Я умерла седьмого октября, в шесть пятьдесят один по местному времени. Вернее, меня убили. Убил смуглый черноволосый мальчишка лет двадцати, мой ровесник. Застрелил из АК-103 калибра 7,62 мм, темп стрельбы шестьсот выстрелов в минуту, прицельная дальность один километр. Впрочем, так много и не понадобилось. Хватило трех метров и одной очереди, чтобы прошить шейную артерию. Сердце перестало биться через десять секунд от шока при кровопотере. Я даже не поняла толком, что происходит. Толчок, теплая кровь, заливающая оливковую футболку, ветер в голове. Падение. Я не увидела свет в конце туннеля, перед глазами не пронеслась, как пряничный паровозик с вагончиками, вся моя жизнь. Я просто отключилась, и все. Совсем все. Последнее, что видела - потную юную физиономию с шалыми глазищами (еще успела подумать: какие красивые, любая девушка позавидует) и модно подбритую правую бровь.
А ведь все так весело начиналось. В девятнадцать все начинается весело.
Накануне мы, шесть девчонок из взвода военных наблюдателей, тацпитаним, сменили предыдущую группу на опорном пункте. Я специально рвалась именно на это дежурство. Начинался праздник Симхат Тора, и командир взвода пообещала двойной выходной за смену в этот день. А за двойной выходной столько всего можно успеть в жизни!
Дом, запах еще не собранных апельсинов, мама, снующая у плиты, как же, приехало любимое дитятко, надо жарить картошку и печь пирог. Встречи с друзьями и приятелями, расставания, кафешки, дискотеки. Парикмахерская, ваксинг бровей - они у меня слишком густые, покупка ярко-красной помады и спортивного лифчика (попробуйте, побегайте в другом на полигоне, а я на вас посмотрю).
Ави, моя подруга, конечно, увязалась со мной. Нам легко друг с другом. Мы не ноем, любим посмеяться, лопаем конфеты за обе щеки, особенно шоколадные батончики, и не отбиваем друг у друга парней. Пока, во всяком случае, бог миловал. Ну и, конечно, мы отчаянные сорвиголовы, служащие не где-нибудь, а в боевых войсках, в бригаде Гивати. Пусть даже никто не планирует использовать нас в атаках с автоматом наперевес, но от наблюдателей на границе тоже многое зависит. Попробуйте глазеть в мониторы по четыре часа без перерыва, замечая каждую точку, кочку, птичку и птичкину какашку на горизонте, а я на вас посмотрю. Один раз с моей помощью задержали террористов, которые пробирались к стене, отделяющей Газу!
А еще мы с Ави выглядим абсолютно перпендикулярно. Она - невысокая, кругленькая, беленькая и с большой грудью, а я высокая, тощая, черноволосая и плоская. А еще Ави хочет пятерых детей, а я только собаку. И то маленькую. Ну и что? Так даже интереснее.
Мы дежурим по четыре часа через двенадцать, а по прошествии трех суток группу сменяют свежие тацпитаним и мы отправляемся в казарму, с воспаленными глазами, невыспавшиеся, немытые, но такие же неунывающие.
Я отбарабанила свою смену с четырех до восьми вечера, закапала в глаза визин и
потопала развлекаться: курить, есть макароны с подгоревшей индейкой, пить чай с вафлями и чесать языком. Парни из охраны оказались что надо. В боевых войсках таких большинство. Эти ребята не рассказывают часами, какие они крутые. Да и кажутся старше, серьезнее, самостоятельнее, чем их сверстники. Я сразу выделила одного, высокого, рыжего, веснушчатого и лопоухого. Даже не знаю почему. Может, меня сразило сочетание беспомощно торчащих ушей и крепких надежных рук. Или изогнутые, как будто всегда улыбающиеся, губы. Или то, что он единственный был без бороды. Парни как в армию попадают, сразу начинают считать себя ужасно взрослыми и заводят растительность на лице. А она колется, когда обнимаешься.
А может, мне понравился его голос: низкий и хрипловатый. Я даже заозиралась в поисках гитары. Подумала, как было бы здорово, если бы этот парень еще и умел петь. Сама я пискля, часто слышу от незнакомцев, звонящих по телефону: ребенок, позови кого-нибудь из взрослых. И орать песни рискую только в душе. Да и там всегда находится кто-нибудь, настоятельно советующий заткнуться.
В общем, мы в конце концов оказались вдвоем на улице, обсудили все, начиная анекдотами и кончая смыслом жизни. В процессе обсуждения смысла жизни выяснилось, что рыжика зовут Арье, что у него три сестры, а после армии он планирует год путешествовать по Южной Америке.
- В Бразилию! - заорала я. - Туда, где много-много диких обезьян!
Арье заухал, как настоящий гамадрил, и мы экспромтом, хохоча, грохоча и дрыгая ногами, исполнили совершенно дикарский танец.
Потом мы целовались до рассвета, забыв про духоту и время. Договорились, что следующие выходные, которые у нас совпадут, проведем вместе. А на рассвете я, уже совсем выпотрошенная, поползла в постель; стянула только рубашку - здесь не было отдельной женской спальни - и завалилась в кровать.
Начался обстрел, но его я отлично продрыхла. Меня не будит даже отбойный молоток в соседней комнате. Проверено, когда дома ремонт делали. Потом стало тихо, и проснулась я от хлопков и стрекотания за дверью. Не сразу сообразила, что это выстрелы. Скатилась с кровати, на автомате натянула броник и каску. Страшно не было. Я не смелая, просто ничего не поняла.
Выбежала в коридор, услышала грохот в комнате наблюдения, распахнула туда дверь. Смуглый мальчишка в форме, наверное, поплывший мозгами, бил прикладом автомата по компьютерным мониторам. Наших наблюдательниц в комнате не было, несмотря на то что смена Ави и ее напарницы еще продолжалась.
- Ты, псих, стоять! - заорала я на мальчишку. Еще подумала: "Жалко, нам по должности на дежурстве оружие не положено. Получилось бы убедительнее".
Тот обернулся и выстрелил. Я ничего не успела сделать. Не подготовилась. Не ожидала. Не была оповещена, что этим рассветом мне объявили войну. Оправданий можно придумать сколько угодно, а цена все равно одна. Затылком об пол.
***
Не знаю, сколько прошло времени, пока я пришла в себя. Из небытия выплывала неохотно, там было так тепло, покойно, сладко. Покачивало, как в гамаке. Но что-то очень требовательное заставило меня открыть глаза. Над головой плыл как грозовое низкое небо серый бетонный потолок, казавшийся бесконечным. Было очень тихо, словно уши забила вата. Я присела, опираясь на локоть. Каждое движение давалось с трудом, как будто я много дней пролежала парализованная. Удивилась, увидев вокруг разбитые экраны, перевернутые стулья, круглые следы от пуль в гипсокартоне. Подумала еще: "Это сколько же надо выпить, чтобы так развлекаться". Рядом со мной лежали горсти раздавленной земляники. Спелой, красной. Или не земляники, но очень похоже...
Останавливаясь на каждом шагу и держась за стену, я выбралась на улицу. Огляделась и, наконец, поняла: здесь недавно закончился бой. Вокруг лежали убитые ребята. Один - в гребаной голубой пижаме с белыми овечками. Уже красными, если быть точной. Я начала считать и сбилась - увидела Арье. Он лежал на животе, неловко подвернув руку, каска сбита, и вместо затылка месиво из крови и костей. Я опустилась рядом на колени, постояла так долго-долго, а потом провела пальцами по волосам, поднесла их к лицу. Сквозь резкий дух крови пробивались запахи табака и шампуня. Бразилия отменялась, обезьяны тоже.
Я попыталась перевернуть Арье. Почему-то важно было, чтобы он лежал лицом к солнцу. Руки подчинялись плохо. Скользили по плотной ткани, не оставляя вмятин.
- Пора в дорогу, - прозвучал за спиной странный, не мужской и не женский, голос.
Рядом приземлилась на землю огромная белая, сверкающая, как головка рафинада, птица с человеческим лицом. Вернее, вместо лица была черно-белая театральная маска с прорезями для глаз. Оттуда текли по целлулоидным щекам прозрачные слезы, оставляя потеки на свежей краске. Птица, чем-то похожая на каменного сфинкса из египетской Гизы. Гиза, Газа, где одна, где другая, а вот поди ж ты...
Птица провела крылом по вместо-лицу. Белая и черная краски смешались, превращая маску в уродливую гримасу.
- Оставь его, - приказала птица. - Мертвые не должны плакать над умершими.
- А кто здесь мерт... - Мои мозги не всегда поспевают за языком, поэтому заткнулась я только на половине фразы. Я. Я и есть мертвая.
Почему-то понимание теперешнего состояния не повергло меня в смятение. Я осталась на удивление бесстрастной, приняла все как данность. Если отсидел ногу, то ее чувствуешь не сразу. Только спросила, удивившись: - Тогда почему я еще здесь? - и посмотрела на еле заметный отпечаток ладони на песке.
- Вас на Земле больше восьми миллиардов. Мы не всегда успеваем за всеми. Надо ждать.
- А кто это вы? - не сдавалась я.
- Птицы.
- Там птиц не бывает!
- Много ты знаешь про "там".
О, сколько сарказма! А сама-то обормотка без лица! Но я тоже хороша. Зачем злить неизвестную сущность с того света.
- И что мне теперь прикажешь делать? Я хочу жить или не жить, а не это все!
- У каждого свой путь, - теперь безлицая была бесстрастна. - Обычно ждут в междумирье, но ты, похоже, еще не закончила все земные дела. Одной ногой здесь, другой там. Так что думай, что тебя держит.
Мама. Запахи кухни. Мягкие ладони. Я хочу домой.
- Домой нельзя, - прочитала мои мысли птица. - Слишком далеко. Думай дальше.
- Ави. Где Ави? Вы ее забрали?
- Ее забрали террористы. В заложники.
- Тогда я иду ее искать.
- Иди.
- Куда? Как я ее найду?
- Ты узнаешь...
Не договорив, птица отступила. Миг, и она оказалась в вышине, закрыв крыльями, да нет, алмазными блистающими крылами полмира. Такого совершенства не бывает на земле. Миг, и она исчезла, оставив меня одну с умершими, над которыми таким как я нельзя плакать.
Я с трудом собрала вокруг мелкие голыши - они весили как кирпичи, - положила каждому из убитых мальчишек в ладонь, сжала пальцы. Я не знала, что еще можно сделать. Хотела поменять свою залитую кровью футболку, но она оказалась на удивление чистой, новой, хрусткой. Что еще раз подтверждало: для меня мир повернулся странной, непонятной стороной. И правил этой стороны я совсем не знала. Ну что же, я не мямля. В бой идут одни покойники. Вернее, одна покойница в моем лице.
Раз, два, три, четыре, пять, я иду искать. Кто не спрятался, я не виновата.
Сто метров до стены с Газой я тащилась страшно медленно, еле передвигая одеревеневшие ноги. Остановилась уставшая, словно марафон пробежала, долго приходила в себя, хрипела, сопела, плевалась горькой слюной. Прошла на другую сторону через пролом в бетоне (похоже, таранили бульдозером), вдоль которого свисала порванная колючая проволока. Следом, не замечая меня, протиснулась троица мародеров в пропотевших рубахах. Переругиваясь и наступая друг другу на пятки, они волокли здоровый телевизор SONY. В другой ситуации я бы, может, и посочувствовала бедолагам. Сейчас же, разбежавшись, изо всех сил врезалась в крайнего. Сил оказалось немного, но для моего плана сгодились и они. Телевизор полетел на землю. Что-то явственно хрустнуло. Троица накинулась друг на друга с кулаками. Я, не оборачиваясь, пошла дальше. Вместе со мной, только высоко над головой, за улетевшей птицей понеслись наши ракеты.
Я шла очень медленно. Закончилась голая земля, потянулись дома с отбитой кусками штукатуркой, белье на веревках, голенастые заполошные куры, вонючие помойки. Людей не было. То ли ушли, то ли попрятались.
Постепенно я стала замечать, что шагаю много легче и быстрее. Что ноги стали ловчее. В какой-то момент появились жажда и голод. Это было как счастье - отголоски, звоночки прежней, родной и понятной, жизни. Я смогла напиться ржавой воды из корыта с облупленной эмалью. Жидкость почти не проливалась сквозь ладони. Боль согнула меня пополам, молча я выблевала воду на немедленно поглотивший ее песок - поту(поэту?)стороннее питье все еще (уже?) было мне недоступно. Жирные голуби азартно отклевывали друг у друга кусок лепешки, я отогнала их ногой, подняла засохший кусок с земли. Есть хотелось страшно, но, помня опыт с водой, я не решилась положить кусок в рот. Шла, сжимая его в руке и глотая голодную слюну.
Мимо проплывали день и ночь, солнце и звезды, стальные горы и багровые реки. Полные надежды рассветы. Полные ненависти закаты. То ли приближающие смерть, то ли отдаляющие жизнь. А еще ракеты, ракеты, ракеты в ту и другую сторону. Мир сошел с ума. И все сошли с ума. А я еще и с орбиты жизни и смерти.
Безлицая птица меня не обманула. Я почти сразу почувствовала Ави. Среди множества других запахов пробивались ароматы молочного шоколада, цветочных духов, геля для безумных "африканских" волос, заразительного смеха без поводов и причин. Ароматы то становились почти нестерпимыми, то исчезали среди копоти и едкой бетонной взвеси. Тогда я, как гончая, прижималась носом к земле или вытягивалась по ветру, раздувая ноздри. Запах Ави был не единственным. Сначала он смешивался с духом субботней халы, красного вина, грудного молока, апельсинов, капризной земли, мудрости и покоя. Постепенно к этим запахам добавлялись ноты страха, безысходности, немытой плоти, необработанных ран, старческих испарений, грязных подгузников. Но я была уверена - иду в правильном направлении.
Через какое-то время стало понятно, что мои руки достаточно окрепли. И тогда я нашла автомат. Не привычный "Тавор", с которым могу разобраться даже во сне, но я все равно почувствовала себя уверенней. Девушка с калашниковым - это очень сексуально. Зомбячка с калашниковым - вообще отпад. Парочка гранат меня тоже очень украсила. Нам по должности стрелковое оружие не положено, но пользоваться учат. И неплохо. Мимо меня сновало все больше людей, и, хотя их взгляды только скользили по мне, не замечая, я не собиралась рисковать.
Вот просеменила женщина в длинной юбке, в детской коляске она везла ящик с бутилированной водой; промаршировал отряд террористов; угрюмо прошествовал отец семейства, увешенный детьми; два пацаненка лет двенадцати гордо вышагивали посреди улицы, у каждого на плече винтовка, лица замотаны черными платками. Хотелось навалять им по шее и отправить домой.
От нечего делать я напевала песни из прежней жизни. Ничего не забылось, а голос, по-моему, стал даже сильнее. Я прыгала по обломкам, перебиралась через завалы, не пачкаясь, шлепала по зловонным лужам. Ни грязь, ни вода, ни кровь, ни инфузории-туфельки не приставали ко мне. Да что же я за чудо-юдо такое! И все больше, все сильнее хотелось вернуться во время "до". До жжения в легких, до судорог в икрах, до слезящихся глаз и голодных спазмов.
В конце концов я оказалась в тупике. На облезлой двери висела покосившаяся табличка на арабском: "детский сад Солнышко". Похоже было, все из садика успели убежать. Рядом, всего в двух метрах, уходило вниз черное горло туннеля, вырытое хамасовцами. Не думая, я стянула с плеча автомат и выпустила в жерло весь рожок, затем туда же отправились гранаты. Они летели глубоко, пока не взорвались. До самого ада. Земля едва вздрогнула под ногами.
Через пару шагов я наткнулась на молитвенный коврик, пыльный, как верблюд в пустыне. Коврик шевелился под ветром, словно живой. Мне захотелось расплести его до последней нитки, чтобы понять, что движет такими, как его хозяин, который, молясь, пять раз в день протирает шерстяную ткань острыми коленками. Потянула коврик за край. Под искусно вытканным острым сводом оказалась кукла с полуоторванной головой. Обычный целлулоидный пупс с глупой нарисованной улыбкой и вытаращенными черными глазами. Голова улыбалась мне, как лучшему другу. Я сжала обломки куклы руками и разревелась. Слезы текли по щекам, по подбородку, попадали в рот солью. Я послушно подвывала.
- Странные вы, люди, - рядом снова возникла белая птица. На этот раз маска на ней оказалась чистая, четкая, черно-белая. То ли птица была другая, то ли она их меняла, как медсестра в больнице. - Над куклами плачете. Над своими убитыми сжимаете кулаки.
- Не твое дело. Где Ави? Далеко еще? - спросила я холодно, утирая ладонью физиономию.
Хочет устраивать цирк с внезапными появлениями - ее дело.
- Ты успеешь ее найти, - махнула птица крылом. - А теперь слушай, что я тебе скажу. И слушай внимательно.
- Слушаю и повинуюсь...
Я в широком поклоне сдернула с головы воображаемый картуз.
Птица недовольно дернулась. Окатила меня чернотой из пустых глазниц.
- Да знаю я, знаю. Горбатого могила исправит.
- До могилы дело может и не дойти. - Птица, как какая-нибудь кура, поскребла песок когтистой лапой. - Раз по нерасторопности нам не удалось сразу заняться тобой, то ты имеешь шанс. Благодаря тому, что тебя так сильно тянет обратно. Не у всех хватает на это сил...
- Промоушен от фирмы.
На этот раз птица не обратила внимание на мое ерничество.
- Ты уже заметила, что с с каждым часом все больше чувствуешь себя живой? Еще немного, и ты сможешь вернуться в привычный мир. Но есть условие, доказательство твоей силы, твоего упрямства: ты убьешь троих таких же, как ты, тех, кто еще не перешагнул, застрял между. Такая плата. А если нет - то придется завершать круговорот, как только освободится место. Так что поторопись, осталось не так много времени.
- Убить? Вам мало смертей? - вскинулась я.
- Смертей всегда мало! - На этот раз у птицы вышло карканье, очень похожее на воронье.
Птица исчезла, прежде чем я смогла придумать что-нибудь резко-насмешливое.
Я подобрала с земли обломок кирпича и запулила ей вслед. Я никогда не стреляла по живым людям, только по мишеням. И надеялась, что так и останется. Ну что за компьютерные игры, в самом деле! Убей троих (найди артефакт, пройди лабиринт), и будет тебе счастье. Может, я уже и не на Земле совсем, а в виртуалке? И, угрохав каких-нибудь несчастных матричников, перейду на следующий уровень. Но продолжая раздраженно бубнить, я тем не менее начала оглядываться. Где вы, трусливые крысы, хочу до вас добраться. Но тут начался обстрел, и даже мне, неживой, стало не по себе. В нас часто пуляли из Газы, и довольно плотно. Но железный купол бдел, да и бомбоубежища были на каждом углу, а в собственной квартире мамад. А сейчас я оказалась в эпицентре. Все вокруг выло, грохотало, горело, сквозь меня летели обломки то ли ракет, то ли бетона, то ли арматуры. Пламя выжигало глаза, гарь забивала глотку. В черепушке набатом билась одна очень практичная мысль: "После такого обстрела мишени для меня обязательно найдутся".
Правда, очень захотелось послать подальше белую птицу, снова стать живой. Смеяться, влюбляться, поститься в Инстаграме, пробовать на своей физии все фигнюшки в магазине косметики, вернуться к маленьким радостям, которые в конце концов складываются в одно большое счастье. А если для этого надо придушить тройку врагов - я видела убитого Арье, я готова. Я даже на какое-то время перестала следить за шлейфом Ави, рыскала по округе, искала таких же, как и я. Но попадались или только безнадежно живые, или только безнадежно мертвые. Может быть, я не могла опазнать таких, как я. Живых было много больше. Они мелькали перед глазами, не оседая в сознании, неинтересные, не нужные для моей цели. Кричали, плакали, ругались, разбирали завалы, грабили магазины, мочились на деревянные заборы, заряжали ракетные установки...
Неожиданно я обнаружила себя у больницы Mustashfat dar al-Shifa. Всем известно, что под ней главный штаб хамаса, но наши ее все равно не бомбят. Во-первых, мы не звери, палить в сирых и убогих, а во-вторых, нас сожрет мировая общественность. Она и так нас жрет за что ни попадя, забывая, что как минимум пару раз в неделю наши южные кибуцы и города подвергаются обстрелам из Газы. У главного входа горой свалена гуманитарная помощь: канистры с горючим, ящики с консервами и медикаментами. Переносная рентгеновская установка. Инкубаторы для вынашивания недоношенных младенцев в пластиковых контейнерах. Ничего не взято - команды не было.
На крыльце курил, нервно стряхивая пепел, пожилой тощий врач в голубом халате. Он обгладывал голодным взглядом дареные сокровища, но не смел ничего забрать. Мне стало гадко, и я ушла. Вспомнила, что здесь я ради своей подруги. След Ави увел меня дальше.
- Стой! Стрелять будем! - Трое детей (старшему едва исполнилось семь) наставили на меня игрушечные, но довольно близко к оригиналу сделанные ружья.
Ага, значит, дети меня все же видят. Но без поддержки взрослых никакой опасности не представляют.
- Сдавайся! - заявил самый высокий из них. - Мы берем тебя в заложники!
- Может, лучше застрелим? - усомнился пацан помладше.
- Дурак! - отмахнулся более опытный малец. - За заложника десять тысяч долларов дают, а за убитого - ничего. Только мама похвалит. Ма! - тоненько заорал он. - Иди сюда!
Из двери выскочила молодая грузная женщина в темном платке и длинном платье. Из-под платья виднелись белые кроссовки и черные чулки.
Малышня, азартно размахивая руками и тыкая пальцами в мою сторону, разом кинулась к ней.
Мамаша оказалась скора на решения: отвесила отпрыскам по попе, обозвала глупыми ишаками и снова скрылась в доме.
Пользуясь всеобщим замешательством, я исчезла в соседней улице.
В какой-то момент запах молочного шоколада буквально забил нос, словно Ави совсем недавно прошла мимо. А потом стал удаляться. Я поспешила за запахом, пока он совсем не исчез.
Прямо на меня из дыры в земле вылезли, как черти, хрипло кричащие хамасовсы. Двух, окровавленных, вытащили под мышки. Заметались, застрочили из автоматов в белый свет как в копеечку. Что-то у них здесь случилось серьезное и, похоже, нежданное. Но моих клиентов среди них я не заметила, поскользила дальше.
На троих наших парней я выскочила внезапно. Они прятались за разбитой бетонной стеной, выставив в щели автоматы. Нет, у одного был пулемет "Негев". Броники, каски, родной иврит шепотом в пуговицы микрофонов у губ. Я тут же опустила свое оружие на землю, растопырила руки мирным жестом.
- Ребята, милые, вы здесь откуда?
Они дернулись, развернулись, наставили на меня автоматы.
- Да своя я, своя, тацпитанит. У меня подругу в заложники забрали. Я до нее добраться хочу.
- Не смей нагибаться и не двигайся! С ума сошла, здесь расхаживать! - зашипел один из парней. - Наша группа сейчас двоих освободила, как твоя подруга выглядит?
- Ави, - заторопилась я. - Такая чуть полненькая, маленькая, волосы дыбом, как у наших эфиопов, но светлые.
- Была похожая. Что теперь с тобой делать? Прячься под завалами. И сиди тихо, как мышь в норе. Начнем отходить, пойдешь с нами.
- Вы группа прикрытия, - догадалась я. - Ждете, пока свои с заложницами уберутся подальше! Давайте я с вами буду отбиваться. Вообще могу одна за вас за всех. Я уже не такая, как вы. Другая.
- Откуда ты, такая-другая-смелая? - хмыкнули они.
Тут я поднатужилась и скинула с себя личину себя живой. Довольно больно и неприятно это оказалось. Чтобы стало видно и разорванную артерию, и залитую кровью одежду, и синюшное тусклоглазое лицо.
Я думала, что испугаю их до смерти, а эти придурки как расхохочутся.
- Подумаешь, удивила.
И тут я увидела. Снесенные осколком полчерепа одного из пацанов. Висящие до колен вывалившиеся кишки другого. Свернутую на сто восемьдесят градусов шею третьего. Как от них запахло дохлятиной! Они были такие же, как я. Одной крови, одной субстанции, одного периода развития (угасания) человека.
- Удивила так удивила, красавица! Отпустила нас восвояси. Защитить хотела. Мы и сами с усами.
Меня аж затошнило от нахлынувшего: судьба такое везение подбрасывает! Их же трое. Ни живых, ни мертвых! Похоже, их белая птица не просветила. Они, наверное, не так страстно рвались обратно в жизнь. Значит, пацаны по любому расходный материал. Скоро для них здесь все кончится. Подберу осторожно автомат, положу всех, забьюсь в какую-нибудь щель, передам по их же связи, где спряталась, и буду ждать, когда сюда дойдет спецназ.
Я потянулась к калашникову, подхватила поудобнее, передернула затвор. Пацаны не обернулись.
- Подвиньтесь, - буркнула. И плюхнулась рядом животом на острые осколки. Саднил ободранный локоть, хотелось пить, солнце беспощадно жгло макушку. Было очень себя жалко.
Над головой, в сторону моря, потянулась стая белых птиц. Каждая несла в когтях завернутый в цельное полотно безвольно повисший сверток.
Я не обернулась.
И не помахала им вслед.
Просто выкинула из головы, как ненужный мусор.
А потом стало не до этого - в прорези прицела замелькали живые пока фигуры.