Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
Максим Шинкарёв
Сказы фронтира. Ифрит
Свет рвётся за моим крылом, за моей рукой, опадает бурлящей оторочкой.
Свет кипит в моих венах, вырывается наружу сквозь глаза, сквозь оскаленную пасть.
Я не могу остановиться. Мне нельзя останавливаться.
Только ты можешь остановить меня, не причинив нового вреда этому городу.
Ну а мне?
Что ж, надо кем-то жертвовать.
Я отражаюсь в лезвии твоего меча.
Действуй.
Я прошу.
Ещё год назад я был простым городским дурачком. Ты видел меня, проходя по делам. Ты ещё кинул мне медную монетку. Сколько радости принесла мне та монетка. Я лизал её, натирал рукавом, любовался на неё, на ночь клал за щёку.
А потом я потерял её, и безнадежно плакал, утирая слёзы и сопли рукавом. Я плакал ночь, а наутро побежал тебя искать. Хотел попросить у тебя ещё одну.
Но тебя не было в городе. Ты ушёл в поход по заданию Братства.
А я остался.
Кто я?
Скажи мне, ведь ты знаешь.
Я - пылающая капля гноя, капля гниющей больной крови взорванной ноосферы.
Я - ожог от упавшего клочка неба.
Я - водемонизированный.
Я - тень человека.
Я - твоя цель.
Не медли.
Прошу тебя.
Твой меч поднимается. Медленно, словно спящая травинка, что распрямляется под лучами зари.
Твой взгляд движется медленно. Время твоё течёт словно патока.
Я верчусь на месте, я изо всех сил стараюсь дождаться твоего движения.
Молю тебя - побыстрее.
Блаженны нищие, ибо они обретают этот мир. Как древни эти слова.
Блаженны убогие, ибо их доля страдания. Я беру на себя смелость и горе сказать эти слова.
Вы, целые умом и духом, закрыты от неба. Небо стучится в вас, словно в каменные стены, словно в стальные врата, но вы не слышите. Не хотите слышать.
Как вы счастливы, ибо вы можете закрыть уши и не слышать.
Вы не представляете себе, как вы счастливы.
А я не мог.
Дурачки не могут не слышать.
Небо поёт нам.
Входит в нас.
И пылает в нас, бьётся чёрной водой и тяжёлым ветром.
Это не то небо, которое зовёте вы, когда молите Господа.
Это обманное, подменное небо.
Небо, отравленное веками лжи и страхов.
Небо, заражённое сонмами самых страшных и грязных фантазий, что рождали искорёженные и перекрученные человеческие души, заживо сваренные в ядовитом гное государств, скученных на земном шаре.
Небо, начинённое образами убийств и насилия, пыток и унижений.
Небо, забрызганное кровью душ слабых.
Небо тоски и подавленного, но не излеченного греха.
Ноосферы гниющего во лжи и страхе человечества.
Оно льётся с небес, и падает на землю. Испаряется с камней и поражает землю и травы. А когда попадает в неприкрытые души...
Тогда оно порождает нас.
Ты видишь, как перед тобой крутится кипящий пламенем и жаром клубок.
Твой меч движется по отточенной траектории, отработанной сотнями боёв, тысячами ударов.
Когда лезвие твоё коснётся меня, окутает его палящее пламя, и огонь обернёт синее сияние твоего боевого перстня.
Это будет красиво.
А я буду держать себя здесь, не двигаясь для тебя с места, ибо нет человеческому взгляду вИдения огненного демона.
Слишком быстро кипящее пламя.
Я говорю и говорю, чтобы отвлечься от внутреннего видения, от внутреннего крика отравляющего меня клочка взорванной души мира.
Я терплю. Твоё лезвие двигается медленно, словно человеческая старость.
Как же больно.
Как кричит во мне мгла.
Если бы ты слышал, как я говорю тебе, ты бы удивился тому, как связна и развита моя речь, если бы вспомнил меня.
Тебя не было в этом городе год.
Ты вернулся, и увидел разорённый мною город.
Ты видел раскалённые стены пожарищ, ты видел трупы невиновных и невинных.
Ты видел меня, мечущегося по городу.
Ты видел всё.
Кроме того, как я изменился.
Твой клинок одолел треть своего пути.
Я помню, как видел сон. Страшный, больной сон.
Жгущий и пугающий.
Я проснулся с криком, и побежал прочь.
Бежал, не видя дороги во мгле, и свалился в овраг за кладбищем. Именно там, под кустом жимолости, я спал.
Катился по кустам, и остановился на самом дне.
Наверху раздавался голос кладбищенского сторожа, который звал меня по имени. Светил себе фонарём, смотрел в овраг. Хотел узнать, цел ли я.
Добрый был человек.
А я сжался в комок на дне оврага, трясся и скулил.
Знание вошло в меня через неделю. Следом за ним вошли в меня зачаточная рассудочность и ловкость движений.
Я перестал заикаться и тянуть слова. Я смог объяснить другим, чего хочу.
Словами, не знаками.
Я радовался, как мог.
А потом...
Потом стало хуже.
На меня обратил внимание инквизитор.
Помнишь старика Гергольма?
Я помню.
Я убил его, и нет мне прощения.
Он заметил, что я перестал быть дурачком.
Не то чтобы это было так уж трудно - на второй день после того, как я смог объясниться с торговкой рыбой и выпросить у неё вялёную рыбёшку, добрая душа Филомена, язык без костей, поведала о том всем своим покупателям.
Я сидел и грыз своего вялёного чебака. Сердобольные подходили и гладили меня по голове.
Брезгливые смотрели издали.
Мне было здорово - впервые за долгое-долгое время я был объектом человеческого внимания. Я аж светился и радостно пускал пузыри.
Старик Гергольм пришёл и сел передо мной на корточки.
Протянул мне свекольный леденец.
А потом поманил за собой.
Я бежал за ним вприпрыжку, облизывая немудрёную сласть.
А прохожие прятали взгляд и отворачивались.
Гергольм разговаривал со мной, задавал мне вопросы.
Это было весело и интересно.
Но потом всё перевернулось.
Он открыл малый боевой требник и начал читать молитву экзорцизма.
И обжигающая, ослепляющая боль навалилась на меня.
Как я кричал...
Боль кипела во мне и рвалась наружу.
И когда я почувствовал, что всё, не выдержу, она вдруг вытекла из меня и мне стало легко-легко.
Я утёр от слёз глаза и поморщился от запаха гари.
Передо мной лежал старик Гергольм.
Лицо его было опалено, и глаза белыми вкрутую сваренными яйцами выделялись на красно-чёрном.
Сердце старика не выдержало.
Я не помню, как удрал.
Помню, что меня искали. Я прятался в холмах.
Что-то вело меня. Тащило.
Прочь от города, прочь от дорог.
И просыпающийся дальше разум твердил, что это правильно.
Я ел что попадалось - траву, ягоды, грыз кору. Как-то три дня просидел в диком орешнике.
В мою голову стучалось знание.
Я видел, как оседали породы, оставляя следы на сломах обрывов.
Река бежала, и ткала спутанную пряжу стариц.
Деревья вытягивались сквозь десятилетия вверх.
Пробегающий олень нёсся жёлтым пятном сквозь секунды к встрече с терпеливо ждущим волком-оборотнем.
Звёзды роняли с небес древний свет.
Я видел, как сквозь металлические века прорастали мегаполисы.
Как сквозь эпохи тянулись липкие и ядовитые плети человеческих грехов.
Как двигались по коже мира режущие и выжигающие муравьиные цепочки стальных механизмов.
Эпохи распада протекали мимо моего взгляда.
Случайный взгляд на луну поднимал из алкающего меня знания страшную судьбу лунной колонии. Я видел взорванные купола и застывшую терраформирующую технику.
Смерть проходила сквозь тлен и гниль человечьей истории и заравнивала своим прикосновением шрамы и раны мира.
Только одно не подчинялось ей.
Ноосфера.
Мировая память.
Больная душа планеты.
Твой меч прошёл середину своего пути.
Жаль, у меня нет горла, способного сглотнуть комок страха.
Твоё время медленно, моё стремительно.
Я видел историю, и знание отравляло.
Гниющая душа затопляла меня.
Ребёнок во мне становился подростком.
Не человека.
Демона.
Я начал охотиться на всё, что не могло спастись.
Белки, черви, жуки.
Олени, волки, птицы.
Люди.
Огонь замер во мне.
Вместо него пришла жажда.
Крови и смерти.
Чуть позже она заменилась алканием чужого страдания.
Демон рос.
Я был упырём.
Я был терзателем.
Я был.
Когда округа опустела, я вернулся к городу.
Это был третий месяц моего превращения.
Я окаймил город пятнами крови.
Первым пал кладбищенский сторож. Тот, что пускал дурачка переночевать. А дурачок убегал под куст жимолости.
Твои Братья изгнали меня.
Тогда я убил троих.
Ещё девушку у ручья и тётку Филумену.
Торговку с рынка, кормившую меня вялёной рыбкой.
Они стирали бельё.
Братья не смогли убить меня.
Я снова скрылся в лесах.
Я вступил в упыриную стаю.
Я дрался за главенство и завоевал его.
Я правил клочком ядовитого болота.
Правил ещё два месяца.
А потом я стал рассеян. Потерял реакцию.
И новый претендент разорвал меня в клочья.
Он не стал жрать мой труп.
Возможно, от него слишком уж разило мировым гноем.
Как бы то ни было, мой труп погрузился в гнилые воды болота.
Ещё двух месяцев я не помню.
Что творилось там, в чёрной насыщенной болотным газом глубине?
Моё всезнание молчит.
Но однажды чёрное зеркало воды заволновалось.
И я вышел на свет.
Луна равнодушно светила сверху, и я видел на её лике черты шрамов мёртвых производственных комплексов.
Рваная кожа облезала с меня, как слишком тесная одежда.
И я задрал голову к небу и зарычал.
И услышал, как со всей округи доносится до меня волна страха.
И это было хорошо.
Меня это радовало.
Время стало замедляться.
Я бежал по болоту, и выбитая грязь медленными фонтанами взмывала в воздух и вязко неторопливо заполняла мои следы.
В моей груди со свистом метался воздух.
Зачем - не знаю.
Я не дышал.
Вы называете таких нежитью.
Immortus, да?
Поторопи свой меч, Брат.
Он слишком медлит.
Ему осталась целая четверть.
Я боюсь двинуться навстречу ему.
Боюсь, что это разрушит твоё боевое заклинание, и перстень не сработает.
И тогда я не умру.
Смогу ли я выдержать муку ожидания нового удара?
Боюсь, что нет.
А тогда я убью тебя.
Время всё ускорялось.
Воздух в моей груди стал теплеть.
Раскаляться.
Пылать.
Тогда это было ещё не всё время.
Не как сейчас.
От этого года оставались четыре месяца.
Ваши месяцы.
Мои десятилетия.
А может быть, века?
Я уже стал пламенным демоном.
А ноосферный яд всё не унимался.
Я не спал.
Но видел сны.
Наяву.
И пришло последнее проклятие.
Следом за ноосферным знанием во мне проснулась душа.
Я помню, как солнечный луч висел в воздухе, и как весенний лес на моём пути готовился стать огнём.
Последний лоскут улёгся, и боль затопила меня.
Боль, которую вызвал когда-то старик-инквизитор Гермгольд.
Я проснулся.
Я снова был человеком.
Не тварью, снабжённой разумом и всезнающей памятью.