Мама, там папа фокусы показывает, дышит огнем, как Змей Горыныч, - черноглазый мальчонка увлекал за собой утомлённую молодую женщину.

Она редко повышала голос, не повысила и в этот раз:

Такие вещи нельзя вытворять дома, какие глупости тебе приходят в голову, обратилась к мужу, как оказалось, неслышно вошедшему на кухню. Он стоял в верхней одежде и тушил факел.

Мамочка, ведь здорово, папа-факир, нисколечко не страшно!

Прости, прости, этого я нахватался у Зимина.

Мы ещё не видели Зимина, но кажется, он уже месяц живет с нами. Ты многому научился, верно?

Муж конфузился и не выносил того, как нежное лицо выражало упрек мимолётному озорству: не плачущие, влажные глаза, строгая складка на матовом лбу. И сияние вокруг тела. Никак не избавиться от этого видения.

Григорий сплюнул в раковину что-то гадкое и подался вперёд, поднял жену, восторженно обмершего сына на руки. 

После тихого ужина он отпросился на встречу с другом. Сын готовился ко сну, мысленно описывая свои впечатления школьным товарищам. 

Григорий выставился по пояс в растворенное окно на девятом этаже, не чуя легкого морозца. Пожевал мякоть алоэ. Вдалеке высился, оттесняя и рассеивая тяжёлые ночные волны, не принадлежащий этой местности маяк.

Радио почти молчало, и те же были паузы, но такие милосердные и торжественные, как перед неизбежным и святым сражением.

Он уезжает скоро, проводить не смогу, ведь наш поход в цирк отложить никак нельзя, полувопросительно сообщил Григорий. Я знаю, это не похоже на меня: компаниия семейный человек, и вечер без тебя какая-то странность, я чувствую наступающий сумбур.

Я тоже чувствую. Очень хочу, чтобы он уехал. Поскорее, этот Зимин. Я даже не могу добавить твойон чужой и постылый уже. Ты удивил меня: так сходишься с человеком, едва знакомым.

В прихожей звенел китайскими колокольчиками привычный, чарующий, зеленовато-белый свет.

Григорий взял прохладные её ладони и поднёс к лицу, передавая своё тепло, но они оставались такими же прохладными и не гладкими. Голубенькое домашнее платье было очень к лицу жене, но в этот раз казалось кричащим на общем фоне.

Я, я не буду тебе лгать: задержусь, приду далеко за полночь, так надо, но ты не жди меня, не жди.

Они всегда ласково и долго прощались. Незабываемость касаний заключалась в том, что верхняя пуговица его пальто всегда отпечатывалась на упругой девичьей щеке, а золотое, тициановское облачко волос само поднималось, электризуясь, до каштановых кудрей мужа, и это слияние образовывало венец.

Мальчик уже спал, тихонько смеясь во сне.

Зимин, неподвижный, с укромной малиновой улыбкой на одутловатом, неспокойном лице, глазами неунывающего картёжника смотрел на нового приятеля, редко стряхивая сырой пепел в черный миниатюрный цилиндр. Закрытый дорогой одеждой, Зимин держался представительным дельцом, а сейчас, когда полы его пиджака распахнулись, сорочка виднелась мятая, а тело под нейбелое, мясистое, представлялся бродячим французским циркачом.

Я совсем не люблю цирк. Представляешь, однажды меня укусил пудель, когда я выскочил на арену, чтобы вручить букет Рвался это сделать в перерыве так мне понравилась женщина в шляпе, совсем не помню номера, с птицами, кажется, но я постеснялся, и, чем больше меня уговаривала мать поблагодарить эту женщину, тем выразительнее я стеснялся", рассказчик остановился. Он заметно опьянел от выпитой только что рюмки коньяку, по счету девятой.

Другие участники застолья ничего не говорили: скоро пили, закусывали вялыми соленьями, холодным жарким, слушали бездумно и некстати усмехались в паузах.

Цветы почти завяли, а я не мог двинуться с места. Представить, что на меня будут все смотреть... Потом я поборол страх перед сценой, это случилось уже в институте... Слушай, но я все-таки выбежал в тот вечер на арену. Мне совсем не понравился номер с лилипутами, но медлить было уже нельзя как глупо! карлицы кланялись, их пудель, без церемоний укусил меня за колено, когда я вручал букет одной из них. Она прямо вырвала его из моих рук, и я ещё помню злые, ненасытные глаза...

Ты просто был впечатлительным маменькиным сынком,  заключил откинувшийся на спинку кушетки расслабленный Зимин и, дёрнувшись, слабо усмехнулся. Потом уже он сделался серьёзным, играя ключом, наклонился к Григорию и тихо сказал: Давай сейчас я спроважу халявщиков и мы пойдем ко мне в номер, девчонки ещё не разбрелись". 

Григорий мало что понимал, хотя до этого говорил связно; его лицо рвал разметавшийся внутри огонь.

Он забыл снять пальто, так и сидел. Про каких Зимин говорит, неужели про воздушных гимнасток, сколько их? трое или четверо; румынки, мысленно прозвал их Григорий. Все яркие, вороной масти, с блестящими конскими хвостами и кабаре-макияжем, очаровательные румынки. Теперь он мог различать сосредоточенных партерных и безумных воздушных, но, кажется, они были универсалками.

 Под чёрно-красным куполом с калейдоскопической геометрией кружились, парили три красавицы в тёмном трико с серебристыми пайетками. Он помнил густо подведённые, прищуренные глаза, переплетенье удлинённых тел, пиявочную их гуттаперчивость.

Накануне Зимин внезапно пригласил его на репетицию, было бесшумно и темно. Кружилась голова и болела шея. Гимнастки по окончании номера улыбнулись синхронно; жаляще, короткими подмигиваниями простились с антрепренёром и неизвестным зрителем.

Зимин рассказывал о поступке Григория своим помощникам, и порой чудилось, что он самому Григорию об этом рассказывал о ком-то другом. Тот уже не совестился, бестолково поддакивал, редко смотрел на часы, лишь случайно, по торопливым движениям артистов и персонала, догадывался: пора, ты явно задержался здесь, ведь дома ждут.

Дело было так: недавно они, теперь уже добрые приятели, встретились на вокзале, в соседнем городе. Ограбленный, нетрезвый Зимин, разъярённый бык, с каждой минутой слабевший, и Григорий, приобретавший билет на предстоящие праздники. Он вошел в положение и вообще оказался единственно неравнодушным среди тех, к кому обращался Зимин: выделил ему необходимую сумму; искренне, но подневольно- многословно сочувствуя.

Цирк считался стационарным, здание современным, комфортным для постоянных и "бродячих" трупп, а также животных, зрителей. При цирке гостиница, никогда не пустовавшая, закрытого типа, для своих. Комната, где теперь расположились друзья, имела смежную, поменьше, вроде гримёрной. 

Дверь была полуоткрыта, за ней виднелись жёлтые стены, эбонитовые фигуры мебели, освещённые мучительно, неестественно. Тени не спеша двигались. Григорий лежал на кровати и не мог встать, он даже нашел в себе силы проверить: не привязан ли. Какое-то новое чувство узлом связало его пьяное сердце, от чего то работало интенсивнее обычного. Он поднял голову, наблюдая картину за дверью, и прохрипел фамилию приятеля. Никто не откликнулся.

Неудобная широкая кровать тянула затылок. Хотелось пить горячего чаю, грузинского терпкого чаю, и в прикуску медовых пряников.

 Дверь распахнулась шире, один за другим вышли три силуэта в чёрных боди. Григорий разглядел высокие скулы, остроту лиц, подчёркнутых туго взятыми, лаково блестящими волосами, и горящие, глубокие глаза под опущенными нарисованными веками.

Он, беспомощный младенец, не сумел удержать голову, снова опрокинувшись на махровую пыльную ткань. Потолок преображался. Казалось, строгая лепнина уступала место диковинной фреске живой и мигающей жаркими огнями: один ослеплял, другой испепелял кожу на подбородке, третий клеймил грудь...

Девицы были совсем близко, они уже запрыгнули на скользкую трапецию. Григорию мерещилось, что он и есть трапеция; одна схватилась зубами за ремень и держала на полном весу свою партнершу. Вторая исполняла трюки, сливаясь со своим чёрным двойником. Перед ним, рыча, смеясь и заглушая ужас, резвились гибкие, чёрные твари. Он наблюдал, как жадно касался изгибающейся черноты: вот, потянулся к ним губами и, сразу три, они прижались...

Григорий очнулся ранним утром; дворник разбивал ледник, к тому же огромные сосульки сковали окно.

Не хотелось смотреть на потолок. Он подскочил к соседней двери: заперта.

Тело двигалось необыкновенно послушно, легко, будто и не было вчера неприличной дозы.

Про ночное происшествие он помнил, решил твёрдо запомнить, как неожиданный, неслыханно откровенный и навсегда затерявшийся в новелле чистого романтика фрагмент: точно читал, но не найти ни названия, ни связей.

Лишь руки дрожали, но он быстро справился с щеколдой. Не стыд гнал в окно ухарство и жажда полёта. Григорий заметил, что от здания цирка отъехала машина Зимина. Аккуратные чёрные головки прильнули друг к другу на заднем сидении.

Хотел вызвать такси и вовсе не удивился пропаже денег. Бумажник исчез, а с ним и немалая сумма, но он не жалел: это расплата. Плата. Хотя в голове уже зарождался план, как он поступит с Зиминым, Григорий решил повременить с этим.

Как ни в чем не бывало пришел домой, свет в прихожей умышленно не включив, не раздеваясь в полумраке. Жена лишь смотрела в одну перемещающуюся точку. Они коротко, безмолвно пообщались своими отраженьями, исподтишка; муж обещал быть дома сразу после окончания рабочего дня и не явился.

Всё дальнейшее время глава семьи был сосредоточен: работал, слова вновь обретали силу, но было и болезненное, скрытое нетерпение. В воскресенье предстоял поход в цирк. Григорий обещал сыну, значит вытерпит выжмет из мелованной программки типографскую краску, но вытерпит.

Чтобы наглухо удостовериться сердце его при этом забилось сильнее он прочел содержание.

Всё представление Григорий смотрел в затылок впереди сидящего зрителя, и под кресло, и на опилочную россыпь. Жене также было не по себе. Она лишь прижималась к своим мужчинам, то с одной, то с другой стороны, будто позировала невидимому фотографу-мучителю. В просвете локона он увидел застойные слезы в глазах его феи. И впервые ужаснулся.

Мальчик старался всё-всё разглядеть, запомнить обстановку, ведь он мечтал сделаться цирковым артистом, дрессировщиком или клоуном. Пахло старыми соевыми конфетами, лежалой мишурой, лошадьми и чем-то экзотическим.

Мальчик тряс в руках огневые цветы, аплодируя и подскакивая так, что даже элегантная и сдержанная соседка, пожилая франтиха, по-змеиному ласково зашипела с нижнего ряда: "Не шали, не шуми, можешь пройти и сесть ко мне на колени". Ему очень хотелось поддержать артистов: те отчего-то представлялись нищими лицедеями, скрывающими свои лохмотья.

Не дожидаясь завершения номера с эквилибристами, он начал движение. Родители, занятые и собой, и каждый своей мукой, сразу не заметили этого порыва; мальчик едва пробирался вдоль ряда, через выступающие колени, но вот отец очнулся и, желая обезвредить нечто опасное, стерегущее его малыша, успел только схватить сына за рукав. Мальчишка упал, больно и громко ударившись о железную перекладину и тем самым привлёк всеобщее внимание, опрокинув заодно жалкие конструкции. Цветы, как конфетти, посыпались на открытые пятнистые плечи пожилой дамы

Втроём они молча поднялись на свой этаж. И первым не выдержал сын: Почему ты не пропустил меня, я и не думал шалить, убегать я просто хотел подарить цветочки той ловкой циркачке. Вы скучные и противные, вы смотрели по сторонам и думали о какой-то ерунде! Я все видел! Как злые мертвяки- старики! Он задохнулся и, не стесняясь домовой тишины, заплакал; там, в цирке он смог сдержаться. 

Жена про себя читала детский, совместно сочинённый с ним стишок, гладила прохладными ладонями сына по голове и думала о муже. Произнесла новым тоном, обращаясь к нему: Где ты бываешь, от тебя разит... конюшней, что ли?

 Григорий несмело придвинулся, поцеловал розу, зажатую в белой руке, последнюю, невредимую, затем коснулся губами фарфоровой надбровной глади...

Прости меня, Гриша, провела рукой по щеке.

Потом уже мальчик незаметно вытащил ключ из маминой сумочки. Притворно всхлипывая, закрыл дверь ключом на все обороты и спрятал его в радиощель.