Аннотация: Сказочная стилизация о славном Джарлафе, по прозвищу Левша, из города Ленга. P.S. Гештальт по сказке закрыт. Текст для чтения открыт))
1.
Рассказывают о Джарлафе, что родился он в семье богатого купца, в городе называемом - Ленга. И ещё рассказывают, что с детства полюбил мальчик упражняться с мечом. К великому огорчению отца, почтенного Джанунга Сарфи, Джарлаф вырывал листы из учетных книг, ленился учиться письму и счету, и при каждом удобном случае убегал на местное ристалище, где ежедневно упражнялись воины местного гарнизона. Но он был единственным сыном и наследником Сарфи, кроме него породившего ещё четырех дочерей, и у отца не хватало решимости взяться за воспитание единственного сына твердой рукой. А когда Сарфи находил в себе силы и время (а у настоящего купца каждая минута на вес золота!), на пути у него - заступницей сына, вставала жена, почтенная Ириди. Она считала, что учить мальчика купеческому делу с ранних лет - значит украсть у него детство. И вечерами, она вместо того, чтобы учить сына сложению и вычитанию, рассказывала тому длинные обстоятельные сказки о могучих воинах и великих правителях. Джарлаф слушал, разинув рот, блестя глазами и мысленно уносясь в опасные приключения, великие битвы и бесконечные поиски принцесс. Джанунг только покряхтывал, кхекал, глядя на застывшего сына, и недовольно бормотал себе что-то под нос. Спорить с любимой и единственной женой он не решался, тем более на глазах у детей. Сарфи был белой вороной среди жителей Ленга, поскольку имел всего одну жену. Злые языки говорили, что это дают знать о себе неблагородные корни купца. Но личность Джанунга была такого свойства, что высказать обидные слова ему в лицо никто не решался. Говорят, что в молодости Сарфи много странствовал, причем не в самой благопристойной компании. И отлично умел обращаться с мечом, палицей и копьем.
Таким образом, не встречая особых препятствий в безделье и праздности, Джарлаф встретил свою шестнадцатую весну. Весна эта ознаменовалась большим скандалом, разразившимся между почтенным Джанунгом и глубокоуважаемой Ириди. Предметом спора по-прежнему был сын. Выведенный из многолетнего терпения отец, пытался отправить Джарлафа на один день в лавку, помощником продавца. Тот отказался, заявив, что торговать в лавке - удел неблагородных скупцов. Он же намерен стать воином, таким как сотник Вархан - тюнбаши, командир гарнизона. В ответ на гневный окрик отца, Джарлаф просто выскочил из дома и убежал. Взбешенный купец отправился к жене, и, рассказав о случившемся, тут же выложил Ириди все, что он думает о её методах воспитания сына. Почтенная Ириди, опечалилась, услышав это и поняв, что Джарлаф вырос никчемным мечтателем (что никак не приветствовалось среди купцов) и обещала поговорить с сыном о дальнейшей жизни. Подобное обещание нисколько Джанунга не взбодрило. Он разозлился ещё больше, всем своим жизненным опытом понимая, что дерево выросшее кривым - никогда не выпрямится в полный рост. Скрипнул зубами, но ничего не ответив, ушел проверять привезенный накануне груз тканей.
Сердце же почтенной Ириди разрывалось между жалостью к своему благородному супругу и тревогой за судьбу своего ребенка. Поэтому, кликнув служанку, глубокоуважаемая Ириди отправилась на поиски сына. Куда мог убежать юный Джарлаф - она прекрасно догадывалась. И не ошиблась. Сын стоял у ристалища и с упоением наблюдал за тренировочными поединками воинов.
- Сын мой, нам надо серьезно поговорить, - сказала Ириди, приблизившись к нему. Джарлаф обернулся и глаза его, только что горевшие восторженным огнем, потухли. Он понял, о чем сейчас пойдет разговор. Но как ни любил своих родителей, отступать и сдаваться не собирался.
- Сын мой! - снова обратилась к нему опечаленная Ириди, обратив внимание на ставшее упрямым лицо Джарлафа, - отец твой огорчен.
- Чем же я перед ним провинился? - с невольным вызовом спросил Джарлаф, поднимая голову.
- Пойдем домой. Нам надо обо всем серьезно поговорить, - сказала мать, - здесь не подходящее для этого место.
Ириди не терпящим возражений жестом протянула сыну руку. Джарлафу ничего не оставалось, как подчиниться. Он с ужасом представлял предстоящий разговор, догадываясь, что его представляемая будущая жизнь и свобода вот-вот рухнут под напором родительских представлений о реальности. Так оно и произошло.
Мать провела сына в собственные покои и, жестом отослав служанку, плотно прикрыла дверь. Юный Джарлаф невольно вздохнул. Судя по приготовлениям почтенной Ириди, предстоял разговор, суливший в корне изменить всю его жизнь. Причем не в лучшую сторону. Джарлаф любил своих родителей, но в угоду им не собирался отказываться от собственной мечты. И зрела в его голове пока ещё смутная мысль, недостойная отпрыска столь почтенных и уважаемых людей, как Джанунг и Ириди. Пока ещё недостойная...
Ириди тяжело опустилась в кресло, и взглянула на сына.
- Тебе уже исполнилось пятнадцать лет.
Джарлаф стоял, опустив голову, и всем видом выражал послушание, но Ириди не обманывалась. Её любимый и единственный сын вырос избалованным упрямцем. Чего стоили только сдвинутые брови и приподнятые плечи - воплощение скрытого недовольства и упрямства.
- В твоем возрасте Джанунг, отец твой уже самостоятельно торговал в лавке, и имел нареченную невесту.
В голове Джарлафа постепенно начал складываться достойный, как он полагал, ответ на упрек матери. В самом деле, почтенный Сарфи в юности вовсе не спешил обременять себя семьей и торговыми делами. При первом же удобном случае, он отправился путешествовать с караваном в далекий город Дорман. Благополучно прибыв туда, он продал несколько тюков хлопка, а на все вырученные деньги закупил новый товар (дорманские оружейники славились своей работой на весь Минк-аль-Джаб), и отправился дальше, в чужеземные страны. И только через десять лет вернулся домой, покрытый шрамами, одетый в дырявый халат и приведший всего пять мулов, вместо груженных товаром верблюдов, с которыми он уходил в странствие. Правда, мулы были изрядно нагружены, но вовсе не товарами. В тяжелых переметных сумах были сложены драгоценные камни и золото. По Ленгу немедленно поползли слухи, что Джанунг не торговлей занимался в пути, а попросту разбойничал. Иначе как бы он смог собрать и уберечь такое богатство? Но Сарфи, сменивший хлопковый халат на парчовый, а кожаную головную повязку на украшенный изумрудами тюрбан, наведался к правителю Ленга - почтенному кале Израму Джейлику. После чего, с изрядно опустевшей сумкой, направился к главе купеческой гильдии, глубокоуважаемому купцу Рашмалю Вантони. На следующий день, Джанунг Сарфи был во всеуслышание объявлен человеком глубокоуважаемым и достойным всяческого примера для подражания. Ещё через два дня, купеческая гильдия подтвердила право Сарфи заниматься торговлей в городе Ленге. Так Джанунг вернулся домой, богатым и достойным человеком. И все эти десять лет, нареченная ему в жены Ириди Джасар-иль-Невсех терпеливо ждала своего будущего мужа. Ибо слово, данное купцом - прочнее камня и стали, а отец Ириди, как и отец Джанунга - был купцом.
Итак, Джарлафу было, что ответить своей матери, но Ириди предвосхитила его запальчивый ответ.
- Ты можешь мне возразить, Джани (уменьшительно-ласкательное от Джарлаф), что твой отец провел молодость иначе. Но подумай, для того ли он подвергал свою жизнь опасностям, чтобы собрать неисчислимые богатства или обрести славу? Нет, он делал это для того, чтобы избавить от опасностей твою жизнь! Чтобы ты мог спокойно расти, не заботясь о хлебе насущном, не боясь никого и ничего, лишь почитая и слушаясь своих родителей. И Джанунг - свой отцовский долг выполнил. Ты вырос красивым и умным юношей, умеешь читать и писать. Теперь твоя очередь исполнить свой сыновний долг. Пора тебе подумать о будущем. Обучиться торговому делу, чтобы впоследствии перенять и продолжить дело своего отца, да продлят боги его долголетие, и сохранят его здоровым и сильным! Кроме того, давно пора подыскать тебе достойную невесту. Я слишком долго откладывала этот вопрос, но теперь уже пришла пора. Любая девушка с радостью пойдет за тебя, и любой купец нашего города не станет возражать против возможности породниться с Джанунгом Сарфи. Походи по Ленгу, присмотрись - может, кто приглянется. Я со своей стороны тоже посоветуюсь с нашими почтенными женщинами.
Во время всего этого монолога Джарлаф все больше съеживался, но в конце приподнял голову, словно какая-то мысль придала ему сил.
- Если ты не любишь сладкое, станешь ли ты пить шербет только потому, что все его пьют? Если тебе не нравится серость, станешь ли ты надевать одежду такого цвета? Если судьба приготовила тебе испытания - станешь ли ты отказываться? Если перед тобой путь льва - сможешь ли ты прожить жизнью верблюда? Я все понимаю, мимани (мамочка), но пойми и ты меня! Разве я отказываюсь от сыновнего долга? Разве я пытаюсь сделать что-то порочащее доброе имя моего отца?! Я всего лишь хочу прожить собственной жизнью, с начала и до конца. Отец десять лет странствовал по свету, и все десять лет ты его ждала. Десять лет! За это время он обрел себя, понял, чего он хочет от этой жизни! И вернулся купцом Сарфи! Я же - ещё не обрел свой путь, но точно знаю, что не купцом хотел бы быть, а кем-то другим. Ещё не знаю кем, но дайте мне возможность узнать это, мимани! Дайте мне эти десять лет, чтобы я смог найти себе призвание по душе. Я чувствую в себе дух воина, меня влечет оружие, всадники в серебряных шлемах, битвы и подвиги! Нет, я не обольщаюсь - до настоящего воина мне далеко, но я могу попытаться стать им. Все, что мне нужно - это чтобы мне не мешали. Дайте мне такую возможность, мимани, поговорите с отцом!
Джарлаф упал на колени, умоляюще складывая руки перед собой. Он до последнего надеялся на то, что его поймут и не станут заставлять делать то, чего ему делать совершенно не хотелось. Но почтенная Ириди восприняла его мягкость как слабость, и решила ковать железо, пока оно поддается.
- Сын мой! Ты сделаешь то, что должен сделать. Это говорю тебе я - твоя мать. И если моих слов будет недостаточно, за тебя возьмется отец. С завтрашнего дня ты перестанешь бегать на ристалище, а будешь помогать Джанунгу. Он возьмет тебя с собой, и научит торговле, познакомит с уважаемыми людьми, которые ведут с ним дела. В дальнейшей жизни это тебе пригодится. А я займусь поисками невесты, достойной моего сына.
Не терпящим возражений жестом, Ириди указала сыну на дверь. Джарлаф вышел, с поникшей головой и опущенными плечами, но - нисколько не смирившись с услышанным. Неясные пока ещё его мечты, с каждым словом матери, становились все более осязаемыми.
Сбежать из дома? - ничего другого не остается!
Отправиться странствовать? - это прекрасно!
Совершать подвиги и карать злодеев? - только об этом и мечтал!
В городе Ленге, известном своей торговлей и уважаемыми людьми, проживал в то время достопочтенный Раштан Куллах. Он занимался торговлей лошадьми, и сделал себе на этом состояние. Говорят, что Куллах поставлял скакунов даже в конюшни самого Изр-Баруни, великого шаха Минк-аль-Джаба. И ещё говорят, что в молодости достопочтенный Куллах не гнушался нападать на торговые караваны и угонять чужие табуны. Но грехи молодости остались грехами молодости, а уважаемый Раштан со временем обрел длинную благообразную бороду, толстый живот и важную степенную походку. Но страсть к лошадям сохранил. Каким образом пересеклись его пути с почтеннейшим Джанунгом Сарфи - никто уже и не вспомнит. Могу сказать лишь одно: не было во всем Ленге у достопочтенного Джанунга врага, ненавистнее, чем достопочтенный Раштан Куллах.
И вот, на свою беду, бежал расстроенный молодой Джарлаф по улице, как не подобает бегать сыну уважаемого купца. Бежал, сломя голову, не видя и не зная - куда и зачем. Пока не уткнулся со всего размаха в широкий парчовый халат.
- Осторожнее, сынок, - раздалось над Джарлафом, - так и зашибить можешь.
Джарлаф поднял голову и невольно отступил. Перед ним стоял враг его отца. Большой, толстый и весьма самодовольный. Джарлаф прижал руку к груди и собирался вежливо извиниться перед почтенным Куллахом, но тот добродушно похлопал его по плечу.
- Меня ты не обидел, а извиняться перед моим халатом, в который ты уткнулся - глупо. Я вижу, что почтенный Джанунг вырастил достойного сына. Проводи меня до моего дома.
Мгновение юный Джарлаф колебался. Куллах был врагом Сарфи, а значит и его собственным врагом. Пройтись на виду у всех с достопочтенным Раштаном, значило дать пищу для размышлений всему Ленгу. И отцу бы это более чем не понравилось. Но Джарлафа воспитали в почтении к старшим, и воспитание перевесило естественное недоверие к лошаднику. О чем думал в тот момент достопочтенный Раштан - никто точно сказать не может. Некоторые говорят, что он просто хотел уязвить уважаемого Джанунга через его сына; некоторые - что хотел посеять семена раздора в семье Сарфи, настраивая отца против сына; а некоторые - что почтенный Куллах просто был тронут юношеским отчаянием Джарлафа, и увидел в нем себя: молодого, полного сил и устремлений, жаждущего действий, приключений и опасностей.
Как бы то ни было, почтенный Раштан отпустил свою повозку и пошел пешком, а Джарлаф, проводил его, учтиво следуя на полшага позади и слева. О чем они говорили, и говорили ли вообще - никто не слышал. А кто слышал - уже и не вспомнит. Давно это было.
Известно лишь, что домой в тот день молодой Джарлаф не вернулся. Не вернулся он и в последующие дни. Почтенный Джанунг перевернул весь город в поисках сына. Но не нашел никаких следов. Обращался он и к кале Джейлику. Почтенный Израм покачал головой, сетуя на нынешние нравы, и обещал помочь. Стражники трижды прочесали весь город, но Джарлафа не нашли. В отчаянии Сарфи обратился и к неким людям сомнительного рода занятий, которые промышляли возле базаров и караван-сараев, но и они не смогли помочь. Никто не видел ни в одном из трех караванов, ушедших следующим утром на север, молодого купеческого сына. А на молодого погонщика, одетого в хлопковый халат, с обмотанной тряпьем головой - никто и внимания не обратил.
2.
Много тягот пришлось перенести юному Джарлафу, ибо доселе не знал юноша иных трудов, кроме безделья, поедания фруктов и чтения книг, что по сути одно и то же. Ему, привыкшему засыпать в мягкой постели и просыпаться только к утреней трапезе - пришлось спать на голой земле, закутавшись в один только абайе (плащ из верблюжьей шести). Ещё до восхода солнца, разбуженный бесцеремонными пинками старшего погонщика, Джарлаф плелся добывать дрова для утреннего костра, потом бежал проверять вверенных ему двух верблюдов. Потом готовил похлебку из муки и проса, что давалось ему хуже всего. И ещё много разных обязанностей выполнял он. Многому пришлось научиться юному Джарлафу. Помог же ему в этом старший погонщик Юнус, не жалевший ни собственных сил, ни ореховой палки, для ободрения молодого неумехи, и ещё помогло то, что научился юноша по-настоящему мечтать.
Согласитесь, одно дело - лежа на сафьяновом диване, и потягивая из позолоченной пиалы сладкий шербет, мечтать о недосягаемых приключениях, в то время как искусная служанка массирует тебе ступни ног. И совсем другое дело, когда вместо служанки приходит Юнус-ага со своей крепкой палкой и бьет куда придется, совершенно не сдерживая руки. Когда вместо мягкого надушенного дивана - плащ из верблюжьей шерсти, расстеленный на голой земле, да волосяной аркан - сомнительная защита от ядовитых насекомых и змей. Сладкий шербет заменяет просяная похлебка в изгрызенной глиняной чашке, а когда караванщики на ночных привалах готовят душистый горячий плов, тебе достается только горсточка подгорелого риса со дна казана. Изнеженный юнец, вроде Джарлафа, не выдержал бы и дня такой жизни. Но молодой Сарфи научился не воспринимать жизненные неудобства близко к сердцу. В глубине души он знал, что все это временно. И скоро все переменится. И будут великие подвиги, жаркие схватки с жестокими врагами, и красавицы, преисполненные благодарности, и бродячие сказители, воспевающие его. И терпеливо снося все тяготы, устремлялся он в мечтах своих все дальше, в поисках странствий и приключений. Пока увесистая палка добродетельного Юнуса-аги не возвращала его в унылую реальность.
Но месяц шел за месяцем, как верблюд в караване идет за другим верблюдом, а в жизни юного Джарлафа ничего не менялось. И стал сын почтенного Джанунга понемногу роптать на судьбу. 'Того ли, - говорил он сам себе, - ожидал я? К этому ли стремился? Неужели удел мой - вечно вести в поводу верблюдов, вставать раньше всех, разводить костер и готовить еду? Терпеть побои и унижения? На что променял я спокойную жизнь в доме своих родителей? Не лучше ли бросить все, и умереть от голода в каких-нибудь колючих кустах?'
Молодой Сарфи всегда старался, чтобы слова с делами расходились не больше, чем на полшага. И поэтому, вечером того же дня, дождавшись когда все уснут (и даже нерадивые ночные стражи), взял он несколько лепешек, бурдюк с водой, крепкую палку (подобную той, что учила его трудолюбию) и ушел из каравана. Не знал только, наивный, что не отпускают просто так погонщиков из каравана в пути. И если бы его поймали - жестоко бы наказали. Но ему повезло. Утром издох один из верблюдов, и исчезновение Джарлафа заметили не сразу. Отколотив нерадивых погонщиков, не уследивших за павшим животным, Юнус-ага все утро был занят тем, что перекладывал, при помощи все тех же погонщиков, поклажу на других верблюдов. И только когда уже тронулись в путь, ему доложили, что молодого лентяя и неумехи нигде нет. Громко выругался Юнус-ага, и послал тысячу проклятий на глупого юнца. Потом прочел молитву за упокой его души и со спокойной совестью повел караван дальше. Ибо одному человеку в пустыне - верная погибель. И только глупец решится добровольно уйти от каравана без воды и еды.
Так оно почти и случилось. Шесть дней несчастный беглец скитался, не зная пути. Он выпил всю воду и съел все лепешки. Язык его почернел и иссох от жажды. В глазах постоянно темнело, и растаяла сила в руках и ногах. И повалился ничком юный Джарлаф и возроптал. Такого ли исхода ожидал он? О таком ли мечтал?!
Но силы окончательно покинули бедного юношу, и он впал в забытье. Долго ли лежал он так или нет - о том знают только пустынные духи, что скитаются по ночам, подкарауливая легкомысленных путников, вроде молодого Сарфи, высасывая из них жизненные соки, и погружая в смертный сон...
Но судьба сжалилась над нашим молодым безумцем, и послала ему спасение, в виде некоего старца. Именно его испещренное морщинами лицо, увидел Джарлаф, когда очнулся. Старца звали Мехрем-Агуз, и жил он в небольшом пустынном оазисе, с незапамятных времен. Жители из ближашей деревушки почитали его за мудрость, и приносили ему пищу и воду. Но кто он и откуда - никто не знал.
Итак, судьба послала Джарлафу спасение. Старец дал юноше воды, которую держал в выдолбленной тыкве, помог подняться и привел в свою хижину.
Ни о чем не расспрашивал мудрейший Мехрем-Агуз молодого Сарфи. Да и сам ничего не рассказывал. Окрепнув же, исполнился Джарлаф чувством глубокой благодарности к мудрому старику. И однажды вечером, когда сидели они в молчании у костра, поведал юноша свою историю, рассказал о своих мечтах.
Улыбнулся Мехрем-Агуз молодому задору, подвигнувшему юнца на поиски приключений. Покачал головой, ибо знал, чем чаще всего такие дела заканчиваются. Времена, когда ужасные алтынеены (драконы) летали по небу, изрыгая огонь, и рыскали по земле в поисках золота, давно прошли. И прекрасных фери (феи) давно не спасали могучие и отважные бадуаны (богатыри). Мир наполнился грязью и мерзкие слуги аль-Раджа (да будет вечно непроизносимым его имя) проникают всюду, где только ни поселится человек.
- И я когда-то был юным, полным сил и желаний, - сказал он Джарлафу, - просто чудо, что я все еще жив. Мир полон опасностей, сынок, и злых людей больше, чем добрых.
Если Мехрем-Агуз думал этими словами остудить пылкий жар юнца, то он сильно ошибся.
- Я только вступаю на этот путь, - горячо воскликнул Джарлаф, - меня ждут подвиги и приключения, и дивные красавицы томятся в мрачных башнях, в ожидании своего спасителя! Вот этой рукой добуду я и славу, и богатство, и любовь!
И юноша воздел к небесам сжатый кулак, а старый Мехрем-Агуз с усмешкой смотрел на него, качая головой.
- Держал ли ты в руке своей меч? - спросил он, немного поразмыслив, - сражался ли ты с кем-нибудь за свою жизнь?
- Нет, о мудрейший Мехрем, - смущенно признался юный Джарлаф, - правда на местном ристалище мне давали подержать в руках саблю-шамшур, и я даже выучился нескольким ударам, а десятник Веджали хвалил меня за крепкие руки, но...
И снова досточтимый старец покачал головой. Он призадумался, и Джарлаф из почтения не осмеливался мешать его мыслям. Наконец мудрый Мехрем сказал:
- В трех фарсангах к северу, есть небольшой оазис, изобилующий деревьями. Возьми лепешку, тыкву с водой и отправляйся туда. Принеси мне четыре длинных палки: две прямые и две изогнутые.
Глаза юноши радостно засияли, потому что понял молодой Сарфи - мудрец поручает ему самое настоящее испытание. Он немедленно снарядился и отправился в путь. А Мехрем достал две старые плоские корзинки и принялся переделывать их в подобие щитов, ибо собирался старец проверить, как Джарлаф владеет оружием.
Между тем, юноша, окрыленный мечтами о будущих подвигах, не шел, а бежал весь путь, до оазиса и обратно. Больше времени ушло у него на поиск подходящих палок. Но когда он вернулся, увидел Мехрем-Агуз, что не притронулся Джарлаф ни к лепешке, ни к воде за все время пути. Старец покачал головой, и велел юноше приготовить ужин.
А ранним-ранним прохладным утром, он разбудил Джарлафа и велел взять некоторые предметы и идти за ним. Мехрем-Агуз привел его на открытое ровное место и велел разложить эти предметы на земле.
- Вот! - старец показал на одну из палок, - это будет изогнутый Шамшур. Он быстрый как ветер и острый как мысль. Он танцует легкий танец огня, и огонь его - обжигает плоть. А вот это - прямой Машр. Благородный клинок, не знающий сомнений, и путь его прям и неотвратим. Он движется как неизбежность и гасит все, что осмелилось встать на его пути. Эта длинная палка будет длиннорукой Найз. Найз не любит близкого соседства, и потому имеет острый стальной наконечник, которым удерживает любопытных на расстоянии. А при необходимости, пронзает врага, как насмешка - самонадеянного глупца.
Мехрем-Агуз поднял последнюю палку, и при помощи веревки примотал к одному ее концу тряпичный ком.
- А это - палица Гюрз. Она проста, но знает себе цену. Она не рассекает, она крушит и ломает. Она не ведет искусных разговоров, но слова ее весомы. Итак, что из этого выберешь ты?
И пылкий Сарфи тут же схватил ту палку, что назвали шамшуром. Улыбнулся Мехрем-Агуз и подал ему щит, сделанный из плетенной корзины, а сам взял в руку гюрз.
- Не торопись, юный Джарлаф, - сказал он, взмахивая палицей, - я всего лишь хочу проверить, на что ты способен.
- О, мудрейший Мехрем-Агуз! Обещаю, что не буду бить сильно! - радостно вскричал Джарлаф, - но зачем мне этот щит? Отважному воину достаточно меча!
Старец нахмурился.
- Воин должен уметь сражаться любым оружием, и не только нападать, но и защищаться. И защищать тех, кто нуждается в защите. Что же касается меня, то не всегда я был одиноким старцем!
С этими словами и начал мудрый Мехрем-Агуз воинское обучение своего неожиданного ученика. Много пришлось вытерпеть юному Джарлафу. Удары погонщика Юнуса-аги не шли ни в какое сравнение с ударами мудрого старца Мехрема. Обучал он юношу владению саблей, мечом, копьем и палицей, бою с щитом и без щита. Долгие часы приходилось молодому Сарфи выстаивать с вытянутыми руками, на которые премудрый Мехрем-Агуз клал разные тяжелые предметы. Юноша взбирался на деревья при помощи одной лишь веревки, бегал на десятки фарсангов в разные стороны, с тяжелой поклажей, а иногда и с мудрым Мехремом на плечах. Все вынес юный Джарлаф, он окреп и возмужал. Руки и ноги его налились большой силой, а мышцы уподобились натянутым толстым канатам. Но всё это не приближало юношу к его мечте, ибо не было у него ни настоящего оружия, ни доспехов, ни коня. И снова мысленно возроптал юный Джарлаф, проклиная себя за неблагодарность по отношению к мудрому Мехрем-Агузу, приютившему его. Обретя силу, рвался он к подвигам и приключениям, ибо так и остался восторженным юнцом. И когда понял это премудрый Мехрем-Агуз, то опечалился, так как поневоле привязался к юноше. Но будучи стар и мудр, понимал старец, что легче удержать воду в кулаке, чем юность в тихом оазисе.
И тогда однажды вечером, сидя у костра, обратился Мехрем-Агуз к нему со следующими словами:
- Прежде чем ты уйдешь искать свой путь, выслушай меня и исполни мою просьбу.
Джарлаф почтительно приложил руку к груди и склонил голову.
- Все, что будет в моих силах, о, учитель.
- Ты стал намного крепче, чем был, твои руки и ноги налились силой, но помни, что всегда найдется тот, кто обладает большей силой. Будет ли это великан, или песчаная буря, мастер оружия или огромный камень - неважно. Используй свой разум, прежде чем употребить силу. Не всегда самый короткий путь - прямой. И лев может отступить, а стадо овец - растоптать.
- Я запомнил твои слова, о мудрый учитель, - ответил Джарлаф, радостно блестя глазами, потому что понял, что Мехрем-Агуз сам отпускает его, не укоряя в неблагодарности.
-На твоем пути встретится много разных людей, - продолжал мудрец, - и не все они будут полны мудрости и благочестия. Не доверяй первому встречному, пусть даже слова его будут источать мёд и шербет. Проверяй людей поступками, а не словами. Доверяй сердцем, проверяй умом. Распахни свою грудь ветру свободы, но не впускай туда зловонных мух зависти, злобы и предательства.
Тут засмеялся мудрейший Агуз, потому что понял, что может наставлять своими напутствиями юношу до самого утра. И поэтому посмеялся старец над собой, и прекратил давать наставления.
- К югу, в трех днях пути, есть скала, - сказал он, - в той скале есть вход в глубокую пещеру. Люди говорят, что там обиталище гибельного духа, но ты не верь этому. Там могила великого бадуана, обладателя волшебных доспехов, в которых он совершал свои великие подвиги, в число которых вошла и великая битва с обитателями преисподней, которых гнусный аль-Радж послал уничтожить мир людей. Имя бадуана стерлось в людской памяти, осталось только прозвище - Аль-Джариф.
Поистине небесный восторг испытал юный Джарлаф, слушая рассказ мудрого Мехрема-Агуза, юноша вскочил на ноги, готовый немедленно мчаться к той пещере, но старец постарался охладить его пыл.
- К великой печали, моей и многих, - могила аль-Джарифа была разграблена нечестивыми проходимцами, слугами мерзкого аль-Раджа, ищущими силы, власти и богатства. Волшебные доспехи, оружие и остальные вещи были растащены и утеряны в веках. Но одна вещь осталась...
Старец замолчал, задумчиво глядя на языки костра, но Джарлаф был настолько захвачен его рассказом, что позабыл о всякой почтительности и воспитании.
- Об этом узнает обладатель этой перчатки, - уклончиво ответил Мехрем-Агуз, и добавил, - ложись спать, юный Джарлаф. Завтра, с восходом солнца ты пойдешь и отыщешь её. Я приготовлю тебе припасы в дорогу.
- Я не засну в эту ночь! - горячо воскликнул юный Джарлаф, и действительно всю ночь ворочался на своей постели, и только перед рассветом провалился в глубокий сон. Мудрый Мехрем проснулся рано, и не торопясь собрал в хурджун все, что могло понадобиться юноше в пути.
3.
Когда Джарлаф проснулся, то долго корил себя за слабость, и упрекал мудрого Мехрем-Агуза за то, что тот не разбудил его пораньше. Юноша так расстроился, что отправился в путь не позавтракав, и не получив благословения от своего наставника. Благоразумия его хватило лишь на то, чтобы захватить хурджун с припасами и крепкую палку в качестве посоха.
Путь его лежал по самому краю пустыни, вдали от селений. Но молодой Джарлаф не встретил ни диких зверей, ни кровожадных разбойников. Долго ли, коротко ли, но на четвертый день юноша добрался до трех огромных скал, громоздившихся друг на друга. Сердце молодого Джарлафа затрепетало от волнения, ведь он был так близок к волшебной перчатке! Немедля юноша стал взбираться на ближайшую скалу, используя посох как опору. И мысленно благодарил мудрого наставника за свое тело, ставшее крепким и гибким, благодаря чему он не испытывал больших трудностей. Взобравшись же на скалу, увидел Джарлаф сколь мала и ничтожна была она перед следующей. И тогда он оставил хурджун, посох, и с одним лишь арканом полез дальше, наверх.
Рассказывают, что на самой вершине той скалы была глубокая расщелина, в которую и спустился юный Джарлаф, обвязавшись арканом. Спустившись же, обнаружил, что находится в огромной пещере, скрывавшейся в скале. Лишь только он коснулся ногами дна пещеры, как стены её осветились яркими факелами, и глазам юноши предстало огромное пустое каменное ложе. Когда-то там покоилось тело великого бадуана аль-Джарифа, но время и грабители уничтожили все следы. А юному Джарлафу еще предстояло найти тайник. И тут пожалел он, что оставил хурджун снаружи, ибо устал и проголодался. Но делать было нечего, Джарлаф расстелил свой толстый плащ-абайе на камнях, и прилег, чтобы немного отдохнуть. И рассказывают, что очень скоро ему стало неудобно лежать на полу, и недолго думая, юноша забрался на ложе самого аль-Джарифа и крепко уснул.
Разбудил его громогласный голос, донесшийся из гигантского сияющего огненного шара, что внезапно возник перед Джарлафом. И спросил голос: кто набрался такой дерзости, что осмелился уснуть на его ложе? И понял юноша, что сам великий аль-Джариф явился к нему. Бестрепетно вскочил он, и почтительно поклонился древнему великому герою. И просил не гневаться, ибо лишь сильная усталость была тому причиной, а вовсе не дерзость и непочтительность.
И вышел из огня великий воин, и были его глаза подобны сиянию звезд, и сам он подобен полуденному солнцу, и руки, и ноги его были подобны столбам света. Он оглядел юношу, сердце которого от волнения билось в груди так сильно, словно готово было выпрыгнуть наружу, и засмеялся. Долго смеялся он, и его смех, словно горячий солнечный ветер, пронизал юного Джарлафа насквозь. Потом аль-Джариф простер руку и перстом указал на дальнюю стену пещеры. И стена осветилась и стала прозрачной, и увидел Джарлаф золотой ларец изумительной работы, украшенный рубинами и изумрудами.
И тогда Джарлаф открыл глаза и понял, что это был сон. Небо, видневшееся в расщелине, свидетельствовало, что наступило утро следующего дня. Подивился юноша тому, как долго он проспал. Затем, вспомнив свой сон, он подошел к стене, на которую указал великий ал-Джариф. Но она была ровной и гладкой, и ничего не указывало на то, что в ней таится великое сокровище. И воззвал тогда юный Джарлаф к своему мудрейшему наставнику Мехрему-Агузу, с мольбой послать ему разгадку. Но мудрец был всего лишь человеком, и не мог ответить ему издалека. В отчаянии Джарлаф схватил огромный камень и изо всех сил ударил им в стену.
Рассказывают, что от этого удара стена покрылась трещинами, и выпал из нее большой кусок. А в появившемся отверстии узрел юный Джарлаф старый сгнивший деревянный ящик, источавший отвратительный смрадный запах, достойный завтрака проклятого аль-Раджа, да будет вечно осквернено его имя! Поистине ни в чем нельзя быть уверенным в нашем постоянно меняющемся мире. То, что кажется прекрасным цветком, оказывается отвратительной колючкой, а то, что кажется грязным никчемным камнем, оказывается прекрасным алмазом. Вот и юный Джарлаф был бескрайне удивлен тем, насколько не походил этот старый потрескавшийся ящик на драгоценный ларец из сна. Уж не пошутил ли над ним великий аль-Джариф? Или может из-за древности своей стал забывчив как премудрый Мехрем-Агуз?
К чести юноши, он лишь на краткий миг усомнился в данных ему напутствиях и указаниях. Он бестрепетно протянул руки и вынул ящик из тайника, подивившись не только дурному запаху, но и великой тяжести его. Сбив камнем замок, он немедленно откинул крышку ящика и увидел, что получил желаемое. Да, это была она - левая перчатка аль-Джарифа, которая в свою очередь являлась лишь малой частью его волшебных доспехов. Исполнившись благоговения, юный Джарлаф не посмел сразу надеть ее на руку, а только любовался видом, ибо была она воистину великолепна. Созданная из мельчайшей кольчужной сетки, покрытая стальными пластинами, подобными маленьким зеркалам, и заканчивающаяся коротким наручем, украшенным искусными серебряными узорами, она блистала даже в полумраке пещеры. С душевным трепетом, юноша укрыл её у себя на груди, и низко поклонившись ложу аль-Джарифа, отправился в обратный путь.
Вновь, благодаря бесконечным упражнениям с мудрым Мехрем-Агузом, Джарлаф легко выбрался из пещеры, достиг места, где оставил хурджун и посох, и смог, наконец, утолить голод и жажду. И тут же поспешил к своему мудрому наставнику, ибо не решался он самонадеянно надеть перчатку, не ведая её силы, что говорит о том, что был юный Джарлаф столь же благоразумен, сколь и решителен.
Мудрый Мехрем-Агуз между тем, на кусочке старого папируса нарисовал по памяти ближайшие города, дабы Джарлаф мог выбрать, куда ему направиться. Ибо Хорушан славился своими лошадьми, Кемр - искусными оружейниками, Борта - торговыми людьми, а Бакшир - хорошо обученными воинами. Был еще город Арусак, славный достойными девушками, но после некоторого раздумья, мудрый Мехрем забыл указать его на своей карте.
Солнце еще не вошло в зенит, когда Мехрем-Агуз услышал радостный голос юного Джарлафа. Мудрец вышел из хижины, в которой прятался от жары и обнял юношу, к которому успел привязаться всем сердцем. Джарлаф же, в нетерпении, раскрыл свой хурджун и достал то, за чем отправлялся в путь. Даже премудрый Мехрем-Агуз был удивлен и поражен лицезрением волшебной перчатки. Он опустился на камень, служивший ему сиденьем, и осторожно прикоснулся к ней, погладил помутневшие стальные пластинки, поковырял пальцем некое бурое вещество, скопившееся на сгибах и издававшее отвратительный запах...
- Да, это она, - сказал он, наконец, взглянув на юного Сарфи.
Торжествующий юноша готов был без крыльев взлететь выше деревьев и оттуда кричать о своей находке. Но мудрый Мехрем-Агуз охладил его пыл.
- Не надевал ли ты её, не пробовал ли ею воспользоваться? - спросил он строго.
Джарлаф с самым простосердечным видом помотал головой.
- Нет, мудрейший, я не решился без вашего одобрения.
Старец улыбнулся простодушной честности юноши и одобрительно кивнул.
- Свойства этой перчатки неизвестны мне, ибо никто не оставил описаний доспехов аль-Джарифа. Поэтому для начала мы просто очистим ее от грязи и пыли.
Много усилий приложил Джарлаф, чтобы очистить перчатку аль-Джарифа от грязи и пыли. Удивлялся лишь тому он, что вначале показалась она чистой и блестящей. Но он постеснялся спросить об этом мудрого старца Мехрема-Агуза, лишь приложил все усилия, чтобы приблизить перчатку к её изначальному состоянию. И ему это почти удалось. Когда сошла вся грязь, ушел смрадный запах, пластины засияли на солнце, а кольчужные кольца приобрели благородный серебристый цвет, юный Джарлаф так устал, что заснул рядом с перчаткой и проспал до самого утра. Мудрый Мехрем-Агуз не стал будить его, лишь накрыл плащом-абайе, чтобы юноша не замерз, потому что ночи были холодными.
Долго разглядывал мудрый старец перчатку аль-Джарифа, много молчал и много думал. Но к стыду своему так и не смог ничего о ней сказать. Тогда утром подозвал он юного Джарлафа и со вздохом сказал ему:
- Горе мне, ничтожному пустоглавцу, я не в силах понять могущества этой перчатки. Я велел добыть её, чтобы помочь тебе в твоих поисках силы и славы, но боюсь, что ничего не смогу подсказать.
Но юноша воскликнул в ответ:
- О, нет, мудрый мой наставник! Большего никто и никогда для меня не сделал бы, за исключением моих почтенных родителей, произведших меня на свет! Если нет возможности узнать суть этой перчатки, остается только один способ!
С этими словами, Джарлаф смело надел перчатку в левую руку и воздел её к небу, словно воззывая к Создателю.
Говорят, что в первые мгновенья ничего не происходило, но затем блеснул некий луч с небес, коснулся перчатки, и произошло чудо. Перчатка засветилась ярким светом, а наруч плотно охватил кисть юноши, оскалившись блестящими стальными гранями. В тот же миг выползли из-под наруча некие отвратительного вида побеги, и вонзились Джарлафу глубоко под кожу. Юноша испытал сильную боль, но стойко вытерпел её, ни разу не поморщившись. Пораженный увиденным, мудрый Мехрем засунул в рот конец своей длинной бороды (чтобы не закричать и не уронить тем самым своего достоинства). Свет померк, но перчатка продолжала врастать в руку юного Джарлафа, пока не превратилась в часть его самого. И тогда он сжал пальцы в кулак, и перчатка сомкнулась подобием молота, и тогда взял Джарлаф в руку камень, и камень раскрошился в мелкий песок. И тогда взял он палку и метнул ее подобием копья, и пробила палка толстый ствол дальнего дерева. И замерли и старец, и юноша, потрясенные мощью перчатки аль-Джарифа.
С трудом удержал Мехрем-Агуз юного Джарлафа от желания превратить в песок все окрестные валуны и переломать все деревья. Юноша ликовал, ощущая безграничную силу и мощь. Но мудрый старец уже понял темную сторону этой силы, понял и обеспокоился. И тогда он сказал:
- Вот чашка с едой. Поешь немного, только сделай это левой рукой. Юный Джарлаф не был глупцом, но желая доказать наставнику, что его опасения напрасны, юноша постарался взять перчаткой свою ложку, вырезанную из дерева. Но перчатка превратила ложку в горку щепок. И покачав головой, сказал Мехрем-Агуз:
- А что будет, если ты захочешь положить руку человеку на плечо, выживет ли человек?
И Джарлаф опустив голову, ответил:
- Ты прав, о мудрейший! Мне надо научиться контролировать силу этой перчатки. Но что стало с моей рукой? Неужели она навсегда останется такой, и я стану своим видом пугать людей? Могу ли я просто снять перчатку?
С этими словами юноша ухватился за перчатку и потянул. И снова острая боль пронзила его руку... Джарлаф закусил губу и потянул сильнее. И когда ничего не произошло, заплакал мудрый Мехрем-Агуз, ибо понял, на что обрёк славного юношу своим желанием помочь. Напрасно пытался утешить его Джарлаф, говоря, что обретенная им мощь стоит всех неудобств, произошедших из-за неё. Старец был неутешен. Однако утерев слезы, твердым голосом сказал:
- Завтра ты уйдешь. И если будет твой путь благословен высшими силами, эта перчатка поможет тебе достичь вершины твоей мечты. Но тебе придется пройти этот путь самостоятельно, спотыкаясь о собственные камни, ударяясь о собственные стены, обжигаясь о собственное пламя. Иначе ты никогда не сможешь стать кем-то большим, чем тот, кто ты сейчас. И чем скорее ты встанешь на этот путь, тем легче тебе будет в дальнейшем.
Он протянул юноше приготовленный свиток с обозначенными им городами и дорогами к ним, и ушел в хижину. Остаток дня молодой Сарфи грустил, понимая, что больше никогда не увидит мудрого Мехрема-Агуза, к которому привязался как родному отцу. Но со временем, жажда приключений в душе его взяла верх над печалью, и всю ночь Джарлаф проспал, положив под голову левую руку, дабы привыкнуть к перчатке. А утром, подкрепившись пищей, собрался в дорогу. Мудрый Мехрем-Агуз благословил его в дальний путь, и долго смотрел вслед.
Юность не терпит тяжелых разлук и долгих прощаний. Вот и Джарлаф, пройдя пару фарсангов, перестал печалиться, лицо его просветлело, а взор засиял в ожидании приключений и подвигов. Да, у него не было оружия кроме посоха, а вместо доспехов - только изношенная куртка и абайе. Но юноша не унывал, и нисколько не сомневался, что вскоре добудет все, что положено настоящему бадуану. Идя по дороге, он развернул данный ему свиток и, изучив его, принял решение идти сразу в город Бакшир, что славен своими воинами, ибо заботливый наставник Мехрем-Агуз рядом с названием каждого города оставил краткое описание. Джарлаф не сомневался, что его сразу же примут на службу, настолько он был уверен в себе. Но врожденная скромность - поистине добродетель немногих молодых людей, мешала ему укреплять свою уверенность обладанием волшебной перчатки аль-Джарифа. Он уповал лишь на крепость рук и то искусство владения мечом, которому обучил его премудрый старец.
Рассказывают, что в ту пору в окрестностях города Борта свирепствовало множество разбойников. Да и как иначе, если город богател торговлей, а купцами своими славился на весь Мин-аль-Джаб и другие страны. А самым свирепым среди разбойников был Садор Блахур. Он грабил караваны дочиста, не оставляя купцам даже заповеданную разбойничьими предками десятую часть имущества. А самих купцов зачастую жестоко убивал. Самые отъявленные лиходеи уходили с дороги, лишь услышав вдалеке его яростный клич, ибо Блахур не щадил и соперников по ремеслу. Со временем, этот жестокий грабитель осмелел настолько, что поднял свой стяг, на котором были изображены кривой нож и золотая монета, и объявил себя 'властителем вне городов'. К несчастью, путь юного Джарлафа лежал именно через город Борта, куда стекались торговые караваны со всех сторон света, и где хозяйничал сам Блахур.
И вот, проходя между холмов, увидел он самую преужасннйшую картину. Вооруженные люди, злобно скаля зубы, избивали караванщиков, растаскивали тюки с товарами, уводили верблюдов и лошадей. Убитые охранники лежали повсюду. Гнев застил юноше глаза, когда он сбросил хурджун и с одним лишь посохом бросился на разбойников. Те не сразу обратили на него внимание, и лишь когда один за другим, трое упали с разбитыми головами, кто-то предупреждающе закричал и разбойники, побросав добычу, набросились на неожиданного защитника. Гнев Джарлафа понемногу рассеялся, оставив лишь чистую ярость и холодный разум. И храбрый юноша смело рванулся вперед, отбивая и нанося удары, ломая руки и разбивая головы. Напрасно разбойники наставляли свои кривые сабли, ножи и дубины. Напрасно грозно кричали, делали свирепые лица и выпучивали глаза. Юноша ловко орудовал своим крепким посохом, в душе тысячу раз благодаря мудрого Мехрема-Агуза за воинское обучение. И посох его был мечом, а перчатка аль-Джарифа - щитом и палицей. Вскоре больше десятка разбойников валялись без сознания, а остальные в ужасе разбежались, поняв, что не в силах совладать с юнцом. Джарлаф же, принялся помогать избитым караванщикам, которые горячо благодарили его за помощь, собирали разбросанные товары, подсчитывали убытки. И только предводитель каравана, старый опытный караванщик, покачал головой, и сказал Джарлафу:
- Вижу, ты в первый раз в здешних краях, и не знаешь, что такое встать на пути у людей Садора Блахура. Ты силен и искусен в бою, но лучше бы ты не вмешивался в его дела. Разграбленный караван не самое плохое, что может произойти в окрестностях Борта. Месть Блахура намного хуже.
Он снова покачал головой, и протянул юноше мешочек с обычной дорожной едой караванщиков - смесью кураги, изюма, фиников и орехов. Джарлаф почтительно поблагодарил его за угощение, и спросил, куда направляется караван? На что караванщик ответствовал, что караван идет в Борта, но если юноше надо в иное место, то из Борта караваны идут во все стороны света. А затем, оглядев опытным взглядом Джарлафа, протянул ему маленький мешочек с серебряными монетами, несмотря на все попытки юноши отказаться от неожиданного дара. Ибо юность щедра и бескорыстна, и боится быть обязанной. Но караванщик лишь засмеялся и сказал:
- Бери, о нежданный спаситель, клянусь солнцем и луной, это не дар, а плата за спасение. Потому что я - Юсуф ибн Бакрат никогда не остаюсь в долгу. А серебро тебе пригодится в городе, потому что тебе нужно есть, пить, услаждать свой взор лицезрением красавиц, да и ни один караван не возьмет тебя бесплатно.
И Джарлаф внял голосам разума - своего и почтенного Юсуфа ибн Бакрата, вспомнив, что пришлось пережить ему после побега из дома.
До Барта они добрались без происшествий, дорога была совершенно пуста и свободна, на что почтенный Юсуф ибн Бакрат только мрачнел и качал головой. У ворот города юноша распрощался с добрым караванщиком, уплатил монетку за вход в город и окунулся в городскую суету. Несмотря на то, что Барта сильно отличался от Ленга, Джарлаф с наслаждением почувствовал, что вернулся в прежнюю городскую жизнь. Барта был построен на перекрестье торговых путей, неудивительно, что быстро разросся, разбогател и стал многолюден. Прекрасны были его высокие белокаменные дома, широкие ровные улицы, тенистые кущи деревьев, глубокие арыки, мощенные камнем площади. И забыл молодой Сарфи на какое-то время свои мечты, потратив полдня на осмотр городских красот. Лишь проголодавшись, он вернулся в торговые ряды, где перекусил свежей ароматной лепешкой и сочными персиками, после чего нашел пристойный таббакх, где подавали горячий душистый плов и лапшу со всевозможными приправами. Насытившись же, юноша перешел в чайную-ханаку, где, наконец, смог дать отдых натруженным ногам, наслаждаясь горячим чаем и сладостями, от которых отвык, после побега из дома.
Благословение небу, наивный Джарлаф избежал участи быть обокраденным, ибо город строили купцы, и жили в городе купцы, а уж они-то позаботились о том, чтобы никто не смел покуситься на их имущество. Городская стража зорко следила за порядком, а случайных воришек наказывали так, что ни один из ищущих неправедной поживы, на сотню фарсангов не смел приблизиться к городу. Посему и хурджун, и кошель с деньгами, которые Джарлаф бездумно бросил рядом с собой, никто не тронул. Левую же руку юноша благоразумно скрывал под широким рукавом рубахи, не желая привлекать к себе внимание. Отдохнув же, он вновь устремился к торговым рядам, чтобы купить себе пристойную одежду и обувь, потому что его прежняя одежда сильно истрепалась. А постепенно перейдя от рядов с одеждой к оружейным, с огорчением понял, что всех его денег не хватит даже на самый плохонький шамшур. Торговцы оружием, опытным чутьем понявшие, что у юноши мало денег - пренебрежительно отворачивались, и делали вид, что протирают товар льняными тряпочками, смоченными в масле. Опечаленный Джарлаф с восторгом разглядывал выставленное оружие. Острые изогнутые шамшуры с искусно отделанными рукоятями; длинные найза с острыми хищными жалами наконечников; грубые прямолинейные саифы, которые затачивались только перед боем или не затачивались вообще, полагаясь на мощь удара; шипастые булавы, видом подобные суровым воинам городской стражи - лишь малая часть того, что продавали торговцы оружием, привозившие его отовсюду. В конце концов, один из торговцев, тронутый жадным трепетом юноши перед оружием, продал ему с большой скидкой одну простую булаву. И хотя это больше походило на сухарь, протянутый человеку, не вкушавшему пищу несколько дней, но и внушало надежду, что не все душевные порывы в этом мире погасила алчность, корысть и жажда наживы.
Джарлаф сунул булаву в хурджун и, поняв, что напрасно тратит время на созерцание недосягаемого, отправился в караван-сарай, узнать, не идет ли какой-нибудь караван в город Бакшир.
4.
С высокомерным снисхождением оглядел Джарлафа караван-баши Исмет ибн Патхар, но все же согласился нанять его охранником до города Арусака, что лежал на пути к Бакширу. В окрестностях Борта правило слово и дело Садора Блахура, которому никто не смел противиться, и только отряд опытных воинов смог бы противостоять его людям. Но такой отряд стоил очень дорого, и купцы предпочитали полагаться на удачу, коея издревле покровительствует торговым людям и путешественникам. Однако и тайная власть Блахура имела пределы, за которыми добывали себе добычу иные разбойники. Поэтому охранники в караване были нужны всегда, но и платить наивному Джарлафу караван-баши на самом деле не собирался. В самом деле, подобные юнцы годны лишь для того, чтобы отвлечь нападающих в первые минуты, подставляя тела под острые копья да сабли. Однако, верный своему характеру, устроил небольшой торг, в результате которого нанял юношу за сущие гроши. Джарлаф же, ища не наживы, а пути к своей цели, с легкостью согласился на скудную плату. И во время пути, вспомнив свой первый опыт путешествия, помогал караванщикам с животными и грузами, в отличие от других охранников, которые только посмеивались над его стараниями и всячески выказывали презрение. Шесть охранников ехали на лошадях, а еще шестеро безлошадных, вместе с Джарлафом - на верблюдах с поклажей. И по-прежнему прятал юноша левую руку под одеждой. Заметив, что он все делает только правой рукой, одни смеялись и называли его одноруким, а другие недоумевали, как караван-баши Исмету пришло в голову нанять его охранником. Для пущей осторожности, юноша обмотал руку тряпьем, чтобы блеск перчатки не привлекал внимания, и даже омовения совершал при помощи правой руки и выдолбленного из тыквы сосуда.
Но и это не помогло юному Джарлафу, поскольку караван Исмета ибн Патхара не избежал нападения разбойников, устроивших засаду среди огромных камней. Забросав караван камнями, с дикими воплями налетели они на оторопевших караванщиков. Половина охраны, не справившись с испугавшимися конями, ускакала прочь, остальные пытались успокоить верблюдов, но тщетно. Из-за камней выскочили разбойники, и один только их вид говорил о том, что не в первый раз они ловят удачу, ибо одеяния их были из дорогих тканей, хотя и сильно изорванные, а оружие сияло на солнце. Половина тут же бросилась к тюкам с товарами, а другая начала рубить несчастных погонщиков и прочую обслугу. Охранники пытались им препятствовать, но их быстро сбили с ног и принялись вязать веревками. И лишь Джарлаф чудесным образом остался без внимания разбойников. Первым же ударом левой руки юноша сбил с ног двоих свирепых разбойников, а потом, схватив лежавший на земле шамшур, с криком бросился в битву. Поистине, юный Джарлаф был рожден, чтобы стать великим воителем, потому что всего лишь второй раз вступая в бой, ощутил он упоение предстоящей схваткой. И сердце его, наполненное неслыханной отвагой юности, рвалось навстречу битве. Конечно, не так ведут себя опытные воины, привычные наносить и отражать удары. Крепкие как скалы, неторопливые как быки в упряжи, убеленные сединами как высокие горы, они сперва оглядываются по сторонам, подобно матерым волкам, и лишь после этого уверенно идут на врага, дабы испытать крепость его брони и силу духа.
Но я повторюсь, это были обычные разбойники, привыкшие наводить страх и ужас одним только видом и необъяснимой жестокостью, а не закаленные в боях воины. И когда Джарлаф сорвал с левой руки тряпье, скрывавшее перчатку, и с шамшуром в правой руке набросился на разбойников, те в ужасе разбежались, оглашая окрестности жалобными воплями 'даэв-шолак' (демон-левша) и даже 'шейтан-шолак' (слуга аль-Раджа). Когда же все утихло, почтенный Исмет ибн Патхар на коленях подполз к ногам юноши, смиренно пал ниц и молил о пощаде и милости великого бадуана, с которым он так небрежно обошелся. И все уцелевшие караванщики пали ниц и славили имя своего спасителя. Напрасно смущенный Джарлаф пытался поднять их на ноги и уверял, что он обычный человек. Когда людям нужен герой - они всегда находят его. А уцелевшие разбойники разнесли слухи о страшном бадуане едущем в караване Исмета ибн Патхара - по всем окрестностям. Ужаснулся бы Сарфи, услышав о себе как об огромном великане, одним беспощадным ударом повергающем десятки людей на землю, и предающим их ужасной смерти. Благодаря этим слухам, остаток пути караван прошел без всяких препятствий, и достиг ворот Арусака.
К удивлению ибн Патхара, ворота оказались закрытыми, а городские стражники, вооруженные до зубов, принялись тщательно осматривать караван, ничего не объясняя. И даже не взяли обычную мзду - масло смягчающее самого твердокаменного стража. Лишь после тщательного осмотра каравану разрешили войти в город, что караван-баши Исмет смог сделать не раньше часа, потому что пришлось заново складывать весь товар, развороченный бдительными стражами. Чрезвычайно обеспокоенный, караван-баши взял толстый кошель, набитый полновесными золотыми монетами и заглянул к начальнику городской стражи. Начальником на ту пору был вельможный Гизали ибн Селаир, многоопытный чиновник, имевший родственные связи с семьей самого Рабхад ибн Сиддора - могущественного кале Арусака. Ибн Селаир сообщил караван-баши Исмету тревожные новости: дочь высокородного правителя, лилейноликая Айвише-бене, поистине прекраснейший цветок и украшение поднебесного мира, выехала в сопровождении небольшой свиты на прогулку за город и пропала. Выехавшие на ее поиски стражники обнаружили тела двух телохранителей и трех девушек, многочисленные следы мягких сапог с круглыми носками, пятна крови и несколько оброненных украшений. Похитители явно спешили, и даже не стали их подбирать, не польстились ни на украшения девушек, ни на кошели телохранителей. Гизали-сайад лично прискакал на место происшествия, сам все осмотрел, и пришел к выводу, что целью нападения с самого начала была прекрасная дочь высокородного кале Рабхада. Это только ухудшило дело, поскольку в нем не было ничего случайного, это была засада. Десятки вооруженных отрядов были посланы на поиски по всей округе, но тщетно. Высший совет мудрецов Арусака заседал день и ночь, но так и не смог выяснить, кто тот дерзкий и безрассудный враг, что осмелился на подобное. Гизали-сайад однако, будучи исполнен некоторой неприязни к мудрецам, не поделился с ними своими мыслями, но милостиво поделился с ничтожным караван-баши. И выходило по рассуждениям сиятельного ибн-Селаира, что только один человек мог решиться на подобное. И должен был этот человек иметь власть и силу, которые внушили бы ему уверенность в своей безнаказанности. И был ему известен только один такой человек. И имя этого человека было Садор Блахур.
Одного не мог понять многоопытный Гизали-сайад - зачем прославленному разбойнику похищать дочь самого арусакского кале? Да, Айвише-бене была прекрасна, но Арусак славился красотой своих девушек, и знаменитый разбойник мог запросто похитить любую. Для чего было наносить оскорбление Рабхаду-кале? Вельможный страж задумчиво поглаживал бороду и качал головой. И даже не разгневался, когда караван-баши Исмет робко поинтересовался, может ли он продать привезенные товары не дожидаясь окончания поисков прекраснейшей Айвише-бине, да хранят ее чистоту и непорочность незримые силы?
Слухи о происшествии мигом разлетелись по всему каравану, и быстро достигли ушей Джарлафа. Несмотря на всеобщее благоговение, преклонение и даже страх, порожденные его недавним сражением с разбойниками, юноша не возгордился, помогал разгружать тюки с товарами, возился с верблюдами, и вел самую обычную жизнь. Левую руку он снова обмотал тряпьем, и лишь украдкой в свободное время старался упражняться с перчаткой, пытаясь обуздать её великую силу, превращающую камни в песок. Но, в конце концов, пришли к нему купцы и караванщики, пали на колени и обратились с мольбой. Ибо по велению Рабхада-кале вся торговля, кроме хлебной, была остановлена на то время, пока не появятся известия об Айвише-бене. Джарлаф же, вне всяких сомнений, настоящий бадуан, способный спасти прекрасную Айвише-бене, и безутешного отца её Рабхада-кале, и город, и самое главное - торговлю.
В смятении чувств выслушал их молодой Сарфи, ибо с одной стороны всем сердцем рвался он навстречу подвигам, а тут - как в старинных сказаниях были и злодей, и красавица, и грядущие битвы. Но не было у юноши ни красивой одежды, ни оружия, ни доспехов, ни скакуна. Одна только злосчастная перчатка, не желающая покидать его левую руку, и из благословения аль-Джарифа превратившаяся в проклятье. Но стоило лишь юноше заикнуться о своей бедности, как ему принесли богатые одежды, расшитые серебром, прочные доспехи и привели достойного коня. Юность бывает отважна настолько же, насколько и наивна, и лишь благодаря вмешательству достойнейшего караван-баши Исмета, взявшего Джарлафа под свою опеку, поклялись купцы, что все это дар могучему бадуану, не требующий возмещения.
Не успел Джарлаф облачиться в новую одежду, не успел опоясаться боевым поясом, как весть о нем дошла до самого Рабхада-кале, благодаря городским соглядатаям, добросовестной службой своей укреплявшим порядок в славном городе Арусаке. Но не прошло и часа, с того момента, когда кале Рабхад приказал Гизали-сайаду привести к нему неизвестного бадуана, как толпа купцов сама привела Джарлафа ко дворцу.
Глазам солнцеподобного кале предстал юноша, высокий и статный; глаза его были полны огня, а черные кудри спускались до самых плеч. Легкий пушок пробивающейся бороды окаймлял его подбородок, не знавший цирюльника. Кале Рабхад оценил юность Джарлафа, но в глазах его мелькнуло сомнение. Это ли тот бадуан, о котором ему говорили? Сможет ли он найти прекрасную Айвише-бене? Рабхад-кале был многоопытен в государственных делах и потому верил лишь в хорошо вооруженный отряд воинов, числом не менее полутысячи. Но юноша опустился на колено и поклялся спасти дочь кале или умереть.
И тогда сказал ему Рабхад-кале:
- Встань, о юный бадуан. Тебе неведомо горе отца, ты лишь рвешься к приключениям. Но если ты спасешь мою дочь, сможешь просить меня о чем захочешь. Ни в чем я не откажу тебе.
И распорядился обеспечить Джарлафа всем, что могло бы пригодиться ему в пути. С ним вызвался ехать сын одного придворного вельможи, Ратхур Ваджар, человек молодой, надменный, но отличный боец на саблях. Он не мог допустить, чтобы высокородную Айвише-бене искал какой-то безродный бадуан (да простят ему небеса подобную спесь и пренебрежение). Джарлаф же никому не сказал, кто его почтенные родители и из какого он рода. Ибо сколь сильно мечтал он о ратных подвигах и спасениях красавиц, столь же скромен и умерен был во всем остальном.
Путь их был долог и каменист, потому что главное логово разбойника Блахура находилось в одной из пустынь, что к западу от Арусака. Ратхур-сайад держался в стороне от Джарлафа, на привалах отдыхал и вкушал пищу тоже отдельно. Но юный бадуан не обижался, и вообще не обращал на это внимания. Он сам хотел ехать один, без навязанного ему спутника. Тем паче, он понимал, что напасть на свирепого Блахура не то же самое, что на шайку грязных разбойников, и сердце его щемило от неизвестности грядущего.
Долго ли, коротко ли, но добрались они до логова Садора Блахура. Хитрый разбойник построил посреди пустыни целую крепость, не пожалев сил и средств на то, чтобы привезти множество камней издалека. Небольшая скала, на которой он выстроил свое логово, была окружена каменной стеной в половину человеческого роста. А поодаль, были вбиты ряды кольев, за которыми под навесами, лениво дремали караульщики. Само логово напоминало небольшой замок, с бойницами в стенах и небольшим внутренним двором. Засмеялся Ратхур-сайад и пообещал немедленно поскакать вперед, порубить всех разбойников и спасти прекрасноликую Айвише-бене. Напрасно останавливал его Джарлаф, предлагая сперва осмотреть местность, чтобы избежать возможных ловушек. С презрительным смехом, Ратхур оттолкнул Джарлафа, пришпорил своего коня и, выхватив острый шамшур, поскакал по извилистой дороге, ведущей к логову Блахура. Наш юный бадуан нахмурился, но поймал себя на мысли о том, что это он, безрассудный, должен был скакать на врагов, сверкая обнаженной саблей, и рубить злокозненных разбойников не щадя сил. И подивившись своему спокойствию, Джарлаф, решил прийти на помощь отважному Ратхур-сайаду лишь в самый опасный момент. И медленно поехал следом.
Ратхур-сайад же, с громким боевым кличем мчался на разбойников, изумлении взирающих на него из-за кольев. Прекрасен и грозен был сын придворного советника Бахрама Ваджара в своих дорогих доспехах, на чудесном жеребце. Но разбойники постыдно не приняли боя, и коварно набросили на отважного Ратхур-сайада грубо сплетенную сеть. После чего с воплями уволокли его в глубь укреплений. Видя это, Джарлаф не стал спешить, хотя сердце его рвалось на выручку своему спутнику. Он неторопливо подъехал к ближайшему укреплению, и разбойники вскричали грубыми голосами:
- Кто ты, и что тебе надо?!
- Мне нужен Садор Блахур, - отвечал Джарлаф, - пусть возьмет свое самое лучшее оружие и выходит сразиться со мной.
Разбойники начали громко смеяться и окружили юного бадуана, решив поступить с ним так же, как поступили с благородным Ратхур-сайадом. Видя это, Джарлаф спрыгнул с коня и пошел дальше пешком. Разбойники напали на него, набросив сеть, но юноша разорвал ее как паутину. Засвистели кривые сабли, заухали толстые палицы, засновали злобные копья - все было напрасно. Джарлаф легко отражал удары своей волшебной перчаткой, и не получил ни одной раны. Круглый щит прикрывал его спину, а кольчуга и стальной нагрудник защищали спереди. Тех, кто пытался подобраться поближе, встречал удар стального кулака, после чего разбойник падал без чувств и больше не мог подняться самостоятельно. Страх и ужас охватили нападавших, и те кто остался на ногах, бросились бежать в главное укрепление. Но со всех сторон сбегались всё новые разбойники, пытались остановить юного Джарлафа и, испытав мощь его ударов, бежали прочь, крича о демоне-левше, явившемся из ада. Юноша сражался беспрестанно, продвигаясь все ближе к скале, в которой прятался Садор Блахур, но силы его таяли с каждым шагом, и тело закаленное тренировками у премудрого Мехрема истомилось. Шлем и нагрудник Джарлафа покрылись вмятинами от ударов, а щит стал похож на решето. И только дух юноши оставался стойким, и сердце его пело от звуков сражения. Все еще не насытилось его воображение, потому что стремился он увидеть и победить самого ужасного Садора Блахура, и спасти прекрасную деву. Подобно жнецу в море спелой нивы, прорубал он широкую просеку в толпе разбойников, оставляя за собой бездыханные тела, а уцелевшие разбойники подобно смрадным шакалам шли за ним следом, не решаясь ни приблизиться, ни оставить в покое столь опасного врага.
И, наконец, добрался Джарлаф до подножия скалы, где его встретил высокий крепкий человек, глядевший на него исподлобья испытующим взглядом. Крепки были его руки, сжимавшие тяжелую саблю, могучие плечи бугрились мускулами, а широкую грудь прикрывал зеркальный нагрудник искусной работы, поистине достойной самого шах-ин-шаха. Воистину это был сам Садор Блахур, чьим именем пугали не только детей, но и самых богатых купцов. Шрамы, покрывавшие его лицо, свидетельствовали, что славу свою он добыл нелегким путем. Однако взгляд Блахура был полон страха, как ни пытался разбойник скрыть его. Слухи о несокрушимом Демоне-Левше достигли его со скоростью молнии. Но страх этот был перемешан со злобой, ибо не привык разбойник Блахур к тому, чтобы добычу вырывали из его рук.
Когда же заговорил он, то голос его был полон ядовитого мёда:
- Приветствую тебя, о, могучий воин. Скажи, кто ты и откуда? И зачем пришел сюда, зачем убиваешь моих людей?
- Я - Джарлаф ибн Сарфи аль Ленга, - отвечал юноша, - и пришел сюда, чтобы покарать тебя за твои неслыханные злодеяния. И спасти прекрасную Айвише-бене. И Ратхур-сайада, которого твои люди бесчестно пленили, не дав ему честного боя.
Садор засмеялся и развел руками, словно приглашая весь мир в свидетели своих слов.
- Слухи, всего лишь слухи, распускаемые трусливыми людьми, мой дорогой Джарлаф! Где свидетели, где пострадавшие? Всё лгут люди! Что касается красавицы Айвише, то признаюсь в содеянном. Но видел ли ты, как она прекрасна? Поверь, на моем месте любой мужчина, понимающий бесплотность своих мечтаний, но обладающий возможностями - поступил бы так же. Кроме того, кто-то напал недавно на моих людей и многих побил. И они обратились ко мне за защитой и справедливостью, показывая свои раны и называя имена убитых. Кто должен ответить за их потери, если не правитель города, у которого это случилось? А этот твой Ратхур-сайад сам напал на моих людей, и ты - свидетель, они не пролили его крови, лишь связали и теперь не знаем, что с ним делать...
На мгновение юный бадуан поддался коварству слов разбойника, но словно незримый дух осиял его изнутри, и крикнул Джарлаф:
- Подлый негодяй, как смеешь ты вести такие речи передо мной?! Подними саблю, и покажи своим людям, как ты сражаешься! Или ты нападаешь только на слабых женщин?!
После этих слов, Блахур понял, что отступать ему некуда. И тогда разбойник поднял свою тяжелую саблю и бросился на Джарлафа. Долго бились они, ибо хотя перчатка давала юноше великую силу, но и Блахур был искусен во владении оружием. Дважды Сарфи был на волосок от гибели, и только несокрушимость перчатки выручала его. Но и пускать в ход главную ее силу юноша не решался, понимая, что тогда люди смогут оспорить честность поединка. И полагался лишь на свою силу, ловкость и мастерство, заложенное мудрым Мехремом. На третий же раз, отбивая хитроумный удар Блахура, Джарлаф с такой силой отразил перчаткой удар, что угодил краем перчатки в голову разбойника. Со стоном рухнул Блахур на землю, обливаясь кровью. Когда же Джарлаф приблизился к нему, разбойник приподнял голову и сказал слабеющим голосом:
- Я умираю, демон-левша, но и ты не торжествуй раньше времени. Те, кого спасаешь ты, те, кто будет тебе обязан - первыми ужалят в спину и оплатят твоим благородством свои грехи.
- Не пророчь мне бед, перед лицом собственной смерти! - гневно вскричал Дарлаф, но разбойник уже сомкнул веки, и умер.
Подобно коварной змее, успел Блахур ужалить юного бадуана ядом сомнения, молодой Сарфи смутился от его слов. Но так же легко выбросил их из своей памяти, ибо благословенна юность, не хранящая зла и прочих неприятностей!
Оставшиеся с Блахуром разбойники, устрашенные силой Джарлафа и исходом поединка, побросали оружие и разбежались в разные стороны. И юноша беспрепятственно вошел в логово разбойника, и освободил Ратхур-сайада, лежавшего связанным неподалеку от выхода. Злобой осветилось чело благородного сайада, потому что спас его от позора и гибели безродный бадуан. Но ничего не сказал он Джарлафу, вышел лишь наружу, посмотреть на тело Садора Блахура.
Молодой Сарфи же принялся искать красавицу Айвише. И нашел он её в самой дальней комнате, печальную и обеспокоенную. Перед ней лежали блюда с фруктами и сладостями, поодаль лежали груды дороги платьев и шкатулки с украшениями. Так Садор Блахур пытался расположить к себе сердце красавицы. С восторгом смотрел юный Джарлаф на прекрасную Айвише-бене, она же холодно взглянула на незнакомого воина, вошедшего к ней в доспехах, перепачканных кровью.
- Кто ты, юноша? - спросила она сладкозвучным голосом, - и что за шум я слышала снаружи?
- Я - Джарлаф ибн Сарфи, принес тебе радость освобождения! - волнующимся голосом ответил Джарлаф.
Красавица замялась.
- А...Блахур?
- Повержен моей рукой, и люди его разбежались. Я отвезу тебя домой.
Взгляд Айвише-бене коснулся его левой руки, и содрогнулась прекрасная дочь кале от вида её. Ибо в том месте, где перчатка вросла в руку, кожа приобрела стальной серый цвет. И вздрогнул юный Джарлаф, неловко пытаясь укрыть руку от её взора. И впервые на его светлое юношеское чело набежала тень сомнения.
- Я слышала голос Ратхур-сайада, - нежным голосом сказала Айвише-бене, с отвращением отворачиваясь от юноши,- он правда пришёл сюда?
Нежные щеки красавицы окрасились легким румянцем, длинные ресницы затрепетали, словно мотыльки вокруг огня. А сердце молодого Сарфи словно обрызгали отравленным щербетом.
- Да, - сказал он, через силу, - Ратхур-сайад действительно приехал сюда со мной, чтобы освободить тебя...
- Я так и знала! - вскричала Айвише-бене, - он не мог поступить иначе. Где же он, мой спаситель?!
- Я здесь! - Ратхур Ваджар вбежал в комнату, оттолкнул Джарлафа, и упал на колени перед дочерью кале, целуя край её одежды.
Пораженный до глубины души увиденным, Джарлаф стоял, словно каменный, не в силах вымолвить ни слова. Наконец, юноша повернулся и вышел. Ему и в голову не пришло произнести вслух правду о том, кто на самом деле победил разбойника Блахура и спас прекрасную Айвише-бене. Горло его стянула горечь обиды, а глаза наполнились влагой. Но молодой Сарфи не проронил и слезинки, лишь глубоко вздохнул, осознавая, что никакие подвиги не сделают сына купца благородным вельможей. Он понял это только теперь, и словно ветер отрезвления выдул пыльцу юности из его ума. Но, разумеется, не до конца, ибо юность упряма и никогда не сдается без боя.
Джарлаф прикрыл халатом тело Блахура, и поднял его саблю. Поистине это было великолепное оружие! Тяжелый длинный слегка изогнутый клинок, поверхность которого была покрыта причудливым узором утреннего тумана, оседающего каплями воды, с лезвием удивительной остроты, на котором перчатка аль-Джарифа оставила лишь несколько мелких зазубрин. Такие клинки делали только старые мастера аль-Габры, перед искусством которых изделия кемрских оружейников выглядели корявыми палками. Эфес был крепким и надежным, но совсем не простым. Полированную рукоять черного эбенового дерева обвивал бронзовый алтынеен, изумительной работы, в глаза которого были вставлены два изумруда, а навершие рукояти венчал большой камень искрящийся золотыми блестками. Юноша взял шамшур правой рукой, и с трудом удержал его, несмотря на то, что каждое утро поднимал над головой большие камни. Тогда он переложил шамшур в левую руку, и удивительная перчатка словно срослась с рукоятью. Джарлаф взмахнул им, словно перышком, и воздух засвистел, словно рассеченный надвое.
На мгновение молодой Сарфи, восхищенный совершенством доставшегося ему шамшура, забыл о том, что случилось в логове Блахура. Но, увы, ненадолго. Самодовольный Ратхур-сайад, вздумал обращаться с Джарлафом, как с прислужником. И прямо перед глазами красавицы Айвише! Он велел юноше привести лошадей и найти повозку, для препровождения Айвише-бене в Арусак. А также охранять другие сокровища, которые благородный аль-Ваджар отыскал и собрал в разбойничьем логове.
Гнев заполонил юного Джарлафа, и глаза его вспыхнули огнём.
- Что ты возомнил о себе, сын второго советника? Разве ты разогнал всех разбойников? Разве ты сразил Садора Блахура? Я пообещал великому кале Рабхаду, что отыщу и верну ему его дочь. И я выполню обещание. Если же ты решил помешать мне, то достань свою саблю и сразись со мной здесь, перед остывшим телом разбойника Блахура!
Ратхур-сайад отвел глаза в сторону и сказал:
- Да, ты прав, о победитель Блахура. Позволь же и мне, поверженному ничтожеству внести свою лепту в возвращение прекрасной Айвише. Ведь и я храбро бился с разбойниками, но удача отвернулась от меня.
Юность отходчива и доверчива, да будет она благословенна за это, потому что быстро покрывается ржавчиной обид и разочарований, и время не щадит ее цветов. Гнев юного Сарфи тут же прошел, он улыбнулся и принялся готовиться к возвращению в Арусак. А Ратхур-сайад стал заботиться об Айвише-бене, как и подобает благопристойному придворному вельможе.
Вскоре они отправились в обратный путь, и Джарлаф, с щемящим сердцем, не оглядывался на красавицу Айвише-бене, ведущую беседу с почтительным благовоспитанным Ратхур-сайадом. Молодой же Сарфи решил удовольствоваться битвой с могучим Блахуром. Шамшур он повесил справа на богатой перевязи, чтобы в случае опасности выхватить его левой рукой. Достойному оружию он дал имя 'Рахшанеен', что означало 'Драконья искра', и воздал должное его создателю. Повозка, запряженная быками, на которой ехала Айвише-бене была нагружена золотом и драгоценными камнями, найденными в логове Блахура, поэтому двигались они медленно.
И на одном из привалов, Айвише-бене собственноручно угостила юного Джарлафа чашей со сладким напитком. Юноша поблагодарил красавицу и выпил все до дна. Напиток оказался ароматным и вкусным, настолько, что голова молодого бадуана закружилась, и он впал в забытье. Сердце его сжалось, а дышать стало трудно. И руки, и ноги будто стали чужими. Словно издалека слышал он звонкий смех дочери кале, и голос благородного Ратхур-сайада. Когда же Джарлаф собрался с силами и попытался привстать, Ратхур-сайад изо всех сил ударил его палицей по голове, сказав:
- До чего же живучий этот простолюдин. Умри уже и не мешайся у нас под ногами...
И сознание молодого Сарфи поглотила тьма.
5.
За множество фарсангов от Арусака, в городе Ленг, почтеннейшая Ириди, многократно оплакивавшая своего пропавшего сына, вздрогнула и уронила пиалу с шербетом, которую ей принесла верная служанка. А глубокоуважаемый купец Джанунг Сарфи томимый смутным внутренним беспокойством, отменил выгодную сделку и поспешил домой. Мудрейший из мудрых Мехрем-Агуз внезапно почувствовал, как сжалось его сердце и лицо обдал жар. Мудрец обратил лицо к небу и пристально посмотрел ввысь.
Долго пролежал в неподвижности юный Джарлаф, и тьма не рассеивалась. Уже зоркие вечно голодные стервятники начали кружить над ним, а хитрые злобные шакалы стали принюхиваться и подходить всё ближе. И никто не может сказать наверняка, умер Джарлаф или просто лежал без памяти. Никто.
Но безмолвную тьму пронизал яркий свет, и кто-то взял юношу за левую руку, и потянул, призывая подняться. И пришла боль, а с ней и сознание. Молодой Сарфи пришел в себя, и понял, что лежит в одной одежде среди камней, а все доспехи и оружие пропали. И нет рядом ни красавицы Айвише-бене, ни Ратхур-сайада, ни лошадей, ни разбойничьих сокровищ. А перчатка великого аль-Джарифа сжимает кусок парчи, вырванной из чьего-то парчового халата.
- Что произошло? - спросил сам себя Джарлаф. И вспомнил юноша и сладкий напиток поданный прекрасной дочерью кале, и слова Ратхур-сайада, и застонал от боли и обиды. Не о таком мечтал юный бадуан, не такого ожидал от людей. Грозный разбойник Садор Блахур и то повел себя честнее, чем Ратхур-сайад и Айвише-бене. Особенно не мог понять Сарфи красавицу Айвише. Разве не спас он её от страшных разбойников и злой участи? Разве не отвез бы, как обещал, к отцу - высокородному кале Рабхаду? За что они так обошлись с ним? Должно быть лишь мудрый Мехрем-Агуз смог бы ответить на его вопросы, но его не было рядом, и юноше пришлось самому искать ответы на свои вопросы.
Джарлаф поднялся на ноги, перевязал голову найденной тряпкой, и принялся собирать оставшиеся на привале вещи. Увы, великолепный шамшур Рахшанеен исчез, как и все доспехи. Ничего не оставил Ратхур-сайад, все забрал. Лишь перчатка аль-Джарифа не покинула юношу. Когда же Джарлаф взглянул на свою левую руку, то обнаружил следы ударов, как будто Ратхур-сайад пытался лишить его и перчатки, вместе с рукой. Горячо поблагодарил юноша великого аль-Джарифа, за его чудесный дар, спасший от гибели и увечья.
Рассказывают, что молодой Сарфи решил вернуться в Арусак, и воззвать к справедливости кале Рабхада. И еще говорят, что проезжий дехканин, везший кетмени на арбе запряженной волами, подобрал его и помог добраться до ближайшей деревни. И уже не скрывал Джарлаф свою левую руку, обретшую могучую силу. А когда кто-то из местных дехкан назвал его демоном, и ударил палкой, юноша переломил толстую палку как тростинку, а самого дерзкого хулителя забросил на крышу дома. И тогда дехкане низко поклонились ему, принесли еды, одежду и попросили не наказывать их за слова безумца. Сердце юного бадуана словно окаменело. Он спокойно принял все дары, и велел отвезти его в Арусак.
Благородный Ратхур-сайад между тем, благополучно довез Айвише-бене до Арусака, и был встречен, как подобает герою и победителю. Рабхад-кале и все его придворные не скупились на восхищения и восторги. Ратхур получил титул вали, был осыпан золотом и драгоценными камнями. Его отец, благородный второй советник Ваджар, да будут светлыми о нем воспоминания, поговорил с несколькими важными людьми, и вскоре весь Арусак наполнили слухи о предстоящей свадьбе Рабхада-вали и Айвише-бене.
А молодой Сарфи ехал в дехканской арбе, прикрыв голову от палящего солнца куском простого холста. Справедливости ради скажем, что простых дехкан разбойники никогда не трогали. Но молодой юноша, не похожий видом на простого труженика обращал на себя их внимание. Но стоило им с обнаженным оружием подойти к арбе, как Джарлаф мощным ударом, отправлял самых дерзких в забвение. Подобно кораблю, рассекающему морскую ширь, ехал Сарфи, и оставлял за собой широкий след из ужасающих слухов. Вскоре мелкие разбойничьи шайки отошли подальше от дорог ведущих в Арусак, а крупные наоборот стали преследовать Джарлафа. И полнилось гневом сердце юноши, когда все больше и больше разбойников начало нападать на него. Он бился лишь кетменями взятыми в каждую руку и не брал добычи. Дехканин Исар, везший Джарлафа на своей арбе, нагрузил ее до краев тем, что успел собрать с павших, и трясся от страха лишиться всего, когда демон-бадуан покинет его.
И вот однажды, за четыре дня пути до Арусака, Джарлафа и Исара окружило огромное войско разбойников. Предводительствовал ими могучий Вахиб Инджар, двоюродный брат Садора Блахура. Узнав о гибели брата, он во всеуслышание поклялся отомстить его убийце, и собрал сотни самых отчаянных разбойников, пообещав отдать им все свои богатства за поимку неведомого даэва.
Перепуганный Исар, глядя на приближающихся к ним головорезов, достал из-под груды тканей припрятанный щит и тяжелый тупой саиф, который по разумению дехканина был намного лучше тонкого шамшура, и подал их Джарлафу с поклоном.
Из толпы вооруженных людей вышел здоровенный разбойник, и громко крикнул:
- Эй, свирепый демон-левша, выходи! Я хочу посмотреть на того, кто убил моего брата!
Спокойный и молчаливый Джарлаф вышел вперед, пряча левую руку за круглым щитом. Разбойник оглядел его с ног до головы и засмеялся.
- Это ли тот могучий бадуан, победивший самого Садора Блахура? Должно быть, ты ударил его ножом в спину, пока он спал?
Юноша покачал головой.
- Нет, я сразил его в честном поединке один на один. Выходи и ты, если не боишься смерти.
Вахиб Инджар покачал головой.
- Слухи о твоей силе разлетелись повсюду. А мы не благородные сайады, чтобы благородно биться на ристалищах. Мы нападем все вместе и изрубим тебя на куски. Бросай оружие и сдавайся, возможно мы подарим тебе быструю и легкую смерть.
И понял Джарлаф, что разговоры бессмысленны. По взмаху руки Инджара разбойники толпами набросились на юного Сарфи и началась жестокая битва. Вначале Джарлаф просто стоял и отражал нападавших щитом и саифом, но когда изрубил два десятка головорезов, и еще два раза по столько же оглушил, щит превратился в щепы. И тогда юноша отбросил его и пошел вперед. И засверкала перчатка аль-Джарифа стальным блеском, неся увечья и гибель всем, кто стоял на пути. С воплями ужаса и криками 'шолак аль шейтан' ближайшие разбойники стали разбегаться, но Вахиб Инджар не зря собрал самых отчаянных головорезов, и те, что стояли в отдалении, стали бросать в Джарлафа камни и копья, а потом стали бросать сети, чтобы обездвижить его. Множество камней и копий отбил перчаткой юный бадуан, и сети рвал, словно гнилые нитки, но множество одолевает одинокого, и самый сильный верблюд не уместит на горбу сотню баранов. Так и молодой Сарфи упал, запутавшись ногами в сетях, и был изранен копьями в спину и бока, и оглушен ударом по голове, которая только оправилась от предательского удара Ратхура-вали.
Но, даже опутав сетями бесчувственного юношу, боялись разбойники подойти к нему близко, и со страхом смотрели на стальную перчатку. Когда же нашелся смельчак, который решил связать Джарлафу руки веревкой, перчатка рванулась сама по себе к его горлу, и разбойник нашел свою погибель.
- Шейтан...аль-Радж...демон...даэв... - перешептывались люди, и сам Вахиб Инджар задумчиво смотрел на поверженного молодого бадуана, и в сердце его поселился страх. И подумалось ему, что кем бы ни был юноша, его убийство принесет много неприятностей и самому Вахибу, и всем его людям. И приказал он убрать сети и привести юного Сарфи в чувство при помощи кувшина воды.
Когда Джарлаф пришел в себя, то увидел, что рядом с ним лежит груда дорогих покрывал, расстелена парчовая скатерть уставленная вкусными яствами, а напротив него сидит разбойник Инджар, и медленно раскачивается из стороны в сторону. Юноша приподнялся, и тогда Вахиб Инджар сказал:
- Не знаю, что делать с тобой, юный бадуан - убить или отпустить? И какой будет прок от того или этого? Что за сила таится в твоей железной руке?
- Почему же ты не убил меня, пока я был без сознания? - спросил Джарлаф, - это было бы легко сделать.
- Твоя левая рука защищает тебя, - ответил Инджар, - перчатка, что надета на ней. Похоже, ей не нужен твой разум, чтобы сражаться с врагами.
Молодой Сарфи и сам уже догадывался об этом волшебном свойстве перчатки аль-Джарифа, разбойник лишь подтвердил его догадки. Вслух же он сказал:
- Тогда отпусти меня, и не вставай на моем пути. Или вправду ты собираешься мстить за смерть Садора Блахура?
Инджар засмеялся.
- Не собираюсь я мстить за его смерть. Он, как и я, жил разбойничьим ремеслом, а значит носил свою судьбу в хурджуне за плечом. Другое дело - его богатства, собранные в логове. Садор хорошо охранял их, и никто при его жизни не мог подобраться к ним. Но вот, он умер, и его сокровища кто-то забрал. Я нашел лишь жалкие крохи от того, что ожидал найти. Скажи мне, куда ты их спрятал, потому что арба в которой ты ехал набита жалким барахлом, а дехканин, чуя острие ножа у горла, сказал, что это все его, а ты не брал ничего.
В свою очередь засмеялся Джарлаф, и поведал ему все, что с ним приключилось со дня прибытия в Арусак. И с каждым воспоминанием пробуждались в нём огоньки гнева, так что могучий Инджар с опаской отсел подальше, а потом сказал:
- Слышал я, что не для себя Садор украл дочку кале, а для некоего знатного вельможи, который щедро заплатил. И если ты верно всё поведал, то многое становится понятным.
- Что тебе понятно?! - закричал Джарлаф, - и почему это непонятно мне?!
- Видимо этот твой Ратхур и заплатил Садору, или его отец заплатил, - объяснил испугавшийся Вахиб, - а потом Ратхур поехал бы на поиски красавицы, спас её и вернул отцу. А тот в благодарность отдал бы Айвише-бене ему в жены.
Джарлаф обхватил голову руками, в ужасе слушая такое чудовищное предположение, и даже не чувствовал тяжести стальной перчатки.
- Ну, а ты, наверное, помешал им, хотя кто бы ещё смог одолеть моего брата Садора? Только такой бадуан как ты...
- Скажи ещё, - перебил его юноша, - Айвише-бене...знала?
- Слухами земля полнится, - уклончиво отвечал Вахиб Инджар, - говорят, что отказывал кале Рабхад разным именитым женихам, даже сыну хорушанского кале отказал. Ах, каких коней пригнал он в подарок...жаль, нам не удалось их перехватить.
- Теперь мне ясно все... - с горечью сказал Джарлаф, - горе мне, наивному, мечтавшему о славных подвигах. Доселе встречал я лишь хороших людей, и каждый был мне учителем. Но никто из них не травил меня столь искусно, как Ратхур-сайад и Айвише-бене. Отныне сладкий яд лжи я буду отмывать горьким настоем справедливости.
Наутро отпустил Вахиб Инджар молодого Сарфи с большими почестями, и сам кланялся в пояс. Также вернули дехканину Исару все его вещи, а для Джарлафа дали в дорогу мешок проса и мешок вяленых фруктов. К удивлению юноши, многие из разбойников, услышав его историю, возжелали сопровождать его, а хитрый Инджар пообещал узнать все о Ратхур-сайаде, и сообщить об этом Джарлафу.
И двинулось к Арусаку вместе с Джарлафом тысячное войско. Конечно, это были всего лишь бродяги и разбойники, которые не выстояли бы и против сотни конных стражников, но Джарлаф впервые ощутил себя не одиноким героем, а предводителем многих, и это было для него необычно и странно. Но юноша уже перестал подобно дельфину устремляться в глубины сказочных фантазий, мужая и закаляясь в невзгодах и горестях. Все чего он хотел - посмотреть в глаза Ратхур-сайаду и Айвише-бене, спросить, почему они так с ним поступили. Горькая усмешка проступала на его губах, когда вспоминал он красоту дочери кале. Нет, он не испытал чувства любви, лишь чувство прекрасного - так мимолетна была их встреча. Но ожидание чего-то необыкновенного померкло, раздавленное грубым сапогом чужих намерений. Разбойники же, почуяв молодого сильного предводителя, шли лишь ограбить богатый город, влекомые героическим ореолом молодого даэв-шолака.
Порою слово быстрее мысли. Не прошло и полдня, как Рабхаду-кале доложили о том, что на город движется огромное разбойничье войско, а предводителем у них юноша, принародно обещавший спасти его дочь. Гнев и презрение обуяли высокородного кале, он велел Ратхуру-вали собрать триста конных воинов и разогнать толпу простолюдинов, а их предводителя взять живым, чтобы казнить на главной площади, в назидание всем безумцам и предателям. Быстро собрался молодой вельможа, поняв, что свидетель его подвига остался жив, и более того, едет в город, дабы засвидетельствовать произошедшее. Три сотни закованных в броню воинов, с длинными копьями и круглыми щитами, весело выехали через главные городские ворота. Воистину, хватило бы и сотни удальцов, чтобы разогнать плохо вооруженных грабителей, умевших только нападать из засад и резать купцов...
Разбойничья же рать, ничего не подозревая, двигалась к Арусаку, забирая у дехкан съестные припасы. Некоторые дехкане, рассудив, что их едой будут кормить участников этого удивительного похода, прихватили свои мотыги и присоединились, дабы съесть хоть часть отнятого. Всего лишь за сутки, войско юного Сарфи, о котором он и не подозревал, выросло до двух тысяч человек. Посовещавшись, главари некоторых присоединившихся разбойничьих отрядов, выделили двух юных девушек в прислужницы юному бадуану. Дехканин Исар, невольно ставший главным прислужником Джарлафа, важно принял их под свое начало. Сарфи же ни о чем не догадывался, даже не замечая, как хлопочут вокруг него люди, и думая лишь о цели своего пути. Порой удивлялся он многолюдству, возникшему вокруг него, но ни о чем плохом и не подозревал. Наиболее сильные шайки разбойников, хорошо вооруженные и покорные приказам своих вожаков, обособились, подобно дворцовой гвардии кале, а выбранные вожаками разбойники принялись руководить толпой простолюдинов, разбивая их на отдельные отряды, которыми было легче управлять.
Через два дня пути, целый караван арб и прочих повозок, миновав покрытую валунами пустошь, достиг некоего ровного поля, за которым начинались окрестности Арусака, покрытые многочисленными пашнями и рощами фруктовых деревьев. Люди, жадно смотревшие на открывшиеся их глазам владения города Арусак, не сразу заметили всадников Ратхура-вали, железной змеей выдвинувшихся из ближайшей рощи, и начавших строиться в линию, для последующей атаки. Один из главарей, именуемый прозвищем Рахид, что означало Гром, беспокойно оглянулся на Джарлафа, но, не решившись побеспокоить могучего даэва-левшу, приблизился к другим предводителям. Их было четверо, и прозвища им были Хашаб-Дерево, Саир-Быстрый, Асфаркубан-Желтый Змей и Зуклах-Дубина. Все они имели встревоженный вид и немедленно начали военный совет.
- Были ли мы так неосмотрительны, что последовали за...этим..., - Зуклах кивнул головой в сторону Джарлафа, - и решили, что сможем поживиться в Арусаке?
- Гм, и откуда взялись эти конные мукарибы? - спросил Асфаркубан, поглаживая бороду, - они прошьют нас своими копьями быстрее, чем швея иглой платок.
- Мы были так глупы, что не подумали об арусакской страже? - засмеялся Саир, - нет, мы думали, что они запрутся в городе, как это бывало раньше, а мы обчистим окрестные поселения. Надо уходить, пока не поздно. Толпа простолюдинов ненадолго задержит их, а мы уведем наших бойцов как можно быстрее, а потом рассеемся в разные стороны, и никто нас не найдет.
- Да, мы не рассчитывали на такое войско, - заметил обстоятельный Хашаб, - мои люди насчитали около трех сотен всадников, и это не дехкане посаженные на ослов. Это настоящие воины-мукарибы, хорошо вооруженные и обученные.
- Мы не выдержим даже первого удара! - воскликнул Саир, - пока мы тут разговариваем, они растягивают строй, чтобы охватить нас обоих краев! Да будет проклят этот неназываемый даэв, со своей железной рукой, за которым мы пошли как за предводителем! А он как сидел в своей арбе, так и сидит, словно его это не касается!
- Но он и не призывал нас идти за собой, - сказал Зуклах, ради справедливости, - мы сами решили, что он своей великой силой разнесет стены Арусака, а мы войдем и начнем грабить.
- Нет времени на споры, - произнес Хашаб, - мы не успеем уйти, а толпа дехкан их не задержит. Давайте отойдем к камням, а там из повозок выстроим заграждения и за ними посадим дехкан с мотыгами. Два самых хорошо вооруженных отряда поставим охранять наши бока, и еще два - позади дехкан. Остальные встанут поодаль, запасными отрядами, из наших лучших людей. Этого будет достаточно, чтобы отразить первый натиск мукарибов, а когда они отступят, чтобы снова разогнаться, мы побежим как ветер и рассеемся как пыль среди холмов.
- О, мудрейшие, - с ехидством сказал Асфаркубан, - давайте призовем уже на совет этого хваленого Левшу, на которого мы так понадеялись. Если он явит нам свою мощь и победит всех мукарибов, то все переменится. Думается мне, если эти триста всадников умрут, Арусак окажется совсем беззащитным.