Аннотация: Жизнь - это не школа, а сад. Ты не ученик, которого постоянно экзаменуют. Ты - садовник.
Два сада
(эпикурейский рассказ)
Оглядываясь назад, я могу сказать, что всё действительно началось с садов Семирамиды. В тот поздний вечер я стоял на сороковом этаже небоскрёба, смотрел сверху на улицы почти ночного города и с гордостью думал, что я - один из тех, кто крутит колёса этого мира. Выше была только оранжерея с диковинными заморскими растениями.
В небе заходил на посадку самолёт. Возможно, там была она. Но об этом чуть позже.
Глядя на него, я вдруг спросил себя: "А кто обычно вращает колёса?" - и тут меня осенило: обычно это делают мулы, рабы или каторжники.
***
Аэропорт напоминал большой муравейник, в который мальчишки-хулиганы плеснули воду или сунули ветку. Отложили на завтрашнее утро сразу несколько рейсов, в том числе и мой, но я смотрел на табло с чувством, далёким от всеобщей паники. Для меня это была не катастрофа, а внезапно подаренные миром восемь часов свободы в междумирии. Пока другие пассажиры штурмовали стойки авиакомпаний, я снял наушники, прогулялся до кофе-автомата, достал из рюкзака сэндвич и томик "Тайной истории".
И тут мой взгляд выхватил её. Ещё один островок спокойствия среди общего хаоса. Женщина лет тридцати со скетчбуком бросала мягкие, наполненные почти антропологической иронией взгляды на разгневанного менеджера у стойки регистрации и тут же делала быстрые, но не торопливые штрихи.
Красота моей соседки была не того рода, что бросается в глаза в толпе и кричит о себе. Её нужно было разглядеть, как скрытый узор на старинной ткани. Это было мягкое, ненавязчивое очарование, которое раскрывалось постепенно, даря новую деталь с каждой минутой, проведенной рядом. Шифр, непосильный торопливому жадному взгляду.
Широко посаженные глаза, лёгкая асимметрия улыбки придавали лицу живости и очарования. Небрежный узел тёмно-каштановых волос с выбивающимися прядками не казался неряшливым. Матовая кожа без следа загара. Большие глаза спокойного серо-зелёного цвета, как морская вода в пасмурный день, внимательно и беззлобно изучали невольного натурщика.
Одежда её - кремовый шерстяной свитер, свободный, но не мешковатый, прямая сизо-зелёная льняная юбка, аккуратные тёмные кроссовки - казалась продолжением тела, естественным, удобным и эстетически безупречным. Ничего лишнего, ничего кричащего. Она была одета не для чужих взглядов, а для себя.
Наши взгляды пересеклись. Я улыбнулся. Она - в ответ.
- Вы, я вижу, готовы к такому развитию событий, - первой нарушила она тишину.
- Основное правило выживания в современном мире: всегда имей при себе источник тепла и кофеина.
Она негромко рассмеялась. Последовавшая за этим пауза грозила затянуться, но меня выручила стайка бортпроводниц в безупречной лазурной форме. Их улыбки были ослепительными и одинаковыми, а шаг - энергичным и немного уставшим.
Я проводил девушек взглядом и заметил:
- Настоящие солдаты глобализации. Работа на износ. Не завидую.
Вновь мягкая улыбка, на этот раз с каким-то странным, знакомым пониманием.
- Не стоит. У них у всех скоро заболят скулы от этих улыбок, - сказала она, и в её голосе не было осуждения, лишь лёгкая грусть. - А ещё - спина, ноги и... душа. Я знаю. Я отслужила в этих войсках пять лет.
Она не стала ждать моего удивлённого вопроса
- Да-да. Я тоже носила эту васильковую униформу. И эти часы, которые показывают сразу три времени, но ни одно из них не твоё. Я знаю столько аэропортов и не помню ни одного города. Потому что город - это не "duty free" и не отель у взлётной полосы.
Она помолчала, словно давая мне представить её в той жизни - подтянутую, улыбающуюся, несущую в себе аромат кофе, самолётной еды и вечной усталости.
- Я думала, это романтика. А оказалось... Идеальная метафора моей жизни тогда: вечный транзит. Нигде не приземляться надолго. Вечно обслуживать чужие путешествия, не имея своего дома. И я поняла, что мой самолёт никогда не сядет, если я сама не захочу выйти в аэропорту назначения. Что я однажды и сделала.
Она о многом умолчала. Скандалы и хамство пассажиров, дебоши, грубые, порой непристойные шутки пилотов, зыбкая грань между должностной инструкцией и личностью... Мол, догадайся сам, не дурак.
- Самый ценный навык, который я вынесла из той жизни, - продолжила она, - это умение за две минуты создать иллюзию заботы и уюта на десяти тысячах метров над землёй. А потом я спросила себя: почему бы не создать настоящий уют - для себя, на земле, и навсегда?
- Побег с каторги.
Её глаза блеснули.
- Именно. Раньше я боролась с гравитацией, чтобы взлететь. А теперь я научилась ей доверять, чтобы прочно стоять на ногах. И выращивать свои корни.
"Корни". Сад. Снова сады Семирамиды.
- Иван.
- Очень приятно. Альбина. О, "Тайная история". Много читала...не её, о ней. Одни ругают, другие хвалят. Хочется самой прочитать, но как посмотрю, какая она толстая... Вдруг будет жалко времени, зря потраченного на неинтересную мне книжку. Как тебе?
***
Мы начали создавать свой мини-сад. Нашли два кресла с видом на взлётную полосу. Я поделился с Альбиной вторым сэндвичем, она - яблоками и орехами, которые всегда брала в дорогу. Показала мне умелые воздушные зарисовки, которые делала в скетчбуке, пока летела сюда: пассажиры, стюардессы... А вот и тот самый менеджер-громовержец. Мы говорили от силы час, а ощущение было, будто я не знакомлюсь, а возвращаюсь в комнату, где когда-то жил, и узнаю каждую вещь.
"Не ной, жизнь вообще суровая штука, привыкай!" - прозвучал резкий женский голос. Мама жёстко одёргивала плачущего сынишку. Я покачал головой. Не люблю грубой демонстрации силы и власти, даже если объект такой демонстрации и заслужил это.
- Меня всегда это коробило, - сказал я, обращаясь к Альбине. - "Жизнь - это школа". "Страдания закаляют". "Боль - это урок". Кажется, люди так говорят, чтобы оправдать несправедливость и боль, с которой они сталкиваются или которую сами причиняют.
- Если жизнь - это школа, то я плохая ученица, - сказала она с лёгкой, но твёрдой иронией. - Потому что в этой "школе" нет доброго учителя, программа абсурдна, а экзамены - это просто случайные удары судьбы. Какие же это "уроки"? Это просто боль и хаос, которым мы задним числом пытаемся приписать смысл, чтобы было легче их перенести.
Альбина сделала паузу, её взгляд стал глубже.
- Я прошла через "уроки" ревности, которые не научили меня доверию, а только травмировали. Через "уроки" потери, которые не сделали меня мудрее, а просто отняли кусок души. Я не стала "лучше" после этого. Я стала... осторожнее. Или просто... устала. Разве это цель обучения?
- Именно. Жизнь - это не школа, а сад. Ты не ученик, которого постоянно экзаменуют. Ты - садовник. Мы же сейчас не "усваиваем урок" о терпении из-за отменённого рейса. Мы просто взяли эти условия - задержку рейса, шум, неопределённость - и используем их, чтобы посадить здесь и сейчас семена чего-то хорошего.
- А в авиации я только и делала, что училась "нести свой груз", "принимать удары судьбы", терпеть... Та самая ужасная школа. Туфли сдавили ноги, как испанский сапог, пятки стёрты в кровь, а ты улыбайся через боль и сквозь стиснутые зубы желай "счастливого пути". Поспала от силы час, но изволь быть бодра, весела и элегантна. Хамят в лицо - извинись и снова улыбайся. Что мне это дало? Кому было нужно? Терпеть. Выдерживать. Быть несокрушимой. Вечный спартанец в синем на страже. Ради чего?
Альбина вздохнула.
- Но выйти из самолёта мало, Иван. Если бы гравитация решала все проблемы. Сначала я приучалась жить в осаждённой крепости. Потом решила, что спасение - в штурме чужих стен. Я брала их приступом. Меня поманил сад, но, думаю, не тот, о котором сказал ты. Большой, пышный... Даже не сад, а джунгли. Из одной ловушки я сбежала в другую.
"Семирамида", - снова стрельнуло в моей голове.
Она задумчиво перебирала льняные складки юбки.
- В осаждённой крепости бывает очень душно. И пахнет страхом. А вот в саду... в саду пахнет землёй после дождя. И свободой дышать полной грудью.
Альбина сделала глубокий вдох и расправила свои красивые покатые плечи.
- Я потратила слишком много лет, пытаясь доказать свою ценность человеку, который не хотел её видеть. У меня даже коллекция была... красивых, дорогих брендовых вещей, в которых я чувствовала себя нищей. Я носила платья, в которых нельзя было дышать, и улыбку, которая была маской, приросшей к лицу. Почти как там, в самолёте, в форме и узких туфлях...
Она смотрела куда-то вдаль, на секунду взгляд её потерялся. Из этого мини-транса её вернул громкий мужской голос в кафе. Альбина, услышав его, на секунду замерла, прежде чем мягко выдохнуть и вернуться в себя.
- Иногда тишина - это единственное, что остаётся после того, как стихают крики. Сначала она оглушает. А потом... потом ты начинаешь слышать в ней себя. Настоящую. И я... я, наконец, услышала. Ту, подлинную Альбину, что так любит природу и красоту.
Дверь в её прошлое была приоткрыта ровно настолько, чтобы я почувствовал глубину тёмной комнаты, которую мне показали. Нажимать на эту дверь дальше я не хотел.
- Я нашла и то, и другое в ландшафтном дизайне. Растения, камни, земля... Это мой сад. Теперь уже точно настоящий. Мне нужно было обжечься о всё ненужное, чтобы понять, что оно жжётся.
- Значит, твой сад имеет самую прочную основу. Он выращен на пепле сгоревших иллюзий.
Альбина вдруг улыбнулась какой-то пронзительной беззащитной улыбкой.
- Надеюсь, ты прав. Ой, прости, я такая эгоистка. О себе да о себе... Твоя очередь, Иван, мне и вправду очень интересно.
Мой рассказ был короток. Небоскрёб, сороковой этаж, оранжерея над головой и самолёт в небе.
- Возможно, там была ты. В этот день я решил уйти из сада Семирамиды.
Альбина улыбнулась.
- А свой сад нашёл?
- Думаю, да. Ты так хорошо говорила сейчас о тишине. Так вот, я - инженер акустики. Тот, кто дарит людям тишину. Не мёртвую, а исцеляющую. Ту, в которой зарождаются идеи, образы, чувства. Офисы, музеи, библиотеки, парки и скверы...
***
Когда утром наш рейс, наконец, объявили, Альбина дремала у меня на плече. Стоя в очереди на посадку, я сказал:
- Знаешь, самая большая ошибка - ждать, когда закончится путешествие, чтобы начать жить. Главное - это качество пути. Давай продолжим этот путь вместе?
Альбина посмотрела на меня, на мой рюкзак, на наш общий, пока незримый, но уже почти осязаемый сад, и ответила:
- Мне кажется, мы уже вместе. И наш рейс только начинается.