Погода великолепная. Очень тепло, несмотря на конец сентября, наверное, под тридцать. Погода слетела с катушек, уже и в октябре можно застать по-летнему жаркие деньки. Жаль, потом все равно им на смену придут стылые дожди и холодные ветра из Арктики. В прошлом году заметелило уже в начале ноября, потом снова отмякло до самого Крещения. Именно тогда сбежала Лиля.
Я поправил рюкзак, банки начали погромыхивать, но останавливаться не стал, некогда. Скоро сумерки, за час, пока не пала тьма, кровь из носу надо добраться до Лютича. Заросший указатель час назад сообщил, что до него осталось десять километров. Но сейчас старый город, разменявший седьмой век жизни, наверняка сжался до средневековой твердыни. Когда я выбрался из опустошенного Смоленска, мне говорили, на всем тракте только в Лютиче осталась сносная жизнь. Хотелось бы верить - и в это и в то, что Лиля добралась до него прошедшей зимой. Бегунам помеха только морозы, а долгие зимние сумерки они любят, как никто другой. Лютуют. После Смоленска их стало больше.
Вдали показалась группа из трех пустотелов, они неторопливо переходили шоссе, не обращая ни на кого внимания. Бегуны на них тоже охотятся, вот не знаю, ради еды или по природе своей, но раз эти неторопливые твари безнаказанно бродят, верный знак, что их куда более опасные сородичи еще спят. На всякий случай я потрогал в кармане ультрафиолетовый фонарик - первую защиту от любого порождения смерти. Разогнавшегося бегуна он не остановит, но этих отпугнет.
Все равно свернул с дороги и обошел кругом группу. Пустотелы не обратили на меня внимания, направляясь им одним ведомым маршрутом, медленно переставляли подгнившие ноги, брели, не поднимая голов. Один остановился, неприятно кашлянул, еще раз. Я не выдержал, побежал прочь.
И едва не нарвался на еще одну группу, крупную - шесть или семь тварей. Ее впередсмотрящий остановился, жадно всхлипывая и клокоча раздавленным горлом, протянул вперед руки. Все пустотелы разом ожили, жуткое это зрелище - бредет существо, лишь отчасти схожее с человеком, ни на что не реагируя, а потом вдруг сотрясается всё и, разом оживая, точно из спячки выходя, бросается на зазевавшуюся добычу.
От одного я увернулся, другому засадил в плечо битой, полыхнул фонариком в пустые глаза и рванулся вниз с холма, не разбирая дороги. Тут же поплатился, нога угодила в рытвину, меня дернуло вниз и опрокинуло наземь. Тело пронзила боль - еще и ногу вывихнул.
Кое-как поднялся, торопясь, похромал прочь. Пустотелы нагоняли. С двумя я может, справлюсь, попробую с тремя. Как волки они начали обходить меня с боков, клекот стал сильнее. Один из них, позади, призывно свистнул. Нельзя дать им окружить.
Негромкий хлопок послышался с вершины холма, в тот же миг дальний пустотел рухнул наземь, пораженный в спину, но тут же начал вставать. Их очень трудно убить, любой выстрел не станет смертельным, чтобы унричтожить тварь, надо изрубить ее на части или сжечь. Впрочем, парень на вершине, поигрывавший карабином, лишь хотел привлечь к себе внимание. Пустотелы разом остановили погоню, пытаясь разобраться в случившемся, было б чем.
- Вали оттуда, быстро! - рявкнул он мне. Я снова шарахнул битой по ближайшей морде, заставляя тело пасть наземь и, ковыляя, отскочил на пару шагов. В направлении группы с холма понеслась огненная дуга. Коктейль Молотова вмазал в голову крайней твари, разбив ей мозги и объяв пламенем. Последние дни стояли сухие, трава вспыхнула моментально. Следом начали заниматься пустотелы, так и не решившие, кого им атаковать. Заново умирали они с жутким клекотом и воем, распространяя запах спирта и ацетона - самые запоминающиеся приметы своего уничтожения.
Знающие люди утверждали, будто во всем виновата бактерия - именно она пятнадцать лет назад истребила большую часть человечества, подчинив останки каждого умершего. Теперь эти колонии бродили по полям, плавали по морям, почти мгновенно восстанавливали поврежденный носитель и снова отправлялись куда-то. Как с ними бороться, оставшиеся в живых познали на собственном горьком опыте. Выяснили, что бактерии передаются только при контакте, а на посредниках не выживают. Но откуда взялись эти микроскопические паразиты, сказать не могли. Может, где ученые и разобрались в этом, но нам об этом неизвестно - за прошедшие годы коммуникации нарушены, дороги пришли в упадок, а оставшиеся в живых обороняются от мертвых.
Когда я доковылял до ручья, стрелок нагнал меня. Пожар, раздутый бутылкой со спиртом, потихоньку стихал, оставляя после себя большую черную проплешину в сепии жухлой травы. Парень крикнул что-то, я не понял, а разыгравшемуся воображению показалось, это пустотел преследуют меня. Убедился в обратном лишь через пару минут, когда он поравнялся.
- Хаким Юнусов, - представился ровесник Лили, которого я только сейчас мог внимательно рассмотреть. Невысокий чернявый парень в очках, кожаной куртке и светлых джинсах. - Далеко направляешься?
В наше время выжившие обращаются друг к другу на "ты" - новый мир принадлежал молодым, которым проще налаживать контакты, да и слишком мало нас осталось, чтоб сеять вражду. Хотя именно из-за извечной человеческой подозрительности и бесконечных конфликтов, мы проиграли бактерии. Скорее всего, в самом начале пандемии ее можно было остановить, если б страны сплотились, а политики договорились. Ныне же большая часть мелькавших в телевизорах в те годы бессмысленно бродит по миру.
- Олег Цуркан. Я в Лютич направляюсь, ищу сестру. В Смоленске мне сказали, она отправилась сюда. Не сейчас, в конце зимы еще.
- Так ты тоже смолянин, - улыбнулся Хаким, но я покачал головой.
- Москвич.
- Быть этого не может! Как же ты смог... ведь почти пятьсот километров по прямой.
Обычно про такое не спрашивают, но я решил ответить. Изначально отправился не один, отец не мог отпустить единственного оставшегося наследника. Как не хотел слышать о любой попытке отыскать дочь. Раз ушла, значит, вверила себя в руки всевышнего или его главного конкурента - поди знай. Он поначалу истово молился за Лилю в прокуренной благовониями Троицкой церкви на Пятницкой улице, ездил в Елоховский собор, договариваясь с тамошним епископом. После начала пандемии отец стал здорово религиозен, вдруг вверил себя в руки незримого и неощущаемого, на которого многие бессознательно возлагают последние надежды. Постепенно начавшееся отчуждение родителя Лиля восприняла как измену. Отец мог сколько угодно с упоением вещать о всеблагом и милосердном, она понимала: в такие минуты общаться с ним все равно, что с радио. Потому стала чураться. В шестнадцать познакомилась с Матвеем, пареньком моего возраста, редким шалопутом, но на удивление рукастым по плотницкой части. Эти сношения дочери отец прощал лишь за профессию жениха. А она возьми и сбеги с ним накануне Крещения. Записки молодые не оставили, с родителем не объяснились. Поначалу отец почему-то уверовал, что их судьба в руках господа, и первые месяцы упрямо молился о заступничестве у иконописного лика Рафаила-архангела. После резко переменившись, верно, узрев знак свыше, каковых на моей памяти случалось немало, стал молить об избавлении от сатаны. А когда я прорвался к нему в разум с уже не просьбой, требованием начать поиски, выдал мамину ладанку, машину и двух телохранителей, оставшихся без дела в ставшей по-средневековому маленькой столице. Дефицитного бензина, смешанного со спиртом, хватило до предместий Смоленска.
Хаким выслушал молча, лишь покачивал головой всякий раз, когда взвешивал мои слова на собственных весах. Скосив глаза, я наблюдал за ним, пока он помогал идти к велосипеду, оставленному на вершине холма. Когда добрались, я показал Хакиму карточку сестры. Тот мельком взглянув на нее, кашлянул.
- Не видел. Но я мало с кем в Лютиче общаюсь, тебе надо к мэрше идти. Она точно знает, приходила или... может, к обновленцам подалась.
Я о таких еще не слышал. Почти в каждом поселении, что я проходил, и где еще оставались люди, создавался свой уклад. Иногда довольно причудливый, иногда и вовсе опасный. Как в Смоленске, где погибли мои сопровождающие - не от бегунов или плевак, от живых. Но подобное редкость - стало быть, нам не повезло вдвойне.
Велосипед Хакима не имел трубок, парень ездил на шинах, намертво приклеенных к ободам. Быстро вращая педали, он пристально вглядывался в неумолимо вечереющий пейзаж. Я сел на багажник, обхватив его за талию, так мы преодолевали версту за верстой к показавшемуся невдалеке городу. В бок дул южный ветер, но даже он холодил - будто намекал, что нам надлежало поторапливаться.
Старинный Лютич, как и всякий другой город, окружен деревнями, кварталами новостроек, оцепившими плотным кольцом исторический центр. Всякий выживший знал, что это самое опасное место - вотчина нежити. Именно в заброшенных поселениях встречаются гнезда бегунов. Бог его знает, как они размножаются. Кто-то баял, будто они несут яйца, а кто-то утверждал, они самозарождаются, создаваемые бактериями каждый раз с нуля. Не знаю, выходил ли кто живым из этих гнезд, слышал лишь, что туда отправлялись самые отчаянные смельчаки, надеясь обрести толику славы и утолить жажду познания и мести. Бегунов и плевак можно легко убить, но в них, вертких точно колибри, еще надо попасть. Патронов с каждым годом становится все меньше, а их все больше.
- Как Смоленск? - спросил Хаким, не оглядываясь. Мы разговаривали, каждый глядя перед собой: он на дорогу, я на его затылок.
- Скверно. В нем на юге какая-то банда засела, между Московским шоссе и улицей Соболева.
- Мой район, - вздохнул парень.
- Там мои товарищи погибли.
- Соболезную. Прости, что спрашиваю, но кто там верховодит?
- Какой-то Аким, не знаю, имя это или прозвище. У него еще десяток подручных, совершенные отморозки.
Нам говорили, что Смоленск лучше обходить стороной, мы не послушали. Надеялись на боеприпасы, на выучку, на то, что добудем горючее остановившемуся коню. Аким оказался мастером боя - убил моих товарищей, даже не попавшись на глаза. Лишь тогда я увидел головореза. После меня, не способного оказать сопротивление, отловили и бросили в Днепр, полагая, что там, на вечерних набережных, засиженных бегунами, мне не выжить. Или желая их подманить.
- Имени не слышал, - ответил мой спутник. - Но когда я уходил, четыре года назад, был у нас один военный, Феликс Акимов, который собирал дружину для окончательной победы над тварями, может, это он.
- Возможно. Его банда постаралась, в городе почти не осталось мертвяков. Лишь по берегу реки гнезда бегунов располагались.
Как я мимо них проплыл - сам не пойму. Верткие твари почему-то не стали вылезать и убивать. Они странные, в отличие от пустотелов охотятся на любую дичь, которой ныне в лесах расплодилось без меры, включая человека. Подбежит такой, укусит и в сторону. После снова нападает, пока жертва не обессилеет в тщетных попытках достать хищника. Плевун же обычно сидит в кустах, в засаде, иногда скрывается на деревьях, в густых кронах. Харкает густой, вязкой слюной, мигом парализуя.
Когда мы выбрались из Москвы, я был убежден, что мертвяки равномерно распространены по всей земной поверхности, но нет. Они концентрируются возле человеческих жилищ, заброшенных или пока полнящихся жизнью. Бродят по дорогам, по которым еще путешествуют люди. А остальные просторы отданы на откуп бессловесным тварям, это снова их вотчина. Когда я выбрался из реки, спустившись километров на двадцать по течению Днепра, то попал в мир, где земля быстро возвращала себе утраченное: асфальт зарастал, здания разрушались, исчезая за зеленой порослью. Выбравшись на берег, я рухнул наземь, приходя в себя. А наутро, все еще не веря случившемуся, побрел на запад, сам не зная, зачем и куда двигаюсь. Во мне осталось только желание идти, этим я здорово походил на пустотела. Шел долго, но с непривычки очень медленно, за целый день прошел не больше двадцати километров. В деревеньке Моготово нашел нетронутые консервы и биту и выкупался в озере. А еще увидел одинокого пустотела и как-то приободрился даже. На меня он не посмотрел. А я... после той встречи во мне вдруг воскресла жажда жизни, я вспомнил, что больше суток ничего не ел, только набил рюкзак консервами. Найдя нож, проглотил две банки тушенки, потом мучился желудком.
- Скажу больше, в охоте на тварей они преуспели, - продолжил я.
- Они убили твоих товарищей, - зачем-то напомнил Хаким.
- Им нужно было оружие и припасы. - Зачем я это говорю? Неужели оправдываю убийц? - Нет, я их не оправдываю, но пытаюсь понять.
Хаким улыбнулся, я почувствовал это по тону голоса.
- Значит, у нас с тобой общая проблема. Я даже не осмотрел тебя. Вдруг пустотел коснулся? - Он помолчал и прибавил тоном тише: - Я свой фонарик потерял.
- Вас по одному выпускают из города?
Он смутился.
- Нет, я сам... мне надо было уехать. - И замолчал.
Я тоже безмолвствовал; так, без особых приключений, слушая далекий клекот пробуждающихся бегунов, мы добрались до узких улочек центра Лютича, последней обитаемой его части. Хаким постучал в массивные ворота, носившие на себе следы когтей. Я невольно поежился, но в этот момент зарешеченное окошко в них отворилось. Центр Лютича был огорожен бетонными блоками с несколькими рядами колючей ленты поверх - только так можно обезопасить себя от нежити. За преградой теснились старые домишки, местами вплотную прилегая друг к другу.
- Это Хамон, - донесся глухой голос изнутри, обращаясь к невидимому собеседнику. И уже нам: - Вовремя явился. И кто это с тобой?
Я представился и тут же услышал:
- Хамон фонарик посеял, тащи кислоту.
Бактерии начинают действовать очень быстро, в течении часа или двух человек умирает, а его тело переходит под их управление. Единственный способ узнать, внедрилась ли в организм хотя бы одна, проверить реакцию на боль. Зараженные ее не ощущают. В Москве тоже делали так, когда с большой неохотой принимали беженцев за ограду города - сперва вынужденно помногу, а после все меньше, пока те не прекратились. Но кислота...
Я вспомнил странные ожоги на руке Хакима, виденные еще в самом начале знакомства. Тогда я не придал им значения. Зачем же парень так упорно нарушает самый главный запрет всех городов?
Меня втолкнули внутрь, провели узким коридором в невысокую каморку, оставили у стола в свете мощной ультрафиолетовой лампы, от которой я невольно жмурился. Два крепких парня обыскали вещи. После один, с едва заметной усмешкой капнул мне на запястье. Боль прожгла насквозь.
- Оба в порядке, - сообщил он товарищу. Тот помолчал и произнес негромко:
- Ну что же. Добро пожаловать в Лютич.
На ночь меня расположили здесь же, в казарме - небольшой кубической пристройке к забору, где дежурили на случай чего вот эти двое крепышей: Руслан Зарайский и Тихон Хвыля. На ночь, как и всегда и везде, к обитаемой части города стали подходить мертвяки. Иногда на них накатывало, видел подобное и в столице. Одномоментно нежить вскидывалась, по ней проходил одуряюще жуткий вой, после которого она пыталась штурмовать стены; обычно без особого вреда. Но на психику действовало это крайне скверно, потому в дозор обычно набирали самых психологически выносливых.
После проверки крепыши отнеслись ко мне по-братски: уложили спать на продавленную кровать в углу, предложили вату в уши, чтоб не слышать воя, который обычно случался в три-четыре утра, напоили чаем со свежим хлебом и солониной. Незаметно я провалился в сон, так спал, что истерия нежити не разбудила. Наутро Руслан препроводил меня в кремль пред ясны очи мэра. Древнее белокаменное строение пятнадцатого века пережило с десяток осад - последняя от французов - после чего стало музеем и резиденцией градоначальника. Здесь же находилась центральная библиотека Лютича, как и при советской власти расположенная в храме святой Варвары.
Правила городом сухонькая, невысокая, в летах женщина, возрастом под шестьдесят, старуха по нынешним меркам. Увидев меня, старшая, так мэр просила ее именовать, поинтересовалась, откуда я и куда направляюсь; когда узнала, сколько преодолел, не поверила - по глазам видел.
- Мы на машине до Смоленска добрались, - выложил я как на духу. Белесые брови вскинулись:
- Твой отец, видно, влиятельный владыка, - заметила она. Не "большой начальник", а именно владыка: очень точное определение. Наверное, во многих городках так - власть, данная когда-то лидеру или захваченная им, быстро становится наследственной. В первопрестольной это случилось почти естественным образом. Градоначальников у нас избирали всегда по указке федеральных или союзных властей, москвичи назначенцев не прокатывали, еще бы, большая часть избирателей находилась от них в зависимости, ибо была бюджетниками и лимитчиками. Голоса протеста тонули в гуле одобрения. Об этом отец часто рассказывал, он всегда смотрел на начальство с искренней верой и порицал всякого, возвысившего против него голос. Лиля... она не приняла этого холуйства.
- Папаша и богу и черту служит, - говорила сестра, когда мы оставались одни. - Как перед ним образа не плачут?
За три года до пандемии отца назначили префектом Восточного округа. До этого он еще пять лет проработал в правительстве, заведуя связями с регионами, в чем, в чем, а в налаживании отношений он был дока. Когда столицу захватила волна умертвия, эти навыки пошли впрок. Поначалу вокруг города по окружной стали возводить стену, но хаос проник внутрь раньше, чем успели построить хотя бы четверть. Тогда отец занялся спасением москвичей, забившихся в пределы Садового кольца - и тут его ждал триумф. Он получил должность первого заместителя мэра, а с ней угодья от Якиманки до Озерковской набережной, почти все Замоскворечье.
Я кивнул, заметив только, что очень хотел бы узнать хоть немного о сестре. Протянул фото; сердце пропустило удар, пока старшая подслеповато щурясь, вглядывалась в помятый снимок. Поджала губы.
- Нет, я такую не видела, - и тут же прибавила, заметив выражение моего лица: - Но тебе лучше спросить начальника нашей дружины, Вадима Брячихина. Он всех в городе знает.
Старшая развела руками, смахнув со стола несколько бумаг. Небольшой ее кабинет был завален папками и книгами, последние все больше экономические, испещренные закладками. Похоже, мэрша на высоком посту недавно, но зато честно пытается управлять общиной.
Я вышел в коридор, где меня вместо Руслана дожидался Хаким.
- Снова буду твоим провожатым, - улыбнулся парень. Я рассказал ему о разговоре, молодой человек кивнул.
- Не удивляйся. Мэрша у нас на посту недавно, меньше года. Заняла его после смерти мужа.
Я хмыкнул - и тут кланы. Хаким замотал головой, почти отчаянно, жестом пытаясь убедить в ошибке.
- Не подумай, что у нас семейственность какая, просто такую нагрузку никто добровольно на себя не возьмет, а она решилась. Даже выбирать не стали, доверились опыту супруги покойного Максима Кмита. Она ему много помогала и сейчас старается, ты же видишь.
Мы прошли крытую галерею второго этажа и спустились во двор. Шум мирной жизни прорвался через толстенные замковые стены, успокаивая.
В Лютиче жителей по нынешним меркам много - никак не меньше полутора тысяч. Все размещаются в пределах кремля и окрестностей, обнесенных непроходимой для нежити стеной. Здесь же находятся небольшие огороды, слишком маленькие для прокорма туземцев, и загоны для скота. Когда я удивленно спросил, как же лютичцы живут, Хаким рассмеялся.
- Я тоже удивлялся поначалу, потом Руслан рассказал. У нас поля за городом, там и угодья. На охоту ходим на Стародворье, Низовой и Потылиху, в лесопарки. Еще рыбы много в прудах. Главное все быстро делать: дождался, пока утром мертвяки угомонятся и разойдутся, и быстро по делам. Для них утренние часы затишье, а нам самая работа. Мы даже хмель для пива выращиваем, потом на железки меняемся, сам знаешь, как трудно сейчас технику в годном состоянии поддерживать. А без нее никак.
- Зимой вы чем обогреваетесь, дровами?
- Нет, углем. Здесь шахта рядом еще с с семнадцатого века. Туда ход из самого города идет, прокопали недавно. Добываем потихоньку.
Мы вышли через распахнутые ворота, смешавшись с аборигенами. Сразу за ними находилась рыночная площадь, ничуть не переменившаяся за последние пять сотен лет: такие же лавки с товарами, крики торговок, споры покупателей. Разве одеты люди приличней - запасов одежды на складах все еще предостаточно, да и сами торговые ряды больше пластиковые. Вокруг площади лепились один к другому домишки в три-пять этажей, у многих на плоских крышах что-то росло: алели поздние астры, кучерявился второй урожай петрушки и ушедшего в цвет укропа. Со ската на скат были переброшены доски для безопасной ходьбы в случае нападения нежити. Такие же настилы пересекали открытое пространство, ведя из-за ограды в опустелую часть Лютича. Над головами мертвых кипела жизнь.
Я снова неудачно поставил ногу на щербатый булыжник мостовой и скривился. Вроде за ночь нога отошла, боли почти не ощущал, так тупое раздражение, а сейчас ровно тысяча игл вонзилась. Хаким сразу схватился за мою руку, поддерживая.
- Это историческая кладка, самая первая, - начал пояснять он новичку, будто жил здесь с рождения. - Ее даже при советской власти менять не решились, а после она стала достоянием города.
- Прости, что спрашиваю, - не выдержал я, - но почему тебя Руслан назвал Хамоном?
Парень скривился на миг, но снова почти безмятежно улыбнулся.
- Это он умеет, прозвища придумывать. Когда я пришел в город, Руслан не расслышал имя и переспросил на свой манер. Так и прилипло. Но я не в обиде. - Зачем-то прибавил Хаким. - Руслан парень шебутной, не всем в городе нравится. Но дело знает твердо. Иногда заносит, правда.
От рынка мы свернули в сторону арсенала семнадцатого века, на дверях которого по-прежнему видела табличка о памятнике архитектуры и охране государством. Эта надпись сама стала историей.
Внутри было тихо и сумрачно. Хаким провел меня лестницей, двумя коридорами, доставив к распахнутой двери. Постучал и тут же вошел, представляя меня грузному мужчине средних лет, с рыжеватыми волосами и бородой по самую грудь. В Лютиче уже сложилась древнерусская мода носить растительность на лице за утратой бритв. Не как у нас - москвичи до последнего оставались щепетильны в обрезке волос, особенно, начальство. Отец даже прочел на этот счет проповедь о важности внешних отличий господина и вверенных ему граждан.
Глава отряда дружины Вадим Брячихин сразу подошел ко мне, от души тряхнул руку, будто проверяя пришлеца на прочность. Взглянул на фото. А через мгновение, показавшееся мне бесконечно долгим, - все это время я мучительно вглядывался в его лицо, - решительно кивнул.
- Видел. Ее и парня твоих лет, Матвея. Пришли поздней зимой, я еще удивился, что так. Обычно ходоки у нас в январе прибывают, когда самые морозы, и бегуны не появляются вовсе. А тут на тебе.
- Где они сейчас? - я не знал, радоваться или нет. С одной стороны, сестра жива, а с ней и надежда на встречу, а с другой невыносима мысль о новом путешествии. Последнее далось мне невозможно тяжко - пятьдесят километров, разделявших Смоленск и Лютич, я преодолел за двадцать дней. Это не было первым моим путешествием за пределы обжитого мира, но все прежние вылазки оставались короткими и всегда проходили в компании верных товарищей или слуг. Когда мэр объявил о создании в городе "нового рыцарства" - так он назвал себя и приближенных, - мы, отпрыски только созданных дворянских родов, начали соревноваться друг перед другом в молодецкой глупости. Одним из созданных обрядов, стало суточное пребывание на территории нежити: от новиков требовалось выбраться в ближайший к столице поселок и там продержаться ночь. Мэр злился, что мы без спроса уничтожаем ценные запасы патронов, но запретить вольницу не спешил, его сыновья тоже отправлялись в ночное. Кому-то из них быть новым князем московским.
- А где она... они сейчас? - дрогнувшим голосом спросил я. Брячихин посопел, размышляя.
- Твоя сестра прожила у нас до середины лета. Неплохая девчонка, но странная, в общину не шла, дичилась, в работах тоже не участвовала, разве по крайней нужде.
- Поэтому ее старшая не вспомнила, - пробормотал я, сам не заметив, как сказал эту фразу вслух. Командир кивнул.
- Старшая с начала года вся в трудах - пытается жизнь наладить. Как ее старик обратился... хороший мужик был, дельный, толковый, так она осталась одна перед Лютичем. Кому, как ни ей, нами управлять? - зачем-то спросил он меня и тут же ответил: - Глафира всегда всем помогала, сколько себя помню. Хороший она человек, добрый, отзывчивый.
Так говорить о старшей, да еще посверкивая глазами, в которых читалось нечто большее, нежели уважение, он мог долго. Я решился перебить командира. Брячихин спохватился.
- Да-да, Лилия. Они в конце июля или начале августа ушли к обновленцам.
- А эти обновленцы, они...
- Да здесь живут, на соседнем холме, возле кромлеха. У нас есть замечательный лабиринт из камней времен неолита, непременно глянь в погожий день. Удивительное сооружение.
- Да-да, конечно гляну. Но сестра...
- Все верно, помню. Она тоже ходила кромлех смотреть. - Брячихин оказался большим любителем поговорить, вот и сейчас мне его рассказ стало не прервать: - Места наши издавна человеком облюбованы. Археологи говорят, сорок тысяч лет тут люди живут, еще до оставшковского оледенения. Недаром подле него институт возвели. Да, институт, - спохватился он, - о нем и речь.
Витиевато, многословно, найдя, наконец, молчаливого слушателя, готового его выносить, пересказал историю. Около полусотни лет назад здесь находился институт изучения Земли, но еще до пандемии он практически закрылся, одна кафедра осталась, и та жила на европейские гранты. Ученые что не разбежались прежде, занялись изучением нежити. Вокруг них сформировался не то клан, не то группа сподвижников, из тех, кто готов был их защищать, обеспечивать и всячески помогать исследованиям; они-то себя и назвали Группой обновления Земли, попросту обновленцами. Сейчас в стенах института проживает около сотни человек: ведут разведку, уничтожают гнезда бегунов и рассказывают о достижениях прикладной науки.
- Последний год от них мало информации поступало, - завершая рассказ, произнес командир, - но мы все равно надеемся на прорыв. Десять лет работают на износ, а ведь оборудование, реактивы всякие и прочее, им необходимое, еще надо где-то достать.
Наконец, он замолчал, пристально на меня глядя. Я спросил:
- А как мне попасть к ним?
Брячихин нахмурился.
- Поверху не сунешься, обновленцы забаррикадировались, чтоб без прорывов. Остается подземный ход, через него и сообщаемся. Но прежде, чем тебя туда отправить, надо... - он помолчал выразительно.
Я не удивился. Это обычный закон общины, стремящейся выжить - любой прибывший должен внести свою лепту в развитие социума, по умениям и способностям, как при первобытном коммунизме. Во время блужданий по Смоленщине я с подобным не раз сталкивался.
- Что надо сделать? - спросил я.
В городе много детей, это меня особенно удивило после пустынных и тихих московских улиц. У нас мало кто решался рожать, и это несмотря на все усилия отца, назначенного мэром на убеждение холопок в необходимости прироста подведомственного населения. Он читал проповеди, стращал божьим промыслом и заискивал вознаграждением - только напрасно.
Здесь все иначе. Не знаю, как покойный мэр уговаривал горожанок, но своего он добился. Детей, не знавших иной жизни, кроме сожительства с нежитью, на улицах Лютича встречалось во множестве. Подростки и карапузы играли в салки, бегали взапуски, чертили известью что-то на стенах и щербатом асфальте. Будто за стенами не существовало ничего, что могло бы угрожать им еженощно.
Наверное, горожане очень верили в свою стражу и стену: Брячихин сказал мне, что прорывов не случалось уже больше восьми лет, а значит, им не так страшно пережидать ночь и верить в наступающий день даже, когда вой мертвечины становится невыносимым. Странно, что к ним не стеклись жители окрестных поселков, упрямо держащихся за свои хаты и земли. Я не раз останавливался, пережидая тьму, в таких местечках, обнесенных бревенчатой стеной и усиленной зарослями колючей ленты. Наша страна так часто воевала, что накопила оружия на долгую кампанию с нежитью. Но как мало это помогало москвичам - последний прорыв случился всего два года назад, в районе Трубной улицы. Отец тогда дневал и ночевал вместе с начальством в Елоховском соборе, молясь за обращенные и уцелевшие души и требуя того же от нас, наследников крови. Надо было видеть Лилю в дни того бдения! Мне кажется, уход она стала планировать уже тогда.
Брячихин пояснил, что от меня потребуется.
- Под университетом Лютича, основанном на месте казарм замковой стражи, - начал исторический экскурс командир, - с давних пор прорыт тоннель для бегства первых лиц города во время бунтов. Он оканчивается на том месте, где полвека назад был возведен институт. Все это время проход тщательно охранялся, да и сейчас запирается. Тому есть причина, - прибавил он с некоторой поспешностью, - десять лет назад тоннель прорвало, и с водой внутрь посыпались бегуны. Это стало черным днем для Лютича, обратилось почти сто человек. С той поры у нас с обновленцами уговор - открывать ход только по обоюдному согласию. И пока я с ними связываюсь, тебе неплохо зарекомендовать себя в городе.
- Каким именно образом?
- Раз ты обратился к командиру дружины, тебе и карты в руки. Руслан отправляется в дозор, примкнешь к нему. Ты говорил, что неплохой электрик - будешь искать платы и инструменты за северной окраиной города, мы ее еще недостаточно хорошо прошерстили.
- А когда к обновленцам?
- Не переживай. Раз твоя сестра у них, это самая надежная гарантия ее безопасности.
Наверное, мне сильно везло в путешествии; иначе не объяснить мою удивительную выживаемость на протяжении месяца в местности, больше не приспособленной для человека. Я и сам не понимаю, как добрался до Лютича, поистине чудом. Был бы верующим как отец, непременно молился, благодаря святых и ангелов за заступничество, ведь я всегда рассчитывал на чью-то помощь. Даже этот вояж изначально до Можайска должен был стать пугающе страшной поездкой на денек-другой. Мне выдали лучшую охрану, первых людей в свите отца. Которая, надо признаться, хранила мою жизнь и безопасность до первой проблемы. Как только машина, кое-как чадящая на лютой смеси бензина и спирта, следуя указаниям местных, доволоклась от Можайска до Смоленска и встала наглухо, моя свита выдвинула ультиматум - или мы возвращаемся или они уходят одни. По дороге немало городков, где еще обитают люди, они всем сгодятся. Я пытался переубедить, намекал на десятилетний стаж их службы, но в ответ... Наш спор прервали головорезы - только тогда мои товарищи вспомнили о долге и жизнь отдали с честью, как пристало верным слугам - так бы сказал отец, узнай он о случившемся.
А как мы с уханьем и восторгом преодолевали километры пути на машине! Останавливались в городках, где еще теплилась жизнь, показывали изумленным жителям карточку Лили, и гнали дальше, разрушая их надежды на помощь и сея злобу на москвичей, которым даже нашествие нежити не помеха в извечном барстве. Иногда мои товарищи кричали туземцам: "Приходите в Москву, нам слуг не хватает", то было сущей правдой. В первые годы после пандемии в столицу бросились бежать со всех окрестностей, мы отбирали самых нужных, ценных, полезных. Первое время они работали на износ, искренне надеясь пригодиться, потом начинали оглядываться на свое житье. В итоге измучились безоглядно служить нашему выживанию, отказывая себе во всем. Прорыв на Трубной случился, верно, по этой причине.
Пообщаться с Русланом мне довелось, когда тот проснулся после дежурства. Не сильно хотелось новой встречи с ним, еще меньше, подчинения парню, с искрой самодовольства капнувшего нам с Хакимом кислоту на руки. Но выбирать не приходилось, Брячихин одним взглядом отверг попытки отговориться, и отправил знакомиться по-настоящему.
Перед самым рассветом мы отправились на север. Руслан собрал еще двоих: верного друга Тихона и его подружку Дарью Бухвостову, лихую девчонку, вооруженную до зубов и умеющую постоять за себя. У них и такие есть, не чета первопрестольной, где святая и единственная обязанность женщин с четырнадцати лет - служить господину и рожать потомство.
Немногочисленные бегуны быстро растворились в отползавших сумерках, остались лишь пустотелы, снова сменившие режим работы - тоже интересное зрелище. Зло трясущий решетку или пытающийся в тысячный раз на нее забраться мертвяк вдруг свешивает голову, опускает руки и безвольно отходит или стоит какое-то время на месте. В этот момент его можно обливать кислотой - не отойдет.
Пройдя квартал по крышам, мы спустились на землю и перебежками добрались до садов, где начинали работу городские крестьяне. Дальше путь шел через речку, несколько лет назад проложившую новое русло и отрезавшую один из дальних районов Лютича, где находилась цели сегодняшнего путешествия - городской бассейн. Почуяв с порога запах ацетона, я замер, но Руслан равнодушно махнул рукой:
- Не боись, мы еще три дня назад все проверили.
Все равно в разбитое окно втянулся последним, когда остальные уже поднимались по лестнице. Хоть бегуны и должны впадать в спячку, огня решили не зажигать, Тихон раздал всем очки ночного видения, мне достался с одним разбитым глазом. Приступили к поискам.
- Отец сказывал, тут подсобка богатая разными полезными запчастями, бассейн-то общественный, - объяснял Руслан. - Жаль, я не застал. Так что смотри в оба, держи фомку и вскрывай все, что еще не вскрыто.
Мы разошлись по кабинетам, в коридорчике осталась только Дарья, стоявшая на страже наших жизней. Как я и ожидал, мне поручили проверить дальние помещения, в которых к запаху плесени примешивалась уксусная вонь. Смотреть одним глазом было тяжеловато, но я как-то приноровился, находя коробки и открывая ящики. Сразу вспомнилось детство, когда мы с сестрой искали оставленные отцом сокровища, сестра любила быть кладоискательницей.
Мать я почти не помнил, она умерла за несколько лет до пандемии. В памяти сохранилось лишь безоблачное счастье, исходившее от нее, отца, возившегося со мной и крохой Лилей. Первые христианские позывы отца начались именно смерти матери. Он тяжело переживал потерю, а пандемия лишь усугубила страхи. Отец тщетно искал заступника среди людей, но холод, с каким к нему тогда относились что подчиненные, умевшие лишь лебезить, что начальники, вечно указывавшие на недостатки, отвернули его к вышнему судии. Безмолвный небожитель перелопатил родителя, за несколько лет создав из него машину служения. Я еще пытался соответствовать его все более и более строгим канонам, но Лиля... Уход сестры начался именно тогда.
Увлекшись мыслями, я не почуял шуршания за спиной, а когда осознал, что запах ацетона яростно бьет в мозг, сигнализируя об опасности, позади грянул выстрел.
- Тварь! - заорал Тихон, стреляя еще и еще раз. - Откуда ты выползла, гадина?!