Вторник, 12 Июля 2011 г. ...дорожный знак с указателем на место дуэли поэта Лермонтова, чье творчество и значение жизненного пути были невообразимым образом преувеличены в советское время. Поэтом Лермонтов был совершенно неинтересным, а как человек - так просто сволочь.

А.Лебедев. Из путевых записок.

*

Когда сравнивают Лермонтова с Пушкиным, как поэтов, я начинаю теряться в догадках: да полноте, неужели так много на свете людей, слабых на голову? Тем не менее, число тех, кто колеблется, кому из двоих отдать поэтическую пальму первенства, весьма велико; а, к примеру, Бунин так вообще перед смертью признался, что не знал, кто из двоих величее, а теперь понял: не Пушкин! Это удивляет, потому что Лермонтов - поэт на редкость убогий. Нет, у него есть и приличные стихи, но ведь и у других рифмоплётов они тоже попадаются, но разве это повод, чтобы тут же сравнивать их с Пушкиным?

Стихия поэзии Пушкина - это словесная свобода. Его стих льётся так невероятно естественно, что создаётся впечатление, что он и по жизни говорил стихами (как иные матом).

Ну а Лермонтов... Рассмотрим пару его стихотворений.

Люблю отчизну я, но странною любовью!
Не победит ее рассудок мой.
Ни слава, купленная кровью,
Ни полный гордого доверия(?) покой...

Не совсем понятно про этот "доверия покой", но ладно, до конца четверостишия добрались с "покоем".

Ан, нет. Оказывается на "покое" мысль не кончается, а неуклюже переливается в следующую строфу.

...Ни темной старины заветные преданья
Не шевелят во мне отрадного мечтанья.

Тучки небесные, вечные странники!
Степью лазурною, цепью жемчужною
Мчитесь вы, будто, как я же(?), изгнанники...

И как-то так получается, что ритмически хочется остановиться на этом 3-стишии. Но там, как известно, есть ещё строчка:

...С милого севера в сторону южную.

И хотя она вроде бы вполне законно закрывает 4-стишие, выглядит она каким-то 5-м колесом. Как у Пушкина его знаменитая 5-я строка

И случай, Бог изобретатель...

только у Пушкина - это поэтический приём, у Лермонтова - неумелость.

Читать многие стихи Лермонтова - всё равно что идти по болоту, вытягивая завязшие ноги. А Пушкин писал легко и вольно; у него никаких несовпадений логического и поэтического ритма не было.

И песни жен, и крик детей,
И звон походной наковальни.
Но вот на табор кочевой
Нисходит сонное молчанье,
И слышно в тишине степной
Лишь лай собак да коней ржанье.

("Цыганы")

Она опомнилась, но снова
Закрыла очи - и ни слова
Не говорит. Отец и мать
Ей сердце ищут успокоить,
Боязнь и горесть разогнать,
Тревогу смутных дум устроить...
Напрасно. Целые два дня,
То молча плача, то стеня,
Мария не пила, не ела,
Шатаясь, бледная как тень,
Не зная сна. На третий день
Ее светлица опустела.

("Полтава")

Где прежде финский рыболов,
Печальный пасынок природы,
Один у низких берегов
Бросал в неведомые воды
Свой ветхой невод, ныне там
По оживленным берегам
Громады стройные теснятся
Дворцов и башен; корабли
Толпой со всех концов земли
К богатым пристаням стремятся...

("Медный всадник")

Стихия поэтического слова здесь подхватывает читателя и сама несёт его, а не тормозит и не мучает колдобинами, как у Лермонтова.

Сам Пушкин, пожалуй, единственный раз написал подобное лермонтовскому. И естественно, сознательно - имею в виду "Домик в Коломне":

Четырестопный ямб мне надоел:
Им пишет всякий. Мальчикам в забаву
Пора б его оставить. Я хотел
Давным-давно приняться за октаву.

А в самом деле: я бы совладел
С тройным созвучием...
...
Немного отдохнем на этой точке.
Что? перестать или пустить на пе?..
Признаться вам, я в пятистопной строчке
Люблю цезуру на второй стопе.
Иначе стих то в яме, то на кочке...

(Связные мысли вытекают за 4-стишие на следующие строчки, ритмические паузы принципиально не совпадают с логическими.)

Можно сказать, что добрая половина лермонтовских стихотворений написана как бы "домиком в Коломне".

Так что ставить рядом Лермонтова-поэта и Пушкина-поэта просто смешно. Уж лучше было бы спросить: кто более великий поэт - Пушкин или Тютчев? Ответ: Пушкин, потому что был первым. И как раз Тютчев (а разумеется, не Лермонтов) подхватил пушкинское ноу-хау свободно льющегося стиха, притом доведя до совершенства пушкинскую медную, практически латинскую чеканность.

Неверные преодолев пучины,
Достиг пловец желанных берегов;
И в пристани, окончив бег пустынный,
С веселостью знакомится он вновь!..
...
Как верим верою живою,
Как сердцу радостно, светло!
Как бы эфирною струею
По жилам небо протекло!

Но, ax! не нам его судили;
Мы в небе скоро устаем,-
И не дано ничтожной пыли
Дышать божественным огнем.

*

А вот с Лермонтовым-драматургом, т.е. работавшим в переходном жанре между поэзией и прозой, дело совсем не так просто.

Здесь как раз он стал хранителем традиции свободного полуразговорного драматического стиха. Только не пушкинского, а грибоедовского.

Грибоедовское "Горе от ума" недаром называют бессмертной комедией. Она стала для отечественной драматургии тем же, чем "Евгений Онегин" для русской чистой поэзии.

Фамусов
Кому сюда придти?
Ведь Софья спит?
Лиза
Сейчас започивала.
Фамусов
Сейчас! А ночь?
Лиза
Ночь целую читала.
Фамусов
Вишь, прихоти какие завелись!
Лиза
Все по-французски, вслух, читает запершись.
Фамусов
Скажи-ка, что глаза ей портить не годится,
И в чтеньи прок-от не велик:
Ей сна нет от французских книг,
А мне от русских больно спится.

Гениальность "Горя" не просто в том, что оно напичкано бессмертными цитатами (что явилось, конечно, как раз следствием); это прорыв, прорыв в вольную драматургическую стихотворную речь, несомненный показатель свершившейся зрелости отечественной драматургии.

Пушкин отдавал должное грибоедовскому таланту. И даже сам пытался писать пьесы. Правда с Грибоедовым в открытую состязаться не решился; решил прямо "замахнуться на Вильяма нашего Шекспира". Только вот результат, на мой взгляд, несколько отличался от того грандиозного, что приписывают ему критики.

Вот "Борис Годунов".

Шуйский
Чем кончится? Узнать не мудрено:
Народ еще повоет да поплачет,
Борис еще поморщится немного,
Что пьяница пред чаркою вина,
И наконец по милости своей
Принять венец смиренно согласится;
А там - а там он будет нами править
По-прежнему.
...
Воротынский
Не мало нас, наследников варяга,
Да трудно нам тягаться с Годуновым:
Народ отвык в нас видеть древню отрасль
Воинственных властителей своих.
Ухе давно лишились мы уделов,
Давно царям подручниками служим,
А он умел и страхом, и любовью,
И славою народ очаровать...

Сам Пушкин, закончив свой самый знаменитый драматургический труд, как известно, бегал по комнате и возглашал себе здравицу.

Да, возможно, в плане напичканности драмы философскими и историософскими мыслями она не имеет себе равных; что же до художественности, то автор здесь развернул полемику с Карамзиным (нашёл место и форму!); короче получилось невероятное поэтическое занудство (вдобавок написанное по-шекспировски белым стихом), некий сумбур вместо поэзии - как оперы Шостаковича, где тот пытался чуть ли не на кружках Эйсмарха воплотить музыкальную "конкретность" повседневности.

(Я тут вспоминаю эпизод из своих школьных лет.

РОНО рекомендовало учителям поставить пьесу какого-то тогдашнего гения о жизни геометрических фигур, написанную тягучим "классическим" стихом:

Шар (председатель)
Я открываю заседанье
И должен высказать, что очень рад
Приветствовать почтенное собранье.
Опросим же гостей подряд
И выясним их званье.
Перед шаром появляется Точка
Точка
Я невидимка, в этом жизнь моя...

Ну вот примерно у Пушкина так же, только ещё и без рифмы.)

То же можно сказать и о пушкинских разных там "Маленьких трагедиях": мыслеформ много, а в чисто поэтическом плане - полный отстой.

И, разумеется, пушкинскую драматургию по критерию поэтического совершенства и близко нельзя ставить с грибоедовской.

И... с лермонтовской тоже.

Вот самая знаменитая лермонтовская поэма - "Отелло" "Маскарад".

Арбенин
Ну что, уж ты не мечешь?.. а, Казарин?
Казарин
Смотрю, брат, на других.
А ты, любезнейший, женат, богат, - стал барин
И позабыл товарищей своих!
...
Арбенин
А этот маленький каков?
Растрепанный, с улыбкой откровенной,
С крестом и табакеркою?..
Казарин
Трутов...
О, малый он неоцененный:
Семь лет он в Грузии служил,
Иль послан был с каким-то генералом,
Из-за угла кого-то там хватил,
Пять лет сидел он под началом
И крест на шею получил.
Арбенин
Да вы разборчивы на новые знакомства!

Обратим внимание на истинно грибоедовскую свободу стиха! У Лермонтова куда-то исчезает скованность, преследовавшая его всю жизнь в чистой поэзии; его "маскарадники" - это живые люди, вдобавок, кажется, и в жизни говорящие так хлёстко на языке поэзии!

И здесь можно сделать очередной вывод. Как Тютчев стал полноправным поэтическим преемником Пушкина, так и Лермонтов стал поэтико-драматургическим преемником Грибоедова.

*

Ну и есть ещё одна ипостась литературы: проза.

Вот что из себя представлял Пушкин-прозаик в 1836 г. (беру "Капитанскую дочку", в которую сам Пушкин вкладывал много-много чего).

...В ту же ночь приехал я в Симбирск, где должен был пробыть сутки для закупки нужных вещей, что и было поручено Савельичу. Я остановился в трактире. Савельич с утра отправился по лавкам. Соскуча глядеть из окна на грязный переулок, я пошел бродить по всем комнатам. Вошед в биллиардную, увидел я высокого барина лет тридцати пяти, с длинными черными усами, в халате, с кием в руке и с трубкой в зубах. Он играл с маркером, который при выигрыше выпивал рюмку водки, а при проигрыше должен был лезть под биллиард на четверинках. Я стал смотреть на их игру...
...
...Я выглянул из кибитки: все было мрак и вихорь. Ветер выл с такой свирепой выразительностию, что казался одушевленным; снег засыпал меня и Савельича; лошади шли шагом - и скоро стали. 'Что же ты не едешь?' - спросил я ямщика с нетерпением. 'Да что ехать? - отвечал он, слезая с облучка, - невесть и так куда заехали: дороги нет, и мгла кругом'. Я стал было его бранить...

"Вот каким слогом написана вся книга!" - вполне может воскликнуть беспристрастный читатель словами самого Пушкина про Радищева. Это ведь типичный слог 18-го века, неразвитый, какой-то телеграфный, почти средневековый. "Почему ты не писал мне из Мариуполя, где ты жил у нашей бабушки?"

А вот для сравнения Лермонтов, "Тамань" (как самая сюжетно-абстрактная глава в его знаменитом романе).

Полный месяц светил на камышовую крышу и белые стены моего нового жилища; на дворе, обведенном оградой из булыжника, стояла избочась другая лачужка, менее и древнее первой. Берег обрывом спускался к морю почти у самых стен ее, и внизу с беспрерывным ропотом плескались темно-синие волны. Луна тихо смотрела на беспокойную, но покорную ей стихию, и я мог различить при свете ее, далеко от берега, два корабля, которых черные снасти, подобно паутине, неподвижно рисовались на бледной черте небосклона. "Суда в пристани есть, - подумал я, - завтра отправлюсь в Геленджик".
...
Признаюсь, сколько я ни старался различить вдалеке что-нибудь наподобие лодки, но безуспешно. Так прошло минут десять; и вот показалась между горами волн черная точка; она то увеличивалась, то уменьшалась. Медленно поднимаясь на хребты волн, быстро спускаясь с них, приближалась к берегу лодка. Отважен был пловец, решившийся в такую ночь пуститься через пролив на расстояние двадцати верст, и важная должна быть причина, его к тому побудившая! Думая так, я с невольном биением сердца глядел на бедную лодку; но она, как утка, ныряла и потом, быстро взмахнув веслами, будто крыльями, выскакивала из пропасти среди брызгов пены; и вот, я думал, она ударится с размаха об берег и разлетится вдребезги; но она ловко повернулась боком и вскочила в маленькую бухту невредима.
...
- Плохо, ваше благородие! - сказал он мне.
- Да, брат, Бог знает когда мы отсюда уедем! - Тут он еще больше встревожился и, наклонясь ко мне, сказал шепотом:
- Здесь нечисто! Я встретил сегодня черноморского урядника, он мне знаком - был прошлого года в отряде, как я ему сказал, где мы остановились, а он мне: "Здесь, брат, нечисто, люди недобрые!.." Да и в самом деле, что это за слепой! ходит везде один, и на базар, за хлебом, и за водой... уж видно, здесь к этому привыкли.
- Да что ж? по крайней мере показалась ли хозяйка?
- Сегодня без вас пришла старуха и с ней дочь.
- Какая дочь? У нее нет дочери.
- А Бог ее знает, кто она, коли не дочь; да вон старуха сидит теперь в своей хате.

Сколько лет прошло от пушкинской поры прежде чем появилась эта замечательная, совершенно современная классическая проза? Двадцать? Тридцать? ДВА-ТРИ ГОДА!!!

Да, практически одновременно с архаическими "Капитанской дочкой" и "Пиковой дамой" появляется великолепная классическая русская проза, которую мы так любим. С пейзажами (которыми впоследствии писатели станут злоупотреблять). Искусствоведы утверждают, что первым пейзажем в европейской живописи стал "Вид Толедо" Эль Греко; так же, наверное, можно сказать, что и первый полноценный пейзаж в русской литературе появился в "Герое" Лермонтова! Потому что пушкинские "ветер выл", "снег засыпал" - это не пейзажи, поскольку они включены в действие. Лермонтовские же описания природы не имеют непосредственной включённости в события, поэтому это именно литературные пейзажи.

Именно Лермонтов-прозаик является таким же основоположником русской прозы*, как Пушкин - поэзии.

В чём и заключается его величайшее значение перед русской литературой.

* Но был ведь ещё Гоголь, которого так уж в архаисты не запишешь?

Да, но Гоголь - это тупиковая ветвь - в смысле влияния на русскую литературу - и, возможно, потому что в неё уж очень чувствуется нерусский, украинский характер слога. Правда, нашёлся один экзальтированный космополит, утверждавший, будто все порядочные писатели вышли из гоголевской "Шинели"; на деле же русская проза вышла из прозы Лермонтова.