Прокурор направил меня в Жигунцы, сельское поселение в двадцати километрах от райцентра, чтобы я разобрался по поводу серьёзных беспорядков произошедших там ночью. Я сел в видавшую виды "Ниву" - подарок отца, исколесившего на ней сотню тысяч километров, - и выехал. Это, в сущности, было моё первое полностью самостоятельное дело, а то всё на побегушках.
В Жигунцах меня встретили глава администрации Гладышев и участковый Литвинов - оба грузные мужчины в возрасте. Литвинов молча сопел. Глава беспорядочно и крайне эмоционально обрисовал картину минувших событий. С его слов я понял, что неизвестные лица с разбойными намерениями прошлись по деревне, повредили электрощит администрации, проникли в ФАП, набезобразничали там, кого-то ограбили и попытались перелезть через ограду к нему в усадьбу, но не смогли.
Когда я подъезжал к Жигунцам то на самом въезде, обратил внимание на приличный особняк внутри высокой ограды из заточенных кверху железных пик и каменными башенками по углам всей усадьбы. Я подумал, что если в эти башенки установить пулемёты, то выйдет настоящая крепость. Оказывается, это и была усадьба Гладышева, и в райцентр обращался он сам, не надеясь, что участковый с "этими варварами" справится.
Кто они были и сколько их, я сведений не получил. Что ж, надо пройти по деревне, уточнить масштабы бесчинств, опросить свидетелей и пострадавших.
В этой пешей прогулке меня сопровождал тяжело пыхтящий Литвинов. Больше всего я надеялся получить значимую информацию от тех, кого ограбили. Но оказалось мелочёвка. Утащили шляпу из прихожей. Сам хозяин отсыпался в комнате. Литвинов глянул на потерпевшего неуважительно:
- А скажи-ка мне, Максим, может, ты её потерял, шляпу-то? Помнишь, хоть, в каком виде домой возвратился?
- Ты, мент, не зарывайся. Сам вчера хорош был, - довольно нагло ответил Максим, мордатый парень лет тридцати.
Я понял, что вчера в Жигунцах имела место быть какая-то всеобщая пьянка. В уточняющем вопросе к Литвинову заменил пьянку более приличным словом.
- У вас вчера банкет был?
- Да какой там банкет, - поморщился участковый. - На поминках пересекались.
- Кого поминали? - продолжал расспрашивать я, знакомясь с деревенским бытом и полагая, что это поможет в деле.
- Кого похоронили, того и поминали, - неохотно ответил Литвинов, но потом, смягчившись, добавил: - Сироткина Николая Петровича.
В этом обходе наибольшее впечатление на меня произвела мёртвая собака, лежавшая во дворе у своей будки. Хозяин, тщедушный мужчина с рыженькой бородкой, оставил её на месте, как вещественное доказательство.
- Смотрите! - плачась, показывал он пальцем. - Вот что сделали с моим защитником, бедным Бароном.
Чёрная, огромная псина лежала на боку с высунутым языком и вылезшими из орбит глазами. Я обратил внимание на то, что она не на цепи, а изгородь не очень высокая. значит, вполне могла перепрыгнуть на проезжую часть.
- Почему без ошейника и не в вольере? - спросил у хозяина.
- Да он смирный, - угодливо ответил рыжебородый.
И ещё я обратил внимание на то, что была именно задушена, а не убита камнем, застрелена и не зарезана ножом. И я подумал: это ж какую надо иметь отвагу и силу, чтобы разделаться с такой зверюгой. Но ведь пока этот кто-то её ловил и душил, она не раз могла цапнуть.
- Что мне теперь с ним делать? - по-прежнему плачущим голосом обратился ко мне хозяин.
- Закопать! И немедленно, - распорядился я.
А у Литвинова, когда вышли со двора, спросил, обращался ли кто-нибудь в больницу с укусами.
- У нас ФАП, амбулатория, - неопределённо ответил участковый.
Побывали и в "амбулатории". Одноэтажный домик, облицованный плиткой, крыльцо со ступеньками. Вывеска "учреждения" сорвана и разбита, филёнчатая дверь вышиблена, замок выдран с мясом. В процедурную вроде не заходили, а в кабинете фельдшера на столе перевёрнутый горшок с цветами. Я взял горсть земли и понюхал. Ничем особенным не пахло. Повернулся к Литвинову, чтобы задать очередной вопрос и заметил усмешку на его лице. Мол, ну, давай, Пинкертон, действуй. Усмешку он сразу упрятал. Я переключил своё внимание на настенные шкафчики. Они остались нетронутыми. Это тоже ввергло меня в недоумение. Ведь обычно, что делают в подобных случаях? Взять того же забулдыгу Макса и ему подобных. Ищут наркотические вещества и спирт. Так же непонятно, зачем разбивать и топтать вывеску. Чтобы показать презрение к "амбулатории"? Участковый своими предположениями, если они и были, со мной не поделился.
- А почему до сих пор никого нет? Где обслуживающий персонал? - наседал я.
- Фельдшер тут командует, Ишутин, - подал он голос. - Может, на вызове. Ещё медсестра есть, и она же, санитарка. Но ей я велел пока ничего не трогать.
М-да, медобслуживание в Жигунцах явно не на высоте. В общем, обход почти ничего не дал. Никто определённого ничего не сообщил. Не слышали ночных криков, перебранки, не говоря уже о выстрелах.
- Что скажете? - не отступал я от безучастного участкового. - Вы же тут всех, как облупленных, знаете. Какие версии возникли?
Литвинов приподнял фуражку, вытер пот со лба и вздохнул на этот раз, как мне показалось, с облегчением:
- На групповуху не похоже. Всё это мог проделать один человек.
Мы дошли до края деревни и хотели уже повернуть назад, к конторе, где оставили машины, но тут к нам спорым шагом подошла запыхавшаяся женщина и обратилась к участковому:
- Василий Андреич, а вы на кладбище ещё не ходили?
- А что там?
- Могилу Сироткина разрыли.
Литвинов чертыхнулся, и мы поспешили на кладбище, благо оно оказалось недалеко, сразу за деревней. По пути я расспрашивал, что за человек был покойник. Литвинов мне отвечал с неохотой. Ничего, мол, необычного. Бывший конюх, одинокий человек, из приезжих. На вопрос, отчего умер, ответил в своей манере, неопределённо: мол, болел. Чем и как, не знал. Распоряжения о похоронах и поминках, вместе с не очень большой, но достаточной суммой денег, предусмотрительно оставил ближайшей соседке, к ней он обращался и раньше.
Кладбище - неухоженное, неогороженное, заросшее кустарником и деревьями место. Весьма скромные памятники, а то и просто деревянные кресты. Участковый уверенно торил путь. У разрытой могилы несколько зевак разного возраста. Опрокинутый крест, крышка гроба на свежей насыпи. Но вот что меня поразило: в гробу не оказалось! Я с удивлением, стоя на насыпи, смотрел вниз на лежавший на дне могилы пустой гроб.
Что за хрень! Мало того, что раскопали, так ещё и утащили труп! Кому понадобился? Вспомнились какие-то дикие обряды, почерпанные из приключенческих фильмов. Может, некие причастные лица решили перезахоронить? Или похищение тела связано с ночными бесчинствами?
Вопросов возникло много. Ответов ни у кого из ошеломленных не меньше меня зрителей, не находилось. На всяк случай спросил, не состоял ли покойник в какой-нибудь секте. Заверили, что ни в какой секте Николай Петрович не состоял, в дурных делах не замечен. Впрочем, и Литвинов на этот счёт ничего не сообщил.
В полном недоумении вернулись в деревню. Между прочим, ещё спросил: кто оформлял свидетельство о смерти гражданина Сироткина. Участковый ответил, что сам и оформлял, после заключения фельдшера Ишутина. Чтобы исключить всяческие недоразумения, распорядился отвести меня к фельдшеру.
Ишутин проживал в стандартном доме, что раньше бесплатно строили для специалистов. Не успели мы открыть калитку, как подъехала женщина на велосипеде и сообщила Литвинову, что у неё из стойла увели тёлку. Участковый прилично выругался и пошёл выяснять, сказав мне напоследок: "Вы тут сами разберётесь". Я постучал в дверь. Хриплый голос: "Входите". Хозяин сидел за неприбранным столом и, судя по его виду, похмелялся. Бутылка в руках, стакан на затёртой скатерти, ломти хлеба, огурцы. Он мельком глянул на меня и, качнув бутылкой, предложил:
- Будешь?
- Нет, спасибо, - отказался я и показал удостоверение. - Вы, наверно, не поняли: я следователь. Это вы делали заключение о смерти гражданина Сироткина?
- Да, - подтвердил он. - А что, сомнения появились?
Вид у него был ещё тот. Наверно, тоже хорошенько поминал почившего. Стакан отставил, помедлил, а потом вдруг разрешения попросил:
- Всё-таки позвольте мне опохмелиться, а то голова не соображает.
Впрочем, разрешения от меня не дождался, выпил, но закусывать не стал. Видно, лишился аппетита.
- Ладно, расскажу всё, как было. Потому как... не снесу это. А выводы сами делайте.
Он даже с лица переменился. Стало ясно, что-то важное, с чем сам не разобрался, хочет сообщить.
- Я действительно определил, что Сироткин умер. Ни дыхания, ни сердцебиения. После моего заключения его довольно быстро, уже через день, похоронили. Лето на дворе, сами понимаете. Я тоже присутствовал. Все друг друга знают, принято провожать в последний путь. Ведь каждого ожидает сия процедура. И вот, уже на кладбище, когда с покойником прощались, я наклонился, чтобы поцеловать его в лоб, и тут он дал мне знак...
- Какой знак? - удивлённо спросил я.
- Как бы подморгнул. Правда, я подумал, что мне померещилось. Да, на поминках я много выпил. Вернулся домой, и на меня навалилось беспокойство: а вдруг Сироткин не окончательно умер? Это ж какой грех, я на себя взвалил: заживо распорядился похоронить человека. Сон как рукой сняло. В полночь сел на кровать, выпил для храбрости... нет, пожалуй, для бодрости, И пошёл на кладбище с лопатой. Ещё не до конца раскопал могилу, как услышал звуки, странные какие-то, утробные. Но крышку гроба без инструмента открыть не смог. "Щас, Николай Петрович, подожди немного" - пообещал ему, и побежал домой за гвоздодёром...
Остановился, приложил руку к груди.
- Ой, мутит... Когда вернулся, крышка была отброшена, а гроб пуст. Стало быть, он сам, не дождавшись меня, выбрался. Фонарик мой сел. Я, ничего не соображая, не веря себе, наклонился, чтобы всмотреться...
- Ну? - подогнал я.
- И соскользнул вниз. Там в могиле уснул. В самом гробу.
Фельдшер примолк, тяжело задышал и опять потянулся к стакану.
- Можно ещё немного?..
Запойный мужик! Но я, чтобы получить от него больше информации, не стал возражать. Ишутин ещё выпил. Я сидел и раздумывал. Рассказ о воскресшем покойнике требовал дальнейшего расследования. Конечно, сразу стукнула мысль: так вот кто в деревне бесчинствовал! По времени совпадало. Опрашиваемые утверждали: всё происходило во второй половине ночи. И пока нет других версий. Я побарабанил пальцами по столу и спросил:
- А вы знаете, что ваш мертвяк натворил?
- Откуда я могу знать? - вопросом на вопрос ответил фельдшер. - Я отсыпался. А что он натворил?
- Всё крушил, что на пути попадалось.
- Это не он, - замотал головой. - Петрович человек тихий, мирный. Никто на него никогда не жаловался.
Понятно. Свою вину хочет приуменьшить.
- Больше некому, - наседал я, для острастки перейдя на "ты". - Он твою "амбулаторию" разворотил. Может, у тебя с ним тёрки были?
- Да ну, какие там тёрки, - возразил Ишутин. - Сироткин ко мне не обращался никогда... Хотя да, - припомнил и добавил с неохотой: - Недавно приходил.
- Когда именно?
- Недели две назад. Я куда-то спешил... к неходячему больному. Отделался шуткой-прибауткой. Петрович, говорю, если ты утром встанешь, и у тебя ничего не болит, то, считай, что ты - труп. Вот же, идиот, накаркал...
- По поводу чего он обращался?
- Не знаю. Он больше не появлялся.
- А с вашим главой что Сироткин не поделил? - продолжал я разматывать бечёвку. - Он и к нему ломился. Железные прутья изгороди пытался разогнуть. Он что, богатырь? Илья Муромец?
- С виду нет. Хотя конюхом быть, это знаете... тоже силу надо иметь. С Виталием Борисовичем, да, конфликтовал, но давным давно. Когда приватизация началась, повздорили они. Сироткин хотел сохранить работу и остаться при лошадях. Нет, всех распродали. Гладышев принимал участие. Да и сам Николай Петрович, в итоге, кобылу выкупил. Самую, пожалуй, бесполезную - старую, беззубую. Мужики смеялись. Она через год сдохла.
- Барона знаешь? - ещё спросил я, вспомнив кличку задушенной собаки. Её оскаленная морда всё ещё стояла у меня перед глазами.
- Барона? Какого барона? - не мог припомнить Ишутин, и я эту тему пока развивать не стал.
- А с Максом что он не поделил?
- С каким Максом? С Волковым, что ли?
- Твой мертвец шляпу у него стащил.
Вообще-то сущая безделица, но мне непонятно, почему труп похитил именно шляпу. Может, чтобы за широкими полями прятать своё лицо?
- У Максима? А, понял! - Фельдшер порозовел, разговорился. Самогонка на рябине, видно, подействовала. - Это ж его шляпа, Петровича-то. Как же, был свидетелем. Николай Петрович ездил в город, а когда вылез из маршрутки возле магазина, к нему и прицепился Максимка. О, Петрович, у тебя обнова, дай примерить! Сорвал с головы шляпу, надел на свою дурную башку и стал выеживаться перед своими друзьями: "А ну-к скажите, на кого я похож" - А один из его пристебал ляпнул: "На американского ковбоя!" Так и остался в шляпе, не отдал Петровичу.
- А что тот?
- Молча пошёл дальше.
- Теперь вернул своё, - кивнул я. - Много же, однако, накопилось у Сироткина обид на своих земляков.
- Он терпел. Я же говорю - тихий он, смирный.
- Видно, в гробу терпение лопнуло, - довольно иронически сделал я заключение, но Ишутин, как ни странно, принял всерьёз и попытался обосновать.
- Так, а что? Душа у него была добрая, безгрешная, но она ведь в результате клинической смерти покинула телеса. А они, оставшись без душевного контроля, пустились во все тяжкие. Тут ещё надо разобраться, кто виноват.
Он как бы выгораживал себя. Я рассердился и рубанул напрямую:
- Суд разберётся!
С тем и вышел. Что толку слушать опьяневшего фельдшера.
Уже был полдень. В деревне тихо, мирно. Но предчувствие зубодробительных событий не покидало меня. Что там ещё замышляет этот зомбак? Так я теперь его называл, а как прикажете называть оживший труп. Кто у него дальше по остаточной памяти? Он ведь до главы ещё не добрался. Но там крепость. Ограду взорвёт? В его положении негде взрывчатку взять. Разве что подкоп сделает?
Где он сейчас находится, задал себе вопрос. Должно быть, отдыхает, сил набирается. И я решил зайти к нему домой.
Мне подсказали, где жил Сироткин. Дом стоял в коротком переулке и выглядел скромнее, чем у других. Забор из окрашенных штакетин, калитка открывается свободно. Дверь тоже оказалась незапертой. Я вошёл. Всё просто, скромно и пусто. Телевизор и зеркало до сих пор прикрыты полотенцем. На стене, по старой моде, деревянная рамка с самыми, видимо, ценными фотографиями. Широкоплечий мужчина держит под уздцы крупную лошадь. Надо полагать, сам Сироткин и приобретённая им кобыла. На другом фото белобрысая девчонка с симпатичной мордашкой. Улыбается во весь рот. Ещё одна фотка и вовсе удивительная. Сироткин на броне современного танка. Он что - танкист? Или всё-таки конюх?
- Вы что тут делаете? - в дверях появилась женщина.
Оказалась соседка, Марфа Семёновна, про неё я уже слышал из разных уст. Я показал ей удостоверение; она не очень удивилась моему явлению, так как уже была в курсе ночных событий. Но мой вопрос вверг её в немое изумление.
- Хозяин, случаем, не появлялся?
Она посмотрела на меня глазами изумлённого барана.
- Гроб пустой, - пояснил я. - Ожил ваш Сироткин. И есть предположение, что это именно он ночью, как фантамас, разбушевался.
Теперь она поглядела на меня глазами обиженной овечки.
- Зачем вы напраслину на Николая Петровича возводите? Он хороший человек, с душевным расположением ко всем.
Опять про душу. Но я не стал повторять отмазку Ишутина. Тем паче, что у самой Марфы Семёновны, так её звали, с душой было всё в порядке. Она радушно предложила мне отобедать, зная, что я приезжий и с утра мыкаюсь по деревне. Как-то неловко принять её предложение, и я отказался, заверив, что не проголодался.
- Ну, хоть чайку попейте! - не отступала она. - От поминок многое чего осталось. Вот и вы помянете хорошего человека. Всё ещё свежее, в холодильнике мной сохранённое.
От чая я не отказался, ибо ощутил, что действительно голоден. Но прежде попросил хозяйку допустить меня ко всем помещениям и постройкам. Где-то же должен этот зомбак прятаться! Она, охая и повторяя, что он замечательный человек, меня сопровождала. Ничего я не нашёл, только время потратил.
На чаепитие пригласила к себе. Чистенько всё, аккуратно. Множество предметов религиозного культа, проще сказать икон и иконок - и в углу и над столом, правда, дешёвых, на бумаге или картонных.
До чего вкусные были блины с творогом и изюмом, подогретые на сливочном масле!.. Однако и за чаем я продолжал расспрашивать словоохотливую Марфу Семёновну. Выяснил, что да, на фотках запечатлён сам Сироткин, и спросил, почему на танке.
- Так он раньше объездчиком танков при танковом заводе был, - пояснила она. - Когда уволился или уволили, городскую квартиру продал, а здесь дом купил.
- Объездчиком танков? - удивился я.
- Ну, или испытателем, как они там называются.
- А девчонка на фото кто?
- Его внучка. На похороны не приезжала. Никто ей не сообщил. Ой, нехорошо всё получилось. Катюша приедет, а дедушки уже нет. Только и останется что на могилку схо... - Марфа Семёновна запнулась, с ужасом припомнив, что гроб пустой. - Всё-таки я в толк никак не возьму. Выходит, Николая Петровича ещё живого похоронили?
- Выходит. А чем он болел? - уточнил я.
- У него рана на ноге воспалилась. Но ни к кому не обращался. Я ему примочки из лопухов делала.
Ну, средневековье! Заживо гниют, но обращаться ни к кому не желают. Хотя... учитывая состояние медицины. Теперь я уже выстроил полную цепь вероятных событий: укус той самой псины, что бегала без цепи, вирусное заражение, беспонтовое обращение к фельдшеру, мутации...
- Так, значит, он воскрес? - всё никак не могла она успокоиться и перешла на шёпот. - А я знаю, почему...
- И почему же?
- Потому что не исповедался. Хороший человек, но умер не исповедавшись и без отпевания. Я к вам в райцентр звонила, но до батюшки так и не дозвонилась, всё на выезде, да на выезде. Сами подумайте, что остаётся делать небесным силам, когда Николай Петрович предстал перед ними. Куда отправить? Не в геенну же огненную. Вот и отправляют опять к нам, чтобы, как подобает, закончил свой земной путь.
Признаться, я был шокирован её убеждениями. Однако текущая практика подсказала мне опровержение её мистическим фантазиям.
- Скорее всего, это ваш пьянчуга фельдшер, ошибся, - реально возразил я.
Она замахала руками.
- Да что вы такое говорите! Василий Гаврилович не пьющий! Его все уважают. Он, между прочим, за нищенскую зарплату работает. И день, и ночь к больным.
- Но вчера-то, факт, набрался.
- Ну да, на поминках крепко выпил. Положено по чуть-чуть, но наши мужики разошлись. Каждый посчитал обязанным тост за сказать. А мой муж встал и говорит: давайте заодно помянем Александру Ивановну. Её уже год как нет с нами... Это он про фельдшерову жену вспомнил. Ну, тут-то Василия Андреевича и повело...
- Все у вас замечательные, Марфа Семёновна. А знаете почему? - я сделал паузу. - Потому что вы сами добрая.
- Да ну вас! - Она смутилась. - Я говорю, как есть. Вы-то наших людей не знаете. Вот, взять, опять же, Николая Петровича. Ведь Катюша... это не настоящая его внучка! А названная им. Он с ней познакомился, когда три года назад ездил в райцентр на спартакиаду. Там в кои-то века проводились конные скачки. А Катюше тоже хотелось на лошадок посмотреть. Билет ей купил. А потом она стала к нам приезжать. Хорошая девочка, я с ней подружилась.
Я вышел от неё взбодрённый. Может, действительно вокруг сплошь хорошие люди. Но... вспомнил, зачем я здесь, и стал прикидывать, где мог в настоящий момент прятаться виновник ночных бесчинств. Бог его знает, что у него на уме, да может, и ума уже нет. Но я должен пресечь любые его действия. За тем и послан Глебом Ивановичем. Расшибусь, а найду, кем бы Сироткин ни оказался: маньяком, зомби или воскресшим мстителем.
Он мог и в лесу отдыхать, подумал я. Зачем ему, полумёртвому, хоромы, постель. Он ничего не ощущает, боли не чувствует. "Мать сыра земля" его вполне устроит. А вот со всеми ли обидчиками расправился - это вопрос.
Ночь обещала быть тревожной.
В лесочке, ближнем к кладбищу, я ничего и никого не нашёл и не встретил. Попадались ярко-красные ядовитые грибы и всякий хлам - пустые бутылки, полиэтиленовые мешки. Заглянул заодно на кладбище: все разошлись, гроб по-прежнему пустовал.
Мои откровения с Марфой Семёновной дали о себе знать: вся деревня бурлила от слухов. Даже потерявшуюся тёлку приписали на счёт зомбака. А ещё один мужик вдруг онемел. В буквальном смысле лишился дара речи. И это, заодно, отнесли к злодеяниям бывшего конюха. Уже заговорили, что он колдун. А колдуны так просто не умирают. Их надо хоронить особым способом. Но онемевший тоже был хорош. Он не последовал совету "о мёртвых или хорошо, или ничего", и на поминках назвал Николая Петровича тёмной лошадкой.
Ближе к вечеру я получил дополнительную информацию от водителя молоковоза Гены. Он вернулся из рейса и вот что рассказал. Молоко с фермы повёз по более короткой лесной дороге. И когда ехал в сторону райцентра, то впереди увидел одиноко бредущего человека, ну и притормозил, чтобы подвезти его. Однако путник шарахнулся в сторону, в кусты. Гена подумал, наверно, грибник, и проехал мимо. За ужином же, услышав от жены последние известия о восставшем из гроба конюхе, хлопнул себя по лбу: то был Сироткин! Хотя в очень изменённом виде, с шарнирной походкой, в тёмной шляпе, почти закрывающей лицо.
После разговора с Геной, я окончательно понял, что здесь мне делать нечего и надо поспешать в райцентр. Должно быть, самый главный обидчик Сироткина там и проживает. Надо упредить расправу!.. А может, по названной внучке соскучился? - успокаивал я себя. В любом случае надо ехать!
Как назло моя лайба не захотела заводиться. Проезжавший мимо тракторист дёрнул и завёл. Я поблагодарил, а он сказал: "Что ж вы нас покидаете?" - очевидно, видя во мне защиту и опору. А ведь и вправду, у меня хоть с собой оружие было.
За дополнительными сведениями завернул к Марфе Семёновне. Я прикинул, что она мне не всё рассказала - нет, не скрывала, я сам заторопился и ушёл. Во всяком случае, адрес Кати, приёмной внучки конюха, она должна подсказать. И я не ошибся.
- Как же знаю. Она в общежитии проживает, учится в колледже. Да вот, на бумаге всё написано.
Она подала мне тетрадный лист.
- Николай Петрович, когда ему плохо стало, завещание мне высказал, а потом я с его слов записала, а он расписался. Только не знаю, имеет ли оно силу.
Она вздохнула.
- Я вам ещё много чего не рассказала. Подумала: для чего вам нужны эти бабские пересуды. Но слушайте! В последний раз Катюша приезжала к нам с месяц назад, незадолго до того, как Николай Петрович заболел. Его дома не оказалось, и она ко мне. Вижу, вся не в себе, девочка. Дрожит, плачет...
- Ну? - спросил я, почти догадываясь.
- Изнасиловали её.
- Кто изнасиловал? Говорила?
- Как же, знаю. Игорем зовут, сын прокурора.
- Что?! - вскричал я. - Сын Глеба Ивановича?
Я почему удивился. Знал я Игоря, наши родители хорошо знакомы, мой отец ведь тоже раньше работал в прокуратуре. Я не намного старше Игорька, мы с ним изредка общались. Всё понятно. Наверно, собралась под венец с ним идти, а он, что называется и что на него похоже, "поматросил и бросил".
Больше мне от Марфы Семёновны ничего не надо было. Я выбежал от неё. Лечу! Всё ясно. Вот кто главный обидчик Сироткина. А его в таком бессмысленном состоянии, ничего и никто не остановит.
Короткой лесной дорогой поехал в райцентр. Крутил баранку, давил на газ и думал об Игоре, о его откровениях. Да, природа поднесла отличный подарок его родителям. Высокий, стройный, голубые глаза с поволокой, тёмные, слегка вьющиеся волосы - красавец! Не то, что я, хотя тоже не замухрышка, но особого успеха у девушек не имел. А у него с ними нет проблем. "Сами на шею вешаются", - с улыбкой говорил он,- что ж мне не пользоваться". И вот, нашлась та, которой он захотел воспользоваться без её согласия.
Скорей, подгонял я себя. Только бы лайба не подвела. И моя лошадка, как раз, не подвела. Другая неприятность случилась. Хотя водитель Гена и говорил, что дорога одна, оказалось их много - уходившие неведомо куда, в другие деревеньки, хутора, летние базы. Поди, разберись!
В общем, поплутал изрядно, и в райцентр уже добрался за полночь. Проезжая мимо двухэтажного общежития, притормозил. Его обитатели, видимо, укладывались спать поздно. Во многих комнатах горел свет, играла музыка. Мне подсказали, в какой комнате живёт Гурьянова Катя. Не застал. В комнате девушка - но не она, не Катя. Совсем не схожа с той, что видел на фото. Спросил, где находится Екатерина Гурьянова.
- В больнице, - ответила сожительница. - Её парня порезали.
Первая мысль: не успел! Следом подумал: она об Игоре, что ли? Но какой же он её парень? Он насильник! И почему именно порезали? Сироткин не имел ни холодного, ни горячего оружия.
Расспрашивать не стал, толком не знает. Помчался в больницу, благо она единственная у нас и совсем рядом. Когда подъезжал, с площадки выехал лимузин моего шефа, Глеба Ивановича. Ясно, приезжал к сыну. В палату к Игорю меня не пустили. У входа сидел отчасти знакомый мне сержант... не помню фамилии. Я присел рядом.
- Изуродовали парня, - сказал он. - Скальп сняли.
- Но... живой?
- Пока живой, - кивнул он. - Кто-то подкараулил у входа в усадьбу прокурора и набросился. Ищут урода. Говорят, что это месть Глебу Ивановичу. Объявили план-перехват.
- Ну и зря говорят, - пробормотал я. - А ты-то зачем тут сидишь?
- Велели. Мало ли.
- Слушай, - не отступал я, - к Игорю девчонка ломанулась, где она?
- В палате. Сказала, что невеста. Доктор на пять минут дозволил. Уж так рвалась!
Не успел подробно расспросить, как из палаты вышла она, Катя. Правда, я её опять не узнал. Там, на снимке была девочка, недозрелый подросток, а тут явилась девушка - милая, симпатичная, хотя и с опухшим, заплаканным лицом. Она прошла мимо нас к лестнице. Я не сразу сообразил, что делать, лишь через полминуты встал и последовал за ней. Катя сидела неподалёку от входа - на скамейке, под фонарём.
Голова опущена, плечи содрогаются. Ясно, что никого видеть не хочет. И всё же подсел к ней. Объяснил, что я только что из Жигунцов. Она приподняла голову. Но что дальше? Сообщить, что дедушка умер? Этого ещё не хватало! Да, может, он и сейчас живее всех живых. Ничего не придумал и спросил, что обычно спрашивают в таких случаях:
- Как Игорь? Что врачи говорят?
- Обещают, будет жить.
Всё-таки мне было странно, что она за насильника так переживает. Напиши заявление - и на него дело возбудят. Ей семнадцать - ещё несовершеннолетняя, не шутки. И папа прокурор не поможет, при общей-то огласке. Так что предстояла бы Игорьку, если б не простила, дорога из больничной палаты в тюремную больничку.
Между тем, Катя или догадалась, или и раньше знала, что я следователь, но вдруг не то, что о заявлении речь завела, а наоборот, объявила себя виновной. Так и сказала с надрывом в голосе:
- Сама виновата! Своим видом, нарядами, ужимками его соблазняла... но и не хотела, не хотела, чтобы так... в лесопосадке, среди бродячих псов. - И после паузы: - Это ведь из-за меня на него напали?
Ну да, нашлись защитники. Только не знакомые парни из общежития, совсем не те, о ком она подумала. И вот тут меня повело. Я вспомнил, что я тоже парень "на выданье", то есть холостой, имеющий собственное жильё (однокомнатную квартиру), какую-никакую машину, и положил ей руку на плечо. Как бы успокаивая, но сознавал ведь, что не только это... с симпатией к ней, с желанием. Даже приобнял. Но - одумался! И предложил:
- Катя, может, тебя до общаги довезти?
- Нет, нет, - отказалась она. - Я дождусь, когда Игорь очнётся.
Тут я вспомнил, каким образом она "прорвалась" в палату к Игорю. Значит, до сих пор мнит себя невестой? Пожалуй, теперь, какой бы из больницы не вышел, будет за ним ухаживать. В женской логике трудно разобраться, да я и не пытался. Попрощался и сел в машину. У меня свои дела. Надо ехать в Жигунцы. Хрен знает, что ещё может натворить её названный дедушка, находясь в зомбическом состоянии. Скорее всего, вороватый глава Гладышев, на очереди. Может, ещё кто. Не осведомлён.
Я опять оседлал свою лошадку. Но, проезжая мимо пятиэтажки, где проживал (отделившись от родителей) остановился. Решил зайти. Ночь, темно, ещё опять в лесу заплутаю. Сразу в холодильник полез, перекусил малость. Что-то меня сильно повело. Прилёг отдохнуть. Засыпая, думал, какой отчёт предоставлю Глебу Ивановичу. Ничего не придумал. И заснуть не мог. Где сейчас мстительный, неуправляемый зомбак? Добрался ли до деревни? Выбрал очередную жертву?
Вдруг в дверь заскребли, застучали. Кого несёт среди ночи? Открывать не хотелось. Меж тем стуки усилились, потом раздался грохот упавшей двери. Шаги в коридоре. Вот он, зомби! Я для него теперь главная угроза. Куртка на вешалке и пистолет в кармане. Не успеть, не достать. Несколько громких, трудных шагов в мою сторону. Сутулая фигура в шляпе. Тёмные провалы глаз. Руки - крючья, тянет ко мне. Бежать? Куда? Прыгать с пятого этажа? А-а-а! Я сделал единственное, что мог - проснулся! Тихо, мёртвая тишина. Весь в поту. Лучше б не ложился.
За окном - уже светло. Надо ехать. А то, в самом деле, приключится ещё одно несчастье. Накинул куртку, теперь вооружён. Когда спускался по лестнице, руку в карман сунул, нащупал ствол. А вдруг сон вещий? Может, подкарауливает в подъезде. Переусердствовал. Никого.
Поехал по уже знакомой, разведанной лесной дороге. Свирепо крутил баранку. От сна оставались неприятные чувства. Были опасения, страх перед неизвестным, неприязнь к зомбаку. Но опять же: вот что я взъелся на бывшего конюха? Может, это не он бедного Игоря изуродовал. И вдруг отчётливо сообразил: это он! У него свой почерк, ни на что не похожий. Он разбирается с обидчиками по минималке. Да, да! В здании управы электрощит разбил - лишил управления. В ФАПе вывеску растоптал - презрение, у Макса шляпу забрал - но ведь свою же. Игорька не придушил, как собаку, а всего лишь, по выражению сержанта, "скальп содрал". То есть, тем самым обезобразил и лишил привлекательности. Теперь Игорь, выписавшись из больницы, поневоле будет вынужден заняться своим внутренним содержанием.
Почему-то от этого вывода в виновности бывшего танкиста, а впоследствии конюха, мне не полегчало. Ну, да это всё эмоции.
По дороге я никого не встретил и не обогнал. До Жигунцов осталось всего ничего. Я вдруг по невольному инстинкту свернул на кладбище. И сразу за деревьями заметил там, где могила Сироткина, чью-то фигуру. Пригляделся - да это ж фельдшер Ишутин!
Приблизившись, увидел, что он лопатой плашмя оглаживает холмик из земли и глины. На шее болтается эта медицинская штука, стетоскоп. Заметив меня, выпрямился, посмотрел трезвым взглядом.
- Всё. Захоронил.
- Кого захоронил? - довольно нелепо спросил я.
- Ясно, кого... Сироткина Николая Петровича.
Я тормознул, не зная, что мне делать. Ишутин же поднял крест и с силой воткнул его в холмик, подсыпал земли. Пока он это проделывал я стоял истукан истуканом. Почему-то припомнились мистические откровения Марфы Семёновны, и я подумал: "Ну вот, опять туда отправили, без исповеди и отпевания".
Ишутин спрятал лопату в чехол, как будто собирался везти её в общественном транспорте. Тут я прореагировал:
- Может, подвезти?
- Не откажусь, устал.
Он вытащил из кармана медицинскую салфетку и обтёр руки.
- А место в багажнике есть? - указал на тачку. В ней верёвки, инструмент.
- Найдётся.
Погрузили, и я сел за руль. Однако Ишутин попросил минутку подождать. Отправился вдоль аллеи и остановился, застыл. Понятно, к жене наведался. Постоял у памятника и перекрестился. Это меня тоже удивило. Совсем не похож он на верующего, богобоязненного человека. Наконец, поехали. Улицы деревни ещё были пусты. Солнце красным краешком выглянуло из дальней рощи.
- Может, зайдёшь? - теперь уже он начал мне тыкать. - Помянем человека.
И тут я окончательно выпал из транса, вспомнил, что я следователь. В конце концов, я должен иметь полное представление о деле. Даже протокол о факте окончательной смерти Сироткина не мешало бы составить. Поэтому согласился зайти.
Ишутин рассказал, как было. Ночью кто-то заскрёб по стеклу. Он поднялся и увидел в окне бывшего конюха. Шляпа по самые глаза, пустота в них. Преодолевая страх, вышел. Сироткин протянул лопату. Видимо, взял в сарае. Что-то промычал неразборчиво и показал в сторону кладбища. Он был истощён, и едва мог передвигаться. Пришлось посадить его в тачку.
- На кладбище он совсем обессилил, - кратко, нехотя поведал Ишутин. - Вид - у мертвеца краше бывает. Я помог ему опуститься в могилу. Он лёг, руки на груди сложил. Я удостоверился, что он умер и стал закапывать.
- А вдруг опять оживёт?
- Нет, в этот раз не должен, - без тени сомнения возразил Ишутин. - Ни дыхания, ни сердцебиения.
У него по-прежнему висел на груди стетоскоп, забыл снять.
- В тот раз тоже ни дыхания, ни сердцебиения, - скептически напомнил я.
- А в этот раз и желания жить у него не осталось. Всё, что мог, совершил. Давай всё-таки выпьем за его упокой. Хороший был человек до того, как умер.
Ага, а потом, когда душа отлетела, пошёл вразнос. Это я уже от фельдшера слышал. Однако припомнил также утверждение Марфы Семёновны, что если хорошего человека не отпели, то его не примут в царствие небесное. Короче, запутавшись, я забыл отказаться от выпивки за упокой. А Ишутин уже делал необходимые приготовления. Достал бутылку, рюмки...
- Я же за рулём, - спохватившись, сказал я.
- Да мы по чуть-чуть. Мне тоже на работу надо, - убедил он. - Уже справлялись, что со мной.
Потом мы выпили повторно. Ишутин сказал, что за - так положено, чётное число. Потом он пошёл на работу, в свою "амбулаторию", а я поехал домой. Ну, прежде заглянул в контору администрации, доложить о результатах. Участковый отсутствовал. Всё ещё, наверно, тёлку искал. А главе, Гладышеву, я сказал, чтобы не беспокоился: вопрос решён.
- Большое спасибо! - расшаркался он. - Глебу Ивановичу передайте привет. И это самое, пусть на охоту приезжает. Рады будем встретить. У нас много коз расплодилось.
- Домашних? - зачем-то уточнил я.
- Почему домашних, диких, - поправил он.
Больше я ему ничего не сказал. Но мне было ясно, что Глебу Ивановичу сейчас не до охоты.
Так закончилось моё первое самостоятельное дело. Оно не стало успешным. Но и неуспешным тоже. Ни взысканий, ни поощрений я не получил. В нашей конторе никто ничего у меня не спросил. Все были заняты другими неотложными делами. Конечно, я беспокоился, что вдруг в Жигунцах будут повторные случаи воскрешения мертвецов. Но нет, обошлось. Видно, вовремя придушил Сироткин свирепого пса.