мелкий, отчего картечь неплохо так прошлась косой по его палубе, вот его-то Лонгин и решил абордировать первым. Однако оказалось, что защитников на нём, несмотря на все потери, было ещё достаточно, так что рукопашный бой оказался довольно кровопролитным. Лишь присоединение к абордажу второй каравеллы сломило сопротивление яванцев и отдало первый приз в руки каперов. Но и навеяла тревожные думы: если на маленьком корабле было столько воинов, то сколько же их на большом? Конечно, торговец сэкономил, ведь лишний воин - минус груз, вместо которого надо брать воду и провизию, но что значит сэкономил в местных условиях? Это может быть и полсотни, и сотня, и даже полторы сотни воинов. Русичи ведь не знали местных реалий. Так что прежде чем идти на абордаж, стоило поговорить с пленными.
Однако раньше, чем на борт "Песца" доставили выловленных пленных, русичи познакомились с ещё одной традицией яванских мореходов. Как оказалось, у них имелся прескверный обычай поджигать свой корабль, когда они понимали, что их одолели и судно вскоре будет захвачено. Не зная про это, русичи с недоумением наблюдали за тем, как команды двух больших судов спешно садились в лодки, после чего те бросились в разные стороны от них. И только показавшиеся на кораблях пламя и дым заставили каперов действовать. Работая как проклятые на насосах, они попытались отстоять своё, но огненная стихия была безжалостна. Корабли, объятые ярким пламенем, горели добрую половину ночи и под утро величаво погрузились в пучину.
Едва поняв, что происходит и разозлившись подобным отношением к их работе, две каравеллы бросились в погоню за удиравшими лодками. Однако упавшая вскоре ночная мгла помогла спастись большинству из них. Но сеньору Нургаха Сантосо и его сыну как раз то и не повезло. Впрочем, в отличие от своих подчинённых, они не попали в трюм, а оказались на положении почётных пленников, ведь у Лонгина после сегодняшнего боя была просто огроменная куча вопросов, добиться ответов на которые он собирался любым способом.
Голубое небо над головой, широкие листья пальм, скрывающие своей тенью от солнечных лучей, тихий плеск волн, легкий бриз, несущий прохладу. Идиллия! Вот только царила она не для всех.
Четыре каравеллы и один джонг застыли на водной глади небольшой бухты и сейчас между ними и окаймленным пальмами берегом курсировали лодки, выгружая пленников на пляж. Лодки одна за другой утыкались носом в песчаный берег, и тотчас же яванцы, поторопленные могучими тычками, сыпались с борта в воду, а затем, охая и стеная, тащились к берегу, где их уже ждали охранники, усаживая спиной друг к другу. Все они были к тому времени обысканы и ощупаны. Ни единой монеты, ни одной драгоценности, ни одной пары сапог или туфель не осталось у них. Босые и в одних штанах, они сидели на берегу и ждали своей участи.
Лонгин и купец с сыном съехали последним рейсом, причём для них был приготовлен навес, скрывавший от палящих лучей и стол с вином и закусками. На корабле из пленников остался только Пратама с навигаторами, которым он помогал разбираться в картах.
Да, местное искусство картографии достигло больших высот. Как и искусство навигации. Нусантаранцы ходили не только по знакомым морям. Не чурались они и дальних плаваний в неизведанные просторы, совершая открытия не хуже европейцев. Пратама клялся всеми богами, что сам знал человека, который ходил от Явы на юг и через много дней пути достиг большой земли, чьё побережье было богато рыбой и трепангом. Увы, но экспедиция эта была организована в последние годы существования империи Маджапихт и с её падением интерес к столь дальним походам среди правителей государств, вновь образованных на осколках могущественной некогда страны, упал. Да и купцам стало не до этого - вокруг рушились многовековые устои торговли. А ведь по всему выходило, что яванцы смогли достичь Южного материка, того самого, где побывали и русские корабли, прежде чем прийти в эти воды. Узнав о подобном, Лонгин тихо выматерился, ведь все планы строились на том, что про этот материк ещё долго никто не узнает. Впрочем, он зря волновался. В иной истории нусантаранцы смогли вновь начать походы к Австралии только в семнадцатом веке, когда земельные переделы на Яве были окончены и границы государств были закреплены договорами. И всё говорило за то, что и в этом мире всё будет точно так же. Так что лет сто спокойного развития у австралийских колоний Руси было точно.
Разговор между русскими и яванцами поначалу не клеился, но трудно быть твёрдым, как алмаз, когда ты всего лишь простой пленник. В результате дело быстро пошло на лад, когда Лонгин, словно португальский инфант Афонсу Энрикеш, велел повесить сынка купца "высоко и коротко", как тот приказал повесить племянников кардинала, что отлучил и проклял его подданных. И чадолюбивый купец поплыл не стой римского кардинала. Так что дальнейшие переговоры, как принято писать в прессе, прошли в деловой обстановке. Сантосо, как настоящий большой купец, был просто кладезем информации. Он многое ведал о том, как ведутся дела не только на Яве, но и в далёком Ачехе, на Бали и в Макассаре. Писцы исписали кучу бумаг, прежде чем источник возлияния иссяк, а солнце медленно склонилось к закату.
По утру четыре каравеллы и джонг отплыли по своим делам, а обобранные до нитки пленники остались в бухте с надеждой соорудить плот или увидеть проходящий мимо корабль. Зато они были живы и не проданы в рабство, а остальное уже не имело значения: потерянного все равно не вернешь, а шанс на спасение был достаточно высок.
Зато эскадра Сотникова теперь шла в полном составе. Карты, взятые с джонга, были достаточно точны и информативны, отчего теперь конкретно у них не было причин делать съёмку берега. Этим, конечно, займутся чуть позже другие люди. А им предстояло самое трудное: устроить резню местным купцам и найти себе место под временную базу.
*****
На берегу живописного озера привольно раскинулся Успенский Кириллов монастырь - один из главных центров движения нестяжателей. Расположился он очень удачно: через эти места пролегал торговый путь на север к Белому морю, что позволило монастырской братии довольно скоро начать обширную торговлю, особенно солью и рыбой. В результате обитель быстро разрасталась, богатела и становилась духовным центром, куда стремились попасть верующие всех сословий. И даже лишившись по постановлению Собора крестьян и большинства угодий, монастырь не обеднел. Всё так же нанимал он покрученников в свои артели и посылал во все стороны торговые обозы.
Кроме всего прочего, обитель была и одним из важнейших книжных центров России. Именно тут жил и творил иеромонах Ефросин, автор множества произведений на разные тематики, включая "Слово о женах о добрых и о злых". А переложенная им на русский лад Александрия Сербская о жизни великого эллинского полководца давно была отпечатана на княжеской типографии и пользовалась большим спросом на книжном рынке.
Поддерживал монастырь и связи с государевым двором. Не так давно его посетил Василий Иванович с молодой женой, приезжавший молиться о даровании ему наследника. И последовавшее за этим рождение дочери многими при дворе связывалось как раз с заступничеством преподобного Кирилла Белозерского. Царь же в ответ даровал монастырю огромную сумму, на которую монахи принялись украшать свою обитель каменным строением.
Но была у монастыря и ещё одна функция. Такая, ведать о которой мало кто ведал. И если в прошлом мире Олега/Андрея ссылкой для проигравших нестяжателей стал Иосифо-Волоколамский монастырь, то в этот раз подобную участь взвалил на себя как раз Успенский Кириллов монастырь, как верный оплот нестяжательства. И это именно тут с недавних пор томился в узилище так и не примеривший митрополичий клобук Даниил. Не угомонился он в дальней обители, куда был сослан поначалу, нашёл ключи к местным послушникам, да и стал писать соратникам своим многочисленные воззвания, подбивая их на решительное дело. И как только стало про то известно митрополиту, то велел он ковать Даниила в железа и везти его туда, где ввек не найти ему помощников. А заодно и наиболее одиозных соратников его туда же перевести велел. Но слаб человек и вскоре обнаружились на воле новые послания данииловы. Так что примчался в обитель доверенный человек из Москвы дабы разобраться что да как.
После вечерней трапезы и молитвы в особой келье собрались самые доверенные люди митрополита.
- Варлаам, - заговорил первым на правах хозяина игумен, - строго-настрого приказал нам зорко следить за узниками. В миру у них много доброхотов осталось, что думу думают, как бы послать весточку своему возлюбленному еретику.
- Тю, - хмыкнул гостиник. - От одной вести плохого не случиться. Не сбежит отсюда ни Даниил, ни кто иной. И это главное!
- Сбежать не сбежит, токмо мыслями своими еретическими навредить могут и государю, и митрополиту, - укоризненно покачал головой игумен. Вот всем хорош был гостинник. Исполнителен, предан, но большим умом не блистал. Не понимал, что через доброхотов своих Даниил мог многое совершить, узилища своего не покидая. О том и молвил ему человек из Москвы, да задание от митрополита дал, мол, надобно не только вызнать, как письма еретические из монастыря уходят, но и кто адресатом является. А как это сделать, коль до сего дня в своих монахах да послушниках игумен уверен был, а оказалось, что пригрел змею иосифлянскую на груди и не заметил, как.
- Надобно будет к братии присмотреться, - печально вздохнул казначей. - Да и тех, кто в монастырь почасту ходит, по делам ли, аль ещё как. И делать то тайно, ибо спугнуть можем доброхота иосифлянского.
- А то, что братию ни в чём не повинную заподозрим, то значит роли не играет? - буркнул монах Таисий, что вроде бы никаких мест в монастыре не занимал, но был человеком игумена, донося до его слуха то, о чём братия думает да судачит. Так-то быть ему тут не место, да прознал казначей про его тайные дела, вот и пришлось вводить Таисия в сей совет. А вместо него иного наушника искать, который бы как раз за набольшими людьми бы монастырскими и присматривал.
- Отмолим сей грех, коли что, - вздохнул гостиник. И тут же встрепенулся: - Ить, кстати, когда государь в обитель приезжал, мне один служка Курбских не понравился. Уж больно глаза у него бегали. И вечно он по монастырю шарахался да со всеми разговоры говорил.
- А с месяц назад послужилец Бельских приезжал, - вспомнил казначей. - И с кем-то из братии шептался, да токмо я не рассмотрел с кем. А ведь письмо передать дело недолгое.
- Письмо написать надобно. А узникам ни бумаг, ни чернил не дают, - чуть ли не хлопнул себя по лбу игумен. - Вот откуда плясать надобно, братья. Что скажите?
- Верно сказал, отче, - хмыкнул в седую окладистую бороду Таисий. - Но тут думу думать надобно. Не будешь же сиднем у темницы сидеть, подсыла чужого дожидаясь. Да и не явится в таком роде подсыл.
- Вот и думайте. До вечерней молитвы время вам даю.
И господа тайный совет, крестясь на икону, перед которой трепетала огнём невзрачная лампадка, один за другим покинули келью, оставив игумена одного. Однако в одиночестве тот пробыл недолго. Не успел он дочитать молитву, как в дверь осторожно поскребли. Вздохнув, игумен поднялся с колен и побрёл открывать гостю, которым ожидаемо оказался бывший наушник Таисий. Ну вот уверен был игумен, что этот интриган первым что дельное удумает.
- Ну? - спросил он монаха, плотно прикрыв за ним дверь.
- Узник нам надобен.
- Что? Какой узник? - вскинул брови от удивления игумен. И тут же расцвел в улыбке, сообразив, что хотел сказать Таисий:
- Так, так. На подвиг человека отправить. Ведь для всех он будет настоящим страдальцем. А значит и плетей изведает, и голодом морить будут. Да и перед посадкой придётся его в узилище помурыжить, дабы следы вольной жизни сошли. Посадить в келью одинокую, от Даниила недалече, да сделать окошко неприметное, и как только доброхот вражий проявится, тут то он его и заприметит. А там проследим за ним да вызнаем, кому он письма подлые носить станет, да и возьмём всех с поличным, как время придёт. Ай да молодец Таисий!
- Только где ж такого человека взять. Не каждый вериги на себя добровольно оденет.
- То уже моя забота, - махнул рукой игумен. - И о том, кто будет подсадной, знать будем только ты да я. Но ты, Таисий, смотри, не успокаивайся. Чай изменник под боком живёт, а мы о том и не ведаем.
- Не изволь гневаться, отче, глаз не сомкну, следить буду. Может и не понадобится нам тот узник.
- Может и не понадобится. Но идея хорошая. А за иосифлянами догляд усиль.
- Сделаю, батюшка.
- Вот и сделай. Ну всё, ступай, мне теперича подумать надобно.
Когда за наушником закрылась дверь, игумен ещё долго сидел на лавке, смотря на трепыхающийся язычок свечи. Последователи Иосифа хитры, но он найдёт иуду и поможет Варлааму удержаться на кафедре. Хотя здоровьем митрополит в последние годы не блещет и среди церковных иерархов уже пошли слухи о скором приемнике. И вот тут стоило быть предельно осторожным, ибо, поставив не на того, можно было лишиться многого. А игумен был слишком стар, чтобы начинать всё сначала. Но, к сожалению, именно его обитель окажется в самом центре интриг и промашки с Даниилом, случись что, ему точно не простят, а при случае обязательно припомнят...
Как ни странно, но о возможной скорой смене митрополита думал в эти же дни и архиепископ Смоленский Иуавелий. И мысли его были навеяны как раз внешним видом Варлаама. Тот конечно пытался бодриться, да и свита митрополита словно не замечала его бледного вида, вот только Иуавелий не был в Москве почти год и для него разительные перемены во внешности главы Русской церкви буквально бросались в глаза.
И всё же Варлаам был ещё достаточно крепок. Он без запинки провёл долгую службу, а потом ещё нашёл в себе силы напутствовать выпускников духовной академии, не забыв в очередной раз поблагодарить его, Иуавелия, за мудрую придумку, предложенную на благо Церкви матери. Правда, положа руку на сердце, задумка была не его, а его бывшего послушника, но до слуха-то митрополита довёл её именно он. Да и потом долго и упорно отстаивал в прениях с духовными владыками, многим из которых данное новшество пришлось не по нраву. Ибо то, что предложил князь, на Руси было делом невиданным и неслыханным. Обычно нести свет веры язычникам уходили подвижники, ведомые своим сердцем и действовавшие по своему разумению. Были среди них люди разные, кто-то справлялся с тяжким грузом, а кто-то погибал, не сумев зажечь чужие сердца и не исполнив взятого на себя подвига. И вот теперь кто-то осмелился предложить превратить миссионерство не в подвижничество святых людей, исполненное по наитию, а в какое-то ремесло. Вместо божественного откровения он предлагал открыть учебное заведение, в котором будущих подвижников будут готовить, словно каких-то школяров.
Впрочем, Иуавелий хорошо понимал их. Он и сам поначалу от тех предложений отмахнулся, мол, не по старине то. Но после подумал, почитал принесённые князем материалы да понял, что и впрямь, проигрывают православные борьбу за души людские. Со всех сторон на православие давление идет. Сколько исконно православных земель османами захвачены, сколько под католической пятой стонут. Уже в Киевской епархии католики свои правила вводить стали. А ведь имеются у нас подвижники, что способны были к миссионерскому подвигу. Вон в Винланде, говорят, Феодорит уже не одно племя тамошнее окрестил. Но мало их, единицы всего. И потому не справляются братья со всё возрастающими вызовами. О какой экспансии говорить, тут бы свои границы уберечь. Вот только, как правильно заметил бывший послушник, в борьбе за веру, как на войне, одной обороной победы не добудешь. А переломить ситуацию можно было только в разы увеличив число подвижников. Нужны, ой как нужны были Руси так обученные люди, что способны были бы православную веру в спорах и полемике защитить, да всем иноверцам превосходство своё над их верою доказать. Так что после долгих раздумий и молитв, согласился архиепископ с предложением, а после упорно отстаивал его, пока в одном из монастырей под Рязанью не создалась особая академия подвижников.
Набирали туда не абы кого, а священников, уже внутренне готовых к подвижничеству. И учили на совесть. Причём в учителях не только свои были, но и с Афона монахи приезжали, что старались удержать паству в землях османских в вере Христовой. Разбирали не только Святое писание, но и решения Вселенских соборов и труды отцов церкви. Причём даже латинских, хоть и вызвало это у некоторых старцев зубовный скрежет. Ну не понимали они, как можно бороться с закатниками, коли не ведаешь, чем их слова подкреплены. Приезжали в академию и русские миссионеры, дабы опытом своим поделиться. Тот же Феодорит Кольский оставил на время своих индейцев винландских да приплыл на Русь, чтобы перед учениками-подвижниками выступить. Много интересного почерпнули ученики тогда из его речей.
Практику же будущие подвижники проходили практически рядом с местом учёбы, на землях мокши да эрзя, что по сути своей всё так и оставались язычниками. Да с татарами мухаммедовой веры, коих окрест тоже хватало. Не сказать, чтобы у всех получалось, но прогресс был. И вот теперь митрополит прибыл сюда, дабы благословить первых выпускников этого заведения на подвиг духовный. Ибо предстояла большинству из них долгая дорога. Кто-то пойдёт встречь солнцу, кто-то на юг, вплоть до царства Шемаханского, а кто-то в закатные страны и на полночь. Чай Москва - Третий Рим и теперь ей нести в мир свет истинного православия!
Иуавелий в академии бывал часто, любил побеседовать с местными обитателями. Их взгляд на жизнь, их кругозор и познания, их умение вести дискуссию, всё вызывало в нём тёплое чувство удовлетворённости. Не зря он ломал копья в словесных баталиях, вон какие умельцы из школяров получились. Надёжа и опора Русской Церкви. С такими можно и обратно Орду в христианство обратить, и патриарший клобук у Константинополя истребовать. И стоя сегодня рядом с митрополитом, гордился он выпускниками не хуже их учителей.
А вот вечером, после всех торжеств, митрополиту стало худо и глядя на его в раз заострившиеся черты лица, каким-то шестым чувством понял Иуавелий, что недолго Варлааму осталось. Конечно, худого он владыке не желал, но видно было, что тот начал слабеть, хотя ещё и пытался выглядеть на людях сильным и энергичным. Так что пора было начинать процесс самовыдвижения, иначе в предстоящей гонке можно будет не успеть. В церкви хватало волевых и до предела преданных православию иерархов, которых на соборе поддержит куда больше народу, чем его. А потому Иуавелию предстояла большая работа по набору сторонников. Придётся много договариваться и изрядно потрясти мошной. Благо бывший послушник обещал помочь с деньгами в подобном деле, правда, не за так, конечно. Впрочем, такой подход Иуавелий понимал куда лучше безответных подношений. Ибо, как говаривал князь, бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Но патриарший клобук стоит того, чтобы архиепископ забыл о покое. И пусть честолюбие - грех, но ведь безгрешных людей не бывает! Зато открытая его стараниями академия, особенно если её выпускники покажут себя во всей красе, позволит ему значительно укрепить свои позиции в будущем противостоянии высших церковных иерархов.
Так что едва пришедший лекарь выгнал всех из кельи митрополита, как Иуавелий быстрым шагом направился к себе. Ему предстояла долгая ночь, ведь нужно было написать много писем. Жаль, сам князь находился сейчас за тридевять земель, но перед отъездом он сказал, к кому нужно обратиться, буде что случиться в его отсутствие. Словно знал, что что-то случиться...