Этот остров необитаем. Так было с тех пор, как я здесь, и так будет всегда, пока волны не унесут меня к иным берегам или земля не отверзнет свое милосердное лоно, возвращая заблудший прах к праху. Вот только земли подо мной нет, а волны, беспечно выбросив на песок мою лодку, не в силах теперь дотянуться до любимой игрушки.
Здесь неприютно и сыро: заржавленные сосны, тусклая патина трав, камни в густой накипи лишайников. Под водой проступают белые кости отмелей. Я лежу в полусгнившей лодке, глядя на солнце, и жду гостей. Они наверняка прибудут сегодня.
Этот остров необитаем, но изредка здесь появляются люди. Иногда поодиночке - охочий до приключений мальчишка, незадачливый рыбак, обманутая девушка. Иногда вдвоем - любовники, ищущие уединения, или сообщники, делящие поживу. Никто из них не вернулся домой. Это я знаю точно. Все они рано или поздно находят меня.
Я никого не держу, как мог бы удерживать тот, кто носил это тело до меня. Мои гости вольны в любое мгновение пуститься в обратный путь, больше того - вольны взять мою лодку. Догадываются ли они, что их ждет? Понимают ли, какая участь постигла того, кто носил это тело до меня, и какая судьба подстерегает их?
Мне все равно. Я никого не держу - и никого не зову. Все они приходят ко мне по собственному почину.
Пригревает солнце, и водоросли все меньше пахнут йодом и все сильнее - рыбой. День обещает быть погожим, а значит, кто-нибудь да появится. Солнце красно к вечеру - что ж, бояться нечего. Так думают они все - и тот, кто носил это тело до меня, тоже так думал. Он ошибся. Все они ошибаются.
Даже не глядя, я знаю, каким юным сегодня должно быть море: ни единой морщинки не отыщется на его безмятежном челе, а волны зачесаны так гладко, что седину заметишь разве что в непокорных кудрях прибоя. Небо надо мной отлито из прозрачного стекла без царапин и пятен, и самый воздух как будто бы затаил дыхание, не смея заявить о своем присутствии хотя бы легчайшим движением хвои. Гости прибудут. Я уже слышу, как лодка неглубоко рассекает нежное лицо моря, а весла вновь и вновь проламывают хрупкие скулы. К счастью, безжизненная вода срастается куда лучше живой плоти. Мгновение - и рана затягивается без следа, по которому можно было бы настичь мореплавателей. Мгновение - и торной тропы назад нет.
Их двое: юноша и девушка. Они счастливы - это легко ощутить. Смех девушки сыплется серебряными монетами, и ее спутник наверняка чувствует себя настоящим богачом. Они стелют плед, и сбрасывают с себя одежду, и предаются любви, и немного дремлют после, но водоросли на солнце пахнут все навязчивее, все нестерпимее, и в конце концов любовники отправляются на поиски, хотя вряд ли понимают, что именно ищут и что рискуют найти.
Их голоса ясны, а речи до боли знакомы. Все мои гости говорят одинаковыми словами.
- Сдалось оно тебе? Кошка небось подохла, и черт бы с ней.
- На этих камнях?
- А что? Приплыла своим ходом, тут кое-где до берега рукой подать. Или, может, хозяин привез. Чтобы избавиться.
Я слышу шаги - все ближе. Поскрипывает песок, и влажно взвизгивают камни, когда с них соскальзывает нога. Юноша держится впереди, принимая на себя все тяготы первопроходца. Девушка невесомо ступает следом. Им осталось немного. Рано или поздно они увидят меня, как видел каждый, кто побывал на острове до них. Мне все равно.
- Смотри-ка, там что, лодка валяется?
- Скажешь тоже - лодка! Рухлядь натуральная, она еще динозавров застала.
- А в лодке-то, ты погляди...
Невысказанная догадка нависает глыбой молчания. Потом юноша с наигранной бравадой смеется:
- Да пьяный небось, чего ты испугалась? Набрался мертвецки и спит. Помыться бы ему, конечно, это да. И постираться не помешает!
Юноша источает здоровую свежесть. От девушки при каждом ее движении веет ароматом небывалых цветов, что растут не в садах, а в колбе алхимика. Она вздрагивает, разливая цветочные волны, когда ее губы обжигает вопрос:
- А вдруг он... Вдруг ему помощь нужна?
Быть может, мне и вправду нужна помощь, как была она нужна тому, кто носил это тело до меня. Быть может, девушка спрашивает искренне. Но что она может, что могут они двое, если на этих камнях нет земли, чтобы вырыть глубокую яму или насыпать высокий холм? Что они могут, кроме как прочесть молитву? Вот только молитва не принесет мне пользы. Молитва не принесет никакой пользы даже им самим.
- Ох, вечно ты со своим состраданием! То голуби, то кошки, теперь вот забулдыги подзаборные. Ну ладно, ладно, погоди, я сейчас...
- Ты что? Не надо! Не трогай его!
- Ну, знаешь ли, милая, тебе не угодишь! Нет уж, опоздала, проверять так проверять!
Мужские руки бестрепетно погружаются в клубок гнилых водорослей. Кто он такой, этот юноша, способный вложить персты в зловонную мерзость и нащупать раны, о которых еще не подозревает? Я чувствую его уверенные, но осторожные прикосновения, бережный, но твердый нажим. Быть может, он лекарь? Или могильщик? Мне все равно.
Обнаружив истину, руки отдергиваются не сразу. Раз, другой, третий они испытывают ее на прочность - испытывают на прочность в большей мере себя, чем меня. Какое-то время юноша стоит и тщательно отирает пальцы кружевным лоскутом лишайника. А потом буднично произносит:
- Ничем мы ему не поможем. У него, это, ты только не пугайся... Головы у него нет, в общем. Такие дела...
Этот остров необитаем. Здесь не встретишь ни души. Тот, кто носил это тело до меня, давно мертв, а я никогда не был живым. Но они не знают обо мне. Они видят только труп, безвредный труп - и потому немедленно снаряжаются в дорогу.
Кажется, они дают клятву вернуться. Девушка трогательно просит у меня прощения: ведь мой покой был потревожен, они совершили грех, осквернив собственным счастьем чужую беду. Юноша со знанием дела рассуждает о законе, расследовании и полиции. Мне все равно.
Я не преследую их, как мог бы преследовать тот, кто носил это тело до меня. Я позволяю им беспрепятственно отплыть, правя к едва различимому берегу. Лишь тогда из моего горла густой кровью выплескивается крик, от которого седеет море и чернеет небо, а полотнище ветра гулко хлопает над самыми водорослями, прежде чем с треском разорваться по всей длине. Шторм налетает отовсюду, не оставляя путешественникам ни малейшей надежды. Я кричу, как кричат сейчас они, как когда-то кричал тот, кто носил это тело до меня, пока вода не проникла в его грудь, а смерть не запечатала уста. Я кричу, и мой крик сулит жертвоприношение. Кто сеет бурю - пожинает утопленников. Я кричу снова и снова.
Бесчеловечно мстить невинным, сказал бы тот, кто носил это тело до меня, если бы мог теперь говорить. Но я не мщу - ни за него, ни за себя. Я живу на острове, хотя жизни во мне нет, и этот остров необитаем, потому что я не человек и никогда им не был.