Дождь. Не теплый летний ливень, а холодная, серая пелена, стиравшая грани между небом и Лесом Старицей. Вера стояла у Камня Рябца - огромного валуна, испещренного темными прожилками, похожими на застывшие корни. Ладонь ее, исчерченная старыми и новыми шрамами, прижатая к мокрому камню, слабо светилась изумрудным отсветом изнутри.
Снова..." - мысль пронеслась, острая и горькая. Боль, не ее собственная, а чужая, темная и липкая, сочилась сквозь камень в ее ладонь, пробуждая знакомое жжение в шрамах. *Проклятие Грозного*. Оно не спало. Оно вынюхивало, искало слабину, подпитывалось страхом и ненавистью. Где-то снова пролилась кровь по вине Дудина. Или просто потому, что кто-то с фамилией Дудин дышал.
- Прадед Нестор, - прошептала она, обращаясь к камню, к духу предка, вплетенному в его холодную плоть. - Долго ли? Доколе этот гнев царский будет отравлять корень наш?
Ответа не последовало. Только глухой, древний стон, прошедший сквозь толщу земли и камня. Лес вокруг затих, прислушиваясь. Капли дождя стучали по листьям папоротника, как шаги невидимых стражей.
Внезапно тишину разорвал отчаянный, хриплый крик. Человеческий. От болот.
Вера вздрогнула. Шрамы на руках вспыхнули ярче, болезненно дернулись. "Не твое дело. Лес не любит чужих. Проклятие притянет беду..." - нашептывал внутренний голос, отголосок вековой опалы. Но другой голос, голос бабки-знахарки, учившей ее Пути Корня, был сильнее: "Слышишь боль - иди. Земля зовет - откликнись. Иначе корень засохнет."
Сжав зубы, Вера сорвалась с места, ее тонкая фигура растворилась в серой мгле леса, сливаясь с тенями стволов и свисающим мхом. Она бежала беззвучно, как лесная кошка, ноги сами находили тропу среди хлюпающей под ногами грязи и переплетенных корней. Крики становились громче, отрывистее, полными животного ужаса.
Глава 2: Болотный Топкун
Мирон выбивался из сил. Липкая, черная жижа болота "Глаз Кикиморы" засасывала его по пояс. Каждый взмах руки, попытка ухватиться за скользкий тростник лишь утягивала его глубже. Холодный пот смешивался с дождем.
- Помогите! Кто есть?! - хрипел он, отчаянно озираясь. Туман сгущался, превращая знакомое болото в жуткое, дышащее чудовище. Вода вокруг него начала странно пузыриться, издавая чавкающие звуки. Из черной жижи медленно стало подниматься нечто - бесформенное, студенистое, с двумя тусклыми огоньками на месте глаз. Болотный Топкун. Дух трясины, заманивающий и пожирающий живых.
- Ой, мати светы... - прошептал Мирон, замирая от ужаса. Топкун протянул вязкое щупальце.
Внезапно из тумана метнулась тень. Хлесткий удар гибкого прута - и щупальце отдернулось с шипением. Перед Мироном встала девушка. Высокая, худая, в простом, темном, промокшем платье. Волосы, цвета воронова крыла, спутанные ветками, прилипли к лицу. Но глаза... Мирон никогда не видел таких глаз - глубоких, как лесное озеро в сумерках, полных нечеловеческой сосредоточенности и... боли. Шрамы на ее обнаженных руках светились тревожным зеленым светом.
- Не шевелись! - ее голос был низким, хрипловатым от напряжения, но твердым. - Он на страхе питается.
Топкун заурчал, раздуваясь. Два новых щупальца потянулись к ним.
- Ложись! - скомандовала девушка Мирону, сама приседая и вонзая ладони в холодную жижу у кромки трясины. - "Корчун! Слушай зов Крови! Помоги!"
Земля под ее руками задрожала. Шрамы вспыхнули ослепительно ярко. Мирон, прижавшись к трясине, видел, как из грязи вокруг девушки, с хрустом и скрежетом, стали вырываться толстые, черные корни. Они извивались, как змеи, и с яростью впивались в студенистое тело Топкуна. Дух взревел, забился, пытаясь освободиться. Воздух наполнился смрадом гнили и озона.
Девушка (Вера, как догадался Мирон) стонала, ее тело напряглось до предела. Зеленый свет из шрамов лился рекой, но на краях его появились кроваво-красные прожилки. На шее у нее, на простом ремешке, висел темный, скрученный кусок дерева - Корень Гнева. Он пылал холодным, лиловым огнем.
С громким хлюпающим звуком Корчуны разорвали Топкуна пополам. Тот с шипением растворился в болотной жиже. Корни медленно втянулись обратно в землю.
Тишина. Только тяжелое дыхание Веры и хлюпанье трясины. Она стояла на коленях, вся в грязи, дрожа. Свет в шрамах погас, оставив лишь тусклое свечение, как у гнилушки. Корень Гнева на шее потускнел, но треснул по всей длине тонкой, зловещей чертой.
Мирон, все еще по грудь в трясине, смотрел на нее, потрясенный и ужаснувший. Он видел силу. Видел боль. Видел что-то... нечеловеческое.
- Ты... ты кто? - выдохнул он.
Вера подняла голову. Ее темные глаза, полные усталости и чего-то невыразимо древнего, встретились с его испуганным взглядом.
- Уходи, - прошептала она хрипло. - Пока не поздно. Эта земля... она не для твоих ног. Топкун ушел, но метка его на тебе. Лес запомнит. Они запомнят.
Она встала, шатаясь, и, не оглядываясь, растворилась в тумане и дожде, как призрак.
Мирон остался один посреди болота, с холодом в груди и странным огнем в душе, который было страшнее ужаса перед болотным духом.
Глава 3: Подол и Шепот Страха
Деревня Подол прижалась к опушке Леса Старицы, как дитя к юбке испуганной матери. Дома, темные от времени и постоянной сырости, смотрели на лес косыми, недоверчивыми окнами. Дым из труб стелился низко, смешиваясь с туманом. Мирон, выбравшийся наконец из болота и добравшийся до своей избы на краю деревни, чувствовал на себе тяжелые взгляды. Новость о его чудесном спасении (и о "лесной дивчине") разнеслась быстрее ветра.
Дом Мирона. Вечер.
Мирон сидел у печи, пытаясь согреть окоченевшие руки. Его мать, Арина, женщина с лицом, изборожденным морщинами заботы, хлопотала у стола.
- Ну и где шлялся, дурень? Весь день тебя не видать! - ворчала она, ставя перед ним миску с парящей похлебкой. - И видок-то твой... словно кикимор в болоте видел!
- Видел, мамка, - мрачно ответил Мирон, глядя на пламя в печи. - Топкуна. Еще бы чуть - и сгинул бы.
Арина замерла, крестясь:
- Свят, свят, свят... Не говори! Глазливой! Ну и как вырвался? Сам?
Мирон помедлил. Глаза Веры стояли перед ним.
- Помогла... одна. Девка. Из лесу.
Арина уронила ложку. Ее лицо побелело.
- Из лесу? Лесная? Да ты рехнулся, Миронка! Кто в Старице живет, кроме нечисти да... да этих опальных?! Дудиных проклятых! - она понизила голос до шепота, оглядываясь. - Говорят, сам Грозный-царь их проклял за измену! Кровь у них черная, колдовская! Ты с ней говорил?!
- Говорил, - упрямо сказал Мирон. - Она меня спасла. Корнями какими-то... Топкуна корнями разорвала.
- Ох, беда-то какая! - запричитала Арина. - Корнями! Колдовство чистое! Да она тебя, дурака, приворожила! Глаза-то у нее какие были? Зеленые? Горит в них?
- Темные... - пробормотал Мирон. - Но светились... когда она...
- Светились! Видишь! - Арина схватилась за голову. - Напустила мороку! Теперь ты у нее в сетях! Надо сходить к калику перехожему... Авдотью позвать, она шептунья, от порчи... Ох, Миронка, Миронка, на кого ты нас покинешь!
На другой день. Деревенская улица у колодца.
Мирон шел за водой, чувствуя спиной колючие взгляды. У колодца стояла Катерина, дочь богатого крестьянина Гаврилы, с подругой Устиньей. Катерина славилась красотой и злым языком.
- О, Мирон-уголек пришел! - громко, нарочито сказала Катерина. - Слышали, девки? Нашего угольщика лесная невеста из трясины вытащила! Говорят, такая красавица - волосы как смоль, а руки... руки светящиеся, шрамами изрезанные! - она фальшиво содрогнулась. - Прямо как у ведьмы!
Устинья хихикнула:
- Может, он ей по нраву пришелся? Колдуньи, слышь, парней молодых любят... на жертву, али на приворот.
- Молчите, дуры! - рявкнул Мирон, чувствуя, как кровь бросается в лицо. - Она меня спасла! Не то что вы, языки чесать!
- Ой, заступился! - Катерина сделала большие глаза. - Уж не приворожила ли тебя, Мирон? Чуешь, как кровушка-то играет? Только смотри, уголек... кто с нечистью водится, тот сам скоро в болотного черта превратится. Или... - она зло улыбнулась, - на костре запылает. Слышь, калик-то вчера пришел, вон у старосты ночует. Он таких, как твоя лесная подружка, на раз-два чует!
Мирон, не сказав больше ни слова, набрал воды и пошел прочь, сжимая коромысло до хруста в костяшках. Слова Катерины, как осы, жалили в спину. И страх, холодный и липкий, начал подкрадываться к тому странному теплу, что оставил в нем взгляд лесной девушки.
Глава 4: Калик и Семя Ненависти
Вечером в избе старосты Никиты собралось полдеревни. Топилась печь, пахло хлебом и дегтем. В красном углу, на почетном месте, сидел Калик. Не старый, но с лицом аскета, изможденным и жестким. Глаза, глубоко посаженные, горели фанатичным огнем. На нем был поношенный, но чистый подрясник, через плечо - котомка, а в руках он держал посох с набалдашником в виде змеи, пожирающей свой хвост.
- ...и ходит, чада, по земле нашей скверна великая! - гремел его голос, неожиданно сильный для худого тела. - Под ликом добрым, под травами целебными! Бесы в человеческом обличии! Проклятые роды, отверженные Богом и Царем! Именем Грозного Царя Иоанна на них печать положена!
Староста Никита, плотный мужчина с хитрыми глазками, кивал:
- Правда твоя, отче. Слыхали мы... про Дудиных опальных. Говорят, в Старице их гнездо. Сила у них темная, от земли, от кореньев проклятых.
- От земли?! - Калик ударил посохом о пол. - От преисподней! От отца лжи! Сила их - в гневе, в гордыне, в крови! Проклятие Грозного на них - не наказание, а знамение! Чтобы знали все праведные: вот они, слуги Антихристовы! - он обвел толпу горящим взглядом. - И ныне... ныне змея выползла из своего гнезда! Высматривает жертву! Уж одного парня чуть не погубила в болоте, да прикинулась спасительницей! Чтобы приворожить! Чтобы душу забрать!
В толпе прошел ропот. Арина, стоявшая сзади, всхлипнула.
- Миронку моего... она его, окаянная, опутала!
- Видела я ее! - выкрикнула Катерина, выходя вперед. - Глаза как угли, руки светятся, шрамы жуткие! И волосы - как у вьюна змеиного! Говорила с Мироном... шептала что-то колдовское!
- Видели?! - Калик поднял руки. - Свидетельница есть! Лесная бесовка посмела к деревне подойти! Душу христианскую губит! Доколе терпеть?! Доколе ждать, пока мор на скотину нашлют? На детей? На вас самих?!
- Не дадим! - закричал кто-то сзади.
- Выкурить ее! - подхватил другой.
- Сжечь гнездо нечистое! - завопил третий.
Калик улыбнулся тонкой, бескровной улыбкой.
- Завтра! На заре! Соберемся с иконами, с крестами! Возьмем Железные Звоны - чтоб бесовский морок развеять! Освященную Соль - чтоб землю под ними выжечь! И выкурим гадину из норы! Во имя Господа и Государя! Спалим скверну огнем праведным!
Крик одобрения прокатился по избе. Страх перед лесом и неведомым сменился яростной, пьянящей уверенностью в своем праве уничтожить "нечисть". Ненависть, подогретая словами калика и страхом Катерины, пустила корни. Глубокие и ядовитые.
Глава 5: Предупреждение Леса
Вера сидела на корнях старого дуба, скрючившись от боли. Шрамы на руках ныли, пульсируя тусклым, болезненным светом. Корень Гнева на шее был холоден и тяжел. Она чувствовала ненависть, идущую от деревни. Она липла к ней, как смола, разъедая изнутри. Проклятие Грозного ликовало, впитывая этот яд, усиливаясь.
"Видишь?" - шептал в ее сознании холодный, шипящий голос, отголосок царского заклятья. "Они знают. Они боятся. Они придут. Ты одна. Отдайся гневу... он даст силу. Сожги их..."
- Нет! - выдохнула Вера, впиваясь ногтями в кору дуба. - Не дамся! Бабка... прадед Нестор... помогите...
Она прижала ладони к мшистой земле, пытаясь найти успокоение в древней силе леса. Но Лес Старица был встревожен. Деревья шелестели тревожно, птицы смолкли. Духи леса, обычно невидимые или дружелюбные, мелькали в сумраке - блеклые огоньки, тени в кустах - с беспокойством.
Вдруг, совсем рядом, хрустнула ветка. Вера вскочила, как раненый зверь, готовая к бегству или бою. Из-за ствола сосны вышел Мирон. Он был бледен, глаза широко открыты от страха и решимости.
- Ты?! - прошипела Вера. - Я же сказала - уходи! Зачем пришел? Чтобы погубить себя? Или меня?
- Они идут! - выпалил Мирон, задыхаясь. - Вся деревня! С каликом во главе! С колокольцами, с солью... хотят тебя... - он не мог выговорить слово "сжечь". - Уходи! Пока не поздно! Глубже в лес!
Вера смотрела на него. Страх за него смешивался с отчаянием и... странным теплом. Он пришел. Предупредил. Рискуя всем.
- Глубже? - горько усмехнулась она. - Куда? Проклятие Грозного везде со мной. Оно их зовет. Как мотыльков на огонь. Если я уйду, они пойдут за мной... и лес будет страдать. Деревья гореть. Духи гибнуть.
- Но что ты можешь сделать одна?! - воскликнул Мирон. - Их много! Они с иконами! Калик... он страшный!
- Одна? - Вера медленно подняла руку, шрамы на ней вспыхнули ярче. Она коснулась висящего на шее Корня Гнева. Он отозвался глухим, зловещим гулом. - Я - Дудина. Дочь Нестора Рябца. Хранительница Корня. И эта земля... - она ткнула себя в грудь, - это земля моих предков. Они хотят гнева? Они получат Гнев Леса.
Глаза ее потемнели, стали бездонными. В них не было страха. Была древняя, холодная ярость и бесконечная скорбь.
- Уйди, Мирон, - сказала она тихо, но с такой силой, что он отступил шаг. - Уйди туда, откуда пришел. И не оглядывайся. Если хочешь жить.
Она повернулась и пошла не вглубь леса, а туда, где на поляне стоял Камень Рябца. Навстречу своей судьбе. И судьбе Подола.
Мирон остался стоять, разрываемый между ужасом и невероятным желанием броситься вслед за ней. Вдалеке, со стороны деревни, послышался первый, зловещий звон колокольчика. Железного Звона. Охота началась.
Глава 6: Камень Рябца
Звон. Мерзкий, пронзительный, режущий слух и душу. Железные Звоны били в такт шагам толпы, пробиваясь сквозь чащу, как раскаленные иглы. За ними - глухой гул голосов, топот, треск сучьев. Страх деревни, сгущенный словами калика в ядовитую ненависть, висел в воздухе тяжелым смогом.
Вера стояла спиной к Камню Рябца. Валун, обычно холодный и немой, теперь излучал глухую вибрацию, словно сердце разбуженного великана. Ладони Веры были прижаты к его шершавой поверхности. Шрамы на руках пылали теперь не изумрудным, а грязно-багровым светом. Корень Гнева на ее шее пульсировал лилово-черным огнем, и трещина на нем зияла, как рана. Проклятие Грозного ликовало, впитывая ненависть толпы, раздуваясь, как падаль на солнце.
"Да... вот он, гнев людской... чистый, жгучий... Отдайся... стань его сосудом... сожги их всех..." - шипел в ее сознании голос Проклятия.
- Нет! - сквозь стиснутые зубы выдохнула Вера, впиваясь пальцами в камень. - Это не мой гнев! Это их страх! Я - Хранительница Корня! Не орудие убийства!
"Тогда умри. Как твой предок Иван. В бесславии и боли. И род твой сгинет".
Толпа ворвалась на поляну. Человек тридцать. Мужики с топорами и вилами, бабы с кривыми ножами и связками лука "от сглазу". Лица перекошены страхом и злобой. Впереди - Калик с высоко поднятым посохом. Его глаза горели триумфом. Рядом - староста Никита, бледный, но сжимающий тяжелую дубину. Катерина пряталась сзади, но глаза ее сверкали любопытством и злорадством.
- ВОТ ОНА! - проревел Калик, указывая посохом на Веру. - СКВЕРНА! ПОРЧА ЗЕМЛИ! ВИДИТЕ ОГНИ АДСКИЕ НА РУКАХ ЕЕ? ВИДИТЕ ПЕЧАТЬ ДЬЯВОЛА НА ШЕЕ?!
Толпа заревела. Железные Звоны залились безумной трелью. Звук ударил по Вере, как молот. Она вскрикнула, шарахнувшись к камню. Багровый свет в шрамах померк, Корень Гнева на мгновение погас. Магия Леса дрогнула перед освященным грохотом.
- СВЯТАЯ СОЛЬ! ОЧИСТИТЕ ЗЕМЛЮ ПОД НЕЙ! - скомандовал Калик.
Горсть крупной, серой соли полетела к ногам Веры. Где кристаллы упали на землю, трава мгновенно почернела и свернулась, будто обожженная. Вера почувствовала жгучую боль в ступнях, будто ее корни, связывающие с землей, прожигали кислотой. Она согнулась, стон вырвался из горла.
- БЕЙ НЕЧИСТЬ! - завопил кто-то из толпы. - ДОЛОЙ!
Первый камень, брошенный рукой пьяного от страха мужика, просвистел мимо, ударив в Камень Рябца. За ним полетел второй, третий. Один осколок гранита оставил кровавую царапину на щеке Веры. Боль, физическая и дикая обида, захлестнула ее. Она подняла глаза. В них не было страха. Было нечто страшное - бездна разбуженной ярости, тысячелетней боли рода, затоптанного, гонимого, проклятого.
"Видишь? Они бросают камни. Они хотят твоей крови. Дай им Гнев. Дай им Корень!" - Проклятие Грозного выло в ее ушах.
Вера посмотрела на Корень Гнева на своей шее. Он снова пылал, но теперь свет его был ослепительно белым, холодным, как свет далекой звезды. Это был не свет Проклятия. Это был свет самого Камня, свет Предков, свет Нестора Рябца, сжатый в этом древнем артефакте до предела.
- ХВАТИТ! - крикнул Калик, видя ее взгляд. - СВЯЖИТЕ ЕЕ! ВЯЗАНИЦАМИ ОСВЯЩЕННЫМИ! ВО ИМЯ ГОСПОДА!
Два мужика, крестясь и зажмурившись, рванулись вперед с веревками, сплетенными из крапивы и освященной в церкви лозы. Калик замахнулся посохом, начиная громко читать молитву-заклятие, от которой воздух звенел.
Вера закрыла глаза. Она больше не боролась с Проклятием. Она приняла его. Приняла как часть своей крови, своей истории, своей силы. Но не как хозяина. Как топливо. Горючее для огня, который был старше и страшнее любого царского заклятья.
- ПРАДЕД НЕСТОР! - ее голос грянул, как удар грома, заглушив звон колокольцев и крики толпы. Он шел не из горла, а из самой земли, из камня, из вековых корней. - ЗЕМЛЯ-МАТУШКА! ВЫ СЛЫШИТЕ?! ВЫ ВИДИТЕ?! ОНИ ПРИШЛИ К КАМНЮ! ПРИШЛИ К НАШЕМУ КОРНЮ! ДАЙТЕ МНЕ СИЛЫ! ДАЙТЕ ГНЕВ ВАШ ДРЕВНИЙ! НЕ ДЛЯ МЕСТИ! ДЛЯ ЗАЩИТЫ! ЗАЩИТЫ ЗЕМЛИ ПРЕДКОВ! ЗАЩИТЫ ДУХОВ ЛЕСА! ЗАЩИТЫ ПАМЯТИ РОДА!
Она вонзила руки не в камень, а в землю у его подножия. В ту самую землю, что кормила Дудиных веками. В землю, которую они хранили.
И Лес Старица ответил.
Глава 7: Гнев Леса
Земля под ногами толпы вздыбилась. Не просто тряслась - она вскипела. С оглушительным треском, ломая дерн и корни, из почвы вырвались Корчуны. Но не те, что спасали Мирона. Это были чудовищные сплетения древних, черных как ночь корней, толщиной в человеческое бедро. Они извивались, как разъяренные змеи, обвивая ноги, хлестая по телам, сбивая людей с ног.
- ЧЕРТОВЩИНА! - завопил староста Никита, падая под ударом корневища. - СПАСАЙСЯ!
Паника смешала ряды. Железные Звоны умолкли, сменившись воплями ужаса. Калик, едва удержавшись на ногах, продолжал вопить заклинания, тыча посохом в сторону Веры. Его молитва создавала слабый мерцающий щит, от которого корни отскакивали, шипя, но не отступали.
Но было поздно. Лес ожил. Деревья вокруг поляны застонали, их ветви скрипели и ломались, обрушиваясь на головы преследователей. Из-под папоротников вылезли Болотные Огни, но не обманчивые, а злобные, жгучето-холодные, обжигающие кожу. Завыли невидимые ветру Лешие Меньшие, сея панику. Воздух наполнился густым, удушливым туманом, пахнущим гнилью и грозой.
Вера стояла на коленях, ее руки по локоть погружены в землю. Она была центром бури. Шрамы на ее руках светились теперь ослепительным бело-зеленым светом, но по ним, как черные змеи, ползли кровавые трещины. Корень Гнева на ее шее раскалился докрасна, его трещина расширялась, из нее сочился дым и лился жгучий свет. Она платила страшную цену. Каждое движение корней, каждый стон леса отзывался в ней невыносимой болью. Она чувствовала, как ее собственная жизнь, ее дар, ее душа сгорают, питая этот древний Гнев.
- ОСТАНОВИСЬ, НЕЧИСТЬ! - взревел Калик, собрав последние силы. Он бросил вперед горсть освященной соли и ударил посохом о землю, направляя всю свою фанатичную волю на Веру. - ИМЕНЕМ ГОСПОДА ВСЕДЕРЖИТЕЛЯ И ГОСУДАРЯ ВСЕЯ ТВЕРЩИНЫ - ЗАКЛИНАЮ ТЕБЯ! УМОЛКНИ! ПАДИ!
Заклятье ударило в Веру, как таран. Она вскрикнула, выгнувшись дугой. Белый свет в шрамах померк, сменившись на мгновение черным провалом. Корни замедлили свой яростный танец. Калик торжествующе захохотал.
И в этот момент из кустов на опушку поляны выбежал Мирон. Он видел все. Видел, как Вера сгорает. Видел страх и боль толпы. Видел торжество калика. Его лицо было искажено отчаянием.
- ВЕРА! НЕЕЕЕТ! - закричал он, бросаясь вперед, к центру бури, не обращая внимания на корни и падающие ветви. - ОСТАНОВИСЬ! ТЫ ЖЕ УМРЕШЬ!
Его крик, полный не страха, а любви и ужаса за нее, пронзил грохот и завывания. Вера подняла голову. Их взгляды встретились сквозь туман и хаос. В ее бездонных глазах, полных древней ярости и боли, мелькнуло что-то человеческое. Растерянность. Скорбь.
Этот взгляд, этот крик Мирона стали последней каплей. Корень Гнева на шее Веры взорвался ослепительной вспышкой белого света и... рассыпался в прах.
Глава 8: Цена и Прощание
Взрыв был беззвучным, но невероятно мощным. Волна чистой, древней силы, силы самой Земли, не искаженной проклятием, а освобожденной, прокатилась по поляне. Она погасила багровый свет Проклятия Грозного в шрамах Веры. Она снесла Калика с ног, выбив из него дух и разум - он упал, закатив глаза, бормоча что-то бессвязное. Она погасила Болотные Огни, усмирила Леших Меньших, заставила Корчуны медленно, со скрипом, втянуться обратно в землю. Туман рассеялся так же быстро, как и появился.
Наступила гробовая тишина, нарушаемая только стонами раненых и всхлипываниями перепуганных людей. Староста Никита поднял голову, озираясь диким взглядом. Катерина рыдала, спрятав лицо в подол. Мужики в ужасе крестились, глядя на успокаивающуюся, но изрытую корнями землю.
В центре всего этого стояла Вера. Вернее, стоять она уже не могла. Она сидела на земле, прислонившись к Камню Рябца, который снова стал просто холодным камнем. Она была страшно бледна. Шрамы на ее руках больше не светились. Они были просто страшными, багровыми рубцами. Но самое страшное - это были ее глаза. Они потускнели. Глубина, связь с лесом, даже боль - все ушло. Осталась только бесконечная усталость и пустота. На месте Корня Гнева на шее остался только обожженный след в виде скрученного корня.
Мирон, сбитый с ног волной, поднялся и бросился к ней.
- Вера! - он упал на колени рядом, не решаясь прикоснуться. - Вера, говори! Что с тобой?!
Она медленно повернула к нему голову. Взгляд ее с трудом сфокусировался.
- Мирон... - ее голос был тихим, хриплым, лишенным прежней силы. - Ты... жив. Хорошо.
- Что ты сделала?! - в его голосе были и ужас, и восхищение, и боль.
- Защитила... - она кашлянула, и на губах выступила алая пена. - Лес... землю... предков... Проклятие... сломано. Ценой Корня. Ценой... дара.
Она посмотрела на свои руки, на потухшие шрамы.
- Дар? - прошептал Мирон.
- Сила... ушла. С Корнем Гнева. Остались... только шрамы. И память. - она попыталась улыбнуться, но получился лишь болезненный оскал. - И Проклятие Грозного... оно тоже... рассыпалось. Сгорело. Вместе с Корнем.
Она посмотрела на жалкую группу людей, которые уже спешно, поддерживая друг друга и волоча безумного калика, удирали с поляны, бросая Звоны и мешки с солью.
- Они... больше не придут. Испугались. Но... - ее глаза снова нашли Мирона, и в них вспыхнула последняя искра прежней силы. - Но и мне здесь... места нет. Корень мой... отравлен не гневом царя. Отравлен их страхом. Их камнями. Их ненавистью. Если я останусь... она вернется. И к ним... и к лесу. Я... яд для этой земли теперь.
- Нет! - Мирон схватил ее руку. Она была холодной. - Я уйду с тобой! Куда угодно! Глубже в лес!
Вера покачала головой. Движение далось ей с трудом.
- Ты... не сможешь. Ты - человек. Лес... он другой теперь. Для меня. И для тебя. - она выдернула руку и, копаясь в кармане платья, достала маленький, ничем не примечательный кусочек темного дерева - обломок Корня Гнева, не сгоревший. - Возьми.
Мирон взял обломок. Он был теплым.
- Это... память. О Корне. О роде. О... мне. - она снова кашлянула, сильнее. - Храни границу, Мирон. Границу... между их миром... и этим. Лесной Страж. Чтобы... чтобы страх больше не прорастал ненавистью. Чтобы память... не умерла.
Она собрала последние силы и поднялась, опираясь на Камень. Она выглядела хрупкой, как тростинка, но в ее осанке была прежняя, дудинская стойкость.
- Люби меня... - прошептала она, глядя куда-то сквозь Мирона, в глубь пробудившегося и снова засыпающего Леса Старицы. - Но отпусти.
Она шагнула от камня. Не в сторону опушки, а вглубь леса, туда, где тени были гуще всего. Ее фигура растворилась в зелени и сумраке так же быстро, как в тот первый раз на болоте. Без звука. Без следа. Остался только обожженный след на земле да легкий запах дыма и прелых листьев.
Мирон сжал в кулаке теплый обломок Корня. Он не плакал. Он смотрел в ту сторону, где исчезла Вера, потом - на опустевшую, израненную поляну, на следы бегства людей. Звон колокольцев сменился тишиной. Но это была другая тишина. Тишина после бури. Тишина утраты. Тишина долга.
Он поднял с земли горсть земли у подножия Камня Рябца - землю предков Веры. Землю, которую он теперь должен был хранить.
Эпилог: Лесной Страж
Прошли дни. Недели. Подол зализывал раны. Калик, лишившийся рассудка, бормотал что-то о "каменных щупальцах" и "белом огне". Его увезли в город. Катерина стала молчаливой и пугливой. Староста Никита запретил под страхом порки ходить даже к опушке Старицы. Лес стал еще более запретным и страшным местом.
На самой опушке, там, где кончались крестьянские наделы и начиналось Царство Старицы, появилась маленькая, крепко срубленная избушка. Жил в ней Мирон. Он больше не ходил в угольщики. Он сторожил. Сторожил границу.
Иногда, в тихие сумерки, он выходил на опушку, туда, где начиналась тропа к Камню Рябца. Он сжимал в руке теплый обломок дерева и смотрел в глубь леса. Он знал, что она там. Глубже. Где древние духи, где сила земли еще чиста. Он не видел ее. Но иногда, когда ветер шелестел листьями особенно странно, или когда туман над болотом складывался в знакомый силуэт, ему казалось, что он слышит шепот. Шепот трав. Шепот земли. Шепот Корня, который, может быть, однажды прорастет снова.
И Мирон, Лесной Страж, стоял на страже. Между страхом и памятью. Между людьми и тайной. Ожидая. Храня обломок Корня и горсть земли предков. Пока жива память.