Не что и не о чем, а именно как? Толстой писал об искусстве трактаты, разные светлые умы о нем рассуждали... Об искусстве досконально известно, "о чем" оно и "что есть" оно, и потому хочется еще и спросить: "как оно"?
Как в картинной галерее... впрочем, нет, не в галерее... возьмем ближе к теме предстоящего повествования - почему на концерте симфонической музыки одни изнывают от скуки, другие под нимбом ценителей загоняют себя в транс - нет, не от музыки, а от самообожания - от упоения собственным "высокодуховным постижением" высшего вечного, а третьи?.. - Те третьи, кому музыка не в тягость, кому она не замешивается заносчивыми мыслями о себе самих, кого поглощает по-настоящему, - казалось бы, это и есть наши герои... Однако и третьи ведут себя по-разному. Скажем, месяц назад кто-то жил Токатой Баха, а на сегодняшнем концерте будто не слышит ее, - и точно так же, как и первые, и вторые, отсиживает в зале минуты.
Но, наверное, у людей, проникающихся музыкой, так и должно быть - каждое произведение играет в душе какую-то особенную роль и потому не слышится одинаково в разные моменты жизни. Месяц назад оно помогло кому-то проникновением в суть - пусть не мироздания, но хотя бы какой-нибудь маловажной частности его жизни, а на сегодняшнем концерте, куда человек пришел за новыми посылами и смыслами, в душе иные звуки, ищущие иного откровения, иной поддержки (или, может, даже... лечения). Музыка - это сугубо личное и сугубо... ситуативное. - Извечно ситуативное. Ею не поделишься. Вернее, впечатлениями от нее не поделишься. У каждого свой Бах. Музыка - глубинно человеческое... человечное. Хотя...
Прошу прощения, но вот небольшая вставочка, которую я добавил в практически уже готовый текст эссе. Есть ведь еще и четвертые, которые, слушая музыку, препарируют ее, которые слушая энергичное аллегро первой части симфонии, держат в уме, что сейчас последует лирическое рондо, а потом надо будет приготовиться к быстрому скерцо. Но ведь это все равно, что общаясь с человеком, думать о его печени, почках, сердце, легких... Это значит не проникать в его настоящий, глубинный внутренний мир, это значит не видеть, например, в ребенке огромную вселенную - ту самую, что с одной стороны вполне себе сложилась, а с другой - находится в грандиозном движении. Это значит не видеть в маленьком ребенке большое чудо - маленького ребенка, а, скажем, в собаке другое чудо - собаку... Вот с этого последнего рассуждения и вернемся в повествование...
Был в моей жизни один недолгий эпизод. Ну как недолгий? - Тянулся он почти два года, но для большой жизни это просто мгновение - пролетел и осел в дальней памяти. Вот послушайте...
...Наша многоэтажка высокой глыбой соседствовала рядом с раскинувшимся частным сектором. Здесь, по обе стороны от невидимой черты бок о бок смыкались две жизни. За нашей спиной стояла гвардия бетонных высоток, а впереди - маленькие домики... домики... домики. Нашу жизнь в типовых клетушках описывать не так интересно, иное дело - соседствующее бытие, где, как на ладони лежали участки, огороды, сарайчики, погребушки, печные трубы, местами куры и... собаки.
Собаки в частных дворах - это большое самостийное явление. Все они сидели на цепях и, хотя общаться могли только лаем, однако тем самым во всей округе создавалась их суверенная аура. Та незримо колыхала раскинутое над бесчисленными маленькими крышами пространство и ощутимо вторгалась во вместилище наших многоэтажек. Особенно это было осязаемо поздними вечерами, когда долгой собачей перекличкой она сопровождала наше погружение в сны. В оседающих сумерках слышались и звонкий заливистый лай, и грозные рыки, и услужливое подтявкивание... А прямо под нашими окнами периодически пробивался низкий хриплый "бух-бух", выдававший солидный возраст старого-престарого пса.
И вот однажды "бух-бух" затих. Быть может, никто и не обратил бы на это внимания, если бы спустя некоторое время на смену ему не пришло жалобное щенячье повизгивание. В уме сразу нарисовалась картина, как ушедшего в иной мир старого-престарого пса заменили молоденьким, почти подростковым в пересчете на наш возраст пёсиком. И очень похоже было, что у малышки совсем недавно протекало сладостное щенячье детство. - Будто появился он на свет в компании славных ребятишек, в море игр, забав и любви, и потому теперь, оказавшись на цепи, очень жалобно заплакал.
Плакал первый вечер... плакал почти всю ночь... плакал второй вечер... плакал третий...
Щенок будто взывал к спрятавшимся в доме друзьям, будто звал их выйти, не оставлять его одного в жутковатой ночи.
Четвертый день, пятый, шестой... Его скулеж наливался разными оттенками и многоголосицей. На своем собачьем языке он как мог взывал вспомнить о чудесном времени, которое куда-то вдруг пропало... звал вернуться к играм, которые почему-то вдруг оборвались.
Проходил месяц, проходил второй... А скулеж не утихал. И день ото дня он постепенно превращался в грустную-прегрустную песню.
И вот уже молодой пёс стал терять веру в то, что его услышат, грустная песня от вечера к вечеру превращалась в горькую.
Уходил третий месяц... Ушел год... Каждый вечер и глубоко за полночь вся округа слушала жалобливую собачью историю. В ней было всё! - И море утраченного щенячьего счастья, и взывающая мольба, и горести несчастного узника. И как же удивительно всё это переплеталось! Щемящими вибрациями тоски, пронизывающими взлетами надежды и отвесными падениями безверья - из щенячьего скулежа вылепливалась долгая-предолгая глубокая собачья баллада.
Почему я написал, что вся округа слушала? - Потому что все собаки обширного частного сектора в эти вечера замолкали. Полностью прекратился перелай. И, вслушиваясь в ответное безмолвие, можно было представить себе, как где-нибудь какой-нибудь пес лежит в будке, слушает и тоже вспоминает - вспоминает свое щенячье детство, тихо грустит, и, быть может, по-своему, по-собачьи беззвучно, поглядывая на цепь, плачет.
И да, можно по-разному относиться к написанному здесь, по-всякому воспринимать, верить или не верить обильным эпитетам, и даже ухмыляться насчет баллады, но, надеюсь, теперь мне удалось передать, насколько впечатляющим было пение нашего цепного пса, если вместо того, чтобы подхватить вой и солидарно заголосить, как это всегда бывает в природе, другие собаки затихали. За-ти-ха-ли...
Вы когда-нибудь вслушивались в молчание большого собачьего сообщества?..
"Лунная Соната", говорите? Бетховена? А не хотите ли послушать Сонату самого наивысочайшего уровня. Пусть извинит меня Бетховен, но это была собачья Соната. Ведь, скажите, все ли мы замолкаем, когда слушаем "Лунную"... - во второй, третий, сотый раз?.. А собаки по всей округе замолкали. Все!.. Каждый вечер!.. По всей округе!..
Это каким же надо быть гением, нет... сверхгением, чтобы выдавать вокализ, который, забыв обо всем, будут слушать и те первые, кому классика в тягость, и те вторые, кого она напыщает, и те третьи, кого она погружает в себя без остатка? Одновременно! Все!.. И даже четвертые...
Время шло. Собачью песнь слушали не только собаки, но и люди. И многим она мешала спать. И не просто мешала, но на сон грядущий вгоняла немало кого в необъяснимую тягучую хандру. Ведь порой слушать неимоверно грустное пение было просто на грани возможного. И быть может, отчасти поэтому через два года собака внезапно затихла. Что с ней стало, не знаю. Она просто замолкла. Может, хозяина жалобами закидали, может, самому надоело. Может, случилось что-либо еще - более жесткое... Боюсь предположить. (Хотя, почему обязательно жесткое?.. Хочется верить в иное...).
А дальше...
А вот дальше случилось нечто, что просто невероятно в нашем - человеческом - сообществе. По крайней мере, мне такое не известно. Долгая собачья песнь прекратилась, однако на много дней тишина частного сектора в вечерние часы никем из собак не нарушалась. Собачий перелай очень долго не возобновлялся. Бывало, что начинала лаять какая-нибудь из новеньких, что не застала нашего певуна, но встретив в ответ угрюмое молчание большого собачьего сообщества, тут же замолкала. Над большой территорией висело Нечто. - Необъяснимое ни в каких других случаях собачье молчание.
И вот теперь об искусстве.
Так получилось, что вскоре я съехал с той квартиры и не знаю продолжения истории той малой территории. Но, думается, что прозвучавшая там собачья песнь не уйдет бесследно в небытие. Нотки долгого вечернего собачьего пения непременно будут повторяться другими собаками. Чуточку иным станет их лай, чуточку иными собачьими смыслами наполнятся их большие вечерние переклички.
А искусство - это есть что такое? ...Помимо того, что о нем обширно написано... Это есть то нечто, что остается, что оседает в нас, что меняет нас. Меняет нас или, вот, как оказывается, и их тоже - их маленький собачий мир. Ибо непременно отголосится в их мире долгая вечерняя собачья ода.
Искусство... это как?.. Как оно погружается в нас? Какими песнями?.. Вот, скажем, погрузится ли она в нас высокой собачьей балладой? Уловит ли ее наш... человеческий слух?..
Не знаю. Грустно думать, но, скорее всего, нет.
Мы ведь не обращаем внимания на собачий мир. Мы живем с ними будто на разных планетах, будто разными цивилизациями. У нас свое искусство. У нас Пушкин - наше всё. У нас Шекспир - наше всё. У нас Бах... А у них?..
У них тоже может быть "их всё" - это их безымянный, безвестно ушедший в Лету пёс... Герой прочитанного вами рассказа...
Ну что еще можно добавить об искусстве?
А добавить хочется, ибо почему нет - почему наш слух не уловит собачью оду?! Хочется сказать, что искусство - это есть нечто большее, чем изложено о нем в научных трактатах. Это есть Нечто! Каким-то неуловимым образом это Нечто как-то соединяет миры - наши далекие друг от друга планеты, которые расположены... на одной Земле. Ведь давайте признаемся, и в наших песнях порой звучат их радости и плачи, их свет и надежды. Разве не кличем буревестника Горький передал нашу жажду бури? Разве не проникнута песнями природы музыка Чайковского?..
...И исполнители. Встречалась ли вам по жизни гениальная певунья? Такая, чтобы с последними звуками ее вокализа - бессловесного пения - зрительский зал оцепеневал... забыв об аплодисментах...