Идти по воздуху, всей душой дрожа от того, что́ под ногами, но отворачиваясь от бездны в ободряющий свет.
302
"Попробуй быть лёгким, подобно ветру, обнимать предметы, как и ветер их обнимает. Лети - в синюю бездну. Да будет улыбка на устах, в душе твоей, тобой. Лети - и страхи исчезнут, и солнце войдёт в тебя, ведь будешь прозрачен и чист. Прими всё, что противостоит - оно исчезнет. Шагни навстречу барьерам, что кажутся неодолимыми - они исчезнут! Шагни - и будешь ты.
Ты́ хочешь, ибо ты - мир. Пускай нет в тебе тебя - тем легче взять себя. Веруй в ничто - это веселее, чем не веровать ни во что. Пусть "ничто" будет облачным узором, синевой, светом. Пусть "ничто" будет лёгкостью и простотой. Ищешь побед - и получишь, только шагни! Освободи ум - пусть бежит вдаль с лёгкостью. Освободи душу - пусть не грызёт более саму себя. И лёгкостью осенённый, не огорчишься проигрышу ...и не отвратится мысль от непонимаемого, ибо примирит тебя со всем неясным.
Лёгкость твоя есть утверждение. И забвение пусть не украдёт у тебя этого дыханья. Будь лёгок ко всему миру. И будет сон твой лёгок, пробуждение легко. Да будет лёгким освобождение твоё. Ведь Лёгкость - другое имя Несерьёзности."
- Вот нарочито наивное заклятье против Серьёзности - что и впрямь затравка душевных недугов, как "сверхзначимость", разрушительная и цементирующая одновременно.
303
Простого перечисления событий хватит, чтобы нарисовать портреты, легко распознаваемые для узкого круга зрителей и доступные конструирующему воображению остальных: где есть я, есть она, есть мы вместе - и всё это вместе.
304
Недосыпание - потому что трудно заснуть. Слишком много дум, очень даже бодрых, хотя я утомлён и вчера тоже поздно лёг.
По ночам приходит хаос. Когда скрещивается всевозможное и всплывает новое, и всё - под аккомпанемент мелодий, заслушанных с детства. Если уступать каждой требующей внимания мысли, так до утра и будет - но нужно потихоньку, непровозглашаемыми уловками выковылять из-под этого огненного дождя.
305
Не нужно снимать меня с креста! Мне не воскреснуть... А так - всё вроде бы здо́рово. С высоты видны зелёные пейзажи. Дует ветерок. Надо мной дельфины-облака играют в волнах. Над моей головой - табличка: "Лицедей Узорянин - Царь Пустотейский". Узорный лицедей.
306
...Труба водослива с сильным расходом, с пеной внизу, на плитах, а вверху - с прозрачной подмышкой струи в са́мом изливе, где вода ещё не разбрызгалась, где ещё несётся вперёд - там, в этой упругой, нежной, пупырчатой подмышке. ...И небо, близкое и глубокое, в которое можно смотреть часами. ...И тишина, наполненная движением - у пойменного потока. Тончайшее, редкое журчание - и снова тишина, и плывут осиновые серёжки.
И ветер, пахнущий свободой. Я хотел быть так же свободен.
- Хотел быть... и десятью годами позже научился катить туда, за мост, в поля до самых волжских песков.
307
На вопль о новых словах приходят старые, как надоевшие клоуны, с ухмылкой, неуклюже, назло танцующие тысячи раз плясанные танцы. В здешнем краю принято выражать мыслимое в словах. Но всякое слово уродливее, короче, блёклей своего смысла, смыслы - разные, слова же одинаковы, и из тридцати трёх стекляшек всё складываются и складываются лживые, пустые узоры.
308
Ничто из сказанного не серьёзно в полном объёме, всюду есть приигрыш, как если бы мускулистая рука оканчивалась бутафорским подобием, или же на сухом стебле реального благоухал живой цветок воображаемого. "Подлинное" присутствует - но неявно. "Подлинности" присуща серьёзность, а почему-то так не хочется доверять серьёзному! - в нём чудится недомыслие, пафос и слепота вовлечённости, антиматериалистическая априорность. И несерьёзности тоже сопутствует недомыслие: незачем домысливать, незачем быть последовательным и стремиться к "истине" или цели. Будучи серьёзным, ты способен упорствовать в заблуждениях, держать дубовый сук и утверждать, что это - копчёный окорок. Будучи несерьёзным, ты бросаешь то, за что недавно уцепился, - может быть, и копчёный окорок.
309
Собственность служит подушками, на которых успокаиваются наши буйно-помешанные души.
Не только "по-взрослому", через кадастр, но и совсем просто - обнять меховую куклу, сжать окатыш в ладони.
310
Есть состояние, когда каждый день видится новым, когда изъезженная взглядом обыденность сочится бледным, свежим соком, деревья и дома́ чисто вымыты им, ты идёшь сквозь ярмарку Настроений.
311
"Доброе виски!" - воскликнул Джо. Так и я, вслушиваясь в танцы идей и звуков, восклицаю, бывает: "Доброе варево!" Какая-то капля - и раствор изменил цвет и вкус, фразы звучат по-другому, идеи впускают в замкнутый ранее круг, угощают душистым кофе и особым десертом - только для тебя!
312
Заметил, что живу настоящим, не предполагая никакого будущего. Развенчиваю его, как грёзу, ирреальность: "в будущем нет ни капли правды". Могу что-то вообразить, но картинки будут попросту марионетками в руках, я знаю, что разыгрываемые ими сцены лживы. Примеряя маску витии, я играю! Но есть второй Я, рассудительный и трезвый, он сидит в собственном храме и ждёт, когда же этот актёришка и гордец о чём-нибудь спросит всерьёз.
313
Искусство привлекательно тем, что не отрицает самости, выявляет и оформляет её. Философия же и наука в частности ставят под сомнение и самость, расчленяя анализом, так что самость дрожит от страха: может быть, её нет? Художник знает, что выражать, но не знает, как получится. Философ же не знает, что получится. В конце акта деятельности художник точно остаётся в живых, философ же, возможно, умирает.
314
В детстве жизнь была просто жизнью, дни не были похожи на серых слизней, приползающих из неосвещённого дверного проёма будущего, уползающих в пыльную щель прошлого - из невидимого, сквозь дымчатое марево настоящего, в невидимое.
Кажется вдруг верным, что ценность всему придают желания, и нет никакой априорной, универсальной цели, кроме тех, что указываемы желаниями, пока они не источились. Жизнь теряет блеск и чёткость тому́, кто утратил свободу желаний, естественность внутреннего пространства, ничем не сдерживаемую в нём игру и разнообразие эмоций, а как следствие, и естественность мысли.
И мне. То есть мне. Запреты и окрики, не слышимые снаружи. Отчаяние: одна из последних оставшихся целей вопиюще недостижима! Оно преобразуется в физическую усталость - и усталость рассудка, когда мысли стали походить на запаршивевших львов в углу клетки, едва сующих морды в полную миску.
315
Думай, злясь: "Как же так?! Внутренний покой порушен злобой, а силы моих врагов вовне - не убыло!"
316
Взвихряются страсти, стоит потревожить нечто болеющее. Да так, что путник отшатывается и готов повернуть назад, к выходу, оставить эти коридоры грязными, ведь мусор по углам скалит зубы: прочь! Нужно лишь одно: из переплетений путей, из адского крошева мыслей выпрясть узкую тропку правды, поначалу самой незначительной, хотя бы даже правдивого воя... а потом сможешь пробраться к погребённому в завалах убежищу рассудка.
317
Сказать себе: я - язычок пламени, мной выгорает сама тьма.
318
Привык верить в текст. Верю, потому что сочувствую игре событий-идей-образов-звучаний, тем самым выдуманное кем-то - воплощается, нарисованные чудовища, минуя бездну между бумагой и читателем, впрыгивают в меня, становятся живыми, поскольку жив и я. "Представить" означает "создать". Это действо, о режиссированном первоисточнике которого не хочется помнить.
Чтобы стать моей Библией, книге достаточно понравиться - сочностью словес, динамикой идей, стилистическими ужимками, роллеркостерами интонации. Одержим очередной экзегезой, я не осознаю́, что потрошу труп, слишком человеческий, и более - бегаю по улицам с вырванной из него кишкой и прикладываю, как линейку, ко всякому явлению. Присягаю на верность любому позлащённому знамени. И, скорее всего, не только я. Тексты правят миром, тексты! - а авторы болтаются сзади них с бубенчиками на лавровом венке.
319
Впрыснуть в Другого свою сперму - пусть рождаются дети от млечного семени, пусть рождаются книги от прозрачного семени слов. Стать Учителем и найти Учеников. Жизнь свою сделать звеном в цепи. Смысл всей цепочки преемственности и всех таких цепочек в совокупности неизвестен, потому что простирается за непосредственный опыт, а значит и неважен. Даже если накоплена культурная информация, продукт этой возни во времени, то и тут вряд ли удастся выделить, для чего это происходит, действительно ли оно, нужно ли это. Куча книг и вереницы наставников могут научить лишь - среди прочего мусора - как приманивать и удерживать при себе Другого. Школа косметики. Всемерное и всемирное блудодейство.
320
Нет непрерывной или хотя бы периодической подпитки лексикой, когда бываешь и бодрствуешь дома не более четырёх часов в день, - и вот одна за другой из небесной прокуратуры твоего рассудка спускаются разрушительные директивы: запретить, перестать, включить обратный отсчёт.
Внятный текст, свой или чужой, значит завтра - внятное бытие: восполнены запасы топлива-цитат, можно жить дальше, то есть цитировать дальше. Что такое жизнь, если не игра словами? - слово-хлеб, слово-вино, насыщающее и утешающее, веселящее и складывающееся в песню скорби, слово-путник, слово-указатель, слово-светило, слово-термометр. Слово-музыка, ведь текст почти равнозначен музыке: я очень даже разборчив, какое слово и с каким звуковым составом куда поставить, где создать нарастание, а где - обрыв и паузу. Музыка не обыденная. Звучание, продолжающееся в значении, и наоборот - значение, претворяющееся в звучание, лишь звучание, короткий звон корабельного колокола.
321
Мы - поле битвы между слизистыми динозаврами прошлого и загорелыми богами, что пока прокрадываются внутрь блёклым, рациональным путём, - а он проигрывает полноте и предметности иррационального.
322
Он уговаривал себя, что стоит остаться жить лишь, чтобы быть зрителем - танцев облаков, смерти деревьев, безумия мира, цветности времени, старости друзей.
Да, приходит время, когда все вокруг гаснут, деревья на перекрёстках меняют положение, и горы становятся ближе, но ниже, оттого что сточены денудацией, а он - всё более и более одиноким. Потом уходят и горы, ведь ноги теперь не дойдут.
323
Мысль просто пере-думать, стереть и воссоздать заново без огрехов, текст же существенно инертнее. Никакой backspace не преодолеет полностью инерцию текста - выложенной в ряд цепочки камней. Можно, конечно, каждый раз перечитывая, вымарывать и менять - но тогда изменится статус, в подлинно-происходящее проникнет лицемерие. Кропотливой огранке подлежат лишь самоцветы, значимые тексты, в коих драгоценна сердцевина, образ, излом интонации, они настойчиво прорываются наружу сквозь слова́, они чужды словам и правят их своими резцами. По большей же части смыслы являются следствиями написанного. Здесь значима лишь точка настоящего, бегущая по бумаге.
324
Стоит закрыть глаза в автобусе, как подступают причудливые видения. Сладок этот бред. Даже предвкуша́ешь автобусный сон! - грунтовые воды бредови́дения поднялись, и почва сочится бредом, сон пробивается источниками, заболачивает низины.
Всё глубже и глубже в нём! - я смотрю изнутри, мир кажется полутёмным, мир и сновидение поменялись местами, и прошедший день теперь вспоминается - как сновидение, яркие эпизоды которого уже стёрлись.
325
Безоблачные небеса, дома, деревья - всё это становится более плотным, значимым тогда, когда я, созерцающий, обременён своими заботами, по форме и сути отличными от видимого. Принимая видимое, внимая ему в этот момент более пристально, нежели собственным переживаниям, я наполняю его. Иначе - если не подмешивать своё к неодушевлённым предметам, если нечего подмешать - окружающее становится попросту сном.
326
С кем посоветоваться, чтобы воплощённый в Ином стохастический генератор выбил мысли из мёртвых циклов? Что делать дальше, если всё пожрано огнём отрицания, песком ошибок и чёрными водами пустоты? Что делать, если вижу ту же старинную Пустоту налитой в стеклянные флаконы вещей?
327
В электронной и шумовой музыке я ищу бесчеловечность. Свободу от значений. Напротив, порождаемый моим сознанием, пропитанным человеческим опытом танец смысла.
Ищу музыкальные ландшафты, на которых возляжет неусыпное око рассудка - не от, а во имя труда. Схему невиданного раньше усилителя, орга́н-лабиринт - в нём зазвучат и засветятся бестелесные токи мыслей.
328
Внешнее, чистовое "сочинительство" мертво без повседневного внутреннего, иначе говоря - игры́ со словом, постоянных попыток затейливо выгнутой фразой поймать шмыгнувшую мысль, уличную сценку, цвето-свето-кинематическое сочетание в живом и неживом.
Но в итоге остаётся только второе, а первое не проклюнулось из семян.
329
Домоседство, недосыпание, город, компьютер сковывают внимание, приучают рассудок скорее к крысиным - зато точным и стремительным - перебежкам в полутёмном - а может быть, разноцветном? - лабиринте, чем к орлиному полёту в просторе Всевозможности, просторе без направления, побуждающем решать.
330
Собираю рюкзак перед поездкой - и среди электронных и простых вещиц словно бы укладываю в уютный сумрак самого себя.
331
Выбрасывать себя в открытый воздух, чтоб знать, что нет ничего под тобой, нет запасных аэродромов, и оттого лететь да́льше, чем захотел бы.
В дорогу! Ведь она - апофеоз самодвижения, отображение пространства настроений в физическое пространство - как траектория одиночества.
332
Мыслю та́к, как высказываюсь; мыслю, так как высказываюсь; так ка́к я мыслю? Что присутствует позади высказывания? Я слишком привык к языку, поэтому не могу рассмотреть ничего вне его: мой друг оказался drug-dealer'ом.
Кажется подлинным недоумение: где я? почему пространство сопротивляется мне? кто я? Узнав всё это, я обрету мощь. Акция и реакция, два признака, два кусочка присутствия независимы от собственно слов, слова предназначены им в рабство.
333
Быть собой возможно лишь в безвестии себя. С каждым шагом самопознания человек теряет невинность: способна ли двигаться разобранная на части машина? Познанное отмирает, ты воцаряешься, теперь ты должен сам следить за сокращениями мышц и дыханием своих подданных, своих вещей, своей плоти - а то́, править чем замешкал, от чего отвлёкся, вспыхивает и исчезает. Познанное испускает дух пред тобой - не зло-, но славословя, - познанное становится сырьём. В итоге самопознания ты должен стать другим. Профессия актёра почтенна, но ты теперь - актёрствуешь всерьёз, твоё дело - рождение и отверждение лжи, пресуществление в правду, постройка. Цель - воздвигнуть свой дворец с библиотеками и гинекеями, ибо алчность и рассудок твои не источились.
334
Соблазн написать свою жизнь, как роман, вследствие или до романа, по-настоящему написанного, или же вместо него. Чтобы события следовали, как сюжет детектива, чтобы слова становились крылатыми тотчас, как вылетят, чтобы каждая фраза таила тон её грядущих цитирований. Будь возможности риторики неисчерпаемы, это неплохо бы удавалось. Но что-то одно постигает первым: исчерпанность риторики или недовольство исчезновением себя в созданном персонаже.
Увлечение риторикой чревато быстрым охлаждением. Усталостью от церемониальной ходьбы, от прыготни кукол-слов.
335
Живёшь с закрытыми глазами. Пытаешься - но не можешь покинуть пределы себя, и каждая ситуация, лелеемая, как зародыш реальности, оказывается твоим же подпространством, ещё одной комнатой собственного замка. Считаешь, что управляешь событиями. Будто накрываешь окрестности собой, как сетью, и стараешься бросать дальше. Но уже давно пользуешься исключительно инструментарием воображения, гипертрофированным эйдетизмом, так что - воображаемо твоё королевство. Распухшее самоощущение, потенциал мании.
Верно ли, что ты недействителен, как билет на несостоявшийся спектакль?
Проснись, дружище, проснись! - Но это слишком двусмысленно. Что случается, когда люди открывают глаза?...
336
Деньги перестали звенеть - просто жуёшь их, как жвачку, и выбрасываешь, как обёртку от жвачки.
337
На смену поиску истины приходит поиск заблуждений. Не только чтобы, как и раньше, устранять, - но и укрываться в них.
338
Мир наполнен снежинками, мириадами полусонных хлопьев, марширующих в сумерках по своим спиральным дорогам. И восстановилась объёмность, когда остро чувствуешь расстояние - от снежинки к снежинке, плывущей, кажется, чуть медленнее там, в глубине - и к следующей, и ещё. До ближнего дома - половина космоса.
339
Участились ясные дни, исчезают остатки снега, и так необычно жужжащее ожидание - фоновая готовность влюбиться. Взгляд уже находит скользящие блёстки - они совсем рядом. Безрассудно. Без оглядки на обстоятельства. Не замечая болезненности характера, ограниченных сил. Не замечая сверлящего мозг ветра, потустороннего сквозняка. А под этим-то что?... Бесцельность дел. Ненаправленность движения. Тщета: результат лелеемых личных действий будет не с чем соотнести, ему не порадуются, самому не достанется ничего, кроме вспышки. Странна такая потребность делиться - чтобы кто-нибудь разделил со мной трапезу, смех, опьянение, бытование, бытие и пафос этого драного бытия.
И всё же - вперёд. Вопреки тому, что опровергло. Видеть те блистающие точки среди толпы. Слышать звенящие голоса. Сопереживать, как "следовать движением души", всем мелодиям и всем танцам - в живом и неживом. Credo. Воля к жизни в третьей возгонке.
340
Существует шаблон, в который умещаются или не умещаются женские фигурки, или же камертон, который звучит или не звучит от женского голоса. И возможно, что облик той, которую выберет (и опять выберет) камертон, той, которая ответит, окажется маской ... возможно, что камертон выбирает женщин, схожих с лезвиями, которые иссекут ласкающие пальцы, и с наждачными кругами, которые сдерут кожу с лица. Возможно ли, что камертон лжёт? Возможно ли, что некому ответить на нежность?
341
Иногда превращаюсь в клоуна, одинокого клоуна, разыгрывающего репризы перед слепотой телефонной трубки. А номер-то хоть набран? и кому звонок? - той, которая никогда не узнает о бо́льшем?...
342
Самый страшный недуг - неспособность быть любимым - кроме прочего, вызван парадоксальной склонностью подавлять собственные "мечты", грёзу о женщине. Без фантазии-предвкушения любой возможный флирт обескровлен, становится холодной игрой, срабатывающим автоматизмом или составляемым силлогизмом. И женщина не видит порыва в твоих движениях, ей больше не интересны глаза без огня. И любовь не видит ни ближней цели - близости, ни дальней - созвучия и согласия.
343
Среди будней, мало отличимых от сна, попадаются улицы и вечера, наполненные разговорами с самим собой, внутренними диалогами - нет, не с собой, а неким собеседником, возможно, любимой женщиной, но во всяком случае с Будущим.
Его вопросы подобны вспышкам, невыразимы в словах, я же стараюсь отвечать обстоятельно и часто начиная заново. Стоит попытаться записать что-нибудь - и чувствуешь инерцию текста, вязнешь в целлюлозной каше, разом забыв всё лучшее, теряя ключи от храмовых дверей. Текст овладевает тобой и сам добавляет там метафору, тут отросток темы, замедляя, комкая ещё недавно так сладостно гладкое мышление.
Но не записанные, эти мысли исчезают столь же бесследно - потому что я слишком дорожу свободой и естественностью, чтобы запоминать их, отягощать сознание рассованным по ящикам золотым хламом. Мысли достойны быть высказанными - но утешаюсь собственным бытием: пока я здесь, пока не распался, пока огонёк внутри черепа не погас и всё так же высвечивает цветные картинки, я скажу и напишу ещё очень многое, уже иное, возможно, более яркое, - и нет смысла скорбеть о потерянном, потому что ничто не теряется...
344
Томас Вулф. Река, рефрены, повторение, всё снова и снова, мерцание темы, далёкие всхлипы - обрывки мелодии, тающие, тонущие, исчезающие в потоке повторяющегося снова и снова времени, синего, чёрного, глубоко послеполу́ночного, тихого, и вольный ветер, и чёрная, мутная, яростная в своей тишине река.
Стоишь в поле, и ветер, разрывая в клочья, доносит издалека звуки пианино, - мелодия, там, в освещённом салу́не, должно быть, весёлая и подмигивающая каждым тактом, здесь, в чёрной глубине вселяет в твоё сердце бешеную тоску, такую же безумную, как рвущий и глотающий звуки ветер.
345
Каждый, кто очутится теми или иными судьбами вне круга горизонта, вне круга обычных событий, станет беречь в сердце строгие и неистовые картины изнанки мира и мира иного, брезжащего поверх.
Облачные слои, видимые из самолёта, а в пределе - полёт в космос, не только современный, но и доводящий до нигилизма в лемовском "Возвращении со звёзд". Альпинизм, чувство кромки, отвесной стены, особенно - переживание вершины. Зрелище момента чужой смерти, собственный баланс на кромке смерти или случая, хотя бы выигрыша-невыигрыша в рулетку. Морская буря, извержение вулкана, землетрясение - жизнь и пляска природных колоссов.
346
В качественном смысле, информация - это текстура, картина градиентов.
Исчисленный перепад, перекидка 0 в 1, выборка-массив - действительно, текстурообразны на глаз, почти на ощупь. Это используется при анализе данных для оценки нормализации однородных строк (НСИ), когда визуально колеблются "кромка" и внутренняя текстура массива.
347
В текстах, рассуждающих о самих себе, текстах бездельников-кафкианцев: многообразные предчувствия появления без появления, прогулки возле, не приближаясь, предвидения прошедшего, прозрения к давно известному, критика ненаписанного, метатеоретизирование над скомканным и выброшенным. Ценность этой возне можно придать, разбив и раскидав всё (раскидав подальше друг от друга, препятствуя накоплению критической массы, взрывом которой становится хохот умного читателя) на афоризмы, умеющие загадочно молчать, прячущие незнание за недосказанностью, игриво щекочущие этим - читателю осталось добавить одно слово, какой он умный! он "понял" афоризм - и автор забирает приз.
348
Бессмыслица потенциально служит орудием познания, хаос эвристичен, словесные волны, сколь бы ненаправленными они ни были, могут прибить куда-то - или вынести в более осмысленное, где дрейф превращается в прямую линию, в конце концов - аллегоризируя дальше - в этом беспорядочном плавании может сам собой завестись двигатель твоего катера. Нужно тыкаться, не лежать неподвижно - и каким бы слепым щенком ни был, найдёшь дырку и вылезешь из душного лабиринта, в котором родился.
349
Познание натыкается на нечто, изменяющее мотивацию познания. И веры недостаточно, чтобы отсекать, методично отталкивать всё, что на него посягает. Да-да, чтобы поддерживать познание, требуется вера. Истину ли ищу в процессе того, что называю "познанием"? "Истина" - это ложь, от которой некуда деться, из которой невозможно выбраться, невозможно заглянуть за край. "Истина", следствие познания. "Истина", как моральная оценка.
Как насчёт моего познания? Ходить и смотреть. Любить. Любить в одну сторону? Под созерцанием проступает voyeurism. Да, в самом деле, я взялся за громкое слово: "познание"!... - уместнее было бы так: "любопытство". Подглядывать. За всякой вещью. За совокуплениями функций. А ну-ка, когда это бывает?... Как происходит?... Не упустить ни одного нюанса. Nudity. Всё высмотреть. Самое "профессиональное" высказывание имеет мотивацию сплетни. Сплетничать о вещах.
350
"Красота" чаще всего является очень кратко, вспышкой, всплеском и вне присутствующего в любом искусстве формализма, иначе говоря, она - нечто вне текста, отличающееся от языка, недискурсивное. Стяжающий её подобен золотоискателю, не сведущему в геологии, он знает её цвет и форму, звук, ею издаваемый, он среди фона должен найти оттенок, перелив. И всё-таки это вспыхивает неожиданно - и исчезает. Что-то в расположении вещей. В изменении тембра. Будто бы танцуют - звук, форма, пространство, - и мы видим лишь один такт, один шаг. Словом, сочетание и перемещение, жест, значения которого мы не знаем. Остальное оставляет равнодушным.
Возможность "красоты" заставляет нас держаться за жизнь. Отсутствие рождает желание её покинуть. Обретение - может превратить в визжащего от восторга сумасшедшего.
351
Кажется, что кроме потребности в любви существует другая, такая же острая и основополагающая, подчас доминирующая над плотским желанием. Наверное, именно она делает возможным саморазрушение человека. Голод и половое влечение охватывают поле мотивации не целиком, в своём дрейфе информационный вихрь - наше сознание - учитывает ещё один градиент, какой-то градиент.
Зуд этот непременно связан с Другим. Съесть? Дружить? Поработить? - а во имя какой постройки? Заставить слушать твои песни? - Или всё же внечеловеческий поиск, блеск камней и власть над звёздами.
352
Вооружённый буром рассудка, я проваливался с этажа на этаж, препарировал мифы и снимал их, как обёртку, искал нулевой уровень. Разоблачал лицедейство, называл демонов по именам, проговаривал всё скрытое, молчащее... Стою на бесплодной почве нулевого уровня, я, скептик, циник и релятивист, - и пытаюсь подружиться с другой своей частью: желающей заблуждаться, безрассудной и наглой, искренней, весёлой, не верящей в зло, неискренность и болезнь, никого не обвиняющей.
353
Чем капризно отодвигать всех, кто наполнен ширпотрёпными мифами и невкусен после тонкой трапезы авангарда, следовало бы сыграть на этом! - но ты чувствуешь только за́пах "мифа" и сразу кривишь нос, не вникая, от чего конкретно, не насмехаясь, наконец!... Оказывается, ты просто потребитель своего продукта! - ты кольцо, сквозь которое многое пролезает, но мало что задерживается!
- Стать цепким насмешником, а не распахнутым ухоглазом почти без мозга.
354
Вариация на тему категорического императива: то, чего хочу/ищу в общении с другими, я должен требовать и от себя. Доверие, презумпция доброжелательности. Открытость - как понимать? как дозировать? Не огрызаться при каждом соприкосновении... силён ли я, чтобы не огрызаться?
355
Я испорчен текстом, который предполагает вполне определённую логику. Пытаюсь шагать ногами этого синтаксиса - но тыкаюсь в тупики. Сделал текст своей плотью - а теперь убеждаюсь, что текст не поможет мне, что он слишком слаб.
Может, писать по утрам? Когда процессор в голове не загружен параллельными вычислениями, половина из которых - патологии. Когда недокормленный сон ещё не говорит своё "ну нафиг". Когда небеса чисты и зрение им открыто.
356
Что помогло бы пробить странную, страшную стену? - а там, за ней, наверное, плюется фейерверками карнавальное шествие предложений: иногда перед сном разрываюсь от кишения слов, уже слышу их марши и гимны... Стена так часто заслоняет всё, связанное с текстом - рождающимся, преобразуемым, читаемым. Я разучился ходить. Белые тропы строк стали скользки - шагнув, тотчас падаю, пытаюсь встать, но опять и опять отлетает нога, и вскрикивает ветер, и лицом ударяюсь в матовое зеркало, где ни черта́ не видно, - эти прерывистые усилия оставляют на льду лишь скопище точек, убогих выбоин. Иными словами, необыкновенно трудно начать, взвиваются голоса, объясняющие, как это будет, что я напишу - а есть ли оно? нужно ли пытаться, если оно не нужно?
Такое излечивается, стоит стать пейзажистом - и приходить в чёрно-белый лабиринт с зелёного plain air. Там, в зелёном, и ноги перестают заплетаться.
357
Ты считал, что ни на кого не обижаешься. Стряхиваешь обиды... пять минут взгляда в окно, и снова приветлив и готов к совместным играм, делам. Как бы не так! Стоит провести год-другой рядом с тем, кто "обижается по-другому" - и вот весь букет в твоих руках: дуться и наказывать другого молчанием, вспыхивать и отталкивать, обзываться... правда, чаще бурча, до выкриков пока не доходит. Но вдобавок - критическое, катастрофическое непонимание переживать телесно: садиться, обессилев, ложиться, накрываться с головой одеялом, подушкой, забывая про жар и удушье.
358
"Всё, что вы скажете, может быть использовано против вас" - мантра из полицейского боевика. Свиреп нынешний мир тотальной войны. Но для двоих любящих должно найтись замкнутое пространство, в котором противоположный закон: всё, что ты скажешь здесь, не будет использовано против тебя.
359
Обожаю кататься на городских автобусах. Не в тесных маршрутках с нервными перекидами мелкой мзды - а в горделивых муниципальных, которые покупаю оптом, раз в месяц. И вот проехал сегодня на особом маршруте... Таких немного. Есть автобусы, идущие по проспектам, быстрые и популярные... а есть "тайные", "тёмные", что ковыляют по подмышечным и паховым микрорайонам... вдруг вылетают к ярким площадям, узлам улиц и вновь сворачивают во тьму... Всегда так щемит под ложечкой от этого различия - между "тёмным" и "светлым" путём! Город - группа кластеров и пара-тройка магистральных шин. "Тёмные" маршруты вьются где-то обок этих "шин" - и твой город-старина неузнаваем!
Ехал по такому маршруту и вспоминал любимую фразу: "I'll be walking a darker way" - из песни Lake Of Tears "When My Sun Comes Down". Другая дорожная песня - "A Foreign Road" - пожалуй, будет помощнее!
360
Встречаю в транспорте по-особому миловидных женщин. Хватает задора не слишком прятать пристальность. Люди не любят, когда на них так глазеют, - ведь их застали в принуждённой обстановке, они не могут выбрать, не могут убежать.
Находя блеск среди розовых и бледных лиц, я точно знаю, что ситуация не разовьётся. Нет мостика к чужой душе по ту сторону салона. Нет пути, чтобы двигаться вместе. Кроме преклонения перед красотой нечего подарить... знаю, что вспыхнувшему восторгу нет больше пути, кроме как гаснуть, медленно гаснуть из-за ошибок в эмпатии, несходства моральных и бытовых канонов, ритмов и пристрастий... предвзятостей, этого клубка змей - неплохих, честно говоря, существ, - гнездящегося и во мне.
Восхищение гаснет, если ты - не художник, если нет навыков удержать его в кадровой или багетной рамке. Да, можно отнестись к этим прекрасным (не на обычный манер, не по соразмерности) лицам, как художник к моделям - быть может, картина удастся, быть может, вспыхнет короткая любовь в немудрёном интерьере мастерской... останется память... да, остаётся память, остаются изменённые предпочтения: мелькнувшая мимо незнакомка - намёк и указатель на подобных. Каждое встреченное и выбранное лицо учит, какой может быть красота, как может звучать воплощённая в зримом музыка. Если перестану всматриваться и вслушиваться, считайте, что я утонул.
361
Каждая старая фотография таит свойства двери. Для торопливого взгляда эти двери заперты, но стоит всмотреться, пусть даже без цели, полудремотно, случайно выбрав из предметов, из частей предметов какой-нибудь камешек, угол, потёртость на ножке стула, и откроется застеклённая створка, и можно войти - или выйти - в мир, обретший объём и цветность. Пусть цвет обозначен лишь ссылками на опыт зрителя: что апельсин в вазе за спиной сидящих, - оранжевый, полоска плоти меж манжетой платья и перчаткой - блёкло-розовая, и для морских небес градации серого точно соответствуют градациям синевы. Войти в мгновение прошлого. Пройдя партизанской тропой, оказаться в глубоком тылу ползущего по времени пространства, который ранее мнился складом использованных, обездвиженных вещей, но найден путешественником живым, чистым и тёплым.
362
29 февраля - странный день. Какой-то тамбур, технологический отсек времени, где, в общем-то, не предусмотрено отопления и освещения. Мы, торопясь за своими заботами, проходим его, не отметив, как сквозит холодом сбоку, из разбитого окна ...где серые осколки в деревянной раме.
Тут, в тамбуре, слышнее стук колёс. Этот бесчеловечный стук. А ещё слышно, как трутся сочленения поезда. В детстве, в пригородной электричке я боялся переходить из вагона в вагон. Нехилый контраст: жёлтый лак сидений, качающиеся лица, солнце в окна, разговоры, сумки и рюкзаки - а там, в тамбуре, грязно и накурено, оконца забраны стальными прутьями, сухо хлопает дверь, и заглянув в неё, понимаешь, что соседний вагон качается в другом ритме, и в головах спящих пассажиров по ту сторону - другие сны.
363
Анализируя содержимое сознания и отвлекаясь от выводов, от вычислимых данных, мы придём к утверждениям без оснований, к "символу веры" конкретного человека, - и пациент наш, возможно, будет отстаивать их (если призна́ет своими) с категоричностью отъявленного святоши.
В попытках исправить чужой рассудок (одёрнуть ли себя здесь?...) приходится прибегать к категоричным высказываниям, к пафосу Савонаролы. Без нас мир целостен, не разделён на добро и зло, мы же, мыслящие звери, приходим и отчерчиваем должное от не-должного, своё от чужого, уютные пусто́ты норы от холода почвы - и делаем это не всегда справедливо. Воля к жизни вносит в наши действия "исконную" категоричность, опровергнуть которую означает сломать суставы наших лап. Поэт или мыслитель должен быть немного фанатиком, иначе его дело угаснет.
364
"Смысл жизни" не однозначен - его приходится выбирать или собирать. На свете много вероучений, устанавливающих всему чёткие смыслы, - но прилепляются к ним лишь те, кто обессилел и готов опереться о любой чужой смысл.
Пессимист во мне говорит: "обретение смысла жизни" - это последствия срыва, акта отчаяния, это состояние безумца, который нашёл себе ложь, и назвал её правдой, и творит теперь тщету во славу тщеты, словом, это параноидальный тупик. Одно решение в этом случае - отказ от действия, второе не столь тривиально: нужно вырваться из-под оппозиции "польза - тщета" с помощью некоего "активного дрейфа" - следовать влиянию среды, но совершать спорадические прыжки в сторону, обосновываемые только репликой "а вот захотелось!".
"Обрести смысл" - значит выбрать "что?", вновь и вновь решать "как?" и запретить "зачем?".
365
Слушая рассказ о несчастливой любви, сопротивляешься нескольким соблазнам. Во-первых, это соблазн активной критики: перебивать, опровергать иллюзии, давать советы, говорить "не следовало", "перестань", "на самом деле всё по-другому" - и на этом пути рискуешь, как минимум, получить по лицу твёрдым предметом, как максимум - потерять чужое доверие и даже дружбу. Во-вторых, это соблазн зеркального соучастия: вздыхать в ответ на вздох, кивать и синхронно с повествователем опускать уголки рта, печалясь несовершенству мира и жестокости судьбы, говорить "да-да, так и есть...", "нет другого выхода", "так всегда бывает". Ещё есть соблазн свести воспалённую частность к заурядным общим случаям, "свойственным всем людям"... или соблазн развивать старый афоризм про "лучшее лекарство от несчастной любви"... или порассуждать на тему, почему "он/она не сто́ит тебя"... Но рассказчик почти не требует реакции - если переживания свежи, его заботит лишь собственная боль. - А можно рассказать о своём (разве можно ответить исстрадавшейся душе встречным потоком гноя, совсем ей непонятным?!) - о своих впечатлениях и выводах. Выполнив простые условия: придётся избегать деталей, а особенно, имён; придётся признать индивидуальность ситуаций и методов; придётся не учитывать чужое несогласие.
Мы не знаем, что ищем в другом человеке. И влюбляемся ни за что. Пересыпаются кусочки цветного стекла: кто-то пришёл на лекции пораньше, кто-то кому-то что-то сказал, не вовремя подъехал автобус. Мгновение - и безразличный человек становится выделенным. Третья встреча будет уже спланированной. Много позже - или в минуты сомнений, когда опоённый иллюзиями рассудок ненадолго становится крайне объективным - понимаешь, что снаружи всё достаточно скромно, никто не следил за вами, а следившие не замечали драмы, которая внутри. Если было что-то серьёзное, для зрителей это ограничилось зоологическим "снюхались - разбежались". Если решаешься поделиться, друзья, как правило, тебя осуждают. Ещё бы... они не слышат мелодий, что слышишь ты, их не трогает образ, заточенный только под твой восхищённый взгляд...
Твоя первая иллюзия: переоценка объекта. Считаешь "самым-самым". Худший вывод: считаешь, что этот человек способен удовлетворить все твои давние потребности. Прочная оболочка и эргономичное размещение кнопок. Твоя вторая иллюзия: недооценка субъекта - и она оказывается связанной с первой. Полагая человека куклой для утоления желаний (не обязательно физических - пусть даже желания быть созвучным, как две мелодии), не учитываешь его внутренний мир, наверняка тебе неведомый на 95%. Там, внутри, может оказаться и такое, что тотчас сотрёт радужные грёзы. Другой человек "на самом деле" бывает одновременно умнее и активнее, чем сложилось в твоей голове, но в чём-то - ограниченнее и равнодушнее. И ты неспособен правильно ответить на сжигающие тебя вопросы: замечает или не замечает объект симпатии твоё тяготение (как правило, замечает), нравишься ты или нет (как правило, уже нравишься), ждать первого шага (поджариваться на своём огне) или шагнуть самому (на амбразуру чужого презрения) - и что произойдёт, если всё-таки шагнуть. Даёт ответ только действие. Однажды, злостно пренебрегая этой маленькой мудростью, я завяз - и до сих пор не могу выйти из трясины разума.
После тягостных раздумий, маленьких вершин и больших провалов хватает духа на позитивный итог: лучше ошибаться, лишний раз сказав себе "люблю", чем отреза́ть кусочек сердца, сказав "не люблю". Можно сочинить заклинание вроде "беру ответственность за то, что позволил себе влюбиться, сколь бы безосновательным ни казалось" - и вспоминать его, как лекарство от душевных мук. Мы более стойки, чем представляется нам самим.
366
Казалось проще и естественней подружиться с тем, с кем объединён общим делом, - и дружба начиналась с равноправного партнёрства, и личные качества обоих уже были ясны из ансамбля жестов, этакой комплексной "деловой хватки". Но постепенно "деловой" подход к дружбе становится препятствием. Оглядываешься и понимаешь, что рядом - те, кому случилось столкнуться, ты не выбирал их, не просил их у судьбы. И пусть со старыми друзьями комфортно и надёжно... Но невозможно отказаться смотреть - по сторонам, в толпу, в совершённо отстранённую от тебя толпу, где мерцают лица тех, с кем бы ты хотел заговорить. Разум возражает: к чему такая самонадеянность? - неизвестно, кто там, в толпе, святой в маске демона, а может быть, наоборот?... или чутьё тебя подводит, и угадываемое созвучие с неведомым спутником - просто иллюзия, минутная блажь? Всё-таки нужно пробовать. И иногда писать поперёк бумаги, разлинованной судьбой.
367
Почему эти люди вокруг? Почему именно эти? Когда я угодил в колодец сна, из которого пытаюсь выбраться... или же ещё лечу вниз... - когда и почему? Тысячу раз я уже вопрошал так небеса. В небеса. Просто смотрю вверх, где едва светится устье колодца, - и только спрашиваю, и даже не себя. И даже не жду ответа. И может быть, разучился его услышать.
368
Определённая доза алкоголя очищает любую музыку от смыслов, уже не слышишь слов, видишь только структуру музыки, ритм - так что можно бежать на танцпол. Попса сделана специально, чтобы её "любили": что-то сочинено по образцу детских песенок, взято немного сентиментальных шаблонов - и сладкий коктейль готов. И мы пляшем, как гаммельнские крыски. Так что я тоже сопереживаю популярным ритмам - и бегу от этой навязчивости. Нахожу простые, внятные мелодии в других местах - особенно, в фолк-музыке. Люблю электронщину 1970-80 годов (из которой выросла музыка ambient), старый рок вроде Doors и Janis Joplin. Ещё - музыку, которую отрицают и даже осуждают все мои друзья: основанную на шумах, индустриальных, металлических звуках, отчуждённую, обесчеловеченную.
Искусство должно не только следовать канонам, не успокаивать человека, напротив - изменять его, разрушать стереотипы, подниматься над низовьями к чему-то более скалистому. Вот так и с шумовой музыкой: она что-то переворачивает внутри тебя.
369
Многое, о чём хочется поговорить, приходится сдерживать из какой-то болезненной учтивости... это не идёт на пользу никому из собеседников. Текст же на бумажном или электронном листе, с одной стороны, освобождает и расслабляет, в том числе - целебным, не тягостным одиночеством, с другой стороны, замедляет, принуждает обдумывать слова, - и мысли, раньше шмыгавшие в темноту на заднем плане рассудка, оказываются пойманы.
В этом преимущество старомодных, монологических писем дальнего следования, размеренных, как перестук колёс.
370
Стихотворение рождается единственным настроением. Вечера неповторимы - даже если кружат одни и те же тоска и пустота. И брошенные стихи невозможно закончить.
Найдётся ли единомышленник хотя бы в тоске?... чтобы замкнуть два воспалённых контура и до угасания генераторов переливать словесную слизь из пустоты в пустоту.
371
Мысли важнее, чем любые страхи, важнее, чем печаль. И мысли о печали (печальные мысли) - важнее, чем сама печаль, как музыкальный тон, звучащий надо мной.
372
Строфика верлибра перераспределяет значимость - и проза становится поэзией. От грохота "Мальдорора" через жижицу Шимборской к бурчанию Бернхарда - вот моё пост-обретение верлибра: "что Уцбах, что Буцбах".
373
Кто мысленно бродил со старинными поэтами, тот будет высматривать под асфальтом японских дорог следы Басё, будет искать пейзажи, которые он так просто и изящно рисовал нам в стихах.
374
Любовь должна быть лёгкой. Легконогой. Легковерной. Каким бы нездоровым идеализмом это ни казалось...
Считать ошибочными поступки, шаги - то ближе, то дальше. По нескольку дней словно играть в шахматы огромными мыслями об этих ошибках, силясь решить задачу, как-то перетрясти свою начинку, осознать или оправдать - то себя, то других. И так - много раз за несколько лет. Разве это нормально? Исключительно моя ли это болезнь? Попробовать полечиться - врозь и только врозь.
375
Из множества женщин мысленно выделив глупых и приземлённых, я попросту добавляю штрихи в нарисованную прозаиками - пишущими рецензии на реальность - схему, выжимку, которая во плоти́ распадается на разных персон, и они, в отличие от персонажей, не полностью отрицательны. Быть может, конкретная женщина проявляет скудоумие и душевную пустоту лишь рядом с конкретным "рецензентом" - а другие свидания делают её блистательной умницей. Туповатость, часто из-за новой или непонятной роли, сквозит лишь в одном из ракурсов, выпавших случайно. А та, кто на самом деле глупа и легковесна, может быть, доставляет животный восторг и отдохновение от забот всем, кто проходит через её постель.
376
Наперерез упруго скакнул кот, замер у забора, насторожен. Мне, не страшному и не страшащему, всякий раз это кажется частью упоительной игры, в которую мохнатые никогда нас не позовут.
377
Крыша - предел жилища, но уже оторвана от него. Накрывая дом, она бездомна.
378
Оказавшись в горном или лесном краю, рассказывал, что над городом видно пару десятков звёзд, не больше. Местные дивились: не может быть! Хмельно балагуря, вываливались в ночь, в огороды и затихали, глядели вверх - вот же, вот! Звёзд слишком много. От городских фонарей они сползлись сюда и роятся над пустошами.
379
Приезжая на съёмную квартиру, в драгоценную тишь, замечал, что сижу на кухне не один: за стеной льётся вода, звякает посуда, через два этажа - сквозь камень, сквозь металл стояков - бренчит пианино, и поодаль бормочет чуждый мне телевизор, ...а я-то с досады вынул батарейку даже из трескливых часов, нелюбимого подарка. Умышленная тишина моих комнат лишь обнажила внешние шумы. Остаётся спросить: зачем я искал беззвучия в те годы? разве не проще было упокоиться в движении - и шуме, ему тождественном? Я ревновал её, свою тишину.
380
Мысли, которыми жили в юности, считая их главными, своими движителями, своими, чёрт побери, скакунами, становятся домашними животными вроде хомячков. Вечером мы кормим их, иногда вынимаем из аквариума и, вернув назад, наблюдаем, как они резво вертятся в прозрачном колесе... но утром куда-то уходим и в шуме будничных функций лишь мельком вспоминаем о хомячках.
Нынешние мысли мои следуют извивам событийного русла - словно два створных знака, сойдясь, вдруг совпадают с далёким деревом... но корабль поворачивает - и дерево незаметным штрихом возвращается в плывущий пейзаж. Отчего же я перестал их запоминать? Оттого ли, что отторгаю нынешнюю жизнь и нетерпеливо сдёргиваю прочь ленты берегов?
381
Недостаёт друзей, знающих толк - а главное, смысл (цель? пользу?) - в абстракциях. Может, поискать музыкантов, солдат наиабстрактнейшего полководца?
Обобщённые, отвлечённые идеи уже по своему происхождению присутствуют во многих вещах. А я всегда так напрасно, так изнурительно оправдывался перед тем, кто звал меня "назад, в реальность"!
382
Знание алгебры помогает, когда вместо иксов и игреков в уравнения встают конкретные смерть, боль и бесчестие.
Где обычные люди, не наторевшие в умствованиях и риторике (не подриторе́вшие), озадаченно чешут затылок, сваливаясь в заданные детскими травмами поведенческие шаблоны, у созерцателя-наблюдателя может хватить уверенности выявить психологическую, экзистенциальную или идеологическую коллизию и начать её разрешать.
Но рядом всегда скоры хохотнуть: "Так как, помогла тебе алгебра?!"
383
Недовольно отпадаешь от компьютера: снова вернулся в обыденность, обесцветился мир снаружи, всё, что ты любил, стало пресным, как репа, всё, что ты делал - стало никчёмным, отчасти потому что невыносимо медленным, всё, что ты умел - стало ложью и бессилием. Хотя это подобно жалобам пьяницы на отходняк.
384
Нужно увидеть себя. И нахожу через текст: я появляюсь - песчаным призраком в вихре предтекстья, моей плотью становится версифицирующая активность. Текст не обязан быть литературным, скучен, он - лишь след, лишь дым, текст - это ненарочные отходы.
385
Оправдываться перед мысленными моделями тех, кто уже разъехался по домам, - допуская при этом изрядную монологичность и эксцентричность, чего не спустят наяву. ...Но беззвучный этот разговор куда содержательней бытового, слова капают глубже в толщу галечника, протыкают больше слоёв ткани.
386
Чудится, что должны что-то искать помимо денег, пищи, комфорта, что-то над - и над любовью. Обретая облик "искателя", получим билет и на любовь.
Как быть с любовью к жизни? Жизнь проходит мимо, даже не улыбнувшись. Ты так и не познакомился с ней. Ты её не заинтересовал. Кто же ты?
387
В темноте здешнего мира вижу несколько огоньков - в шестичасовом автобусе, в столовской толкотне, в отделе этажом выше, в соседнем корпусе... и не знаю, какой из этих четырёх, а может быть, четырёх тысяч подлетит ближе... не верю в это... предчувствую только долгий дрейф в темноте, в лодке с одним сиденьем. В ней всё обустроено для дороги и точно не поместится второй.
388
Испытанная скорбь - невеликое достоинство, но она прорезает в лицах мудрость, бесплатный грим.
389
Как сле́дует избегать, чтобы причинённое тебе зло продолжалось в мыслях, в жажде мести или в самоуничижении, - точно та́к же следует поступать и со смертью. Нельзя, чтобы длилось "прервавшееся", нельзя, чтобы боль потери возвращалась. Это ослабляет нас. Это создаёт иллюзию, что умершие - рядом. Кому нужна эта иллюзия? Кому она сладка?
Для меня предостаточно - памяти!... памяти о прогулках с дедом, о запахах, связанных с ним, о запахе натёртой гудроном дратвы и кожи, если он чинил ботинки (чинит! всё ещё чинит внутри меня!), о шарканье его тапок, о расположении комнат в давно вырванной из моего круга квартире, о дощатых полах, о кухне и бабушке в ней, её пирогах, варёной моркови, грибной икре, о сетчатой койке и её тяжком прогибе, когда бабушка решает прилечь, а я сижу под кроватью и дёргаю звенящие проволочные ячейки. Теплящиеся слёзы памяти куда ценнее, чем сирый мавзолеишко на песчаном кладбище. Всегда с собой то - что жило!
390
Ничто из биографий, тем более беллетризированных, не может использоваться в моей жизни, ведь это чужая жизнь, иные ситуации, иной ситуационный климат. ...А может быть сумею что-то применить? или найти подтверждение своим высоким критериям оценки? или перенять немножко достоинства и стойкости к невзгодам, свойственных давно умершей семейке гениев? или хватит просто сопереживать мелодиям их жизни, их голосов и поступков?... Истории долгих исследований с обильным результатом, счастливой и взаимной любви рождают бессмысленную, обессиливающую горечь, родственную зависти и жалости к себе: такого никогда не испытать. Я должен идти, не оглядываясь на чужие жизни, и урожай событий отмерен совсем другой. Дурманная книга частью породит, частью укрепит во мне романтические иллюзии обо всяких "идеалах" - что будет влиять на мои решения, на акты выбора и прежде всего - на акты отрицания. И этому я не могу подобрать контраргумент.
391
Прошёл многоугольник из трёх трасс. Шагать и шагать вот так - на редкость монотонное дело: глухой лес по обеим сторонам, со́сны и невысокие ели, плотно заполняющие пространство, сырой асфальт, протравленный солью, и хрустящая льдом обочина, где не ходят люди. Это стало ещё одним занятием в стиле dark ambient - минимум узора. ...Не считая, правда, лыжни, пересёкшей трассу, заманивающей в глушь, и дятла в низкорослых деревцах.
392
Поднимаясь к облакам, взгляд стекленеет - в игре белого, голубого над зелёным и серым больше нет смыслов, тождественных мелодиям и таких же внесловесных.
393
Жизнь - это большая несправедливость по отношению к энтропии: она отбирает у неё пространство, отчерчивает последовательно - мембраной клетки, кожей, забором поместья, границей государства и дальше, дальше... к звёздам, может быть.
И подумалось жестокое: право на несправедливость к другим - это мощный противовес чувству вины. Но пусть вина́ останется, когда е́сть такое право.
Тупыми клювами нас рвут на части те, кто не виноват.
394
Мозаика, которую я выкладывал так тщательно, ссыпана цветной кучей, осколки не "причиняют" боль, они - и есть боль.
395
Живу, уткнувшись носом в короткий временно́й отрезок, обрамляющий настоящее. Цифры лет странны! - удивляюсь не им самим, а дистанции между мной и ими: они непонятны, я не понимаю, о чём речь. В детстве часто удивлялся подобным вещам: "О, какой! О, сколько!" А ведь это взрослые передают детям обескураженность постоянным ростом чисел... Ребёнок отражает её, скорее, как восхищение, чем печаль, - для него-то всё ближе "взрослая" полнокровность, типичный фетиш "маленьких".
Цифры года добавляются к тоске. Прислушиваясь к ним, вижу промозглый простор в серых сумерках - и этот образ зовёт меня... Не обещая ничего. Только мчаться вперёд. Глубже в сумерки. А я-то замер. Только то, что грезящийся простор - не пространство, а время, оправдывает неподвижность: не могу двигаться во времени. Оно влечёт само, лежу я или хожу.
Может, это небрежение пространством из-за безысходной вязкости времени - и есть леность. Из-за которой жизнь протекает впустую, из-за которой ты не меняешь то, что опостылело, не ищешь того, чего давно хотел. Боясь менять. Время наполняется пространством. Время пусто, если пространство, в котором ты живёшь и движешься, невелико... Время и ветер, который дует в твою форточку, зовут тебя мчаться, ты опять понял это - и сидишь.
396
Сладко-горькая плоть мира лежит перед нами неразрезанной. Мы должны отре́зать от нее свою справедливость и свой смысл, а после - отреза́ть и отреза́ть и не сетовать на судьбу.
397
Что сделано? Или оставить дикие цветы расти так, как им хочется? Ревизия, предполагающая какой-то перелом в происходящем, какое-то насильственное изменение, терпит крах: принудительный порядок загнивает снизу, подлежащее упорядочению и пересмотру - обыскать, переворошить пыль в дальних углах! - вдруг проявляет странную для хаоса строптивость, не подчиняется, кусает пальцы ревизора. И реальность не ставит черты под суммированием, она просто дописывает новые числа. Колонка уже невообразимо длинна, и тот, кто доискивается сумм, должен самостоятельно выбирать слагаемые, вырезать из этой колонки фрагменты, а сумма всегда будет четвертью правды.
398
Вот моя лабораторная работа, а ты - лабораторный прибор. При этом никто не отбирает у тебя личностности... Ты - уникальный прибор с неизвестными свойствами, почти приравненный к материалу исследований. Но всё-таки ты - посредница. Я уеду - ты останешься. Материал и результаты работы уедут со мной.
Я хотел бы быть карнавальным поездом, а ты стоишь на перроне. Конечно же, ты не любишь клоунов. Но никто не знает,