Сергеев Иван Дмитриевич
Дикая охота (продолжение)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    И как по сигналу, мир взорвался. Стекла окон вылетели внутрь комнаты не с звоном, а с оглушительным рёвом, в котором слились лай сотен гончих, конское ржание и хруст рвущейся плоти реальности. В проёмы ворвался не ветер, а сама Тьма, живая и пульсирующая, усеянная горящими глазами.

26. Дикая охота

Часть 3. Vilda jakten 

   Долго ждать ответа на вопрос, кто такие таинственные "Они" не пришлось. Темнота пришла рано, жечь без крайней необходимости свечи или керосин насельники флигелька не решались. Ограничились лучиной. Светлана пыталась штопать чулок, щурилась и колола иглой пальцы.
   - Бросьте, - зевая, сказал Яков, - полежат Ваши ризы до утра. А то и так, в драных ходите. Красоваться тут не перед кем.
   Велесов Бор погрузился в сырую, непроглядную темень. Ветер стих, и эта внезапная тишина показалась женщине зловещей. Собственно, только поэтому, чтобы занять себя, она взялась за безнадёжную работу.
   Яков вдруг достал револьвер, привычным движением проверил барабан.
   - Что-то не так. Слушайте, Светлана Всеволодовна.
   Она отложила работу. Тишина была абсолютной - ни криков животных или птиц, ни шороха в ветвях, ни привычного скрипа старых деревьев. Казалось, сам лес затаил дыхание.
   И тогда донёсся гул.
   Он шёл не откуда-то извне, а отовсюду сразу - из-под земли, с неба, из самой толщи ночного воздуха. Глухой, нарастающий гул, в котором угадывался лай своры, конское ржанье и зловещий металлический лязг. Воздух затрепетал, по стеклу поползли морозные узоры.
   Яков, бледнея, отступил от окна.
   - Господи... Что это? Артиллерия? Но кто? Белые? Восстание?
   Светлана медленно поднялась. В её ушах стоял тот самый шёпот, что звучал в петроградском сне. Она подошла к заледеневшему стеклу.
   - Нет. Смотрите.
   Яков ринулся к окну и вгляделся в кромешную тьму. Вначале он ничего не видел, но постепенно твари оплотневали, и он разглядел их. Тени, прозрачнее дыма, но плотнее ночи. Они неслись над самыми макушками сосен - всадники в истлевшем облачении разных эпох, с копьями, пылающими холодным зелёным огнём. Кони их были скелетами, обтянутыми кожей, из глазниц лился мертвенный свет. А впереди всех мчался тот, на ком не было ни доспехов, ни одежд - лишь клубящаяся тьма, и в ней горели два угля-глаза, как расплавленное железо.
   - Матерь Божья... - выдохнул Яков, и его пальцы бессильно разжались. Наган с грохотом упал на пол. Он, видевший кровь и смерть, никогда не сталкивался с этим. С тем, что леденит душу и выворачивает наизнанку саму реальность.
   Охотники пронеслись над самым домом. Стекло задрожало, но не треснуло. Якову почудилось, что один из всадников, в рогатом шлеме, на миг повернул к нему свою безликую голову. И в этот миг учитель Яков Петрович понял, что такое настоящий, всепоглощающий ужас. Не страх смерти, а страх перед тем, что тебя не просто убьют, а сотрут, как ошибку, из мироздания.
   Когда гул стих, в наступившей тишине оглушительно зазвучало тиканье ходиков на стене.
   Яков, всё ещё дрожа, кое-как поднял револьвер. Его руки тряслись.
   - Что... Что это было, Светлана...Всеволодовна? - его голос сорвался на фальцет. - Галлюцинация? Новые отравляющие газы? Массовый психоз?
   Светлана стояла неподвижно, прижав ладонь к стеклу, как бы провожая незваных гостей. В её глазах не было страха. Было узнавание.
   - Нет, - тихо, но чётко сказала она. - Это была Дикая охота. Они пришли по своему делу. И, кажется, теперь мы с тобой в нём участники.
   Она повернулась к нему. Её лицо в сумраке казалось высеченным из бледного мрамора.
   - Ты хотел знать, кто спас усадьбу от разграбления? Вот кто. Vilda jakten. 
   - Что? Не все такие умные, как Вы, Светлана Всеволодовна! Господи, ну как Вы доехали?! Вас должны были поставить к стенке на первом же полустанке...
   - Благодарствую за комплимент. По галантности с дамами Вы Базарова за пояс заткнёте. "Дикая охота" это по-шведски.
   Её голос был ровным, лекторским, "скандинавским", каким он бывал, когда она объясняла что-то сложное.
   - Древняя шведская легенда. О ней мне рассказывал старый аптекарь в Гельсингфорсе, когда я брала у него уроки языка. Его дед собирал такие предания.
   Светлана медленно прошлась по комнате, её пальцы машинально поправили прядь волос.
   - Он говорил, что это не призраки в нашем понимании. Это... карающий механизм самой земли. Древний, как скандинавские скалы. Он просыпается, когда мир сходит с ума, когда кровь и предательство становятся законом. В старину верили, что они забирают души тех, кто сеет хаос. Версий же того, кто скачет во главе Охоты столько же, сколько песчинок в балтийских дюнах...
   Она остановилась напротив Якова, и её синие глаза в темноте казались бездонными.
   - Ты хотел знать, кто спас усадьбу от разграбления? Думаете, мужиков испугал какой-то отряд? Летом 17 года усадьбы горели как свечи, а власти лишь разводили руками плавно-плавно Нет, Яков Петрович. Их испугало это.
   Словно подтверждая её слова, в комнатку вошёл Семён. Егерь истово перекрестился.
   - Они. Это они тогда усадьбу спасли. Пугнули иродов. Вот, господа вернулись, они и прибыли...посмотреть... Без господ как? Нельзя без господ... Вот я и говорю...
   - Ступай Семён, - мягко проговорила Светлана. - Они полностью с тобой согласны.
   Яков горько усмехнулся.
   - А прибыли они в наши палестины с Рюриком, Синеусом и Трувором. Потустороннее опровержение антинорманизма. Кавалерия Байера, Миллера, Шлецера и Погодина. Хотя... Вы помните Повесть временных лет, Светлана Всеволодовна?
   - Смутно. "Се повесть временных лет..." Нестор-летописец...
   - И это тоже. Но я о другом. "В лето 1092 года. Было предивное чудо в Полоцке в наваждении. И было так в ночи, в полночь, стон стоял по улицам, и бесы, словно люди, рыскали, так что если кто выходил из домов своих, хотя бы посмотреть, то сразу же уязвлён бывал невидимо от бесов язвою и оттого умирал. И не смели люди выходить из своих теремов. А затем днём было ещё наваждение, незримые (всадники) явились на конях, самих их не видно, но видны были копыта коней их... И так были уязвлены люди и полоцкие, и по области. Потому и говорили, будто это мертвецы-навьи бьют полочан... "
   Каюк нам, Светлана Всеволодовна. Амба. Крышка. Не ЧК или богоносцы, так мертвяки.
   - Успокойтесь, Яков Петрович. Они пришли не за нами.
   - Откуда ты знаешь?.. Вы знаете?! - выкрикнул он, отступая к печке, словно ища у неё защиты. - Эти... твари!.. Эти мертвецы!..
   - Потому что они уже были здесь, - её голос был ровным, как поверхность озера перед грозой. - И тогда они не тронули ни Семёна, ни этот дом. Они не сторожат руины. Они охраняют порядок. А мы с Вами, - она обвела рукой их скудное убежище, - мы сейчас - часть этого порядка. Часть этого места.
   - Метафизическая жандармерия? Занятная мысль.
   Светлана подошла к Якову, и её холодные пальцы легли на его дрожащую руку, всё ещё сжимавшую наган.
   - Ты боишься их, потому что не знаешь их закона. А я... - в её глазах мелькнула тень того самого петроградского сна, тень безликого существа, что шептало ей: "Велесов Бор", - уверена, что у нас теперь есть защитник. И его месть будет страшнее любой человеческой.
   Яков снова горько улыбнулся..
   - Я Вас понимаю. В нашем положении надеяться можно разве что на вот это...
   Он ткнул стволом револьвера в сторону окна. Потом вдруг придвинулся к Светлане и, глядя в пол, глухо проговорил:
   - Наденьте то платье.
   - Что?
   - Ну то, серое. В котором приехали. Красиво... Хочу посмотреть ещё раз. Умоляю. На колени встану.
   Он действительно опустился на колени, бережно взял край её тёмно-синей юбки и поцеловал.
   - Жизнь отдать не жалко.... Светлана Всеволодовна, - горячечно зашептал Яков, - простите меня за ту грязь, которой я облил Вас тогда. Вы... Вы... Вы - свет, Вы - икона, а я...даже не тьма, а болото, слякоть. Дезертир. Живите, просто так, задаром, ходите в этом чудесном платье, книжки читайте, их там полно, а, я, я... Я сам всё! Ваши руки должны вновь стать тонкими и белыми...
   Он обнял её лодыжки, опустил голову на колени.
   - Бог простит, Яков Петрович. Я же сказала, что не слушала. Хорошо. Ждите, - прошептала Светлана. - Только пустите мои ноги.
   В её сознании, холодном и ясном, пропечаталась простая, почти физиологическая мысль: "Как же давно...".
   Это была не страсть и не тоска. Лишь констатация факта, от которой стало вдруг невыносимо горько. Первым и последним был Алексей. Нежный, уверенный, пахнущий мылом и хорошим табаком, а не махоркой и порохом. Между тем миром и этим легла вечность. Война. Смерть. Голод. Страх. Её тело забыло, что оно может быть не только инструментом для выживания, но и источником простого человеческого тепла.
   Их ночь не была страстной - она была горькой, нежной и словно прощальной, последней, а не первой. Когда в полумраке, при свете догорающей печки, Яков помогал ей снять платье, его пальцы задержались на тонкой шерстяной ткани, гладили её.
   - Я... я никогда не обнимал женщину в таком... хорошем платье, - прошептал он, и в его голосе слышалось нечто большее, чем волнение. Слышалось прощание со всем миром утончённости, красоты и порядка, который он высмеивал при дневном свете и которым тайно восхищался.
   - Базаров - дурак, - добавил Яков.
   Светлана не ответила. Она просто прижала его к себе, провела рукой по его спине, чувствуя напряжённые мышцы и рёбра. Его близость была грустной, неумелой, но живой. И в этом оказалось больше истины и утешения, чем  во всех её мыслях о судьбе и долге. Правда была здесь - в тепле его кожи, в шершавости его рук, в простом осознании, что они ещё не обратились в прах и тени.
   Они не говорили о завтрашнем дне - просто грели друг друга в ожидании бури, два одиноких островка в океане надвигающегося мрака, на короткую ночь нашедшие причал в объятиях друг друга и в этом горьком, простом осознании: они ещё живы, они ещё могут чувствовать, они ещё не всадники Дикой охоты.

***

   Яков в обед был мрачнее тучи.
   - Ехать отсюда надо, Светланочка. Хорошо, мертвецы нас не тронут, поверю. А вот чоновцам плевать, что мы "часть этого порядка", как ты изволишь выражаться. Точнее, для них сие - что красная тряпка для быка. Юденича отогнали, финны пьют водку по своим хуторам, у товарищей развязаны руки. Прочёсывают деревни, ищут беглых, вроде меня и недобитых, вроде тебя. Богоносцы только об этом и бают. А руководит этим твой старый шведский знакомый...
   - Какой ещё?
   - Товарищ Вепрь, он же Густав Варгклинт. Всё как в Смутное время, Светлана Всеволодовна, с одной стороны ляхи, с другой свеи.
   - Убийца графини Зориной! - прошипела Светлана.
   - Не её одной. Rara avis...
   - Ты что-то знаешь о нём?
   - Немногое. Шведский аристократ, разорвавший с семьёй, проклятый отцом и примкнувший к революции ещё при Бобрикове . Варгклинты крестили чухну огнём и мечом и правили ею до 1809 года. Да и сейчас правят, если задуматься. Варгклинт стал в 17 году большевиком, а в 18 еле унёс ноги от своего тёзки и компатриота. С тех пор у нас лютует. И поверь, ни меня, ни тебя он не помилует. Чулочки заштопала?
   Светлана кивнула.
   - Тогда натягивай - и давай собираться. Спасибо этому дому, пойдём к иному.
   Она мотнула головой.
   - Никуда я не поеду. Я устала бегать, - её голос был тих и необычайно спокоен. - Я бежала из Петрограда. От голода. От страха. От самой себя. Хватит. Пусть приходит.
   Яков встал напротив, подбоченился фертом.
   - Дура-баба. Думаешь, сразу маслинку в голову - и на небеса, к графине? Нееет, Светланочка. Ты не старуха, сразу не убьют...Захотят потешиться. Ты у них через четверть часа мечтать о смерти начнёшь. Это ж не просто солдаты, мужички русские, которые скоты скотами, а нет-нет да вспомнят Боженьку, это изверги. Каты. Не дури, одевайся, а я вещи соберу.
   - Яков, я никуда не поеду.
   Светлана демонстративно взяла книгу.
   - Так я тебя заставлю!
   Яков выхватил наган.
   - Одевайся, живо! Ну!
   - Стреляй. Или вожжами меня побей, - холодно проговорила женщина. - Рыцарь... Сначала край платья целовал, а как получил своё, револьвером машет.
   - А я и не рыцарь тебе! Рыцарей в Швеции искать будешь. Из поповичей мы! Ты в Охоту эту веришь, дурёха?!
   Она подняла на него, наконец, свой ясный, синий взгляд.
- Они защитят. Охота не отдаст это место ему. Я здесь под защитой.
   Яков смотрел на неё, не в силах понять эту слепую веру в кошмар, что пронёсся над ними. Он видел перед собой не женщину, а саму судьбу, холодную и неумолимую. Это бессилие что-либо изменить, её спокойная обречённость перед надвигающейся бурей вывернули его душу наизнанку. В его глазах читался не просто страх, а потребность в последнем подтверждении жизни перед лицом неминуемой смерти. Яков сделал шаг к ней, и в его движении была не страсть, а отчаяние.
   - Бросить бы тебя, Светлана Всеволодовна, бросить ко всем чертям, иди вслед за своей графиней - а не могу. Как тогда первый раз увидел, понял, что не смогу. Вместе на дно пойдём, значит. Оооо...
   Он подошёл к окну, опустил лоб на стекло.
   - Вот и не бросай.
   Яков, не оборачиваясь, махнул рукой.
   - Яша, - вдруг взмолилась Светлана, - если поймёшь, что надежды нет, убей меня. Если хоть капля любви в тебе есть - "маслинку в голову".
   .
  

Часть 4. Финал.

   Светлана Всеволодовна выходила из главного здания университета, поправляя на плече ремешок сумки с тетрадями. Осенний ветер гнал по бывшему Невскому, а ныне Проспекту 25 Октября жёлтые листья и обрывки афиш. Она была одета просто и строго: связанная ею тёмная шерстяная кофточка и  юбка из добротной шотландки, купленной когда-то в Гельсингфорсе. Качество, которое помнило другую, ушедшую жизнь.
   Она шла по набережной, к небольшой коммунальной квартирке в одном из дворов-колодцев. Её взяли стенографисткой на кафедру истории - фиксировать лекции новых, советских профессоров. Знакомая работа не обременяла, давала крышу над головой и скудный заработок. А главное - невидимый щит. Кто станет искать "контру" в тихой, неброско одетой женщине, вдове погибшего на фронте военспеца, что целыми днями склоняется над блокнотом, записывая чужие слова?
   Дома её ждал мальчик. Невысокий, худой, с печальными глазами, в которых застыла тень давнего ужаса, тонким благородным лицом, обличавшим белую кость. Вася, сын Александры и Виктора. Теперь он числился племянником Светланы, сиротой, чьи родители "погибли от рук бандитов".
   - Тётя Света, - говорил он, откладывая книгу, - а расскажи про звёзды. Про Вегу.
   Светлана села рядом, устало проводя рукой по его волосам. Она рассказывала ему о звёздах, о древних мифах, о Петербурге, каким он был. Она была живым архивом, хранителем памяти, последней стенографисткой ушедшего мира. 
   Иногда по ночам Светлана доставала из тайника на дне обтрёпанного, истёртого саквояжа пачку листков, испещрённых стенографическими знаками.  Её хроники. И прошлое обретало силу и плоть.
   ...Свинцовый туман над Петроградом впивался в кожу колючей сыростью. Двадцатый, двадцать первый. Светлана стояла у промерзлого окна своей комнаты, в квартире, где после "уплотнения" теперь ютились десятки таких же, как она, - выветренных, полупрозрачных. В руке дрожал стакан с кипятком, но она не пила, а лишь смотрела в окно, не видя ни мокрых булыжников, ни сгорбленных фигур вразвалку.
   Пороховые заводы? Лес где-то под Петергофом? Она не знала точно, но видела всё с фотографической четкостью. Края траншей, неровные, осыпающиеся. И трава вокруг, не зелёная, а рыжая от глины и... другого. Мужчины. Женщины. Лица, которые она знала. Лица, которые она могла знать. Интеллигентские, одутловатые от недоедания, испитые, в синяках и ссадинах от побоев в казематах. Глаза. Одни - остекленевшие от ужаса, другие - пустые, отрешенные, уже прожившие свою смерть, просто провалы в пустоту. И среди них - он. Николай Степанович.
   Он не смотрел в пустоту. Его высокий, прямой стан, та самая выправка, над которой когда-то подтрунивали в Цехе поэтов, не согнулась. Он стоял у края рва, в своем потертом пиджаке, курил и глядел куда-то поверх голов палачей, в свинцовое небо.
   Глухие залпы, не гром битвы или салюта, а методичная, будничная работа.
   Но они убили и её.
   Эту мысль Светлана не могла вынести. Гумилёв - поэт, офицер, дерзкий "конквистадор". Его гибель, при всей чудовищности, казалась неким роковым, почти мифологическим завершением его собственной легенды. Но Надежда ... Её убили за верность, за чистоту. За то, что она пошла за мужем до конца. За то, что она была той, кем была - прекрасной, светлой женщиной, с которой можно было пить чай и шептаться на кухне.
   Густав Варгклинт сгинул, но дело его жило.
   Они убили не только людей. Они убили саму возможность тепла, доверия, той самой простой человечности, что жила в Надежде.
   Спокойствие Гумилёва в последний миг было страшно. Но смерть Нади пугала по-иному. В ней не было никакого героизма, величия, только тихий, беззвучный ужас от того, что мир окончательно и бесповоротно обезумел - и нестерпимая боль после истязаний в ЧК. Неужели и её, Светланы, собственная жизнь - это лишь пыль на ветру, неужели она - просто следующая на очереди к краю той самой рыжей смертной траншеи?!
   И в этот самый ад, в эту кромешную пустоту проникало мужское внимание. Оно было разным. Со стороны таких же, как она, "бывших" - трепетным, почтительным, с оттенком отчаяния, ни на что не претендующим. Со стороны новых хозяев жизни - наглым, испытующим, пахнущим махоркой и властью.
   Её строгая красота, её молчаливая отрешенность, эта вечная тень в глазах - всё, что для нее самой было знаком распада, для них становилось магнитом. Один из новых литераторов, чьи стихи пахли кровью и фронтовой грязью, назвал её как-то вполголоса, с болезненной нежностью: "раненая газель".
   Светлана ненавидела это прозвище. Оно пригвождало ее к роли жертвы, делало её страдание эстетическим объектом, почти что пошлостью. В нем была жалость, а жалость была последним, самым унизительным оскорблением. 
   Дважды ей пришлось уступить. Отдаться, принять ухаживание - не как тогда, а стиснув зубы и оцепенев. Не за паёк, чулки, платья, крышу над головой, как многие, - за возможность сохранить своё прошлое в тайне и спасти Васеньку.
   Там, в Велесовом Бору жилось проще, как бы ни груба была эта жизнь.

***

   Густав Варгклинт не был похож ни на мясника, ни на бандита, ни на морского конунга времён викингов. Белокурый интеллигент в пенсне, каких Светлана видела не мало, только не пиджаке или сюртуке, а в кожаной куртке чекиста.
   Чоновцы ворвались, когда она, улучив минуту, читала найденную в господском доме книгу о первом падении Константинополя в 1204 году, и поражалась сходству прошлого и современности. Смута, раздрай наверху, предательство чужеземцев, зверства, гибель красоты и культуры... Теперь Велесов Бор ждала участь Города.
   Яков успел выстрелить, пуля даже задела её волосы - и всё. Через мгновение его свалили ударом приклада в живот, выбили наган. Крик Семёна на улице, два сухих пистолетных щелчка.
   - Александра Васильевна Зорина, я так понимаю? - с лёгким европейским акцентом спросил товарищ Вепрь.
   - Нет. Светлана Всеволодовна Заболоцкая. Документы на подоконнике.
   Варгклинт недовольно поджал губы.
   - Да, ты совсем не похожа на неё. Кто такая? Как здесь оказалась?
   - Я - стенографистка, вдова красного командира. Еду в *** для работы в совучреждении. В пути заболела, привезли сюда...
   Чекист усмехнулся.
   - Ах, заболееела, - с притворным сочувствием протянул он.
   - Оставьте её, - прохрипел Яков. - Я - дезертир. Позорно бежал из рядов Красной армии под Минском. Готов нести наказание по всей строгости революционного времени. А она говорит правду. Это я её сюда привёз, нашёл на станции в бреду. Испанка...
   - Что дезертир, верю. Понесёшь. Потерпи немного. А вот ты (Варгклинт кивнул в сторону Светланы) врёшь. Последний раз спрашиваю: где баба и мальчишка. Проклятое семя надо извести под корень.
   - Я действительно ничего не знаю.
   - Не лги, tik! Ребёнка успели сплавить! Говори, куда! Молчишь? Ничего, заговоришь. Разденьте её!
   - Du "r en skam f"r ditt blod, Gustav Vargklint. Dina f"rf"der sk"ms i sina graver, - прошипела Светлана.
   Варгклинт вздрогнул.
   - Стоп. Чуть позже. Ты знаешь шведский, русачка?
   - Я выросла в Гельсингфорсе.
   - Вот и славно. Поговорим по-шведски, чтобы твой друг тут ничего не понял и не подыграл тебе. Чтобы он только слышал, как я тебя буду ломать. Var "r pojken? S"g n"got annat... Annars g"r jag n"got mot dig som g"r din l"rare obekv"m. P" svenska, hora! Ber"tta var han "r!
   Светлана молчала.
   Вепрь поправил пенсне.
   - Хватит. Ты или врёшь, что знаешь по-шведски, или издеваешься надо мной. Раздевайте эту дворянскую суку!
   Рёв Якова, снова глухой удар.
   - Прямо здесь, на полу! Пока ты не запоёшь. Пока не скажешь, где мальчишка. Чёрт с бабой, она другой крови, но он мне нужен позарез! Сначала я, а они потом по очереди. Хочешь этого? Нет? Тогда говори!
   Затрещала разрываемая мозолистыми руками кофта. Но Светлана уже почти не слышала всего этого. Её уши заполнил знакомый шёпот Безликого.
    Она подняла на Густава взгляд. И в её синих глазах не было ни страха, ни стыда. Только абсолютная, леденящая пустота. И знание.
   Светлана медленно перевела взгляд на окно, за которым сгущалась ночь, и её губы беззвучно сложились в два слова:
   - Vilda jakten.
   И как по сигналу, мир взорвался. Стекла окон вылетели внутрь комнаты не с звоном, а с оглушительным рёвом, в котором слились лай сотен гончих, конское ржание и хруст рвущейся плоти реальности. В проёмы ворвался не ветер, а сама Тьма, живая и пульсирующая, усеянная горящими глазами.
   Когда грохот стих, в доме воцарилась тишина, более страшная, чем любой шум. Яков стоял на коленях, уставившись в пустоту. По его виску струилась кровь от удара прикладом, но он, казалось, не чувствовал этого.
   - Яков? - тихо позвала Светлана, закутываясь в сорванную с полатей ткань.
   Он не отреагировал. Его глаза были широко раскрыты и неподвижны. В них плавала та ночь, что пронеслась за окном - пылающие глаза, костяные копыта, рвущаяся плоть реальности.
   - Стуци и громы... - прошептал он вдруг своим прежним, учительским голосом. - И яко въсилы небесныя гнаша по воздуху... Летописец... видел... всё видел...
   Яков медленно поднял руки и уставился на них, как будто видел впервые.
   - А смрад... смрад бысть великъ... - его голос сорвался в истерический смешок. - Не написали... какой смрад... они не написали...
   Он затрясся, обхватив голову руками.
   - Не ври, летописец! Не ври! Это не "въсилы"! Это кошмар! Кошмар наяву!
   Светлана попыталась подойти к нему, но он отпрянул, прижимаясь к стене.
   - Не подходи! - закричал учитель, и в его крике был чистый, животный ужас. - Ты их позвала! Ты - шведская ведьма! Вся земля... вся земля - ведьма! И небо - ведьма!
   Его разум рвал связи с реальностью. Яков тыкал пальцем в Светлану, в потолок, в стены, бормоча обрывки молитв, цитат из Ленина, детских считалок - всё смешалось в единый вихрь безумия.
   Он так и не оправился. В последующую пару дней он бродил по усадьбе, то плача, то смеясь, что-то беззвучно шепча и разговаривая с тенями. Иногда он садился и смотрел на свои руки, а потом начинал яростно тереть их, пытаясь стереть невидимую грязь, впитанную из того мира, в который он заглянул.
   А потом сбежал, растворившись во тьме лесов и болот.
   Варглинт и чоновцы исчезли. В свите предводителя Охоты стало на несколько теней больше.
   Спустя день после бегства Якова раздался тихий рокот мотора.
   "Второй отряд, - подумала Светлана. - Вот и хорошо. Это конец. Набегалась. Ну, или снова придёт Охота. Я ко всему готова".
   Она взяла со стола револьвер. "Я не промахнусь".
   Гостей оказалось трое, и это были не чекисты.

***

   Последняя любовь пришла к Светлане в конце двадцатых, когда она уже перестала ждать чего-либо, кроме труда, заботы о Васе и тихого угасания. Это был Андрей Игнатьевич, бывший инженер-кораблестроитель, а ныне - преподаватель в том же университете. Он был на десять лет старше её, вдовец, с мягким юмором и глазами, уставшими от того же горя, что и её собственные.
   Их роман был негромким, бережным и горьким. Они пили чай по вечерам в её комнате, пока мальчик делал уроки. Говорили шёпотом, вспоминая старый Петербург, музыку, книги - всё то, что стало небезопасно произносить вслух. Он был единственным человеком, которому она, скрепя сердце, рассказала о Велесовом Бору. Не о мистике, нет - о доме, о яблонях, о последнем лете перед войной. Он слушал, кивал и держал её руку в своей тёплой, исхудавшей ладони.
   В день свадьбы он подарил ей пальто. Это был не просто подарок - это был акт любовного безумия, жест короля в изгнании. Он продал на чёрном рынке фамильные золотые часы, последнюю ценность, которую ему удалось пронести через все бури новой смуты. И купил ей лучшее пальто из чистейшей шерсти, с шелковой подкладкой, тёмно-синее, как ночное небо над Невой. Пальто, в котором можно было выйти на Дворцовую площадь (она даже не разумом, а телом отторгала новое название в честь Урицкого, одного из сообщников Варгклинта) и не стыдиться.
   - Тебе должно быть тепло, Светлана, - сказал он, помогая жене надеть его. И в этих простых словах было больше страсти, чем в тысяче признаний.
   Жизнь по-своему была благосклонна к ним. Андрея забрали в 1938, и его подарок согревал Светлану уже в очередях у "Крестов", но быстро выпустили. Ставший недавно наркомом Берия для виду исправлял отдельные "огрехи" предшественника. Они успели провести вместе два года, ещё два года выстраданного, хрупкого счастья, пока не началась война.
   Блокаду он не пережил.
   Вася ушёл на фронт в 1941 году. В сорок третьем, на Курской дуге, снаряд разорвался рядом с его батареей. Он выжил, но вернулся в город лишь в 1944 - на костылях, с искалеченной ногой.
   И вот они остались вдвоём - Светлана и её хромой, молчаливый "племянник". Две тени уцелевшей России в разорённой квартире. Она снова пошла работать, теперь стенографировать в одной из комиссий по восстановлению города. Он, не годный к строевой, поступил в университет, на исторический.
   Перед смертью она отдала Василию старую книгу с пожелтевшей обложкой.
   Он прочитал диковинное название:
   - "Кронос, послушный Артемиде: Искусство навигации в штормовом море времён для утверждения Нерушимого Якоря. Составлено и введено в практику Братьями и Сестрами Ложи Пречистой Лилии для вечной славы Сестры Артемиды".
   - Анна, сестра Антигона велела передать тебе, когда наступит время.

***

   Счастье Василия звали Натальей. Оно тоже было поздним и тоже на десять лет младше. Красота девушки была не той, что бросается в глаза сразу. Она была строгой, отстранённой, почти иконописной. Высокие, чётко очерченные скулы, прямой нос, тонкие брови дугой, заплетённые в косу русые волосы и большие, светло-серые глаза, казавшиеся бездонными. Взгляд у неё был внимательный, спокойный, будто видящий не только сам предмет или человека, но и его историю. Эта красота не сулила веселья и лёгкости - и жизнь с лихвой, со всей суровостью это подтвердила - она требовала тишины, уважения, подобно старинному портрету в музейном зале. Её алый плащ и томик стихов Батюшкова  в руках казались вызовом всему серому и выстраданному, что поселилось в городе.
   Наташа оказалась реставратором книг. И глядя на её пальцы, бережно перелистывавшие страницы, Василий понял: она не просто входит в его жизнь. Она пришла, чтобы починить разорванные страницы их общей истории.
  

Комментарии

   Байер, Миллер, Шлецер и Погодин - российские историки XVIII-XIX вв., приверженцы норманизма, теории, согласно которой первые русские князья-варяги были скандинавами-викингами.
   Rara avis (лат.) - редкая птица, нечто диковинное, нечасто встречающееся.
   Tik (швед.) - сука.
   Du "r en skam f"r ditt blod, Gustav Vargklint. Dina f"rf"der sk"ms i sina graver (швед.) - Ты позоришь свой род, Густав Варгклинт. Твоим предкам стыдно лежать в могилах.
   Var "r pojken? S"g n"got annat... Annars g"r jag n"got mot dig som g"r din l"rare obekv"m. P" svenska, hora! Ber"tta var han "r! (швед.) - Где мальчик? Скажи мне, иначе... иначе я сделаю с тобой такое, от чего твоему учителю станет не по себе. По-шведски, шлюха! Скажи мне, где он!
  

Ноябрь 2025 г.

  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"