Улица Строительная, протяжённая, центральная. Там шумные перекрёстки, дома-скоморохи, но как уныло звучит: Строительная. Будешь пересекать на ходу, излишне по-деловому проверять всё ли на месте: кошелёк, проездной, иконка. И живой, запретительный холодок внутри...

Едва ли свернёшь за угол дома, чтобы удостовериться: в мерзлой кашице таится подснежник.

То ли дело улица Красная Слобода, солнечная, низинная; народ там шальной, хочешь ступай туда, щурься на солнце и в проталины. Она выбрала для переезда улицу Достоевского, обвела жёлтым объявление; и соседняя, Гоголя, по душе.

Лена молодая женщина двадцати девяти лет, человек с большим, беспокойным, больным сердцем и незаметной слабостью, с каждым днем набирающей силу, как будто нечто давит изнутри, выводит новые тупики в лабиринте, откуда берут начало ручьи пота и душевные муки; Лена любит помогать, но, кажется, неумело это делает.

Она не спешит переходить дорогу. Как после приснившейся дуэли, ещё не доверяя новым ощущениям, перебирает замшевые перчатки, которым уже надобно найти замену, и словно не замечает их неопрятного вида. Зато Елену смущает библиотекарь Эмма, пугливая и одновременно агрессивная, она присутствует исправно много лет на одном месте, не кашляет, и накаляется под лампой, в своем единственном наряде из ангорской шерсти обманчиво бирюзового цвета. Можно подумать, что в урочный час самовозгораются рукописи, лишь этим объяснишь враждебные лучи, расточаемые в напряженное световое пространство мигающих лампочек.

Они с Эммой уже разминулись, ведь сегодня Лене не надо на работу, и завтра тоже.

Веселого вида свёрток с милой запиской внутри ждёт у зеркала невнимательную к себе особу: Я стыжусь обратиться напрямую: много лет назад не вернул книги, примите же этот скромный дар. Вам идёт солнечный свет.  Здесь страж консервации найдет пару книг: не придраться.

Лена знает, что дело не в наружности, хотя невольно убеждает подруг, потерпевших любовное поражение: именно в ней, а не в умении плести мценскую паутинку. Она тонко чувствует людей, и люди, точно определяя это, не чинят себе препятствий, перешагивая через обронённое кружево.

На Лену трудно не обратить внимания. Белокожая блондинка со стыдливой венкой на виске: в разгар душевного волнения та слегка бьётся, а в минуты покоя, вот как сейчас, когда трамваи-тихоходы везут людей, их полуденные сны, когда весенние ручьи стремятся напоить ящерок в овраге, за городом, венка образует застывшую молнию.

Лена представляет, что в сугробе, свернувшись, дремлет змейка-волшебница; Лена ищет несуществующие связи и находит их. Идёт быстро, но успевает перешагивать лужи, прячет лицо в воротник жемчужной влажной шубы и чему-то тихо улыбается. Впереди движется молодая материца с коляской видавшей многие виды тарантайкой, и не исключено многие поколения. Надо понимать: Лена не любит достоевщины, хотя и думает проживать на той самой улице. "Не нуждаются ли они, чем можно помочь? Стоит пойти за ними, ведь небольшое расстояние", слышит она свои мысли. Но та юная особа поворачивает к газетному киоску и выбирает дорогую одноразовую игрушку-безделицу. Наверное, это ежедневный ритуал караван гостинцев.

 Она счастливо провожает мать и дитя взглядом: как хорошо. Однако же ей стыдно, да, сейчас померкло в глазах. Венка уменьшилась и превратилась в едва видимую дугу.

Можно вообразить, возвышенное создание никогда не злится, но это не совсем так.

Лена достает кошелёк, старается по мелочи купить что-нибудь, лишь бы продавец в киоске, женщина-вагоновожатая этого неподвижного состава, отвлеклась от старичков, и смогла бы наконец позволить себе глоток чая с кулебякой вприкуску. И потом, в киоске можно приобрести книги неизвестных местных поэтов, поддержать своим порывом. Лена недовольно сгребает сдачу, когда ей передают тонкую книжку стихов поэтессы скромного дарования и, что редко бывает, одновременно скромной же провинциальной славы. Название ей не нравится: заурядное, пошлое.

Почитаю дома или в скверике..., раздумывает.

На скамейках располагаются воркующие пары, молодой женщине неловко, она спешит уйти.

Я весна, я твоя весна

Красногубая, красноперая.

А мгновеньям тоски нет числа,

И любовь эта жалкая, хворая...

 На обложке изображены томный женский профиль, речка, камыши.

Лена пытается оправдать поэтессу: скорее всего, честно отобрала свои стихи в сборник или с редактором в давних почтительных отношениях, и тот поддался на уговоры, оставил всё как есть, первозданным:

Печали ты не слышишь

В сердце заколдованная глушь.

 Для Лены это погасший вечер, как будто немилый постоялец попросился на ночлег: из соседнего дома уже выпроводили. Будем справедливы, её нельзя назвать безотказной.

В углу последней страницы доверчиво прилагался почтовый адрес, для отзывов. Быстро, крупным почерком написала ответ. Она любила и ценила поэзию, и сегодня именно поэзию выбрала.

Лене не спится: ещё не остыла постель. Несколько дней назад, не выдержав присутствия новой, незнакомой женщины, ушел её мужчина подумать, отдохнуть, проведать низинных жителей.

 Вот уже неделю она не работала: скиталась по улицам, прожаривая на солнце любимую шубку, теснила наглых галок, сзади хватавших её за подол нечаянно-винтажной юбки. Жадно ела родные пирожные в виде каких-то грибочков, кадушек, поленниц; сурово отклоняла попытки флирта от интеллигентов, весенних бодроступов, когда они, издали залюбовавшись на непосредственность и свободный шаг, что-то нежное мысленно уже шептали ей и подступали, забывая своё скромное значение.

Она чувствовала себя праведной прогульщицей. Недавно Лена поскользнулась на весеннем ледке и повредила свой маленький, хрупкий механизм.

Важно идут настенные часы прославленного когда-то завода. Женщина дома, и кутается в белое кружево, и чувствует приближение мужчины.  Где-то за городом, в овраге, на слюдяном ложе видит сны змейка-волшебница.