Мига не прошло, как я оказался в самом дальнем углу кабинета. Из оружия у меня был лишь лом, который я выставил щитом, пытаясь разглядеть что-то одним глазом. Невдалеке замаячили три светло-зеленые тени, слишком блеклые для бегуна, температура тела которого куда выше человеческой; но понял я это не сразу. Руслан сообразил перехватить мою руку, уже занесенную для удара.
- Свои, свои, - жарко зашептал он, тыкая в меня чем-то острым и пытаясь понять, зараженный перед ним или еще живой. - Везучий ты, парень, ох везучий.
Он достал фонарик, осветив помещение. Тихон вздрогнул.
- Этот гад здесь гнездо хотел свить, смотри.
На стенах, полу, остатках мебели - повсюду виднелись следы его работы: бегун нанес тряпок, натащил веток и прели и готовился одному ему известным способом размножиться. Как известно, эти твари бесполы, они вообще лишь внешне похожи на человека, внутри куда больше сходны со своим основным прародителем-бактерией. Обычно бегуны забираются в укромные уголки, откуда потом выбирается на свет божий с десяток подобных созданий.
Все трое смотрели на меня с нескрываемым удивлением.
- Я такого никогда не видела, - призналась и Дарья. - Чтобы бегун пропустил человека, находясь с ним рядом...
Обычно они оставляют после себя изувеченные останки, которые уже не поднимутся. Единственное достоинство шустрой бестии.
- Надо сообщить профессору Иноземцеву, - подвел итог Зарайский, выводя меня в предбанник. - Я попробую связаться с обновленцами.
Весь предыдущий день я знакомился с обитателями Лютича, особенно теми, кто мог вспомнить Лилю. Горожане охотно шли навстречу, слушок о прибытии москвича, разнесшись по кварталам, всех взбудоражил. Сестра скрывала свой путь, многие полагали, Лиля прибыла из Смоленска. Когда же я плохо скрываемой тревогой спрашивал их, какого это поселиться у обновленцев, всякий раз меня заверяли в незыблемости института. Только тогда я смог выдохнуть, впервые осознав, что сестра наконец в безопасности.
Они с Матвеем выбрались из Москвы на горных велосипедах, когда снова сошел снег и ударили морозы. За день или два добрались до Можайска, где жили родственники ее жениха, изначально путь пары лежал именно к ним. Там я напал на их след, который провел наш внедорожник через опустевший Гагарин, мимо как-то выживающей Вязьмы к Смоленску. Туда, а не в Москву, направились родные Матвея, следом за ними двинулась парочка. Здесь мы и оказались в лапах головорезов. Даже у них я пытался выспросить о судьбе Лили, хорошо, не успел, и был выброшен в реку. А потом пустота, продлившаяся сутки или более.
Странные у нас с сестрой отношения. В детстве мы друг в дружке души не чаяли, я дарил ей самодельные подарки, которые она принимала с поражавшим меня до слез восторгом. В ответ же всегда выискивала что-то нужное в заброшенных домах, коих в столице и до пандемии было в избытке. Потом, когда отец стал меняться, привязалась ко мне еще больше. Наверное, я сам все испортил, когда пытался стать посредником между ними. На совершеннолетие отец подарил ей пустующий особняк в самом начале Якиманки, где она и дня не провела, последние месяцы прожив на квартире Матвея: тесной двушке у Серпуховской площади.
Больше всего ей не понравилось в усадьбе соседство с церковью. Не знаю, дарил отец с намеком или от чистого сердца, но едва выслушав поздравления, Лиля встала из-за стола, извинившись, покинула дом. Я пытался остановить, сестра последний раз попросила остаться на ее стороне, я в ответ лишь извинялся, изображая судию. Когда вернулся, выслушивал назидания отца, не дошедшие до слуха дочери.
Чем-то схожие слова услышал от торговок Охотной улицы Лютича, там беглецы провели несколько месяцев в начале этого года. Соседки разводили руками в ответ на мои расспросы, и рады бы рассказать о сестре, да нечего. До города пара добралась, чуть живая от усталости и тревог - переход от Смоленска дался им тяжко. Их встретили радушно, Матвей сразу нашел место в общине, помогал восстанавливать и перестраивать дома, здесь, в отличие от столицы, людей прибывало, а не исчезало. А сестра так и не смогла отогреться ни наступившей весной, ни летом, когда взялась за ковроткачество, единственное, что она делала хоть с каким-то признаком удовольствия. В конце лета пара исчезла. Соседки думали, Матвей останется, перед их уходом к обновленцам пара здорово ругалась. Но нет, ушли оба.
Было в их словах что-то простое и понятное, не казенное, как у отца. Вера в будущее, что ли. Я кивал в ответ, раздумывая, как поскорее отправиться в тоннель. Судьба оказалась благосклонна, выбросив нежданный джокер. Из бассейна наша группа возвращалась поспешно, почти ничего не сыскав. Руслан торопился - не сумев связаться по рации с институтом, спешил удивить Брячихина. Теперь я оказался главным приобретением.
- Всегда знала: что-то мы обязательно найдем, - довольная, шла позади меня Дарья. - Сегодня с утра почуяла. Маме так вовсе пироги снились.
- Верная примета? - ухмылялся Тихон, на что его подруга только кивала. Улыбка не сходила с ее лица.
Вот никогда не мечтал стать особенным. Это Лиля собиралась отыскать Атлантиду, стать ее принцессой и найти на Марсе сокровища туземцев, иногда все сразу. Мне хватало имеющегося отличия от прочих граждан - за годы жизни в осажденной крепости нарочитая подобострастность постепенно стала невыносима. Как и наставления отца, говорившего о божественном избрании и высшем суде. Теперь, не зная, как себя вести, я начал лихорадочно отрицать обретенную особость, мол, надо все хорошенько проверить, не впадая в преждевременные восторги. Соратники не слушали.
- Конечно, в институте уточнят, там спецов много, - приговаривал Руслан, помогая мне перебираться по мосткам над улицами. - Они десять лет ищут, а тут на тебе. Сам пришел. А я на него капал, наивный.
Тихон расхохотался, переполошив находившихся внизу путостелов, но кто на них обратит внимание, когда такое?
По дороге назад, над самым входом в Лютич, мы повстречали Хакима, мой знакомец отправлялся в новое путешествие. Увидев нас, недоуменно поглядел на мое восторженное окружение.
- Хамон, - протянул Руслан, одним словом разрушая благородную иллюзию, - снова по грибы собрался? А мы с охоты.
Говорить о случившемся он не стал, не то спешил, не то не желал делиться. Хаким в ответ махнул рукой, обнажив запястье с ожогами, напомнил про обед на столе. Руслан повернулся ко мне.
- Ты у Хамона обитаешь? Вот уж... давай к нам, у нас веселей.
Я не нашелся, что ответить, в лицо повеяло московским прошлым. Вспомнился наш заводила, Андрей Лидин, крепкий парень, на год меня младше, но выглядящий зрелым парнем. Двоюродный племянник мэра, именно он придумал обряд посвящения с вылазкой к пустотелам, да и другие правила "юных рыцарей" тоже его ума дело. Андрею мы, неслухи и бузотеры, чуть не поклонялись, признавая в нем вожака. А он... внутри, думаю, ликовал, отдавая ломающимся голоском приказы, которым мы трепетно следовали. В Руслане я будто увидел его отражение.
Хорошо, Зарайский не настаивал на переезде, а то я мог и покориться. Когда он рассказал обо всем Брячихину, требуя, чтоб тот незамедлительно связался с обновленцами, тот долго будто первый раз в жизни разглядывал меня, потом засыпал вопросами. Говоря с командиром, я старался на Руслана не смотреть, все еще смущенный прошлой схожестью. Наконец, Брячихин позвонил обновленцам - связь с институтом проходила через полевой телефон, с неведомо каких пор служивший верой и правдой городу.
Я попросил, не выдерживая и вмешиваясь в разговор, чтоб командир узнал, как там Лилия Цуркан. Тут же сообразил: вряд ли она воспользуется этой фамилией, но напрочь запамятовал, как зовут Матвея. Брячихин все послушно передал, выяснив: Лиля устроилась благополучно, живет в шестом корпусе - у меня подкосились ноги от разом спавшего волнения.
После разговора командир предупредил Зарайского, чтоб тот пока помалкивал об открытии, пусть команда Иноземцева во всем разберется - но разве тот послушал? Первым же делом "прошвырнулся по знакомым" как выразился Руслан. Я с тревогой ждал смены отношения на по-московски подобострастное, к которому привык и которого с некоторых пор дичился, но нет. Ни Хаким и его сводная семья - все прочие Юнусовы погибли, не добравшись до Лютича, кто в Смоленске во время бегства, кто в дороге, а кто и вовсе под стенами нового Эдема - ни их близкие и дальние соседи пока не подозревали об открытии Руслана. Так я узнал, насколько сильно ограничен круг друзей Зарайского - лишь его соратники по борьбе с нежитью, где он безусловный заводила. Вот и меня он жаждет включить в это скромное общество с далеко идущей целью. Избранный на поводу у лидера - звучит многообещающе.
Следующие дни я провел в терпеливом ожидании путешествия в институт, встречи, ради которой плутал три недели. Я старался не думать до поры о скорой встрече с сестрой, загружая себя делами большими и малыми, помогая всем и не останавливаясь ни у кого. По-прежнему жил в семье Хакима, у Высоковых, приютивших сперва паренька, а теперь и меня. О Лиле они отзывались тепло, хоть пересекались редко.
- Ей непросто жилось прежде, пусть вольготно, как ты говоришь, но все одно тяжко - трудно любить человека, когда ты с ним настолько различен, - замечал Антон, глава семьи, мелко качая головой. Странное дело, этот мужчина средних лет, чьи волосы рано посеребрила седина, мне казался ветхим старцем - из-за всегда нарочитого спокойствия или многозначных выводов, возглашаемых за столом? Я понял вдруг, что это именно тот тип человека, казаться похожим на которого так тщился отец.
- Думаете, Лилия взаправду любила отца?
Антон кивнул:
- Я в этом не сомневаюсь. Мне думается, поэтому сейчас ей вдвойне непросто.
Высоков меня смущал и прельщал - против обычая, к нему хотелось обращаться на "Вы", именно так, с большой буквы, но еще больше я стеснялся тыкать, оттого все мои фразы выходили безличными. Все время наших бесед Хаким переводил взгляд с отчима на меня и обратно - будто искал связующую нить и повод гордиться. Иногда улыбался несмело, как тогда, при встрече со мной и Русланом; казалось, он все еще не совсем верит в принадлежность к этой семье. Кроме Хакима, у четы Высоковых, было двое своих детей: старший Егор, разменявший четверть века и младшая Полина, кнопка девяти лет от роду - взращенная, странно представить, в самый разгар похода пустотелов. Это сейчас они начали сдавать позиции бегунам и плевакам, а первые годы после начала пандемии только с ними, почти неубиваемыми, приходилось отчаянно воевать - в плюс к нужде, разобщенности, отчаянию и отсутствию всего, прежде казавшегося естественным и неотъемлемым, начиная с мобильных телефонов и заканчивая микроволновками. Мне плохо помнились чудеса тогдашней техники, потому и не отложилось в памяти тяжкой ношей их отсутствие, а вот Высоковы не раз поминали то время, рассказывая насколько человек был зависим от электричества.
Как же легко ощущалось в их компании! Антон умел интересно рассказывать, не зря в прошлой жизни работал журналистом, да и в этой желал поскорее вернуться к исполнению прежних обязанностей - старый мимеограф блестел на столе в его рабочем кабинете, вместе с пишущей машинкой "Ятрань" и горой бумажных листов. Осталось найти к ним чернила или создать самому, над чем он и работал вечерами. Хаким помогал отчиму в поисках как мог, а заодно планировал наполнение будущих номеров, куда непременно должно войти интервью со мной.
Я же пропадал на улицах и дворах Лютича. Заново провел освещение в генераторной, благо, местный завод светодиодов делал их исключительного качества, починил проводку в мэрии и восстановил подачу питания в котельную, помог с ремонтом ее крыши, а напоследок поучаствовал в дебатах по освобождению от нежити двух улиц: лютичцы на эту зиму планировали реконкисту, первую, и хочется верить, не последнюю. Неожиданно для самого себя я посчитал необходимым вложиться в этот город, помочь чем смогу, и неважно, что будет дальше.
За одним из таких занятий меня отыскал Брячихин. Седовласый командир окончательно сговорился с комендантом института Ткачом, так именовали старшего по поддержанию порядка среди обновленцев, а значит, мне пора отправляться в последнее странствие.
- Не знаю, останешься там или вернешься, решай сам, - говорил он, направляясь к мэрии - иногда старшая отправлялась в тоннель вместе с группой дружинников, передавать приветы, обсуждать проблемы и находить решения. - Мы всегда будем рады.
- Спасибо, - не глядя на него, ответил я. На глаза невольно навернулись слезы. Давно никто подобного не говорил. - Наверное, вернусь. У меня дела не доделаны.
В ответ Брячихин улыбнулся, похлопал по плечу и повел за собой по широкой Пристяжной улице до здания мэрии, откуда мы все вместе двинулись к подвалу университета. Негостеприимное это место напомнило бомбоубежище: высокий потолок, бетонные стены, массивная дверь, перекрывавшая тоннель. Здесь нас уже ждали. Под водительством старшей Руслан подготовил все необходимое обновленцам - несколько увесистых коробок и пакетов провизии, оборудования, одежды и обуви, все, в чем у них имелась нужда. Увидев нас, Зарайский вместе с Тихоном принялся навьючивать на себя мешки, я взял две коробки в руки, мы двинулись к массивной двери, которую отперла Дарья, уверено раскручивая маховик замка.
Против ожидания ход был узким - аккуратная труба диметром в два с небольшим метра, идти приходилось друг за другом. Где-то едва слышно капала вода, но в полной тиши, нарушаемой лишь стуком собственного сердца, падение капель слышалось на удивление отчетливо и ясно. Повеяло многовековым холодком, невольно я поежился.
С той стороны ход был так же открыт, четверо молодых людей в разношерстных спортивных костюмах, сопровождаемые средних лет мужчиной, видимо, комендантом, подошли к нам. С последним Брячихин поздоровался, и ему крепко тряхнув руку. Кивнул в мою сторону.
- Это тот самый парень, на которого я намекал.
- Ищет Лилию? - уточнил Ткач. - Или невидим для бегунов?
Командир удивился.
- Это же одно и то же лицо.
Оба невольно рассмеялись. Полевой телефон от старости стал плохо передавать сообщения, недаром же Брячихин по нему порой кричал так, будто пытался доораться до института без помощи техники.
Я посмотрел на встречающих. При словах "обновленцы" сознание изображало неких сектантов, непременно в черных или белых одеждах, хорошо вооруженных, ведомых лидером с явными психическими отклонениями; реальность оказалась куда прозаичней. Руслан с ходу пожал руку одному из коллег-дружинников, у них завязался непринужденный, хотя и пустышный разговор: про пустотелов, осень и новые разработки института - то, о чем судачат на каждом углу Лютича. Верно, и с ними у Зарайского не получилось сдружиться.
Тоннель кончился сходной массивной дверью и рекреацией. Профессора пока не было видно, остальные в ожидании беседовали, а я проходил мимо групп соратников, не находя места и прислушиваясь. Поправил коробки, вернулся к коменданту, беседовавшему со старшей и Брячихиным. Командир сел на любимого конька, но в отличие от меня слушали его с вниманием.
Позади послышался шум шагов, кто-то торопливо спускался по металлической лестнице. Собравшиеся в рекреации зашевелились, разговоры разом стихли, взгляды сосредоточились на человеке, появлявшемся в своде залы. Ученый был высок, немного склонен к полноте, но подвижен, узкое лицо его с резкими чертами, выражало сдержанную решимость, когда он подошел к руководству и поочередно пожал всем руки. После чего пронизывающий взгляд сфокусировался на мне, обжигая.
- Он? - профессор не был любителем точить лясы, сразу перешел к делу. - Я его заберу, если нет возражений... спасибо. - И видя растерянность на моем лице, прибавил: - Сейчас поднимемся в кабинет и быстро во всем разберемся.
Сбитый с толку напором, я послушно двинулся за Иноземцевым, оглядываясь на старшую и Брячихина. Командир махнул рукой, прощаясь, Руслан, я успел заметить, попытался подбежать к ученому, напомнить о себе, да растерялся; миг, и мы уже поднимались по лестнице обратно. Последнее, что я увидел, растерянное лицо Зарайского, исчезнувшее в полутьме.
Поднявшись, прошли по полутемному коридору, освещенному лампами-"минутками", загоравшимися и гаснущими от звука шагов. Такие светодиоды работали во всех технических помещениях города, завод производил их во множестве вплоть до отключения теплоэлектростанции. Не то рабочие сообразили, что пандемия приведет к колоссальной катастрофе, не то пытались извлечь выгоду - в любом случае, это решение помогало Лютичу держаться и ныне. А вот аккумуляторы, выпущенные в то время, почти полностью окислились.
- Мне хотелось бы узнать о сестре, - напомнил я. Лицо профессора, на миг затуманившееся, прояснилось.
- Да-да, я слышал о Лидии.
- Лилии, - поправил я. Ученый махнул рукой.
- Возможно. Уточните у Ткача, он все скажет. Идемте, тут недалеко.
Мы снова стали подниматься. Изнутри невозможно было понять, насколько велик институт, объединяющий несколько корпусов. Я мог догадываться о его истинных размерах, за неимением лучшего занятия - это отвлекало от мыслей о Лиле, которые снова закопошились, стоило добраться до финальной точки моих странствий.
Как же они были нелепы, последние три недели пути! Я бродил от одного пустого поселка к другому, искал то, чего нет, движимый непонятно чем и влекомый неведомо куда. Москва с товарищами и помощниками осталась далеко за спиной. Наверное, мне предстояло пройти этот путь как евреям по пустыне, чтоб избавиться от самой памяти о прежней жизни в столице, чтоб она осталась нелепым сном, туманящим сознание. Где-то дней десять я бродил от поселка к поселку, вне зависимости от того, населены они живыми или мертвыми, покуда не обрел себя заново, не собрал по кускам и осколкам и только тогда направился в Лютич, уточнив от одного из аборигенов, что Лиля и Матвей шли именно туда.
Изнутри корпуса казались лабиринтом: гулкие коридоры, темные переходы и лестницы. Я ждал появления других сотрудников: ученых, лаборантов, инженеров, рабочих, а в ответ слышал лишь шум собственных шагов. Когда мы поднялись на второй этаж, тишина стала угнетающей.
- Я вас надолго не задержу, мы кое-что проясним, а потом можете отправляться к сестре, - Иноземцев был единственным в городе, кто общался со мной на "вы". Это и притягивало привычным и удивляло одновременно.
- А где все? - наконец, не выдержал я.
- Это кабинеты и производственные помещения, здесь никто не живет, - не понял он. Я пояснил вопрос - где остальные биологи. Иноземцев остановился возле кабинета, открыл его, пропуская меня внутрь. Сквозь жалюзи солнце едва освещало заваленный книгами и бумагами стол, стеллажи и шкафы с множеством образцов, колб, реторт и прочей стеклянной утвари, скорее всего, отслужившей свой срок и оставленной в качестве назидания - опыты здесь явно не проводились.
- Остальные, - он вздохнул и продолжил после недолгой паузы: - Остальных нет. Вы слышали, что здесь находился институт изучения Земли?
- Да, но...
- Институт практически перестал работать еще до появления бактерии, большая часть специалистов уехала, корпуса сдавались в аренду разным фирмам под склады и магазины. В последние несколько лет финансирование вроде бы возобновилось, мы получили несколько грантов, меня пригласили к коллегам в Германию. Весь последний год мы с коллегами жили на два дома, мотались из Аугсбурга в Лютич и обратно. Уставали смертно, но это был сущий восторг.
Он улыбнулся тихо, потом продолжил; прерывать его я не спешил.
- Интересная у нас была группа. Немец Герман Ломан, вы его должны знать, он популяризатор геологии, украинец Иван Жила, белорус Игнат Скороход, еврей Семен Миркин. Один русский и тот Иноземцев, - улыбка стала грустной. Затем и вовсе пропала.
- Никого не осталось.
Он помолчал немного. Затем произнес как бы с новой строки:
- Вы в курсе, чем я занимался прежде? Нет, конечно. А я химик, да еще и неорганический. Первое время приходилось набираться знаний, чтоб разобраться, с чего начать и как продолжить. - Профессор хмыкнул. - Хорошо, у нас оборудование советских времен, без сенсорных компьютеров и облачных сохранений. Только это и помогает.
- А вы здесь с какого времени работаете? - спросил я.
- Через год после начала пандемии. Как стало понятно, с чем мы имеем дело, какие у новоявленной бактерии сильные и слабые стороны, что она может, а что нет. Требовалось систематизировать знания, продолжить изучение. Жаль, что я пока один, первые пять лет только и тратил реактивы, чтоб разобраться, что к чему. Потом пришли первые проблески надежды.
Он задумчиво разглядывал меня, я же молчал, не сводя с него взгляда.
- Мы живем... - неожиданно профессор закашлялся, подбирая слова. А мне вдруг вспомнилось, как подобное начало фразы использовал отец, чтоб в очередной раз напомнить подданным непреложные основы жизни в Москве.
- Мы живем в страшное время, - начал он, а в ответ кто-то из толпы крикнул зло, с надрывом:
- Мы здесь всегда в страшное время живем! При царе, при Советах, сейчас. Ничем одно от другого не отличается.
Ошарашенный, отец замолчал, не докончив фразу. Затем растерянно сошел с трибуны, не глядя на согнанный народ, скрылся в мэрии. В тот же день, ближе к вечеру случился тот прорыв на Трубной. Вдруг исчезли защитники, опустели стены, скрылись дозорные. Мэр воззвал к новым рыцарям, но глухая тишь ответствовала ему. Я не знаю, сколько тогда обратилось, верно, много. Помню только, что страх, рожденный тем днем, больше не покидал столицу. Говорят, воспользовавшись смятением, многие покинули Москву - так же решительно, как пытались в ней обосноваться месяцами или годами ранее.
Все ожидали репрессий, но их не последовало. Испугались.
- Мы живем не только настоящим, - откашлявшись, продолжил Иноземцев. - Даже в самые непростые времена смотрим в будущее - без этого человеку никак. Кое-что о нашем противнике мы уже узнали. Надеюсь, с вашей помощью выведать больше.
- Но хоть какие-то результаты ваших исследований уже есть?
Профессор чуть заметно скривился.
- Да, конечно. Мы нашли способ химическим образом привлекать внимание пустотелов, распыляя реагент, и таким образом контролировать их движение.
- Вы нашли, - уточнил я. Иноземцев смутился.
- Неважно. Мы обнаружили... гм, новую мутацию бактерии. Вы знаете, что пустотелы и бегуны не переносят друг друга. И вот почему: их носители принадлежат разным видам, а потому конкурируют за территорию. Подманивая одних к другим, мы провоцируем конфликты, из которых часто не выходит победителем никто.
- Но раз вы можете уничтожать бактерии...
- Бактерии умеют сами себя уничтожать, нам надо этим пользоваться. Кое в чем мы преуспели. Оказалось, пустотелы легко изводятся щавелевой кислотой, ее у нас много - рядом текстильная фабрика. Подумать только, раньше против них царскую водку использовали, самое едкое вещество, боялись, никакая другая кислота их не возьмет. Сейчас эти носители первичной бактерии мигрируют от нас, так что дальше будет легче.
Иноземцев говорил так, словно судьба мира стала для него открытой книгой. Впрочем, лицо его тут же переменилось, ученый вспомнил и поспешил поделиться воспоминанием со мной.
- Хакиму наши испытания особенно мучительны. Его родители здесь, под стенами Лютича, чуть не ежедневно он ходит на них смотреть. Я не раз говорил пареньку, чтоб больше не смел, но разве удержишь.... А нежить общими усилиями поборем, - неожиданно переключившись, продолжил он, - не сомневайтесь. Это сейчас мы как корабли, ушедшие в море, разобщены и побиты штормами. Но дайте срок, потихоньку начнем очищать и возрождать землю, доберемся до соседних городков, а потом и до дальних... Наверное, я до этой поры не доживу, - с грустной улыбкой заметил он, - но вы-то обязательно.
Мы помолчали. Профессор неожиданно поднялся и подошел к окну, раскрыл его - внутрь проник умирающий свет закатного солнца. Назавтра оно возродится, принеся нам новые беды и радости, но до той поры еще надо как-то дожить. Сейчас, после разговора с Иноземцевым, сделать это казалось чуть легче, чем прежде.
Внизу, под окнами здания, находились небольшие парники, а чуть дальше, возле забора - цветник, возле которого работали несколько человек, прореживая землю. Профессор заметил направление моего взгляда.
- Это наши мичуринцы, воссоздают быстро плодоносящие яблони. Тоже не генетики, но стараются таковыми стать.
- Они могли бы помочь вам...
- Нет, этим займутся другие, их дело не менее важно. Важно все, к чему лежит душа и что полезно обществу, - мягко прибавил он и оглядел кабинет, явно нуждающийся в уборке.
Я набрался наглости, вспомнил слова Брячихина об отсутствии прорывов в его работе. На что профессор кивнул, вздохнув.
- Он прав, последний год я недостаточно хорошо поработал. Надеюсь, с вашей помощью взять реванш.
- Странно, что в городе все говорят об ученых на холме, а не одном труженике. - Я зачем-то решил подколоть профессора. Иноземцев хмыкнул.
- Думаете, я намеренно ввожу их в заблуждение? Нет. Впрочем, когда я говорю об успехах, всегда имею в виду своих верных помощников и учеников - их у меня целая дюжина.
- Так вот откуда ваше "мы", - кивнул я.
- Именно. Я не один стараюсь. А скоро горожане будут совершенно правы, говоря об ученых-обновленцах. Наименование не я придумал, куда мне, - тут же отметил профессор, - это все наш комендант.
Он спохватился, вспомнив о сути моего визита.
- Что же мы стоим, давайте в лабораторию. По дороге расскажите о том случае с бегуном, все действительно так, как описал Зарайский?
Ретроспективно я начал понимать, что мои бестолковые метания между Смоленском и Лютичем, обусловлены именно этим. Пустотелы на меня кидались, как на всех прочих, а вот другие, те будто сторонились. Возможно, Лиля тоже столкнулась с чем-то подобным.
Профессор опередил мои мысли.
- Учитывая, что сейчас нежити первого поколения процентов десять от общего числа, вряд ли больше, вы можете являть собой важнейший феномен, который надлежит исследовать. Как и ваша сестра, наверное. Я с ней не общался, последнее время она живет в обители. Но у вас, молодой человек, я сейчас возьму на пробу все жидкости и, прошу прощения, все выделения.
Я согласился, но тут же вспомнил последнюю фразу Иноземцева, резанувшую ухо. Странное слово для института. Ни здесь, ни в Лютиче, действующих церквей я не заметил.
- Обитель? - переспросил я. - Что это значит?
- Вы не в курсе? - удивился в ответ собеседник. - Две или три недели назад, точнее не скажу, ваша Леля с приятелем пыталась бежать из института, но не обратно в Лютич, а через забор. Парень погиб, обратился, а вот ее удалось вызволить. Ткач боится, как бы она снова не попыталась, учитывая предполагаемую ее особенность...
Дальше я слушать не стал.
- Где она? Мне надо немедленно увидеть сестру!
Когда отец стал регулярно наведываться в церковь, неизменно брал Лилю с собой, сестра маялась, не зная, чем себя занять, но молчала, стараясь не тревожить родителя, занятого таинством общения с "божьим папой", так она именовала главного в святой троице. Молиться не научилась, да и не хотела, почитая достаточным, что этим занимается отец. Когда родитель пытался убедить ее в обратном, сталкивался с раздражающим непониманием. Еще бы, он столько раз убеждал, что с богом чуть не запанибрата, а потому свои просьбы всевышнему Лиля обращала к отцу.
Ученый, видя мое состояние, предпочел оставить расспросы и пробы, повел в соседний корпус, где находилась та самая "обитель", а по сути обычная комнатка с минимумом удобств. Подробностей инцидента с несостоявшимся бегством он не знал, рассказывал по дороге обрывки, из которых мне еще только предстояло верно сложить осколки происшедшего.
- Она точно не обратилась? - в который раз спросил я, преследуя по пятам быстроногого профессора. Тот нервно обернулся, боясь, как бы я снова не начал хвататься за него - никто этого не любит - но сдержался.
- Да не переживайте. Никаких экспериментов, если вы об этом, над ней не проводили и не проведут, уверяю. Просто она... да вы сами все сейчас увидите. Тут недалеко.
Но мы мчались по корпусам неимоверно долго, во всяком случае, каждый метр казался мне адски длинным, я спешил увидеть поскорее сестру и боялся этой встречи. За окнами алое солнце погружалось в тьму осенней ночи, редкие облака разбежались перед закатом, и лучи полосовали коридоры, оставляя на стенах резкие полосы света.
Наконец, добрались до подвала, расположенного в самом дальнем и самом заселенном в институте корпусе номер шесть. Мы проходили мимо жилых и хозяйственных помещений, где играли дети, звучал патефон, шумела вода на огне. Обычная жизнь простых людей, если забыть о стенах и нежити за ними. Мы пронеслись мимо нее точно метеоры, лестница привела нас на цокольный этаж здания.
- Прежде здесь жила баба Маня, наша блаженная старушка, - пояснял по ходу бега Иноземцев. - С той поры и пошло название.
Я слушал и не слышал. Когда мы, запыхавшись, вошли в последний коридор, нас встретил комендант. Мягко преградил мне путь.
- Хочу сказать два слова. Наверное, ты помнишь сестру иной...
Я потребовал пропустить немедленно, он посторонился. Ворвавшись в комнатку, я замер на пороге.
Помещеньице было махоньким, метров семь, со светло-зелеными стенами. Небольшое окно под потолком, за ним глухо шелестит сухая трава, почти черная в надвигающейся темени. Под ним узкая койка, застеленная серым одеялом, рядом тумбочка, умывальник, колонка со стеклянной дверцей, вешалка с ярко-голубой синтепоновой курткой и свитером с оленями - в них Лиля отправилась в путь. Сестра сидела на кровати, не поднимая глаз, одна рука лежала на коленях, пальцы другой постукивали по обложке черного требника.
- Лиля! - Я ворвался в келью, не зря ее это место так назвали, бросился к сестре. Она подняла на меня глаза, несколько секунд пыталась понять происходящее.
- Олежек!
Бросилась на грудь, усадила, обняла так, что дыхание остановилось, вцепилась изо всех сил. Я начал бормотать давно заготовленные слова, подумать только, еще в начале месяца думал, что сказать ей, когда увижусь - и тотчас вспомнил. Вот только они не подходили ни к обстановке, ни к сестре.
- Как ты... когда? Почему так долго?
Лиля была одета в мешковатую байковую рубашку-ковбойку, явно мужскую и узкие джинсы. Коротко пострижена под мальчика.
- Где же твои косы, сестренка?
Только тогда она перестала обнимать, чуть отодвинулась и пристально на меня взглянула. Порывисто всхлипнула и заплакала, сперва тихо, а после навзрыд.
- Как хорошо, что ты... прошу, забери меня отсюда! Видеть не могу, ни институт этот, ни город. Дикие люди, варвары. Только требуют, чтоб на них работала. Увези обратно, Олежек! У них ни церкви, ни храма, ничего. Я домой хочу, к папе!
Она плакала, знакомо вытирая кулаками лицо, а я смотрел, не отрываясь, до сих пор не в силах поверить, что поход окончен. На душе было и светло, и грустно. Шум шагов за дверью затих, прервавшись тихим хлопком - закрылась дверь в конце коридора. Нам не стали мешать.
Лиля отстранилась, вдруг заметила, что я сижу на требнике, резко вырвала священную книжицу.
- Почему ты так долго? - снова спросила она. И тут же: - Прости. Я не должна. Ты когда за мной поехал?
- В начале сентября. Отца пришлось долго уламывать. Я слышал про Матвея, соболезную...
Она мелко кивнула, снова воззрившись на меня:
- Ты на машине?
Я только головой покачал.
- На отцовой "Тойоте" мы добрались только до Смоленска, а после...
- Неважно. Возьмем у них велосипеды, я видела, тут многие ездят. Возьми три на всякий случай, провожатого покрепче, продуктов и завтра-послезавтра выдвинемся. Сил больше нет.
Всхлипнула и замолчала. Я смотрел на нее, не зная, что говорить. Эта странная одежда, короткая стрижка, с ней сестра казалась совсем чужой. И еще требник, который взяв в руки, прижимала к груди, точно сокровище.
Взял Лилины руки в свои, как когда-то. Заглянул в глаза. Отчаяние явственно читалось в них, серых, льдистых, неуютных. Меня ровно обожгло.
- Придется подождать, - разом охрипшим голосом произнес я. - Мне надо... понимаешь, я должен....
- Кому ты должен, Олежек, окстись! Этим дикарям?
- Они придумали средство против пустотелов, оно всем поможет...
-Это они тебе сказали? Чушь! Отец прав, это все испытание, нам его главное пережить, очиститься. Нам надо домой, к своим, к верным людям.
Чужие у нее глаза. Пустые. Бессмысленные. Я глядел в них и никак не мог оторваться. Бездна притягивала.
- Чего ты молчишь, ну? - очнулся, когда Лиля требовательно трясла меня за руку, снова как в детстве. Вздрогнул, разлепил пересохшие губы.
- Прости, сестренка, - произнес едва слышно, - не могу. Мне надо... я должен этому городу. Нет, не то. Я здесь нужен, мне тут хорошо, - наконец, подобрались нужные слова. - Да и как мы обратно...
- Да хоть ползком, хоть как-то... пожалуйста. Ты обещал, помнишь?
Я помнил. Обещал ей во всем помогать еще в детстве и никогда не отрекался. Не отступлю и сейчас. Вот только...
- Давай ты немного успокоишься, придешь в себя, а завтра с утра мы подумаем, как быть. Комендант нам поможет, он обещал.
Она порывисто вздохнула и выдохнула. Помолчала.
- Только не пускай его сюда больше. Он мне не нравится.
- Обещаю. Я скажу, чтоб тебе принесли чего поесть.
- Чая и коржиков. Мы точно вернемся домой? И все будет, как раньше?
Хотел бы я обещать ей это.
Я вышел, отыскал Иноземцева, вполголоса беседовавшего на лестнице с комендантом. В двух словах рассказал о разговоре. Профессор нахмурился:
- Но как же вы, Олег, поступите?
- Не знаю пока. Но сейчас я полностью в вашем распоряжении.