Как уже отмечалось в 4-й главе, Морфи, отправившись на Конгресс, по Миссисипи добрался до Цинциннати. Далее, железной дорогой, он прибыл в Нью-Йорк, к воскресенью, 4 октября, и остановился к отеле St. Nicholas. К тому времени для участия в Гранд-турнире явились:

Уильям Эллисон - Хейстингс (Миннесота)
Хайрам Кенникотт - Чикаго (Иллинойс)
Теодор Лихтенхайн - Нью-Йорк
Наполеон Мараш - Нью-Йорк
Александр Мик - Мобил (Алабама)
Хьюберт Нотт - Бруклин (Нью-Йорк)
Луи Паульсен - Новый Орлеан (Луизиана)
Фредерик Перрен - Нью-Йорк
Бенджамин Рафаэль - Луисвилл (Кентукки)
Чарльз Стэнли - Нью-Йорк
Джеймс Томпсон - Нью-Йорк

прочие же ожидались.

В назначенное время следующего дня, 5 октября, в 3 часа дня, вышеупомянутые, вкупе с Уильямом Фуллером и Денисом Жюльеном, встретились и обратились к полковнику Чарльзу Миду выступить в качестве председателя первого Конгресса, а Даниелу Фиске - в качестве секретаря, для разрешения текущих вопросов.

В первую очередь рассматривалась возможность избежать неудачного составления пар, что могло произойти в случае использования метода, описанного в Проспекте. Согласно данной "нокаут-системе", применявшейся на Лондонском турнире 1851 года, сильнейшие игроки могли выбыть уже в первом раунде. Если бы Морфи и Паульсен, два сильнейших, по общему признанию, игрока, встретились бы в первом раунде, согласно этой схеме, один из них бы дальнейшего участия в турнире уже не принимал.

Обсуждалось несколько других методов жеребьёвки. Припоминали, что (как об этом рассказывалось в сборнике "Первый Американский шахматный конгресс")

...немалое разочарование в Лондонском турнире было вызвано тем, что некоторые из лучших игроков встретились друг с другом в первом раунде или попали в одну и ту же секцию сетки. Некоторых из игроков, которые, вероятно, будь иначе, получили бы призы, выбили на первом же этапе... После длительного обсуждения было решено отклонить другие предложения и утвердить метод розыгрыша, принятый и опубликованный в Проспекте. Обсуждалось несколько других, менее важных, вопросов, и на эти предварительные договорённости ушло так много времени, что жеребьёвку решили отложить на вторую половину следующего дня.

В итоге, жеребьёвку полностью предоставили воле Случая. В тот первый вечер царило оживление и волнение, как это описывалось в "Первом американском шахматном конгрессе":

Вечером [5 октября] переполненные зрителями залы Клуба наблюдали за рукопожатием мистера Пола Морфи и мистера Чарльза Стэнли, действующего чемпиона Америки.

На самом деле, первым, кто встретил Морфи в Нью-Йорке был Фредерик Перрин. В своей книге "Подвиги и триумфы Пола Морфи в Европе" Фредерик Эдж рассказывает о том первом вечере в Нью-Йорском шахматном клубе:

Кому из присутствовавших не запомнилось первое появление Пола Морфи в Нью-Йорском шахматном клубе? Секретарь, мистер Фредерик Перрин, доблестно вызвался стать его первым соперником и оказал примерно такое сопротивление, как комар лавине. И тогда, кому же, как не воину, явиться в зал? Стэнли... Раздались громкие крики: "Стэнли! Стэнли!" - и мистер Перрин [уже игравший вторую партию] из уважения ко всеобщей просьбе уступил место прибывшему. Так началось противостояние, или, точнее, череда провостояний, которые мистера Стэнли воистину потрясли. Один мат следовал за другим, покуда он не поднялся со своего места, ошеломлённый поражением.

Из четырёх сыгранных партий Стэнли проиграл все. Должно быть, это очень удивило всех присутствующих в тот вечер.

Судья Мик, сильнейший игрок Алабамы, прибыл на Конгресс задолго до начала и предупредил всех, чего ожидать, когда приедет Морфи. Но, как позже рассказывал Хейзелтин в Macon Telegraph от 2 мая 1867 года:

Когда герой нашего материала [судья Мик] в 1857 году посетил Нью-Йорк, он это сделал для того, чтобы рассказать нам о том, кто всех нас обыграет. О нашем будущем победителе - Поле Морфи. "О! да, - доверчиво отвечали мы, - он обыгрывает тебя, и доктора Эйерса, и своего дядю, и Руссо, который уже не тот - подождём, когда Морфи и сюда явится." Никто не распылялся в присутствии судьи Мика, но вывод был вполне очевиден. Тот, кто когда-нибудь видел его, помнил свет, наполнявший его приятные глаза, улыбку, озаряющую его благородные черты лица, и ту особую манеру, с которой он поправлял очки, с тихой убеждённостью бы согласился, что ему виднее. И разве могли ожидания не оправдаться в столь полной мере? Морфи прибыл. И сразу стало очевидным, что между ним и судьёй Миком - нежные узы уважения и дружбы. Ни один отец не мог бы с большей нежностью следить за триумфами любимого сына, чем этот великий человек за победоносной карьерой своего протеже. И юный герой, в свою очередь, почитал своего благородного друга так, как не мог бы почитать и отца.

В декабрьском номере Chess Monthly за 1847 год также описылось прибытие Морфи на Конгресс:

Именно благодаря авторитету, приобретённому благодаря победам над Лёвенталем, Руссо, Эрнестом Морфи, Эйерсом, Миком и Макконелом, Пол Морфи прибыл в Нью-Йорк 5 октября [4 октября], чтобы принял участие в первом Конгрессе Американской шахматной ассоциации. Несмотря на его высокую репутацию, многие, по причине его юности и небольшого числа опубликованных партий, выражали недоверие к его шахматным способностям.

Но вечером, в день его прибытия, все сомнения, среди тех, кто стал свидетелем его встреч с мистером Стэнли и мистером Перрином в залах Нью-Йорского клуба, развеялись, и первый приз единодушно присудили Морфи, ещё до того, как завершился приём заявок на Гранд-турнир.

На следующий день, 6 октября, в 11 часов утра все участники Национального шахматного конгресса собрались для формальной организации, избрав судью Мика президентом, а Даниела Фиске секретарём. В помощники секратаря выбрали Фредерика Эджа.

Первоначально предполагалось, что залов Нью-Йорского шахматного клуба будет достаточно, но интерес к мероприятию недооценили. Когда стало очевидно, что потребуются дополнительные площади, Организационный комитет арендовал помещения по адресу Бродвей 764, в доме, известном под названием Комнаты Дескомба.

К двенадцати участникам Гранд-турнира прибавились Уильям Фуллер, Денис Жюльен, Хардмен Монтгомери и Даниел Фиске, в результате чего общее их число составило шестнадцать человек. Сэмюэл Калтроп прибыл позже и, поскольку остальные игроки не возражали, Денис отказался от своего участия в пользу Калтропа. Игроки получили сертификаты Конгресса.

Жеребьёвка пар проводилась по схеме Лондонского турнира 1851 года (описание которой можно найти в книге Стаунтона "Шахматный турнир 1851 года"):

В урну были помещены восемь белых восемь жёлтых билетов с номерами 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7 и 8 соответственно. На белых билетах стояла пометка: "Выбор фигур и первый ход". Тот, кто вытянул белый билет с номером 1, должен был играть с тем, кто вытянул жёлтый билет под номером 1; тот, кто вытянул белый билет с номером 1, должен был играть с тем, кто вытянул жёлтый билет под номером 2; и так далее. Игроки, вытянувшие белые билеты, имели право выбора цвета шахматных фигур, то есть играть белыми или чёрными, и привилегию первого хода в первой партии.

Так случилось , что Морфи в первом раунде в пару попал Томпсон, а Паульсену - Калтроп. Аналогичным образом распределились и другие игроки. В тот же день после обеда Морфи отправил своему брату Эдварду следующую телеграмму:

Н.-Й. 6е
Прибыл прошлым воскресеньем - игры начинаются сегодня - соперник Джеймс Томпсон

Томпсон был опытным шахматистом, хорошо известным в Париже и Лондоне ещё до переезда в Нью-Йорк. Сильным игроком, привыкшим предоставлять соперникам фору. Игра началась в 1:40 дня, и Томпсон сдался уже в 2:30. Несмотря на это, вторая партия началась двадцать минут спустя и завершилась в 5:40, Томпсон снова сдался.

Во второй день, 7 октября, Морфи и Томпсон не играли. Последний, возможно, хотел набраться сил, поскольку уступал со счётом 0:2. За эти два дня Паульсен выиграл свои три партии и таким образом прошёл во второй этап. Однако Морфи не сидел сложа руки, сыграв несколько побочных партий с Джорджем Хаммондом из Бостона и полковником Мидом из Нью-Йорка.

В четверг, 8 октября, Томпсон сдался в своей третьей партии с Морфи после 46-ти ходов и 2 часов 30 минут игры. Так что Морфи вышел во второй этап. Позже, в тот же день, он сыграл побочные партии с Хардменом Монтгомери, Луи Паульсеном и Джеймсом Томпсоном, выиграв все партии.

Морфи и Паульсен, одержавшие победы в первом круге и вынужденные ждать, пока другие выиграют необходимые три партии, теперь могли проводить побочные игры или заниматься другими делами. Паульсен в пятницу произвёл фурор, объявив, что в субботу, 11 октября, он сыграет одновременно четыре партии, не глядя на доски, и пригласил Морфи занять одну из досок. Морфи согласился с тем условием, что он также будет играть вслепую. Затем в тот же день они сыграли партию, которая через шесть часов завершилась вничью.

На следующий день, 10 октября, перед большой аудиторией в Комнатах Дескомба, Морфи и Паульсен сидели на помосте, спиной друг к другу. Игра началась в 4:30 дня. Паульсен и Морфи объявляли свои ходы, ни разу не повернувшись к доске. В 10:30, после того, как Паульсен объявил свой 23-й ход, Морфи заявил, что поставит ему мат в пять ходов.

Позднее Говард Стаунтон благосклонно прокомментировал манеру игры Морфи при публикации в своём шахматном отделе в Illustrated London News от 1 февраля 1862 года первой партии вслепую, сыгранную Морфи с Пальсеном:

В умении придавать позиции живость Морфи едва ли уступает Лабурдонне. Действительно, очень редко можно найти такую его партию, которая не была бы хоть как-то оживлена взрывом энергии или приливом вдохновения. Продвижение пешки здесь [ход Морфи] приводит к почти волшебному изменению ситуации.

К полуночи Паульсен выиграл свою партию у К. Х. Шульца, но две оставшиеся игры отложил до понедельника. Выступление Паульсена, давшего вслепую сеанс одновременной игры на четырёх досках, было практически беспрецедентным в истории шахмат.

Пары для второго круга были сформированы в понедельник, 12 октября. Паульсену достался Монгомери, а Морфи - Мик. В тот же вечер Паульсен завершил свои отложенные партии вслепую, обыграв Фуллера и сыграв вничью с Жюльеном. Хоть его успех и не был полным (+2 -1 =1), этот подвиг признан выдающимся, учитывая уровень игр. Подобную попытку до того предпринимали лишь однажды. Однако Паульсен превзошёл самого себя, сыграв 21 октября пять партий вслепую, чего раньше вообще никто не делал. Из пяти слепых партий Паульсен выиграл четыре, а пятая завершилась вничью.

На Гранд-турнире судья Мик в первом раунде одержал победу над Фуллером, но лишь после того, как проиграл ему первые две партии. 14 октября, выиграв свою третью партию у Фуллера, он незамедлительно начал серию игр с Полом, уже получив право сыграть с ним в случае своего прохода в следующий этап.

Морфи выиграл свою первую партию у Мика менее чем за час. В Macon Telegraph от 9 мая 1867 года сообщалось, что:

Во время своих коротких поединков с Морфи он [судья Мик] в шутку угрожал сопернику, что вызывало немалое веселье. Он говорил маленькому герою, который с таким триумфом одерживал верх над всеми, что если тот не перестанет его постоянно обыгрывать и не даст ему, по крайней мере, хоть какой-нибудь шанс, он возьмёт его, положит в карман и будет таскать с собой - угроза, которая, учитывая огромную разницу в их физических размерах, казалась вполне выполнимой.

Вскоре последовали ещё две победы над судьёй, и Морфи прошёл в третий раунд. Тем временем Паульсен выиграл две партии, после чего Монгомери сдал матч - ему срочно потребовалось вернуться в Филадельфию.

В субботу вечером, 17 октября, Конгресс временно прервал игры ради ужина в отеле St. Denis, владельцем которого был Денис Жюльен. В книге "Первый Американский шахматный конгресс" описывается уникальнейшее меню, в котором различные блюда именовались в честь выдающихся шахматистов прошлого и настоящего - Бильгера, Мак-Доннелла, Бенджамина Франклина (его "Шахматная мораль" хорошо известна) и других. Имя Паульсена тоже присутствовало в меню. Надо сказать, Жюльен не позабыл и о Морфи, поскольку в предварительном варианте значилось "Arc de Triomphe en pâté de gouyana, à la Morphy, orné de guirlandes de pensées en pastillage, et surmonté de la Déedde Caïssa Couronnant la Victoire." И понятно, что Морфи, по своей природе скромный, попросил его от такого уволить, и его имя в меню не фигурировало.

Обеденный зал был украшен соответствующе - эмблемы игры и имена в узнаваемом стиле встречались на каждом шагу. Сам стол ломился от шахматных украшений. Среди сверкающих кондитерских изделий высился храм Каиссы и памятник в честь Филидора. Там же - статуи Франклина изо льда, королей, ферзей и коней из желе, слонов, ладей и пешек из крема, и среди них - огромные торты в форме шахматных досок. Меню было, безусловно, уникальным. Аккуратно напечатанное, с элегантным изображением шахматной доски с расставленными фигурами, он содержало такие любопытные блюда, как "Filets de boeuf à la Meek-Mead", "Dindonneaux au Congress", "Bastion de Gibier à la Palamède", "Chartreuse de Perdrix à l'Échiquier", "Vol-au-Vent de Cervelles à la Paulsen", "Pommes de Terre à la M'Donnell", "Gâteaux à la Julien", "Puddind à la Franklin", и сотня подобных тому исключительных образцов кулинарных шахмат. Излишне говорить, насколько "Côtelettes d'Agneau à la Bilguer" вкуснее обычных котлет из молодого барашка.

Как отмечается в "Первом американском шахматном конгрессе", судья Мик председательствовал на ужине и в конце своей речи сказал:

На Турнире наши игроки продемонстрировали, что своими мастерством и познаниями они могут сравниться с мастерами Старого Света - и близок тот день, когда в список с именами классиков, таких, как Стаунтон, Андерсен, дер Лаза, Сент-Аман и Лёвенталь, Каисса с радостью добавит имена Морфи, Паульсена, Стэнли, Монтгомери, Лихтенхайна, Мида, Хаммонда и других, с блеском завоевавших лавровые венки своими "доблестными подвигами" в нелёгких шахматных турнирах, на чёрно-белом полу храма, по которому она так гордо ступает.

Затем он предложил тост за Нью-Йорский шахматный клуб, который поддержал полковник Мид. В заключение, как утверждается в "Первом американском шахматном конгрессе", полковник предложил выпить "за здоровье Пола Морфи, истинного джентльмена, выдающегося маэстро и знатока шахмат". На что Морфи ответил:

Мистер Президент и джентльмены Конгресса - я искренне благодарю Вас. Всем и каждому я выражаю свою глубокую признательность. Однако, как бы я ни чувствовал себя польщённым, я должен позволить себе увидеть в этом собрании шахматных знаменитостей нечто большее, чем просто дань уважения заслугам, реальным или мнимым. Джентльмены, мы собрались здесь с благородной целью - мы вместе за этим праздничным столом, чтобы возрадоваться успеху грандиозного начинания. Великому, поистине великому событию. Впервые в истории американских шахмат проводится Конгресс, который, несомненно, ознаменует собой новую эру в анналах нашей благородной игры. Шахматы, доселе рассматриваемые нашими соотечественниками лишь как досужее развлечение, наконец-то занимают достойное место среди наук, одновременно украшающих и возвышающих интеллект. Мы собрались сегодня вечером, чтобы приветствовать рассвет истинного понимания их многочисленных достоинств. И, джентльмены, не будем ли мы питать надежду, что это первое национальное собрание приверженцев Каиссы окажется лишь предвестником многих будущих? Если время осуществит эти заветные чаяния, вам, джентльмены Нью-Йоркского клуба, достанется хвала за то, что вы возглавили это славное дело. Выражаясь языком политики, вы запустили процесс. Из Нью-Йорского клуба - храма, прихожанами которого вы являетесь - послышалась первая нота песнопения, которой суждено вскоре перерасти в могучий гимн достижениям нашего королевского времяпрепровождения. Радостно думать, что шахматные воины Города-Полумесяца¹ заразятся энтузиазмом нью-йоркских ценителей шахмат - что доблестные южные пикинёры, слишком долго бездействовавшие, снова будут сражаться и когда-нибудь вновь станут свидетелями поединков, столь же блестящих, как тот, что состоялся в 45-м [Стэнли - Руссо].

Но, джентльмены, участники Шахматного конгресса, я понимаю, что слишком сильно испытываю ваше терпение. Пользуясь этой возможностью, хочу выразить каждому из вас свою глубокую признательность за радушный приём, оказанный мне в Нью-Йорке. В заключение предлагаю тост.

За шахматных редакторов Нью-Йорка. Их труды внесли существенный вклад в распространение нашей благородной и интеллектуальной игры.

На это У. Фуллер, шахматный редактор Frank Leslie"s Illustrated Newspaper отозвался пространной речью, в конце которой отметил (цитируется по книге "Первый американский шахматный конгресс"):

Но что я могу сказать о венце совершенства и славы Конгресса - о чудесной игре нашего молодого Филидора? Нет, я не прав - хоть я и считаю, что первым дал ему это прозвище, оно всё же неверное. Филидор пока лишь затмевает собой более могущественного шахматного гения, которого Америка должна была породить в лице нашего молодого друга, Пола Морфи, которым мы все так гордимся. Он подтверждает истинность строки поэта: "Империя на Запад держит курс"². Не меньше он очаровывает нас своей тихой, ненавязчивой манерой поведения, скромной и утончённой натурой, джентльменской учтивостью, элегантными манерами и приятным общением, чем своим удивительным мастерством в нашей благородной игре.

Досконально знакомый со всеми дебютами и эндшпилями, он показывает, что отдал дань каждому шахматному писателю, чтобы пополнить свой запас "книжных знаний" - но именно его собственный несравненный гений охватывает и расширяет всё это, одерживает победы и позволяет нам, как мы и намеревались, бросить вызов миру и потребовать предоставления нам равных. Он напоминает нам собой благородную реку, на берегах которой он живёт, что, собирая в своём течении притоки различных ручьёв, в конце концов вливает свой собственный поток в глубокий, чистый, непреодолимый океан.

В "Первом Американском шахматном конгрессе" указывается, что после других выступлений и исполнения песен, сочинённых судьёй Миком и Денисом Жюльеном, речь произнёс Томас Фрер, завершив её приветствием "Шахматному братству, истоки которого невозможно установить, и да будет его существование вечным", а также

...Мистер Мараш [...] выразил щедрые комплименты шахматистам Юга и завершил свою речь тостом в честь мистера Руссо из Нового Орлеана. На эти слова с радостью отозвался мистер Морфи, и таким образом это торжественное шахматное празднество подошло к концу.

19 октября Конгресс проголосовал за создание постоянной организации под названием Американская шахматная ассоциация. На пост президента Пол Морфи выдвинул кандидатуру Чарльза Мида, и его единогласно избрали. Устав Ассоциации предусматривал избрание почётных членов, из числа иностранцев, и после соответсвующей процедуры, были избраны следующие лица:

м-р И. Лёвенталь (Лондон)
м-р Г. Стаунтон (Лондон)
м-р Т. фон Хайдебранд унд дер Лаза (Берлин)
м-р Шарль Сент-Аман (Париж)
м-р К. Яниш (Санкт-Петербург)
м-р А. Андерсен (Бреслау)
м-р Дж. Уокер (Лондон)

Мистер Перрин, секретарь Нью-Йоркского шахматного клуба, сообщил Конгрессу (как от том написано в "Первом Американском шахматном конгрессе"), что получил два письма от мистера Лёвенталя из Лондона: "В первом предлагалось в официальных партиях всегда отдавать первый ход игроку, играющему белыми фигурами, а во втором содержался новый анализ дебюта ферзевой пешки".

22 октября состоялась жеребьёвка третьего раунда Гранд-турнира. По результатам которой Морфи выпало сыграть с Лихтенхайном, а Паульсену - с доктором Рафаэлем. Морфи переиграл Лихтенхайна в первом и второй партии, а третья завершилась вничью по причине редкого для Морфи зевка. Партия затянулась до 55-го хода, из которых были опубликованы лишь 31. Как ни странно, Паульсену на этом этапе также пришлось признать ничью с доктором Рафаэлем.

26 октября Морфи и Паульсен выиграли третьи партии у своих соперников и таким образом вышли в финальный поединок за первый приз.

Теперь предстояло сражение между двумя самыми грозными игроками Конгресса. Пальсен и Морфи поразительно отличались друг от друга - и физическими качествами, и душевными, и темпераментом. Паульсен был блондином нордического типа - крупный, осмотрительный и флегматичный; Морфи - темноволосым и темноглазым, невысоким, быстрым в реакциях, комбинациях и в игре. Но скромностью и учтивостью они были схожи, и каждый из них приводил Конгресс в состояние невероятной увлечённости и предвкушения - Морфи, с его наполовину таинственным мастерством, и Паульсен, с его "ясновидческими" способностями (как он сам говорил о своей игре в шахматы с завязанными глазами). Оба жаждали финального поединка. Стэнли, наблюдая за игрой Паульсен и Морфи вслепую, высказался (в нью-йоркской газете Porter's Spirit of the Times от 19 июня 1858 года), что

...ясновидение в каком-то виде существует, и вот доказательство. Морфи и Паульсен, как мы в том убедились, способны видеть всё кипение шахматных досок на которых они ведут свою игру, находясь и в тёмной комнате в полумиле от них.

Наконец матч, созданный по воле Случая и которого так ждал Конгресс, вот-вот должен был начаться. Выигравший пять партий становился чемпионом Америки и получал первый приз. Морфи и Паульсен показали одинаковые результаты на турнире - по девять побед, по одной ничьей и ни единого поражения.

В четверг, 29 октября, игра началась и завершилась через пять часов и тридцать минут победой Морфи. В тот же вечер в 7 часов вечера начали вторую партию, но прервали игру в полночь, с тем, чтобы возобновить её в 11:30 следующего дня. В пятницу, прервавшись лишь на ужин, играли до полуночи. В субботу, после 15 часов игры, согласились на ничью.

Фиске, в письме профессору Джорджу Аллену от 8 ноября 1857 года, посвящённому Морфи, объясняет ничью в этой затянувшейся второй партии:

Ничто не может быть приятнее и изящнее, чем элегантность его [Морфи] игры - я имею в виду его манеру касаться фигур, перемещать их и так далее. Я никогда не видел, чтобы он проявлял нетерпение, кроме того случая. Во второй партии с Паульсеном, после того, как немец неоднократно тратил на ходы тридцать, сорок пять и пятьдесят минут (а в некоторых случая и более часа), Морфи настолько вымотался, что в спешке сделал ход, которым должен был быть следующим, и сумел сыграть лишь вничью (хотя до этого момента партия проходила великолепно). Его до того расстроила оплошность в столь прекрасно складывавшейся партии (хотя никто, кроме меня, не знал, как это повлияло на его душевное состояние), что он играл слабо в двух последующих и проиграл одну из них.

Несомненно, медленная игра Паульсена стала причиной ведения записи времени во время его партий с Морфи. Фиксировались ходы, занимавшие более пяти минут во второй партии и, частично, в других. В течение всей второй партии общее время, затраченное Морфи на ходы, занимавшие более пяти минут, составило всего 25 минут, в то время как Паульсен потратил на это 11 часов.

Стейниц в своём вступительном заявлении о Морфи в International Chess Magazine за январь 1885 года пишет, что отрицает "сверхчеловеческую точность, приписываемую Морфи". Если рассмотреть первый пример Стейница (вторая партия с Паульсеном), становится очевидным, что Стейниц не знал обстоятельств игры, которые раскрывает письмо Фиске.

Как пишет Рейнфельд о второй партии с Паульсеном в книге "Человеческая сторона шахмат", "Морфи, немного потеряв терпение, изменил последовательность ходов, и победа превратилась в ничью. Но для человека с темпераментом Морфи эти долгие ожидания ходов наверняка были очень утомительными, посколько он по обыкновению неподвижно сидел за шахматной доской , не позволяя себе проявлять признаки нетерпеливости. В одном из таких случае, как пишет Эдж, "Морфи, не проявляя ни малейшего признака нетерпеливости, спокойно наблюдал" - пока Паульсен два часа обдумывал свой ход.

Во второй партии Морфи поменял местами ходы, которые должны были быть 23-м и 24-м, тронув на 23-м ходу ферзя, через пятнадцать секуд после того, как Паульсен наконец сделал 23-й ход спустя тридцать пять минут размышлений. В своих замечаниях к партии для сборника Конгресса Морфи прокомментировал свой 23-й ход следующим образом:

Крайне досадный промах. Как только второй игрок [Морфи] коснулся ферзя, он заметил, что если бы он взял коня, поединок бы не затянулся ещё на десяток ходов. В голове он держал выигрышную комбинацию, что и было доказано... после завершения игры.

Как уже упоминал Фиске, Морфи проиграл следующую партию и 2 ноября сыграл вничью в четвёртой. Пятую партию начали сразу после четвёртой и Морфи её выиграл.

Шестая, знаменитая партия с жертвой ферзя, состоялась 3 ноября. Первый ход был за Паульсеном. В этой партии, как и в большинстве других, время, которое уходило на некоторые из ходов, фиксировалось. Свой 16-й ход Паульсен обдумывал 38 минут. Морфи ответил менее чем за 5 минут, угрожая матом в два хода. На свой 17-й ход Морфи потратил 12 минут, прежде чем предложить своего ферзя в обмен на слона (для Морфи это самое долгое время обдумывания хода за весь турнир), но Паульсен долго смотрел на ферзя Морфи, прежде чем принять его. Во Frank Leslie's Illustrated Newspaper от 28 ноября 1857 года приводится следующее описание этого момента в партии:

Мистер Стэнли, один из очевидцев, отозвался по поводу мистера Морфи, совершившего этот, казалось бы, опрометчивый ход, что его следовало бы поместить с психиатрическую лечебницу. Никто из присутствующих не мог постичь смысл этой отважной игры, пока мистер Морфи ход за ходом не показал изумлённым зрителям, насколько точным был его расчёт [...] он предвидел на полтора десятка ходов вперёд, со всеми сопутствующими вариантами!

Замечания У. Фуллера об этой партии (приведённые в программке шахматного матча Стейниц - Цукерторт) также представляют интерес:

Стейниц подтвердил моё мнение о том, что Морфи некоторые из лучших своих ходов делал интуитивно, поскольку человеческий мозг не способен тщательно проанализировать результат. Возьмём, к примеру, 30-й ход в его 4-й партии матча с Гарвицем, где простое продвижение пешки было выполнено с такой изобретательностью и точностью; или партия в его матче с Паульсеном [...] где он [Морфи] отдал своего ферзя за слона. Незадолго до этой партии Морфи спустился со мной в ресторан, заказал стакан хереса и печенье. Его терпение уже лопалось из-за того, сколько времени Паульсен тратил на каждый ход. Обычно спокойный, он вдруг разозлился, сжал кулак и сказал: "Паульсен никогда в жизни у меня больше не выиграет ни одной партии." - Так оно и вышло.

Когда Морфи сделал упомянутый ход, мы все подумали, что он ошибся, особенно с учётом того, как мало времени он потратил на этот ход. Паульсен, с присущей ему осторожностью, долго размышлял - больше часа - прежде чем взять ферзя. Он, несомненно, припоминал строку Вергилия: "Timeo Danaos, et dona ferentes"³. Тем временем мы все вместе выставили образовавшуюся позицию, и совместным анализом не смогли обнаружить последующие ходы Морфи.

Уильям Стейниц, при анализе этой игры в своём Modern Chess Instructor, опубликованном в 1889 году, отмечает:

Белых нельзя винить за то, что они не увидели чудесную комбинацию, подготовленную соперником. Одна из самых чарующе поэтических шахматных композиций, когда-либо решённых в практической игре. [...] Эстраординарной способности Морфи оценивать позиции ещё не отдано должное.

И Стейниц украсил обложку Modern Chess Instructor этой партией, напечатанной золотыми буквами, демонстрирующую позицию после драматического 17-го хода Морфи - взятие ферзём слона. Диаграмма нижe показывает позицию, когда чёрный ферзь вот-вот возьмёт белого слона.

Морфи



Паульсен

17. Фа6
Черные делают свой семнадцатый ход.
17... Ф:f3

Как ни странно, Стейниц состаляя свой краткий список выдающихся партий в International Chess Magazine за январь 1885 года, не знал, что эта была матчевая партия с Паульсеном, чему нет никакого оправдания, поскольку партия публиковалась в качестве таковой в "Первом Американском шахматном конгрессе". Назвав её лёгкой игрой, он отказался называть её выдающейся, хотя, очевидно, позже изменил своё мнение.

В International Chess Magazine за февраль 1885 года, обсуждая шахматную деятельность Морфи, Стейниц заявляет: "Морфи находил своих основных соперников неподготовленными и утратившими форму". Это замечание стоит прокомментировать. Напрашивается вопрос, каких соперников подразумевал Стейниц - Паульсена, Лёвенталя, Гарвица или Андерсена? Все они, безусловно, в тот или иной момент были основными соперниками. Паульсен, несомненно, проявлял большую активность до Конгресса, чем Морфи. В то время, как Морфи ещё учился в колледже и играл в шахматы когда-никогда, Паульсен уже некоторое время активно выступал на западе Соединённых Штатов, играя в большом числе партии вслепую и лёгкие партии со многими сильными игроками. И Стаунтон, комментируя матч Морфи - Лёвенталь в Chess Praxis, упомянул, что Лёвенталь имел "всё преимущество непрерывных тренировок - фактически, жизни, посвящённой игре". Что касается Гарвица, он был профессионалом, обитающим в "Режанс" - стоит ли к этому ещё что-то добавлять? Что касается Андерсена, о нём позже. С любом случае, "утрата формы", о которой говорит Стейниц в связи с соперниками Морфи - совершенно неочевидный факт.

Седьмую партию, состояшуюся 6 ноября, Морфи выиграл в 26-ть ходов, и матч завершился 10 ноября, когда Морфи выиграл восьмую партию, завоевав Первый приз.

После матча Фиске описывал разницу в стиля игры Морфи и Паульсена в Chess Monthly за декабрь 1857 года.

Мистер Морфи отважен, он игрок атакующего плана, напоминает в этом отношении покойного Мак-Доннелла; мистер Паульсен же чрезмерно осторожен и склонен к обороне. Мистер Морфи на ход королевской пешкой всегда отвечал королевской пешкой; мистер Паульсен с подобных случаях, когда первый ход был у его соперника, незменно ходил пешкой от ферзевого слона. Мистер Морфи быстр в своих ходах и стремителен в комбинациях, время, затраченное на обдумывание, у него никогда не превышало четверти часа [12 минут], да и то так было лишь однажды. Мистер Паульсен чрезвычайно медлителен, некоторые из своих ходов он обдумывал более часа, и у него часто случалась череда ходов, каждому из которых он уделял более тридцати минут.

Джордж Мак-Доннел с своей книге "Сцены шахматной жизни" описал Морфи и его манеру игры, будучи свидетелем многих его партий во время пребывания в Англии:

Его улыбка была восхитительной - казалось, энергия мозга, питавшая его глаза, светила и заставляла испускать их ярчайшие лучи. [...] Он ходил очень быстро, но всегда не торопясь. Он никогда не подносил руку к фигуре, если ещё не собрался ей походить, и не ставил ни одну из фигур на доску неточно, оставляя соперника в сомнениях относительно её положения, никогда не хватал фигуру, которую собирался взять, и не описывал эффектную дугу рукой перед тем, как совершить эффектный ход, призванный совершить переворот на доске, поразить зрителей и обеспечить победу. [...] Морфи во время игры обычно пристально смотрел на доску, но, подобно тому джентльмену [Генри Т. Боклю], всегда отрывал от неё взгляд, как только выигрывал партию, однако никогда не делал этого с ликующим или торжествующим видом. Он редко - а в моём присутствии и вовсе никогда - тратил на свои лучшие и самые сложные комбинации больше минуты-другой.

Он никогда не казался напряжённым, тем более ломающим голову, он играл с непревзойдённой лёгкостью, слово по вдохновению. Полагаю, он всегда с первого взгляда определял правильный ход и лишь из уважения к сопернику, а также для того, чтобы убедиться в правильности хода, вдвойне увериться и приучить себя к сдержанному поведению при любых обстоятельствах, делал паузу перед его совершением. [...] Я полностью согласен с мнением мистера Бодена о том, что он обладал поистине гигантским шахматным талантом, который так и не был полностью раскрыт, поскольку даже его частичного развития оказалось достаточно, чтобы превзойти всех соперников.