Аннотация: Ты прав. Просто сморило на минутку. Жара, нервы, понимашь. Едем! Прямо к Белому дому! Всё только начинается, Руслан. Всё только начинается.
23. Август
Он вынырнул из странного беспокойного сна, где были посиделки в охотничьей избушке с покойным Госей, словно незадачливый пловец, сумевший-таки в последний момент пересилить водоворот или омут. Сны о друзьях (он выдавил из себя советское словцо "товарищ") из "Хибины", навеки оставшихся там, на уральском перевале, всегда посещали его в минуты душевного смятения, словно напоминая: реальность, что бы ни говорили учёные и философы, не такая уж и бесспорная неотменяемая штука.
В нос ударил запах старой пыли, варёной картошки и страха. Конспиративная квартира в панельной многоэтажке на окраине Москвы, ставшая клеткой для поверженного льва. Борис Николаевич сидел за кухонным столом, его крупная фигура казалась неестественно ссутуленной, будто давила тяжесть не только провала, но и всей этой убогой обстановки.
Он был в одном помятом бежевом костюм, том самом, в котором три дня назад, взобравшись на танк, он кричал о незаконности хунты. Теперь костюм был испачкан, на локте - тёмное масляное пятно от консервной жижицы. Остывший чай в гранёном стакане, пачка сигарет "Ява" и портативный транзисторный приемник, из которого тихо, словно стыдясь, лилась торжественная классическая музыка - по "Маяку" уже третьи сутки передавали бесконечные концерты, прерывая их сухими сводками о "нормализации обстановки".
Дверь кухни скрипнула. Вошел Руслан. Его умное далёкое от карикатурного кавказского стереотипа лицо, обычно выражавшее профессорскую уверенность, было серым и осунувшимся.
- Связи нет, - тихо сказал он, пожимая плечами. - "Зураб" взят. "Марьяна" тоже. Остались мы да, пожалуй, Силаев, если его не взяли на даче.
Борис молча кивнул, не отрывая взгляда от стакана. Он видел в нем своё отражение - искаженное, размытое. Не победителя, а беглеца.
- Ты слышал? - Руслан кивнул на приемник. - Только что зачитали новый указ ГКЧП. "О ликвидации антиконституционных органов власти РСФСР". Значит, мы уже... нелегитимны.
- "Ликвидации?" - хрипло процедил Ельцин. В его голосе не было прежнего медвежьего напора, только усталая горечь. Он взял сигарету, руки дрожали, и с третьей попытки он все-таки прикурил, запалив спичку от коробка. - Я им не позволю... Я избран народом России ... Июньская декларация, понимашь...
- Какой народ, Борис Николаевич, какая декларация, очнись! - перебил его Хасбулатов, и в его голосе впервые прозвучала откровенная усталость. - Народ у телевизоров. Народ слушает, как диктор читает про "спасение Родины". А те, кто выходил к Белому дому... Одни, ворча, разошлись по домам, другие вчера, пока ещё не всех наших повинтили, попробовали сорганизоваться и выйти на демонстрацию протеста к памятнику "железному Феликсу". Их разогнали. Появились провокаторы - Крючков всё подготовил - стали швыряться камнями, орать матерные лозунги, один вообще поднял транспарант с Власовым. Бронетранспортёры, дубинки... Трое погибших, наш Тяньаньмэнь ... Теперь мы в их сводках "экстремисты, спровоцировавшие кровопролитие". В Таллинне десант, Вильнюс и Рига под контролем своих ОМОНов. В Ленинграде Собчак исчез, демонстранты с Дворцовой тоже тихо разошлись, Смольный тоже занял ОМОН. Республики, кроме Грузии, идут на поклон к ГКЧП. Крах.
Ельцин закрыл глаза. Он снова увидел те три дня. Не триумф, а агонию. Гулкую тишину в своём кабинете, когда позвонил командующий округом и сухо сообщил, что "выполняет приказ законного правительства". Он вспомнил, как их выводили через черный ход, как толпа, ещё недавно кричавшая "Ельцин! Ельцин!", в ужасе расступалась перед цепями солдат и омоновцев. Не было штурма, был развал. Их просто перестали защищать.
Они с Русланом и парой верных охранников рванули на машине, меняли их, как в плохом шпионском романе. И вот итог - квартира какого-то младшего научного сотрудника и его молодой жены с внешностью французской актрисы, приютивших беглецов из идейных соображений. Клетка.
- Горбачёв? - не открывая глаз, спросил Ельцин.
- Вернулся в Москву. Выступил по телевидению. Говорил о "трагическом недоразумении", о "болезненной, но необходимой мере для сохранения единства". Он... он их легитимизировал, Борис Николаевич. Он с ними.
Руслан ехидно усмехнулся.
- Он с ними, и будет с ними до конца, потому что Раиса у них. Прямо в аэропорту её отодрали от муженька, схватили за шиворот - и на дачу в Подмосковье. Держат там как почётную пленницу, пылинки сдувают. Хотя народ уже сочиняет глупые байки, что непопулярную президентшу пустили по кругу.
Борис молча кивнул. Здесь они с Горбатым собратья по несчастью. Наина, Елена и Татьяна тоже в руках путчистов. Оставалось надеяться, что этот плен хотя бы тоже почётный.
Приступ ярости наваливался медленно и неотвратимо. Борис раздавил в руках пачку сигарет, и хруст бумаги отозвался в звенящей тишине. Дешёвка. Всё это было дешёвкой. Вся эта перестройка с её громкими лозунгами, гласность, превратившаяся в базарную площадь, журнал "Огонёк", который читали, как святцы, рок-клубы, бесконечные "Ассы" и "Плюмбумы" в кино, "Архипелаги" и "Живаги" миллионными тиражами, митинги, где он, как поп-звезда, ловил аплодисменты... Бутафория, очередное кгбокко. Картонный занавес, за которым всё те же серые лица из Политбюро, типа Сани Яковлева , Суслова наоборот. А андроповский денщик Крючков, этот аскетичный паук, просто дёрнул за ниточку - и вся конструкция рухнула. Как он мог купиться на это? Захотел, понимашь, власти и славы, мечтал о лаврах не то Минина с Пожарским, не то Манделы.... Лучше бы он и дальше строил мосты, а не падал с них.
Волна бешенства, наконец, перехлестнула через край. Борис, злобно ругаясь, с размаху смахнул со стола посуду. Руслан вздрогнул и отшатнулся. Отзвенев и отгрохотав, пять кружек и стаканов в той или иной степени сохранности замерли на полу. Ссутулившись, Борис стоял и мрачно созерцал их.
- Не волнуйся, Феде и Оксане я за посуду заплачу, - заговорил Руслан.
- С меня причитается.
- Херня. Борис Николаевич, надо выбираться. За кордон. Или в посольство хотя бы. ФРГ, США Англия, Япония...
- Как?!
- Как-как... Каком. Жаль сейчас не зима... Переодели бы тебя втроём, как в "Джентльменах удачи", закутали бы до носа. У Оксаны пальто есть заграничное, большое, жить можно, даже на тебя налезет.
Борис окинул его взглядом, полным ярости и брезгливости.
- Руслан, ты совсем ебанулся? Я те что, Шурик Керенский, понимашь, в бабских тряпках щеголять?!
В соседней комнате зазвонил телефон - тот самый, один-единственный, проводной, "для экстренной связи". Руслан, подавив чеченское ругательство, резко встал и вышел. Борис слышал его сдержанные, отрывистые ответы: "Да... Понятно... Спасибо".
Через минуту он вернулся.
- Нас нашли, - сказал он абсолютно ровным голосом. - Они предлагают сдаться, добровольно, самим приехать на Лубянку. Потом будут брать. Не факт, что живыми. У нас с тобою час, может, полтора. Гарантируют, что суд будет открытым, с адвокатами, не трибунал. Мы должны покаяться, признать ошибки. Получим максимум десятку, а когда всё уляжется - амнистия.
Ельцин медленно поднял на него взгляд. В его голубых, обычно таких ясных глазах, была пустота. Пространство полного поражения.
- Гарантии, - он фыркнул, и это прозвучало как предсмертный хрип. - Какие гарантии у проигравшего?
- Фёдор и Оксана арестованы, но их отпустят, если мы приедем сами, - бесстрастно продолжал Руслан, - иначе пойдут как соучастники. Наина Иосифовна, Елена Борисовна и Татьяна Борисовна уже на свободе, они им не нужны... Язов сказал, мол, с бабами не воюет. Моих тоже якобы выпустили, всех.
Борис пихнул ногой стакан. Его сутулая спина вдруг распрямилась остатком былой упрямой мощи.
- Советские пиночеты - самые гуманные пиночеты в мире. Поехали, Руслан. Хоть кого-то из этого дерьма вытащим, понимашь... Девчонка-то на сносях.
***
Борис лежал на жёсткой койке в одиночной камере "Матросской тишины" и смотрел в потолок. Так смотрит в потолок жена, которую пользует нелюбимый муж.
Всё складывалось не так уж и плохо. ГКЧП, что бы там ни было, выполнял свою часть сделки. Он, Руслан и другие были живы-здоровы. Их не били, не издевались, сразу допустили адвокатов. Регулярные свидания с родными, передачи, книги, газеты, хорошая еда. Когда Борис жёстко поинтересовался судьбой Оксаны и Фёдора, ему через пару дней вручили две записки. Если верить им, приютившие их с Русланом супруги отдыхали после пережитого в пансионате. Оксана ждала дочку, назвать её собирались Зоей.
И всё же это было поражение. Добрая воля победителя - ненадёжная валюта. Её курс мог рухнуть в любую минуту.
Дело Бориса вела женщина, латышка. Два тонких хода противника подряд, учатся, понимашь. Ирония: человек из "мятежной" республики расследует его дело от имени Союза, раз. Женственность и холодный профессионализм - демонстрация силы, против которой его привычная тактика мужского напора не работает, два. К тому же бабу элементарно сложнее заподозрить в жестоком обращении с подследственным, ведь, сколько бы ни свидетельствовала об обратном реальность, чисто подсознательно люди считают их добрее мужчин. Да и реверанс в сторону Запада с его крепнувшим женским движением.
Майга Эриковна Озолиня, всегда закованная в тёмно-синюю форменную полушерсть, высокая, белокурая, лет сорока на вид, напоминала Борису не то варяжскую царевну, не то комиссара из фильмов о гражданской войне - умная, красивая, бесстрастная и прочная, как алмаз, в своём стремлении к справедливости, которую она видела исключительно в параграфах Уголовного кодекса. За всё время их с Борисом общения она ни разу не повысила голос, не матюгнулась. Между допросами и очными ставками Майга Эриковна за кофе дружелюбно рассказывала ему о своей роли в рижских событиях , о том, как быстро отправила семью в Москву, а сама, тогда ещё работавшая в прокуратуре Латвийской ССР, месяцами ночевала на базе ОМОНа, о том, как за ней охотились националисты ("грозили изнасиловать, сожгли машину, стреляли в окно квартиры"). Словно показывала: служба не мешает нам оставаться людьми.
Борис прорычал что-то дежурное о сочетании женской красоты и несгибаемой верности идеалам, а Майга Эриковна рассказала в ответ о деде-латышском стрелке, в 1917 участнике обеих революций, воевавшем с немцами при царе, получившем в 1920 в Крыму наградной маузер от самого Фрунзе и репрессированном при Сталине вместе с Берзиным . Дескать, не только твою семью колесо истории переехало.
На Запад Борис совершенно не надеялся. Пальцем не пошевелят, как не пошевелили в 1956 ради венгров или в 1968 ради чехов, понимашь. Ограничатся трёпом, а потом найдут общий язык с победителями. К тому же сохранение СССР в его нынешнем виде - без союзников, с проблемной экономикой, кучей заморочек между Москвой и республиками, громоздкого, зарегулированного - выгодно Америке.
***
Сейчас Борис в который раз пытался составить из кусочков лицо товарища Озолиня, упорно не желавшее задержаться в памяти, и понимал, что и здесь понёс поражение. Неужели он так быстро стареет, и память уже отказывается работать?
- ... Борис Николаевич!
Легка на помине. Значит, он всё же задремал. Майга Эриковна в своём синем кителе и юбке стояла у его койки вместе с каким-то мужиком в штатском.
"От Крючкова, - подумал Борис. - Будут пытать или убьют?.."
Время словно остановилось, воздух сгустился и похолодел. Они говорили с ним напрямую, без слов, сразу в разум. Борис понимал далеко не всё, но главное от него не ускользнуло. Они - "Конгломерат", Управители. Сарбу и Кайрот - вот их настоящие имена. Они наблюдают за своим "хромочным ульем" и нашли в нём уникальный экземпляр - его, Бориса. Его ярость, его исполинская гордыня, его страх падения и отчаяние - это хромак высшей пробы.
Они вернут ему власть, обеспечат его триумф над ГКЧП, а затем и над Горбачёвым. Они будут мягко изменять ткань реальности в его пользу: ключевые противники допустят роковые ошибки, толпы будут смотреть на него с обожанием, случайности будут складываться в его, Бориса, пользу. Взамен они будут питаться его эмоциями, особенно самыми сильными и тёмными: яростью в моменты борьбы, упоением от абсолютной власти, горьким смирением в болезни, страхом перед закатом. Они будут свидетелями каждого его падения и взлёта, собирая самый ценный урожай. Идёт?
Борис молчал почти минуту.
- Берите. Но Россия будет моей.
- Тогда держите.
Сарбу/Озолиня протянула ему карту.
***
Он вынырнул из странного беспокойного видения, в котором ему что-то предлагали, и он, стиснув зубы, соглашался. Сон о Госе и охотничьей избушке, всегда посещавший Бориса в минуты душевного смятения, растаял, как дым.
- Борис Николаевич!!!
Руслан напоминал взъерошенную чёрную птицу.
- Там Москва кипит! Кругом толпы, митинги, люди баррикады строят, а мы на даче прохлаждаемся. Сейчас или никогда! Пока что у путчистов паралич воли, но в любой момент они могут очухаться... Ты же понимаешь - Горбачёв будет с победителями. Грачёв со своей дивизией за нас, даёт стопроцентные гарантии, слово офицера. Ехать надо, ехать, действовать, а не спать!
Борис резко поднялся, набычился, сжал кулаки, словно держа наперевес длинную палку и готовясь к драке.
- Ты прав. Просто сморило на минутку. Жара, нервы, понимашь. Едем! Прямо к Белому дому! Всё только начинается, Руслан. Всё только начинается.
***
В победную осень 91 года Борис мучал референтов, требуя навести справки, найти, из-под земли достать информацию о следователе Генпрокуратуры СССР Майге Эриковне Озолиня. "Как найдёте - бабу ко мне, безотлагательно. Разговор есть важный". Те в ответ лишь виновато разводили руками - ну нет такого человека, нет, и не было. Даже в Ригу ездили - ни-че-го. Борис злился, бухал тяжёлые матюги: "Ищите. Не вашего ума дела, откуда у меня это имя, ищите, понимашь!"
И лишь после 7 ноября, выслушав очередное "ничего не нашли", махнул рукой - ладно. "Не надо ничего, работайте спокойно. Проехали".
Когда подчинённые ушли, открыл тумбочку, достал бутылку водки, наполнил стакан и медленно выпил. Пути назад не было, оставалось двигаться дальше. Борис проверил внутренний карман пиджака - там ли "Песочный лжец".
Комментарии
Я те что, Шурик Керенский, понимашь, в бабских тряпках щеголять?! - по, скорее всего, недостоверной легенде председатель Временного правительства А.Ф. Керенский во время событий 7.11.1917 года бежал из Петрограда, переодевшись сестрой милосердия.