Как не сводить наших красных и белых в одном месте-тоже не знаю. За время пребывание средь цветов Персефоны встречал всего-то пару человек с каждой стороны. поскольку со мной они говорить не захо-тели-можно потеряться в догадках, отчего так. Можно и сразу решить, что из тех времен нашего луга удостоены отдельные тени, возможно, за какие-то странности характера, как у покойного генерала Сла-щова, пославшего начальству телеграмму: 'Красную сволочь разбил, пусть тыловая сволочь распаковы-вает чемоданы'. Но он за публичные виселицы асфоделей не удостоился, но не он один был такой. Слы-хал я и о другом генерале Гильчевском,
что оказался служить и красным, и белым. 'Не хочу-де во главе грабителей и убийц убивать других гра-бителей и убийц'. Или как-то на подобии. Пока жил он в отдельно стоящей Грузии, это получалось. Но потом, в 1921 году, красные танки ворвались в Тифлис, Грузия стала красной, а генерал пошел что -то преподавать на курсах красных командиров. Возможно, и тут тени из такого же теста слеплены. Жаль, может, рассказали бы что-то новое и интересное и без усилий на перевод. А с кем они общались? Знаю только про одного из белых-с тенью родом явно из Болгарии, потому что язык был похожим, но не до конца. Так это ощущаешь, когда начинаешь слушать разговор по-болгарски. Потом разговор уходит дальше, а ты из него вываливаешься и снова не входишь.
Но ладно. Я, развивая предыдущую свою мысль, что имеет смысл покинуть эту юдоль покоя и безделия, начал думать, как быть мне дальше? Ну вот захочу я вернуться в мир людей- могу я это сделать? Тут дело не в фактической возможности, а в разрешении управляющих Сил. Если можно-как сообщить о сво-ем желании узнать, что должен сделать, вроде наведения лоска перед увольнительной в город? И-знают ли Силы о моих желаниях, чувствуя их или надо как-то им говорить отдельно? 'Хочу вернуться в мир людей, желательно,
говорящих на понятном языке и не в часы катаклизмов!'.
Подумал, выперся на холмик и громко возгласил это. Пара плывших мимо теней отплыли в сторону-дескать, надо подальше держаться от такого оригинала. ничего не последовало. Никто не явился и не повел к служебному выходу-дескать иди вон туда. И по шее не накостыляли. Опять у меня рецидив ощу-щения себя собой прежним. О женском поле здесь как-то не думается, о родителях и друзьях вспомнить случается, но не часто. Как если бы я поехал служить во Владивосток или тамошние окрестности, куда письма приходят не часто, а местных жителей не в избытке. Зато в избытке работы. Мне о таком расска-зывали - с утра, если нет плохой и особо плохой погоды, строишь позицию батареи. После обеда идешь и строишь казарму, ЗКП, точки ПВО и другое нужное. Между делом строевая подготовка и уставы, а так-же винтовка. Если что-то помогает, то есть цемент вовремя не доставлен, можно совместить приятное с полезным-рыбу ловить, скажем. На твою батарею могут запоздать с подвозом. Поэтому лучше свежая рыба, нежели остатки старой, прилипшие ко дну бочек.
И показал на карте места расположения береговой обороны на берегах Японского моря. Конечно, чисто приблизительно, но все равно впечатляюще выглядело. Действительно, 'Широка страна моя родная' и там от обжитого уголка до следующего обжитого -как до старости. И не столь простой вывод- в случае чего помощи может не прийти. Справляйся сам.
Мы все это слушали и удивлялись, все-таки черноморское побережье куда более обжито. До войны все береговые батареи стояли близ населенных пунктов, от огромной Одессы до не столь крупного Гелен-джика. Правда, это некоторое упрощение. Скажем,31 батарея действительно под немалым городом Но-вороссийском, но верстах в пяти от предместья его. Но все равно, уют здесь ближе, чем в каком-нибудь Де-Кастри, а пять верст пройтись можно и не устать. С началом войны все стало меняться, и береговые батареи стали появляться в совсем не обжитых местах. Кстати, одна батарея(кажется, 29 номер) была возле поселка Эльтиген. Служил я вместе к Ваней, что до войны начинал службу на ней. Часть народа с нее потом переженилась на местных девицах, уйдя в запас. Интересно, они потом смогли попасть на свою батарею? Я на плацдарме про это вспомнил, но батарея, точнее, ее место, оставалась под немцами и румынами. Так что и не посмотрел. При отходе наши ее подорвали, оттого восьмидюймовые снаряды нам на голову не сыпались. Точнее, сыпались, но не из ее орудий.
Да, я забыл сказать, что мы не всегда летали и ходили, глядя вокруг или болтая. Бывали периоды, когда мы пребывали в дреме или похожем состоянии. Ощутишь такое желание и задремлешь. А ты сам либо пристроишься на земле или под кустом, либо повиснешь в воздухе, как тучка. Только из тебя на ниву ни-чего не выпадет и не выльется.
Так вот и я -ощутил негу и предался Морфею. Даже если меня во сне ветерок унесет на соседний лужок: а что меня держит именно на этом? Да ничего. Даже число цветков на квадратный метр лужайки мое чув-ство прекрасного не мучает. Так что заснул и проснулся где-то не на лужку.
Но где? Вокруг было темно. и значительно темнее, чем в нашем народно-теневом собрании, и я ощутил потребность двигаться вон туда. Куда это меня потянуло и что там ждало? А, собственно, что меня дер-жит в прежнем месте и условиях? Только соображение, что может быть хуже и сильно хуже, чем было. Но концы я отдал в молодом возрасте, и, видно, не израсходовал всей энергии, что досталась мне. Мо-жет, уйди я в пятьдесят лет, то и ощущал бы тягу к спокойствию и желание, чтобы меня не трогали. Тогда бы и здесь тихо и мирно проводил время-не трогают, ничего не надо от меня -и ладно. Таких я видел сре-ди пожилых людей до войны, да и на лугах такие тоже были. наверное, они тут вкушали заслуженный от-дых, которого так раньше им не хватало. Но я направился туда куда влекло. Светлее не стало, но тоже не стоит беспокоится- ведь я никуда не врежусь с последствиями. И ни на что не наступлю, гадкое и липкое, значит, можно двигаться дальше.