Аннотация: Мона и Кржиштоф после работы в пятницу отправляются в деревушку под Клином, чтобы встретиться с тамошним батюшкой. На ночевку они попадают в домик, населенный удалёнщиками...
Бибигонь
Я промыл начищенные картофелины в трёх водах, налил в кастрюльку воды и нарезал в нее картофелины, разрезав каждую надвое или натрое. Затем я поставил кастрюльку на огонь.
Стругацкие, "Хромая судьба"
В обед в пятницу Мона Лиза позвонила с дороги Бздуреку на мобильный.
- Слушай... - проговорила она как бы в раздумье, - эта суббота по календарю нерабочая, давай прямо сегодня вечером закатимся на все выходные в Бибигонь. Я уже посмотрела расписание.
- Какую еще Бибигонь? - недоуменно уточнил Бздурек.
- Деревушка такая под Клином незначительная... а там батюшка...
- Твой батюшка?! - искренне поразился Кржиштоф.
- Не мой, придурок... - грубо перебила его Мона. - С крестом батюшка. Поп... В церкви...
- И что? - всё еще не понимал он.
- Хочу обсудить с ним проблемы моей фертильности, - непонятно объяснила Мона.
- А у тебя есть с ней проблемы? - без выражения поинтересовался Бздурек.
- Чтоб в полвосьмого ты с рюкзаком был под часами на Ленинградском вокзале, душнила... - фыркнула в ответ Лиза и дала отбой.
Каждый лунный месяц на растущий серп Мона готовилась стать матерью - рычала на окружающих, била посуду, рыдала из-за сбежавшего на плите кофе, в общем с собственным овоцитом была, как говорится, в контрах - ну, то есть на химическом уровне. Всё это продолжалось примерно четыре дня, а затем утихало - как будто ничего и не было.
"С великом?" - попытался было внести ясность Кржиштоф, но мобилка в его руке уже безнадежно молчала.
"Приеду без велика", - решительно проговорил он про себя, вкладывая в эти слова всё свое раздражение от неожиданных Лизиных планов, и полез в телефон посмотреть расписание до Клина.
"На станции Клин имеется пешеходный мост через железную дорогу..." - радостно и непрошенно сообщил ему искусственный интеллект.
- Ну Цукерберг... - ядовито прошипел Бздурек. - И тут пролез, бродяга...
"Хотя при чем тут Цукерберг?" - тут же поправил он сам себя, затем изящно сплюнул на асфальт и надавил на педали - в рюкзаке болталось еще с пару килограмм листовок, которые следовало распихать по почтовым ящикам в Бирюлёво. "Будет еще жопу себе кусать за плохое поведение", - ворчал он на маршруте между многоэтажками, имея в виду Монину напористость. "Может, всё-таки локти?" - уточнил его собственный интеллект. "Может и локти..." - проворчал Бздурек и энергичнее заработал педалями.
Ранимых людей на свете на самом деле множество, автор и сам относит себя к ранимым, а такие видят друг друга издалека, так же, к примеру, как влёт видят один другого рыбаки в электричке. А интровертность - она всегда оправдана чем-то внутренне. "Сенсибельхен", говорят про таких немцы, понимая под этим человека особо чувствительного к внешним воздействиям. Слова такого на русском не отыскать... сенсибилизация есть, а "сенсибильных" типа нет. Это недоработка, конечно. Надо бы ученым филологам как-то, наконец, почесаться и выдумать родной, почвенный термин для обозначения таких ранимых сограждан. Помнится, был в начале двухтысячных автор Олег Яковлев, писал разные необычные стихи... на вид вполне вроде бы бодрые, типа таких:
Выпив пива возле бочки
С проржавевшей крышкою,
Я и иду, рыгая сочно
Вкусными отрыжками.
Вообще любители пива обычно составляют костяк общества, его, так сказать, жёсткий скелет, но прочие стихи в подборке никому в редакции не понравились, и только чужая девушка Диана, иногда забегавшая к нам на огонёк, тогда озаботилась и прочла все присланные чертилой Олегом стихотворения. И мы с ее подачи автора напечатали, дав ему, как это говорится, "путёвку в жизнь". Уж нужна ли она была ему или нет, это теперь скрыто в тумане прошлого: интровертам вообще немного чего требуется - порой всего лишь яйца, или пельмени, или сметана, или какие-то особые сигареты, и этого им совершенно хватает для жизни, и этому Олегу-автору наверное тоже было достаточно. Вон какие перлы тогда у него обнаружились:
...Я пишу не ради славы,
И стихи мои навеки
Оседают на бумаге
Драгоценными слоями.
Я пишу - и сам читаю,
Чтоб не лезть в библиотеки
И чтоб в них не заразиться
Гепатитом с лишаями...
...На Ленинградский вокзал Кржиштоф явился с велосипедом, чтобы не получить ненароком нахлобучку от Моны за своенравие, и полностью экипированный для вояжа в область - с запасами воды и пищи в двухобъемном рюкзаке на багажнике и в удобной походной обуви на случай внезапных неприятностей.
- Молодец! - похвалила его Мона, ровно в полвосьмого появляясь под вокзальными часам - тоже с велосипедом в руках. - Ты сегодня прямо без фокусов, даже тревожно. - И Мона хорошо улыбнулась.
В полдевятого они были в Клину, а в начале десятого уже входили в нарядно освещенную к вечерней службе церковку в Бибигони.
Тут Бздурек и Мона разделились: Мона двинулась прямиком к амвону, а Кржиштоф, скучая, пустился в обход вдоль стен, неторопливо разглядывая тёмные иконы с прилепленными перед ними тонкими длинными желтоватыми свечками...
Наконец служба кончилась.
Мона всё еще толклась у амвона, ожидая внимания батюшки.
Бздурек подошел ближе.
Мона тем временем, отпихнув какую-то прихожанку, кратко изложила попу свои скорби. Они немного поговорили вполголоса, затем тот осенил ее размашистым крестом, опустил веки, склонил на грудь голову и забормотал:
Кржиштоф, ощущая неловкость, незаметно оглядывал немногих оставшихся в церкви молящихся.
- ...Молитвами вашими в мире живот наш сохраните, - продолжал поп, - и во всех благих благое поспешение испросите, вся яже к животу и благочестию потребная нам от Бога дарующе, от всяких напастей и бед и напрасныя смерти...
"Чего это он всё про живот?.." - нахмурился было Бздурек - но тут молитва кончилась, священник перекрестил Лизин лоб, сунул ей что-то в руку и, развернувшись, вскоре исчез за полуоткрытой служебной дверцей позади алтаря.
- Чего он дал-то? - поинтересовался Кржиштоф, когда они вышли из церкви.
- Потом... - строго ответила Мона, убирая вещицу куда-то на грудь, под одежду, и надолго задумалась.
Они отцепили от ограды велосипеды.
- А поехали, - вдруг предложила она, - просто куда глаза глядят... Пока не совсем стемнело.
- Ну... - начал было Кржиштоф.
- А потом попросимся к кому-нибудь переночевать... - прервала его Мона. - Предложим им тысячу - за тыщу нас всякий пустит.
- Это точно, - без выражения согласился Бздурек. - Сельская местность, хули.
И они, включив фары, покатили по широкой деревенской улице, вдоль которой вдруг разом вспыхнули на столбах редкие фонари.
Деревня, однако же, скоро кончилась, потянулись какие-то косогоры, затем навстречу повалило по дороге бесконечное овечье стадо, залаяли на чужих крупные мохнатые собаки и что-то заорал пастух, призывая псов к порядку.
- Доброго вечера! - обратилась к нему Мона поравнявшись. - Там впереди есть чего-нибудь?
- Смотля цево надо... - резонно, хотя и с каким-то пришепётыванием ответил пастух.
"Берут в пастухи всяких... - раздражаясь, подумал Бздурек, - всяких с хендикапами..."
- Да нам бы переночевать, - искательным тоном уточнила вопрос Мона.
- Плямо ехайте, - прогундосил в ответ пастух. - Домик там возле леса... тозе голодские зывут. Все с усам...
- С усам? - настороженно переспросила Мона.
- С усам, с усам, - сурово подтвердил деревенский. - Как есть все с усам. И девки ихные тож...
- Ихные? - невольно повторил Бздурек. - Вот так история...
- А ты не фрякай! - тут же взвился пастух, чуя иронию. Нечеткий выговор его вдруг мистическим образом испарился. - Не фрякай, говорю... Идешь себе - и иди куда шёл... - И он скорым шагом двинулся нагонять стадо, бредущее в сторону Бибигони.
- Поехали до леса, чего... - предложила Мона. - С городскими всяко получше, чем с курами и овцами в одной избе.
- У них еще и блохи у всех, у кур этих, - как бы в пространство предположил Кржиштоф.
Они выключили фары. Сразу стало как будто светлее, глаза быстро привыкали к глубоким сумеркам. Впереди по дороге на фоне сочно синеющего края неба чернела полоса леса.
- А не понравится, так вернемся обратно в деревню... - легко подытожила Мона.
Через четверть часа пути впереди действительно показались огни жилья, а еще через пару минут Лиза и Кржиштоф оказались у какого-то хутора, огороженного вполне современным забором из скрепленных стальной лентой дощечек. На подворье, освещаемом фонарем у конька крыши, тут и там метались меж дворовых построек тени, слышались смех и выкрики.
- Здравствуйте! - нарочито отчетливо прокричала вглубь двора Мона, не слезая с велика и уцепившись рукой за штакетину забора.
- Здравствуйте, коли не шутите... - послышался из полутьмы сада приятный женский голос.
- А у вас не найдется ли комнатки переночевать? - Мона придала голосу максимум шарма. - А то мы уездились сегодня на великах - просто сил нет...
- А вы случайно не удалёнщики? - непонятно поинтересовался голос из темноты, и у забора появилась крепкая девица чуть за тридцать в простеньком сарафанчике.
- В каком-то трансцендентальном смысле конечно да, - охотно подтвердил Бздурек.
- Тогда закатывайтесь, - радушно пригласила хозяйка. - Велы ставьте вон туда у сарая, а сами идите в дом. Сейчас будем ужинать...
И снова непонятно добавила:
- У нас тут все удалёнщики...
В доме, в просторной низковатой комнате вокруг стола сидели и полулежали в креслах с полдюжины живописных фигур - по виду безусловно городские, как и обещал овечий пастух. У плиты хлопотала негритянка в дредах и в пестрой толстовке не по росту.
Дискуссия за столом была, похоже, в самом разгаре: говорили о какой-то суринамской жабе, обсуждая полезность ее для планеты; большинство обитателей избушки склонялось к тому, что жаба эта только попусту переводит ресурсы.
На вошедших никто не обратил внимания.
- Минуточку, народ... - возвысила голос хозяйка. - Это дорожные удалёнщики, будут у нас ночевать. Прошу любить и жаловать.
Все головы повернулись к гостям - доброжелательно, но всё же не без оттенка досады из-за прерванного спора. Но тут нерусская черная девушка подала на стол кастрюлю еды, и общая беседа распалась.
Тут бы автору следовало закрутить коллизию, притянуть на себя читательское внимание - но, с другой стороны, откуда в Бибигони могут взяться коллизии?.. Литераторам всегда было трудно. Чтобы продвинуться к кормушкам - к толстым изданиям, выгодным плановым переводам, киносценариям, - нужно было как минимум "угадать и угодить", что значит самим спинным мозгом быть в тренде, в тусовке, жить не грёзами, а "злобой дня", текущим моментом - тогда всё тебе, хорошему, валилось как из рога изобилия: жирные публикации, авансы от издателей и кинопродюсеров, звания и премии, ну и конечно зачётные телочки из разных элит - внешне, возможно, не слишком казистые, но зато по определению твердо стоящие на ногах усилиями своих ответственных номенклатурных дедов и пап. "Котельническая набережная..." - это звучит гордо - ну, кто понимает. Литератору-интроверту, типа уже помянутого чертилы Олега, места в этой обойме конечно нету. Будь он семи пядей во лбу - всё равно непременно вылезет со своими глупостями где не надо и спровоцирует скандал, ну или же промолчит, в то время как высшее руководство ожидает пламенной зажигательной речи. Интроверт он и есть интроверт, вечно в своих "сепульках", как выражался польский писатель Лем. Так что пусть и дальше сидит себе в коммунальной кухне и греет на газу доисторический чайник с облупившейся эмалью. Попьет потом у себя в комнатке кипяточку с конфеткой "Тузик" вприкуску - и засядет снова записывать на бумаге свои нелепые грёзы. А затем смерть в пятьдесят шесть или максимум в шестьдесят три - от ишемии или чего-нибудь там еще, типа отёка лёгких. Так и проявляются в практической жизни законы естественного отбора...
Они быстро освоились в новой компании и прислушивались теперь к обрывкам разговоров, завязавшихся после еды между присутствующими.
- А уж проста-то... - жаловался на кого-то чернявенький Фима сидевшему рядом с ним бритому наголо гренадёру с отверткой в руках. - Как скалка для теста...
- Да, - соглашался бритый. - Мне она тоже показалась простоватой. - И, подумав, добавил: - Как простата Роскомстата...
- А почему Бибигонь, Мона? - раздумчиво поинтересовался Бздурек. Со стола убрали, на нем появились горячительные напитки и разномастные стаканчики и рюмки. - Это что-то нерусское? С Наполеона небось?
Слава с Сережей перестали шептаться и прислушались.
- Что-то у него, видимо, было с Раисой Кудашевой... - продолжала Мона. - Ну, может, она мамке Чуковского сочувствовала, что ту Левенсон бросил - сама-то она из гувернанток разом в княгинях очутилась.
- Прикол... - удивился Кржиштоф.
- А то, - подтвердила Лиза. - Короче, вначале эта ее песенка так и начиналась - "В Клину родилась ёлочка...". Видимо, здесь и возникла.
- Надо говорить "родилАсь", - тут же нахмурились Серёжа и Слава.
- А Бибигонь тут при чём? - тоже нахмурился Бздурек.
- А Бибигон это один такой тощенький пидор из французских комиксов начала двадцатого века. Как видно любимец Чуковского, - пояснила Мона и тут же добавила, повернув голову к разработчикам стрелялок: - Ой... То есть не пидор, а... Пардон, короче, ребята...
- Ничего... - великодушно покивал головой Сережа.
- Мы привычные... - подтвердил Слава.
- Нет, я тут чего-то не понял... - не унимался Кржиштоф.
- Чего ты не понял, Бздурек? - возмутилась Лиза. - Чуковский с Кудашевой были здесь тайком ото всех на игрушечной фабрике... ну, ёлочных игрушек. У Раисы родились стихи. А он, когда встал на ноги - ну, то есть замирился с Крупской после долгой творческой ссоры, - велел тут всё переименовать. Что тебе еще непонятно, душнила?
- Он не душнила, - в один голос вступились за Бздурека Слава с Сережей. - Чуковский хороший... хотя мог бы, конечно, переименовать деревню в Кудашевку, чего уж... А сами вы, кстати, всё-таки Мона или всё-таки Лиза?
Теперь пришел черед хмуриться Лизе.
- А что? - дерзко поинтересовалась она у обоих приятелей.
- У нас уже есть одна Лиза, - пояснил Серёжа. - Она же Миранда.
- По кличке Веранда, - радостно уточнил Слава.
Немного помолчали.
- Я по вторникам дрочу: значит, чаще не хочу, - вдруг ни с того ни с сего процитировал Славик.
- Поначалу, лет в семнадцать-двадцать, - сообщил собеседникам Кржиштоф, - я думал что мне нравятся скуластенькие - ну, знаете, такие крепышечки... - И он обрисовал руками в воздухе округлую фигуру. - А потом, прикиньте, как будто ножом отрезало. Как в песенке этой, в дразнилке... в детском саду у нас всё ее пели: "Танька-Манька длинный хвост, полюбил тебя матрос, а потом неполюбил - взял топор и зарубил...".
- Ужасы какие... - повертев носом, воззрилась на него Мона. - Ты мне этого не рассказывал. Это же какая девочке травма на всю жизнь... ну, в отношении матросов.
- Факт... - подал голос бритый наголо Натан - работник, как недавно выяснилось в разговоре, какой-то космической фирмы по крепежной технике.
- Восприятие целиком зависит от хабитуса, - по-учёному пояснил Бздурек. - Вон Мона, бывает, является с работы такая наэлектризованная социумом, что куда ее ни схвати, она тут же вопит как резаная: ой, щекотно, щекотно!.. - И он, замолчав, выдержал театральную паузу. - А потом пробьет ее к ночи на интим, и можно уже снова всюду хватать - в таких местах, что и назвать их за столом неприлично...
- Вы, кажется, не прошли мимо высшей школы? - поинтересовался Натан, делая озабоченное лицо.
- Было дело... - неохотно подтвердил Бздурек. - Матлингвистика... ушел в академ с середины пятого курса. Нечем было платить. Восстановлюсь еще может быть когда-то.
- А работаете где? - поинтересовался Натан.
- Работаю курьером, хули, - скривился Кржиштоф. - Или вон рекламу с Моной развозим...
- Реалии, блин... - важно покивал головой чернявенький Фима, специалист по дефектным атомам.
- И что? Так по специальности и не попробовали? - не унимался Натан.
- Почему не попробовал? - хмыкнул Бздурек. - И на четвертом, и на пятом курсах практика была по два с половиной месяца.
- И что? - заинтересовался Фима.
- Ну что... Оба раза оказался у силовиков, - пояснил Кржиштоф. - Машинный перевод, распознавание речи - всё, короче, либо против терроризма, либо чтоб чужие земли захватывать. Не кошер, короче...
- Ну почему не кошер?.. - непонятно возразил Фима и переглянулся с Натаном.
- У вас усы! - вдруг в один голос закричали Серёжа и Слава, указывая пальцами на Кржиштофа.
Тот с удивлением ощупал лицо.
- Чего это ты уже успел нализаться, придурок? - звенящим голосом проговорила Мона, не отрывая глаз от физиономии Кржиштофа.
Тот, чуть приподнявшись, оглядывал стены комнаты в поисках зеркала.
- Это Миранда химичит, - мрачно сообщил бритый Натан. - А говорила, что ляжет сегодня пораньше. Врала, конечно.
- А что это я у вас, фройляйн, постоянно придурок да придурок? - вдруг строго воззрился Бздурек на Мону Лизу. - Вы, может быть, желаете получить... - Он замолчал на мгновение, подбирая нужное слово. - Желаете получить в щи? Фигурально выражаясь, конечно.
Лицо у Моны испуганно вытянулось.
- Но это же любя, Бздуречек... - Она потянулась к нему из своего кресла с объятиями. - Какие у тебя теперь усики нарядные... Давай спросим скорее у Вали где наша комната, хочешь?..
- Что тебе в церкви сунул священник? - не слушая, строго спросил ее Кржиштоф. - Показывай...
- Ой, правда... - всплеснула руками Мона. - Я и забыла. - И она, слазав себе за пазуху, достала оттуда небольшой пластиковый пакетик с белым порошком - из тех, что так знакомы любому наркозависимому гражданину.
- Ура! - захлопали в ладоши Серёжа и Слава. - Мы в доле, если чего...
- Постойте... - сурово проговорил Бздурек, разглядывая пакетик. - Это вовсе не то что вы думаете.
- Как не то?! - разочарованно разинули рты программисты.
- Во-первых внутри тут бумажка...
- А на ней православный крестик с косой перекладиной, - подтвердила Мона, прижимаясь к Кржиштофу. - ...Валечка! - Она помахала рукой хозяйке дома, чем-то занятой на веранде. - А где нам можно будет пристроиться? Мы реально устали...
- Сюда проходите, - радушно ответила из сеней Валентина. - На веранду. Лиза уже разобрала диван. И есть еще раскладушка плюс просто тюфяк, если кто-то предпочитает спать на полу.
Мона снова убрала пакет с порошком за пазуху, и они с Бздуреком принялись прощаться с сидящими за столом.
- Лиза, - представилась им приятная с виду девица, когда они закрыли дверь в дом и остались втроем на веранде. - Она же Миранда.
- Я тоже Лиза, - за руку поздоровалась с нею Мона. - Она же Мона... А это Кржиштоф. Они из шляхтичей, Бздуреки, историческим Мнишекам родня...
- Класс, - проговорила Миранда. - Очень приятно... Только давайте ложиться - мне завтра рано вставать.
- Мы только за, - вежливо согласился Бздурек и принялся стаскивать с себя велосипедные штаны в обтяжку. - Я чур на тюфяке...
Они разместились каждый на своем ложе, погасили свет, немного поболтали на сон о малозначительной ерунде - и вскоре заснули.
В доме к тому времени тоже всё стихло.
Вообще, если положить руку на сердце, следует признаться: автору делается беспокойно, когда его сюжетам верят. Это как если бы Мусоргский, выпив сверх меры, написал бы, тыкая в клавиши одним пальцем, какую-нибудь фиоритуру на двадцать тактов, а потом ее решением Синода велели бы исполнять по всем церквям нашей необъятной Родины перед заупокойной, скажем к примеру, молитвой... Это тревожно. Это напоминает об ответственности, которой так хочется избежать, которая - что тут лукавить? - всегда знак несвободы. Она, а вовсе не ум - это то, что отличает нас от птиц, животных и гадов, живущих природным инстинктом. Так ли всё было в домике в Бибигони, как оно описано выше, и существует ли в действительности сама Бибигонь как жилая административная единица, или же имеет место лишь исторический Клин с его фабрикой ёлочных игрушек в Высоковске - всё это, конечно, останется на совести у автора, так же как и Рая Кудашева со своим мужем - большим, говоря кстати, любителем строить из деревяшек первые российские самолеты. И это не говоря уже про Миранду, про ее якобы разрытую могилу в Северном Йоркшире и про усы, которые она - вольно или невольно - наводит мороком несчастной компании удалёнщиков.
Хотя, если посмотреть шире, - ну что такое автор? Тростник - и ничего больше. Пустотелая трубочка, в которой резонирует шепот Музы. И это мирит его с действительностью, с энтропией, как ее называют, его собственного текста, который вовсе не текст, а всего лишь резонансы, говоря по-учёному, некого шепота - уж Музы ли там, или кого-то другого, этого мы, кстати, тоже никогда не узнаем.
- Там на другой стороне бумажки что-то написано, - проговорила утром Мона, тихонько тормоша своего спутника, и тут же в голос воскликнула: - Ой! Усы...
- Что усы?! - вскрикнул Бздурек, хватаясь спросонья за лицо.
- Исчезли усы... - не открывая глаз, подала сонный голос Миранда. - У нас такое тут по утрам сплошь и рядом.
- Что рядом? - уточнил Кржиштоф.
- Давайте вставать, - взяла деловую ноту Лиза из Йоркшира. - Я покажу вам где можно умыться...
- "Вертолётова соль", - по слогам прочитала Мона, передвигая туда и сюда пальцами вложенную в запаянный пакетик с порошком бумажку. Умывшись и приведя себя в порядок со сна, они сидели теперь вдвоем на диване Миранды и дожидались когда их позовут к завтраку. Сама Миранда уже копошилась на огороде.
- Может, "бертолетова"? - засомневался Кржиштоф. - Так это взрывчатка... ты осторожнее с этим пакетиком.
- Да нет вроде. Написано чётко: "Вертолётова", через "ё".
- Щас... - И Бздурек принялся рыться в мобилке...
- Во! - объявил он через минуту. - В Гугле вообще не гуглится, а умный интеллект чушь какую-то пишет. Один Яндекс красава... Вон тут что: "Фамилия Вертолетов началась из Янтарного, Калининградская область. В реестре города Белз - урядник Иосиф Вертолетов, год 1570-й. Написание - Viertolietov или прозвище Вертолёт, а нация португалец в 37 процентах случаев".
- Херня какая-то, - расстроенно проговорила Лиза. - И язык странный... как будто машинный перевод. На Яндексе нацию и национальность, похоже, не различают - типа это для них одна байда...
- А вот еще! - радостно воскликнул Кржиштоф. - "Фамилия Вертолётов проистекает из Ракова, Беларусь. В записях городища Смоленск - стрелец Ерофей Вертолётов, год 1577-й. Написание - Viertoliotov или прозвище Вертолёт, а нация таджик в 39 процентах случаев".
- Да это фейк, - уверенно объявила Мона. - В 1570-м никакой Калининградской области еще и в помине не было. Даже и Калинина самого еще не было, вот... - И лицо ее приняло совершенно расстроенный вид.
- Что это там у вас за Калинин? - заинтересовалась, прислушиваясь, вошедшая со двора Миранда. - В честь ягодок?
- Теперь надо снова к попу, - заключил, не слушая, Бздурек. - Выяснить, что он имел в виду с этим своим подарочком...
- Народ! Завтракать!!! - разнесся из дома клич Валентины.
...После завтрака все разбрелись по своим делам, а Мона и Кржиштоф отправились вместе с Мирандой осматривать огород. Валентина ввиду субботы тоже решила оставить на время свои гешефты с косметикой из иглокожих и присоединилась к ним.
- А здесь я посадила козелец... - широко повела рукою Миранда, указывая на грядки. - Клубни по виду похожи на спаржу, а на вкус - простая картошка.
- Только с картошкой намаешься, - вставила хозяйка, - а этот овощ растет сам собой, хоть и не поливай, настолько неприхотливый. - И Валя как-то не к месту задумалась, возведя взгляд к небесам, по которым плавно двигались лёгкие облачка.
Все помолчали, обозревая грядки и намечая в уме, что с ними следует сделать.
- А мы... - тут же оживился Бздурек, - прямая родня Мнишекам.
- Помолчи, Крис... - нахмурилась Мона Лиза.
- Я не Крис...
- Немцы называют козелец "чёрным корнем", - не слушая, сообщила Миранда. - Но это конечно неправильно. А вообще их полно - козельца этого сортов всяких: козелец Биберштейна, к примеру, или козелец ложнорастопыренный... есть еще козелец джунгарский, есть гусинолуковый, а есть тау-сагыз или еще козелец Кецховели - много всего...
- Круто... - одобрительно проговорила Лиза.
- Прикол... - поддержал ее Бздурек. - Как же вы их все различаете?
- Миранда их остро чувствует, - важно сообщила Валентина. - Это у нее просто какое-то дарование...
- Еще бы, - проворчала Миранда. - Я всё-таки пару суток провела под землей, пока выбралась. То есть буквально среди корней. Ведь этот придурок закопал меня просто в одеяле, в одном лифчике, вообще без гроба.
"Какой придурок?.. - зашевелилось в голове у Кржиштофа. - Стрёмно у этих удалёнщиков...".
Мало-помалу все четверо принялись за работу в саду: щипать сорняки, поливать грядки, резать секатором ветки плодовых кустарников.
Солнце незаметно перевалило зенит, затем из домика донеслось громогласное "Обе-е-ед!", а на крыльце появился Натан Мудрый и направился к огородникам.
- Сейчас обедаем... - вполголоса проговорил он, подходя вплотную к Кржиштофу. - Потом часик можно просто почилить и поболтать. А в четыре у нас сиеста. - Он многозначительно посмотрел на собеседника и всё так же вполголоса добавил: - Ну... то есть чтоб бабы не очень скучали. Разбредаемся по углам.
- И до скольки? - заинтересовался Кржиштоф.
- До шести... - важно сообщил Натан. - Слава с Сережей справляются быстрее.
- Так они вообще днями, бывает, из комнаты не выходят, - влез в разговор подошедший к ним тем временем Фима. - Надоели уж поди друг другу.
Кржиштоф стянул с рук замызганные землёй перчатки и невольно ощупал у себя верхнюю губу.
- Вы не пугайтесь, - кивнул головой Натан. - Они сперва вырастают, а потом сами собой исчезают. Всегда внезапно.
- Это приятно, - без выражения, но вежливо произнес Бздурек.
- Реально крутые усы, - по-доброму улыбнулся Фима. - Как у Бисмарка. Знаете Бисмарка?
- Канцлер немецкий в позапрошлом веке? - неуверенно предположил Кржиштоф.
- Он самый. А Мальвина - это его сестра - пристроила ему, надо сознаться... Сперва связалась с Пьеро, непоседа, а потом еще с Буратино... То есть, пардон, с Пиноккио.
- Вы шутите? - недоверчиво поднял бровь Бздурек.
- Ага, - легко согласился Натан. - Усы не брейте и не дергайте - будет только хуже. Надо перетерпеть.
- Стиль баттерфляй на водной глади... - вдруг продекламировал поставленным голосом показавшийся на крыльце программист Серёжа. - ...Продемонстрировали девы. Они сегодня в Ленинграде дают направо и налево".
- Что дают? - не понял было Бздурек, засмотревшийся на всё еще согнувшуюся над грядкой Миранду.
- Что надо, то и дают, Бздуречек, - тут же одёрнула его Мона. - Не заморачивайся, не твоего ума это дело. Следи вон себе за топинамбуром. - И она, поправив на голове элегантно завернутую тюрбаном косынку, направилась вместе с мужчинами к дому.
Бздурек, подойдя вплотную к Миранде, слегка коснулся ладонью ее голого острого локтя. Та вздрогнула, разогнулась, потёрла тыльной стороной ладони в перчатке поясницу, хорошо взглянула на Кржиштофа чуть прищуренными глазами - и они вдвоем тоже пошли к дому.
Горячий секс в сиесту относится к традиционным развлечениям колумбийского народа - об этом много чего есть у Гарсии Маркеса, которого многие называют Габриэлем. В романе про холеру, к примеру, описана связь семидесятилетнего управляющего пароходной компанией на реке Магдалена с его воспитанницей и племянницей по имени Америка Викунья, которой, если верить литератору, едва исполнилось четырнадцать. Здесь налицо и злоупотребление служебным положением, и использование в корыстных целях зависимого положения воспитанницы - много чего смог бы предъявить старикашке старательный следователь, тем более что бедная девушка, не вынеся двоек на экзаменах в колледже, а паче охлаждения к ней старичка-попечителя таки кончает с собой, так что к первым двум статьям УК добавляется еще доведение до самоубийства. Пахнет пожизненным - хотя что такое пожизненное для семидесятилетнего деда?.. Абсурд.
Викунья в испаноязычных странах - это разновидность лани, или серны, или супермодной нынче альпаки; попросту говоря коза. Нельзя допустить, чтоб Маркес не был осведомлен в достаточной мере в родной этнографии, в номенологии или, к примеру, в зоологии колумбийских эндемиков, и всё же имя девушки звучит странно - это как если бы малолетнюю потаскушку звали у нас по паспорту Коза Федерация, ну или что-нибудь в этом роде. Хотя вот и у Ильфа с Петровым имеется персонаж по имени Серна Михайловна, и тоже с каким-то настойчивым тяготением к разврату - в общем, Набоков с его Лолитой выглядят на фоне этой истории бледненько, несолидно.
Пробило шесть вечера. Удалёнщики, покончив с сиестой, собрались за столом за лёгким ланчем - подкопить сил перед вечерней работой.
- Тысячу свою примите обратно, - проговорила Валентина, протягивая Моне купюру. - Тюфяк и раскладушку вы и так отработали, а за нынешнюю ночь завтра на огороде отслужите, лады?
- Нам бы только часов в восемь вечера завтра уехать, - проговорила Мона. - В понедельник с ранья на работу...
- Успеете, - заверил ее Фима. - Вечером у нас на огороде не работают.
- Мы по весне с ним немного тусили... - зашептала Миранда на ухо Лизе, когда ланч закончился. - Я бывала у него в городе... и даже на его тамошней работе.
- И что? - неожиданно для себя заинтересовалась Мона.
- Ну, он сидит у себя на службе целыми днями за микроскопом и отбирает пинцетом дефектные атомы в баночку.
- Прикол... - без выражения поддержала разговор Мона.
- А как его дети любят! - не унималась Миранда, искоса взглядывая на собеседницу. - Мы в парке часто гуляли, прямо у его института, так у него всегда полные карманы для них всего было: чупа-чупсы, печеньки какие-то... А дети в парке, как его завидят, прям наперегонки несутся и все кричат в голос: "Фима-ефима, Фима-ефима...".
- А он что? - округлила глаза Мона Лиза.
- А он к ним тоже по-доброму: не надо, дескать, дети, дразниться. Я же, мол, не дразню вас "дети-мудети"...
- А они?
- Хохочут, просто удержу нет на них. Любят его... Там появлялся порой Фимин приятель, какой-то Яша, постарше уже дядечка, собачку свою всё выгуливал - так тому и вообще доставалось: собачка его лает-заливается, а детки вокруг прыгают и в голос орут: "Яша-хуяша! Яша-хуяша!" А мамаши с колясками и бабки прохожие нос все воротят в сторону, как будто бы ничего не замечают.
- Капец детки... - бесцветным голосом заметила Мона, и обе они надолго замолчали.
Вообще с детьми в турбулентные времена трудно.
Хорошо америкосам: тех уже с младых ногтей учат что смысл жизни в богатстве, и всю жизнь потом они пашут как подорванные, чтоб удержаться в престижном районе и выучить деток в частной школе. А потом уже те в свою очередь пашут, чтобы купить виллу на Малибу. А внуки, у которых всё это есть от рождения, оправляются сразу в политику: рулить баранами. Их уже не остановить, как говорила одна поэтка из Харькова с псевдонимом Мила Машнова - неясно, правда, откуда у нее такой псевдоним...
А наши люди порой и вообще не знают зачем они родились. Вон многие девочки давятся после школы на какие-то прикладные факультеты, учатся на реставраторов, чтоб потом до пенсии сидеть в терпентиновой вони, растить геморрой и закрашивать беличьей кисточкой кракелюры, а колонковую кисть беречь и прятать от коллег по работе, чтобы не спёрли - и так пять дней в неделю, по восемь часов в день, до самой, как это говорится, пенсии. Или вон кто-то, пишут, назвал девочку Барби Фрида Газпром Икс12, по-модному - как называют детей американские селебрити. Тревожно всё. Тревожно и грустно.
Вечерело. Мона и Кржиштоф сходили искупаться на речку и теперь сидели рядком в темноте на диване Миранды, которая всё еще возилась в саду, отпугивая дымом от тлеющей ветки бледных бесцветных бабочек, выползков вредителей яблонь и слив.
- Не такой уж он, кстати, и грех, - тут же подхватилась Лиза. - Солдат забирали на двадцать пять лет, и что же, сноха так и должна была ждать солдатика четверть века нетраханная? Или в гулящие кинуться, подругой стать славной, как это называли Стругацкие? Вот папаша солдатика и доставлял женщине как мог удовольствие, что тут такого?
- Ну, тоже верно... - легко согласился Бздурек. - Жизнь трудна - как же совсем без удовольствия? - С утра Бздурека поздравили с днем рождения Гугл и Одноклассники, в сиесту Мона превзошла в индийских техниках самое себя, водичка в реке оказалась приятно-прохладной - Кржиштоф пребывал посему в состоянии покоя и умиротворения.
- Слушай... - проговорила вдруг Мона как бы в раздумье. - А что ты недавно говорил про морковь?
- Морковь полезна, - тут же, не думая, ответил Кржиштоф.
- Нет, не это... - беспокойно возразила Мона. - Что-то про землекопов...
- Не землекопов, а пескороев, дурочка! - расхохотался он. - Я их кормлю немецкой ядовитой морковью. Болезни и яды им просто по барабану...
- Слушай, я поняла, - обеспокоенно сообщила Мона. - Меня тогда, помнишь, с утра прыщами вдруг всю обсыпало? Так это твоя морковь! Я тогда съела одну морковочку.
- Бедная... - сочувственно проговорил Бздурек. - Это, конечно, мой недогляд. В Германии либералы сеют ее только в тех регионах, где к власти пришла Альтернативная партия - ну, то есть типа правые радикалы.
- Это которые хотят на границах стрелять в нелегалов?