Робинсон Дж.
Мертвый моряк и другие рассказы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Три рассказа, которые можно отнести к мистике и один - легенда. Автор (сэр Дж. Ч. Робинсон)- страшный зануда. Подозреваю, если бы не его должность, эту книгу вряд ли напечатали бы даже в то время.

  

Sir J.C. ROBINSON

THE DEAD SAILOR AND OTHER STORIES

Kegan, Paul and Trench & Co.

London, 1889

  
  

СОДЕРЖАНИЕ

  
   НЕСКОЛЬКО ВСТУПИТЕЛЬНЫХ СЛОВ
   МЕРТВЫЙ МОРЯК
   ДОН ИГНАСИО ЖИРОН
   ЖЕМЧУГ СВЯТОЙ МАРГАРИТЫ
   ИСКУПЛЕНИЕ
  
  

НЕСКОЛЬКО ВСТУПИТЕЛЬНЫХ СЛОВ

  
   Три первых рассказа почти ничем не отличаются от многих, в основном забытых, сказок, придуманных и рассказанных с единственной целью развлечь детей и друзей того, кто их написал. Дети сейчас уже стали взрослыми мужчинами и женщинами, имеющими собственных детей. Некоторые из тех, кто слышали эти рассказы, нынче далеко, а иных, увы! нет в живых. Но, во всяком случае, льщу себя надеждой, что это издание напомнит многим моим друзьям о былых днях, - о старом загородном доме у моря, о прекрасных девушках и музыке, о бесчисленных юношеских увлечениях и разговорах, об Оксфорде и Кембридже, о парусниках и пушках, о запахе цветов за окнами, о криках грачей в полдень и вечером, о неумолчном шепоте волн. Последний рассказ был написан после посещения несколько лет назад известного загородного особняка, в котором имеется комната с привидением. К несчастью, по своей ли или чужой вине, история призрака и его сверхъестественных появлений совершенно забылась. Чей дух продолжает являться и по какой причине, сказать не мог никто. Поэтому писатель предпринял попытку восстановить эту историю, насколько позволило ему его воображение.

МЕРТВЫЙ МОРЯК

   Согласно приходским книгам Тримингэма, графство Норфолк, настоятелем этого прихода в 1724 году от Рождества Христова, когда там случились события, о которых речь пойдет ниже, был преподобный Томас Коу. Если бы не они, или, вернее, не сохранившиеся смутные воспоминания о них, этот заурядный, безобидный деревенский священник, вероятно, к этому времени был бы забыт так же, как какая-нибудь корова или овца, выращенная в его приходе в то время. Бедняга, вне всякого сомнения, со временем обрел свое место на сельском кладбище, но надгробный камень, отмечающий место его последнего упокоения, отсутствует, - если только он и в самом деле продолжает покоиться там, поскольку, как ни странно, в те годы Тримингэм неожиданно стал местом, где происходили удивительные и необъяснимые воскрешения. Зачем, почему, помощью какой силы, никто не знал, и, конечно, теперь никогда уже не узнает. Странность происходившего, мягко говоря, даже в то время вызывала бесконечное удивление и попытки понять его. Если, - когда читатель ознакомится с фактами, - они заставят его задуматься над тем, почему, из всех мест на свете, это случилось именно в Тримингэме, или почему такой незначительный человек, как его духовный пастырь, оказался в центре событий, - рассказчик не сможет удовлетворить его любопытства; он мог бы только, в лучшем случае, сослаться на иные, не менее поразительные случайности и совпадения. Что же касается избрания бедного священника в качестве главного героя истории, то, пожалуй, с тем же успехом можно гадать, почему именно эта маленькая мушка была избрана, чтобы застыть в смоле, спустя неисчислимые века обратившейся в янтарь, в то время как остальные мириады мириадов других мушек погибли в свое время, не оставив никаких свидетельств своего краткого существования, за исключением по-прежнему видимых нами солнечных лучей, игравших и переливавшихся когда-то на их крыльях.
   Сказать о личности преподобного Томаса Коу можно лишь немногое. В то время он был холостяком, лет шестидесяти, жил довольно бедно, в доме приходского священника, примыкавшего к церковному кладбищу. Его прислуга состояла из экономки и служанки, простой, суровой, работящей женщины примерно его возраста, и мальчика, присматривавшего за пони, и исполнявшего другую работу, на какую был способен. Последний, кстати сказать, жил не в доме священника, а в деревне.
   Нужно еще упомянуть о Тримингэме, его положении и окрестностях. Главным его "соседом", - ибо вряд ли его можно назвать "окрестностями", - было, или, вернее, продолжает быть, холодное Северное море, ибо Тримингэм - прибрежная деревня, на самом краю скалы из песчаника, ежечасно и ежедневно подвергающейся непрестанным атакам волн.
   "Тримингэм, Гимингэм, Мандесли и Трэнч, подобны стволам, растущим из одного корня", - гласит местная поговорка. Однако, две из этих деревень, Тримингэм и Мандесли, через некоторое время придется исключить, поскольку море уже сейчас угрожает поглотить их целиком, как поглотило многие поселки и деревни на этом побережье. Две других лежат чуть дальше в глубине суши, но настанет день, когда та же участь постигнет и их, поскольку рано или поздно, в течение обозримого времени, море зальет и эту часть страны. Та часть берега, на которой, в опасной близости от своего врага, расположен Тримингэм, является наиболее выдающейся, если посмотреть на карту графства Норфолк. Почва здесь, и то, что находится под ее поверхностным слоем, представляет собой рыхлый песок с меловыми прослойками; одна из образованных мелом скал выступает в море отвесным мысом примерно в миле к югу от Тримингэма. Скорое разрушение скал между Тримингэмом и Мандесли является причиной образования обширной области таящих опасность песков и отмелей Хэсборо и Ярмута, расположенных дальше к югу. Там, по сути, начинает возникать новая суша, из материалов старой. Тримингэм и Мандесли лежат на побережье в трех милях друг от друга, но нельзя также забывать о Северном Уолшэме, поскольку он также связан с нашей историей. Итак, Северный Уолшэм, это своеобразная маленькая местная "столица", рыночный городок, расположенный в четырех милях от побережья, прямо напротив Мандесли. Дорога из Тримингэма в Северный Уолшэм идет по вершине скалы параллельно морю до самого Мандесли, а затем резко поворачивает вглубь материка. При низкой воде под скалами образуется широкий песчаный пляж, в некоторых местах которого может двигаться транспорт даже во время прилива; но, как я уже сказал, дорога проходит вдоль вершины, довольно близко к обрыву. На самом же деле, она постоянно перестраивается, ибо местами рыхлая почва обваливается большими пластами, прихватывая часть дороги. Так что, вполне возможно, в наши дни уже не существует той части дороги, по которой, однажды, ноябрьским вечером, преподобный Томас Коу медленно трусил в своей старой коляске, возвращаясь из Северного Уолшэма домой, в Тримингэм.
   Был субботний вечер, около девяти часов. Преподобный джентльмен ездил в Северный Уолшэм по делам, общим и частным. Его главным делом было посещение "Косцов Ячменя", одной из гостиниц, которыми тогда, как, впрочем, и сейчас, буквально кишела эта деревня. Он побывал в одной-двух лавках, нанес пару визитов друзьям, но основной причиной этого путешествия, совершавшегося круглый год в один и тот же день недели, было желание посидеть в "Косцах Ячменя" со священниками соседних приходов и фермерами, развеивавшими неизъяснимую скуку деревенской жизни общением. В этот раз, впрочем, имелась еще одна, пожалуй, даже более веская причина, по которой почтенный священник отправился туда в коляске, а не верхом, как обычно.
   Северный Уолшэм, - один из английских городков, тесно связанных с Голландией. В течение многих веков населения Норфолка и страны за морем поддерживали более или менее близкие отношения. Однако, в то время, о котором мы ведем речь, эти отношения значительно ослабли, и некогда активная торговля между побережьями выродилась в контрабанду, главными товарами которой стали крепкие напитки и табак, привозимые с континента. Нигде голландский шидам - "голландец", как его здесь называли, - не ценился так высоко, как в графстве Норфолк, и нигде не было его в таком изобилии, как в Северном Уолшэме. Чуть ли не каждый его житель был тем или иным способом связан с контрабандой. Преподобный Томас Коу, нужно признаться, испытывал определенную слабость к доброму "голландцу", и хозяин "Косца Ячменя" время от времени снабжал его несколькими бочонками драгоценной жидкости, и, в тот момент, о котором мы рассказываем, в Северном Уолшэме его ждал именно этот напиток, заслуживающий особого внимания.
   Ночь ожидалась бурная, поэтому достойный пастырь отправился домой с драгоценным бочонком несколько ранее обычного. Путь был тяжелым, неуклюжая старая коляска - тоже, так что пони едва передвигал ноги. Дорога между Мандесли и Тримингэмом то поднимается, то опускается, ибо скалы здесь сильно отличаются по высоте; в одном месте, там, где она приближается к Тримингэму, дорога поднимается на сто или даже сто пятьдесят футов. Она представляла собой всего лишь уплотненную колею в песчаной почве, углублявшуюся под действием колес и дождей. По большей части, она была достаточно широка, чтобы по ней мог проехать одна повозка, но местами сильно сужалась. Эти узкие места зачастую образовывали близко подступающие довольно крутые склоны, поросшие колючим кустарником, низкорослой ольхой, боярышником и кленами. Иногда встречались сучковатые, странно искривленные карликовые дубы, росшие здесь несмотря на жестокие, пропитанные солью морские ветра, пригибавшие их ветви к земле так, словно сверху на деревья постоянно давил тяжелый груз.
   Листва на этих деревьях даже в сезон была скудной, причем, в основном, росла на нижних ветвях; к ноябрю же от нее оставались лишь отдельные, жухлые и высохшие листья. Ветви и сучья росших рядом деревьев зачастую оказывались настолько плотно переплетенными, что образовывали нечто вроде крыши над узкой проселочной дорогой. По одному такому своеобразному тоннелю, расположенному в самой высокой точке, примерно в полумиле от Тримингэма, верный Добби, - так звали пони, - с трудом тащил своего хозяина с его драгоценным бочонком и, вероятно, представлял своим лошадиным умом близкую перспективу хорошего корма в теплой конюшне, а также благословенный отдых весь следующий день; ибо так подсказывал ему опыт, накопленный за двадцать лет службы, - а именно, что суббота и поездка в Северный Уолшэм являются совокупным предвестником того, что следующим днем будет воскресенье. Пони, разумеется, знал каждый дюйм дороги, по которой тащил коляску, а потому не нуждался ни в понуканиях, ни в уговорах, поскольку стремился домой так же сильно, как и его хозяин. Последний, к этому моменту нашего рассказа, впал в состояние полусна; он механически держал вожжи, и лишь изредка просыпался от какого-нибудь особенно сильного толчка или когда коляска кренилась, стоило только колесу попасть в более глубокую часть колеи. Коляска только что выехала из очередного тоннеля, образованного переплетенными ветвями, и двигалась более плавно, чем прежде, как вдруг священник проснулся от резкой, внезапной остановки, отчего он едва не свалился на спину пони. Интересно, что такое могло случиться? Впереди не было видно другого транспортного средства, не было слышно шума колес, и, насколько можно было судить по первому взгляду, ничто не препятствовало дальнейшему движению. Сердитые упреки священника своему пони по поводу столь странного поведения и даже прикосновения кнута возымели эффект, обратный желаемому, поскольку бедное животное медленно, но решительно, стало пятиться назад. Повернуть пони не мог, ибо ему не хватило бы ширины дороги. Очевидно, путь ему преграждало какое-то препятствие. Священник, до сих пор пребывавший в полусне, внезапно проснулся; что-то было не так, но, что бы это ни было, с этим необходимо было разобраться и покончить. По счастью, было не вполне темно; изредка, выглядывая из-за проносившихся по небу густых облаков, неполная луна бросала слабый свет на окрестности. Как раз случился именно такой момент, и в бледном свете священник заметил что-то черное, лежавшее поперек дороги в нескольких ярдах впереди. Он был напуган и задрожал так же, как его пони; а тот трясся так, что упряжь ходила ходуном. Но что могло так встревожить его? Черный предмет, чем бы он ни был, лежал совершенно неподвижно; не было слышно ни звука, за исключением шелеста жухлой листвы на дубах. Впрочем, страх страхом, а нужно было что-то делать. Пони не сдвинулся ни на дюйм, и хозяин тщетно понукал его приблизиться к казавшемуся зловещим препятствию. В конце концов, священнику ничего не оставалось, как слезть с коляски и отправиться посмотреть самому, - от предмета на дороге следовало как-то избавиться. Медленно, короткими шагами, держа наизготовку толстую ясеневую палку, преподобный Томас Коу приблизился к ужасной черноте. Что-то инстинктивно подсказывало ему, что это такое лежит перед ним, и, вне всякого сомнения, его пони пришел к такому же выводу. Это был человек, мертвый человек, потому что, когда священник остановился, чтобы повнимательнее осмотреть его, царила мертвая тишина; не было слышно дыхания, тело лежало совершенно неподвижно.
   Священник видел много мертвых, присутствовал при многих похоронах, и не принадлежал к тем, кто, поддавшись панике, теряет рассудок по пустякам, но, нужно сказать, был сейчас испуган. Внезапно у него появилось странное предчувствие, что это - не обычный случай, и за ним кроется нечто ужасное. Он медленно приближался, вслушиваясь, но дыхание отсутствовало; человек не был мертвецки пьян, он был мертв.
   Убрать тело с дороги и как можно быстрее вернуться домой, - было его единственным желанием. Священник до конца не понимал, как ему удалось первое: потом он рассказывал, что приподнимал труп палкой и толкал его ногой. Он едва осмеливался взглянуть на него; но один или два испуганных взгляда позволили понять, - перед ним мертвый человек, в одежде матроса, промокшей насквозь. Дорога была свободна, и Добби не потребовалось никаких увещеваний, чтобы двинуться вперед; пони рванулся, что было мочи, словно за ним кто гнался, и не прошло и нескольких минут, как он, весь в мыле, добрался до конечной цели своего путешествия. Надо сказать, что его хозяин был в состоянии, ничуть не лучше животного; поскольку, по его собственному признанию, от страха едва держал в руках вожжи; при этом, того, что произошло, было недостаточно, чтобы до такой степени напугать человека и пони.
   Поскольку был субботний вечер, люди в Тримингэме еще не все легли спать. В "Красном Льве" народу было полно, но это было не то место, куда священник в первую голову обратился за помощью. Его правой рукой, а если говорить проще - главным помощником в Тримингэме, был фермер Доббс, церковный староста, сторож и пр., к тому же, являвшийся самым солидным и авторитетным человеком в приходе. Отношения между ним и священником установились самые наилучшие. Дом фермера располагался в деревне, неподалеку от дома преподобного Томаса, и последний, не заезжая к себе, отправился к нему. Фермер Доббс отсутствовал, проводя вечер в "Красном Льве", где, - будучи в некотором роде важной персоной, - обсуждал погоду, урожай и последние новости из Нориджа, сидя в избранном кругу друзей и соседей в уютной, маленькой, отшлифованной песком гостиной, в то время как другая, более многочисленная часть общины набилась в кухню. В этот момент посланный принес бессвязную, но настоятельную просьбу миссис Доббс срочно прийти домой, что вызвало немалое беспокойство среди собравшихся, а фермер тут же поспешил откликнуться на просьбу жены. Любые неприятности, случавшиеся с фермером Доббсом или священником, вызывали всеобщее беспокойство, а краткое объяснение причины переполоха, доставленное посыльным, мгновенно вызвало у всей компании проявления сочувствия и, одновременно, живейшее любопытство. Кружки были тут же опустошены и поставлены на столы, рядом с ними легли длинные глиняные трубки, после чего все, присутствовавшие в "Красном Льве", последовали за фермером Доббсом, направляясь к его дому, - включая хозяина, который, будучи по натуре человеком добрым, надеялся, что ничего страшного не случилось и тревога окажется ложной.
   У дверей уже толпилось с полдюжины жителей, живо обсуждавших, что могло случиться со священником по дороге домой. Разбойники с большой дороги, ведьмы на метлах, совершившееся у него на глазах убийство, дьявол, в облаке серы, или по крайней мере призрак, - все эти предположения казались вполне вероятными. Пони и коляска священника стояли во дворе, вскоре из дома показался он сам, а также фермер в сопровождении трех или четырех работников с фонарями. В соответствии с указанием преподобного, все тотчас двинулись по дороге, ведущей к утесу, не прекращая строить предположения; по дороге к ним примыкали все новые люди, так что их количество возросло до тридцати или сорока человек. Многие, на всякий случай, прихватили с собой вилы или цепы. Против ведьм это оружие вполне годилось, да и сам сатана вряд ли устоял бы, почувствовав на своей спине удары цепов. Тем большее разочарование ожидало воинственно настроенных жителей, когда не было обнаружено ничего страшнее тела мертвого моряка, лежавшего на обочине дороги.
   Сорок пар глаз уставились на покойника. Фонари позволяли рассмотреть его во всех подробностях: умерший был человеком лет тридцати пяти - сорока, в одежде матроса, один предмет которой - бриджи - выдавал его национальность. Это был голландец, простой, плотный, коренастый парень с вульгарным, отталкивающим лицом. Он был весь пропитан водой, которая сочилась из него и его одежды, когда его перевернули и стали обыскивать. В карманах у него ничего не оказалось, и не было ни единого намека на причину, по которой он таким странным образом оказался на Тримингэмской дороге. На лице и голове его виднелись синяки, руки и костяшки пальцев - порезаны и ободраны, но эти раны вполне могли являться следствиями кораблекрушения; кроме того, было очевидно, что тело пробыло в воде неделю или даже больше. Голландского матроса, очень похожего на лежавшего перед ними, частенько видели в окрестностях Тримингэма, и он не был первым, найденным мертвым. На этом опасном побережье было достаточно отбросов и отребья, и время от времени кого-нибудь из них находили мертвым. На кладбище Тримингэма даже отвели участок в дальнем его конце, где с незапамятных времен хоронили подобных непрошенных гостей, обычно без каких-либо обрядов и церемоний.
   Однако обнаружить труп на дороге, которая вела к высокому утесу, - дело совсем иное, а обстоятельства, касающиеся времени и места его обнаружения, на первый взгляд, казались таинственными и необъяснимыми. Утес, тянувшийся на милю или даже больше в направлении Тримингэма, имел, в среднем, не менее ста двадцати футов в высоту, и его с большим трудом можно было преодолеть в двух-трех местах извилистыми тропами. Подниматься по ним после наступления темноты, особенно с тяжелым, пропитанным водой, трупом, казалось почти невозможным, поскольку даже в дневное время, и для тех, кто привык к сложным подъемам, они были опасны из-за рыхлой породы, смеси песка и глины, которая, в особенности после дождей, частенько сходила оползнями. Неосторожные люди могли оказаться похороненными заживо. Ясно, что тело не могли принести с берега; значит, его доставили по дороге, принесли или привезли в телеге, из Тримингэма или через Тримингэм, с другой стороны которого шла дорога по пляжу, либо со стороны Мандесли, до которого также было легко добраться от моря. Трудность, однако, заключалась в том, что, независимо от того, каким образом его доставили сюда, это должно было быть сделано в течение очень короткого промежутка времени, четверти часа или около того, поскольку навстречу священнику попалась коляска, следовавшая из Тримингэма в Мандесли; те, кто в ней находился, приветствовали преподобного пожеланиями спокойной ночи, но при этом и словом не обмолвились о лежащем на дороге мертвом матросе. Это также поразило священника в тот момент, когда он обнаружил мертвеца. С другой стороны, если бы его пронесли по улицам деревни, или если бы через нее проследовал какой-нибудь подозрительный экипаж, в котором его могли везти, - он не мог бы остаться незамеченным. Казалось, что мертвец в прямом смысле свалился с неба, и это создавало для добрых людей Тримингэма определенную проблему. Все это более или менее быстро промелькнуло в головах собравшихся жителей деревни, и эффект был своеобразным. Толкотня и суета первых минут сменились медленным, но неуклонным, движением в сторону дома. Предложение фермера Доббса и священника перенести мертвеца в деревню немедленно отклика не встретило, поскольку никто не мог заставить себя прикоснуться к нему. Поэтому было решено оставить его на ночь там, где он был найден. Возвращение в деревню было даже более быстрым и шумным, чем исход из нее, поскольку толпу вдруг охватила паника; гул голосов и обсуждение противоречивых предположений смолкли, шествие превратилось в бегство, и на узкой дороге завязалась борьба за то, чтобы не оказаться последним.
   В тот вечер, компания в "Красном Льве" так снова и не собралась. Каждый из мужчин поспешил домой; жены и дочери, горя нетерпением, с раскрытыми от удивления ртами, слушали их рассказы и ужасались. Тримингэм провел беспокойную ночь, ибо в каждом доме оживленное обсуждение случившегося затянулось до раннего утра. Высказывались самые различные, по большей части - дикие и неправдоподобные, - объяснения того, почему мертвое тело оказалось именно там, где его нашли. В основе их лежало, в основном, колдовство. Жители Тримингэма и окрестностей твердо верили в ведьм и всяческие привидения. Наутро, остались только два предположения, получившие наибольшую поддержку, и у каждого имелись свои ревностные защитники. Всем известно, что при колдовских обрядах мертвое тело просто незаменимо. Жир мертвеца делает ведьм невидимыми, отрубленные кисти с застывшими пальцами, превращенные в колдовские светильники, обладали непреодолимой силой, и никакие замки и запоры не могли удержать владеющего "рукой славы" от проникновения в помещение. Некие ведьмы, на своих волшебных метлах, несли мертвеца из моря, но, в какой-то критический момент, по неизвестной причине, были вынуждены сбросить свою ужасную ношу на то место, где она позже и была найдена. Второе предположение отличалось от первого только тем, что действующими лицами в нем были не ведьмы, а сам сатана, или, в крайнем случае, его бесы. Кроме того, является несомненно достоверным тот факт, что души некоторых умерших, ставших, например, вампирами, возвращались в свои тела или задерживались в них после смерти; возможно, дьяволу для какой-то его нечестивой цели понадобился именно такой "оживший" мертвец. Итак, сатана тащил тело, однако, обнаружив в нем отсутствие такой "вернувшейся" или "задержавшейся" души, бросил его на землю, как бесполезный хлам, который не стоило нести дальше. Однако, дальнейшие события, как я полагаю, доказывают ошибочность последнего мнения, поскольку, в конечном итоге, в мертвом теле оставалось значительное количество энергии.
   Мертвец, рано утром в воскресенье, был доставлен на сохранение к фермеру Доббсу и помещен в одну из дворовых построек, куда весь день, до, между и после богослужений, шли мужчины, женщины, и даже дети Тримингэма, чтобы своими глазами увидеть то, чему было посвящено столько разговоров. Впрочем, обнаружить что-либо новое, по отношению к тому, что уже было обнаружено ночью, не удалось. Все были убеждены, что если бы стала известна история покойного, то она представляла бы собой какой-нибудь странный и страшный случай неслыханной дьявольщины; но даже в самом безмолвии смерти таилось некое ужасное очарование. И хотя, очевидно, ничего нового увидеть было нельзя, самые суеверные и наделенные пылким воображением жители возвращались снова и снова, в смутной надежде, что еще один осмотр выявит, наконец, некие, пусть даже и смутные, доказательства в подтверждение того или иного дикого и невероятного предположения, наполнявших их умы. Проповедь священника, молитвы и даже псалмы в тот день почти не слушались, поскольку все прихожане Тримингэмской церкви, способные сложить два и два, были заняты только одним - мертвым моряком. День выдался дождливым и ненастным, а когда в тот ноябрьский день на Тримингэм опустилась темнота, селение приняло самый безмолвный и мрачный вид, какой только можно себе представить. Ни за что на свете никто не осмелился бы приблизиться к постройке, в которой лежал труп, после наступления темноты; а пастухи, которые должны были присматривать за коровами в сарае, примыкавшем к ней, едва закончив свою работу, спешили домой так, словно за ними гнался сам дьявол.
   В "Красном Льве" почти не было посетителей, поскольку все были напуганы, и смутное ощущение страха делало домашний очаг для каждого мужчины самым подходящим и удобным местом. Кроме того, бесконечные утренние и дневные обсуждения, не оставляли места ни для каких новых догадок.
   Понедельник положил начало новой неделе, с ее чередой обычных занятий, однообразных и неизменных с первых дней существования этой уединенной Норфолкской деревушки; но из всех понедельников, которые сохранятся в памяти последующих поколений, именно этот следует считать самым значительным в тримингэмском календаре. Здесь никогда не случались "события", ничего такого, что стоило бы записать. Страницы ее немудреного архива, - церковных книг, - со дня основания и до настоящего времени, почти не содержат иных записей, кроме как о рождениях, браках и смертях, свидетельствующих о непрерывности рода человеческого в этой части мира.
   Ненастье, длившееся несколько дней, сменилось яростным штормом; дождь лил без перерыва. Тримингэм даже в хорошую погоду нельзя было назвать особенно веселым местом, сейчас же трудно было отыскать более неприветливое. Утром в понедельник не было бы заметно никаких признаков жизни, если бы не предмет, вызывавший всеобщий интерес, а поскольку работы на открытом воздухе из-за погоды практически прекратились, споры и обсуждения вспыхнули с новой силой. В "Красном Льве" утром состоялось собрание, совершенно особое; между домами постоянно кто-нибудь бегал, разнося сплетни. На фермера Доббса, исполнявшего также должность церковного сторожа, и на священника легла обязанность избавить деревню от непрошенного гостя, явившегося около нее столь странным образом. Было решено похоронить мертвого моряка как можно скорее. Никаких новых обстоятельств этого странного дела, во время всех этих разговоров, выявлено не было. Матрос, очевидно, погиб, утонув в море, а в прибрежных деревнях Норфолка по подобным случаям дознания не устраивались. Всем хотелось как можно быстрее избавиться от жуткой находки. Деревенскому плотнику было поручено сделать из досок грубый гроб, а могильщику - выкопать могилу. Эти приготовления заняли, однако, несколько часов, и погребение состоялось в три или четыре часа пополудни, в ноябрьских сумерках, еще более темных по причине погоды. Не было ничего удивительного в том, - учитывая все обстоятельства, - что все, присутствовавшие на церемонии, спешили ее закончить и не желали оставаться на кладбище дольше, чем это было необходимо. Священник и сторож придерживались того же мнения, и после того, как на гроб было брошено всего лишь несколько фунтов земли, дальнейшее закапывание могилы было отложено до более подходящего времени. Как бы там ни было, мать-земля прижала к своей груди еще одного из своих сыновей, и этот человек, со своей оставшейся нераскрытой тайной, упокоился, по всей видимости, до того дня, когда все, даже самые страшные тайны будут явлены на суд, и каждому, в соответствии с ними, будет определено подобающее воздаяние.
   Нет нужды подробно излагать все "за" и "против" многочисленных споров, происходивших между священником и церковным сторожем как до, так и после похорон. Они продолжались весь вечер, под более чем одну кружку горячего эля, у камина на ферме, и было девять или даже десять часов, когда достойный священник отправился домой, превозмогая ветер и дождь, которые, казалось, только усилились. В такую ночь, при наличии невеселых мыслей о недавнем событии, было вполне простительно еще немного подбодрить себя перед отходом ко сну. Бочонок с "голландцем" был под рукой, огонь в камине в уютном кабинете ярко пылал, и священник, отпустив экономку, удобно расположился в кресле и принялся размышлять одновременно обо всем и ни о чем конкретно. Размышления эти, впрочем, нельзя было назвать особенно приятными. Даже некоторое количество благородного "голландца" не смогли подавить угрызения совести и напоминания о том, что бочонок попал в его руки не вполне законным способом. Происшествие, так расстроившее его и его паству, казалось, неким нематериальным образом, помимо материального, было связано с бочонком контрабандного "голландца". Мертвый моряк относился как раз к тем людям, чьей профессией было доставлять подобный товар. Кто знает, не имел ли он самого непосредственного отношения к этому самому бочонку? Занятие контрабандой было делом опасным, и с ней было связано немало дурного и ужасного. Но одно было ясно вполне: если бы священник не отправился в Северный Уолшэм за бочонком, он, во всяком случае, не натолкнулся бы на мертвого моряка на Тримингэмской дороге. Эти смутные мысли проносились в голове доброго человека, когда он потягивал "голландца" и выпускал облачка дыма из своей длинной глиняной трубки, и никак не способствовали его успокоению. На этот раз, в приятном напитке присутствовала легкая горечь.
   Штормовой ветер снаружи, тем временем, превратился в настоящий ураган. Его порывы, казалось, вот-вот вырвут дом из земли и швырнут его в море; проливной дождь заливал водой оконные стекла. Этому ужасным унисоном вторили бушующие волны, с беспрерывным, то возрастающим, то чуть стихающим шумом, точно издаваемым каким-то огромным музыкальным инструментом. Эта ярость стихии, обрушиваясь на дом, мешала священнику сосредоточиться, но, наконец, он разобрал и другой звук, ставший настолько невыносимым, что требовалось как можно скорее удалить его причину. Слуга священника, уходя, запер дверь. Как правило, дверь запиралась обыкновенным железным засовом, и ветер, с яростью врываясь в щель, производил неприятное громкое дребезжание, словно кто-то с нетерпением дергал засов, требуя, чтобы его впустили. Это поразило бедного священника. Никогда прежде не слышал он ничего подобного; возможно, никогда прежде ветер не набирал такой силы. Звук был невыносим, он раздражал. Причина его, однако, была очевидной, и в конце концов священник решил это прекратить. Для этого достаточно было вставить в щель деревянный колышек. Он зажег фонарь и направился к двери. Оглядев засов, он понял, что эту операцию требуется проделать снаружи. Тем не менее, он никак не мог заставить себя выйти, им овладело какое-то дурное предчувствие. А что, если это и в самом деле кто-то пытается войти, какой-нибудь призрак, посланник зла? На мгновение священником овладел ужас. Возможно, при других обстоятельствах, он вышел бы без малейших колебаний, но сейчас он подумал о том, что не настолько уж чист душою, ибо в некотором смысле приложил руку к тому, чтобы обманом лишить короля его доходов.
   Тем не менее, постояв некоторое время около двери, он, в конце концов, собрался с духом, отодвинул засов и начал открывать ее. В это самое мгновение, когда он взялся за дребезжащую задвижку, яростный порыв ветра распахнул дверь, и в коридор, с глухим стуком, ввалилось нечто, казалось, бывшее прислоненным к ней снаружи. Священник упал, лампа погасла, а дикий вой ветра разнес по дому вопль ужаса. Проснулась экономка, а когда ее хозяин, обезумевший от страха, промчался наверх, в свою комнату, то ее чувства проще представить, чем описать. Что представляло собой нечто, растянувшееся на полу в коридоре, священник скорее угадал, чем понял по его виду, - это было тело мертвого моряка!
   В комнате у священника имелась большая тревожная трещотка, и когда он, открыв окно, принялся будить спящую деревню этим зловещим инструментом, а перепуганная экономка, догадавшись, что произошло, придя в неописуемый ужас, бросилась к своему окну и истерически закричала, эффект оказался потрясающим. Соседей будить почти не пришлось; буря, по всей видимости, и так не давала многим из них уснуть, и вскоре к дому священника устремилась суетливая, быстро увеличивающаяся в размерах толпа. Поначалу люди решили, что случился пожар. Но это было не так, поскольку внутри было темно; однако доносившийся оттуда непрерывный шум свидетельствовал, - случилось нечто необычайное. Первые прибывшие направились к двери в темноте, у них просто не было времени зажечь фонари. К их удивлению, та оказалась распахнутой настежь, и, пробираясь на ощупь, первый из них споткнулся и упал на лежавшее на полу тело, после чего на него свалились несколько его наиболее нетерпеливых товарищей, двигавшихся следом. Паника, точно такая же, как и у обитателей дома, охватила всех, последовало позорное отступление; никто не отозвался на увещевания священника, доносившиеся из окна.
   К этому времени фермер Доббс уже поднялся, оделся и вместе с двумя или тремя своими работниками, несшими фонари, спешил к месту событий. Первая группа испуганных спасателей была встречена им на дороге, но он не стал ждать объяснений, даже если бы смущенные и испуганные крестьяне могли дать вразумительное объяснение о причине своего бегства. Большинство из них, впрочем, вернулось вместе с ним, чтобы попытаться понять причину переполоха. Когда они приблизились к дому, то принялись засыпать быстрыми сбивчивыми вопросами священника, который заперся в своей комнате наверху и по-прежнему стоял у открытого окна. Пожар, грабители, ведьмы, призраки? В чем причина шума? Но все, что они слышали от священника, были неистовые, бессвязные крики: "Дверь, дверь! Ради всего святого, не оставляйте его у меня в доме!"
   Когда фермер Доббс и его отряд наткнулись на "него", лежащего на полу, когда мерцающие огни высветили темного, мокрого мертвеца, ставшего причиной стольких недоумений, и испуганные лица в толпе, стало ясно, что вряд ли кто когда-нибудь видел более странное зрелище, а также сталкивался с более удивительной проблемой, требовавшей своего решения.
   Нет нужды описывать шум, крики, мнения и советы, - одним словом, вавилонское столпотворение, - последовавшие сразу, как только прошло первое потрясение. Число вновь прибывших жителей быстро увеличивалось, поскольку к этому времени вся деревня гудела, как потревоженный улей. То, что это не человеческие руки, но дьявольская сила, подняла мертвого моряка из могилы и привела в дом священника, было ясно, как божий день. Испуганного священника и экономку вскоре привели, но их бессвязные объяснения не пролили ни малейшего света на случившееся; мертвое тело подняли и вынесли на улицу. Ненастной ночью с ним ничего нельзя было сделать. Предложение подежурить в доме священника было встречено гробовым молчанием, добровольцев не нашлось, и, в конце концов, священник и экономка воспользовались гостеприимством своего соседа-фермера. Дом заперли, через несколько минут взбудораженные жители разошлись. Однако в ту ночь никто так и не уснул: все были слишком взволнованы происшествием с мертвым моряком. В домах царил страх; выдвигались самые невероятные предположения; те, что уже были выдвинуты раньше, получили подтверждение и развитие, и вряд ли нашелся бы хоть один, обладающий здравым смыслом и скептицизмом настолько, чтобы заявить: в ту бурную ночь вполне могли бы найтись человеческие руки, способные изъять мертвое тело из неглубокой могилы и перенести его к двери дома священника без опасения быть замеченными.
   Рассказ священника, на следующий день, когда он смог изложить случившееся ночью как можно более связно, был, надо признаться, несколько приукрашен его возбужденной фантазией. Его повторяли и пересказывали все жители Тримингэма и его открестностей: мужчины, женщины и даже дети. Подобно сорнякам, он разрастался быстро и пышно, и вскоре, украшенный многочисленными деталями, взбудоражил всю округу.
   Наутро, сотни нетерпеливых, взволнованных соседей стекались в Тримингэм из всех близлежащих деревень; наконец, самые важные люди округа, сквайры и магистраты, даже врачи и адвокаты из Северного Уолшэма и Кромера прибыли на своих клячах или в неуклюжих колясках, чтобы узнать о случившемся на месте из первых рук. Несмотря на то, что события были достаточно необычны и необъяснимы никакими разумными предположениями, в них не было ничего, что указывало бы на вмешательство сверхъестественных сил, - к такому выводу пришли эти достойные люди, после того как подвергли перекрестному допросу различных действующих лиц разыгравшейся драмы, и хладнокровно обсудили ее между собой; они дали тримингэмским жителям самый разумный совет: похоронить мертвого моряка снова, на этот раз как следует, в глубокой могиле, из которой он не смог бы выбраться, и предпринять все предосторожности, чтобы исключить малейшую возможность ночной эксгумации. Это был разумный совет, хотя, в целом, по мнению толпы, не соответствующий требованиям удивительного происшествия, - и он был немедленно исполнен. Сотни нетерпеливых и взволнованных зрителей собрались на церковном кладбище со всей округи и терпеливо, час за часом, наблюдали за каждым комком земли, выброшенным могильщиком и его помощниками, с бесконечным жаром обсуждая все за и против, с необузданной фантазией и широтой воображения. Могилу выкопали в песчаной почве, на глубину не менее пятнадцати футов. Тело, при сильнейшем возбуждении окружавшей могилу толпы, было опущено в нее, на этот раз, без погребальной службы, поскольку она уже была совершена во время первого погребения. После того, как на гроб накидали два или три фута земли и хорошенько ее утрамбовали, в могилу опустили несколько тяжелых бревен из найденных на берегу обломков кораблекрушения, и тщательно подогнали их, так, чтобы создать препятствие, какое посчитали вполне достаточным для того, чтобы предотвратить любую попытку тайной эксгумации - во всяком случае, человеческими руками, - в течение ночи. "Но да пребудет с нами Господь, - высказывал свое мнение не один из собравшихся, - что такое несколько бревен против дьявола и его слуг?" Раннее наступление темноты, снова начавшийся проливной дождь и ветер, в конце концов, заставили даже самых упрямых и возбужденных зрителей покинуть кладбище. Работа по закапыванию могилы была закончена могильщиками, работавшими по очереди, и только после полуночи, когда земля успела хорошенько промокнуть. Учитывая все обстоятельства, казалось вполне естественным установить наблюдение за могилой в течение нескольких ночей, но принятых мер предосторожности, очевидно, было достаточно для предотвращения вмешательства человека, а кроме того, даже самые отчаянные храбрецы Тримингэма наотрез отказались от предложения стать наблюдателями, так что от этого намерения, безусловно, разумного, пришлось отказаться.
   На этом, по всей видимости, история и должна была бы закончиться, и, что касается ее рассказчика, ему следовало бы прервать на этом свой рассказ. Однако та часть истории, которую ему еще только предстоит поведать, еще более странна, чем уже известная читателю; и, независимо от того, случились ли дальнейшие события в действительности, или это всего лишь сильно приукрашенные легенды последующих времен, автор считает себя обязанным привести их, тем более, что они записаны самым подробным и обстоятельным образом, подобно той части истории, которая была изложена ее первоначальным летописцем. Что касается источника информации, то автору, вероятно, следовало бы с самого начала пояснить, - это своего рода устное, довольно бессвязное повествование, составленное примерно через сорок или пятьдесят лет после случившихся событий одним из приходских священников Тримингэма, очевидно, на основании разговоров с еще остававшимися в живых свидетелями: мужчинами и женщинами, проживавшими в деревне. Здесь, однако, следует иметь в виду, что все свидетели в то время были детьми, и что легенда, с течением лет, при бесконечных повторениях, оказалась приукрашена, искажена, наполнена преувеличениями и приобрела как бы подтвержденный сверхъестественный характер, который никто и не думал подвергать сомнению. Короче говоря, самые невероятные и дикие подробности обстоятельств, очевидно, намертво вросли в историю и не вызывали ни малейших сомнений у ее рассказчиков. Именно таково описание, содержащееся в рукописи, хранящейся в сундуке, в церкви Тримингэма, вместе с приходскими книгами. Тот, кто его составил, отмечает факт: запись в книге захоронений предполагает, что это второе захоронение тела мертвого моряка стало "окончательным", и вопрос с ним был закрыт, поскольку не встречается никаких записей или даже намеков на какую-либо последующую эксгумацию или любого рода неприятности с телом. Это, впрочем, может объясняться тем, что упомянутая запись была сделана приходским писцом, так же небрежно и кратко, как и во всех других случаях, сразу по окончании вторых похорон, и впоследствии он просто не получал от священника указаний каким-либо образом изменить ее или что-нибудь к ней добавить.
   Как уже было сказано, все, происшедшее до этого момента, допускает естественное объяснение; события, о которых шла речь, хотя весьма необычные и удивительные, но не обязательно чудесные, чего нельзя сказать о последующих. Короче говоря, если дальнейшие события тримингэмской истории действительно имели место, то их невозможно объяснить никакими естественными причинами, и это неизбежно придает характер сверхъестественный всему повествованию. Разумеется, если бы пришествие мертвого моряка случилось ближе к нашему времени, то есть, если бы оно случилось во время знаменитой паники воскрешений, охватившей всю Англию в течение многих лет начала нашего столетия, отвратительные поступки гг. Берка, Хэйра и некоторых их местных подражателей, которым слава первых не давала покоя, могли бы многое объяснить, но происшествие в Тримингэме случилось за столетие до того, как эти поступки были задуманы и воплощены в жизнь. Более того, мысль о неких шутниках из школы "Тома и Джерри" (которая, кстати, уходит корнями в те времена), старавшихся таким образом развлечься и озадачить добрых жителей Тримингэма, - в те времена казалась бы даже более невероятной, чем любое предположение о сверхъестественном, - и, очевидно, в голову никому не пришла.
   Читателям этого рассказа предлагается самим выработать свою собственную точку зрения на то, что за этим стоит. Моя же задача состоит в том, чтобы облачить события в благопристойный литературный вид, поскольку они, как я обнаружил, описаны достаточно бессвязно и сухо, а потому буду вести свой рассказ точно таким же образом, как делал это до сего момента.
   Буря, бесчинствовавшая в течение нескольких дней на этом унылом побережье Норфолка, не выказывала никаких признаков ослабления, и погода почти не улучшилась, когда наступило утро после ночи погребения. В семь или восемь часов, один из тримингэмских рыбаков, спустившийся на берег, чтобы убедиться в безопасности своей лодки, вытащенной на песок, прибежал в деревню, испуганный и задыхающийся, с новостями, превосходящими по своей необычности даже то, что уже случилось. С трудом отвечая на град вопросов, который обрушили на него жители, он сообщил, что первое, увиденное им лежащим на песке рядом с лодкой, было тело матроса, которое они с таким трудом предали земле накануне, "во всяком случае, добавил он, похожее на него, как одна горошина на другую, или же яйцо - на яйцо". Через несколько минут эта новость облетела весь Тримингэм; жители поспешили на берег и обнаружили там лежащее неподвижно тело мертвого матроса. Ошибки быть не могло: его видели раньше, и теперь жадными глазами осматривали каждую черточку его лица и простой одежды. Если это и не был он сам, - это было его alter ego, его брат или, возможно, какой-то двойник, созданный самим дьяволом или каким-нибудь из его слуг. Во всяком случае, дело принимало серьезный оборот. Когда прекратится это нашествие мертвых моряков? Тримингэмцы и так уже были сыты этим по горло, - их простые умы отказывались воспринимать происходящее, их душевное состояние также оставляло желать лучшего. Что делать с этим упрямым мертвым телом? Ясно, что этим назойливым визитам нужно положить конец. Любопытство, тем не менее, оказалось сильнее негодования, и вскоре им пришло в голову отправиться на кладбище и взглянуть на могилу, - не потревожена ли она. Однако там, к своему величайшему изумлению, они обнаружили все в точности так, как было оставлено ночью. Те самые люди, которые работали допоздна, утверждали, что ни единый комочек земли не сдвинулся с того места, куда был уложен вчера.
   Просто удивительно, с какой скоростью распространяются слухи о каком-либо невероятном событии. Весть об этом последнем акте тримингэмской драмы с почти телеграфной быстротой разнеслась по окрестным деревням, и все вчерашние посетители снова поспешили к месту событий, причем к ним присоединились новые любопытствующие. Интрига и в самом деле становилась все увлекательней: теперь, на сцене, как кажется, появились сразу оба Дромио! Тем не менее, каждому было очевидно, что необходимо тщательное и окончательное исследование, чтобы пролить свет на происходящее. Все были убеждены, что ночью совершилось какое-то темное дело, в результате которого, каким-то необъяснимым и чудесным образом, то же самое мертвое тело было извлечено из могилы, несмотря на все препятствия. Никто не сомневался в том, что ведьмы, призраки и вампиры часто выбираются из могил с целью творить зло. Дьявол иногда "удаляет" людские души из живых тел, так почему бы ему не вытащить мертвое тело через обломки дерева и слой земли? Как бы то ни было, вскоре пришли к решению: вскрыть могилу и установить путем обычного осмотра, имеется ли в ней похороненное тело. "Двойника", - ибо таковым он являлся на данный момент, - принесли с берега и уложили на стоявшее неподалеку надгробие. Теперь мы подошли к кульминации этой истории, и я начинаю чувствовать, что для описания последовавшей сцены необходимо более талантливое перо, чем мое; кисть более талантливого живописца.
   На кладбище собралась толпа человек в пятьсот-шестьсот. Всеобщее возбуждение достигло такой степени, что за медленным процессом вскрытия могилы следили почти не дыша; жадные глаза впивались в каждую лопату выброшенный земли, точно прах столетий мог раскрыть тайну, каждая выброшенная кость рассматривалась с величайшим интересом и вниманием. Затем потребовались веревки и блоки, чтобы поднять тяжелые бревна, и когда, с их помощью, тяжелые куски дерева извлекались на поверхность, медленно, один за другим, ожидание стало почти невыносимым. Страстное желание узнать, что там, под землей, охватило могильщиков; толпа напирала на тех, кто стоял у самого края, и тем с трудом удавалось сдерживаться, чтобы не сорваться вниз. Оставался последний кусок дерева, и двое мужчин встали на него, чтобы обвязать поудобнее. Внезапно, однако, он подался под их ногами, поскольку под ним не оказалось ни гроба, ни мертвого тела. Дикий крик ужаса и возня на дне могилы произвели потрясающий эффект. Двое могильщиков, побледнев, как смерть, придя в дикий ужас, - когда они обнаружили отсутствие гроба и мертвого тела, - одновременно попытались подняться наверх по одной и той же веревке, отталкивая один другого. Стало ясно, что существует только одно тело мертвого моряка, и утренний незваный гость, - тот же самый, что и вчерашний. Вывод был ошеломляющим, но также невозможно было спорить с очевидным. Если бы только распухший язык и почерневшие губы могли шевелиться, чтобы дать ответ на вопросы, - только в этом случае загадка могла бы быть объяснена. Но тело, окоченевшее и неподвижное, лежало рядом на могильной плите, прикрытое куском старой парусины, которую никто не решился снять.
   В заключение, я расскажу вкратце о том, чем закончилась эта череда приключений, предоставив воображению моих читателей заполнить пробелы. В любом случае, нужно было предпринять что-то, что положило бы конец этим тревожным и пугающим визитам. Возможно, в наши дни, наиболее эффективным средством могла бы быть кремация, но после того, что происходило у них на глазах, даже видимое разложение на первичные элементы не было бы расценено тримингэмцами как абсолютная гарантия от дальнейших появлений незваного гостя. От него можно было ожидать всего, даже возрождению из пепла, подобно фениксу. Кремация в те дни, однако, не относилась к распространенным способам погребения, а потому предложение, нашедшее наибольшую поддержку, состояло в том, что мертвое тело должно быть удалено с освященной земли, - против упокоения в которой, по всей видимости, он возражал по каким-то своим личным причинам, - и похоронено на перекрестке двух дорог, с вбитым в него колом, как обычно хоронили самоубийц. Это последнее предложение, впрочем, было отклонено, главным образом, из-за бурных возражений деревенского возницы, который днем и ночью, исполняя свои обязанности, должен был оказываться возле этого места; "поскольку, - заявлял он, - кто знает, не найду ли я его однажды ночью на своей телеге среди корзин и мешков?" Этот довод показался очень сильным, и многие из окрестных фермеров, которые также имели обыкновение ездить по этой дороге на своих сонных клячах, возвращавшихся домой зачастую после наступления темноты, иногда полные эля или чего-нибудь покрепче, поддержали возницу в его решительных возражениях против этого предложения. Наконец, поскольку казалось сомнительным, чтобы мертвого моряка можно было надежно упокоить на суше, было решено попробовать: не окажется ли другая стихия, более ему привычная, самым надежным местом его упокоения?
   После чего было уговорено: поместить мертвое тело в мешок, положить туда же несколько тяжелых камней, обвязать для надежности цепью, отвезти на лодке мили за три-четыре от берега, и там бросить в море. Это решение было исполнено в точности. Больше о мертвом моряке никто ничего не слышал, его больше не видели; но, равным образом, загадка Тримингэма так и осталась загадкой. Силы зла приложил к ней свою лапу, или человеческая рука, но результат очевиден: море оказалось в чем-то сильно похоже на дьявола, а мертвый моряк - на даму Партингтон и ее метлу.
  

ДОН ИГНАСИО ЖИРОН

  
   Я много путешествовал по Испании. Тридцать лет прошло с тех пор, как я впервые познакомился с этой страной; я много раз посещал ее, совершая двух-трехмесячные путешествия. Сказать короче, мало кто когда-либо столь основательно изучал полуостров, а что касается особой цели моих путешествий: изучения национальных искусств и древностей, то могу с уверенностью сказать, что никто не видел Испанию такой, какой увидел ее я. Начало моим исследованием было положено еще до того, как в ней появились первые железные дороги, когда изумительное богатство многочисленных церковных сокровищниц искусства по всем уголкам страны еще оставалось относительно нетронутым, до того, как разрушение, реставрация и перестройка в какой-либо степени осквернили и опошлили великие города. И хотя еще не утихли отзвуки великой войны с Наполеоном, страна все еще дремала в средневековом оцепенении.
   Нет нужды упоминать, что путешествие по Испании в те дни было трудным, медленным и сулило множество приключений. На каждом шагу, на каждом повороте дороги, на каждой тропинке могло случиться нечто эдакое, чего едва ли можно было бы ожидать в любой другой цивилизованной стране, но самые тяготы, невзгоды и неприятности этих путешествий придавали им особую остроту. Одно из самых тягостных несчастий на испанской дороге в те дни заключалось в частых fiestas и ferias, - днях святых и деревенских ярмарках, - когда усталый и голодный путник, прибыв в какую-нибудь глухую деревню, находил, что все улицы и переулки забиты крестьянами из соседних pueblos, что он не может найти себе ни постель, ни пищу, что это вторгшееся войско уничтожило каждый кусочек хлеба и каждое яйцо задолго до его прибытия. Испанские трактирщики в таких случаях оказываются особенно угрюмыми и несговорчивыми. Выбитые из колеи привычной жизни требованиями, которые они не в состоянии выполнить, получая очень малый барыш от простых крестьян, они, обычно, погружаются в уныние и, махнув на все рукой, проклинают человечество, а когда испанец пребывает в подобном настроении, он превращается в самое необузданное из всех необузданных животных, к которому опасно приближаться.
   Лет двадцать пять назад я, совершенно случайно, оказался в подобной ситуации. Мое путешествие из Мадрида в Вальядолид, через Сеговию и Авилу, завершалось, когда я с отвращением обнаружил, что оказался едва ли не в самом центре ежегодной fiesta Святой Терезы, весьма почитаемой в Авиле, которая была в самом разгаре. Результат был катастрофическим. Я затеял ссоры с двумя или тремя владельцами постоялых дворов, у меня случилось недоразумение с погонщиками мулов, я провел бессонную ночь в сарае, а на следующее утро мне нечем было подкрепить свои силы, кроме как хлебом и кислым вином. Все это изрядно меня расстроило, а некоторые не вполне лестные замечания в адрес столь обожаемой здесь святой, по неосторожности сорвавшиеся с моих губ, едва не отдали меня в руки разъяренной кучке бездельников, крутившихся вокруг меня в момент моего отъезда. Прибыв в Вальядолид, я рассказал об этом своем приключении одному испанскому джентльмену, с которым познакомился в уютной "Королевской гостинице", и тем самым спровоцировал его на рассказ о еще более замечательном приключении подобного же рода, случившегося с ним, по его словам, в другой части Испании несколько лет назад. И именно эту историю, а не свое собственное приключение, я собираюсь сейчас поведать.
   Дон Игнасио Жирон, так звали этого господина, был прекрасным представителем кастильских идальго, Viejo y rancio, принадлежавших к древнему роду, отставным армейским полковником и во всех отношениях серьезным и заслуживающим доверия человеком. Я чувствовал себя обязанным поверить его рассказу; способ его изложения был весьма убедителен, и сам он не казался человеком, обладающим пылким воображением. Его рассказ был настолько серьезным и обстоятельным, что было бы оскорблением дать повод в наималейших сомнениях относительно реальности его приключения. Я, насколько это возможно, постараюсь передать эту историю от первого лица, собственными словами дона Игнасио, оставляя читателю право самому делать выводы.
   - Ваш опыт напоминает мне о приключении, однажды случившемся со мною в другой части этой погруженной во мрак страны. Между прочим, я никогда не покидал ее, и до некоторой степени горжусь старой Испанией, то есть, тем, что я истинный испанец; и все же, я прекрасно понимаю, что мы, по меньшей мере, на столетие отстали от остального человечества. Адам, как говорят у нас, однажды вернувшись в мир, везде находил вещи настолько изменившиеся, что был, бедняга, совершенно сбил с толку и растерян, пока, наконец, не прибыл в Испанию; оказавшись здесь, он сразу понял, где именно находится, поскольку в нашей стране, несмотря на прошедшее время, не изменилось ничего.
   - Это случилось со мной в окрестностях Хаэна, в Андалусии. Нет необходимости объяснять, что привело меня туда, и почему я ехал без сопровождения. Мое путешествие не было длинным - всего лишь шестьдесят или семьдесят миль. Я не взял с собою ни слуг, ни провизии, надеясь найти все необходимое по дороге, довольно оживленной для Испании. Первый день прошел приятно и без происшествий, но, приехав вечером второго дня в деревню, где мне нужно было остановиться на ночлег, я обнаружил, положение вещей во многом сходное с тем, с чем пришлось столкнуться вам. Местная fiesta собрала в этом местечке жителей гор и окрестных деревень; все было съедено, все комнаты заняты, а хозяин гостиницы пребывал не в лучшем расположении духа. Остатки хлеба, найденные на дне моего alforjas и несколько глотков вина из моей собственной bota не позволили мне лечь спать без ужина, поскольку в доме не осталось ни глотка, ни крошки. Я говорю "лечь спать", но с этим возникли трудности. Однако я старый вояка, и меня это не слишком огорчило. Переговорив с угрюмым хозяином posada, я узнал, что у него имеется также дом на дороге, милях в двух отсюда, в котором он приготовил пару тюфяков, а также солому и сено для лошадей, поскольку предвидел наплыв празднующих. Никто, впрочем, не был расположен туда идти, поскольку местность, в которой располагался дом, была пустынной. Если я не против проехать дальше, я мог бы остановиться там, при желании. Поскольку ничего лучшего не предлагалось, я решил так и поступить.
   К тому времени, как я добрался до места, уже почти совсем стемнело. Строение оказалось средних размеров, очевидно, очень старое, и, по-видимому, в нем когда-то располагалась придорожная venta, или винная лавка. Нижний этаж, как обычно, представлял собой одну большую комнату с яслями для мулов и лошадей, в углу имелась шаткая открытая лестница, ведущая на верхний этаж. Там я нашел три или четыре комнаты с незастекленными окнами; на самом деле это место было не лучше заброшенного сарая. В одной из комнат стояла кровать с матрасом, набитым кукурузными листьями, и пледом; в других на полу были расстелены матрасы и раскидана солома. В глиняных кувшинах имелась вода; после краткого осмотра, я решил для себя, что могло бы быть и хуже. Во всяком случае, лучше было остаться здесь и провести ночь в тишине и покое, чем рискнуть искать ночлег в каком-нибудь деревенском хлеву, полном дурно пахнущих крестьян.
   Охапки соломы и сена, вода - этого было вполне достаточно, чтобы удовлетворить нехитрые нужды моего бедного коня, и он вскоре расположился с максимальным комфортом. Я забрал из седельных сумок и кобур свои дорожные принадлежности, и перенес в комнату наверху, где стояла моя кровать. Здесь я сразу же принялся готовиться отойти ко сну. Я не очень опасался, что меня потревожат, но в Испании, как вам известно, всегда нужно принимать во внимание все обстоятельства; в любой местности встречаются такие люди, как цыгане, raters, mala gente и прочие, подобного сорта, способные ограбить или даже перерезать горло, как только им представится к этому возможность. На двери комнаты не имелось никакой задвижки, кроме грубого деревянного засова; окно представляло собой просто дыру в стене, без стекла и ставней, на небольшой высоте от земли, так что попасть внутрь комнаты через него было легко, равно как и вылезти наружу, в случае необходимости. Это я оценил и принял во внимание. Впрочем, я не из пугливых, и сплю чутко, так что малейшего шума достаточно, чтобы разбудить меня; кроме того у меня в кобурах была пара превосходных двуствольных пистолетов.
   В общем, видя, что не смогу предпринять всех мер предосторожности против неожиданных обстоятельств, которые могут возникнуть ночью, я решил просто лечь, не раздеваясь, с заряженными пистолетами, положив их под рукой так, чтобы они в любой момент могли сослужить мне добрую службу. Как я уже говорил, особых причин беспокоиться о какой-либо опасности не было; тем не менее, когда я, усталый, наконец, лег, сон не приходил; время от времени я погружался в короткую дремоту, полную обрывков неприятных фантастических сновидений. Так прошло несколько часов. Что-то, я не могу в точности описать, что именно, - какое-то предчувствие дурного, ощущение смутного страха, овладело мною. Рассвет застал меня бодрствующим, в полном сознании и боевой готовности. Дневной свет - лучшее лекарство от беспокойного полусна, и некоторое время я лежал, стараясь стряхнуть с себя мрачные видения, закрыть глаза и все-таки уснуть. За исключением шороха и топота моей лошади внизу, все было тихо и спокойно. Эти звуки были обычными и успокаивающими; во всяком случае, мою лошадь никто не похитил посреди ночи. Однако, вскоре до моего слуха донесся какой-то иной звук, пусть и очень слабый; это был всего лишь скрип лестницы, по которой кто-то поднимался, - и этого было достаточно. Сказать, что я сильно взволновался, было бы неправильно, но буквально через мгновение я оценил ситуацию. Я слышал, как кто-то, и кто-то еще (через мгновение мне стало ясно, что их, по крайней мере, двое) медленно, крадучись, поднимаются по лестнице. После скрипа раздалось тихое, предостерегающее "тсс!", наступила мертвая тишина, а затем почти бесшумное, но мне вполне слышимое, - я чуть было не сказал "видимое", - движение, шорох шагов подсказали мне, что я имею дело с двумя визитерами. Этот факт я получил благодаря странному ясновидению, или ментальному зрению, которое до того момента никак во мне не проявлялось. Тот же "ментальный взгляд" открыл мне и то, что это не были честные люди, путешественники, подобные мне, ищущие покоя, что при данных обстоятельствах было вполне возможно. Вскочить, взять пистолеты наизготовку и присесть на корточки за кроватью было делом одного мгновения; долго ждать мне не пришлось. Окно находилось в той же стороне комнаты, что и кровать, как раз напротив входной двери. К этому времени почти рассвело, так что я мог видеть вошедшего очень отчетливо. Кто-то тихонько коснулся пальцем деревянной дверной щеколды; раздалось тихое бормотание, призывающее к осторожности, легкий щелчок; щеколда дернулась вверх; наступившая после этого мертвая тишина свидетельствовала о том, что два человека пытаются украдкой, не разбудив меня, проникнуть в комнату, - с каким намерением, догадаться было несложно. И хотя я был довольно напряжен, вместе с тем - спокоен и собран. У меня не было намерения, поддавшись панике, стрелять в невинных людей, но их поведение само по себе не оставляло сомнений в характере их визита и их намерениях. Вскоре дверь медленно отворилась, и я увидел высокую женщину, на минуту застывшую, напряженно прислушивающуюся и всматривающуюся, а за ней другую женщину, с нетерпением выглядывающую из-за ее плеча. Несколько крадущихся кошачьих шагов, - и вот они уже в комнате; я увидел, что первая женщина держит в руках нечто, похожее на мешок, а вторая крепко сжимает острый нож. Как я уже сказал, я видел всё очень отчетливо. Обе женщины были высокими, сухопарыми, средних лет, одетые, как простые крестьянки, но, - так мне показалось, - несколько старомодно. Лица этих несчастных мне не забыть до конца дней моих; эти ужасные лица до сих пор преследуют меня в моих снах. Смертельно бледные, подобные ожившим трупам, с широко открытыми глазами, с неподвижным взглядом; с жаждой убийства, написанной в каждой черточке, каждой морщинке. Я заметил на голой шее каждой женщины темно-синее, мертвенное кольцо; казалось, их, еще живых, сняли с виселицы, не доведя казнь до конца. Но я решил, в случае необходимости, избавить от них этот мир более быстрым способом. Однако, я ожидал, что они будут делать, а поведение их было очень странным. Хотя с первого взгляда было ясно, что кровать пуста, они вели себя так, словно на ней спала несчастная жертва. Боже правый! Что было бы со мной, если бы я заснул?
   Как, когда и каким образом я должен был покинуть этот мир, предстало в следующее мгновение перед моими глазами. Женщина с мешком сделала шаг или два вперед и, наклонившись над кроватью, с силой прижала его к тому месту, где должна была находиться моя голова и навалилась на него всем телом, в то время как ее спутница три или четыре раза неистово вонзила сверкающий клинок в сердце воображаемого спящего.
   Я даже слышал, или мне это только показалось, глухой стук, когда нож, пронзая плоть, ударялся в кость, но это, конечно же, шелестели кукурузные листья, которыми был набит матрас. Отвратительный смех и адское хихиканье отвратительной пары завершили действо.
   Этого было достаточно. Я поднялся; стволы моих пистолетов почти касались женщин, так что промахнуться было невозможно; пара выстрелов, как я полагал, избавили наш мир от этих тварей. Но я не услышал, чтобы они застонали и упали; и, к моему крайнему изумлению и ужасу, когда дым рассеялся, в комнате не было ни трупа на кровати, ни убитых женщин, никого, - кроме меня.
   Я не могу описать своего душевного состояния. Был ли это странный сон наяву или отвратительное порождение сомнамбулизма? На мгновение меня поразила ужасная мысль, что я попросту сошел с ума. По правде говоря, случившегося было вполне достаточно, чтобы заставить любого усомниться в свое нормальности. Какое-то время я стоял, ошеломленный, обескураженный, а потом, должен признаться, меня охватил страх. Я не решался двинуться с места и покинуть комнату. Снова наступила тишина, как в могиле, и внутри дома, и снаружи его. Из окна открывался великолепный вид на вересковые пустоши, горы и долины между скал, я видел дорогу, петлявшую на протяжении многих миль. Только что взошедшее солнце позолотило облака, на земле протянулись длинные тени. Жужжали насекомые, щебетали птицы, ветер, врывавшийся в окно, доносил запахи полевых цветов. В конце концов, я решился выйти и без приключений спустился вниз с пистолетами в руках. С первым же глотком свежего воздуха мое мужество вернулось ко мне, чары рассеялись, равно как всякие тени сомнения относительно виденного мною и сомнения в нормальности моего разума и чувств; но тайна, странная и страшная, осталась, и ее нужно было разгадать. Будучи вооружен, я не слишком рисковал, возвращаясь в дом; я решил тщательно осмотреть его снизу доверху. Предварительный наружный осмотр не выявил ничего нового или подозрительного; это была, как я уже говорил, обычная, заброшенная, полуразрушенная придорожная venta, ничем не отличавшаяся от многих других. Войдя в единственную, широко распахнутую, дверь, я увидел свою лошадь, спокойно стоящую в яслях; в нижнем этаже также не имелось ничего необычного.
   У подножия лестницы я внимательно прислушался, но наверху было тихо. Комнаты были пусты, в них имелись только матрасы и охапки соломы, которые я заметил накануне вечером, оставшиеся совершенно нетронутыми. Возможно, не без некоторого внутреннего трепета я коснулся деревянной щеколды на двери комнаты, которую я занимал и в которой, совсем недавно, случилось это. Из аккуратного отверстия в двери, - как нетрудно догадаться, проделанного пулей моего пистолета, - пробивался солнечный луч. Прежде чем открыть дверь, я снова прислушался, но не услышал ни вздоха, ни стона - комната должна была быть и была пуста, я прекрасно это знал. Единственным доказательством реальности случившегося внутри комнаты было еще одно пулевое отверстие в стене; пуля вошла глубоко в штукатурку. Мимолетного взгляда было достаточно, чтобы убедиться: ни трупов, ни крови, ни малейшего следа отвратительных посетительниц. Матрас, на котором я лежал, был цел; нож, конечно же, не пронзал его поверхность и не шелестел листьями кукурузы. На этом осмотр дома был закончен. По-видимому, я не мог узнать в нем ничего, так что мне ничего не оставалось, как собрать свои вещи и покинуть его как можно скорее.
   К тому времени, как я оседлал лошадь, было уже около пяти часов; я знал, что в деревне уже поднялись, поэтому решил немедленно вернуться и объясниться с хозяином этого сомнительного дома. Однако, по дороге, мне пришло в голову, что в эту странную историю никто не поверит, и будет лучшим, во избежание возможных неприятностей, действовать осторожно. В самом деле, стрельба в двух женщин вряд ли могла считаться делом обычным; во всяком случае, это могло стать причиной расследования и моей здесь задержки. В то же время, я, естественно, стремился узнать как можно больше о месте своего приключения и о репутации его, плохой или хорошей. Должен признаться, у меня сложилось впечатление, что случившееся стоит отнести к разряду сверхъестественного, но даже в этом случае было разумным предположить, что для него должен существовать ответ на вопрос: "почему?". Тогда мне казалось, что между местом и актерами, принявшими участие в мрачной трагедии, определенную роль в которой сыграл и я, должна иметься какая-то связь; и эта связь, реальная или призрачная, требовала объяснения. Столкнулся ли я со случаем постоянного посещения призраками места, где когда-то наяву совершилось ужасное преступление? Это предположение завладело моим умом и мне, конечно, не терпелось узнать, прав я или нет.
   Однако испанские сельские трактирщики чрезвычайно ревнивы и обидчивы, когда дело касается доброго имени их заведений, и мне было известно, что даже если нечто подобное случилось когда-то и сохранилось в памяти людей, то узнать это будет крайне сложно, ибо вы, наверное, хорошо знаете, насколько мы, испанцы, суеверны. Поэтому, даже собираясь на рыбную ловлю, вам следует быть чрезвычайно осторожным, пытаясь получить информацию относительно места, где это делать лучше всего.
   Хозяин постоялого двора был на ногах, в толпе, собравшейся за ночь, царила сумятица, и мне было трудно, как говорится, даже вставить слово. Хозяин был угрюм и раздражителен, озабочен и занят важным делом - ему требовалось собрать плату за постой с не слишком обязательных постояльцев. Вероятно, моя озабоченность и выражение лица, когда я подошел к нему, заставили его насторожиться, поскольку при первом же намеке на желание разобраться со странным случаем в его постоялом дворе, манеры его стали грубыми и невежественными. У него не было ни времени, ни желания давать мне какие-либо объяснения о чем бы то ни было, и лучшее, что я мог сделать, - это расплатиться и поскорее убраться восвояси, - это было сказано так резко и выразительно, что я сразу заподозрил что-то неладное. Только огромным усилием воли мне удалось сдержаться; но, в конце концов, меня хватило ненадолго, и я сказал ему, что случилось нечто очень серьезное и необычное, и что я рассчитываю получить у него разъяснение случившегося. Это, однако, привело его в бешенство. - Ложь, ложь, это все ложь! - закричал он. - Убирайся отсюда! Или, поверь мне на слово, с тобой случится худшее. А когда я пригрозил остаться и обратиться к деревенскому алькальду, он с саркастическим смехом ответил, что если я это сделаю, то, может быть, мне не удастся сохранить свою шкуру целой; он не потерпит, чтобы кто-нибудь клеветал на его заведение и на него самого, и плевать хотел и на алькальда и какого-то путешественника. - Убирайся подобру-поздорову, - сказал он, наконец, - и не задавай никаких вопросов, иначе ты только навлечешь на себя крупные неприятности.
   Видя, что мне ничего не удастся узнать у него, что мне предстоят непростые поиски и некоторая задержка, я, наконец, с неохотой решил последовать его совету и уехать, надеясь получить дополнительные сведения по дороге. К этому времени негодяй оставил меня в покое и ссорился с другими постояльцами. С некоторым трудом я раздобыл немного хлеба, агуардиенте и стакан воды (мы, испанцы, как вы знаете, частенько довольствуемся таким нехитрым завтраком, настраиваясь на более основательную трапезу час или два спустя); отправляясь в путь, я заметил, что хозяин постоялого двора некоторое время наблюдал, как я уезжаю, с облегчением глядя мне вслед. Было очевидно, что мои слова произвели на него сильное впечатление, но, в то же время, не были неожиданными и не показались странными.
   Следующее место, где я остановился, находилось милях в восьми или десяти далее по дороге; здесь я рассчитывал получить хоть какие-нибудь сведения о поразительном предмете моего беспокойства. Но меня снова ожидало разочарование. Padrone posada оказался малым грубым, почти таким же, как его сосед, которого я незадолго перед тем оставил; очевидно, эти два достойных человека были друзьями и союзниками. Хотя владелец постоялого двора выказал удивление и проявил интерес, когда я заговорил о своем ночном приключении, тон его замечаний и комментариев был вовсе не сердечным или сочувственным. Он сказал, что моя история совершенно невероятна, и, по его мнению, рассчитана на то, чтобы опорочить дом и имя его соседа, что сам он никогда не вмешивается в чужие дела, не слушает и не повторяет пустых россказней. Короче говоря, у него не оказалось для меня никакой информации; кроме того, этот человек почти в тех же самых выражениях, с явным нажимом и значением, посоветовал мне придержать язык и как можно скорее убраться подальше из этих мест.
   Это было очень неприятно; очевидно, существовала какая-то тайна, какая-то дурная слава, связанная с этим местом. Однако давить на хозяина было бесполезно: он вел себя в высшей степени грубо, ссориться с ним не имело смысла. Более того, через несколько часов пути я окажусь в Хаэне, где недомолвки по поводу столь странного дела исчезнут, или, по крайней мере, число их сократится, и где я рассчитывал предпринять более эффективные шаги, чтобы приподнять покров тайны, скрывающий его.
   Чем ближе я приближался к Хаэну, тем сильнее мучило меня нетерпение; желание узнать как можно больше терзало меня так, что, едва прибыв в уютную Parador de las Diligencias я, не теряя ни минуты, приступил к расспросам хозяина. Это оказался достойный, порядочный и разумный человек. При первом упоминании о venta он весь превратился во внимание, и сообщил мне, что об этом месте давно ходят самые страшные легенды, и он знает их в малейших подробностях. Однако когда я закончил рассказ о своем приключении, изумление его не имело границ. "Madre de Dios Senor! Неужели это правда? Это изумительно и невероятно, и все же..." - "И все же, - сказал я, - мне кажется, вы уже слышали все это или, по крайней мере, нечто похожее. Послушайте, Senor Pasadero, я - дон Игнасио Жирон, конде де Лусена, кабальеро де Сантьяго и полковник на службе Ее Величества, и, клянусь честью, все это правда до последнего слова. Итак, что вам известно об этом месте и этих людях?"
   Хозяин не стал ничего скрывать и рассказал мне, что нынешний хозяин posada и venta, несмотря на всю свою грубость и невежливость, человек честный и порядочный, но что в venta он имел несчастье приобрести печально известный дом с привидениями. Все его попытки использовать его не увенчались успехом, а досада и понесенные затраты окончательно испортили характер этого человека. "Хотя, - добавил он, - я никогда прежде не сталкивался ни с одним настоящим свидетелем сверхъестественных явлений, я слышал бесконечное количество историй, более или менее похожих на услышанную от вас, и предполагаемая причина их хорошо известна. Более ста лет назад venta содержали две ужасные женщины, сестры, в течение многих лет, как выяснилось, в конце концов, убивавшие и грабившие запоздавших путников, о прибытии которых никто не знал, поскольку в доме не жил никто, кроме них. Наконец, их ужасные злодеяния были раскрыты; их судили, приговорили к удушению и сожгли дотла на площади в Хаэне". Тут мой собеседник замолчал и, как бы извиняясь, сказал, что, принимая во внимание мой собственный недавний опыт, он не знает, следует ли ему рассказывать мне о том, что думают об этих женщинах те, которым доводилось ночевать в venta. На мою просьбу не скрывать от меня ничего, он сказал: "Хорошо, сеньор конде, если сказать вам всю правду, они говорили, что этих женщин могут видеть только те, кто сами, так или иначе, совершили убийство, или, во всяком случае, тем или иным способом способствовали лишению человека жизни".
   Смысл рекомендаций обоих владельцев постоялых дворов, - убраться из этой местности, пока у меня не случились крупные неприятности, теперь стал мне совершенно ясен. Они, очевидно, пришли к заключению, что мою совесть отягчает убийство, и даже легкого намека на это оказалось достаточно, чтобы постараться избавиться от меня.
   Я - военный человек, и в ходе нашей несчастной гражданской войны мне не раз приходилось самолично стрелять из пушки и из ружья; но видит Бог, я никогда не отнимал ничьей жизни, кроме как во время этой войны. Однако я вынужден предположить, что пролития крови, независимо от того, каким образом и по какой причине это случилось, было достаточно, чтобы вызвать призраки этих отвратительных гарпий прошлого. Воистину, эта местность населена призраками, если верить другим рассказам моего хозяина, ибо среди прочих странных повестей, он "одарил" меня столь ужасной и жуткой по своей природе, что она запечатлелась в моем сознании и до сих пор живет в нем, как если бы все случилось со мною самим. Он рассказал мне, что неподалеку от Хаэна имеется деревня, или небольшой городок, ныне полностью разрушившийся и позаброшенный, поскольку никто не может жить даже в радиусе нескольких миль от него, и причина того уходит своими корнями в начало этого столетия, во времена Великой войны. Некие патриоты-герильеро захватил французский аванпост, численностью около пятидесяти человек, с знаменами, горнами, барабанами и всевозможными инструментами. Несчастных загнали в подземелье carcel, или городской тюрьмы, а поскольку стало известно, что их товарищи спешат к ним на выручку, герильеро подожгли здание тюрьмы над головами пленных, и поспешно отступили, бросив их на произвол судьбы. Французы, узнав, что помощь близка, взяли в руки инструменты и начали исполнять разные мелодии, стараясь играть как можно громче, чтобы привлечь к себе внимание, и эта ужасная музыка преследовала отступающих на протяжении нескольких миль, пока музыкантов не постигла печальная участь: кто-то из них задохнулся от дыма, а иные сгорели заживо. Вскоре после этого прибыли их товарищи, слишком поздно; тогда они сожгли все остававшиеся здания, и с тех пор городок обратился в руины, поскольку ужасный концерт продолжается до сих пор: грохот барабанов и дикие звуки горнов часто слышны даже сквозь вой зимних ветров, спускающихся со Сьерры.
   Воистину, Испания - страна призраков, сражений, убийств и внезапных смертей.
  
  

ЖЕМЧУГ СВЯТОЙ МАРГАРИТЫ

  
   Торжество Анны Болейн над королевой Екатериной, как известно, длилось недолго. Коварная женщина, - красивая, но лживая и, по словам многих, просто хищная гарпия, - дочь простого рыцаря, став, наконец, королевой Англии, оказалась недостойна этого. Возлюбленная короля Генриха и в самом деле пробивалась наверх, дюйм за дюймом, средь множества врагов. Добрые католики утверждали, что она околдовала короля, и так оно и было: у нее было красивое лицо, красивая фигура, обаятельная улыбка, красноречие и ум; кем бы она ни была, все, по крайней мере, соглашались в том, что Анна Болейн - не глупа.
   Вся католическая Англия ненавидела ее за то, что она изменила свои религиозные взгляды. Люди говорили, - она поступила так, поскольку их придерживался человек, на которого она положила глаз; но Анна Болейн, без сомнения, была достаточно проницательна, чтобы сама делать выводы, а также имела достаточно ума и духа, чтобы придерживаться их по убеждению. Неудивительно, что она стала верным союзником мастера Томаса Кромвеля, хитрого и властного канцлера короля, человека, проклятого всеми святыми на небесах и всеми честными людьми (так утверждали католики) на земле. Анна Болейн, как говорили, подстрекает короля и его канцлера к разграблению и уничтожению монастырей исключительно для своих собственных целей. Невозможно сомневаться, что, как ни коротка была ее жизнь, из церковных сундуков в сундуки коронованной блудницы (как ее называли за глаза) попало множество золота и драгоценных камней. Когда же настал день падения, и королева и канцлер были обезглавлены на эшафоте на холме Тауэра, языки развязались, и было рассказано множество историй о заговорах и грабежах, служивших к погибели Церкви и ущербу королевского величия. Одна из подобных историй слишком странная, романтическая и роковая, чтобы ее можно было забыть. Отголоски этой легенды дошли до нашего времени. Не имеет значения, как и когда автор услышал их, и как ему удалось собрать воедино разрозненные звенья одной цепи.
   На портрете, работы Ханса Гольбейна, изображающего королеву Анну Болейн, лебединую шею прекрасной дамы украшает ожерелье из крупных жемчужин с золотой буквой "Б" в окружении рубинов. Это ожерелье король Генрих собственноручно надел своей возлюбленной; подбирал жемчуг и сделал это украшение мастер Джон из Антверпена, придворный ювелир и друг Ханса Гольбейна.
   Но Анна прекрасно знала, откуда взялись эти жемчужины, и именно благодаря ее тайным побуждениям и хитрости, ее коронованный любовник добыл их. Но лучше бы ей было не желать их, говорили люди, потому что как раз то место, где этот жемчуг облегал ее прекрасную шею, вскоре соприкоснулось с топором палача.
   Говорят, что в море осталось столько же хорошей рыбы, сколько из него уже выловлено. В наши дни рыбаки склонны сомневаться в правдивости этой старой поговорки; во всяком случае, в нашем рассказе упоминается очень странная рыба, - которая очень редко появлялась у берегов старого доброго графства Норфолк (если вообще появлялась), где и произошла эта богатая событиями история. Но что касается старой поговорки, имеются свидетельства, заставляющие автора усомниться в ее справедливости в наши дни, когда море редко преподносит нам сюрпризы. В древние времена оно чудесно изобиловало прекрасными жемчужинами. Если верить старинным изображениям, жемчуг был когда-то величиною с куриное яйцо, и встречался в бесчисленном количестве, точно ягоды ежевики. Взгляните на королеву Елизавету, на ее бесчисленные платья, оборки и корсажи которых украшены тысячами жемчужин. Все жемчужные устрицы Китайского моря не дают в наши дни такого урожая. Почему я и говорю, что все изменилось. Более того, кто в наши дни видел русалку? В каком музее вы найдете русалочий гребень и зеркало? Но кто сомневается в прежнем существовании этих созданий, пусть отложит вынесение своего вердикта до тех пор, пока не прочтет нашу историю.
   Анна Болейн происходила из рода Норфолков, а до сих пор хорошо известно, что Норфолки были людьми, которых интересовали в первую очередь дела и поступки единственно Норфолков.
   Те самые жемчужины, которые она носила на шее в течение одного или двух лет своего славного восхождения, были известны в графстве добрую сотню лет, а на самом деле, и далеко за его пределами. Это был священный и освящённый жемчуг, - не что иное, как знаменитый венок святой Маргариты, - жемчуг, один вид которого мог помочь исцелению глазных болезней. Святые небеса! Что за чудовищной грешницей, что за бессовестной гарпией была эта прекрасная Иезавель, посмевшая присвоить его! Ничто не было для нее свято. Неудивительно, что жемчуг святой Маргариты стал причиной несчастья Анны Болейн! Этот знаменитый жемчуг был доставлен ей прямо из святилища, где столетие поклонения и свершившихся от него чудес окружили его чудесным нимбом, и в виде ожерелья обвил шею дочери норфолкского рыцаря. Это оскорбило чувства людей всего графства, это было вопиюще неприличным и дурным поступком.
   На побережье Норфолка, на полпути между Ярмутом и Кромером, лежит маленькая рыбачья деревушка Хасборо, на окраине которой до сих пор можно увидеть серые развалины древнего монастыря, знаменитого в древние времена. Бромхольмское аббатство действительно было очень известным, так же как Уолсингем и Гластонбери, Кентербери и Компостелла - поскольку также являлось местом паломничества. В нем имелось две святыни. Богородица Уолсингемская была в некотором смысле уникальна, но, как ни странно, у нее также имелась соперница. Это была Богородица Сарагосская, с ее священным столпом, но у христиан имелась только одна святая Маргарита со священным венцом. Было ли другое бромгольмское сокровище, чудотворный крест, таким же знаменитым, как его "соперник" из Боксли, истории не известно. Скорее всего, нет, потому что у последнего внутри имелись провода и часовой механизм, и его чудесные движения, вследствие этого, были несколько монотонными и довольно частыми. Что касается бромгольмских чудес, я склонен верить, - они были настоящими. Во всяком случае, никто и никогда не сомневался в том, что святая Маргарита жила там, и у нас имеются свидетельства, что ее знаменитый жемчуг не был подделкой. На протяжении столетий, одной из достопримечательностей Бромгольма была прекрасная статуя Святой Девы, вырезанная из дерева, искусно раскрашенная и позолоченная. Никто не знал, когда она были сделана, ни кто ее изготовил. Среди благочестивых прихожан, особенно среди женщин, укоренилось убеждение, что она была создана руками ангелов на небесах и доставлена в этот мир, подобно каменным скрижалям закона Моисеева на горе Синай. Разумеется, монахи Бромгольма не подтверждали, но и не опровергали этого убеждения, и постепенно статуя оказалась окутана ореолом тайны. В самом деле, когда добрая святая, столь же деятельная в дереве, как и во плоти, стала исцелять всевозможные недуги, в особенности те, которым подвержены женщины и дети, когда пожертвования богатых и бедных, кротких и смиренных, потекли в монастырские сундуки, можно ли было ожидать какого-либо неверия в реальность чудесных исцелений среди монахов Бромгольма? Им и в голову не могли придти подобные нечестивые мысли. Разве Богоматерь Лурдская не исцеляла людей в течение девятнадцатого века, ставя врачей в тупик? Эта истинно женская миссия, венец славы, - исцеление больных и утешение несчастных, - разве она не прекраснее любой земной благодати?
   Отринем же всякие опасения и подозрения относительно святынь Бромгольма. Как нежна и грациозна была дева-мученица! И в то же время - воинственна, подобно самому святому Георгию, и даже святой Михаил, с огромными крыльями, в сверкающих доспехах, не был более грозным противником дьявола и его слуг, чем святая Маргарита с ее крестом. Тот, кто видел ее в Бромгольме, стоящую, с гордой улыбкой, попирая ногой поверженного дьявола, похожего на огромную, изнемогающую от жары жабу, с поднятой правой рукой, сжимающей крест, острое основание которого глубоко пронзает плоть чудовища, - тот, кто, говорю я, видел это, не мог усомниться ни в силе святости над всеми злыми демонами, ни в том, кого призывать на помощь в сражении с силами тьмы. Святая вода не была более ненавистна Сатане и его бесам, чем просто имя святой Маргариты, произнесенное с верою.
   Но что касается жемчуга, откуда он взялся? Тоже с небес? Напротив, есть основания полагать, что он - военный трофей, исторгнутый у самого сатаны. Согласно традиции, жемчужины были provenance, -- если воспользоваться французским термином, - были добыты; их история с того момента, как они были извлечены из моря, хорошо известна. И сейчас нам надлежит вернуться на сто с лишним лет назад, во времена Анны Болейн, чтобы выяснить происхождение ее рокового ожерелья. В то время жемчужины были знаменитой бромгольмской реликвией, столь же важной для святой Маргариты, и столь же подлинной, как мизинец святой, также принадлежавший к бесценным сокровищам монастыря. Кто не слышал об этих священных жемчужинах? Разве тезка святой, добрая королева Маргарита, не отправилась в паломничество в Бромгольм со своим сыном, юным Эдуардом, и разве не было дозволено ей, в качестве особой милости, надеть ожерелье на шею сына, и разве ее бургундская тезка не присылала специального посланника, чтобы узнать, нельзя ли купить эти чудесные жемчужины на фландрское золото?
   В начале четырнадцатого века, когда приором был Брэкондейл, появление этих жемчужин по чудесной и особой милости послужило процветанию аббатства. До сих пор монастырь жил размеренной жизнью, ничем не примечательной. Он располагался в замечательном месте; средств было достаточно, возможно, даже немного избыточно, поскольку земля здесь плодородна. Монахи Бромгольма получали доход, какому могли позавидовать многие другие аббатства. Им не нужно было тратить усилия на разведение рыбы - море находилось совсем рядом. Не следует забывать, что в те времена монастыри уделяли гораздо больше времени разведению рыбы, нежели в наши дни.
   Пятницы, постные дни и великий пост породили постоянный спрос на рыбу, а следовательно, систематические и хорошо продуманные меры по увеличению ее количества повсеместно, частенько удивляют современного англичанина, - забывшего об их побудительных причинах, - когда он замечает остатки больших рыборазводных прудов, все еще достаточно заметных вблизи старых аббатств и монастырей. Монахи Бромгольма, однако, такой заботы не имели. Они не разводили карпов и линей, окуней и щук, надеясь на море. Палтус и камбала, треска и устрицы, омары и крабы, - все дары моря были в их распоряжении, и рыбаки Хасборо снабжали их ими в избытке. Хотя у монастыря при этом имелись свои лодки, сети и снасти, а также рыбак, получавший жалованье.
   Джон Клэй, занимавший эту должность в то время, о котором идет речь, был типичным представителем англичан графства Норфолк. Он был весельчак и жизнелюб. Никто на всем побережье не мог сравниться с ним в искусстве сладить с веслами и сетями, устоять против его кулаков или дубинки, перепить или посоперничать в искусстве любви. Добрый малый, имя которого не сходило с языка простых людей, Джон, однако, имел один недостаток и был этим печально известен - не одну девушку оставил он с разбитым сердцем. Вряд ли можно сказать, что с точки зрения нравственности его поведение не отличалось строгостью, он, скорее всего, даже не знал, что такое нравственность. Грехов у Джона было, конечно, очень много, но это было очень давно, и мораль девушек того времени сильно отличалась от нынешних. Однако, когда Джону и жене мельника из Мандсли, простаку и простушке, пришлось встать, при всех, в монастырской церкви в воскресенье днем во время службы, в то время как отец Томас, великий проповедник, обрушил на их головы соответствующие библейские тексты, начиная со времен царя Давида, люди подумали, что Джону Клэю пора остепениться и взять себе жену. К несчастью, Джон никак не мог решить, кого взять в жены. С той поры, как его слава взошла в зенит, он постоянно искал, и в тот момент, когда он появляется в нашей истории, славный рыбак никак не мог сделать выбор между очарованием Джоан, розовощекой молочницы, и крепкой дочерью кузнеца. Джон постоянно ловил себя на мысли, как он был бы счастлив то одной, то с другой девушкой, если бы не существовало ее соперницы.
   Размышляя над этим вопросом, Джон Клэй в одно прекрасное сентябрьское утро встал рано и отплыл в море на своей лодке, чтобы проверить ловушки и лесы, оставленные на ночь. Это было чудесное утро; солнце светило так же ярко, а кровь бежала по венам людей четыреста лет назад так же быстро, как и сейчас. Не могло ли солнце светить тогда даже ярче, чем сегодня, ибо мир тогда был немного моложе? Во всяком случае, пусть читатели мои представят себе полного сил рыболова в лодке и радостное утро, когда на берегу поют жаворонки, а чайки кричат, и ссорятся, и скользят по волнам. Море было гладким, словно пруд. Золотая дымка поднималась от воды к небу, стирая границу между ними, подобная лестнице Иакова, по которой легко было взобраться в небесные чертоги.
   Джон Клэй никогда не унывал; ему было тридцать пять, самый расцвет жизни, а неприятности, иногда случавшиеся с ним, если и ставили ненадолго в затруднительное положение, тем не менее, никак не обременяли его совести. В то утро, когда он, размеренно взмахивая веслами, выходил в море, в голове у него смутно мелькали какие-то мысли относительно Джоан и дочери кузнеца. Если бы кто увидел его сейчас, то сразу догадался бы, что Джон чем-то озабочен. Поначалу он напевал, в такт размеренному движению весел, но вот песенка стала временами смолкать, и стало ясно, что певец о чем-то серьезно задумывается. О том, что мысли эти не носили особенно мрачного характера, можно было догадаться по раздававшимся время от времени веселым смешкам. Таким образом, он проплыл милю или две; золотистая дымка и расстояние скрыли дома Хасборо, а башни и фронтоны церкви Бромгольма увеличились до размеров собора. После одного такого перерыва рыбак снова энергично взмахнул веслами и запел даже более громко, чем прежде, как вдруг с удивлением услышал, что его мелодия подхвачена и эхом отдается у него за спиной, голосом, по сравнению с его пыхтением и фырканьем, походящим на звон колокольчика. Джон резко обернулся. Он не слышал плесков иных весел, кроме своих собственных, тогда кто же это мог быть? Уж конечно, не ангел с небес, ибо песенка вовсе не напоминала священный гимн. Зрелище, представшее взору Джона Клэя, когда он смог что-то разглядеть, - ибо едва он повернулся, солнечные лучи ослепили его, на несколько секунд лишив возможности видеть, - было таким, какое, несомненно, не видел ни один смертный рыбак со времен Венеры Анадиомены или Амфитриты и ее нимф. Звенящий смех приветствовал изумленного рыбака, когда до него постепенно дошло, кто именно его преследует. Что же это было за видение, представшее глазам изумленного Джона Клэя? Не краснощекая Джоан и не Мерджи Смит, а лучезарное создание, очарование которого, даже для неискушенного рыбака, превосходило очарование любой девушки в нашем мире смертных. Прекрасная русалка, одетая только великолепной россыпью золотых волос, по крайней мере, в несколько ярдов длиной, поскольку они плавали вокруг нее по поверхности воды, образуя красивую рябь и водовороты, - тончайшее золото, обрамляющее драгоценные камни, - капли брызг, - искрившиеся вокруг нее, когда она плыла. Представьте себе зелень и серебро макрели, розовый и алый цвет кефали, бронзу и золото, изумруды, рубины, сапфиры и топазы, - смешайте все эти яркие цвета в одном, постоянно меняющемся сиянии, - и вы получите некоторое представление о великолепии этой чудесной морской девы. Удивление Джона усилилось, когда она, замолчав, вдруг исчезла в море, рядом с его лодкой, и вынырнула по другую ее сторону, встряхивая волосами и озорно смеясь. Джон подумал, что никогда прежде не видел более озорное и дерзкое создание. В одной руке она держала зеркало, в другой - гребень, которым то и дело поправляла свои великолепные волосы, в то время как зеркалом направляла солнечные зайчики в его глаза.
   Джон был застигнут врасплох, несколько смущен и слегка испуган. О русалках шла дурная слава, которая, возможно, следовала за ними с сирен древности. Так что Джон, как бы ни удивлялся и ни восхищался этим созданием, поначалу не испытывал никаких особых побуждений к знакомству с ним. Но русалка не была "застенчивой" и, очевидно, как выразился сам Джон, хотела что-то ему сказать. Конечно, для любой смертной девушки не составило бы особого труда в подобной ситуации воспламенить любвеобильное сердце Джона, но...
   Итак, Джон, немного поразмыслив, решил избежать общения с русалкой, развернул лодку и изо всех сил поплыл к берегу. Но та оказалась проворнее. В ответ на первый же взмах весел, раздался всплеск, движение прекрасных рук, словно бы выточенных из слоновой кости, хвоста под поверхностью воды, и русалка вновь оказалась у борта. Было очевидно, что она может с легкостью обогнать его лодку, подобно рыбе, или крику чайки над гребнями морских волн. Она всплывала, и ныряла, и снова всплывала, с звонким смехом, срывавшимся с прелестных губ, с веселыми искорками в прекрасных голубых глазах. Она, очевидно, полагала, что он не окажется настолько грубым, чтобы ударить ее веслом или переехать лодкой, даже если бы оказался в состоянии это сделать. Еще один поворот зеркальца, и ослепительная вспышка в глазах Джона Клэя заставила его замереть; обычно Джон ловил рыбу, сейчас рыбой оказался он сам. Хотя русалка не произнесла ни единого слова, ее выразительные жесты ясно говорили: "Иди ко мне, милый!" Конечно, Джон охотно ухлестывал за девушками, и она, казалось, это знала; кроме того, он был замечательным пловцом, но...
   - Нет, нет, девочка, забирайся-ка лучше ты в мою лодку, - сказал он, наконец; но русалка только встряхнула своими золотыми волосами и засмеялась еще звонче. Джон, в свою очередь, покачал головой: он был достаточно благоразумен, чтобы очертя голову кинуться в неизвестное. Русалка была очень привлекательна и соблазнительна, но Джон не собирался бросаться в море; что угодно, только не это.
   Русалка перепробовала все возможные аргументы в этом немом спектакле, поскольку либо не могла, либо не желала говорить. Наконец, сняв свое жемчужное ожерелье, она помахала им перед удивленным Джоном, а затем раздраженным жестом бросила его в лодку, к его ногам. "Пусть себе лежит", - сказал про себя Джон, принимая подарок и берясь за весла. В этот самый момент русалка в очередной раз нырнула, и что-то с ужасным шипением и бульканьем всплыло с другой стороны лодки, так, что она едва не выскочила из воды. Джон едва не выпал за борт, но он прекрасно умел управляться с ней, а потому, несмотря на то, что лодка страшно раскачивалась, ему удалось выровнять ее и удерживать на волнующейся воде. "Вот ведь хитрая бестия! - подумал он. - Еще бы чуть-чуть, и я оказался в море!" И тут же все его существо пронзил дикий ужас, подобно вспышке молнии. Не русалка появилась из водоворота, едва не поглотившего рыбака. Страшное, невиданное чудовище поднялось из шипящей, покрытой пузырями воды, вместе со зловонием, исходившим, должно быть, из самого ада. Сам сатана, пышущий жаром, с ревом поднялся на поверхность, чтобы забрать Джона Клэя. Рыбак даже не успел подумать о том, что "возмездие за грех - смерть", и выбросить в море блестящий жемчуг, лежавший у его ног. Неужели его ждет гибель, и нет ему спасения? "Святая Маргарита, помоги мне! На помощь, добрая святая, на помощь!" - закричал в отчаянии Джон. Дьявол был огромен и ужасен, но имя Бога и его святых - щит и доспехи для Его созданий, и копья и стрелы - для лукавого.
   Святая дева услышала крик, раздавшийся над морем, даже в своей нише в Бромгольме. Быстро, подобно мысли, на невидимых ангельских крыльях, явился Спаситель. Подобно тому, как гарпун пронзает кита, крест святой девы с острым основанием вонзился в зловонную тушу взревевшего дьявола, и Джон увидел свою избавительницу, попирающую чудовище, в сиянии славы, какой он часто видел ее в святом храме на берегу. Торжествующая, с жалостью, но строго, взирала она на Джона Клэя сверху вниз. Несчастный грешник пытался молиться, но молитвы застревали у него в горле от священного ужаса; но святым ведомы людские сердца, и как хрупка и слаба смертная плоть. Что случилось потом, Джон Клэй не мог хорошенько припомнить: по всей видимости, испуг и волнение, охватившие его во время этого чудесного события, оказались слишком сильными даже для него. То ли его небесная покровительница погрузила его в сон, похожий на полузабвение, то ли он просто потерял сознание, но, во всяком случае, он час или два без движения пролежал на дне лодки, пока та дрейфовала по спокойному морю.
   Когда Джон Клэй проснулся и стал осознавать, что случившееся с ним вовсе не было сном, но реальным спасением из ада, он, - во всяком случае, на какое-то время, стал совсем другим человеком. Грубый рыбак чувствовал крайний испуг, и все, что мог сделать, это бормотать отрывки молитв, какие-то благочестивые восклицания, мало понятные заклинания, все, что могло помочь ему в данной ситуации. Постепенно, однако, он приходил в себя. Это не было сном, потому что на дне лодки, у его ног, лежал жемчуг русалки. Первым порывом Джона было выбросить его за борт, но он не осмеливался даже прикоснуться к нему. Вскоре, однако, когда он взирал на него, не зная, на что ему решиться, ему на ум пришла благодатная мысль, без сомнения, навеянная небесной благодатью. Кому могло принадлежать это сокровище, как не святой, избавившей его от смерти? Чей-то голос, казалось, произнес: "Отнеси его в церковь святой Маргариты, как свидетельство свершившегося чуда, на все времена". Джон повиновался. Все быстрее и быстрее, по мере того, как силы возвращались к нему, он греб к берегу. Но кто способен описать, какое воздействие на приора Брэкондейла и общину Бромгольма оказал его чудесный рассказ?
   Никто не мог усомниться, что произошло великое чудо, поскольку существовало неоспоримое доказательство. Где Джон Клэй мог раздобыть драгоценные жемчужины, владеть которыми могут лишь короли, если не там, где сказал? Разговоров и слухов о великом чуде было предостаточно; не только весь Норфолк был взбудоражен, удивительные, самые невероятные легенды о Джоне Клэе распространились повсеместно. Нет смысла вдаваться во все подробности обстоятельств, сопутствовавших передачи этой реликвии в Бромгольм. Радость общины не поддается описанию. Джону Клэю, простому рыбаку, была дарована величайшая милость. Но разве святой Петр не был рыбаком? Разумеется, Джона Клэя нельзя было назвать святым, но, как избранный сосуд благодати, он все же обладал определенной святостью, и не подобало оставить в прежнем положении столь выдающегося человека. Поэтому Джон, к своему великому удивлению, из скромного мирянина превратился в монаха. В его рыжих волосах появилось аккуратно выбритое место, а ряса и капюшон сменили рыбацкую куртку и грубые штаны. Но не ряса делает монаха; и было долгим и трудным делом научить Джона читать требник. Он этому так и не научился. История также не сообщает, была ли встреча с русалкой последней из его встреч с женским полом.
   Обретенная Джоном реликвия изменила положение Бромгольма. Были восстановлены хоры, в монастырь рекой хлынули подношения, пожертвования, завещанное имущество. Под хорами, вырезанные из дуба, появились изображения русалок с гребнями и зеркалами, а также всевозможные морские чудовища, а на каменном парапете снаружи, - представительницы самого дьявола, - горгульи.
   Адам Ньютон, мастер-ювелир из Нориджа, изготовил большой серебряный ковчег для хранения знаменитого жемчуга, и он немало над ним потрудился, - скорее из любви к Богу и святой Маргарите, чем ради собственной выгоды; честный мастер вполне удовольствовался восторгом и благодарностью людей, когда его труд был закончен, и ковчег выставлен на алтарь у подножия образа святой Маргариты в Бромгольме.
   Этот шедевр так был описан в описи конфискаторов, когда они, в роковой день, прибыли в Бромгольм: "Отдельно стоящая скиния, из позолоченного серебра, искусной работы; украшена русалками и всевозможными морскими жителями, зеленой эмалью; на крышке изображение святой Маргариты, попирающей мерзкого дьявола". - Это прекрасное произведение искусства Анна Болейн также присвоила, вместе с его драгоценным содержимым, и безжалостно отправила в плавильный котел.
  
  

ИСКУПЛЕНИЕ

   Графине Л.
   Милостивая государыня,
   Должен тысячу раз извиниться перед вашей светлостью за то, что не завершил расследование, касающееся комнаты с привидениями, предпринятое мною в К***.
   В конечном итоге, к сожалению, химический анализ не дал никаких результатов. Мой немецкий друг, человек безусловно выдающийся и большой авторитет в области органической химии, ядовитых веществ и т.д., ничего не смог сказать по поводу содержимого переданного ему флакона. Он сообщил, что это некое вещество, в основе которого находится углерод, как кажется, совершенно безобидное. Он сообщает, впрочем, что существуют ядовитые вещества, очень опасные и активные, но которые, будучи летучими по своей природе, могли полностью испариться из смеси, содержавшейся во флаконе в течение многих лет, не оставив после себя никаких следов. Хуже всего то, что мой друг полностью очистил флакон, поскольку, как я полагаю, стремился получить как можно большее количество осадка для своих исследований. Отсылаю его вам обратно, вместе с прядью волос, и мне очень досадно, что так случилось, ибо это лишило ужасную реликвию ее мистического характера.
   Что касается чудесного рассказа милой старушки, то я, как и обещал, переписал бумаги и изложил его в последовательной, удобочитаемой форме, при этом, надеюсь, не изменив ее стиля. Переписывая, я безжалостно сокращал пустые размышления и отступления, мешавшие ходу повествования и размывавшие действие. Первую часть я вышлю следующей почтой, с остальными также постараюсь не задерживаться. Жаль, что повествование обрывается так неожиданно, и нет никаких записей о том, что последовало за последним ужасным событием. Очевидно, писательница попросту устала от него, и если судить по неупорядоченному состоянию рукописи, занималась ею длительное время, но от случая к случаю; бедная старушка, в ее возрасте, могла и сама неожиданно переселиться в лучший мир. Более того, мне приходит в голову, что она могла и не знать о том, что произошло в К*** после смерти злополучной пары; возможно, даже от призраков было трудно ожидать рассказа о случившемся сразу после распада их плотских жилищ. Думаю, однако, что натолкнулся на доказательство, которое может подтвердить эту поразительную, невероятную, но, - в глубине души я верю в это, - истинную историю о привидениях. Я обещал вам посмотреть документы графства Х-шир, хранящиеся в Британском музее, - не содержится ли в них какое-либо упоминание об этой легенде, и, к своему восторгу и удивлению, как уже сказал, полагаю, что наткнулся на заметку, которая, с большой долей вероятности, имеет прямое отношение к ней и подтверждает ее. Более того, упоминание о ней я обнаружил в хорошо известной книге, которую даже не нужно было искать в Британском музее, это "История Х..." Олдбока. В ней я нашел известие о казни в 1594 году некой Элис Холт за колдовство. По-видимому, она сначала была повешена, а затем сожжена на костре на рыночной площади; скудные известия сообщают, что она была печально известной ведьмой, отравившей многих людей. Без сомнения, это была женщина, причинившая много зла. Было бы, конечно, весьма интересно проверить записи суда Х... Вполне возможно, отчет об этом процессе сохранился; оставим, однако, это розыскание на будущее. За сим, с наилучшими пожеланиями лорду Л.,
   И вам, милостивая государыня, леди Л.,
   Остаюсь искренне ваш
   Дж. Ч. Р.

РАССКАЗ О СОБЫТИЯХ, ОТНОСЯЩИХСЯ К КОМНАТЕ С ПРИВИДЕНИЯМИ В К***

Часть I

   Я была очень молодой женщиной, когда случилось то, о чем я собираюсь рассказать. Сейчас я уже стара, и очень скоро мне придется, в соответствии с законами природы, обрести вечный покой. Возможно, мне следовало бы написать этот рассказ по свежим следам, но пятьдесят с лишним лет нисколько не притупили мои воспоминания и чувства моего сердца, относительно самого странного периода моего земного существования. Я пишу для вас, дети мои, и, даст Бог, для ваших потомков.
   Я вошла в эту семью совершенно чужим человеком, почти совершенно не зная ее истории, то есть, тех, чьи кровь и бессмертные души соединились в далеком прошлом, дав ей жизнь. Тем не менее, Богу было угодно (одному Ему ведомо, по какой причине), чтобы я вступила в союз с благородным джентльменом, каких мало на свете, - слава Господу, что он еще жив! - чтобы, повторяю, я встретилась с ним и вступила с ним в союз, дабы разделить его участь с давно умершими представителями его рода.
   Может быть, таково было предчувствие духов усопших, что моя благодарность за ожидавшее меня счастье не будет иметь границ; что для этой семьи, прошлой, настоящей и грядущей, мое сердце станет вечным источником сочувствия и любви - любви, которую, я уверена в этом, не в силах будет прервать смерть, когда, в скором времени, настанет последний час моего земного существования.
   Я была, наверное, той, кого в наши дни называют "романтичной" девушкой. Мне кажется, я всегда обладала более живым воображением, чем большинство женщин, кроме того, я, наверное, несколько своевольна; возможно, так оно и было, но не следует думать, будто я пишу это, чтобы вызвать какие-то сомнения относительно реальности события, о котором собираюсь рассказать. Я просто стараюсь объяснить, почему я, восемнадцатилетняя девушка, впервые появившись под крышей дома, которому надлежало стать моим на всю жизнь, решила настоять на том, чтобы лечь спать в комнате Бошам, - посещаемой комнате.
   Я, однако, много слышала об этой комнате, и какое-то странное очарование, овладевавшее мною, когда я о ней думала, заставило меня настаивать на своем, а невестке хозяйки дома не так-то легло было отказать. Я приехала со своей матерью навестить вдовствующую мать моего будущего мужа; примерно через месяц должна была состояться моя свадьба с молодым сквайром К***
   Мы прибыли во второй половине дня 2 ноября 1711 года. Небо хмурилось, но едва ли следует упоминать, как все мы были счастливы; по всему дому были затоплены камины, горели свечи, и вряд ли какое иное место могло выглядеть более подходящим для обитания призраков, чем К***
   Все старались отговорить меня от мысли провести ночь в посещаемой комнате, но, убедившись, что мое решение неизменно, в конце концов, назвали избалованной, своенравной девочкой и уступили моему желанию.
   На самом деле, в комнате не имелось ничего тревожащего или неудобного; когда-то ее часто занимали гости, ее вид не менялся с течением лет, она осталась почти такой же и сейчас, - большая комната с дубовыми панелями, с массивной старой кроватью с резным деревянным балдахином и плотными занавесями. Этот старинный предмет мебели, впрочем, мы заменили впоследствии более современной кроватью, - единственное изменение, которое мы позволили себе внести по сравнению со старыми временами.
   Теперь мне следует затронуть другую тему. Мне кажется, есть много людей, помимо меня, которые обладают тем, что, несомненно, является замечательной способностью, - за неимением лучшего названия, я назову ее внутренним зрением. Такие люди, между сном и бодрствованием, большей частью рано утром, хотя их глаза закрыты, часто без каких-либо предпосылок видят, или воображают, будто видят, живые образы, призраки людей, которых никогда не видели прежде, о которых ничего не знают и которых, конечно же, не увидят никогда в жизни. Эти видения появляются, подобно вспышке молнии, длятся несколько секунд и постепенно исчезают, часто сменяясь другими, пока процесс, если можно так выразиться, продолжается. Как я уже сказала, их видят с закрытыми глазами, они словно бы проецируются на поверхность темного зеркала. Может быть, именно по этой причине я не могу без внутреннего трепета смотреть в зеркало в темной комнате. Эти образы удивительно реальны, они движутся, жестикулируют, и, кажется, говорят, иногда как бы сами с собой, а иногда словно обращаясь к другим людям. В моем случае, эти призраки живы настолько, что если бы я обладала даром рисования, если бы я была Хадсоном или Рейнольдсом, то могла бы написать их портреты так же, как если бы они были живыми людьми. Я часто думала, что в них должно присутствовать что-то сверхъестественное, и что это настоящие видения некогда существовавших душ, которые с помощью какой-то неведомой силы являют свое призрачное существование, оказывая воздействие на чувственные способности видящего их. Когда вы выслушаете мою историю, вы сможете лучше судить о разумности или абсурдности этого суждения. Я упоминаю об этой своей способности, поскольку за несколько дней до описываемого мною случая, испытала более чем поразительные ее проявления, и эти впечатления, - такое случается нечасто, - глубоко запечатлелись в моей памяти. За несколько дней перед тем, проснувшись утром у себя дома, я вдруг, лежа с закрытыми глазами, увидела молодую девушку; лицо и верхняя часть ее фигуры были видны совершенно отчетливо, но нижняя - как бы исчезала во мраке небытия. Не могу описать, как она была одета, поскольку лицо ее было так поразительно, на нем имелось такое странное, серьезное, умоляющее выражение, что я не обратила внимания ни на что другое; однако, у меня создалось впечатление, что она не из настоящего времени, а из далекого прошлого. Она была примерно моего возраста, красивая, но печальная, - о, такая печальная и несчастная, что сердце мое обливалось кровью при виде этого призрака! Она, казалось, обращалась ко мне, что-то горячо говорила; я видела, как шевелились ее губы, но не слышала ни звука, и смысл произнесенного ею не доходил до меня. Мне показалось, что она изо всех сил пытается что-то сообщить мне, но это ей не удавалось, и она в отчаянии подалась назад. Тем не менее, исчезая, она подняла руку и поманила меня, глядя умоляющим, но полным любви, взглядом, и я почувствовала странное, непреодолимое влечение к ней. Я открыла глаза и встала, собираясь следовать за ней, но видение исчезло; утренний свет развеял его. Тем не менее, это не было сном, поскольку я все это время бодрствовала.
   Это видение произвело на меня глубокое впечатление. Должна признаться, что образ этой призрачной юной леди не давал мне покоя; более того, моя фантазия создала несколько воображаемых легенд о ней, и последними моими мыслями, когда я ложилась спать в комнате Бошама, были мысли о моей призрачной гостье.
   Некоторое время я спала (мои сны были приятными, ибо дни и часы - наполнены счастьем), когда меня внезапно разбудило мое имя, как мне показалось, громко произнесенное вслух. Я сразу же проснулась, и торжественно заявляю, что бодрствовала, как бодрствую сейчас. Огонь в камине почти догорел, хотя отдельные тлеющие угольки еще мерцали, но это было и не нужно, потому что комната была освещена другим светом. Я видела - но это было не только то, что я видела обычным зрением; я это чувствовала или представляла в уме в тот краткий миг пробуждения, который показался мне годом. Снилось ли мне это раньше? Определенно, нет; и все же, я, казалось, инстинктивно понимала, что делаю, и ощущала себя участницей, странным образом причастной ужасным и вместе столь печальным событиям, что ужас не шел ни в какое сравнение с жалостью, которую они вызывали. Я увидела молодую женщину, стоявшую лицом ко мне, положив руку на одну из дубовых панелей комнаты, словно указывая мне на нее. Это обстоятельство я отметила особо и инстинктивно поняла его значение. Ее глаза были устремлены на меня, бледное лицо выражало нетерпеливое ожидание, надежду, но в то же время - страх и неизбывную тоску. Она, казалось, пыталась заговорить со мной, губы ее шевелились, но с них не слетало ни звука. Тем не менее, я поняла, что она мне говорила. Между нами установилось духовное общение. В первый момент я была испугана, меня едва не охватила паника. Я попыталась закричать, но не смогла издать ни звука. Это была та самая девушка, которую я видела наяву! В следующее мгновение она двинулась ко мне, умоляюще сложив руки, и - о! - так жалобно и умоляюще прозвучала ее мольба, что меня охватила жалость, мне захотелось во что бы то ни стало помочь ей. Я знала, что она мертва, и все же это была живая душа, с которой я разговаривала. Я встала, но не оттолкнула ее; она бросилась к моим ногам, но я взяла ее за руку и подняла ее.
   Она рассказала мне, - и рассказ этот, казалось, не занял и минуты, - что она терпеливо, от поколения к поколению, ждала удобного момента. Это был ее ад после смерти, это было ее ужасное наказание, - она ждала, в тоске, чтобы соединиться с другим, который не приходил и не мог прийти, хотя дух его блуждал, подобно ее собственному, в такой же вековечной тоске. Забвение, если это будет угодно Всемогущему, наступит после одного-единственного объятия, недолгого слияния ее души с душой любимого человека!
   О тайнах могилы ей почти нечего было рассказать. Бестелесные духи, блуждающие по земле, говорила она, знают лишь, что такова воля Божественного провидения; они никогда не могут общаться напрямую, - такова часть их искупительного наказания. Утомительное одиночество стало для них невыносимым адом, слишком ужасным, чтобы его можно было описать, оно могло длиться годами, столетиями, тысячелетиями - кто знает, сколько? Но был один способ, одна возможность, один шанс. - Ах! - добавила она. - Не отталкивай меня сейчас! Не бойся! Если есть в твоем сердце любовь, если существует в мире живая душа, тебе дорогая; любовью, которую ты лелеешь, ради Господа, умершего за всех нас, помоги мне, помоги, ибо ты - моя единственная надежда! Дай мне жизнь на одно короткое мгновение; если ты этого захочешь, то сможешь снова зажечь искру жизни в том, что, кажется, навечно с ней рассталось.
   Как ни странно, страх совершенно покинул меня. Она затронула самые сокровенные струны моего существа; в то мгновение я готова была отдать ей все, даже всю кровь моего сердца. Она прочитала мои мысли. - Если ты не отринешь мою мольбу, - сказала она, - то сможешь дать мне силу, которой обладаешь, и, хотя бы на один краткий миг я смогу снова вызвать к жизни своего мужа; что же касается остального - да будет на то воля Божия! Он ждет здесь, он рядом, разве ты не видишь его?
   Я подняла глаза и увидела еще одну темную фигуру, но это все; мои глаза были переполнены слезами, я задыхалась от волнения. Я сжала ее призрачную руку и дала согласие. Жгучий трепет охватил мои сердце и разум; так чувствуют себя ангелы, когда заблудшая душа искупила свой грех. Порыв холодного воздуха, торопливые шаги, дикий крик упоительного восторга, звук страстного поцелуя - и настала могильная тишина!
   Я упала на кровать, потрясенная, ошеломленная, но не испуганная и не измученная; потом я поднялась и, преклонив колени, стала молить Всевышнего о милосердии к этим бедным душам. Господь был милостив ко мне на протяжении всей моей жизни, и я уверена, что моя молитва была благосклонно принята у Престола Благодати.
   Я легла в постель и уснула. В ту ночь мне открылась та печальная история, которую я собираюсь рассказать. Она открылась мне во сне, хотя это не был обычный сон, поскольку мой наполовину бодрствовавший разум добавлял все новые и новые подробности, словно бы извлекая их из какого-то неведомого хранилища памяти, которое до того мгновения было закрыто.
   Когда рано утром меня разбудила горничная, уже совсем рассвело, комната была наполнена солнечным светом. Я поднесла правую руку к глазам, заслоняя их от солнечных лучей; в центре ладони виднелось пятнышко крови, а когда я смыла его, то обнаружила небольшой шрам, чуть синеватый, как от зажившей раны. Он не исчез до сих пор, он сохранится до самой моей смерти.
   Мой муж и вы, дети мои, часто удивлялись тому, как много я знаю об этом доме, каким он был в прежние времена, до того как в прошлом веке был значительно перестроен. Вы, разумеется, часто шутили, что, по вашему мнению, я жила в нем в своей предыдущей жизни, лет сто или даже более тому назад. Возможно ли, что подобно тому, как побег, привитый к растущему стволу, смешивает и дает свой сок всему растущему дереву, так и моя призрачная гостья сообщила мне какие-то знания о своей жизни и некогда случившихся событиях? Поэтому я часто воображала, что мною овладел дух, как это считалось некогда возможным в католических странах, - но дух не злой. Бедная милая нежная душа! Когда голова ее склонилась мне на грудь, она показалась мне нежным цветком лилии на сломанном стебле. Во всяком случае, я искренне верю, что это событие в какой-то степени изменило мою жизнь и мой характер.
   Итак, я утверждаю, что на какой-то краткий миг дух этой девушки овладел мною, ибо иначе я ничем не могу объяснить мое знание многих странных вещей. Как могло случиться, что я, простая, бесхитростная женщина, даже не очень умная, как вы знаете, вообразила себе это? Видит Бог, с тех пор я почти ничего не воображала. Я всегда остерегаюсь воображения, ибо оно, на мой взгляд, предполагает преувеличения, а это означает ложь, вдохновляемую отцом лжи, дьяволом. Возможно, существовала какая-то сила, позволившая душе этой бедной девушки на мгновение соединиться с моей собственной, и таким образом действительная личность и жизненный опыт предсуществовавшего человеческого существа на мгновение могли перенестись на меня, и впоследствии я не смогла ни избавиться от них, ни их забыть? Даже теперь, я знаю, что часто, когда я сижу одна в сумерках и размышляю, воспоминания, - не мои собственные, - прокрадываются в меня, подобно тихой музыке, вызывая болезненные уколы, как если бы меня мучили упреки совести, хотя мне абсолютно не в чем себя винить.
   Во всяком случае, в ночь после видения мне казалось, что я прожила целую жизнь. Мне очень сложно писать, я с трудом подбираю слова, в противном случае, я уверена, что могла бы до бесконечности рассказывать вам о вещах стопятидесятилетней давности, которые немало удивили бы вас. Однако теперь я должна рассказать, что случилось на следующий день после происшествия в комнате с привидениями. Прежде, чем присоединиться к семейному кругу за завтраком, я зашла в комнату моей дорогой матери и там, к крайнему ее изумлению, - должна признаться, почти к ужасу и негодованию, - рассказала ей о случившемся. Она подумала, что я, должно быть, стала жертвой кошмара или какой-то странной галлюцинации, и умоляла меня никому ничего не говорить, пока она сама не переговорит с матерью моего будущего мужа. Однако, за завтраком, первым вопросом было: не видела ли я призрака? Что я могла ответить? Я попыталась уклониться от расспросов, но мои неловкость и смущение были слишком очевидны. Всем стало ясно: со мной что-то случилось, и я ничего не могла утаить от вашего отца; скрыть что-либо от него казалось мне преступлением. Тем не менее, с помощью матери, я на время избежала объяснений; мне пришла в голову мысль, что история, которую я должна была рассказать, - если конечно, это не галлюцинация, в отношении чего у меня самой не было никаких сомнений, - может быть подтверждена несколькими способами. Более того, как честному и правдивому человеку, мне казалось, - в случае необходимости мне самой следует искать улики против самой себя. Однако моя вера в реальность происшедшего была столь непоколебима, что я не сомневалась, - подтверждение я найду скорее, нежели опровержение.
   Вспомним, что моя призрачная гостья, когда я впервые увидела ее, стояла, положив руку на одну из старых панелей, которыми была облицована комната, как бы привлекая мое внимание к этому месту. Вскоре после завтрака ваш отец, очень огорчившийся, увидев, что я явно не в духе, попросил меня рассказать ему, что происходит. Я ответила, что ему будет лучше, вместе со мной и матерью, отправиться в комнату с привидениями, где я была намерена кое-что показать им; возможно, это повлияет сильнее моих слов. Не тратя понапрасну времени, я указала на панель, которую хотела бы осмотреть.
   Ваш отец, если бы я попросила его, снес бы для меня весь дом, чего уж говорить о какой-то одной панели. Когда по ней постучали, она издавала глухой звук, отличный от соседних, и, по всей видимости, стояла в раме. В конце концов, ее секрет был раскрыт; оказалось, что это подвижная скользящая панель, запертая на защелку; достаточно было слегка надавить на ее, чтобы панель открылась. Позади нее в стене обнаружилась ниша, образовавшаяся в результате удаления нескольких кирпичей. В ней было найдено именно то, что, как я знала, и должно было быть обнаружено, - маленький флакончик и прядь волос, с тех пор хранившиеся в семье как реликвии; вы тоже видели их. Вполне естественно, что моя мать и мой будущий муж были сильно удивлены этой находкой. Я опускаю последовавшие длительные объяснения. Но мне, однако, предстоит рассказать о причинах, приведших к сокрытию этих предметов, а история эта длинна и ужасна. Я боялась рассказывать ее; более того, по легко понятным причинам, было решено, что она не должна стать известна никому вне нашего семейного круга. Слуги, однако, узнали, что случилось что-то необычное, и бесконечные слухи о призраке комнаты Бошама расползлись по округе, и вот уже полвека бродят по ней в сотнях вариантов. А потому я сочла своим долгом изложить эту историю на бумаге, чтобы факты, какими бы прискорбными они ни были, не искажались понапрасну, и, наконец, восторжествовала справедливость по отношению к памяти о несчастных участниках той печальной трагедии.
  

М. Л.

1764.

Часть II

   Члены семьи Л*** были рыцарями в течение многих столетий; глава семьи был посвящен в рыцари в царствование королевы Елизаветы, этой великой монархиней, когда она однажды почтила визитом К***. В то время сэр Эдвард остался вдовым, с двумя детьми. Он женился в первый раз, будучи на закате среднего возраста; вскоре жена его умерла при родах, но ребенок, дочь, осталась жива. Во втором браке он также был несчастлив, поскольку вторая леди прожила с ним всего несколько лет и скончалась незадолго до описываемых событий. В этом браке, однако, он имел сына и наследника.
   Казалось, над семьей Л*** навис злой рок. У сэра Эдварда имелся брат, намного моложе его. Этот джентльмен женился необдуманно, в результате чего между братьями случилась ссора и возникла некоторая отчужденность. Старший брат в то время еще не был связан брачными узами, и если бы не опрометчивый поступок младшего, скорее всего, не устремился к ним. Однако брак младшего брата подтолкнул его принять это решение. Рыцарь был настолько суров и горд, что не смог смириться с мыслью, чтобы их древний род был продолжен, смешавшись с кровью дочери мелкого торговца, пусть очень красивой и обладавшей сильным характером, гораздо более сильным, чем у того, кто ухаживал за ней и завоевал ее, то есть у Генри Л***. Хотя наша семья почти не имела отношения к торговле, а вы, дети мои, почти ничего об этом деле не знаете, я не могу понять, почему у людей нашего сословия существует такая большая неприязнь к торговцам, как таковым, и почему они придают такое значение разнице между крупными и мелкими торговцами. Разве не видим мы, как богатые торговцы и ювелиры, часто отнюдь не умные и не воспитанные, приобретя землю, быстро заключают браки своих сыновей и дочерей с отпрысками самых древних и благородных семейств? На самом деле, как мне кажется, богатство - вот единственный, могущественный и облагораживающий фактор в этом суетном мире. Генри Л*** был достаточно аристократичен, но почти не имел денежных средств; едва ли нужно упоминать, что и жена его была без гроша. Сэра Эдварда, впрочем, нельзя было назвать невеликодушным человеком, ибо, когда гнев его остыл, он смирился с тем, что будет поддерживать брата. Последний, однако, оказался упрям, и искал какой-нибудь способ освободиться от опеки брата. "Я не стану есть хлеб, данный мне братом, - сказал он, - потому что этот хлеб - яд для моей жены!"
   Ему не пришлось долго искать такой способ. В лондонском Сити жили дальние родственники, с которыми всегда поддерживались отношения. Одним из них был богатый торговец, торговавший в Леванте; к нему-то и обратился Генри.
   В лице этого торговца молодой джентльмен и его жена нашли друга. Торговец имел контору в Генуе, и вскоре было решено, что Генри и его жена отправятся туда, чтобы, если это будет возможным, поселиться там и стать когда-нибудь его деловыми партнерами. К этому времени на свет появился ребенок, и неизвестно, сколькими еще одарил бы их Господь, если бы молодая пара ступил на итальянскую землю. Торговец нанял хорошее судно. Долго и хлопотно решались вопросы по поводу доставки и отправки грузов. Английская шерсть и ткани должны были превратиться в инжир, изюм и специи Леванта; бархат и шелк генуэзских и флорентийских ткацких станков; венецианское стекло и миланские мечи и кинжалы. Корабль был великолепным, но удача не сопутствовала ему. Его прибытия с нетерпением ждали в Генуе и Лондоне, но только когда глубокое море станет сушей, только тогда станет известно, где он нашел свой последний причал, а вместе с ним - свое упокоение Генри и его жена.
   Ребенок, девочка, осталась на попечение жены торговца; бедная сирота не испытывала недостатка в нежной заботе и уходе. Чувства, питаемые сэром Эвардом Л*** к брату, ни в коем случае не распространялись на девочку; за ребенком послали, перевезли в К*** и заботились о нем должным образом. Наличие девочки значило очень многое. Если бы у брата родился мальчик, возможно, сэр Эдвард никогда бы не женился, и право на владение К*** и обширными землями, в конце концов, перешло бы к внуку торговца. Но ребенок оказался женского пола; было невозможно подумать, чтобы древний род прервался таким бесславным образом, и рыцарь стал присматривать себе жену. Супругу он выбрал достойную, она доставила мужу хорошее приданое, но их счастье продолжалось недолго. Она прожила ровно столько, чтобы произвести на свет еще одну представительницу слабого пола; тем не менее, этого было достаточно, чтобы ухудшить перспективы сироты на получение наследства. Агнес Л***, дочь брата сэра Эдварда, была немногим более трех лет старше его собственной, Мэри, и кузины воспитывались вместе. Во втором браке сэра Эдварда, заключенном несколько лет спустя, появился на свет сын и наследник, так что и Мэри, и Агнес, лишились своего положения наследниц. Однако перспективы девушек сильно отличались. В то время как Агнес осталась без гроша в кармане и полностью зависела от доброты своего дяди, его дочь Мэри была богата, поскольку ей осталось немалое состояние ее матери. Тем не менее, на этом ее преимущества заканчивались. Провидение иногда дает богатство без здоровья и красоты одному, зато другому - здоровье, красоту и бедность. Именно так и случилось с этими двумя девушками.
   Настало время сказать пару слов и об еще одном участнике этой драмы. Не более чем это необходимо. Хотя и прошло уже более ста лет, я считаю, что не имею права бросать тень на почтенное имя другой семьи, представители которой, помимо прочего, являются нашими соседями и друзьями. Реджинальд появился на свет примерно в то же время, или чуть ранее Агнес Л***. Его отец и рыцарь К*** были близкими друзьями; тем не менее, в общественном положении этих людей имелась огромная разница. Сэр Эдвард Л*** был богат, в то время как сквайра *** судьба достатком не наградила. Хозяин старинного имения, обремененный закладными, а также братьями, сестрами и иными многочисленными родственниками, зависевшими от него, - бедняга, в конце концов, осознал, что вокруг него скопилось более ртов, нежели он мог прокормить, ибо родовое гнездо вскоре пополнилось молодым выводком, - его собственной плоти и крови. Короче говоря, в отличие от Л***, сыновья и дочери обильно появлялись в его семье. Поэтому неудивительно, что с самого начала Мэри Л***, с состоянием ее матери, была отмечена в сознании этого доброго человека как будущая жена его старшего сына - того самого Реджинальда. Сэр Эдвард Л***, со своей стороны, полностью разделял взгляд своего друга, поскольку оценивал этот союз как вполне подходящий. Пути Господни, однако, неисповедимы. "Человек предполагает, а Бог располагает"; старики, юноши и девушки, часто имеют странно разнящиеся мысли и мотивы; слишком часто страстное сердце юноши оказывается ничуть не согласным с благоразумными планами старших. Если бы мать Мэри Л*** или даже ее мачеха, была жива, то, без сомнения, они женским инстинктом угадали бы грозящую опасность, и с красавицей Агнес Л***, вероятно, поступили бы так, чтобы расчистить путь для ее менее привлекательной кузины. Но никто из двух джентльменов не подозревал об опасности. По мере того, как кузины взрослели, их характеры становились столь же отличны, как и их внешность. Агнес, старшая, была ласкова и доверчива, но немного импульсивна и своенравна; Мэри, спокойная и сдержанная, обладала менее твердым характером и хрупким здоровьем. Она была способна питать глубокую, всепоглощающую страсть, но, увы! не могла внушить ее другим. Несмотря на разницу характеров, их детство и ранняя юность прошли счастливо. Они были как родные сестры, нежно привязанные одна к другой и делившиеся самыми сокровенными тайнами. Реджинальд часто бывал в доме, был их товарищем по играм, и они воспринимали его почти как брата. Он был хорошо воспитан и, несомненно, должен был вырасти утонченным джентльменом. Через некоторое время его отдали в школу, и его отношения с молодыми леди прекратились.
   В шестнадцать лет юноша отправился в Оксфорд, а два или три года спустя вернулся под родительский кров, с внешностью и осанкой Адониса, великодушным, порывистым юношей, чье сознание было лишь немного затронуто науками, которые почти сразу же были выброшены за ненадобностью, в пользу лошадей, гончих, ястребов и горящих глаз красивых девушек. Но то зло, которое уже невозможно было исправить, свершилось задолго до того, как отец Реджинальда поделился с молодым человеком своими желаниями и планами относительно Мэри Л***. Много лет назад сердце Реджинальда было отдано ее кузине Агнес, а образ красивого молодого человека глубоко и прочно запечатлелся в сердце девушки. Увы! тому же образу поклонялись и в другом храме. Мэри Л*** также полюбила его со всей страстью юной души. Тихие воды этой любви были глубоки, и это был единственный секрет, в котором ни одна из девушек не призналась другой.
   Намерение, которое отец Реджинальда открыл своему сыну, было, таким образом, нежелательно для последнего. Он сразу же подумал о тех неприятностях, которые его ожидают, поскольку основания для этого уже существовали. Год назад, приехав однажды домой на каникулы, Реджинальд признался Агнес в любви. Поскольку сердце девушки уже было отдано ему, между ними возникла непреодолимая страсть, бросавшая вызов человеческому благоразумию. Ради любви, Реджинальд был готов нищим покинуть отцовский дом; Агнес последовала бы за ним босиком хоть на край света. Все в этом мире повторяется, что вполне естественно, если учесть не изменяющуюся природу мужчин и женщин. Было время, когда отец и мать Агнес Л*** испытывали по отношению друг к другу точно такие же чувства.
   Тем не менее, девушку мучило дурное предчувствие. Она догадывалась о том, что хранит в секрете ее кузина; разве не доставит она горе и разочарование спутнице своего детства? И чем дальше, тем сильнее мучилась она. Самая смерть казалась ей предпочтительнее отказа от своей страсти, противиться которой она не могла. Реджинальд безраздельно властвовал над ее сердцем, его воле она будет покорна до самой своей кончины. Что ожидало их впереди? Время шло, влюбленные встречались все чаще и чаще, несмотря на все ухищрения, к которым им приходилось прибегать, чтобы избегнуть малейших подозрений. Но мне следует сократить свой рассказ; эта история слишком печальна, и мое сердце обливается кровью, когда я рассказываю ее. Тем не менее, не кто-то один, но многие подозревали их; подозрение, подобно змее с острыми зубами, грызло сердце Мэри Л***. Отец также забеспокоился, надвигалась буря. И влюбленные приняли решение. Ничто не может разлучить мужа и жену; Реджинальд и Агнес решили пожениться, даже если против этого будет весь свет. Решение было принято в спешке, но у них не было времени хорошенько все обдумать. Воплотить его в жизнь было нелегко, и, возможно, молодым людям это не удалось бы, если бы не помощник, о роковом вмешательстве которого теперь мне следует упомянуть. Этот помощник, безусловно, был движим самим дьяволом, если когда-либо какой-либо человек может быть вдохновлен лукавым, и этим помощником, точнее, помощницей, была женщина!
   В С*** имелись опасные люди, которые в темные и простые времена, когда жили наши предки, были многочисленны и властвовали умами во многих местах. "Мудрые женщины" - гадалки, посредницы, поставщицы тайных знаний, чар, любовных снадобий и куда более опасных товаров не вымерли до сих пор; в тот период, о котором идет речь, почти в каждом приходе жила ведьма, или "мудрая женщина", на которую смотрели с подозрением и терпели до случая судьи, священники и знать. Тем не менее, многие простые деревенские сквайры, а чаще жены и дочери сквайров, предпочитали обращаться к "мудрым женщинам", а не к врачам или адвокатам, а люди еще более низкого положения во всем безусловно доверялись им. Говоря коротко, эти женщины имели такое влияние на жизнь наших предков, какое нам сейчас трудно, даже невозможно, оценить в полной мере.
   "Мудрая женщина" из С*** была выдающейся представительницей своего сословия. Ее беспринципную хитрость и проницательность превосходили только дерзость характера и манер, с которыми даже самые смелые мужчины не смели сталкиваться лицом к лицу; с простыми же женщинами она обращалась подобно тому, как гончар обращается с глиной.
   Юные леди из К*** были ей хорошо известны; она снабжала из кружевами, косметикой и безделицами, поскольку имела дело со многими товарами. Она заботилась о том, чтобы быть приветливой с ними, с косвенной целью заслужить благорасположение рыцаря. Если она могла проникнуть в их тайны и стать для них незаменимой, то, к сожалению, к тому времени, о котором мы ведем свой рассказ, это уже случилось; она знала об их делах гораздо больше, чем девушки подозревали это. Слухи и сплетни доходили до нее через слуг и служанок, и отношения между Реджинальдом и обеими девушками давно перестали быть для нее секретом, который она много и охотно обсуждала со многими местными сплетниками.
   Кроме того, ей были хорошо известны семейные дела и перспективы Реджинальда. Короче говоря, этой женщине потихоньку удалось стать действующим лицом в ситуации, в которой она видела возможный источник своих выгод и власти в будущем.
   Когда юные, неискушенные сердца сталкиваются с первыми бедами и несчастьями, которых так много в этом мире, единственное сочувственное слово способно вызвать поток откровений, роковых откровений, таких, что их последствия становятся необратимыми; так случилось с Агнес Л*** и "мудрой женщиной". Искуситель явился Еве, горький плод стал сладким, и змий одержал победу. В сознании этой дурной женщины присутствовала, разумеется, только одна господствующая идея - все то, что она узнает, должно было способствовать достижению ее гнусных целей. Как следует ей поступить с влюбленными: остаться в стороне или выдать их? Она долго размышляла, и поначалу трудно было понять, к чему именно она склоняется. Следует ли ей помешать молодым людям, выдав их тайну рыцарю и отцу молодого человека? Казалось, что от такого поступка она мало чего выиграет, поскольку он неизбежно повлечет за собой ненависть со стороны молодых людей до конца их дней. С другой стороны, если им помочь, она заслужила бы право на их благодарность, смогла бы подчинить их, тем или иным способом, своему влиянию, и, в конечном итоге, сделать их своим постоянным источником прибыли. И дьявол, ее хозяин, не замедлил помочь коварному разуму этой женщины сделать выбор. Во всяком случае, она более не сомневалась, и принялась действовать безрассудно, и даже, возможно, недальновидно, но нечестивые люди как правило глупы, воплощая свои планы в жизнь без оглядки и малейших угрызений совести. Тайный брак, который намеревались заключить молодые люди, получил ее одобрение и поддержку. Юноше она внушала, что он, как-никак, наследник своего отца, и не должен быть лишен наследства; что природа ему предназначила унаследовать родовые земли; что, как ни силен будет гнев отца его, когда он узнает о непокорстве сына его воле, буря рано или поздно утихнет; а девушку обманывала ложью, какую только способна измыслить лишенная совести хитрость, - чтобы развеять опасения и возражения, о которых твердил ей ее разум. Можно представить себе, насколько мысль об обмане дяди и кузины была противна Агнес Л***, и едва ли менее противна ее возлюбленному. Однако, слова Реджинальда о том, что никакая земная сила не в состоянии заставить его жениться на Мэри Л***, придавали ей силы, и со стороны "мудрой женщины" не требовалось многого, чтобы ослабить угрызения совести, терзавшие девушку. В конце концов, Реджинальд и Агнес стали мужем и женой.
   Вряд ли стоит упоминать о том, что венчание было тайным. Среди знакомых "мудрой женщины" имелся распутный, обездоленный и нуждающийся священник, который, тем не менее, не был лишен права совершать священные обряды; он-то и сочетал браком влюбленную пару.
   Но, как уже говорилось, "мудрая женщина" строила далеко идущие планы; ее хитрость и злоба не знали пределов. В невежественных и низменных натурах преступная дерзость зачастую доходит до крайности, одолевая самое себя. Во всяком случае, постоянные мысли о том, как лучше всего обратить в свою пользу положение, в котором она оказалась благодаря своему деятельному участию, ослепила "мудрую женщину". Мэри Л*** была камнем преткновения на ее пути. Если бы только от нее удалось избавиться, это разом решило бы множество проблем. Если бы смерть несчастной девушки можно было подстроить тайно и осуществить таким образом, чтобы "мудрая женщина" обрела над молодоженами полную власть, - в том случае, если бы подозрение пало на них, - тогда они оказались бы в ее власти навсегда. Однако ей и в голову не приходило открыто предложить молодой чете подобное злодеяние, ибо она прекрасно знала, что малейший намек на преступление или бесчестье будут отвергнуты ими с презрением и негодованием. Однако возможностей у нее было предостаточно, и наконец она выбрала способ, казавшийся ей надежным и безопасным. Как я уже упоминала, молодожены терзались мыслью: как поступит Мэри Л***, когда узнает об их союзе. К тому времени они уже знали, как сильно она любит Реджинальда. Разговоры на эту тему с "мудрой женщиной" были частыми и долгими. Последняя, впрочем, отнеслась к их опасениям легкомысленно, и сначала намеками и полунамеками, а потом вполне ясно дала им понять, что у нее есть средство избавиться от этого затруднения. Если они ей доверяют и будут беспрекословно следовать ее указаниям, она не только положит конец безнадежной страсти Мэри, но даже сделает ее их другом и защитником. Когда кто-то чего-то жаждет, он хватается за соломинку, - частенько попадая при этом в ловушку, - и молодые люди, как нетрудно догадаться, угодили в нее.
   "Мудрая женщина" сказала им, что она владеет чарами и зельями такой силы, какие могут одолеть и обратить даже самую пылкую любовь в холодное безразличие или ненависть. Молодые люди зашли уже слишком далеко, и, с нетерпением выслушав свою "помощницу", пришли к выводу, что такой результат был бы поистине проявлением милосердия по отношению к Мэри Л***. Следует отметить, что это было обговорено и принято еще до заключения брака, в самый же день его заключения, дело было сделано. "Мудрая женщина" сказала Агнес, что снабдит ее зельем, которое та должна как-нибудь дать Мэри Л*** за ужином, и передала ей маленький пузырек с темной жидкостью. Ей было сказано дать Мэри зелье, а склянку затем оставить незакупоренной и спрятать в каком-нибудь потаенном месте; кроме того, любым способом раздобыть прядь волос Мэри и обвязать ею пузырек. Все остальное она сделает сама. По мере того как оставшееся в склянке зелье будет испаряться и исчезать, так же и любовь Мэри к Реджинальду станет ослабевать и угасать.
   Агнес в точности выполнила все, чему научила ее "мудрая женщина", и спрятала флакон в потайном месте в своей спальне. В ту ночь в К*** случилась ужасная суматоха, какой замок не знал со времени закладки первого камня в его основание и какой, слава Господу, не повторялось до сегодняшнего дня.
   "Мудрая женщина" из С*** недооценила действенности своего зелья, ибо оно не только погасило любовь в сердце Мэри, но и самую ее жизнь. Возможно, она не собиралась убивать бедную девушку сразу, но постепенно, давая ей его, медленно уморить ее; возможно, она просто не рассчитала его силу.
   Я мало что знаю об этой печальной истории. Агнес и Реджинальд пришли в ужас. Молодая женщина тотчас же поспешила к мужу с роковой вестью. Убийство, ужасное, ничем не оправдываемое, наложило на них свой отпечаток. Кто поверит в их невиновность, когда все случившееся станет известно, а это непременно случится? Они сходили с ума, отчаяние накрыло их своим черным погребальным покровом; сквозь эту мрачную завесу не проникал ни единый лучик надежды.
   О Небо, куда скрылись твои ангелы, несущие свет? Неужели некому было утешить, некому подать хоть тень надежды этим несчастным? Увы! Только Всевышний знает об этом в своем всеведении. Мне же невозможно понять, почему рука, остановившая занесенную руку Авраама, не протянулась к молодым людям? Истории этой пришел конец; и никто не был ему свидетелем, разве что дух зла, увлекший их на путь позора и гибели. Той же ночью Реджинальд и Агнес соединились на брачном ложе в глубоком, поросшем по берегам тростником озере К***.
  

* * *

   ПРИМЕЧАНИЕ. Едва ли требует добавления, что обстоятельства, приведенные в предваряющем рассказ письме, совершенно вымышлены - ни склянки, ни пряди волос, ни семейных бумаг никогда не существовало.
   Автор выражает сердечную благодарность графу и графине Литтон за любезное разрешение опубликовать эту историю.

Дж.Ч.Р.

КОНЕЦ

  
  


 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"