Аннотация: История человека по имени Само. Так назвали западные хронисты талантливого славянского вождя, сумевшего построить свое государство в сердце Европы и остававшегося непобедимым до конца своих дней.
Книга 3. Соперник Славных.
"После долгой суровой зимы наконец-то пришла весна. Она пришла, потому что мы взяли судьбу в свои руки. Мы наконец-то получили то, за что боролись наши отцы и деды. Мы получили нашу родину. С венцом на голове и с этим священным мечом в руке я обещаю вам, что буду сражаться за всех нас всю свою жизнь, как равный среди равных, как человек среди людей, как баран среди баранов, как волк среди волков". -Хроника Фредегара.
Глава 1. Мятеж.
В темноте и стены, и башни мнились еще выше, еще внушительнее. От них веяло холодом. Староримский каструм времен Друза Старшего давно обновили. Кладку из камней и глыб одели в кирпичный наряд. Цвет облицовки не был виден сейчас, но Самослав, за месяц привыкший к городу, помнил загорелую кожу укрепа. С севера на юг, от речной петли, тянул свое брюхо Аугсбург - замшелый оплот такой же замшелой силы алеманнского народа. Двенадцать квадратных башен стояли добротно, утолщаясь книзу, подобно дубам с крепкими корнями. Меж двух передних, лицом к дороге - ворота под шапкой сторожки-смотрильни. Башни вязал воедино пояс стен толщиной в две повозки. В скупом отливе луны крепостная гребенка виделась хребтом ящерицы, окольцевавшей холмы неестественно гибким телом.
Заговорщики умеряли в груди дыхание. Забившись в тени углов Лобной улицы, они стали ее частью, скрытые от дозорного ока. Сделать замысленное из лона цитадели было почти просто. Вот штурмовать город снаружи - поистине незавидная доля.
Самослав зыркал по сторонам, как пастух стада. Привычно бегло считал-примечал своих. Его венедской сотне отводилось главное в деле - одним броском овладеть галереей стены у Кладовой башни и самой башней, внутри которой пряталась оружейня. Стража на всходе не должна была стать помехой - с ней уговорились заранее.
Другие тоже знали свои роли. Люди Рагномара Ворчуна готовили налет на казармы, чтобы вывести из игры главную силу франков. Арнульф Рубака оставался на внутреннем дворе - отсекать пути бегства врагу.
Ждали воины. К колодезному вороту - месту сбора, пришли загодя - по двое, по трое. С разных градских концов, дабы не привлечь внимания. Среди горожан тоже хватало осведомителей, кормившихся с широкой хозяйской руки. В мысли Самослав захотел сравнить своих мечников с летучими мышами - спутниками ночи. Образ подсказала холстина плащей, таившая клинки. И впрямь - тяжелые крылья. Но - нет! Куда как ловчее, умнее были венеды. Не издавали лишних шорохов. Искушенные.
Город забылся почти спокойным сном. Разве что скрипели колеса телеги - меняла устал дожидаться зари. Подгонял свой товар поближе к воротам, чтобы первым выехать из Аугсбурга. Еще - подвывали собаки в квартале Ткачей, да лошади в конюшне всхрапывали с ленцой. Все! Иного не улавливал слух.
Самослав искал знака. В полночь Лаубад обещался ухнуть филином от колокольни святого Петра. Это будет сигнал к действию. Почему-то подумалось о франках. Каково им, несущим гарнизонную службу? Затерялись в дебрях зябких видений или сквозь сон все же предчувствуют что-то краями душ? Не мог ответить Самослав. Ночь всегда делает человека уязвимым, как бы тот не прятался от нее в броне каменных стен и телесного доспеха. Ночь превозмогает людскую волю, пленяет своей исконной властью. Для человека ночь - всегда враг. Крестьянин страшится коварства духов полей и рек. Потворник Христа - козней Сатаны, одолевающего в дорассветный час и крест, и молитву. Воин - ловкого умышления неприятеля.
Гарнизон франков в Аугсбурге стоял уже давно. Со времен сеч при Цюльпихе и Страсбурге, сломивших алеманнскую кость. Не одно поколение сменилось с того дня, как воины косматых Меровингов явились сюда со словами: "Это ваш край, но мы над ним - господа. Мы не будем выгонять вас из ваших домов, брать ваших жен, запускать руку в ваши закрома. Мы - ваш закон. Живете под нами волей Господа и не узнаете бед. Если же отступитесь от нас - наш гнев испепелит ваши головы. Мы - первые среди народов германского языка. Вы - наши младшие братья. Не слуги, но и не ровня сынам Меровея".
Алеманны терпели. Наверняка ценители былого, перебиравшие хроники старого Рима, встречали имя этого гордого племени. И неизменно терялись в раздумьях. Как могли псы войны, наводившие ужас на города Италии, превратиться в покорных бычков, запертых в загоне? Нет, сломленные силой, превосходящей их собственную силу, алеманны не изнежились телом, не обабились нравом. Не оскудели и духом. Не раз, не два пытались изгнать со своей земли хозяев-указчиков. И пусть хомут франкских королей не натирал шею до крови, он уязвлял душу некогда вольных людей. Так упрямый жеребец, насильно приученный к удилам и поводьям, ждет только часа, чтобы сбросить седока со своей спины.
Людская молва - предатель. Давно позабыла подвиги алеманнов-воителей. Как позабыла других - свевов, квадов, готов, лангобардов. На языке у всех - Франки. Принято считать, что имя это вылупилось из слова Война, как птенец из яйца. Франки и правда жили для войны, пугая не столько своей ратной отвагой, сколько волей идти по телам поверженных, не оставляя за спиной никого.
Давно померкло светило всемогущих готов. Их племена раскрошились палым листом по дорогам земли. Слава усохла, сохранив лишь узор-отпечаток на страницах пергаментных свитков. Бургунды? Еще держались на гребне успеха, хотя сошли с арены Первых. Исчерпались в схватках с гуннами, так и не сумев до конца возродить прежнюю мощь. Торинги - запутались в тенетах союзов-интриг, утопили уважение к себе. Родичи Самослава венеды? Эти утверждению собственного имени предпочли раздряги.
Вот и получилось, что франки и алеманны добрались до вершины почти одновременно. Их соперничество всегда перевешивало краткие годы дружбы. Ведь общий язык - не повод к единству душ. Кому, как не Самославу знать? И храбростью, и бранным умением оба народа не уступали друг другу. Шли ноздря в ноздрю. Чем же пересилили Франки? Ответ был прост и закономерен. Сыны конунга Меровея первыми переварили римскую мудрость. А в этих кладовых хватало богатства, перед которым все золото мира обращалось в прибрежный песок.
Что есть союзы родов и племен? Недолговечные домики из речной гальки, которые без труда уносит волна перемен, ломает прибой времени. Государство - ост, стоящий на железных ногах. Раскачать его - нужно очень потрудиться. Франки поняли это. Салический свод Хлодвига служил только подготовкой к чему-то большему. Культ нового римского бога облагородил образ кровожадных варваров-находников в глазах соседей. Франки были хорошими учениками. Скопировав важное, добавили от себя. Получившийся результат заставил шустро расступиться и батавов, и беолгов, и баваров. Ближние племена спешили поклониться новым господам, заменившим им римлян.
Так мужало франкское древо. Укрепив корни, потянулось щупальцами ветвей, дабы занять больше места под солнцем. От кроны шагала и тень, заглатывая все новые лиги земли. Поля сражений показали алеманнам, кем стали их бывшие побратимы. Рассыпать в труху, развалить в щепы франкские дружины больше не удавалось. Сами алеманны были биты вновь и вновь. Никакие уловки не спасали. В итоге - покорились. Не франкам - злой доле. Победители даже оставили побежденным видимость былой жизни, иллюзию воли, назвав это самоуправлением. Зато утвердили епископства в Аугсбурге и Констанце - оплоты своего имени.
Но огонь бунта не угас, тлел до поры. В краю алеманнов много сказителей, умеющих ловко вертеть на языке былицы и сказы о старине, будоражащие кровь. В любом поселке с охотой поведают о лютых предках семнонах, стоптавших конницей легионы Каракаллы. О дерзких братьях Леутари и Букцелене, свершивших большой поход в сердце Италии. Еще о многих других. От таких историй у молодых начинают безумно пылать глаза, а у старых - хищно ходить желваки на лицах. Много ли нужно, чтобы раздуть еще живые угли? Франки считали, что былая слава - призрак, умеющий скоротечно возбудить ум, но не волю к действию. Они ошибались.
Новый герцог Алеманнии Сигмонд Картавый подвел соплеменников к порогу мятежа. Об этом Самослав узнал от Арнульфа - центенария герцога и вожака конной скары. Рубака получил наказ: завладеть Аугсбургом, крупнейшим градом алеманнской земли. Это будет сигналом к общему восстанию. В Аугсбурге стоял самый обильный гарнизон франков. Его надлежало истребить на корню. Тогда всколыхнувшийся люд соберется под герцогским стягом, поверив в удачу.
- На самом деле Картавый робок и недоверчив, - такие слова Арнульф сказал Самославу, приглашая участвовать в деле. - Если бы вышло встать грудь в грудь со всей Хлотаревой ратью - боюсь, дрогнул бы. Но он удачно выгадал время! Хлотарь Второй увяз в трудной войне с бургундами. Король Теодорих, его клятый враг, точит мечи, чтобы вторгнуться в Нейстрию. Семь лет назад он уже разметал дружины Хлотаря под Этампом, ославив на весь свет! Ныне же еще и прирезал к своим владениям Австразию. Грядет схватка двух бешеных волков...
- Из которых останется только один с покоцаной шкурой, - досказал Самослав.
- Да, друг мой, Венд! - подхватил Рубака. - И ему будет не до нас. А мы - нагуляем жир, разбухнем ратной силой. Сигмонд судит по уму: упустить такой случай нельзя. Чем мы хуже франков? Будем снова жить своей головой - Меровинги по боку!
Так и решили. Справить замысел Арнульф Рубака чаял удалью своей конной сотни, сотней мечников Рагномара Ворчуна и наемниками Самослава. Вполне довольно, дабы свернуть шею Баутаму, франкскому старшине. Алеманны не различали воев-скитальцев, прибившихся к руке Самослава. Звали венедами и поморян, и моравов, и мазовшан. Для них - все они были на одно лицо. Зато Самослава выделяла среди прочих бродячих вожаков путь малая, но звонкая слава. Он заслужил ее на просторах германских земель, успешно и ловко воюя за фриулов, торингов, бавар.
Заговорщики начали стекаться в Аугсбург за месяц до срока мятежа. Венеды проникали за стены малыми группками под видом поденщиков и торговцев. Оружия с собой не брали. Страшились испортить дело, вызвав подозрения стражи. Мечи, ножи и секиры им ковал Фредебод - непоседливый, но без меры трудолюбивый кузнец с южной окраины Аугсбурга. Работал по ночам, не покладая рук, с двумя своими подмастерьями. Готовились и другие. Соратники Арнульфа, будучи своими для горожан, с жадностью вызнавали каждую новость о гарнизонных людях.
Однажды заговорщикам повезло. Двое стражников в пух и прах проигрались в кости, влезли в долги. Об этом поведала Арнульфу Зелда, распутная женщина, услугами которой не брезговали франки. И Рубака отважился на риск. С неудачниками он сговорился-сторговался по-свойски. Посулил щедрый куш за предательство, а чтобы разжечь сердца - завлек двумя золотыми браслетами и парой колец. Над этой шалостью мятежники потом потешались до упаду. Ведь центенарий просто повторил уловку Хлодвига, когда-то купившего часть дружинников вождя Рагнахара фальшивым златом. Поделки заговорщикам Фредебод смастерил из дешевого металла. И вот - ударили по рукам! Дозорники Кладовой башни обещались опоить товарищей, открыв дорогу на стену.
Вроде все складывалось, как нельзя лучше. Но в любом тайном деле возможен подвох. Отряд безмолвных теней взглядами шарил по всему крепостному венцу. Только у воротных башен мерцали светляки стенных факелов - туда еще предстояло пройти поверху галереей. Остальная твердыня будто оледенела, скованая густым мраком. Пора! Вот он знак. Глуховато прогудел человек, подражая хмурой птице. Венеды метнулись к Кладовой башне, сдергивая наземь ненужные теперь плащи.
Самослава всегда поражала странная причуда человеческого ума: в острый момент борьбы события словно ускорялись в два-три раза. Глаз едва поспевал смотреть. Ухо - слушать. Вот и сейчас заговорщики не бежали, а летели к каменной лестнице боевого всхода. Венедам не нужно было освещать дорогу витенем, выдавая себя врагу. Бывалые витязи, воспитанные войной, будто матерью, они видели в темноте, как кошки. Такое достигается не часами, не днями, а годами упорной учебы. В жару и в холод, на поляне и в чаще леса, на мостках тына и на спине горной гряды.
Ступени неистово прыгали перед глазами. Боевая площадка, накрытая деревянным навесом, пуста. Не подвели купленные стражи. Дверь в башню-хранильню - не затворена брусом. Спят франки. Что же, это пробуждение станет для них последним. Заговорило железо, карая нерадивых. Венеды растеклись в оба конца, охватывая кольцо стен. Резали сторожевых, как мясники неразумный скот. Меч - первый друг-помощник. Делал главную работу. Второй - топор, пока дожидался. Хотя куда ему спешить? Еще успеет напиться крови до опьянения, так что потом придется скрести его полотно пучками трав и речным песком. Стирать липкую мокреть и смрад мертвечины.
Однако укреп уже просыпался. Сполошенным роем огоньков заплясали дальние стены. Сиплый крик-упреждение первым упал в зев ночи. Следом - полусонно взрыкнул рог. Теперь было не избежать настоящего боя. Но венеды уже выиграли время. В подспорье к мечу брали щиты с тел дозорных. Десяток поморянина Витомира вовсю хозяйничал в оружейной. А там было чем разжиться: клинки и секиры, палицы и дроты, не считая шлемов и броней. Выбирай по душе!
Кто там? Громоздится снизу на стену? Свои, алеманны. Кустистые бороды не спутать ни с чем. Видно, Рагномар заслал ратных в подмогу. Ужели усомнился Ворчун, что Самослав управится без него? Смешной малый. Впрочем, Самослав быстро понял подлинную причину такой заботы. Если венеды резали франков равнодушно, буднично и даже скучно, как свойственно наемникам, то с алеманнами было иначе. Заждавшись часа расплаты, упивались боем. Их мечи и топоры падали злее. Венеды перешагивали раненного врага, алеманны - добивали.
Но франки еще держали стены. Это по первости отбивались вяло, неловко, без ума. Ныне, осознав свою скорбную участь, уперлись рогом. Обреченные. Милости никто не просил. Те, что искали спасение в бегстве по лестничным сходам - прямиком попадали в руки людей Рубаки на дворе, как косули в западню. Некуда было деться им от смерти. Разве лишь под землю уйти. Но не умели такого франки, а потому - умирали в отчаянии. Кто молча, кто с криком, кто - с последним проклятием. Затухал бой.
Внизу же, напротив, расцвели два ярких бутона. Это горели казармы - старые дома, сложенные из туфа с соломенными крышами. Рагномар исхитрился подпереть двери снаружи и теперь предал пленников огню. Услаждал душу муками недругов, метавшихся, точно куры в курятнике.
Первые проблески рассвета подарили вкус победы. Для венедов он был тошнотворным. Поветрие с реки Лех скрестилось с солоноватым духом крови, с горечью гари и с запахом горелого мяса. Зато алеманны ликовали, вбирая воздух полной грудью. Аугсбург был в их власти. Предстояло только выловить недобитков в городе, наказать пособников франков, узнать потери.
- Пойдемте к Фредебоду, - сказал вожакам, отиравшим лица от пота и крови, Арнульф. - У кузнеца наготовлено дома пива и браги на целую дружину. Спрыснем наш успех! А то что-то в горле пересохло.
Предложил словно бы случайно, но и глупец не проглядел бы в его словах заготовленный умысел. Умел ловкий Рубака угадать верный момент. Всегда знал, как завлечь разум, соблазнить сердце.
- Отчего нет? - Рагномар стащил со своей крупной, продолговатой головы купол шлема, сдернул и стеганую подкладку, распрямляя мокрые пряди рыжих волос. Распаренный до красноты, Ворчун шевелил усами, точно рак, и по-кабаньи сопел ноздрями. - Я бы и подкрепиться не прочь. В брюхе урчит...
- По рукам! - согласился и Самослав, принимая, как неизбежность, доводы товарищей.
Отдали наказы воинам, медленно остывавшим после схватки. Раненным - оказать помощь. Изможденных до крайности - отпустить по домам. Прочим - сбирать оружие - свое и чужое, считать тела.
Расправив натруженные плечи, вожаки повернули к площади Танцующих Медведей. Германской речью она прозывалось Перлахтурм. При староримских императорах здесь стоял амфитеатр, развлекавший толпу триумфами и агонией отважных гладиаторов. Ныне - большущий пустырь бывал и ярмаркой, и пастбищем гарнизонных коней, и местом народных сходов.
За площадью, строго на юг, начинала юлить разбросом строений Складская улица. Рядки домов с земляными кровлями ломались клиньями пекарен, коптилен и паровых бань. Тут, за заборами, за кузней, устроилось длинное обиталище Фредебода, известного городской кличкой Бычья Кость. Дом коваля выделяли закругленные углы крыши и высокие опорные столбы.
Гостям были рады. Фредебод и его дочь Бертрада улыбались удальцам.
- Давай, друг кузнец, волоки нам ячменного пива и березовой браги, - распоряжался, будто хозяин в собственной вотчине Арнульф. - И питного меда тоже подай! Он у тебя знатный.
- Не забудь про копченый окорок и сыры, - деловито дополнял Рагномар. - Да пусть еще Бертрада запечет нам куропатку на углях. Лучше нее этого никто не умеет.
Дочь кузнеца отвечала легкой улыбкой. Кареглазая, с молочно белой кожей, уложенными волосами цвета спелого каштана и мягкими ямками на щеках, она цепляла взгляд. Спела была дева, точно гроздь ежевики. Ладно скроенная, упругая формами, походила на мать в пору юности. Так без устали повторял Фредебод, обыкновенно мешая во вздохе любование и грусть. Жена умерла пару лет назад, дочь же - оставалась при нем зримым образом утраченного.
Из дальних комор кликнули подмастерьев Бычьей Кости - Виллибада и Гонтрана, видом походивших на братьев-одногодков. Они придвинули к дубовому столу лавки, обитые шкурами выдры. Для Арнульфа принесли креслице - этот гость в доме был самым жданным. Получилось пиржественное место.
Пока накрывали стол, поднимая из погреба меха с хмельным и бронзовые кувшины, вожаки омыли руки во дворе. Вода в большой дощатой бочке показалась ледяной. Скороспело занимался день. Потянуло прохладой, но в жилище Фредебода трепетал живой огонь, пожирая свежие поленья. Очаг был сделан в виде корзины из железных, покрытых окалиной обручей.
По примеру Рубаки Самослав и Рагномар сняли перевязи с мечами и лангсаксами. Освободились и от панцирей. Кожаная подкладка этих броней, обшитых железными кругляшами, увязанных паутинкой больших и малых ремешков, сочила влагой. Их сложили сушиться в угол, на большую медвежью шкуру.
- Наполняй чары, кузнец! - подстегнул Арнульф, расположившись за столом с уверенным, степенным видом. - И дочери налей! Это наша общая победа.
Опушенная завитками брошь мерцала на его правом плече. Гранатовая эмаль этого украшения, в орнаменте-насечке которой различался всадник, выдавала знатное положение владельца. Броши носили все алеманны. Обычай шел от старых предков. У Бертрады складки зеленого льняного платья скалывали парные броши-птички - знак свободной женщины. Фредебод носил дисковидную брошь с коровьей головой, только взглянув на которую каждый понимал - перед ним матерый хозяйственник.
- Выпьем за Венда! - предложил Рубака, до сих пор не научившийся выговаривать имя Самослава. Не давалось языку трудное иноземное слово. - Он подарил нам удачу. Он - первый удалец! Да и воины его - орлы.
Столкнулись кубки, разбрызгивая терпкое питие янтарного цвета. Самослав краем глаза уловил взор Бертрады. Дочь кузнеца будто изучала ресницы, пшеничные волосы, узкие скулы вожака венедов. Постигала для себя нечто любопытное.
- Признаю и я, скупой на похвалы, - отозвался Ворчун, добрея лицом. - Само сделал для нас почти всю работу. Скольких ты потерял?
- Девятерых, - отозвался Самослав, осушая вновь наполненный до краев кубок. - Ранены еще шестеро. Так я видел.
- А франков настригли без счета, будто овечью шерсть, - Рагномар хотел довольно хмыкнуть, но в итоге хрюкнул, точно большой хряк, вызвав раскат смеха за столом.
- Хлотарь теперь за голову схватится, - глаза Фредебода тонули в задумчивости. - Целый город выпал из его пальцев. Город, который так нелегко достался его предшественникам. А что там с Баутамом? Чем кончил этот выскочка?
Отвечал Арнульф, почесывая бровь:
- Когда его притащили на двор, его шея держалась на одной тонкой жиле. Кто-то неплохо примерился топором, желая, как видно, заполучить трофеем его пустую башку. Не ты, Ворчун?
- Нет, клянусь громом! - отрицал Рагномар, вновь наливаясь кровью до корней волос. Хмель быстро проникал в его податливое нутро.
- Я тоже не помню, кто срубил гарнизонного старшину, - признался Самослав.
- Поделом этому спесивому хорьку, - кузнец махнул рукой. - Но как ты, Арнульф, мыслишь поступить с епископом?
Рубака удивленно захлопал глазами:
- Еще не думал. Может повесить на колокольне? Будет пугать ворон.
Снова все рассмеялись.
- Решать тебе, центенарий, - Самослав прищурился, взвешивая в уме. - Но я бы отпустил. Пусть уходит к своим, прихватив и своего худосочного бога.
- И правда! - поддержал Рагномар, с каждой выпитой чарой становясь все милосерднее. Лицо его уже расплывалось в бескрайней улыбке. - Вот и вестник для Хлотаря. Расскажет все, что видел. Смерть его все равно не прибавит нам славы. Не секрет, что среди алеманнов довольно тех, кто поклоняется Христу. Сеять ссоры в собственном стане - разобщать наш костяк. А мы должны быть такими, - он показал свой тяжелый кулак, до хруста сжав толстые пальцы. - Да и герцог наш, Сигмунд Картавый, давно сменил оберег с молотом Донара на золотой крест.
Арнульф выглядел удивленным.
- Не замечал в тебе, брат, столь уместной предусмотрительности, - воздал он должное товарищу. - Вы с Вендом остерегли меня от оплошности.
- Но почему Христос победил Готана? - этот прямой и невинный вопрос прозвучал из уст Бертрады, заставив всех недоуменно повернуть головы в ее сторону.
- Я отвечу тебе, дочь, - голос кузнеца сделался бездонно грустным, пустым и одиноким. - Сумерки богов, о которых вещали древние, давно настали. Торжествующий Христ, ныне поднятый на стяг многими народами и победно шествующий по миру, не кто иной, как плут Лофт. Коварный сын Нали перехитрил всех. Все мы наблюдали, как одряхлевший Готан проиграл битву с перевертышем. Оживший Мертвец, такова его новая суть, родил ночь при свете дня. Поставил на колени перед крестом - знаком Смерти.
Рагномар боязливо поежился:
- Готана знали отцом. Нового бога - господином. Ему можно лишь прислуживать, как рабы прислуживают хозяевам.
- Ты не понимаешь, - Фредебод нажал ладонями на доски стола так, что они захрустели. - Христиане любят говорить об искупительной жертве своего бога. Но это ложь. В жертву людям принес себя Всеотец-Готан. Не в давности, когда пригвоздил свою плоть копьем к ясеню, а ныне - для нас! Он добровольно дал сразить себя руке бога-могильщика. Из праха Готана возник новый мир, в котором все мы живем сейчас. Зачем? Ушли в прошлое песни о доблести, саги о силе и отваге. Теперь в чести - скорбные сказы о смирении чувств, о грехах человеческих и ничтожном уделе живущего под перстом Господа. Христ укрощает дух. Это оковы и кнут для человека. Но мы заслужили подобное, клянусь вещими воронами Готана! Так должны ли мы проклинать Всеотца, бросившего нас в тяжкий час? Нет, друзья. Готан продолжает учить нас. Он делает это через испытания, отсеивая слабых и мелких сердцем. Из небытия смотрит на нас своим единственным оком. Смотрит, и гадает: сумеем ли пройти этот путь?
- Мы были плохими учениками Всеотцу, - хмуро, безлично выдохнул Арнульф. - Вместо стяжания величия - бездарно лили братскую кровь реками. Пусть теперь пастыри-надсмотрщики нового бога поучают нас подавлять голос плоти и гасить костер воли, от которой больше вреда, чем пользы...
Ворчуна словно пронзило догадкой:
- Волк Сколь из старого предания проглотил солнце былого мира. Нам больше не увидеть света. Будем жить под тенью Креста, с болью исправляя себя. Мы все - заложники своих ошибок. Боги-Асы верили в нас, но мы не оправдали их надежд.
- Значит, не человек верит в Бога, а Бог в человека? - вопросила Бертрада.
- Так, дочь. Богам наша вера куда важнее. Человек легко может прожить без бога. Бог без человека - никогда. Вспомните образы ветхих народов: несуразные рисунки на камне, пузатые фигурки, грубые обереги. Имена тех позадавних богов утрачены без возврата.
- Ты мудро речешь, кузнец, - одобрил вдруг Самослав. - Если не кормить бога служением - он усохнет, как почва без влаги. Истлеет, как догоревший огонь. Забудут люди Готана, как ромеи давно забыли Юпитера и Марса. И все же. Подчас боги умирают, но возрождаются, меняя ипостась. Осирис - в земле темнокожих южан. Яр-бог - в краю моих родичей. Лодур-Темновод, бог обмана, обновился в свете нового солнца. Омолодился ликом и теперь собирает свежую жатву на ниве податливых душ. Нарек себя Христом-Спасителем. Опираясь на невежество людей, воссел на трон невиданной власти...
- Но ведь старые боги никуда не уйдут? - вопрошала Бертрада. - Останутся в наших снах, в наших мыслях? Какое бы время не царило на земле, к каким бы алтарям мы не припадали?
- Да, - подтвердил Самослав нерушимым тоном. - Их жизнь и судьба - в нашей памяти.
Пиржество продлилось до самого вечера. Когда гости Фредебода вразвалку поднялись из-за стола, дочь кузнеца удержала Самослава за руку.
- Останься! - попросила с призывом во взгляде.
Он понимающе кивнул.
Глава 2. Изгой.
Вести об истреблении гарнизона франков всего за несколько дней разнеслись по всей Алеманнии. Сигмонд Картавый расчитал точно: первая победа сплотила народ. Во всех округах мужчины извлекали из чуланов запыленные копья, снимали тисовые луки со стен, шлифовали на оселке мечи и ножи. И - составляли отряды под началом своих головных. Пересылались меж собой голубиной почтой. Герцог объявил общий сход в Бадгарде, центре округа Свиггерштал. Пришло время рождения могучей дружины.
Самослав и его воины были земле алеманнской не выкормышами, не перстью. Другое солнце воспитало их ум и сердце за горами, за лесами. Другая кровь бежала в жилах. И мыслили они иначе, складывая в голове слова-образы, давали иные имена событиям. Но разве это было важно? Каждый из них, венедов, оценил час великого воодушевления народа. Не просто примерил на себя чувства соратников-чужеродцев, а жил-дышал одной волей с алеманнами. Это стало их общим достоянием - дорогой, судьбой, стезей.
- Заслышав о мятеже, франки сами оставили наши города по всему краю, - Арнульф позвал товарищей-вожаков в воротную смотрильню. Из нее наблюдали, как ломается и снова прямится сизый хребет Леха, как петляет меж зеленых полей, скупо помеченных мельницами и землянками скотопасов. - Бежали от расправы. Кое-где их знатно потрепали, ощипав хвост. Сейчас улепетывают со всех ног к франконским рубежам. Говорят, так быстро, что и стреле не догнать. Пока Хлотарь у себя разберется, что да как, мы будем готовы к битве. Но, верю, до нее не дойдет.
- Что еще слышно? - допытывал Самослав.
- Теодорих Второй готов выступить на Хлотаря. Поход - дело решенное. Вся его грозная рать уже стоит в Меце, да и Пипин Ланденский прилепил к нему свою австразийскую дружину. Ох, братцы, чую, будет жарко...
- С Теодорихом договоримся, если будет его верх, - предположил Рагномар. - Он не так упрям, как Хлотарь.
- Ты забыл о его бабке Брунгильде, - возразил Рубака. - Эта старая ведьма, сжившая со света с десяток королей, не выпустит из своих костлявых пальцев ни клочка земли. Она принудит бургундца воевать с нами.
- Значит, быть тому, - смирился Ворчун. - Надеюсь, Хлотарь успеет намять ему бока, убавив его силу. Лишь бы только наш Сигмунд не промешкал. Ударил первым, не дав опомниться. Ты уж посоветуй ему, брат!
Арнульф просопел в ответ, наклонив голову. Внезапно скосил глаза на Самослава, наморщил чело:
- Что с тобой, друг Венд? Куда унесли тебя твои думы?
Должно быть, лицо вожака венедской сотни в этот миг выглядело затуманенным рябью колышущихся видений.
- В прошлое, - Самослав не стал отрицать очевидное.
Рубака лишь пожал плечами. Он понимал. У каждого человека есть мечта - либо воплотимая в свой срок, либо выходящая за пределы возможного. Есть всегда и нечто особенное - тайна души. Обычно истоки такой тайны живут глубоко в былом. Самослав не был исключением в этом естественном правиле.
Земля, даровавшая ему чудо первого вздоха, радость узнавания мира и себя в этом мире, залегла за отрогами гор, за полноводными реками, некоторые из которых были столь широки, что переплыть их не мог даже бывалый мужчина-воин в расцвете плотских сил. Она называлась Варния. Иначе - Страна Верных. К одноплеменникам Самослава лепили-приставляли разные имена. Всегда - удобные для самих назывателей, чтобы язык не цеплялся за зубы, пытаясь извлечь внятный для собеседника звук.
Авары, аварины - так каркали вороной ромеи, ударяя назвищем, будто колотушкой в било. Этим словно отторгали, отталкивали дальше от себя недоброе для них племя.
Обры - обрезали кратко, точно край каравая, насельники восточных лесов. Эти не были чужаками. Где-то в давних веках ходили с варнами в побратимах-сотоварищах. Сверх того - мешали и кровь, столько раз, сколь не вспомнит самый долгопамятный старожил. И все же - в отношениях между соседями залегла какая-то злосчастная обида. Почти как у алеманнов с франками. Кто прав, кто виноват - спорят. Каждый тянет одеяло правды на свой край.
Северные рода, закаленные суровостью зим и близостью грозного моря, отличали соплеменников Самослава прозвищем Варинги. Так и выводили своей глухо лязгающей, словно несмазанный железный засов, речью. Силились передать чужое в меру своего умения.
Живущие еще дальше на восход, черноглазые, закопченые пылким солнцем люди коверкали имя народа уже столь нещадно, что получаемое вызывало оторопь у носителей венедского языка.
Что же объединяло между собой столь разные племена, говорившие по-своему об одном? Пытавших изучающей мыслью отпрысков храброго Велимира? Уважение. Страх. Непонимание. Подчас - все это вместе. Ратная слава приросла к Верным накрепко, как кожа к мясу. Подобное было с народом-пращуром Скифами.
Так почему же потомок Славных отдал цветущие годы своей жизни чужбине, обивая ногами бесконечные версты дорог, будто кочевник перекати-поле? На то имелся ответ. В обычае Верных всегда было принято чтить отцов-родичей. Уходя в Навь огненной тропой, каждый варн-мужчина превращался в небесного защитника народа. Образ его почитали, видели в нем незримого советчика, помогающего в трудный час. Отсюда проистекало почетное называние Вещие Деды. Вот только Самослав не мог гордиться своим родителем.
В прежнюю пору Извор, сын Чадогостя, числился среди ближников самого князя Руяна. Казалось бы, сполна отдал долг земле и владыке своими заслугами. Смел был, деятелен, хотя, быть может, недостаточно гибок умом. В час безвременья, когда Руян-князя забрали к себе боги, а стол Варнии опустел за неимением прямых наследников, началась борьба за власть. Извор с еще четырьмя передними боярами объединили усилия, дабы удержать порядок в стране. Рожденный ими союз назвали Кругом Первых.
Варны тогда не пришли к единству. Раскололись пополам, точно рубленный молнией дуб. Одни присягнули благородным мужам-соратникам, оценив их заботу о будущем земли. Другие нашли оплот-опору в ином имени, встав под стяг воеводы Радогоста. Самослав всего пару раз видел этого человека, предания о котором размножились без меры, уподобляя витязя-удачника и скифскому Атаю, и самому Яр-богу во плоти. Но Самослав презирал доверчивость толпы. Он верил лишь своим глазам и своему разуму. Знал, что людям свойственно мнимым заслонять настоящее, из воздуха лепить примеры восхищения, поддаваясь играм воображения.
Радогост однако без труда рассыпал дружину Первых, вставшую у него на пути. Занял и Велеград, столицу Варнии. Недавние помощники обернулись Первым худшими врагами, торопясь заполучить милость из рук нового господина. Все пятеро бояр-ближников пали в западне от мечей тех, кому вверили свои судьбы. На семьи их легло несмываемое клеймо-проклятие, сделав порченными для земли, для родичей. Отныне им не стало места под солнцем. Изгои бежали. Потеряв честь, хотели сохранить жизнь. Хотя, есть разобраться, зачем жить без чести?
Самослав был в числе изгоев. Ему тогда не минуло и семнадцати лет. С матерью и сестрой нашел пристанище в краю хорутан у князя Валука. Там и возмужал, узнав сполна воинский путь. Там же постиг и свое призвание. Князь Радогост навеки стал его кровником.
- Готовьтесь, друзья! - бодрым полурыком Арнульф обратил свет мысли Самослава на текущее. - С раннего утра выступим на запад, в Бадгард. Собирайте всех своих людей, кроме тех, кто еще не залатал раны. Герцог будет ждать нас.
Аугсбург покидали числом почти в четыре сотни. Это городские мужи, воспламенившись победой, примкнули к ратникам, дополнив дружину Рубаки. Из них составили отряд лучников, отдав под руку искушенному в засадных боях Лаубаду.
Перед отбытием Самослав навестил Бертраду.
- Береги себя, - напутствовала дочь кузнеца. - А я буду молить богов еще раз увидеть твои глаза и услышать твой голос.
Он обещал - молча утвердил взглядом. Что было сказать?
- Ступай, Самослав! - Бертрада запомнила его имя. - Тебя ждет большая удача. Знаю, скоро люди начнут говорить о тебе. Но мне нужна не людская молва. Она - песок, сыплющийся сквозь сжатые пальцы. Мне нужен ты - твоя плоть и твое сердце. И я хочу, чтобы в этом сердце нашелся хотя бы уголок для меня.
Вожак венедов привлек ее к себе. Эту девушку он постарается запомнить.
Бадгард был подобен одному большому воинскому лагерю. Поля вокруг города стали казармами. Самослав понимал центенариев округов. На ровном, открытом месте хорошо видно всех своих. Куда лучше, чем в городской клети. Не мешает праздный люд, нет лишней толкотни. Удобно кормить ратников, устроив жаровни прямо меж палаток. Еще удобно считать-отличать десятки, сотни. Находить и исправлять изъяны, когда кому-то не хватает коня, щита, доспеха или иного снаряжения. А главное - люди, как на ладони. Видны уверенность и сила, сомнения и слабости.
Так, проезжая верхом через палаточный строй, как через спелую степь, острящуюся шеренгами колосьев, нет да и заметишь среди дружинных какого-нибудь случайного попутчика, бегающего глазами или вовсе прячущего взгляд. И поймешь в долю мига: этот воин здесь лишний! В час лютой сечи первым покажет врагу спину. Дрогнет из малодушия. Таких ущербных духом опытный верховод выдергивает из людской грядки, как сорняк. Прочь!
Коновязи уперлись друг в друга четкими углами. Подальше - плетневые оградки, завешанные тулами, налучьями, щитами. Своим воинским оснащением алеманны казались франкам ровней. Разнил приметный внешний облик, рожденный обычаем. Алеманны не брили лиц и привычно носили штаны из полосатой ткани. За эти две приметы с желчного языка франков к ним прилепились обидные прозвища: Лохмачи и Полосатые. Еще одним отличием, выделяющим на поле боя, были желтые хвосты на шлемах. Франки метили себя черным и синим - не перепутаешь.
В остальном, ратная стать соседей-ворогов казалась почти отражением друг друга - как желуди с одного дуба. Шлемы-куполы с навершием и втулкой, с наушами. Их надевали на подшлемник. Панцири из круглых, овальных, квадратных пластин, насаженных на кожаное полотно. Копья с пером в виде ивового листа. Мечи, секиры, дроты и лангсаксы на плечевых и поясных ремнях.
Познавая густеющий дружинный поток, Самослав находил ратников, упражнявших сноровку и силу плеча в легких сшибках один на один или пара на пару. Другие набивали руку и глаз, кидая дрот-копье в столбища, вкопанные особняком. Точилось железо, донося писк шлифовального камня.
- Да тут ратного люда тысяч в пять голов, - дивился Рагномар.
- Мыслю, еще не все дошли, - заметил на это Арнульф. - Дождемся вечера, увидим.
- Идемте искать герцога! - зазвал Рубака Рагномара и Самослава.
О Сигмонде Картавом Самослав прежде лишь слышал. Теперь выпал случай поглядеть вживую.Отыскали его тут же, в лагере. Дорогу пришлось выпытывать у встречных. Сигмонд любовался желто-золотым буланом с иссиня-черной гривой и мощными ногами, которого придерживал за поводья служка-конюх. Поглаживал-похлопывал высокую, чуткую шею скакуна, что-то шептал ему, глядя в косящий, умный лошадиный глаз. Возле герцога толкались его оруженосцы в накидках из куньего меха и семенил плешивец в рясе с болезненно сухим и бледным лицом.
Сиреневый плащ Картавого был обшит не то блестками, не то бляхами. Только вблизи Самослав выгадал золотых пчел - знак могущества правителя. Сам Сигмонд не оправдал ожиданий. Ничего притягательного или просто властного не обреталось в его облике. Малорослый, бегающий взглядом, суетливый в движениях, он совсем не походил на вождей старых времен. За плотским образом Самослав не угадывал массив внутренней силы. Скорее - пестрый клубок страстей и противоречий. Герцог смотрелся не рачительным водчим народа, за которым хотелось идти. Больше - игроком. Осмотрительным, придирчивым, способным как сделать смелый ход, так и быстро отступиться от задуманного, разочаровавшись в успехе.
Тело Картавого облегал тесный доспех, но голова оставалась непокрытой, являя жидкую шевелюру цвета бараньей шерсти. Скупые волосы не могли закрыть высокий лоб, измятый морщинами. Также тщетно сторонний наблюдатель искал бы значимое в разрезе глаз, в линии носа и форме подбородка. Невзрачный лик как бы отражал человеческое нутро владыки Алеманнии.
- Вот и ты, Рубака, - Сигмонд медленно повернулся к Арнульфу. Чуть подумав, сделал призывный жест, выражающий меру своего расположения. Когда центенарий приблизился, герцог удостоил его короткого объятия.
- Рад лицезреть твою светлость, - Арнульф, как положено, кланялся. - Твоя воля исполнена.
- Знаю, знаю, - без интереса пробормотал Сигмонд, почесывая ноздрю. - Ты справился с возложенным на тебя. Но я в тебе и не сомневался. Служи и дальше мне с такой же преданностью, тогда возвысишься в свой черед.
Внезапно взор Картавого ткнулся в вожака венедов.
- Это тебя зовут Само-Венд? - спросил снисходительно, почти благодушно.
- Да, повелитель, - Самослав преклонил голову.
- Ты ловок. Мне будут нужны такие люди.
- Буду рад оправдать твое доверие.
- Венеды храбрые воины, - без лишних церемоний вклинился в разговор человек в рясе. - Но, к великому моему огорчению, все они закоренелые язычники.
- Это преподобный Хаглиберт, - назвал герцог. - Капеллан и мой канцлер.
Трое вожаков украдкой переглянулись. Сигмонд решил упрочнить свое положение, перенимая порядки врага-соседа?
- Хаглиберт всей душой радеет за успех нашего дела, - продолжил герцог, желая смягчить острые углы. - Денно и нощно молится о победе над франками. Поверь, Рубака, сила Святой Церкви - это та скала, которая нужна нам за нашей спиной. Она - щит. Мечи - ваша отвага.
- А сила Готана - крылья, - проворчал глухо, но вполне разборчиво Рагномар.
- Твоя светлость! - возвал к герцогу капеллан. - Прошу избавить меня от этих богопротивных измышлений. Если бы души наших воинов были облагорожены светом Христовой веры, мы уже давно освободились бы от власти франков. Им помогает Господь. У нас же - разброд и метания.
- Полно тебе, Хаглиберт, - Картавый пренебрежительно отмахнулся. - Мы все алеманны, свободный духом и сердцем народ. Каждый из моих подданных имеет право поклоняться кому угодно, хоть рогатому Люциферу. Лишь бы служил мне честью и правдой.
Капеллана перекосило. Бледная кисть дернулась остеречь-оградить жестом-знамением от страшного имени.
- Итак, - Сигмонд вновь сделался отстраненно-надменным. - Возвращайтесь к своим людям и ждите, как все, моего решения, - велел он вожакам. - Скоро я получу новые вести из Меца.
Вести однако ошеломили весь алеманнский край. Теодорих Второй не успел упасть на голову Хлотаря хищной птицей войны. Он покинул мир внезапно, чем породил споры и пересуды. Одни винили в печальном конце короля позорную болезнь живота. Другие - коварство Брунгильды, искушенной в ядах. Как бы то ни было, но Хлотарь со своей дружиной споро вторгся в Австразию и побежал на Кобленц ярящимся кабаном.
Сигмонд Картавый был застигнут врасплох. Заметался, затрепыхался, точно обложенный в собственной норе лис. Куда деваться? Гнет неминуемой сечи с Хлотарем согнул колесом - не распрямиться! Да и не выдохнуть.
Хмурым, безмолвным сделался герцог. От советов ближников отмахивался, как от кусачих ос. А они шептали дело: пока враг дает волю, надо успеть набрать среди молодых еще охотчиков до брани. Мало того! Просить-соблазнять торингов и баваров союзом. Вдруг помогут дружиной? От них не убудет.
Увы, глухим, слепым оставался правитель Алеманнии к доводам разума. Сначала ходил отрешенным, будто забыв себя. Позже - приболел горлом. Расщепленный бурей вяз. Шептались воины за его спиной: что с предводителем? Прозрел судьбу-злодейку? Угадал свою обреченность? Или просто иссяк запас воли, как иссякает провизия в седельных сумах?
Мятежные алеманны потеряли драгоценное время. Едва ли больше месяца ушло у Хлотаря, чтобы водрузить сапог на горб бургундов и австразийцев. Не отважившись на битву, сановные люди почившего Теодориха уговорились с новым хозяином по любви. Крови предпочли хомут. А искупительной жертвой стала старуха Брунгильда, которую к удовольствию многих разорвали лошадьми.
И вот пробил недобрый час: острие франконского копья нацелилось на Алеманнию. Прямо из Бургундии свежая, не истраченная рать короля ринулась за соседский рубеж. Понеслась к Бадгарду стаей горячих волков, предвкушая бранный пир.
В перемолвке с Арнульфом Самослав кисло выцедил отповедь герцогу-медлителю:
- Полтора месяца протоптавшись на месте, мы даже не удосужились путью подготовиться к битве. Хлотарь раскатает нас, как гончар мягкую глину. Сделает из нас то, что ему по душе...
- Прав ты, Венд, - не отрицал Рубака. С досадой стукнул себя кулаком по бедру. - Ввязались в благородную затею, да видно, подвел вожак нашей стаи. Ведет прямиком под нож.
Чего же недоставало Сигмунду? Разума или воли? Случалось в прошлом, что великаны правили малым народом и поднимали его к величию, понуждая соседей говорить о себе, как об избранных. Такое известно о Кире, о Александре. Великаны духа возносили душу человека туда, куда добираются лишь редкие орлы, пьяные от свободы. На шаг подвигали смертного ближе к богам.
Бывало и обратное, когда на круп великого народа громоздился карлик духа. В груди - ворох стремлений, но нет главного - решимости сердца. Такие лишенцы погребали судьбу своих подданных под могильной плитой. Этих примеров тьма.
Наблюдая за герцогом, Самослав ставил себя на его место и тут же рождались идеи-решения. Эх, не видел Картавый дальше собственной ладони! Не умел смотреть. И мыслить, как вожак. А советов не терпел, подозревая в советчиках наглецов, готовых оспорить его единоличную власть. Самодур...
Когда в один из теплых летних дней две реки-дружины увидали друг друга на краях необъятного полотна равнины, в воздухе разлился аромат лебеды и мяты. Но веяло еще чем-то неотвратимым, вынуждая алеманнов смурнеть взором и темнеть сердцем.
Гул качнул землю, оттолкнувшись от движения тысяч копыт. Прошелся рокотом, замер, остывая. Канули в лету старые схватки германских племен, сходившихся пешим строем лоб в лоб. Ныне на полях битв царила конница. Не меч решал дело в равном споре, но верхоконный натиск и летучий маневр. Скакуны с обех сторон, крутобокие, мускулистые, с таким же вниманием, как наездники-люди, примерзли глазами к вражеским рядам, наползавшим не быстро - на полшага, на шаг. Как и человек, конь сдерживал норов, умерял дыхание. Важность момента одинаково чувствуют все живые существа.
Две змеи-протоки разбухали морями. Подвигались пядь за пядью, скрипя-звеня железно-деревянными боками. Вдруг - встали. Почти одновременно. Словно две чудо-рыбины вильнули гибким телом, шелкнули хвостом. Так правятся ряды, когда подтягиваются замешкавшиеся, а передовые, излишне подавшиеся вперед, пятятся назад. Между дружинами пролегло примерно сто - сто двадцать шагов.
Самослав видел - строй франков гуще. И в глубину, и в ширину. Да разве же это было для кого секретом? Но битвы выигрывают не только числом и лучшим ратным снаряжением. Примеров обратного хватит с избытком, если начать считать с античных годов. По-первости решает мысль-разумение, иначе говоря - расчет места, времени, людского запаса. Да и то не всегда. Когда доходит до живой человеческой воли, срывающей покровы с возможного, и провидец подчас не угадает, куда качнутся весы судьбы.
Поздоровались рога с двух концов. Повторили, продолжили, будто увлекшись разговором. В этом искажении сжатого воздуха звучали и вызов, и бахвальство. Но не только. Боевой зов-сигнал, как водится, разгоняет ток крови в подмогу телу. С него всегда зачинается трудная работа воина на бранном жнивье.
Началось! Волна пошла на волну. Со своего места в строю Самослав заметил: франки чуть выдвинули внушительные крылья. Центр не спешил. Читалась задумка. Набирая ход, головные наездники Хлотаря перешли на рысь. Сбились почти в клинья. Показалось, сейчас сметут-раскидают алеманнские верхоконные звенья одним только наметом. Нет! Ошибся Самослав. Шагов за тридцать до линии Сигмунда придержали поводья, уводя назад правое плечо. Ангоны. Эти копья-губители в пять локтей длиной кидают, вставая в стременах во весь рост. С рыком, с выдохом. Самослав видел, как падает густое черное облако. Слышал стук, хруст, хрип. Алеманны закрывались щитами, отвечали стрелами поверх своих голов, но - бреши уже разъели некогда однородный остов.
За валом - новый вал. Ангоны накопали дыр в живой стене, что землеройка в брюхе холма. Только после этого головные франки обернули коней, уйдя в разъемы второго строя. Их сменили матерые рубаки. Тяжелая кованая сила вбивала пальцы в еще не залатанные ряды.
Что же творилось в центре? Тут пехоте Картавого пришлось скрестить железо с бургундами. Самослав узнал стяг с косыми чертами и кроваво-красный кант. Пешие против конных. Эх, мало, мало было верховой рати у Сигмонда... Но как бились алеманны-удальцы! Выпятив грудь, заревев медведем, встретили недруга в топоры и мечи. Стаскивали с седел, цепляли щитами. Конная лава - стремнина, кусающая берега острыми зубами. Но когда на ее пути встает не песок, не земля - камень, оседает вспять, захлебывается бессилием. Камнем стали воины герцога, озверевшие от ярости.
Рубились истово, до самозабвения. Не жалея ни себя, ни врагов. И если бы сейчас Картавый блеснул ратной смекалкой, догадавшись поддержать середину запасным отрядом - быть дружине Хлотаря порванной пополам, будто сухой тканине. А там - осталось бы крушить, рассыпать в муку крылья. Крылья без тулова долго не живут.
Бургунды гнулись, как заготовка в тисках под ударами алеманнского молота. Повстанцы правили их норов, смиряли гордыню. Где-то там, глубоко в теснине рядов, трудились в поте лица Арнульф Рубака и Рагномар Ворчун.
Что же Самослав и его венеды? Их герцог держал возле себя, дожидаясь срока. Но не пора ли? Самослав искал жеста, знака, взгляда Сигмунда. Ничего! Словно завороженный видом столкнувшихся ратей, осыпями сбитых тел, начавшей алеть кожи равнины, успевшей наесться кровью и болью, он не шевелился. Сидел в седле, как тетерев на суку. Позади так же робко притих стяг, поникнув полотнищем.
О чем думал герцог? Что познавал очами души? Не ведал Самослав, кляня робость правителя. Да и не хотел примеряться к его доле. Просто желал как можно быстрее исполнить то, к чему приучен. То, чего ждали от него другие.
Как остров, лишенный влаги, усыхал правый край алеманнской дружины. Опустошенный, обезвоженный натиском франков, хирел все заметнее. Измочаленные, будто свежесодранный луб, ряды дружинных обмякли. Много коней носилось в беспорядке без седоков. Строй смешался. А утративший строй воин забывает и волю к борьбе.
Но ничего еще не было потеряно для алеманнов. На взгорке исходили горячим дыханием семь сотен отборных конников Сигмонда - его личная дружина. Томились духом сотня венедов и еще полторы сотни пеших ратников центенария Беремунда. Нехилая сила, способная поменять расклад фигур на доске сражения. Хоть бы наконец встрепенулся герцог! Ожил голосом и телом, повел подмогу пропащему крылу. Люди запасных отрядов уже скрежетали зубами от нетерпения. На их глазах погибали друзья-соратники.
Не случилось. Теперь дрогнуло левое крыло. Сдвинулось назад. Пока всего чуть-чуть, на десяток-другой шагов. Однако Сигмонд Картавый узрел это прежде других. Очнувшись, точно после сна, дал наказ своим ближникам. Вот только не в сечу ринулись свежие, безупречно обученные наездники в блистающих доспехах и желтых плащах. Подались прочь, повинуясь слову господина. Показали спину врагу. Герцог бежал, торопясь спасти свою жизнь.
Самослав вырвал рог у Витомира. Долго и зычно протрубил, привлекая к себе внимание сражающихся. Тройной клич - призыв отойти под защиту городских стен. Проиграв битву, алеманны обязаны были сберечь остаток живой силы, укрохи рассыпанного войска.
Вожака венедов услыхали. Поняли. Как поняли и предательство Картавого. Поломанная рать сделала шаг назад. Не побежала суетливо, даруя недругу радость самозабвенного истребления отступающих. Не обнажила спины и бока, сохраняя подобие единства. Отбивалась, огрызалась, метя обратный путь своими и чужими телами. Редела, мельчала, как осенний тополь, с которого суровый ветер сдирает последние листья. Едва ли полторы тысячи дружинных добрались до ворот Бадгарда. Утомленные сечей франки их не преследовали. Поле боя осталось за королем.
Глава 3. Исход.
Затворившись в каменной заграде, потрепанные и пока не опамятовшиеся алеманны слушали, как с холодным равнодушием вещает глашатай:
- Благочествивый государь Хлотарь Второй, сын Хильперика, повелевает: сложите оружие и повинуйтесь! Именем Христа король обещает вам жизнь и прощение.
Пустые, безликие слова. Заверения, не стоящие и гнутой медной монеты.
Еще не остывшие плотью и чувствами мятежники жадно переглядывались. Считали по лицам. Искали этого, того... Не находя, досадливо кривились, сопели. В спутанном потоке людей Самослав распознал Рагномара. Живой! Ворчун хватал воздух большим ртом, как выброшенный на отмель карась. Резаная рана на правой щеке задела и ноздрю, сочась кровью и пачкая шею. Ворчуну было тяжко дышать. Туловище спас панцирь. Зарубки-вмятины прогнули железные бляхи в двух местах.
- Где Рубака? - первое, что спросил вожак венедов.
Рагномар повел плечами, мотнул головой, почти рывком сбрасывая шлем с головы:
- Видел его в гуще бургундов. Дальше - не помню, меня отвлекли. Едва ли жив.
- Будь проклят картавый трус. Пусть небо судит его по заслугам...
Негодование Рагномара передалось остальным. Открыто кляли-костерили предателя, отступившегося от своего народа в трудный миг. Куда бежал неудачливый правитель со своими ближниками? Никто не ведал. Да это было уже и не важно. Уцелевших в бою воинов ныне сплотила новая, непростая судьба.
Самослав первым освободился сердцем. Сбросил к ногам чувства, как изношенную рубаху. И, пытливый мыслью, принялся искать-выведывать, как поступить дальше. Вроде бы выбрали битые повстанцы себе нового голову - центенария Беремунда прозвищем Наковальня. Этот устроил всех. Не нашлось того, кто сказал бы слово поперек. Известный многим вожак с севера страны опытом превосходил прочих. Случалось ему и в бой водить малые дружины, и складывать в уме не мудреные, но важные расчеты: где разжиться довольствием для похода, кого из ратных приставить к какому делу, исходя из способностей.
К Беремунду Самослав и подступился с думой-советом:
- Послушай, друг, ныне франки устали и зализывают раны. Но скоро они очухаются и будут искать, как взять город. Вели расставить дозоры по стенам и башням.
Наковальня оценил здравую заботу. Одобрил.
- И еще, - продолжил Самослав, не упуская мысли. - Надо запросить у франков тела наших павших. Пусть выдадут для погребения. Не откажут - это закон войны.
- Согласен с тобой, Венд, - дал ответ центенарий.
Конечно Самослав понимал, что королевская рать, сломившая алеманнскую крепь, не готова к немедленному приступу твердыни. Хлотарь не имел стенобитных машин, стрелометов и даже штурмовых лестниц. Скорее всего, он замкнет Бадгард в кольце осады, отрезав все подъездные пути. Так сделал бы любой на его месте. Будет ждать. Куда ему спешить? Других соперников у него не осталось. Может хоть год сиднем сидеть под стенами. А беглый герцог наверняка сойкой прыгнет на чужбину. Ему - познавать долю изгоя...
Мятежники принялись обустраиваться в городе, ставшем последним оплотом безнадежной борьбы. На что надеялись? Едва ли кто-то знал. Но идти с повинной к франкскому королю было для выживших в битве хуже смерти.
Беремунд Наковальня, как видно, умел ценить сметливых людей. Распознавал таких наметанным глазом. Самославу он оказал завидную честь для чужака и наемника. Приблизил к себе советчиком.
- Ты ведь, Венд, потомок Этцеля, - объяснил центенарий свою милость, когда оскуделое воинство смывало кровь и грязь, черпая шлемами воду из городских колодцев. - Твой народ силен и сейчас, а прежде - наводил страх на весь свет. Те же Меровинги гнули перед Этцелем спины и клялись в покорности. Правда потом предали на Каталаунских полях...
- Мыслишь, мое дальнее родство поможет нам ныне? - Самослав улыбнулся наивности алеманна. Как и все германцы, Беремунд не без трепета относился к преданиям старины, воспетым в сагах.
- Твоя хватка и твоя воля, - уточнил Наковальня. - Я уже пригляделся к тебе - ты резвый малый, одинаково ловко умеющий воевать и головой, и руками. Среди вас, гуннов, таких хватает. Уж я знаю.
- Благодарю за похвалу, центенарий, - ответствовал Самослав.
- Вот и скажи мне, Само-Венд, что нам делать сейчас? - Беремунд задрал свои лохматые брови ко лбу, меченому выбелевшим шрамом. - Укажи дорогу нашей воле и нашему сердцу! Ведь ты не можешь нас бросить в беде. И ты еще не получил плату за свои труды. Клянусь рукоятью моего меча, ты будешь вознагражден, как того достоин.
- Тогда слушай, центенарий, - охотно отозвался Самослав. - Первым делом мы должны посчитать городские припасы. Во всех кладовых, амбарах и клетях. Перечесть наших дружинных и городское людство по головам. Сложив числа, поймем, сколько сможем держаться в осаде. Хватит ли всем зерна и муки.
- Потом? - уже торопил Наковальня.
- Изучим этот укреп, чтобы удачнее защититься. И слабости, и преимущества Бадгарда мы должны знать, как боевое полотно собственной секиры.
- И это разумно, - кивал Беремунд.
- Дальше - увидим, - Самослав не терял присутствия духа. - Клянусь тебе Яр-богом моего народа, мы еще придумаем, как удивить Хлотаря. Слишком рано радуется он удаче.
На том уговорились, ударили по рукам. Наковальня без колебаний поделил ратных. Половину удержал за собой, остальных - отдал в подчинение вожаку венедов. Самослав был волен распоряжаться ими по собственному усмотрению.
Бадгард - не самый крупный город алеманнской земли. Также как Аугсбург, был рожден из римской крепости, но прослыл обителью ремесленников. Мастерские занимали половину его застройки. Ткацкие цеха, гончарни, дворы для изготовления мельничних жерновов, оружейни и кожевни исчертили внутреннее пространство дубовыми и тисовыми стенами. Имелся тут даже монетный двор, где чеканили золотые триенсы и серебряные скиты.
Самослав увел вверенных ему дружинных в квартал Бочкарей за старым римским акведуком. Он слышал, что там хватало свободных подворий, где поместились бы и люди, и кони. Не забыл вожак венедов и про дозоры, отослав четыре десятка воинов нести караульную службу на восточном и южном венце стен.
Ближе к вечеру смогли уговориться с королевскими посыльными о телах. Франки доставили их на телегах к воротам города. Для павших заготовили помост, сколоченный градскими плотниками. Его закидали козьими, медвежьими, волчьими шкурами. На общее ложе, еще дышащее свежей щепой, водрузили мертвых товарищей. Дальнейшая судьба их была различной. Христиан ожидала посмертная дорога с отпеванием по их обычаю. Поборников старой веры - огненная тропа к богам-предкам. В число последних попал и Арнульф Рубака, принявший смерть от коварного удара. Копье достало его сердце сзади, прободив плоть глубоко под лопаткой.
Велики оказались потери алеманнского войска - более трех тысяч изрубленных, исколотых воителей. Все они положили жизни по прихоти герцога Сигмунда Картавого. Раненных посчитать не довелось. Франки забрали их в свой лагерь.
Таким выдался этот день. Невероятная тяжесть прожитого согнула плечи тех, кто бился за свою землю и своего предводителя в самозабвенном порыве, но был подло попран последним. За один только день мятежные алеманны постарели на десять лет. И сейчас, словно отдав последние капли жизненной силы, забылись сном там, где каждого застигла усталость. На возах, смастерив лежаки из охапки соломы, на дощатых настилах меж бочек, подвернув под бок шкуру или скомканный плащ. Кто-то спал сидя, привалившись спиной и затылком к стене. Кто-то - на разложенных щитах.
Будто Кот-Рекун из сказаний праотцов наслал беспробудную дрему на всех людей, в одно короткое мгновение сморив их разум и волю. И только Самослав бодрствовал. Избавившись от шлема и панциря, уселся на бревно, как на завалинку избы в детстве, и смотрел в бездонные глаза ночи. Его мысль оставалась подвижной. Сначала скользила в колее судеб мертвых и живых, затем, словно вырвавшись из путаных ивовых кущ, носилась облачком на крыле ветра, чтобы приподняться над стылой землей. Наконец - падала птичьим пером в дебри луговых трав и извилины речных вод, чтобы затеряться в их томном шепоте.
Утром к Самославу привели человека в буром шерстяном сагуме до колен. Сутулый, крючконосый, он въедливо цеплялся за лицо вожака венедов маленькими карими глазками. Смотрел, пожевывая губами и теребя завиток бороды.
- Верно ли мне сказали, что ты тут - самый главный из воинского люда? - спросил с хрипотцой. - Ратный голова?
- Нет, - отказался Самослав. - Тебе нужен Беремунд Наковальня, центенарий герцога. Ищи его где-то возле городских ворот.
- Э... - человек сердито замахал рукой. - Просился я к нему. Не захотел меня слушать. Рыскает в зернохранилище, точно волк в овчарне. С ним его учетчики. Все пишут что-то на дощечках углем, собачаться из-за написанного. То ли от косоглазия, то ли от скудоумия не сговорятся меж собой. Того гляди, до кулаков дело дойдет.
- А я чем могу тебе помочь?
- Уж скорее я помогу тебе, - с видом загадочного превосходства хмыкнул незнакомец. - Меня зовут Амальрик Горожанин. Я смотритель Вороньей Башни. Имя к ней прилипло из-за воронья, облюбовавшего ее бойницы. Их гоняй-не гоняй, всегда возвращаются на место. Гдездуются в башне черные птицы. Ну а в давнюю бытность башню называли иначе - Золотой.
- Продолжай! - отточенным, как нож чутьем, Самослав уже смекнул, в какое русло ложится разговор.
- Так вот я и говорю, - чуть мешаясь словом, искал удобный оборот мысли смотритель. - Вы ведь все тут не местные. Явились за Сигмундом по герцогскому зову. И некому вас вразумить-наставить, что у нас и как.
- Ты хотел сказать важное о башне, - легким нажимом Самослав сравнял путанную вязь рассказа.
- Да! - подхватил Амальрик. - О башне. Конечно о башне. Золотая Башня стоит с римских годов. Она здесь старейшая. Заложена первой, как хранильня добычи. В прошлом легионы, укрепляя свою власть в этом краю, свозили в башню золото, украшения, дорогое оружие. Вниз, к коморам-складам, ни ступени, ни двери не рублены, чтобы не мог никто опустошить закрома. Спускали лебедку на толстой веревке вниз-вверх. Больше одного человека за раз она не вытянет. Так придумали древние гарнизонные люди. В случае угрозы - обруби веревку и в башне чужому не бывать. Там до низу шестнадцать локтей. Хочешь - прыгай, да только голову расшибешь, как куриное яйцо. А если чудом спустился - назад не выберешься ни в жизни. Крыльев-то у человека нет, ползать же улиткой или, положим, слизнем, мы не обучены.
- Сокровищница цела?
- Куда там! Выгребли все давно до последней мелкой монеты, жемчужной низки или янтарного глазка. Власть в городе менялась, что времена года. Разве лишь уцелела пара пустых сундуков. Мыши и крысы векуют в башне. Грызут голый камень.
- Это все, что ты хотел мне сказать? - Самослав почувствовал разочарование.
- Нет, подожди! - вновь ожил Амальрик Горожанин. - Самое главное я тебе не донес. Под настилом в углу, что засыпан ныне землей и камнем, скрыт лаз. По нему можно выйти из города.
- Что же ты с этого не начал? - невольно укорил вожак венедов и вдруг засомневался. - Ты точно знаешь про лаз? Или кормишь меня стариковскими сказами?
- Не гневайся, воин. Своей головой тебе ручаюсь. Сам я лаз не видал - не было такого наказа от городских старшин. Да и зачем? Война в наш край не приходила почти сотню лет. Но от отца слышал. Тот - от деда, тоже смотрителя. Римляне прокопали ход, чтобы унести самое ценное в случае падения крепости. Выходной конец где-то в холме, у ручья.
- Можно ли там пройти сейчас?
- Судить не возьмусь. Отправь людей или погляди сам. Не велик труд. Мыслю я, лаз подтоплен подземными водами. Вода стоит или по колено, или по бедро. Но в трудный час разве это помеха?
Проникнуть в глубокие недра Вороньей Башни и впрямь было непросто. На смотровой площадке Амальрик Горожанин указал круг-проем в кладке плиты. Небольшой - в ширину плеч. Над ним - тяжелые козлы, утопленные ногами-брусьями в каменные выемки. К верхнему бревну-опилу этих козел сбоку был прилажен обод с рогами, нещадно поеденный ржой. Железное колесо крутило многожильный конопляный пук, обернутый вокруг прутяной корзины-ложницы.
- Есть факел? - окликнул смотрителя Самослав.
Горожанин услужливо отыскал возле бойницы огниво. Высек искру, запалил трут, от него - просмоленную паклю длинного витеня. Вожака венедов спустили первым. Ильмар и Витомир налегли на рычаги-рога, заставив старое колесо хрипеть и охать несносимо для слуха. За Самославом в черный зев отправился Млад, прихватив пару копий. После - Друд.
Чадящим бликом факельного жала Самослав водил по буграм стен. Внизу, в башенном подбрюшье, холод подламывал кости. Воздух был плотен, как дубеная кожа. Подошвы зашуршали было в щебневой крохе, и вдруг - хлюпнули, угодив в лужу. Витень пришлось воткнуть в стенной расщел поближе к полу. Сразу открылись взгляду кружева копоти, распялившиеся, как крылья. Верный след!
В указанном Амальриком углу ковырялись-скреблись зубами копий. Крупные камни, сколы - в сторону! Кажется, вот они, разоры в полу. Теперь топорами разворошить россыпи, дойти до того, что под завалом. Получилось! Уткнулись в щит из горбыля, сбитого внахлест. Древесина сильно подгнила, сопрела до черноты. Когда ее, засиженную мокрицами, приподняли, отвалился целый кусок. Истлел от ветхости.
- Что там? - полюбопытствовал Самослав у Млада, юркнувшего к дырище прежде всех. Нередко имя удачно отражает суть человека. Отважный в бою, но юный умом, торопящимся узнавать мир, ратник не умел сдерживать чувств.
- Лаз! - прокричал гулко.
Подтверждением этих слов стала тошнотворная вонь.
- Тиной тянет, болотом, - Млад фыркнул.
- А ну, Друд, посвети! - приказал Самослав, присев рядом на корточки.
Когда метущееся пламя витеня озарило выбоину в полу, стало ясно, что Горожанин не солгал. Угадывался сход со ступеньками, ершистые наросты известняка на стенах. Что-то капало внизу.
- Пройти можно, - уже понял вожак венедов. - Пусть через грязь, через смрад и стоялые воды. Боги за нас. Они подарили нам спасение.
- Теперь мы уйдем из города? - с надеждой спросил Млад.
- Нет, дружище, - Самослав поджал губы. - Мы поступим иначе.
Прежде чем поведать о своем замысле Беремунду, вожак венедов исследовал ход до конца и остался доволен. Подтопление было приличным, но не создавало неодолимых преград терпеливому и закаленному в тяготах воину. Выход из лаза запирался от стороннего ока космами разросшегося малинника. В просветы виделся бледно-зеленый луг под холмом, в полусотне шагов от него - шустрая лента протоки.
- Что?! - Наковальня выпучил глаза, как окунь, едва узнав о предлагаемом Самославом. Не верил услышанному. - Ночная вылазка в лагерь франков? Пленить самого короля?
- Именно так, - в голосе Самослава звенела уверенность, крепкая, точно кремень. - Я сделаю это со своими венедами в ближайшую луну. Мои лазутчики уже отыскали стан Хлотаря, изучили его расположение и подходы. Поверь, центенарий, мои беркуты способны на такое. Рагномар Ворчун не даст соврать. Мы подберемся неслышно, как туман, возьмем свое и уйдем, перерезав горло тем, кто попытается нам помешать.
- Но это неслыханно! - разум Беремунда, размеренный, будто влекомый мулом воз, не мог принять-переварить отчаянно дерзкую затею. Она не умещалась в его голове.
- Любое дело по плечу подготовленному человеку, верящему в себя, - возразил Самослав. - Посуди сам: враг не ждет нас в своем тылу. Для франков это - самый страшный сон, нелепица. Мы будем призраками, кем угодно, но только не мятежниками из обложенного города. Дозоры Хлотаря ничего не успеют понять. К тому же, я спрячу в кустах, с западной стороны от лагеря, малый отряд. Он отвлечет франков, если что-то у нас не заладится.