Сборник
Юмористические истории о призраках

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Как следует из названия, сборник юмористических рассказов о призраках, составленный Дороти Скарборо. Писатели известные и неизвестные. Насколько рассказы юмористические, судить Вам.

   HUMOROUS GHOST
STORIES
   SELECTED BY
   DOROTHY SCARBOROUGH, Ph.D.
   LECTURER IN ENGLISH, COLUMBIA UNIVERSITY
AUTHOR OF "THE SUPERNATURAL IN MODERN ENGLISH FICTION,"
"FUGITIVE VERSES," "FROM A SOUTHERN PORCH," ETC.
COMPILER OF "FAMOUS MODERN GHOST STORIES"
   G. P. PUTNAM'S SONS
NEW YORK AND LONDON
The Knickerbocker Press
1921
  

СОДЕРЖАНИЕ

  
   Оскар Уайльд. КЕНТЕРВИЛЬСКОЕ ПРИВИДЕНИЕ
   Гелетт Бёрджесс. ГАСИТЕЛЬ ПРИЗРАКОВ
   Эллис Паркер Батлер. "НИКАКИХ ПРИВИДЕНИЙ НЕ СУЩЕСТВУЕТ!"
   Фрэнк Р. Стоктон. ПРИЗРАК, КОТОРОМУ НЕ ПОВЕЗЛО
   Теофиль Готье. НОЖКА МУМИИ
   Брэндер Мэтьюз. ПРИЗРАКИ-СОПЕРНИКИ
   Джон Кендрик Бэнгс. ВОДЯНОЙ ПРИЗРАК ХАРРОУБИ ХОЛЛА
   Неизвестный автор. ВЕРНУВШИЙСЯ С ТОГО СВЕТА
   Ричард Миддлтон. КОРАБЛЬ-ПРИЗРАК
   Уоллес Ирвин. ПРИЗРАК-ПЕРЕСЕЛЕНЕЦ
   Нельсон Ллойд. ПОСЛЕДНИЙ ПРИЗРАК В ХАРМОНИ
   Иден Филлпоттс. ПРИЗРАК СКРЯГИ БРИМПСОНА
   Рут МакЭнери Стюарт. ФОТОГРАФИЯ С ПРИЗРАКОМ
   Уилл Адамс. ПРИЗРАК, ПОЛУЧИВШИЙ ПУГОВИЦУ
   Вашингтон Ирвинг. ЖЕНИХ-ПРИЗРАК
   Ричард Бархэм. ПРИЗРАК ТАППИНГТОНА
   Берджес Джонсон. В АМБАРЕ
   Элси Браун. СЮЖЕТ, ПОДСКАЗАННЫЙ ПРИЗРАКОМ
   Роуз Сесил О'Нил. ЛЕДИ И ПРИЗРАК
  
  
  
  

КЕНТЕРВИЛЬСКОЕ ПРИВИДЕНИЕ

Оскар Уайльд

Материально-идеалистическая история

(перевод Михаила Ликиардопуло)

  

I

  
   Мистер Хирам Б. Отис, американский посол, покупал Кентервильский замок. Все уверяли его, что он делает большую глупость, так как не было никакого сомнения, что в замке водятся духи.
   Даже сам лорд Кентервиль, человек честный до щепетильности, счел своим долгом предупредить об этом мистера Отиса, когда они стали сговариваться об условиях продажи.
   - Мы предпочитали не жить в этом замке, - сказал лорд Кентервиль, - с тех пор, как моя двоюродная бабка, вдовствующая герцогиня Болтон, была как-то раз напугана до нервного припадка двумя руками скелета, опустившимися к ней на плечи, когда она переодевалась к обеду. Она так и не излечилась впоследствии. И я считаю себя обязанным уведомить вас, мистер Отис, что привидение это являлось многим ныне здравствующим членам моего семейства. Его видел и наш приходский пастор, преподобный Огастес Дампир, кандидат королевского колледжа в Кембридже. После злополучного приключения с герцогиней никто из младшей прислуги не захотел оставаться у нас, а леди Кентервиль часто не удавалось уснуть по ночам из-за таинственных шорохов, доносившихся из коридора и библиотеки.
   - Милорд, - ответил посол, - я куплю у вас и мебель и привидение, согласно вашей расценке. Я родом из передовой страны; там у нас имеется все, что можно купить за деньги, а при нашей шустрой молодежи, которая ставит ваш Старый Свет вверх ногами и увозит от вас ваших лучших актрис и примадонн, я уверен, что, если бы в Европе действительно существовало хоть одно привидение, оно давным-давно было бы у нас в одном из наших публичных музеев, или его возили бы по городам на гастроли, в качестве диковинки.
   - Боюсь, что это привидение существует, - сказал, улыбаясь, лорд Кентервиль, - хотя оно, быть может, и отклонило все заманчивые предложения ваших предприимчивых импресарио. Оно хорошо всем известно вот уже триста лет, - точнее сказать, с 1574 года, и оно всегда появляется незадолго до смерти кого-нибудь из нашей семьи.
   - Ну, ведь и домашний врач тоже появляется незадолго до смерти, лорд Кентервиль. Но, сэр, таких вещей, как привидения, не существует, и смею думать, что законы природы не могут быть изменяемы даже для английской аристократии.
   - Да, вы очень просто смотрите на вещи в Америке, - отозвался лорд Кентервиль, не совсем понявший последнее замечание мистера Отиса, - и если вы ничего не имеете против привидения, то все улажено. Но только не забудьте, - я вас предупреждал.
   Через несколько недель была совершена купчая, и к концу сезона посол и его семья переехали в Кентервильский замок. Миссис Отис, еще будучи мисс Лукрецией Р. Тэппен, с 53-й Западной улицы была известной нью-йоркской красавицей, теперь же это просто была красивая дама средних лет, с чудесными глазами и великолепным профилем. Многие американки, покидая свою родину, принимают хронически болезненный вид, думая, что это признак высшей европейской утонченности, но миссис Отис не совершила этой ошибки. У нее было великолепное телосложение, и она обладала просто сказочным избытком жизненных сил. Даже во многих отношениях она была прямо англичанкой и являлась прекрасным подтверждением того, что у нас теперь почти все с Америкой общее, кроме, конечно, языка. Старший сын ее, которого родители, под влиянием минутной вспышки патриотизма, окрестили Вашингтоном, о чем он никогда не переставал сожалеть, - был довольно красивый юный блондин, проявивший все данные будущего американского дипломата, так как в течение трех сезонов подряд дирижировал немецкой кадрилью в ньюпортском казино и даже в Лондоне прослыл прекрасным танцором. Его единственными слабостями были гардении и гербовник. Во всем остальном это был человек чрезвычайно здравомыслящий. Мисс Виргиния Е. Отис была девочка пятнадцати лет, стройная и грациозная, как лань, с большими, ясными, голубыми глазами. Она была прекрасной наездницей и как-то раз заставила старого лорда Билтона проскакать с нею дважды вокруг Гайд-парка и на полтора корпуса обогнала его на своем пони у самой статуи Ахиллеса; этим она привела в такой восторг молодого герцога Чеширского, что он тут же сделал ей предложение и в тот же вечер, весь в слезах, был отправлен своими опекунами обратно в Итонскую школу. После Виргинии шли близнецы, которых обыкновенно дразнили "Звездами и Полосами", так как их часто пороли. Они были прелестные мальчики и, за исключением почтенного посла, единственные республиканцы во всем доме.
   Так как Кентервильский замок отстоит на семь миль от Аскота, ближайшей железнодорожной станции, то мистер Отис заблаговременно телеграфировал, чтобы им выслали навстречу экипаж, и все отправились в путь в отличном расположении духа.
   Был прекрасный июльский вечер, и воздух был пропитан теплым ароматом соснового леса. Изредка слышалось нежное воркование лесной горлицы, наслаждающейся собственным голосом, или показывалась в гуще шелестящих папоротников пестрая грудь фазана. Крошечные белки посматривали на них с буков, а кролики стремительно улепетывали через низкую поросль и по мшистым кочкам, задрав кверху белые хвостики. Когда они въехали в аллею, ведущую к Кентервильскому замку, небо вдруг покрылось тучами, какая-то странная тишина как бы сковала весь воздух, молча пролетела огромная стая галок, и они еще не успели подъехать к дому, как стал накрапывать дождь большими редкими каплями.
   На ступенях крыльца их поджидала старушка, в аккуратном черном шелковом платье, белом чепчике и переднике. Это была миссис Эмни, экономка, которую миссис Отис, по убедительной просьбе леди Кентервиль, оставила у себя на службе в прежней должности. Она перед каждым членом семьи по очереди низко присела и торжественно, по-старомодному, промолвила:
   - Добро пожаловать в Кентервильский замок!
   Они вошли вслед за нею в дом и, пройдя великолепный холл в стиле Тюдоров, очутились в библиотеке, длинной и низкой комнате. Ее стены были обшиты черным дубом, а в противоположном конце находилось большое окно из разноцветных стекол. Здесь для них был сервирован чай. Сняв пальто, они уселись за стол и стали разглядывать комнату, а миссис Эмни прислуживала им.
   Вдруг миссис Отис заметила темное красное пятно на полу, у самого камина, и, не зная его происхождения, указала на него миссис Эмни:
   - Кажется, здесь что-то пролито.
   - Да, сударыня, - ответила старая экономка шепотом, - на этом месте была пролита человеческая кровь.
   - Какой ужас! - воскликнула миссис Отис. - Кровавые пятна в гостиной, на мой взгляд, совершенно неуместны. Это надо немедленно смыть.
   Старуха улыбнулась и ответила тем же таинственным шепотом:
   - Это кровь леди Элеоноры Кентервиль, которая была убита на этом самом месте в 1575 году своим собственным мужем, лордом Симоном де Кентервиль. Сэр Симон пережил ее на девять лет и потом неожиданно исчез при весьма загадочных обстоятельствах. Его тело так и не было найдено, но грешный дух его до сих пор еще бродит по замку. Пятно это приводило в восхищение туристов, и уничтожить его невозможно.
   - Это все глупости! - воскликнул Вашингтон Отис. - "Всемирный Выводитель Пятен Пинкертона и Образцовый Очиститель" уничтожит его в одно мгновение.
   И не успела помешать ему испуганная экономка, как он опустился на колени и стал быстро тереть пол маленькой палочкой какого-то вещества, похожего на черный фиксатуар. Через несколько минут от кровавого пятна не осталось ни следа.
   - Я знал, что "Пинкертон" тут поможет! - воскликнул он, торжествуя, и оглянулся на жену и детей, которые с одобрением смотрели на него; но он не договорил, так как яркая вспышка молнии озарила полутемную комнату, и оглушительный удар грома поднял всех на ноги, а миссис Эмни упала в обморок.
   - Какой чудовищный климат, - заметил спокойно американский посол, закуривая длинную манильскую сигару. - Очевидно, в этой древней стране населения настолько много, что на всех не хватает приличной погоды. Я всегда держался того мнения, что эмиграция - единственное спасение для Англии.
   - Дорогой Хирам, - сказала миссис Отис, - что нам делать с женщиной, которая падает в обморок?
   - Вычти из ее жалованья, как за битье посуды, - ответил посол, - после этого она не станет больше падать.
   И действительно, через несколько минут миссис Эмни пришла в себя. Но, несомненно, она была очень взволнованна и торжественно предупредила миссис Отис, что ее дому неминуемо угрожает беда.
   - Сэр, - сказала она, - я видела собственными глазами такие вещи, от которых у всякого доброго христианина волосы встали бы дыбом, и много ночей не смыкала я глаз от ужасов, творящихся здесь.
   Но мистер Отис и его жена настойчиво убеждали почтенную женщину, что они не боятся привидений, и, призвав благословение Божие на своих новых хозяев и намекнув на прибавку жалованья, старая экономка удалилась нетвердыми шагами в свою комнату.
  

II

  
   Буря дико бушевала всю ночь, но ничего особенного не случилось. Однако на следующее утро, когда семья сошла к завтраку, она снова нашла ужасное кровавое пятно на полу.
   - Не думаю, чтобы тут виноват был мой "Образцовый Очиститель", - сказал Вашингтон, - так как я его испробовал на очень многих вещах. Должно быть, это дело привидения.
   И он снова стер пятно, и снова к следующему утру оно появилось. И на третье утро оно было там, несмотря на то, что накануне вечером мистер Отис сам запер библиотеку и унес с собою ключ наверх. Вся семья сильно заинтересовалась этим; мистер Отис стал подумывать, не был ли он слишком догматичен, когда отрицал существование привидений; миссис Отис высказала решение вступить в члены Общества исследований спиритических явлений, а Вашингтон приготовил длинное письмо к господам Майерсу и Подмору на тему о "Прочности кровавых пятен, связанных с преступлением". Но в ту же ночь были рассеяны навсегда всякие сомнения относительно существования призраков.
   День был жаркий и солнечный, и, когда наступила вечерняя прохлада, вся семья поехала кататься. Они вернулись домой только к девяти часам и сели за легкий ужин. Разговор вовсе не касался духов, так что не было даже тех элементарных условий повышенной восприимчивости, которая так часто предшествует всяким спиритическим явлениям. Темы, которые обсуждались, как мне потом удалось узнать от мистера Отиса, были обычные темы просвещенных американцев высшего класса, например: бесконечное превосходство мисс Фанни Давенпорт как актрисы над Сарой Бернар; трудность получения даже в лучших английских домах зеленой кукурузы, гречневых пирожков и маисовой каши; значение Бостона для развития мировой души; преимущества билетной системы для провоза багажа по железной дороге; приятная мягкость нью-йоркского акцента в сравнении с тягучестью лондонского произношения. Никто не упомянул ни о чем сверхъестественном, и о сэре Симоне де Кентервиле вовсе не было речи. В одиннадцать часов семья удалилась на покой, и полчаса спустя во всем доме были погашены огни. Через короткое время мистер Отис проснулся от страшного шума в коридоре, куда выходила его комната. Ему послышался как будто звон металла, приближающийся с каждой минутой. Он тотчас же встал, зажег спичку и посмотрел на часы. Было ровно час. Мистер Отис был совершенно спокоен и пощупал свой пульс, который бился ровно, как всегда. Страшный шум продолжался, и одновременно мистер Отис ясно стал различать звук шагов. Он надел туфли, достал из несессера маленький узкий флакон и открыл дверь. Прямо перед собой, при слабом свете луны, он увидел какого-то старика ужасной внешности. Глаза его были подобны красным горящим угольям; длинные седые волосы ниспадали на его плечи спутанными прядями; его платье, старинного покроя, было все в лохмотьях и грязно, а с кистей его рук и со щиколоток ног свисали тяжелые ручные кандалы и ржавые цепи.
   - Сэр, - сказал мистер Отис, - я решительно должен настоять на том, чтобы вы смазали себе цепи; для этой цели я принес вам маленький флакон смазки "Восходящего Солнца" фирмы Таммани. Уверяют, что она дает желаемые результаты после первого же смазывания, и на обертке вы можете найти несколько блестящих отзывов, с подписями наиболее видных пасторов моей родины. Я оставлю вам бутылочку здесь около подсвечников и буду рад снабжать вас этим средством по мере надобности.
   С этими словами посол Соединенных Штатов поставил пузырек на мраморный столик и, закрыв дверь, удалился.
   Минуту кентервильское привидение стояло совершенно неподвижно, охваченное вполне естественным гневом; затем, озлобленно хватив бутылкой со всего размаху о паркет, оно понеслось по коридору, издавая глухие стоны, испуская зловещее зеленое сияние. Но едва оно достигло верхней площадки большой дубовой лестницы, как раскрылась какая-то дверь, показались две маленькие фигурки в белом, и огромная подушка просвистела у него над головой. Очевидно, нельзя было терять время, и, быстро пустивши в ход четвертое измерение, как средство к побегу, оно нырнуло в деревянную обшивку стены, и в доме все стихло.
   Добравшись до маленькой потайной каморки в левом крыле замка, дух, чтобы передохнуть, прислонился к лунному лучу и начал разбираться в своем положении. Никогда, за всю его славную, незапятнанную трехсотлетнюю карьеру, никто его так жестоко не оскорблял. Он вспомнил о вдовствующей герцогине, которую он напугал до припадка, когда она стояла перед зеркалом вся в кружевах и бриллиантах; о четырех горничных, с которыми случилась истерика, когда он просто улыбнулся им из-за портьеры какой-то нежилой спальни; о приходском пасторе, у которого он потушил свечу, когда тот как-то вечером выходил из библиотеки, и который с тех пор находился на излечении у сэра Уильяма Галла, страдая нервным расстройством; о старой мадам де Тремуйляк, которая, проснувшись однажды рано утром и увидав скелет, сидящий в кресле у камина и читающим ее дневник, слегла на целых шесть недель от воспаления мозга, примирилась с церковью и раз и навсегда порвала всякие сношения с известным скептиком monsieur де Вольтером. Он вспомнил ужасную ночь, когда нашли жестокого лорда Кентервиля у себя в спальне, и тот задыхался, так как в горле у него застряла карта с бубновым валетом. Старик сознался перед смертью, что, играя у Крокфорда с Чарлзом-Джеймсом Фоксом, обыграл его на 50000 фунтов стерлингов с помощью этой же карты, и вот теперь эту карту ему сунуло в глотку кентервильское привидение. Он вспомнил все свои великие подвиги, начиная с дворецкого, который застрелился в буфетной, увидев зеленую руку, стучащую к нему в окно, и кончая прекрасной леди Стетфилд, которая принуждена была носить вокруг шеи черную бархатку, дабы скрыть следы пяти пальцев, оставшихся на ее белоснежной коже. Она потом утопилась в сазанном пруду, в конце Королевской аллеи. С восторженным самодовольством настоящего художника стал он перебирать в памяти свои наиболее знаменитые выступления и горько улыбался, вспоминая свое последнее появление в качестве Красного Рубена, или Задушенного Младенца, свой дебют в роли Сухощавого Джибона, или Кровопийцы с Бекслейской Топи и фурор, который он произвел как-то ясным июньским вечером, играя в кегли своими костями на площадке для лаун-тенниса.
   И после всего этого являются какие-то несчастные современные американцы, предлагают ему "Смазку Восходящего Солнца" и швыряют в него подушками! Это было просто невыносимо. Кроме того, до сих пор в истории не бывало примера, чтобы так обращались с привидениями. И он решил отомстить и до рассвета оставался в глубоком раздумье.
  

III

  
   На следующее утро, когда семья Отисов встретилась за завтраком, стали подробно и много говорить о привидении. Посол Соединенных Штатов был немного обижен тем, что подарок его не был принят.
   - Я не желаю наносить этому духу оскорбление, - сказал он, - и должен заметить, что, принимая во внимание долголетнее его пребывание в этом доме, не совсем вежливо швырять в него подушками. (Это вполне справедливое замечание было встречено, к сожалению, взрывами смеха со стороны близнецов.) Но с другой стороны, - продолжал посол, - если дух действительно отказывается пользоваться "Смазкой Восходящего Солнца", мы принуждены будем отобрать у него цепи. Совершенно невозможно спать, когда около спальни такой шум.
   Однако остаток недели прошел тихо, и ничто не обеспокоило их; единственное, что возбуждало внимание, - это постоянное возобновление кровавого пятна на полу библиотеки. Это было действительно странно, так как дверь всегда запирал на ночь сам мистер Отис, а окна закрывались ставнями с крепкими задвижками. Вызывала много толков и хамелеоноподобная окраска этого пятна. Иногда оно по утрам было густого (почти индийского) красного цвета, иногда киноварного, потом пурпурного, а однажды, когда семья сошла вниз к общесемейной молитве, - согласно упрощенному ритуалу свободной американской реформированной епископальной церкви, - пятно было яркого изумрудно-зеленого цвета. Эти калейдоскопические перемены, естественно, очень забавляли всех членов семейства, и каждый вечер составлялись пари в ожидании следующего утра. Единственное лицо, которое не разделяло общего легкомысленного настроения, была маленькая Виргиния; она, по какой-то необъяснимой причине, всегда бывала крайне опечалена при виде кровавого пятна и чуть-чуть не расплакалась в то утро, когда оно было ярко-зеленое.
   Второе появление духа состоялось в воскресенье ночью. Вскоре после того, как семья легла спать, все были внезапно испуганы невероятным треском в холле. Бросившись вниз, увидели большие рыцарские доспехи, сорвавшиеся с пьедестала и упавшие на пол, а на кресле с высокой спинкой сидело кентервильское привидение и терло коленки с выражением острой боли. Близнецы, захватившие с собой резиновые рогатки, с меткостью, которая достигается только долгим и упорным упражнением на особе учителя чистописания, тотчас же выпустили в него два заряда, а посол Соединенных Штатов направил на него револьвер и, согласно калифорнийскому этикету, пригласил его поднять руки вверх! Дух вскочил с диким криком бешенства и пронесся как туман через них, потушив при этом у Вашингтона свечу и оставив всех в абсолютной темноте. Добравшись до верхней площадки лестницы, он пришел в себя и решил разразиться своим знаменитым дьявольским хохотом. Не раз этот хохот оказывал ему услуги. Говорят, что от него в одну ночь поседел парик у лорда Райкера, и бесспорно этот хохот был причиной того, что три французских гувернантки леди Кентервиль отказались от места, не дослужив и месяца. И он захохотал своим самым ужасным хохотом, так что зазвенел старый сводчатый потолок; но едва замолкло страшное эхо, как раскрылась дверь, и вышла миссис Отис в бледно-голубом капоте.
   - Мне кажется, вы не совсем здоровы, - сказала она, - и поэтому я вам принесла бутылку микстуры доктора Добеля. Если вы страдаете несварением желудка, то это средство вам очень поможет.
   Дух бросил на нее яростный взгляд и начал тотчас делать приготовления, чтобы обернуться в черную собаку, - талант, который ему заслужил справедливую славу и которому домашний врач всегда приписывал неизлечимое слабоумие дяди лорда Кентервиля, мистера Томаса Хортона. Но звуки приближающихся шагов заставили его отказаться от этого намерения, и он удовольствовался тем, что стал слабо фосфоресцировать и исчез с глубоким кладбищенским вздохом, как раз в ту минуту, когда его почти настигли близнецы.
   Добравшись до своей комнаты, он окончательно расстроился и сделался жертвой самого сильного волнения. Вульгарность близнецов и грубый материализм миссис Отис были крайне ему неприятны, но что его больше всего огорчило - это то, что ему так и не удалось облечься в эти доспехи. Он надеялся, что даже современные американцы будут смущены зрелищем "Привидения в доспехах", если не по какой-либо разумной причине, то по меньшей мере из уважения к их национальному поэту Лонгфелло, над томами изящной и привлекательной поэзии которого он провел не один долгий час, когда Кентервили переезжали в город. Кроме того, это было его собственное облачение. Он носил его с большим успехом на турнире в Кенильворте и удостоился выслушать по поводу его много лестного от самой королевы-девственницы. Но когда он теперь надел доспехи, он окончательно свалился под тяжестью огромного нагрудника и стального шлема и в изнеможении упал на каменный пол, сильно ушибив оба колена и разодрав кожу на пальцах правой руки.
   В течение нескольких дней он серьезно хворал и почти не выходил из своей комнаты, кроме как ночью, для поддержания в надлежащем виде кровавого пятна. Но благодаря тщательному уходу за собой он поправился и решился в третий раз попытаться испугать посла Соединенных Штатов и его семью. Для этого он выбрал пятницу августа и провел почти весь день, перебирая свой гардероб, остановив наконец свой выбор на большой широкополой шляпе с красным пером, саване с рюшками у ворота и на рукавах, и на заржавленном кинжале. К вечеру разразился сильный ливень, и ветер так бушевал, что все окна и двери в старом доме вздрагивали и дребезжали. Впрочем, такую именно погоду он очень любил. План был намечен такой: первым делом он проберется тихонько в комнату Вашингтона Отиса, станет у него в ногах и наговорит ему всякого вздору, а потом пронзит себе горло кинжалом под звуки тихой музыки. Особую неприязнь он чувствовал к Вашингтону, так как прекрасно знал, что это именно он имел привычку стирать знаменитое Кентервильское пятно с помощью Образцового Пинкертоновского Очистителя. Доведя легкомысленного и дерзкого юношу до состояния несказанного ужаса, он должен был пройти в спальню посла Соединенных Штатов и его супруги и там положить покрытую холодным потом руку на голову миссис Отис, нашептывая в то же время ее дрожащему мужу на ухо ужасные тайны склепа. Что касается маленькой Виргинии, то он и сам еще не решил, что именно он предпримет. Она никогда его не оскорбляла, а была так мила и нежна. Нескольких глухих стонов из шкапа будет более чем достаточно, а если это не разбудит ее, он может подергать дрожащими пальцами ее одеяло. Близнецам же он решил преподать урок. Первое, что надо сделать, это, конечно, сесть им на грудь, чтобы вызвать отвратительные ощущения кошмара. Потом, ввиду того, что кровати близнецов стоят близко друг к другу, он встанет между ними в образе зеленого заледенелого трупа, пока они не застынут от ужаса, и тогда он сбросит свой саван и, обнажив свои кости, будет шагать по комнате, вращая одним глазом, в роли Немого Даниила, или Скелета Самоубийцы, которая не раз производила большой эффект и которую он по силе считал равной своему исполнению Сумасшедшего Мартина, или Сокрытой Тайны.
   В половине одиннадцатого он слышал, как вся семья отправилась спать. Долго ему мешали дикие взрывы хохота близнецов, которые с легкомысленной беспечностью школьников, очевидно, резвились перед тем, как улечься на покой; в четверть двенадцатого все стихло, и, как только пробило полночь, он пустился в путь. Совы бились о стекла окон, ворон каркал со старого тисового дерева, и ветер блуждал, словно неприкаянная душа, вокруг старого дома. Но семья Отисов спокойно спала и не подозревала о предстоящем несчастье, и громче дождя и бури раздавался храп посла Соединенных Штатов. Дух осторожно выступил из обшивки, со злой улыбкой вокруг жестокого, сморщенного рта; луна спрятала свое лицо за тучей, когда он пробирался мимо круглого окна, на котором золотом и лазурью были выведены его герб и герб убитой им жены. Все дальше скользил он, словно зловещая тень; казалось, что и сама тьма встречала его с отвращением.
   Однажды ему показалось, что кто-то окликнул его, и он остановился; но это был только лай собаки, доносившийся с Красной фермы. И он продолжал свой путь, бормоча страшные ругательства XVI века и не переставая размахивать в ночном воздухе заржавленным кинжалом. Наконец он добрался до угла коридора, ведущего в комнату злосчастного Вашингтона. На мгновение он там остановился; ветер развевал его длинные седые локоны и свертывал с неизреченным ужасом в чудовищные фантастические складки саван мертвеца. Потом часы пробили четверть, и он почувствовал, что время наступило. Он самодовольно замурлыкал и повернул за угол; но едва только он это сделал, как с воплем ужаса шарахнулся назад и закрыл побледневшее лицо длинными костлявыми руками. Прямо перед ним стоял ужасный призрак, неподвижный, словно изваяние, и чудовищный, как бред сумасшедшего. Голова у него была лысая, гладкая; лицо было круглое, жирное, белое; и как будто отвратительный смех свел черты его в вечную улыбку. Из глаз у него струились лучи красного света, рот был широким огненным колодцем, а безобразная одежда, похожая на его собственную, окутывала своими молчаливыми снегами титаническую фигуру. На груди у призрака висела доска с надписью, начертанной страшными буквами старинным шрифтом: верно, повесть о диких злодеяниях, ужасный перечень преступлений; в правой руке он высоко держал палицу из блестящей стали.
   Никогда до этого времени не видав привидений, Кентервильский дух естественно ужаснулся и, снова бросив беглый взгляд на страшный призрак, побежал назад к себе в комнату, запутавшись несколько раз в складках савана и уронив заржавленный кинжал в сапоги посла, где на следующее утро он был найден дворецким. Добравшись до своей комнаты и очутившись наконец в безопасности, он бросился на узкую походную кровать и спрятал лицо под одеялом. Спустя некоторое время, однако, проснулась в нем старая кентервильская отвага, и он решил пойти и заговорить с другим привидением, как только придет рассвет. И едва заря окрасила холмы серебром, он вернулся туда, где впервые увидал жуткий призрак, чувствуя, что в конце концов два привидения лучше одного, и что с помощью своего нового друга он будет в силах справиться с близнецами. Но когда дошел до этого места, его взорам представилась страшная картина. Что-то, очевидно, приключилось с призраком, так как свет окончательно потух в его пустых глазных впадинах, блестящая палица выпала из рук, и весь он прислонился к стене в крайне неудобной и неестественной позе. Дух Кентервиля подбежал к нему, поднял его, как вдруг - о, ужас! - голова соскочила и покатилась по полу, туловище окончательно согнулось, и он увидал, что обнимает белую канифасовую занавеску, а у ног его лежат метла, кухонный топор и выдолбленная тыква. Не понимая причины этого странного превращения, он лихорадочными руками поднял плакат и при сером свете утра прочел следующие страшные слова:
   ДУХ ОТИС
   Единственный настоящий и оригинальный призрак! Остерегайтесь подделок!! Все остальные - не настоящие!
   Ему сразу все стало ясно. Его обманули, перехитрили, оставили с носом! Глаза его засверкали старым кентервильским огнем; он заскрежетал беззубыми деснами и, подняв высоко над головой сморщенные руки, поклялся, согласно образной фразеологии старинной школы, что, когда Шантеклер дважды протрубит в свой рог, совершатся кровавые преступления, и убийство тихими шагами пройдет по этому дому.
   Едва он произнес эту ужасную клятву, как с красной черепичной крыши далекого домика раздалось пение петуха. Дух захохотал долгим, глухим и печальным хохотом и стал ждать. Час за часом ждал он, но по какой-то необъяснимой причине петух вторично уже не запел. Наконец около половины восьмого приход горничных заставил его отказаться от страшного бдения, и он вернулся в свою комнату, не переставая думать о своей тщетной надежде и неисполненном желании. Там, у себя, он стал перебирать несколько древних книг, которые очень любил, и вычитал, что каждый раз, когда бывала произнесена его клятва, всегда вторично пропевал петух.
   - Да будет проклята эта гадкая птица, - пробормотал он, - дождусь ли дня, когда верным копьем проткну ей глотку и заставлю ее петь мне до смерти.
   Потом он лег в удобный свинцовый гроб и оставался там до самого вечера.
  

IV

  
   На следующий день дух чувствовал себя очень слабым и утомленным. Ужасное нервное возбуждение последних четырех недель начинало сказываться. Его нервы были совершенно разбиты, и он вздрагивал при малейшем шорохе. В течение целых пяти дней он не выходил из своей комнаты и наконец решил бросить заботы о кровавом пятне на полу библиотеки. Если оно не нужно было семье Отисов, то ясно, что они были недостойны его. Это, очевидно, были люди, живущие в низшей материальной плоскости и совершенно не умеющие ценить символическое значение спиритических феноменов. Вопрос о сверхземных явлениях и о развитии астральных тел, конечно, был иного рода и, в сущности, не находился под его контролем. Но священной его обязанностью было являться раз в неделю в коридоре, издавать бессвязный вздох с большого круглого окна в первую и третью среду каждого месяца, и он не видел возможности отказаться от этих своих обязанностей. И хотя его жизнь была очень безнравственной, но, с другой стороны, он был крайне добросовестен во всех вопросах, связанных с потусторонним миром. Поэтому в ближайшие три субботы он, по обыкновению, прогуливался по коридору между полночью и тремя часами утра, принимая всевозможные меры, чтобы его не слышали и не видели. Он снимал сапоги, ступал как можно легче по изъеденным червями доскам пола, надевал широкий черный бархатный плащ и не забывал тщательно смазывать свои цепи "Смазкой Восходящего Солнца". Я должен признаться, что ему стоило многих усилий заставить себя прибегнуть к этой последней предохранительной мере. Все-таки однажды вечером, когда семья сидела за обедом, он пробрался в комнату к мистеру Отису и выкрал оттуда бутылку. Сперва он чувствовал себя немного униженным, но потом вынужден был благоразумно сознаться, что изобретение это имело свои достоинства и до некоторой степени могло принести ему пользу. Но, несмотря на все предосторожности, его не оставляли в покое. Постоянно кто-то протягивал веревки поперек коридора, о которые он спотыкался в темноте; однажды же, когда он оделся для роли Черного Исаака, или Охотника из Хоглейских Лесов, он тяжко ушибся, поскользнувшись на масляном катке, который был устроен близнецами, начиная со входа в гобеленовую залу до верхней площадки дубовой лестницы. Эта последняя обида так разозлила его, что он решился сделать последнюю попытку для восстановления своего достоинства и общественного положения и явиться дерзким юным школьникам в следующую ночь в своей знаменитой роли Отважного Руперта, или Герцога без головы.
   Он не появлялся в этой роли более семидесяти лет, с тех самых пор, когда он так напугал хорошенькую леди Барбару Модиш, что она отказала своему жениху, деду нынешнего лорда Кентервиля, и убежала в Гретна-Грин с красавцем Джеком Каслтоном; она тогда заявила, что ни за что в мире не согласится выйти замуж за человека, семья которого дозволяет такому ужасному призраку разгуливать в сумерках по террасе. Бедный Джек был вскоре убит на дуэли лордом Кентервильским на Вандсвортском лугу, а леди Барбара умерла от разбитого сердца в Тенбридж-Уэльсе меньше чем через год, так что в общем выступление духа имело большой успех. Но это был чрезвычайно трудный "грим", - если я могу воспользоваться таким театральным термином, говоря об одной из величайших тайн мира сверхъестественного, или, выражаясь научнее, мира "околоестественного", - и он потерял целых три часа на приготовления. Наконец все было готово, и он остался очень доволен своим видом. Большие кожаные ботфорты, которые составляли часть костюма, были немного велики, и ему не удалось отыскать один из двух пистолетов, но в общем он был совершенно доволен и ровно в четверть второго выскользнул из обшивки и прокрался вниз по коридору. Добравшись до комнаты, которую занимали близнецы (кстати сказать, эта комната называлась Голубой спальней из-за цвета обоев и штор), он заметил, что дверь была немного открыта. Желая как можно эффектнее войти, он широко распахнул ее... и прямо на него свалился тяжелый кувшин с водой, промочив его насквозь и едва не задев левое плечо. В ту же минуту он услыхал сдержанные взрывы хохота из-под балдахина широкой постели.
   Нервное потрясение было так велико, что он убежал в свою комнату как можно скорее и на следующий день слег от сильной простуды. Хорошо еще, что он не захватил с собою своей головы, иначе последствия могли бы быть очень серьезными.
   Он теперь бросил всякую надежду напугать когда-нибудь эту невоспитанную американскую семью и большею частью довольствовался тем, что бродил по коридору в войлочных туфлях, с толстым красным шарфом вокруг шеи, из боязни сквозняков, и с маленьким арбалетом в руках на случай нападения близнецов. Окончательный удар был нанесен ему 19 сентября. Он спустился в большую переднюю, чувствуя, что там по крайней мере будет в совершенной безопасности, и стал развлекать себя язвительными насмешками над большими увеличенными фотографиями посла Соединенных Штатов и его супруги, сменившими фамильные портреты Кентервилей. Одет он был просто, но аккуратно, в длинный саван, кое-где запятнанный могильной плесенью, нижняя челюсть была подвязана куском желтого полотна, а в руке он держал фонарик и заступ могильщика. Собственно говоря, он был одет для роли Ионы Непогребенного, или Пожирателя Трупов с Чертсейского Гумна, одно из его лучших воплощений. Оно так памятно всем Кентервилям, ибо именно оно послужило поводом для их ссор с соседом лордом Реффордом. Было уже около четверти третьего, и, насколько ему удалось заметить, никто не шевелился. Но когда он медленно пробирался к библиотеке, чтобы проверить, остались ли какие-нибудь следы от кровавого пятна, внезапно набросились на него из-за темного угла две фигуры, дико размахивавшие руками над головой, и крикнули ему на ухо: "Б-у-у!"
   Охваченный вполне естественным, при таких условиях, паническим страхом, он бросился к лестнице, но там его ждал Вашингтон с большим садовым насосом; окруженный таким образом со всех сторон врагами и почти принужденный сдаться, он юркнул в большую железную печь, которая, к счастью, не топилась, и пробрался по трубам в свою комнату в ужасном виде, грязный, растерзанный, исполненный отчаяния.
   После этого его ночные похождения были прекращены. Близнецы поджидали его в засаде несколько раз и каждый вечер посыпали пол коридоров ореховой скорлупой, к величайшему неудовольствию родителей и прислуги, но все было напрасно. Стало совершенно очевидно, что дух счел себя настолько обиженным, что не хотел больше появляться. Поэтому мистер Отис снова принялся за свой труд по истории демократической партии, над которым работал уже много лет; миссис Отис организовала состязание на печение пирогов, поразившее все графство; мальчики увлеклись лакроссом, покером, юкером и другими национальными американскими играми; Виргиния же каталась по аллеям на своем пони, в сопровождении молодого герцога Чеширского, проводившего последнюю неделю своих каникул в Кентервильском замке. Все окончательно решили, что привидение куда-нибудь переселилось, и мистер Отис известил об этом письмом лорда Кентервиля, который в ответ выразил свою большую радость по этому поводу и поздравил почтенную супругу посла.
   Но Отисы ошиблись, так как привидение все еще оставалось в доме, и хотя теперь оно стало почти инвалидом, все же не думало оставлять всех в покое, тем более когда узнало, что среди гостей был молодой герцог Чеширский, двоюродный дед которого, лорд Фрэнсис Стилтон, однажды поспорил на сто гиней с полковником Карбери, что сыграет в кости с Кентервильским духом; на следующее утро его нашли на полу игорной комнаты в беспомощном состоянии, разбитого параличом, и, хотя он дожил до преклонного возраста, никогда больше не мог сказать ни слова, кроме "шесть и шесть". Эта история в свое время получила большое распространение, но из уважения, конечно, к чувствам обеих благородных семей были приняты все меры к тому, чтобы замять ее; подробное описание всех обстоятельств, связанных с этой историей, можно найти в третьем томе книги лорда Таттля "Воспоминания о принце-регенте и его друзьях". Поэтому вполне естественно было желание духа доказать, что он не потерял своего влияния над Стилтонами, с которыми к тому же у него было отдаленное родство; его собственная кузина была замужем еп secondes noces [Второй брак - фр.] за сэром де Бёлкли, от которого, как всем известно, ведут свой род герцоги Чеширские. Ввиду этого он начал приготовления, чтобы предстать перед юным поклонником Виргинии в своем знаменитом воплощении Монаха-Вампира, или Бескровного Бенедиктинца, нечто столь страшное, что, когда его однажды, в роковой вечер под Новый год, в 1764 г., увидела старая леди Стартап, она разразилась пронзительными криками и через три дня скончалась от апоплексического удара, лишив Кентервилей, своих ближайших родственников, наследства и оставив все свое состояние своему лондонскому аптекарю.
   Но в последнюю минуту страх перед близнецами помешал духу покинуть свою комнату, и маленький герцог спокойно провел ночь под большим балдахином с плюмажами в королевской опочивальне и видел во сне Виргинию.
  

V

  
   Несколько дней спустя Виргиния и ее златокудрый кавалер поехали кататься верхом на Броклейские луга, где она, перескакивая через плетень, так разорвала свою амазонку, что по возвращении домой решила подняться в свою комнату по черной лестнице, чтобы никто не видел. Когда она пробегала мимо гобеленовой залы, дверь которой была чуть-чуть приоткрыта, ей померещилось, что она кого-то увидала в комнате, и, думая, что это камеристка ее матери, иногда приходившая сюда со своим шитьем, она решила попросить ее заштопать платье. К ее неописуемому удивлению, оказалось, однако, что это был сам Кентервильский дух! Он сидел у окна и смотрел, как по воздуху носилось тусклое золото желтеющих деревьев и красные листья мчались в бешеной пляске по длинной аллее. Он оперся головою на руки, и весь облик его говорил о крайнем отчаянии. Таким одиноким, истрепанным казался он, что маленькая Виргиния, первая мысль которой была - убежать и запереться у себя в комнате, преисполнилась жалостью и решила попробовать утешить его. Так легки и неслышны были ее шаги, так глубока была его грусть, что он не заметил ее присутствия, пока она не заговорила с ним.
   - Мне вас очень жаль, - сказала она, - но братья мои завтра возвращаются в Итон, и тогда, если вы будете вести себя прилично, никто вас больше обижать не станет.
   - Глупо просить меня, чтобы я вел себя прилично, - ответил он, оглядывая в удивлении маленькую хорошенькую девочку, которая решилась с ним заговорить, - просто нелепо. Я должен греметь своими цепями, стонать в замочные скважины, разгуливать по ночам, - о чем же вы говорите? В этом единственный смысл моего существования.
   - Это вовсе не смысл существования, и вы знаете, что вы были очень злой человек. Миссис Эмни рассказывала нам в первый же день нашего приезда, что вы убили свою жену.
   - Ну что ж, я и не отрицаю этого, - ответил дух сварливо, - но это чисто семейное дело, и оно никого не касается.
   - Очень нехорошо убивать кого бы то ни было, - сказала Виргиния, которая иногда проявляла милую пуританскую строгость, унаследованную от какого-нибудь старого предка из английских переселенцев.
   - О, я ненавижу дешевую строгость отвлеченной морали! Жена моя была очень некрасива, никогда не могла прилично накрахмалить мои брыжи и ничего не понимала в стряпне. Вот вам пример: однажды я убил в Хоглейском лесу оленя, великолепного годовалого самца, и как, вы думаете, она приказала подать его к столу? Впрочем, это неважно теперь, так как теперь все это кончилось, только, по-моему, было очень мило со стороны ее братьев, что они заморили меня голодной смертью, хотя бы я и был убийца своей жены.
   - Заморили вас голодом? О, господин дух, то есть я хотела сказать, сэр Симон, вы голодны? У меня в сумке есть бутерброд. Хотите?
   - Нет, благодарю вас. Я теперь никогда ничего не ем; но все же вы очень любезны, и вообще вы гораздо милее всех остальных в вашей отвратительной, невоспитанной, пошлой, бесчестной семье.
   - Молчите! - крикнула Виргиния, топнув ногой, - Вы сами невоспитанный, и отвратительный, и пошлый, а что касается бесчестности, то вы сами знаете, что взяли у меня из ящика краски для того, чтобы поддерживать это глупое кровавое пятно в библиотеке. Вначале вы взяли все красные краски, включая и киноварь, так что я больше не могла рисовать солнечные закаты, потом взяли изумрудную зелень и желтый хром, и наконец у меня ничего не осталось, кроме индиго и белил, и я вынуждена была ограничиваться одними сценами при лунном освещении, что всегда выходило очень тоскливо и не так-то легко нарисовать. Я ни разу не выдала вас, хотя мне было очень неприятно, и вообще вся эта история крайне нелепа; кто когда-либо слыхал о крови изумрудно-зеленого цвета?
   - Но скажите, - сказал дух довольно покорно, - что же мне было делать? Очень трудно в наши дни доставать настоящую кровь, и так как ваш брат пустил в ход свой Образцовый Очиститель, я не видел причины, почему бы мне не воспользоваться вашими красками. Что касается цвета, то это вопрос вкуса; у Кентервилей, например, кровь голубая, самая голубая во всей Англии; но я знаю, что вы, американцы, такого рода вещей не любите.
   - Вы совершенный невежда, и лучшее, что вы можете сделать, это эмигрировать в Америку и пополнить немного свое образование. Отец мой рад будет выхлопотать вам бесплатный проезд, и хотя существует очень высокая пошлина на всякого рода духи, вас будут мало беспокоить в таможне, так как все чиновники - демократы. А раз вы попадете в Нью-Йорк, то вам обеспечен колоссальный успех. Я знаю многих людей, которые дали бы сто тысяч долларов, чтобы иметь деда, и несравненно дороже, чтобы иметь семейное привидение.
   - Вряд ли мне понравится ваша Америка.
   - Наверное, потому, что там нет никаких развалин и ничего архаического? - сказала Виргиния иронически.
   - Никаких развалин - а ваш флот? Ничего архаического - а ваши обычаи?
   - Прощайте; я пойду и попрошу папу, чтобы он выхлопотал близнецам еще на одну неделю каникулы.
   - Не уходите, пожалуйста, мисс Виргиния! - воскликнул он. - Я так одинок и так несчастлив и, право, не знаю, что делать. Мне хочется уснуть, а я не могу.
   - Ну, это уж совсем нелепо!.. Вам только надо лечь в постель и потушить свечу. Иногда бывает очень трудно не уснуть, особенно в церкви, но никогда не бывает трудно уснуть. Даже грудные младенцы умеют это делать, а они ведь не так уж умны.
   - Я не спал триста лет, - сказал он печально, и красивые голубые глаза Виргинии широко раскрылись в удивлении, - триста лет я не спал, и я так утомлен.
   Виргиния сделалась совершенно серьезной, и ее губки задрожали, как розовые лепестки. Она подошла к нему, опустилась около него на колени и заглянула в старое и сморщенное лицо.
   - Бедный, бедный дух, - прошептала она, - разве у тебя нет места, где бы лечь и уснуть?
   - Далеко, далеко за сосновым бором, - ответил он тихим мечтательным голосом, - есть маленький сад. Там густа и высока трава, там большие белые звезды болиголова, и всю ночь там поет соловей. Всю ночь там поет соловей, а сверху глядит холодная хрустальная луна, и тисовое дерево простирает свои исполинские руки над спящими.
   Глаза Виргинии потускнели от слез, и она закрыла лицо руками.
   - Вы говорите о Саде Смерти? - прошептала она.
   - Да, Смерти. Смерть должна быть прекрасна. Лежать в мягкой темной земле, чтоб над головой качались травы, и слушать молчание! Не знать ни вчера, ни завтра. Забыть время, простить жизнь, познать покой. Вы мне можете помочь. Вы можете открыть мне врата в обитель Смерти, ибо с вами - всегда Любовь, а Любовь сильнее Смерти.
   Виргиния вздрогнула, холодная дрожь пронизала ее, и на несколько мгновений воцарилось молчание. Ей казалось, будто она в каком-то ужасном сне.
   Потом снова заговорил дух, и голос его был похож на вздохи ветра.
   - Вы когда-нибудь читали то старинное предсказание, что начертано на окне библиотеки?
   - О, часто! - воскликнула девочка, поднимая голову. - Я его хорошо знаю. Оно написано странными черными буквами, и так трудно прочесть его. Там всего только шесть строк:
  
   Когда златокудрая дева склонит
   Уста грешника к молитве,
   Когда сухое миндальное дерево зацветет
   И малый ребенок заплачет,
   Тогда затихнет весь наш дом,
   И покой сойдет на Кентервиля.
  
   Но я не понимала, что значат эти слова.
   - Они означают, - сказал он печально, - что вы должны оплакать мои прегрешения, так как у меня у самого нет слез, и помолиться за мою душу, так как у меня у самого нет веры, и тогда, если вы всегда были доброй, любящей и хорошей, Ангел Смерти смилуется надо мной. Вы увидите ужасных чудовищ во тьме, и злые голоса станут шептать вам на ухо, но они вам не причинят вреда, так как против чистоты ребенка злые силы ада бессильны.
   Виргиния ничего не ответила, и дух в диком отчаянии стал ломать руки, глядя вниз на ее златокудрую головку. Вдруг, бледная, со страшно-светящимися глазами, она встала.
   - Я не боюсь, - сказала она решительно, - и я попрошу Ангела помиловать вас.
   С еле слышными криками радости встал он с места, взял ее руку и, склонившись к ней, поцеловал ее по старинному обычаю. Пальцы его были холодны как лед, а губы жгли как огонь, но Виргиния ни на минуту не поколебалась, пока он вел ее через полутемную комнату. На поблекших зеленых гобеленах были вытканы маленькие охотники. Они затрубили в свои украшенные кистями рога и крошечными ручками манили ее назад.
   - Назад, маленькая Виргиния! - кричали они. - Назад!
   Но дух схватил ее крепче за руку, и она закрыла глаза. Отвратительные звери с хвостами ящериц и выпученными глазами смотрели на нее с резной рамы камина и шептали:
   - Берегись, маленькая Виргиния, берегись! Быть может, мы никогда больше не увидим тебя!
   Но дух скользил вперед все быстрее, и она ничего не слышала. Когда они дошли до конца комнаты, он остановился и прошептал какие-то слова, которые она не могла понять. Она раскрыла глаза и видела, как стена медленно растаяла, словно мгла, и за ней открылась огромная черная пещера. Холодный ветер окутал их, и она почувствовала, как кто-то потянул ее за платье.
   - Скорее, скорее, - крикнул дух, - а то будет слишком поздно!
   И не прошло мгновения, как деревянные обшивки стены закрылись за ними, и гобеленовая зала стала пуста.
  

VI

  
   Минут десять спустя зазвонил гонг, призывая к чаю, и, так как Виргиния не явилась, миссис Отис послала наверх за нею одного из лакеев. Он вернулся и заявил, что нигде не мог найти мисс Виргинии. Так как у нее была привычка выходить каждый вечер за цветами для обеденного стола, миссис Отис не беспокоилась вначале, но, когда пробило шесть и все еще Виргинии не было, она серьезно заволновалась и послала мальчиков поискать ее в парке, а сама вместе с мистером Отисом обошла все комнаты в доме. В половине седьмого мальчики вернулись и заявили, что нигде нет никаких следов Виргинии. Они были крайне встревожены и не знали, что предпринять, когда вдруг мистер Отис вспомнил, что несколько дней тому назад позволил цыганскому табору расположиться у него в парке. Поэтому он тотчас же отправился в сопровождении старшего сына и двух работников в Блэкфельский лог, где, как он знал, находились цыгане. Маленький герцог Чеширский, почти обезумевший от беспокойства, настойчиво просил, чтобы и его взяли с собой, но мистер Отис не взял его, так как боялся возможности свалки. Когда они прибыли на место, где был табор, оказалось, что цыган уже нет, и, судя по тому, что еще теплился костер и на траве валялись какие-то тарелки, отъезд их был крайне спешный. Отправив Вашингтона и работников обыскать местность, мистер Отис побежал домой и разослал телеграммы по всем полицейским участкам, прося разыскать маленькую девочку, похищенную бродягами или цыганами. Потом он приказал подать себе лошадь и, убедив жену и трех мальчиков сесть за стол обедать, поехал по направлению к Аскоту в сопровождении грума. Но не успели они проехать и двух миль, как услышали за собой лошадиный топот, и, оглянувшись, мистер Отис увидал маленького герцога, прискакавшего на своем коне, без шляпы и с раскрасневшимся лицом.
   - Простите меня, мистер Отис, - сказал мальчик, задыхаясь, - но я не могу есть, покуда Виргиния не найдена. Пожалуйста, не сердитесь на меня; но, если бы вы в прошлом году дали согласие на нашу помолвку, этой истории не случилось бы. Вы не отправите меня назад, не правда ли? Я не хочу вернуться домой, и я не могу вернуться.
   Посол не мог удержаться от улыбки при взгляде на красивого молодого сорванца, и его очень тронула преданность мальчика Виргинии; нагнувшись с седла, он ласково потрепал его по плечу и сказал:
   - Ну, что же делать, Сесил? Если вы не хотите возвращаться домой, значит, надо мне взять вас с собой, но я должен буду купить вам в Аскоте шляпу.
   - Черт с ней, со шляпой. Мне нужна Виргиния! - сказал маленький герцог, смеясь, и все поскакали по направлению к железнодорожной станции.
   Там мистер Отис расспросил начальника станции, не видел ли кто-нибудь на платформе девочки, отвечающей по описанию приметам Виргинии, но никто ничего не знал. Все же начальник станции дал телеграммы по линии и уверил мистера Отиса, что к розыскам девочки будут приняты все меры; купив маленькому герцогу шляпу у торговца, уже закрывавшего свою лавку, посол поехал дальше в село Бексли, отстоявшее на расстоянии четырех миль от станции, которое славилось как место сборищ для цыган, так как рядом был широкий луг. Здесь они разбудили сельского полисмена, но ничего от него не узнали и, объехав весь луг, повернули домой и добрались до замка около одиннадцати часов, усталые, разбитие, почти в отчаянии. У ворот их дожидались Вашингтон и близнецы с фонарями: в аллее было уже очень темно. Оказалось, что цыган догнали на Броклейских лугах, но девочки с ними не было; что же касается их внезапного отъезда, то цыгане объяснили его тем, что они ошиблись относительно дня, когда открывается Чертонская ярмарка, и поспешили, чтобы не опоздать к открытию. Они и сами встревожились, узнав об исчезновении Виргинии, так как были очень признательны мистеру Отису за то, что он им позволил разбить свой табор в парке, и четверо из них остались помогать в этих розысках. Обыскали сазанный пруд и обошли каждый уголок замка, но безуспешно. Было очевидно, что на эту ночь, по крайней мере, Виргиния пропала; в состоянии полного отчаяния направились к дому мистер Отис и мальчики, а грум следовал за ними с двумя лошадьми и пони. В передней их встретило несколько измученных слуг, а в библиотеке на диване лежала миссис Отис, почти обезумевшая от страха и тревоги; ко лбу ее прикладывала компрессы из одеколона старуха экономка. Мистер Отис тотчас же уговорил жену съесть что-нибудь и велел всем подать ужин. Это был грустный ужин, так как все молчали, и даже близнецы угомонились и сидели смирно, ибо они очень любили сестру.
   Когда кончили есть, мистер Отис, невзирая на мольбы маленького герцога, отправил всех спать, говоря, что ночью все равно ничего нельзя сделать, а утром он даст телеграммы в Лондон, в сыскную полицию, чтобы немедленно прислали несколько сыщиков. Как раз, когда они выходили из столовой, церковные часы начали отбивать полночь, и вместе с последним ударом колокола раздался какой-то грохот и резкий крик; оглушительный раскат грома потряс весь дом; звуки неземной музыки полились в воздухе; на верхней площадке лестницы сорвалась с шумом потайная дверь в деревянной обшивке, и, бледная как полотно, держа в руках маленький ларец, показалась Виргиния.
   В одно мгновение все подбежали к ней, миссис Отис нежно прижала ее к себе, маленький герцог почти душил ее пылкими поцелуями, а близнецы стали кружиться вокруг группы в дикой воинственной пляске.
   - Господи, дитя мое, где ты была? - сказал мистер Отис довольно сердито, думая, что она сыграла с ними какую-нибудь глупую шутку. - Сесил и я объехали всю Англию, разыскивая тебя, а мать твоя напугалась до полусмерти. Никогда больше ты не должна дурачить нас таким образом.
   - Только духа можешь дурачить, только духа! - кричали близнецы, прыгая как сумасшедшие.
   - Милая моя, родная, слава Богу, что ты нашлась; ты больше не должна никогда покидать меня, - твердила миссис Отис, целуя дрожащую девочку и разглаживая спутанные пряди ее золотистых волос.
   - Папа, - сказала Виргиния спокойно, - я была все это время с духом. Он умер, и вы должны прийти и взглянуть на него. Он был очень дурным при жизни, но он искренно раскаялся во всех своих проступках и подарил мне на память вот этот ларец с чудесными драгоценностями.
   Вся семья глядела на нее в немом изумлении, но она была совершенно серьезна и спокойна и, повернувшись, повела их через отверстие в обшивке стены вниз по узкому потайному коридорчику; Вашингтон следовал в хвосте с зажженной свечой, захваченной со стола. Наконец они дошли до большой дубовой двери, обитой ржавыми гвоздями. Когда Виргиния прикоснулась к ней, она распахнулась на больших петлях, и они очутились в маленькой низенькой комнатке со сводчатым потолком и единственным решетчатым окошечком. В стену было вделано огромное железное кольцо, и к нему цепью был прикован исполинский скелет, вытянувшийся во всю длину на каменном полу, и, казалось, он пытался ухватить длинными, без кожи и мяса, пальцами старинное блюдо и ковш, поставленные так, что их нельзя было достать. Ковш, очевидно, когда-то был наполнен водой, так как внутри он был покрыт зеленой плесенью. На блюде же ничего не было, кроме маленькой горсточки пыли. Виргиния опустилась на колени рядом со скелетом и, сложив свои маленькие ручки, начала тихо молиться; остальные в удивлении смотрели на ужасную трагическую картину, тайна которой теперь раскрылась им.
   - Смотрите! - вдруг воскликнул один из близнецов, выглянувший в окно, чтобы проверить, в каком крыле замка находилась комната. - Смотрите! Старое высохшее миндальное дерево расцвело. Я вижу ясно цветы при лунном свете.
   - Бог простил его! - сказала серьезно Виргиния, поднимаясь на ноги, и лицо ее как будто озарилось ясным, лучезарным сиянием.
   - Какой вы ангел! - воскликнул молодой герцог, обнял ее и поцеловал.
  

VII

  
   Четыре дня спустя после этих страшных событий, около одиннадцати часов ночи из Кентервильского замка двинулся траурный поезд. Катафалк везли восемь вороных лошадей, и у каждой на голове развевался пышный страусовый султан; свинцовый гроб был завешан роскошным пурпуровым покровом, на котором был золотом вышить герб Кентервилей. Рядом с катафалком и траурными каретами шли с зажженными факелами слуги, и вся процессия производила весьма торжественное впечатление. Лорд Кентервиль, приехавший на похороны специально из Уэльса, в качестве ближайшего родственника ехал в первой карете вместе с маленькой Виргинией. Дальше ехал посол Соединенных Штатов с супругой, за ними Вашингтон и три мальчика, а в последней карете сидела миссис Эмни. Было единогласно решено, что, раз привидение пугало ее аккуратно в течение пятидесяти лет, она имела полное право проводить его до места последнего упокоения. В углу церковной ограды, под тисовым деревом, была вырыта огромная могила, а заупокойную службу очень торжественно прочитал преподобный Огастес Дампир. Когда обряд предания земле кончился, слуги, согласно древнему обычаю, сохранившемуся в роде Кентервилей, потушили свои факелы; когда же гроб опускали в могилу, Виргиния подошла к нему и возложила на крышку большой крест из белых и розовых миндальных цветов. Когда она это сделала, из-за тучи показалась луна и залила своим молчаливым серебром всю церковную ограду, а в далекой роще зазвучала песнь соловья. Виргиния вспомнила описанный духом Сад Смерти, и глаза ее помутнели от слез, и по дороге домой она не проронила ни слова.
   На следующее утро, перед тем как лорду Кентервилю вернуться в Лондон, мистер Отис имел с ним беседу по поводу драгоценностей, подаренных Виргинии привидением. Драгоценности эти были великолепны, особенно одно рубиновое ожерелье в венецианской оправе, изумительный образец работы XVI века; ценность их была так велика, что мистер Отис никак не мог решиться позволить своей дочери принять их.
   - Милорд, - сказал он, - я знаю, что в вашей стране права наследства простираются как на фамильные драгоценности, так и на поместья, и мне совершенно ясно, что эти вещи принадлежат или должны принадлежать вашему роду. Поэтому я считаю своим долгом просить вас взять их с собою в Лондон и смотреть на них просто как на часть вашей собственности, которая возвращена вам при немного странных обстоятельствах. Что касается моей дочери, то она еще ребенок и пока, к счастью, могу сказать, мало проявляет интерес к подобным принадлежностям ненужной роскоши. Кроме того, меня поставила в известность миссис Отис (могу похвастаться, недюжинный авторитет в вопросах искусства: она в молодости имела счастье провести несколько зим в Бостоне), что эти безделушки имеют большую денежную ценность и при продаже за них можно выручить большую сумму. При этих условиях, лорд Кентервиль, я уверен, вы поймете, что мне никак невозможно допустить, чтобы они остались во владении кого-нибудь из членов моей семьи; да вообще подобные бесполезные игрушки и штучки, как бы ни были они необходимы и соответственны достоинству великобританской аристократии, были бы совершенно лишние для моей дочери, воспитанной на строгих и, я бы сказал, бессмертных принципах республиканской простоты. Я должен, однако, упомянуть, что Виргинии очень хотелось бы, чтобы вы ей позволили оставить себе шкатулку как память о вашем несчастном, но введенном в заблуждение предке. Так как это чрезвычайно древняя и поэтому крайне потрепанная и нуждающаяся в ремонте вещь, то, может быть, вы найдете возможность исполнить ее просьбу. Что касается меня, то, должен сознаться, меня крайне удивляет, как может моя дочь проявлять сочувствие к средневековью, в каком бы то ни было виде, и могу это объяснить только тем, что Виргиния родилась в одном из ваших лондонских пригородов, вскоре после возвращения миссис Отис из поездки в Афины.
   Лорд Кентервиль очень сосредоточенно выслушал речь почтенного посланника, лишь изредка покручивая седой ус, чтобы скрыть невольную улыбку, и, когда мистер Отис кончил, крепко пожал ему руку и сказал:
   - Дорогой сэр, ваша очаровательная дочь оказала моему злосчастному предку, сэру Симону, очень большую услугу, и я и моя семья чрезвычайно обязаны ей за ее похвальную смелость и мужество. Драгоценности, безусловно, принадлежат ей, и, клянусь вам, я убежден, что, если бы я был так бессердечен и отнял их у нее, этот старый грешник вылез бы из могилы меньше чем через две недели и отравил бы мне всю мою жизнь. Что касается того, что они составляют часть майората, то вещь, о которой не упомянуто в юридическом документе, не составляет фамильной собственности, а о существовании этих драгоценностей нигде не упомянуто ни словом. Уверяю вас, что у меня на них не больше прав, чем у вашего лакея, и я уверен, когда мисс Виргиния вырастет, ей будет приятно носить такие красивые безделушки. Кроме того, вы забыли, мистер Отис, что вы у меня купили мебель вместе с привидением, и все, что принадлежало привидению, перешло тогда же в вашу собственность; и какую бы деятельность сэр Симон ни проявлял ночью в коридоре, юридически он был мертв, и вы законно купили все его имущество.
   Мистер Отис был очень расстроен отказом лорда Кентервиля и просил его хорошенько обдумать свое решение, но добродушный пэр был очень тверд, и наконец ему удалось уговорить посла разрешить своей дочери оставить себе подарок привидения; когда же весной 18.. года молодая герцогиня Чеширская была представлена королеве на высочайшем приеме, ее драгоценности были предметом всеобщего внимания. Там Виргиния получила герцогскую корону, награду, которую получают все добронравные американские девочки, и вышла замуж за своего юного поклонника, как только он достиг совершеннолетия. Они оба были так очаровательны и так любили друг друга, что все были довольны их браком, кроме старой маркизы Дамблтон, которая пыталась заманить герцога для одной из своих семерых дочерей и для этой цели устроила три очень дорогих обеда; как это ни странно, недоволен был также и мистер Отис. Хотя он лично очень любил молодого герцога, но принципиально был врагом всяких титулов, и, по его собственным словам, "опасался, что под развращающим влиянием жаждущей только наслаждения аристократии могут быть забыты основные принципы республиканской простоты". Но его возражения были скоро преодолены, и, мне кажется, когда он подходил к алтарю церкви Святого Георгия, что на Ганновер-сквер, ведя под руку свою дочь, не было человека более гордого во всей Англии.
   Герцог и герцогиня, как только кончился медовый месяц, поехали в Кентервильский замок и на следующий день после приезда отправились пешком на пустынное кладбище у соснового бора. Сперва долго не могли выбрать надпись для могильной плиты сэра Симона, но наконец решили вырезать на ней просто инициалы его имени и те строки, что были на окне в библиотеке. Герцогиня принесла с собой букет чудесных роз, которыми она посыпала могилу, и, постояв немного над нею, они вошли в развалившийся алтарь старинной церкви. Герцогиня села на опрокинутую колонну, а муж расположился у ее ног, куря папиросу и смотря ей в прекрасные глаза. Вдруг он отбросил папиросу, взял герцогиню за руку и сказал:
   - Виргиния, у тебя не должно быть никаких тайн от мужа.
   - Дорогой Сесил, у меня нет никаких тайн от тебя.
   - Нет, есть, - ответил он, улыбаясь, - ты мне никогда не рассказывала, что произошло, когда ты заперлась с привидением.
   - Я никогда никому этого не рассказывала, Сесил, - сказала Виргиния серьезно.
   - Я знаю, но мне рассказать ты могла бы.
   - Пожалуйста, не спрашивай меня, Сесил, я не могу рассказать тебе это. Бедный сэр Симон! Я ему многим обязана. Нет, не смейся, Сесил. Я действительно обязана. Он открыл мне, что такое Жизнь, и что такое Смерть, и почему Любовь сильнее Жизни и Смерти.
   Герцог встал и нежно поцеловал свою жену.
   - Ты можешь хранить свою тайну, пока твое сердце принадлежит мне, - шепнул он.
   - Оно всегда было твое, Сесил.
   - Но ты расскажешь когда-нибудь нашим детям? Не правда ли?
   Виргиния покраснела.
  

ГАСИТЕЛЬ ПРИЗРАКОВ

Гелетт Бёрджесс

  
   Возможность изготовления практичного средства, избавляющего от привидений, была предложена агентом по недвижимости в Сан-Франциско и привлекла мое внимание.
   - Есть одно обстоятельство, - сказал он, - странным образом влияющее на городскую собственность. Вы знаете, у нас происходит очень много убийств, и, как следствие, некоторые дома приобретают сенсационную и нежелательную репутацию. Такие дома практически невозможно сдать внаем; едва ли можно найти приличную семью, которая бы поселилась в них даже бесплатно. Кроме того, у нас есть множество мест, в которых, как утверждается, водятся привидения. Я долго думал об этом, пока случайно не обнаружил, что японцы не возражают против присутствия привидений. Теперь, когда у меня появляется возможность сдать в аренду такое здание, я сдаю его японцам за символическую плату, а после того, как они снимают проклятие, я повышаю арендную плату, японцы съезжают, дом ремонтируется и снова появляется на рынке.
   Эта тема заинтересовала меня, поскольку я не только ученый, но и философ-спекулянт. Исследование явлений, лежащих на пороге великого непознанного, всегда было моей любимой областью занятий. Уже тогда я верил, что восточный ум, действующий в направлении, отличном от нашего, достиг знаний, о которых мы имеем мало понятия. Поэтому, подумав, что у этих японцев, возможно, есть какой-то секрет, унаследованный из их туманного прошлого, я занялся этим вопросом.
   Не стану утомлять вас рассказом о событиях, которые привели к моему знакомству с Хоку Яманоти. Достаточно сказать, что в его лице я нашел друга, готового поделиться со мной всеми своими знаниями в области квазинауки. Я намеренно называю это так, потому что наука, в том смысле, в каком мы, западные люди, используем этот термин, имеет дело только с законами материи и ощущений; наши ученые, по сути, не признают существования ничего другого. Буддийская философия, однако, идет дальше.
   Согласно ее теориям, душа семерична и состоит из различных оболочек, - что-то вроде луковицы, - которые сбрасываются по мере того, как жизнь переходит из материального состояния в духовное. Первым, или низшим, из них является материальное тело, после смерти разлагающееся и погибающее. Далее следует жизненный принцип, который, покидая тело, рассеивается подобно запаху и теряется. Менее грубым является астральное тело, которое, хотя и нематериально, все же по консистенции близко к материи. Эта астральная форма, освобожденная от тела после смерти, остается некоторое время в своем земном окружении, все еще сохраняя более или менее определенный отпечаток формы, в которой она обитала.
   Этот пережиток прошлой материальной личности, эта изношенная оболочка, будучи оживлена, частично материализуется в виде призрака. Возвращается не душа, ибо душа, которая бессмертна, состоит из четырех высших духовных сущностей, окружающих эго, и переносится в следующую жизнь. Таким образом, эти астральные тела не могут напугать буддистов, знающих их только как тени, не обладающие реальной волей. Японцы даже научились их уничтожать.
   Хоку сообщил мне, что существует некий порошок, который, будучи сожжен в присутствии призрака, переводит его из разреженного, или полудуховного, состояния в материальное. Призрак, так сказать, осаждается и приобретает материальную форму, от которой можно легко избавиться. В таком состоянии он находится в замкнутом пространстве и может медленно распадаться там, где он больше не может причинять беспокойства.
   Это многословное объяснение разожгло мое любопытство, которое я не мог удовлетворить, пока не увидел, как применяется японский метод. Вскоре у меня появилась возможность. После особенно отвратительного убийства, совершенного в Сан-Франциско, мой друг Хоку Яманоти подал заявление на аренду этого дома, и после того, как полиция закончила осмотр, ему разрешили пожить в нем полгода за смехотворную плату в три доллара в месяц. Он пригласил меня разделить с ним его покои, просторные и роскошно обставленные.
   В течение недели не происходило ничего необычного. Затем, однажды ночью, я был разбужен ужасающими стонами, за которыми последовали леденящие кровь вопли, доносившиеся, казалось, из большого шкафа в моей комнате, где произошло последнее злодеяние. Признаюсь, я с головой укрылся одеялом и дрожал от ужаса, когда вошел мой японский друг, одетый в шелковую пижаму в цветочек. Услышав его голос, я выглянул наружу и увидел, что он ободряюще улыбается.
   - Вы, наверное, очень глупый парень, - сказал он. - Я покажу вам, что с ним делать!
   Он достал из кармана три красные пастилки в форме конуса, положил их на блюдце и поджег. Затем, держа дымящееся блюдце в вытянутой руке, подошел к закрытой двери и открыл ее. Крики раздались с новой силой, и, вспомнив ужасающие подробности сцены, разыгравшейся в этой самой комнате всего пять недель назад, я содрогнулся от его безрассудства. Но он был совершенно спокоен.
   Вскоре я увидел, как из шкафа выскочила похожая на привидение фигура недавней жертвы. Она забралась под мою кровать, а потом заметалась по комнате, пытаясь убежать, но ее преследовал Хоку, размахивавший дымящимся блюдцем с неутомимым терпением и ловкостью.
   Наконец, он загнал ее в угол, и призрак оказался за завесой пахучих испарений. Постепенно фигура становилась более отчетливой, приобретая консистенцию густого пара, несколько уменьшаясь в размерах. Хоку поспешно повернулся ко мне.
   - А ну-ка, соберитесь и быстро принесите мне пару мехов! - скомандовал он.
   Я побежал в его комнату и принес мехи из камина. Он надавил на них, а затем, осторожно вставив один палец "призрака" в насадку и плавно открывая ручки, втянул часть тела несчастной женщины и ловко впрыснул пар в большую банку, специально поставленную в комнате. Потребовалось еще две операции, чтобы полностью извлечь фантом из угла и поместить в банку. Наконец перенос был осуществлен, а емкость надежно закупорена.
   - В прежние времена, - объяснил мне Хоку, - старики высасывали привидение ртом и аккуратно выплевывали его внутрь вазы. Современный метод более полезен для желудка и гортани.
   - Как долго это привидение может содержаться в банке? - поинтересовался я.
   - О, возможно, четыре-пять лет, - был его ответ. - Призрак теперь превратился из духа в материю и подпадает под законы обычной науки.
   - Что вы собираетесь с нем делать? - спросил я.
   - Отправить его в буддийский храм в Японии. Старейшины используют его для церемоний, - был ответ.
   Моим следующим действием было раздобыть немного порошка Хоку Яманоти и проанализировать его. Какое-то время он не поддавался моим попыткам, но после многих месяцев терпеливых исследований я обнаружил, что его можно получить со всеми его основными качествами путем слияния формальдегида и гипофенилтрибромпропионовой кислоты в электрическом вакууме. С этого продукта я начал серию интересных экспериментов.
   Поскольку мне стало необходимо выяснить, где обитает большое количество призраков, я вступил в Американское общество исследований сверхъестественных явлений, чтобы получить необходимую информацию о домах с привидениями. Я упорно посещал их, пока мой порошок не был усовершенствован и не доказал свою эффективность для поимки любого обычного призрака, обосновавшегося в доме. Какое-то время я довольствовался простой стерилизацией этих призраков, но, когда стал более уверен в успехе, начал пытаться переносить призраков в емкости, в каких их можно было транспортировать и изучать на досуге, классифицировать и сохранять для дальнейшего использования.
   От мехов Хоку я вскоре отказался в пользу велосипедного насоса большого размера, и в конце концов сконструировал свой собственный, по схеме, которая позволяла мне втягивать всего призрака одним махом. С помощью этого мощного прибора я мог поместить даже взрослого призрака в натуральную величину в двухлитровую бутылку, в горлышке которой чувствительный клапан (запатентованный) предотвращал ускользанию призрака во время процесса.
   Однако мое изобретение было еще не вполне удовлетворительным. Хотя у меня отсутствовали проблемы с поиском призраков недавнего происхождения, - то есть духов, которые еще почти не утратили консистенции материи, - во время нескольких моих поездок за границу в поисках материала я находил в старых усадьбах или разрушенных замках множество призраков, настолько древних, что они стали очень разреженными и едва различимыми, будучи временами едва заметны невооруженным глазом. Такие неуловимые духи способны проходить сквозь стены и с легкостью избавляться от преследования. Мне стало необходимо раздобыть какой-нибудь инструмент, с помощью которого можно было бы легко их поймать.
   Обычный огнетушитель, имеющийся в продаже, подсказал мне, как можно решить проблему. Один из этих портативных ручных инструментов я наполнил соответствующими химикатами. При переворачивании ингредиенты смешивались в вакууме, и выделялось огромное количество газа. Жидкость собиралась в резервуар, снабженный резиновой трубкой с насадкой на конце. Поскольку все устройство было закреплено у меня на спине, я мог направлять струю мощного осаждающего газа в любом желаемом направлении, причем поток контролировался с помощью небольшого запорного крана. С помощью этого гасителя призраков я мог проводить свои эксперименты так, как мне хотелось.
   До сих пор мои исследования были чисто научными, но вскоре меня начала интересовать коммерческая ценность моего открытия. Разрушительные последствия призрачных посещений для недвижимости побудили меня получать некоторое денежное вознаграждение за мой гаситель призраков, и я начал рекламировать свой бизнес. Постепенно я стал известен как эксперт в своей первоначальной области, и к моим профессиональным услугам обращались с таким же доверием, как к услугам ветеринарного хирурга. Я изготовил гаситель призраков Гатлинга нескольких размеров и выпустил его на рынок, после чего представил свои заслуженно знаменитые гранаты против призраков Гатлинга. Эти ручные приспособления были изготовлены для хранения в стеллажах, которые удобно расставлять в загородных домах на случай непредвиденных обстоятельств. Одна-единственная граната, брошенная в любую призрачную форму, при разрыве высвобождала достаточно формальдегида, чтобы коагулировать самый извращенный дух, а образовавшийся пар горничная могла легко удалить из комнаты с помощью обычной метлы.
   Однако эта часть моего бизнеса не приносила прибыли, поскольку появления призраков, особенно в Соединенных Штатах, редко кто ожидает. Если бы у меня была возможность изобрести профилактическое средство, а не только лекарство, я был бы сейчас миллионером, но даже у современной науки есть пределы.
   Исчерпав возможности дома, я отправился в Англию в надежде найти клиентов среди местных семей. К своему удивлению, я обнаружил, что обладание семейным призраком рассматривалось как улучшенное состояние собственности, и мои предложения об оказании услуг по избавлению домов от призрачных жильцов вызвали сильнейшее негодование. Как чистильщик домов от призраков, я стоял гораздо ниже по социальной лестнице, чем чистильщик ковров.
   Разочарованный и обескураженный, я вернулся домой, чтобы продолжить изучение возможностей своего изобретения. Казалось, я исчерпал возможности избавления от нежелательных призраков. Но не мог бы я, - подумалось мне, - получать доход от торговли желательными призраками? Я решил возобновить свои исследования.
   Туманные духи, хранившиеся в моей лаборатории, которых я классифицировал, находились, как вы помните, в состоянии анабиоза. По сути, это были забальзамированные призраки, их неизбежное разложение скорее откладывалось, чем предотвращалось. Разнообразные призраки, которые я теперь хранил в герметично закрытых банках, находились, таким образом, в состоянии неустойчивого равновесия. Как только банки открывались и испарения рассеивались, первоначальное астральное тело со временем восстанавливалось, и "разогретый" призрак продолжал свой прежний земной путь. Но этот процесс, при естественном протекании, занимал годы. Промежуток времени был слишком большим, чтобы можно было использовать фантом в коммерческих целях. Поэтому моей задачей стало создать из моей Консервированной Эссенции Призрака призрака, который был бы способен немедленно приступить к исполнению своих обязанностей и бродить по дому, как вы этого ожидали.
   Только после открытия радия я приблизился к решению своей великой проблемы, но даже тогда потребовались месяцы неустанного труда, прежде чем этот процесс был доведен до совершенства. Сейчас уже вполне продемонстрировано, что излучение энергии, исходящее от этого удивительного элемента, бросает вызов нашим прежним научным представлениям о строении материи. Мне предстояло доказать, что вибрационная активность радия (амплитуда и интенсивность которой, несомненно, четырехмерны) вызывает своего рода аллотропную модификацию частиц того невесомого эфира, который, по-видимому, находится на полпути между материей и чистым духом. Это все, что мне нужно сделать в своем объяснении, поскольку полное обсуждение предполагает использование кватернионов и метода наименьших квадратов. Неспециалисту будет достаточно знать, что мои законсервированные фантомы, ставшие радиоактивными, при контакте с воздухом вновь обретут свою призрачную форму.
   Возможности для расширения моего дела теперь были огромны, и ограничивались только трудностями с приобретением необходимых запасов. К тому времени добывать призраков стало почти так же трудно, как и радий. Обнаружив, что часть моих запасов испортилась, я располагал теперь всего несколькими дюжинами банок с привидениями, многие из которых были низкого качества. Я немедленно приступил к пополнению запасов сырья. Мне было недостаточно подбирать призраков то тут, то там, как можно было приобретать старое красное дерево; я решил закупать своих призраков оптовыми партиями.
   Случай благоприятствовал моему замыслу. Однажды в старом номере журнала Блэквуда я случайно наткнулся на интересную статью о битве при Ватерлоо. В ней, между прочим, упоминалась легенда о том, что каждый год, в годовщину знаменитой победы, крестьяне видели призрачные эскадроны, атакующие батальоны призрачных гренадеров. И тут мне представилась возможность.
   Я тщательно подготовился к поимке этой группы фантомов в следующую годовщину битвы. Неподалеку от роковой канавы, в которую попала кавалерия Наполеона, я разместил отряд умелых помощников, снабженных гасителями быстрого действия, готовых обстрелять знаменитую дорогу. Я расположился с магазинным шлангом модели ! 4 с четырехдюймовым наконечником прямо на пути, по которому, как я знал, должны были пройти наступающие эскадроны.
   Стояла прекрасная, ясная ночь, сначала освещенная краешком молодой луны, но потом стемнело, если не считать бледного сияния звезд. На своем веку я повидал много привидений - призраков в саду и на чердаке, в полночь, в сумерках, на рассвете, причудливых фантомов и призраков печальных и впечатляющих, - но никогда еще я не видел такого зрелища, как эта ночная атака кирасир, скачущих во навстречу своей освященной веками гибели. Издалека французские резервы выглядели как туманная масса, похожая на низко лежащее облако или полосу тумана, слабо светящуюся, испещренную флуоресцентными отблесками. По мере того как эскадрон приближался в своей отчаянной атаке, отдельные фигуры солдат вырисовывались сами собой, а скачущие гвардейцы казались жуткими в своем сверхъестественном великолепии.
   Хотя я знал, что они нематериальны и не имеют массы, я пришел в ужас при их приближении, опасаясь попасть под копыта кошмаров, на которых они ехали. Как во сне, я бросился бежать, но в следующее мгновение они были уже на мне, и я включил свой поток формальдегида. Затем меня накрыло облаком диких воинственных призраков.
   Колонна пронеслась мимо меня, пересекла берег, устремляясь навстречу своей исторической судьбе. Было видно множество обезумевших, мечущихся призраков, которые шеренга за шеренгой спускались в жуткую канаву. Наконец канава наполнилась корчащимися телами, и бойня была ужасной.
   Мои помощники с гасителями держались стойко, и, хотя это зрелище почти лишило их мужества, они собрали все свое самообладание и направили одновременные потоки формальдегида в борющуюся массу фантомов. Как только ко мне вернулся разум, я занялся огромными резервуарами, которые приготовил для использования в качестве приёмников. Они были оснащены механизмом, похожим на тот, который используется в переносных кузницах для откачивания тяжелого пара. К счастью, ночь была спокойной, и я смог наполнить дюжину цилиндров плененными призраками. Разделение на отдельные формы, конечно, было невозможно, так что люди и лошади представляли собой ужасную мешанину. Впоследствии я намеревался вылить ее в большую емкость и дать отдельным призракам возможность преобразиться в соответствии с законами духовной индивидуальности.
   Обстоятельства, однако, помешали мне достичь этого результата. Вернувшись домой, я обнаружил, что меня ожидает заказ, настолько масштабный и важный, что у меня не было времени привести в порядок своих пленных кавалеристов.
   Мой покровитель был владельцем нового санатория для нервных инвалидов, расположенного недалеко от целебных источников в Катскиллских горах. К несчастью, его здание было построено на месте некогда знаменитого летнего отеля, который, хотя и был заполнен постояльцами, сгорел дотла, унеся жизни десятков людей. Незадолго до того, как пациентов должны были разместить в новом здании, обнаружилось, это место наводнено жертвами пожара до такой степени, что стало неудобным в качестве санатория. Поэтому потребовались мои профессиональные услуги, чтобы сделать здание подходящим местом для выздоравливающих. Я написал владельцу, назначив плату в размере пяти тысяч долларов. Поскольку моя обычная ставка составляла сто долларов за призрак, а во время пожара погибло более ста человек, я счел эту цену приемлемой, и мое предложение было принято.
   Работа в санатории была закончена через неделю. Я раздобыл сто два превосходных духовных образца и, вернувшись в лабораторию, разложил их по жестяным банкам с крупным тиснением и привлекательными цветными этикетками.
   Однако мой восторг по поводу исхода этого дела вскоре сменился гневом и негодованием. Владелец санатория, обнаружив, что призраки из его санатория были проданы, потребовал скидку на контрактную цену, равную стоимости призраков, переданных в мое распоряжение. Этого я, конечно, допустить не мог. Я написал, требуя немедленной оплаты в соответствии с нашим соглашением, и получил категорический отказ. Письмо менеджера было крайне оскорбительным. С Гамельнским крысоловом обошлись не лучше, чем со мной; и, подобно ему, я решил отомстить.
   Я достал из кладовых двенадцать банок смеси "призрак Ватерлоо" и в течение двух дней обрабатывал их радием. Все это я отправил в Катскиллские горы под видом газообразного водорода. Затем, в сопровождении двух надежных помощников, отправился в санаторий и потребовал оплату лично. Меня с оскорблениями выпроводили. Однако перед моим поспешным уходом я с удовлетворением заметил, что здание заполнено пациентами. На площадках в плетеных креслах сидели томные дамы, а коридоры заполняли хрупкие, анемичные девушки. Это была больница для слабонервных, которых малейшее беспокойство повергало в панику. Я подавил в себе все лучшие чувства милосердия и доброты и мрачно улыбнулся, возвращаясь в деревню.
   Та ночь была темной и хмурой, с подходящей погодой для того столпотворения, которое я собирался устроить. В десять часов я погрузил в фургон цистерны с запасными частями, и, закутавшись в тяжелые пальто, мы поехали в санаторий. Когда мы приблизились, все было тихо и темно. Спрятав фургон в сосновой роще, мы одну за другой вытаскивали цистерны и ставили их под окнами первого этажа. Створки легко открывались и были приподняты настолько, чтобы мы могли вставить резиновые трубки, соединенные с железными резервуарами. В полночь все было готово.
   Я дал команду, и мои помощники побежали от резервуара к резервуару, открывая запорные краны. С шипением, похожим на шипение выходящего пара, огромные сосуды опорожнялись, извергая облака пара, при соприкосновении с воздухом сворачивавшиеся в причудливые формы, как яичный белок, опущенный в кипящую воду. Комнаты мгновенно наполнились разрозненными тенями людей и лошадей, отчаянно пытавшимися соединиться со своими частями тела.
   Ноги бежали по коридорам в поисках своих туловищ, руки дико извивались, пытаясь найти пропавшие тела, головы мотались из стороны в сторону в поисках родных шей. Лошадиные хвосты и копыта метались в поисках хозяев, пока призрачные скакуны, перестроившись, не помчались галопом в поисках своих всадников.
   Если бы это было возможно, я бы остановил это буйство призраков, потому что оно оказалось ужаснее, чем я предполагал, но было уже слишком поздно. Съежившись в саду, я услышал крики проснувшихся и растерянных пациентов. В следующее мгновение входная дверь отеля распахнулась, и толпа истеричных женщин в дорогих ночных рубашках выбежала на лужайку и сбилась в кучки, пронзительно вопя.
   Я скрылся в ночи.
   Я бежал, но люди Наполеона бежали вместе со мной. Движимые, я не знаю, каким фатальным астральным притяжением, возможно, тонким сродством создания и создателя, призрачные оболочки, движимые какой-то таинственной механикой духовного бытия, преследовали меня с бессмысленной яростью. Сначала я искал убежища в своей лаборатории, но, как только я приблизился, зловещий блеск возвестил мне о ее разрушении. Когда я подошел ближе, стало видно, что вся фабрика призраков объята пламенем; каждую минуту раздавались трескучие звуки, когда перегретые банки с фантасмагорией взрывались и выбрасывали свое сверхъестественное содержимое в ночь. Эти освобожденные призраки присоединились к армии разъяренных воинов Наполеона и напали на меня. Во всем мире не было достаточно формальдегида, чтобы погасить их яростную энергию. Во всем мире не было места, где я был бы в безопасности от их преследования. Ни один гаситель призраков не был достаточно мощным, чтобы отогнать сонм духов, преследовавших меня с тех пор, и у меня не осталось ни времени, ни денег, чтобы сконструировать новые ловушки Гатлинга.
   И то, что сотня нервных инвалидов полностью излечилась из-за ужасного шока, который они испытали, служит для меня слабым утешением.
  

"НИКАКИХ ПРИВИДЕНИЙ НЕ СУЩЕСТВУЕТ!"

Эллис Паркер Батлер

  
  
   Жил-был маленький чернокожий мальчик, и звали его Моисей. И когда он стал ростом немного выше колена взрослого мужчины, то начал сильно бояться привидений, потому что, несомненно, это было очень призрачное место, где он жил, - кладбище в низине, и могильник на холме, и кладбища тут и там, и все это заросло деревьями, кроме поляны у хижины и низины, где на грядках росли тыквы.
   И когда наступала ночь, здесь не было слышно никаких звуков, кроме как плача горлицы: "оо-оо-о-о-о!", трепетного и страшного, и скорбного крика совы: "уху-хуу-у-у-у!", еще более трепетного и страшного, и завывания ветра, от которого бросало в дрожь, самого трепетного и страшного из всех. Это было очень неприятное место для маленького чернокожего мальчика, которого звали Моисей.
   Этот маленький черный мальчик был таким черным, что его совсем не было видно в темноте, если не считать белков его глаз. Поэтому, когда он ходил по дому ночью, то не смыкал глаз, потому что тогда его вообще никто бы не увидел. Он был невидим, как ничто другое. И кто знает, может, огромное привидение наткнулось бы тогда прямо на него, потому что не смогло бы его увидеть? И это привидение очень сильно напугало бы маленького черного мальчика, поскольку все знают, какие привидения холодные и влажные.
   Так что, когда этот маленький черный Моисей ходил ночью по лачуге, он держал глаза широко открытыми, возможно, из-за привидений. Днем его глаза были величиной с пирожки, а на закате солнца становились размером с блюдца; но, когда он ходил ночью по хижине, его глаза становились размером с белую китайскую тарелку, что стоит на каминной полке; и было трудно удерживать их все время открытыми, - об этом можно судить по тому, как часто мы подмигиваем и моргаем.
   Так что, когда наступил Хэллоуин, черный Моисей решил, что он вообще не выйдет из своей хижины. Он подумал, что останется в ней, с па и ма, потому что горлицы видели, как вокруг бродят привидения, и плакали: "оо-оо-о-о-о!", совы ухали: "уху-хуу-у-у-у!", а ветер скорбел: "ю-ю-у-у-у!", и глаза маленького черного Моисея стали такими же большими, как белая китайская тарелка, которую поставили на каминную полку рядом с часами, едва только солнце зашло.
   Поэтому нет ничего удивительного в том, что маленький черный Моисей сел в угол у камина и оставался там в ожидании, пока не настанет время спать. Но тут зашла Салли Энн, жившая дальше по дороге, и мистер Салли Энн, ее муж, тоже зашел, и Зак Баджет, и школьная учительница, которая жила в доме дяди Сайласа Диггса, и еще много других людей, а маленький черный Моисей, видя, что будет настоящая вечеринка, сразу же развеселился по этому поводу.
   И все эти люди пожимали друг другу руки и говорили: "Привет, малыш Моисей", а некоторые говорили: "Ого, а вот и малыш Моисей! Привет, Моисей!", а он просто улыбался и улыбался в ответ, потому что не представлял, что может случиться. И вот Салли Энн, которая живет дальше по дороге, сказала: "Какой же это Хэллоуин, если у нас нет Джека-с-фонарем". А школьная учительница, которая живет в доме дяди Сайласа Диггса, сказала, что Хэллоуин так вообще не празднуется, и черный Моисей перестал улыбаться и забился поглубже в угол, чтобы его никто не увидел. Но это было бесполезно, потому что ему сказали: "Моисей, сходи на тыквенную грядку и принеси тыкву".
   - Я не хочу идти, - ответил маленький черный Моисей.
   - Сходи, - командным голосом распорядилась ма.
   - Я не хочу идти, - повторил Моисей.
   - Почему ты не хочешь идти? - спросила она.
   - Потому что боюсь привидений, - сказал маленький черный Моисей, и это было чистой правдой.
   - Никаких привидений нет, - сказала школьная учительница, которая жила в доме дяди Сайласа Диггса.
   - Никаких привидений нет, - повторил Зак Баджет, который сам боялся привидений и не осмеливался прийти в домик маленького черного Моисея, если с ним не было школьной учительницы.
   - Не морочь нам голову своими привидениями! - сказала маленькому черному Моисею ма.
   - Что за ерунду ты несешь? - сказал ему па. - Никаких привидений нет.
   Все собравшиеся на вечеринку в один голос заявили: никаких привидений не существует. И они были уверены, что у них должна быть тыква, иначе никакого веселья не получится. Итак, маленький чернокожий мальчик, которого звали Моисей, должен был пойти и принести тыкву с тыквенной грядки в низине. Так что он вышел из лачуги и остановился на пороге, пока его глаза не распахнулись и не стали большими, как дно маминого корыта, и тогда он сказал: "Никаких привидений не существует". Он поставил одну ногу на землю, и сделал шаг.
   Горлица заплакала: "оо-оо-о-о-о!"
   Маленький черный Моисей сделал еще один шаг.
   Сова заухала: "уху-хуу-у-у-у!"
   И маленький черный Моисей сделал еще один шаг.
   И ветер завыл: "ю-ю-у-у-у!", и это был самый страшный звук в мире.
   Однажды маленький черный Моисей бросил взгляд через плечо и зажмурил глаза так крепко, что стало больно в уголках, а потом побежал. Да, сэр, он бежал очень быстро. И он все время твердил: "Никаких привидений не существует. Никаких привидений не существует". И он побежал по тропинке, которая вела мимо кладбища на холме, потому что вокруг этого кладбища вообще не было никакой зелени.
   Ничего особенного не происходило; только на больших деревьях сидели совы и горлицы, скорбели и всхлипывали, и ветер вздыхал и завывал в них. Иногда что-то задевало маленького Моисея за плечо, заставляя его бежать еще быстрее. Иногда что-то задевало маленького Моисея за щеку, заставляя его бежать так быстро, как только можно. Иногда что-то хватало маленького Моисея за воротник, но он вырывался и вскрикивал: "Это не привидение. Никаких привидений не бывает". И это не что иное, как шиповник, который его цепляет, и это не что иное, как лист дерева, который задевает щеку, и это не что иное, как ветка орешника, которая трогает его плечо. Но он все равно был ужасно напуган, и не терял времени даром, потому что ветер, совы и горлицы предвещали что-то нехорошее. Вот он пробежал мимо захоронений, что на холме, и того кладбища, что между ними, и того кладбища в низине, пока не добрался до тыквенной грядки и не нашел самую лучшую тыкву, что была на грядке. Он был очень напуган. Он был самым испуганным маленьким чернокожим мальчиком на свете. Он ни за что не откроет глаза, потому что ветер свистит: "ю-ю-у-у-у!", а совы ухают: "уху-хуу-у-у-у!", а плачущие горлицы кричат: "о-о-о-о-о-о!"
   Он думал: "Это не привидения", и жалел, что у него волосы встают дыбом. Он думал: "Это не привидения", и жалел, что покрывается гусиной кожей. Он думал: "Это не привидения", - и жалел, что его позвоночник дрожит от холода. Так что он тянулся и тянулся, пока ему не удалось как следует ухватиться за колючий стебель самой лучшей тыквы на грядке, и он дернул этот стебель изо всех сил.
   - Оставьте в покое мою голову! - раздался внезапно громкий голос.
   Маленький черный мальчик, которого звали Моисей, едва не выпрыгнул из собственной кожи. Он открыл глаза и начал трястись, как осина, потому что прямо перед ним стоял огромный призрак! Да, сэр, это был большой белый призрак, кем бы он ни был. И у него не было головы. У него вообще не было головы! Маленький черный Моисей упал на колени и взмолился:
   - О, простите меня! Простите меня, мистер призрак! - взмолился он. - Я вовсе не хотел вас обидеть.
   - Зачем ты пытаешься оторвать у меня голову? - спросило привидение тем страшным голосом, на который часто бывает похож сырой ветер в подвале.
   - Простите! Простите! - взмолился маленький Моисей. - Я не знал, что это была ваша голова, и я вообще не знал, что вы здесь. Простите!
   - Я прощу тебя, если ты окажешь мне услугу, - сказал призрак. - Мне нужно сказать тебе кое-что очень важное, но я ничего не могу сказать, потому что у меня нет головы; а когда у меня нет головы, у меня нет языка, а когда у меня нет языка, я вообще не могу говорить.
   Это было вполне логично для призрака. Никто не может говорить, если у него нет рта, и ни у кого не может быть рта, если у него нет головы, и когда маленький черный Моисей посмотрел, он увидел, что у призрака вообще нет головы. Совсем.
   Призрак сказал:
   - Я пришел сюда за тыквой вместо головы, и выбрал ту тыкву, которую ты собираешься взять, и это мне совсем не нравится. Нет, сэр. Сейчас я возьму тебя на руки и унесу прочь, и никто больше не увидит тебя никогда. Но я хочу сказать тебе кое-что очень важное, и если ты возьмешь в руки эту тыкву и приложишь ее к тому месту, где должна быть моя голова, на этот раз я тебя отпущу, потому что я так долго не мог говорить, что мне просто не терпится что-нибудь сказать.
   Маленький черный Моисей поднял тыкву, призрак наклонился, и маленький черный Моисей надел эту тыкву на шею призраку, и тыквенная голова стала мигать, как тыквенный фонарь, и призрак сразу же начал говорить. Да, сэр, именно так.
   - Что вы хотите мне сказать? - спросил маленький черный Моисей.
   - Я хочу сказать тебе, - ответил призрак, - что тебе не нужно бояться привидений, потому что привидений не бывает.
   И когда он это сказал, то просто исчез, как дым в июле. Он даже не задержался в той местности, как дым в октябре. Он просто рассеялся в воздухе и исчез совсем.
   А маленький Моисей схватил первую попавшуюся тыкву и убежал. И когда он пришел на кладбище в лощине, то пошел так же, как обычно, только быстрее, потому что решил, что возьмет дубинку на случай, если у него возникнут проблемы. Он наклонился наклоняется и схватил первый попавшийся кусок дерева. И когда он схватил этот кусок дерева,
   - Отпусти мою ногу! - раздался внезапно громкий голос.
   И маленький черный мальчик едва не выпрыгнул из собственной кожи, потому что рядом с ним стояли шесть огромных призраков, и у самого большого из них была только одна нога. Тогда маленький черный Моисей протянул этот кусок дерева самому большому призраку и сказал:
   - Простите, мистер Призрак, я не знал, что это ваша нога.
   А эти шесть призраков просто стояли вокруг и переговаривались? Да, сэр, так и было. И когда они переговаривались, один сказал:
   - Похоже, это очень симпатичный маленький чернокожий мальчик. Что мы можем сделать, чтобы вознаградить его за вежливость?
   А другой сказал:
   - Расскажем ему правду о привидениях.
   Он сказал это самому большому привидению, а оно сказало Моисею:
   - Я собираюсь сказать тебе кое-что важное, чего ты ни знал: никаких привидений не существует.
   И когда он это сказал, призраки просто исчезли, а маленький черный Моисей пошел дальше. Он был так напуган, что волосы у него стояли дыбом, и когда ветер завывал: "ю-ю-у-у-у!", а совы ухали: "уху-хуу-у-у-у!", а плачущие горлицы кричали: "о-о-о-о-о-о!", он дрожал и трясся. И вот он оказался на кладбище, которое находится между захоронениями, и ему стало очень страшно, потому что вдоль дороги выстроилась целая компания призраков, а он больше не собирался тратить время на разговоры с призраками. И вот он сошел с дороги, чтобы обойти их, и наступил на сосновый пень, который лежал совсем рядом с дорогой.
   - Сойди с моей груди! - раздался внезапно громкий голос, поскольку капитан призраков выбрал этот обрубок в качестве груди, потому что у него не было груди между плечами и ногами. И маленький черный Моисей тут же спрыгнул с пня. Да, сэр, именно так.
   - Простите меня! Простите! - взмолился маленький черный Моисей, и призраки не знали, съесть его целиком или нет, потому что он наступил на грудь капитану призраков. Но в какой-то момент они, наконец, отпустили его, потому что это был несчастный случай, и капитан призраков сказал: "Моисей, Моисей, на этот раз я тебя отпущу, потому что ты не кто иной, как маленький дрожащий негр - нарушитель правил; но я хочу, чтобы ты запомнил одну вещь, очень важную".
   - Да-да, сэр, - сказал маленький чернокожий мальчик, - я запомню. Что я должен запомнить?
   Капитан призрак раздулся, и стал огромным, как дом, и сказал голосом, от которого дрожит земля:
   - Никаких призраков не существует.
   Маленький черный Моисей должен был это запомнить, и он встал, и отвесил поклон, и направился прямиком домой. Он действительно так и сделал, потому что, может быть, те призраки были неправы!
   И он помчался так быстро, как только мог, до края кладбища, что на холме, и тут вынужден остановиться, потому что призраков здесь было так много, что он не мог идти дальше. Да, сэр, кажется, что все призраки мира собрались здесь на конференцию. Кажется, все призраки, какие только были, собрались в этом месте. И это так напугало Моисея, что он упал на старое бревно, и принялся кричать и стонать. И вдруг бревно поднялось и заговорило с маленьким Моисеем:
   - Встань с меня! Встань с меня! - закричало это бревно.
   Маленький черный Моисей обидел это бревно, в этом не было никаких сомнений.
   И как только он встал с бревна, с вставшим бревном, черный Моисей увидел, что это бревно - король всех призраков. И когда король встал, все его подданные собрались вокруг маленького черного Моисея, и было их всего около миллиона человек, и даже еще больше. Да, сэр, это было обычное ежегодное празднование Хэллоуина, которое прервал маленький черный Моисей. Все они там собрались - все духи в мире, и все привидения в мире, и все домовые в мире, и все вурдалаки в мире, и все призраки в мире. И когда они увидели маленького черного Моисея, они все принялись скрежетать зубами и ухмыляться, потому что время близилось к обеду. И вот король, которого звали старый Череп и Кости, схватил маленького черного Моисея и сказал:
   - Джентльмены, собрание должно принять решение. Секретарь, пожалуйста, обратите внимание присутствующих: первое - что мы собираемся сделать с маленьким черным мальчиком, который издевался над королем и отнесся к королю так неуважительно.
   А маленький черный Моисей только стонал и всхлипывал:
   - Простите меня! Простите меня, мистер Король! Я вовсе не хотел вас обидеть.
   Но никто вообще не обращал на него внимания, потому что каждый, смотрел на чудовищно большое существо, по имени Кровавые Кости, которое поднялось и заговорило.
   - Ваша честь, мистер Король, джентльмены и дамы, - сказал он, - это действительно тяжелый случай с вашим величеством, на вас наступили. Эдак любой маленький черный мальчик начнет бродить по ночам и нападать на короля призраков. Сейчас не время для болтовни, не время для увиливаний, не время для размышлений, не время делать ничего, кроме как сказать правду, всю правду, и ничего, кроме правды.
   И все эти призраки задвигались, и заговорили вслух, и шум поднялся такой, как если бы ветер завывал: "ю-ю-у-у-у!", а совы ухали: "уху-хуу-у-у-у!", а плачущие горлицы кричали: "о-о-о-о-о-о!" И вскоре приняли резолюцию.
   Итак, король привидений, которого зовут Череп и Кости, положил руку на голову маленького черного Моисея, и рука его была похожа на мокрую тряпку, и он сказал:
   - Привидений не бывает.
   И один из волосков на головке маленького черного Моисея поседел.
   И чудовищный великан, которого звали Кровавые Кости, положил руку на голову маленького черного Моисея, и его рука была похожа на поганку в прохладный день, и он сказал:
   - Привидений не бывает.
   И еще один волосок на голове маленького черного Моисея стал белым.
   И еще один призрак, которого звали Мокрая Ладонь, положил руку на голову маленького черного Моисея, и его рука была похожа на лапу ящерицы, и он сказал:
   - Привидений не бывает.
   И еще один волосок на голове маленького черного Моисея стал белым, как снег.
   И еще какой-то задиристый, согбенный хобгоблин положил руку на голову маленького черного Моисея, и произнес то же самое, И все это сборище призраков, привидений, духов и всякой всячины, которых было больше миллиона, пронеслось мимо так быстро, что он ощутил легкий ветерок, который часто дует в подвале в жаркий день, и все они говорили: "Привидений не бывает". Да, сэр, они все так говорили, и это было похоже на ветер, когда он воет среди деревьев. И все волосы на голове маленького черного Моисея стали белыми. Вот что происходит, когда маленький чернокожий мальчик встречает привидения. Это для того, чтобы он не забывал, что привидений не существует, потому что, если маленький чернокожий мальчик вообразит, будто они существуют, он будет бояться темноты. А это глупо - воображать такое.
   Так что вскоре все призраки улетучились, как туман, который часто улетучивается, когда на него дует ветер, и маленького черного Моисея больше ничего не удерживало в этом месте. Он наклонился, поднял тыкву, быстро направился к маминой хижине, поднял щеколду, открыл дверь и вошел внутрь. И он сказал:
   - Вот она, тыква.
   И его ма и па, и Салли Энн, которая живет вверх по дороге, и мистер Салли Энн, ее муж, и Зак Баджет, и школьная учительница, которая живет у дяди Сайласа Диггса, и все люди, которые пришли на вечеринку, все они забились в угол лачуги, потому что Зак Баджет рассказывал историю о призраках, ветер завывал: "ю-ю-у-у-у!", а совы ухали: "уху-хуу-у-у-у!", а плачущие горлицы кричали: "о-о-о-о-о-о!". И маленький черный Моисей пришел, ковыляя и гремя, как раз в тот момент, когда началась эта история о привидениях, и все вообразили, что это призрак, ковыляет и гремит, как в сказке. Да, сэр. Маленький черный Моисей повернул свою белую голову, посмотрел на них и спросил:
   - Чего вы все испугались?
   Потому что, если кто-то испугался, он хочет, чтобы другие тоже испугались. Это естественно. Но школьная учительница, которая живет в доме дяди Сайласа Диггса, сказала:
   - Ради всего святого, мы подумали, что ты призрак!
   Маленький черный Моисей усмехнулся и тихо сказал:
   - Ха! Никаких привидений не бывает.
   И тогда его ма рассердилась на маленького черного Моисея, поскольку он перечил таким людям, которые разбираются в арифметике, алгебре и женском счете без пальцев, как школьная учительница, которая жила в доме дяди Сайласа Диггса, и сказала:
   - Ха! что ты знаешь о привидениях?
   А маленький черный Моисей, просто стоял на одной ноге, и просто сосал свой большой палец, и он просто ответил еще тише:
   - Я ничего не знаю о привидениях, потому что их не бывает.
   Его па, конечно, хотел отлупить его за то, что он говорит неправду о том, будто привидений не бывает, когда все знают, что привидения бывают; но школьная учительница, которая жила в доме дяди Сайласа Диггса, заметила, что волосы у маленького черного Моисея совсем белые, и она обратила внимание, что у маленького черного Моисея совсем белые волосы, в то время как лицо его цвета древесной золы, поэтому она обняла одной рукой этого маленького черного мальчика, прижала его к себе и сказала:
   - Милая овечка, не бойся, никто не причинит тебе вреда. Откуда ты знаешь, что привидений не бывает?
   И маленький черный Моисей прижался к школьной учительнице, которая жила в доме дяди Сайласа Диггса, и тихо ответил:
   - Потому что... потому что... потому что я встретил призрака капитана, и я встретил призрака генерала, и я встретил призрака Короля, и я встретил всех призраков, какие только есть во всем мире, и все они сказали мне одно и то же: "Никаких привидений не существует". И если призрак капитан, и призрак генерал, и призрак Короля, и все призраки во всем мире ничего не знают о призраках, то кто же знает?"
   - Все правильно, все правильно, милая овечка, - сказала школьная учительница. И еще она сказала: - Я всегда думала, что никаких призраков не существует, а теперь я это знаю. Если все призраки говорят, что призраков не существует, значит, призраков действительно не существует.
   И Зак Баджет, который рассказывал историю о привидениях, согласился с этим, и не сказал "нет", потому что он был влюблен в школьную учительницу; но он прекрасно знает, что видел призраков в тот день. Так что он решил удостовериться. И он сказал маленькому черному Моисею:
   - Вероятно, ты встречался с чудовищно большим призраком, который живет в низине, и которого зовут Кровавые кости?
   - Да, - ответил маленький черный Моисей, - я встречался с ним.
   - И старина Кровавые Кости сказал тебе, что призраков не существует? - сказал Зак Баджет.
   - Да, - ответил маленький черный Моисей, - он мне так и сказал.
   - Что ж, если он сказал тебе, что привидений не существует, - сказал Зак Баджет, - то я должен признать, что привидений не существует, потому что он не стал бы лгать по этому поводу; я знаю этого призрака Кровавые Кости, потому что встречался с ним. Я много раз встречался с ним, и он не стал бы лгать по этому поводу. Если этот призрак сказал, что привидений не бывает, значит, привидений не бывает.
   И все согласились:
   - Все верно, никаких привидений не бывает.
   И маленький черный Моисей чувствовал себя очень хорошо, потому что привидений не существовало. Он думал, что у него будет намного спокойнее на душе, так как он знает, что привидений не бывает, и он думал, что больше никогда и ничего не будет бояться. Он не будет бояться темноты, в которой ветер завывает: "ю-ю-у-у-у!", а совы ухают: "уху-хуу-у-у-у!", а плачущие горлицы кричат: "о-о-о-о-о-о!" И он не бросится бежать со всех ног, крича: "Привидения, привидения!" - ни за что. Он будет храбр, как лев, зная, что нигде нет никаких призраков. И тут его ма вдруг сказала, что маленькому черному Моисею, пора подняться по лестнице на чердак и лечь спать.
   И маленький черный Моисей сказал, что хочет немного подождать. Он просто хочет немного подождать, потому что... Он просто хочет, чтобы у него не было никаких проблем, если ему просто позволят подождать, когда его ма тоже поднимется по лестнице на чердак, чтобы лечь спать! И тогда его ма сказала:
   - Чего ты боишься, ведь привидений не существует.
   И маленький черный Моисей протер глаза, и, как ни странно, тихо сказал:
   - Я не боюсь привидений, потому что их не бывает.
   - Тогда чего же ты боишься? - спросила его ма.
   - Ничего, - ответил маленький чернокожий мальчик по имени Моисей, - просто я чувствую себя спокойнее, когда рядом нет привидений, которых нет.
   Совсем как белые люди! Совсем как белые люди!
  
  

ПРИЗРАК, КОТОРОМУ НЕ ПОВЕЗЛО

Фрэнк Р. Стоктон

  
   Загородная резиденция мистера Джона Хинкмана была для меня прекрасным местом по многим причинам. Это была гостеприимная обитель, преисполненная радушия, хотя и немного импульсивного. Здесь имелись большие, аккуратно подстриженные лужайки, высокие дубы и вязы; в нескольких местах рос кустарник, а неподалеку от дома протекал небольшой ручей, через который был перекинут деревянный мостик; имелись также фруктовые деревья и цветники; приятные в общении люди, шахматы, бильярд, аттракционы, прогулки и рыбалка. Конечно, это было здорово; но ничто по отдельности, или все вместе, не могло бы удерживать меня на одном месте длительное время. Я был приглашен сюда на ловлю форели, но, вероятно, уехал бы еще в начале лета, если бы в эти прекрасные дни, когда трава еще не высохла, солнце не припекало, а ветер не буйствовал, под вязами и среди зарослей кустарника не прогуливалась моя Мэделин.
   Строго говоря, эта дама не была моей Мэделин, поскольку у меня не было на нее никаких прав. Тем не менее, поскольку обладание ею я считал единственным достойным основанием продолжения моего существования, я позволил ей, в своих местах, быть моею. Мне казалось, что я вовсе не обязан ограничивать использование этого притяжательного местоимения в своих мечтаниях, если учесть мои чувства к этой леди.
   Вне моих грез, дело обстояло хуже. Я не только боялся, как боятся почти все влюбленные, предпринять шаг, который мог в единый миг положить конец этому восхитительному сезону, который с полным правом можно было назвать сезоном любовных воздыханий, но я также ужасно боялся Джона Хинкмана. Этот джентльмен был моим хорошим другом, но требовалось гораздо больше смелости, нежели та, которой обладал я, чтобы попросить у него руку его племянницы, бывшей главной в его семье, и, согласно его собственному мнению, опорой его преклонного возраста. Если бы Мэделин согласилась принять мое предложение, я, возможно, решился бы на откровенный разговор с мистером Хинкманом; но, как я уже говорил, я никогда не спрашивал, согласна ли она стать моей. Я мечтал об этом напролет дни и ночи, особенно последние.
   Как-то ночью я лежал без сна, на большой кровати, в своей просторной комнате, когда, в тусклом свете нарождающейся луны, слабо освещавшим комнату, увидел Джона Хинкмана, стоящего рядом с креслом. Я был этому очень удивлен, по двум причинам. Во-первых, мой хозяин никогда прежде не наведывался в мою комнату; а во-вторых, он покинул дом нынешним утром и собирался отсутствовать несколько дней. Именно по этой причине я смог вечером посидеть с Мэделин немного дольше обычного на освещенном луной крыльце. Фигура, вне всякого сомнения, была Джоном Хинкманом, одетой обычным образом, но неясной и зыбкой, что сразу же заставило меня подумать о ней как о призраке. Неужели доброго старика нет в живых? И его дух наведался ко мне, чтобы рассказать, как это произошло, и поручить заботу о самом для него дорогом?.. Сердце мое затрепетало от этих мыслей, но в этот момент фигура заговорила.
   - Вернется ли мистер Хинкман, - произнесла она с ярко выраженным беспокойством, - сегодня ночью?
   Я хорошенько подумал, стараясь сохранить спокойствие, и ответил:
   - Мы его не ожидаем.
   - Я рад, - с облегчением произнесла фигура, опускаясь в кресло, рядом с которым стояла. - За те два с половиной года, прошедшие с той поры как я поселился в этом доме, этот человек не оставлял его ни на одну ночь. Вы даже представить себе не можете, какое облегчение я сейчас испытываю.
   Сказав так, он вытянул ноги и откинулся на спинку кресла. Теперь он стал менее расплывчат, а цвет его одежды более отчетлив; выражение беспокойства на лице сменилось безмятежным успокоением.
   - Два с половиной года! - воскликнул я. - Не понимаю...
   - Это время прошло с той поры, - объяснил призрак, - как я переселился в этот дом. Мой случай необычен. Однако, прежде чем рассказать вам о нем, позвольте еще раз спросить: вы уверены, что мистер Хинкман не вернется сегодня ночью?
   - Более чем, - ответил я. - Он сегодня отправился в Бристоль, отстоящий отсюда на двести миль.
   - Тогда я продолжу, - сказал призрак, - поскольку рад представившейся возможности поговорить с кем-нибудь, кто готов меня выслушать, но если появится Джон Хинкман и застанет меня здесь, это чревато крупными неприятностями.
   - Это все очень странно, - сказал я, сильно озадаченный услышанным. - Вы призрак мистера Хинкмана?
   Это был смелый вопрос, но я был переполнен эмоциями, и среди них, казалось, совершенно не осталось места для страха.
   - Да, я его призрак, - ответил мой собеседник, - но у меня нет права на существование. И это меня беспокоит, поэтому я так его боюсь. Это странная история, которая, я в этом убежден, не имеет прецедента. Два с половиной года назад Джон Хинкман лежал в этой самой комнате, опасно больной. Его состояние было таково, что он и в самом деле почти умер. В то самое время и я стал его призраком. Представьте себе мое удивление и ужас, сэр, когда после того, как я был назначен отправлять эту должность и приступил к ее исполнению, этот старик стал выздоравливать, пошел на поправку и, в конце концов, полностью излечился. Мое положение стало крайне деликатным. У меня не было возможности вернуться в первоначальное небытие, а с другой стороны - я не имею права быть призраком человека, который не умер. Мои друзья посоветовали мне отнестись к этому спокойно; они были уверены, что поскольку Джон Хинкман - пожилой человек, мне не стоит ожидать слишком уж долгой задержки с обретением законного статуса. Но говорю вам, сэр, - с оживлением продолжал он, - этот старик энергичен, как прежде, и я понятия не имею, как долго продлится неопределенность моего состояния. Я провожу время, стараясь не попадаться ему на глаза. Я не должен покидать этот дом, а он, кажется, следует за мной повсюду. Я просто уверен, сэр, что он меня преследует.
   - Действительно, сложилось очень странное положение вещей, - заметил я. - Но почему вы его боитесь? Он не может причинить вам вреда.
   - Конечно, не может, - сказал призрак. - Но само его присутствие - это потрясение и ужас для меня. Представьте, как бы вы себя чувствовали на моем месте, сэр.
   Представить себе такое я не мог. И просто вздохнул.
   - И уж если мне суждено стать призраком, - продолжало привидение, - то мне было бы гораздо приятнее стать призраком какого-нибудь другого человека, но не Джона Хинкмана. У него вспыльчивый характер, он бранчлив до такой степени, какую редко встретишь. И что случится, если он увидит меня и узнает, как долго я обитаю в его доме и по какой причине, - мне даже страшно себе представить. Я видел, каков он бывает в такие моменты; и хотя он не причинял боли людям, которых бранил, во всяком случае, не больше, чем причинил бы мне, они, казалось, трепетали перед ним.
   Я знал, что это истинная правда. Если бы не эта особенность мистера Хинкмана, я, возможно, не испытывал бы такого страха завести с ним разговор о его племяннице.
   - Мне жаль вас, - сказал я, потому что и в самом деле начал испытывать симпатию к этому несчастному призраку. - Ваше дело действительно трудное: оно напоминает мне затруднения людей, имевших двойников, и я полагаю, что человек часто бывал рассержен, когда обнаруживал, что есть другой, являющийся его копией.
   - О, эти ситуации совершенно не похожи, - возразил призрак. - Двойник обитает в земном мире, и, будучи таким же телесным по своей природе, совершает соответственные поступки, хоть и приносящие иногда неприятности. Я - совсем иное дело. Я здесь не для того, чтобы жить с мистером Хинкманом. Я здесь, чтобы занять его место. И Джон Хинкман был бы очень зол, узнав это. Разве вы не понимаете, что именно так и случится?
   Я согласился.
   - Теперь, когда он уехал, я могу на некоторое время вздохнуть спокойно, - продолжал призрак. - И я очень рад возможности поговорить с вами. Я часто заходил к вам в комнату и наблюдал за вами, пока вы спали, но не решался заговорить с вами из страха, что если мы станем разговаривать, услышит мистер Хинкман и обязательно придет узнать, почему вы разговариваете сам с собой.
   - Но разве он не слышит вас? - спросил я.
   - О, нет! - ответил призрак. - Бывают случаи, когда меня кто-нибудь видит, но никто не слышит меня, кроме тех, к кому я обращаюсь.
   - Но почему вам так хочется поговорить со мной? - спросил я.
   - Потому что, - ответил призрак, - мне нравится иногда разговаривать с людьми, особенно с такими, как вы, чей ум пытлив и стремится к познанию настолько, что вы вряд ли испугаетесь моего визита. Но я хочу попросить вас об услуге. Насколько я могу судить, Джон Хинкман будет жить долго, и моя ситуация становится нестерпимой. Моей основной целью в настоящее время является трансформация, и я думаю, что вы, вероятно, можете помочь мне.
   - Трансформация! - воскликнул я. - Что вы имеете в виду?
   - Я имею в виду, - сказал он, - вот что: теперь, если уж мне суждено стать призраком, мне хотелось бы стать призраком действительно умершего человека.
   - Думаю, что это легко, - сказал я. - У вас постоянно должна появляться такая возможность.
   - Вовсе нет! - быстро сказал мой собеседник. - Вы даже не представляете себе, как необходимо торопиться в подобной ситуации. Как только возникает подходящая вакансия, я сталкиваюсь с огромным количеством конкурентов.
   - Я и понятия не имел о подобном положении вещей, - сказал я, чрезвычайно заинтригованный. - Но должна же существовать какая-то система или приоритеты, с помощью которой возможно решение этой проблемы, например, нечто подобное очереди в парикмахерскую.
   - Этот вопрос, наверное, никогда не будет решен! - отозвался призрак. - Некоторым из нас придется ждать вечность; всегда, когда появляется шанс получить хорошее место, набегает толпа, в то время как на некоторые должности спрос совершенно отсутствует. И я оказался в нынешней неприятной ситуации как раз из-за своей спешки, но теперь подумал, что вы, возможно, поможете мне из нее выпутаться. Возможно, вам известна какая-нибудь намечающаяся вакансия, где может в самом скором времени понадобиться призрак, и если вы сообщите мне о ней, я смогу организовать свою трансформацию.
   - Что вы имеете в виду? - воскликнул я. - Вы хотите, чтобы я совершил самоубийство или пошел на убийство ради вас?
   - Ни в коем случае! - с улыбкой запротестовал он. - Я не имею в виду ничего подобного. Конечно, среди нас есть те, которые с большой заинтересованностью наблюдают за людьми, погруженными в депрессию, чтобы успеть воспользоваться моментом, но мне совершенно не хочется, чтобы с вами что-то случилось. Вы - единственный человек, с которым мне интересно поговорить, и я надеялся, что вы сможете дать мне некоторую информацию, которая будет мне полезна, а я, в свою очередь, был бы счастлив помочь вам в вашем любовном романе.
   - Кажется, вы прекрасно обо мне осведомлены, - заметил я.
   - О, да! - ответил он, слегка зевнув. - Я бы не осмелился обратиться к вам, если бы это было не так.
   Было что-то ужасное в том, что призрак наблюдал за мной и Мэделин, возможно даже, вне дома, когда мы гуляли по восхитительным окрестностям. Но в любом случае это был совершенно исключительный призрак, и у меня не возникло никакой неприязни к нему, какая обычно возникает в отношении ему подобных существ.
   - Мне пора идти, - сказал призрак, поднимаясь, - но мы увидимся завтра ночью. И помните - если вы поможете мне, я помогу вам.
   Я сомневался, следующим утром, стоит ли рассказывать Мэделин об этом разговоре и вскоре убедился, что лучше промолчать. Если бы она узнала, что в доме имеется призрак, то, вероятно, сразу же покинула бы это место. Я не стал о нем упоминать и вел себя так, чтобы у Мэделин не возникло и тени подозрения, что что-то случилось. Мне хотелось, чтобы мистер Хинкман какое-то время отсутствовал. В таком случае, мне казалось, будет легче поговорить с Мэделин о наших дальнейших взаимоотношениях; но теперь, когда такая возможность мне действительно представилась, я не был готов ею воспользоваться. Что будет, если она мне откажет?
   Тем не менее, мне казалось, что леди знает - если я когда-нибудь решусь заговорить с ней, то это время настало. Она догадывалась, какие чувства я испытываю по отношению к ней, и не могла не понимать, что данный вопрос должен быть решен тем или иным способом. Но мне не хотелось бы делать шаг, не зная, к каким последствиям он приведет. Если бы она хотела, чтобы я сделал ей предложение, то ей бы следовало подать мне соответствующий знак. Но поскольку я не видел такого знака, то предпочитал, чтобы все оставалось в прежнем состоянии.
  

* * * * *

  
   Вечером мы с Мэделин сидели на крыльце, освещенном лунным светом. Было уже почти десять, я с самого ужина подводил себя к тому, чтобы, наконец, сделать признание. Никакой решимости у меня не было, но я рассчитывал подвести все к той точке, когда перспектива окажется благоприятной, а путь назад - невозможен. Моя собеседница, похоже, понимала ситуацию - по крайней мере, так я себе представлял; мне казалось, что чем ближе я подхожу к этой точке, тем сильнее она желает, чтобы я, наконец, ее достиг. Это был, безусловно, самый важный момент в моей жизни. Если я заговорю, то обрету счастье или стану несчастным навсегда; если же не заговорю, у меня есть все основания полагать, что леди больше не предоставит мне такого шанса.
   Сидя рядом с Мэделин, немного поговорив и задумавшись, как приступить к столь важному делу, я поднял глаза и увидел призрак едва ли в десяти футах от нас. Он сидел на перилах крыльца, выставив вперед одну ногу, а второй болтая в воздухе. Он находился прямо за Мэделин, я мог видеть его, повернувшись к ней. Хорошо, что в это время Мэделин смотрела в сторону, иначе она наверняка бы заметила, как изменилось выражение моего лица. Призрак сказал мне, что навестит меня сегодня ночью, но я не предполагал, что он явится, когда я буду наедине с Мэделин. Если она увидит дух своего дяди, за последствия я не поручусь. Я не издал ни звука, но призрак, очевидно, увидел, как я встревожен.
   - Не беспокойтесь, - сказал он. - Она не увидит меня, и не услышит, как я говорю, если только я не обращусь к ней - чего я делать категорически не намерен.
   Я был ему благодарен.
   - Так что не беспокойтесь, - продолжал призрак, - однако, мне кажется, что вы все никак не решитесь на признание, хотя я, на вашем месте, не стал бы откладывать его в долгий ящик. Вам никогда больше не представится подобного шанса. Насколько я могу судить, дама, похоже, настроена выслушать вас благосклонно, то есть, в том случае, конечно, если она вообще намеревалась вас слушать. Неизвестно, когда Джон Хинкман снова окажется в отъезде; по крайней мере, не этим летом. На вашем месте, я не осмелился бы ухаживать за племянницей мистера Хинкмана, когда он дома. Если он застанет кого-нибудь ухаживающим за мисс Мэделин, то этот кто-нибудь найдет в его лице самого ужасного человека, с каким ему когда-либо приходилось встречаться.
   Я был с ним полностью согласен.
   - Я и подумать о нем не могу! - воскликнул я.
   - О ком? - спросила Мэделин, быстро повернувшись ко мне.
   Возникла неловкая ситуация. Длинная речь призрака, которую не слышала Мэделин, но зато прекрасно слышал я, заставила меня забыться.
   Было необходимо как-то выкрутиться. Конечно, не стоило говорить, что я имел в виду ее дядю, поэтому я спешно выпалил первое пришедшее на ум имя.
   - О мистере Виларсе, - сказал я.
   Это утверждение было абсолютной правдой; мне совершенно не хотелось думать о мистере Виларсе, джентльмене, уделявшему Мэделин слишком много внимания.
   - Вам не следует говорить так о мистере Виларсе, - сказала она. - Он замечательный, образованный и благоразумный молодой человек, у него обходительные манеры. Он рассчитывает осенью этого года быть избранным в законодательный орган штата, и я нисколько не удивлюсь, если это случится. Он как никто другой достоин этого места, поскольку если мистеру Виларсу есть, что сказать, то он знает, как и когда это говорить.
   Это было произнесено тихо и без единой нотки возмущения, очень естественно; потому что, если Мэделин думала обо мне положительным образом, то не могла обвинить меня в том, что я испытываю неприятные эмоции в отношении возможного соперника. Заключительные слова содержали намек, который я понял. Я был уверен, что, окажись мистер Виларс на моем месте, он знал бы, как и что сказать.
   - Согласен, что мне не следовало бы иметь такие представления об этом человеке, - сказал я, - но я ничего не могу с собой поделать.
   Леди ничего не ответила; казалось, она пришла в еще более благожелательное настроение по отношению ко мне. Что касается меня, то я был сильно раздражен, поскольку не хотел признавать, будто мысли о мистере Виларсе когда-либо занимали меня.
   - Вам не следует говорить этого вслух, - сказал призрак, - или вы можете навлечь на себя неприятности. Мне хочется, чтобы у вас все было хорошо, поскольку в таком случае вы можете согласиться помочь мне, особенно, если мне удастся оказать помощь вам, на что я очень рассчитываю.
   Мне захотелось сказать ему, что единственная существенная помощь, которую он может мне оказать, это немедленно исчезнуть. Говорить о любви с юной леди в присутствии привидения, пристроившегося рядом с ней на перилах крыльца, и при этом этот призрак является призраком ее ужасного дяди, сама идея бросала меня в дрожь, делая признание если не невозможным, то крайне затруднительным; и я никак не мог решиться, несмотря на то, что мой рассудок требовал решительных действий.
   - Я полагаю, - продолжал призрак, - что вы не слышали ничего полезного для меня. Но если у вас есть, что сказать мне, то я могу подождать, пока вы останетесь одни. Я навещу вас сегодня ночью в вашей комнате, или останусь здесь и подожду, пока леди не уйдет.
   - Не нужно ждать, - сказал я, - мне совершенно нечего вам сказать.
   Мэделин вскочила на ноги, ее лицо покраснело, глаза пылали.
   - Не нужно ждать! - воскликнула она. - Что, по-вашему, я должна ждать? Мне нечего вам сказать! - Я так и думала! Что бы вы собирались мне сказать?
   - Мэделин, - воскликнул я, тоже вскакивая, - позвольте мне все объяснить.
   Но она убежала.
   Для меня наступил конец света! Разгневанный, я повернулся к призраку.
   - Жалкое существо! - Я разрыдался. - Вы все испортили. Вы отняли у меня жизнь. Если бы вы...
   Мой голос дрогнул. Я не мог больше произнести ни слова.
   - Вы обидели меня, - сказал призрак. - Я не причинил вам вреда. Я старался помочь вам, и зло причинила вам ваша собственная глупость, однако не стоит отчаиваться. Подобные ошибки можно исправить. Но для этого нужно иметь храбрость. Прощайте.
   И он исчез, подобно мыльному пузырю.
   Подавленный, я отправился спать, но в ту ночь меня не преследовали никакие призраки - только отчаяние и страдание, вызываемые моими убогими мыслями. Слова, произнесенные мною, прозвучали для Мэделин самым ужасным оскорблением. Разумеется, она могла дать единственное толкование.
   Объяснить ей мои слова - о, это было невозможно. Я думал об этом снова и снова, лежа без сна той ночью, и решил, что никогда не расскажу ей о том, как все было на самом деле. Для меня было лучшим всю жизнь страдать, по сравнению с тем, чтобы рассказать о присутствовавшем в доме призраке ее дяди. Мистер Хинкман находился в отъезде, и если бы она узнала о его призраке, ничто не заставило бы ее поверить, что он не умер. Она бы этого не пережила! Нет, пусть мое сердце кровоточит, но я никогда ничего не скажу ей.
   Следующий день выдался прекрасным, ни слишком прохладным, ни слишком теплым; дул нежный ветерок, природа улыбалась. Но - никаких прогулок и поездок с Мэделин. В течение дня она была очень занята, я почти не видел ее. Когда мы встретились за обеденным столом, она была вежлива, но очень спокойна и сдержанна. Она выбрала линию поведения; она предположила, что хотя мои слова и прозвучали очень грубо, - их истинный смысл остался ей непонятен. Что, разумеется, было истиной, даже если она и не догадывалась, что именно послужило их причиной.
   Я был удручен и крайне несчастен, мало говорил, и единственной светлой полосой на черном горизонте был тот факт, что она тоже не выглядела слишком уж безмятежной, несмотря на погоду. Крыльцо, освещенное лунным светом, в тот вечер пустовало, но, блуждая вечером по дому, я нашел Мэделин в библиотеке, одну. Она читала, я вошел и сел рядом с ней. Я чувствовал, что, хотя и не могу сделать этого в полной мере, тем не менее, обязан объяснить свое поведение накануне. Она спокойно выслушала несколько невразумительных извинений, которыми я попытался объяснить свои слова.
   - Понятия не имею, что вы имели в виду, - сказала она, - но вы были очень грубы.
   Я решительно отверг намеренную грубость и постарался как можно мягче заверить ее, - возможно, произведя нужное впечатление, - что грубость по отношению к ней для меня невозможна. Я говорил и говорил, и умолял поверить, что если бы не определенные обстоятельства, препятствующие мне быть с ней до конца откровенным, - я бы сказал ей все, и она бы все поняла.
   Некоторое время она молчала, потом сказала, более любезно, чем я мог надеяться, и чем она говорила со мной раньше:
   - Это обстоятельство каким-то образом связано с моим дядей?
   - Да, - ответил я после некоторого колебания, - в определенной мере это связано с ним.
   Она ничего не сказала и сидела некоторое время, глядя на свою книгу, но не читая. По выражению ее лица я решил, что она несколько смягчилась. Она знала своего дядю даже лучше, чем я, и понимала, что если он является тем самым обстоятельством, которое мешало мне объясниться (причем, существовала тысяча способов, какими он мог препятствовать мне это сделать), то неудивительно, что я нахожусь в таком затруднении. Что это оправдывает дикость моей речи и эксцентричное поведение. Я также видел, что мягкий тон моего частичного оправдания повлиял на нее, и начинал верить, что следует без промедления приступить к объяснению. Независимо от того, примет она мое предложение или нет, наши отношения вряд ли станут хуже, чем накануне вечером или сегодня днем, а что-то в ее лицо заставляло меня надеяться, что она забудет мои вчерашние слова, если только я начну без промедления свое признание.
   Я пододвинул стул немного ближе к ней, и, стоило мне это сделать, из дверного проема, позади нее, в комнату проник призрак. Я говорю - проник, потому что дверь при этом не открылась и не издала ни звука. Он был дико возбужден и потрясал руками, поднятыми над головой. Как только я его увидел, сердце мое остановилось. С его появлением, все мои надежды угасли. Я не мог говорить, пока он находился в комнате.
   Должно быть, я побледнел; я пристально взирал на призрака, почти не замечая Мэделин, сидевшую между нами.
   - Известно ли вам, - воскликнул он, - что Джон Хинкман поднимается на холм? Он будет здесь через пятнадцать минут, и если вы собираетесь делать признание, то вам лучше поторопиться. Но я пришел не только за этим, у меня для вас хорошая новость! Наконец-то я трансформируюсь! Не более сорока минут назад один знатный русский вельможа был убит нигилистами. Никто и никогда не претендовал на то, чтобы стать его призраком. И я, наконец-то, стану свободен от ужасного Хинкмана, поднимающегося на холм, и приступаю к исправлению новой должности. Прощайте, вы даже представить себе не можете, как я рад! Наконец-то я стану самым настоящим призраком!
   - Ах! - воскликнул я, вскакивая на ноги и протягивая к нему руки. - Если бы только Небеса предначертали мне судьбу, единую с вашей!
   - Я согласна, - ответила Мэделин, глядя на меня полными слез глазами.
  

НОЖКА МУМИИ

Теофиль Готье

Перевод с французского Н. Гнединой

  
   От нечего делать я зашел к одному из тех промышляющих всевозможными редкостями торговцев, которых на парижском арго, для остальных жителей Франции совершенно непонятном, называют торговцами "брикабраком".
   Вам, конечно, случалось мимоходом, через стекло, видеть такую лавку - их великое множество, особенно теперь, когда стало модно покупать старинную мебель, и каждый биржевой маклер почитает своим долгом иметь комнату "в средневековом стиле".
   В этих лавках, таинственных логовах, где ставни благоразумно пропускают лишь слабый свет, есть нечто общее со складом железного лома, мебельным магазином, лабораторией алхимика и мастерскою художника; но что там заведомо самая большая древность - это слой пыли; паутина там всегда настоящая, в отличие от иного гипюра, а "старинное" грушевое дерево моложе только вчера полученного из Америки красного дерева.
   В магазине моего торговца брикабраком было сущее столпотворение; все века и все страны словно сговорились здесь встретиться; этрусская лампа из красной глины стояла на шкафу "буль" черного дерева, с рельефными панно в строгой оправе из тонких медных пластинок, а кушетка эпохи Людовика XV беззаботно подсовывала свои кривые ножки под громоздкий стол в стиле Людовика XIII, украшенный массивными спиралями из дуба и лиственным орнаментом, из которого выглядывали химеры.
   В углу сверкала бликами литая грудь миланских доспехов дамасской стали; амуры и нимфы из бисквита, китайские болванчики, вазочки в виде рога изобилия из селадона и кракле, чашки саксонского фарфора и старого Севра заполонили все горки и угловые шкафы.
   На зубчатых полках поставцов блестели огромные японские блюда с синим и красным узором и золотым ободком, а бок о бок с ними стояли эмали Бернара Палисси с рельефными изображениями ужей, лягушек и ящериц.
   Из развороченных шкафов каскадами ниспадали куски штофа, шитого серебром, потоки полупарчи, усеянной искорками, которые зажег косой луч солнца; портреты людей всех былых времен улыбались под слоем пожелтевшего лака из своих более или менее обветшалых рам.
   Владелец лавки осторожно шел за мною по извилистому проходу, проложенному между грудами мебели, придерживая рукой распахнутые полы моего сюртука, угрожавшие его вещам, бдительно и тревожно следя за моими локтями взглядом антиквара и ростовщика.
   Странная внешность была у этого торговца: огромная, плешивая голова, гладкая, как колено, в жидковатом венчике из седых волос, подчеркивавшем ярко-розовый тон кожи, придавала ему обличье благодушного патриарха, с той, впрочем, поправкой, что у его маленьких желтых глазок был особый мигающий блеск, они светились в глазницах каким-то дрожащим светом, словно два золотых луидора на живом серебре. У него был круто изогнутый, точно клюв орла, нос с горбинкой, - характерный для восточного или еврейского склада лица. Его худые, немощные руки в прожилках, с выступающими узелками вен, натянутых, словно струны на грифе скрипки, когтистые, как лапки летучей мыши, соединенные с ее перепончатыми крыльями, время от времени начинали по-старчески дрожать, и на них тяжело было смотреть; но у этих судорожно подергивающихся рук оказывалась вдруг крепкая хватка; они становились крепче стальных клещей или клешней омара, когда поднимали какую-нибудь ценную вещь - ониксовую чашу, бокал венецианского стекла или блюдо из богемского хрусталя; этот старый чудак был до того похож на ученого раввина и чернокнижника, что лет триста назад его бы судили по наружности и сожгли.
   - Неужто вы ничего сегодня у меня не купите, сударь? Вот малайский кинжал, клинок его изогнут, точно язык пламени; посмотрите, какие на нем бороздки, чтобы с них стекала кровь; поглядите на эти загнутые зубья, - они сделаны для того, чтобы выворачивать человеку внутренности, когда вытаскиваешь из раны кинжал; это оружие свирепое, добротное, оно будет как нельзя кстати в вашей коллекции оружия; вот двуручный меч Джакопо де ла Гера, до чего ж он хорош! А эта рапира со сквозной чашкой эфеса, посмотрите, что за дивная работа!
   - Нет, у меня достаточно оружия и всего, что требуется для кровопускания; мне бы хотелось иметь статуэтку или что-нибудь такое, что могло бы служить как пресс-папье, я терпеть не могу всю эту бронзовую дребедень, которую продают в писчебумажных магазинах, - ее можно увидеть на любой конторке.
   Старый гном, порывшись в своих древностях, выставил передо мной античные, или якобы античные, статуэтки, куски малахита, индийских или китайских божков - качающихся уродцев из нефрита, своеобразные воплощения Брамы или Вишну, которые изумительно подходили для уготованной им цели, не слишком божественной: придавливать газеты и письма, чтобы они не разлетались.
   Я колебался, не зная, чему отдать предпочтение: фарфоровому ли дракону, усыпанному бородавками, с клыкастой, ощеренной пастью или маленькому мексиканскому фетишу, весьма отвратительному, изображавшему в натуральном виде самого бога Вицли-Пуцли, когда вдруг заметил прелестную ножку, которую сначала принял за фрагмент античной Венеры.
   Она была того чудесного красновато-коричневого тона, который флорентинской бронзе придает теплоту и живость и несравненно привлекательней зеленоватого тона заурядных бронзовых статуй, словно покрытых ярью, так что, право же, подчас думаешь: уж не разлагаются ли они? Отблески света дрожали, переливаясь, на округлостях этой ножки, зацелованной до лоска двадцатью столетиями, потому что медь эта, бесспорно, была родом из Коринфа, была произведением искусства времен его расцвета, быть может, литьем Лисиппа!
   - Вот эта нога мне подойдет, - сказал я торговцу, и он взглянул на меня с затаенной насмешкой, протягивая выбранную мною вещь, чтобы я мог лучше ее рассмотреть.
   Меня изумила ее легкость; это была не металлическая нога, а настоящая человеческая ступня, набальзамированная нога мумии: на близком расстоянии можно было разглядеть клеточки кожи и почти неощутимый оттиск ткани, в которую запеленали мумию. Пальцы были тонкие, изящные, ногти - безукоризненной формы, чистые и прозрачные, как розовые агаты; большой палец был немного отставлен в сторону, как на античных статуях, грациозно отделяясь от остальных сомкнутых пальцев ступни, что придавало ей какую-то особую подвижность, гибкость птичьей лапки; подошва ноги с еле заметными тонкими линиями-штрихами, свидетельствовала о том, что она никогда не прикасалась к голой земле, ступала лишь по тончайшим циновкам из нильского тростника и мягчайшим коврам из шкуры пантеры.
   - Ха-ха! Вы хотите ножку принцессы Гермонтис, - сказал торговец, как-то странно похохатывая и вперив в меня свой совиный взор, - ха, ха, ха! Употребить вместо пресс-папье! Оригинальная мысль, мысль, достойная артиста! Сказал бы кто старому фараону, что ножка его любимой дочери будет служить в качестве пресс-папье, он бы очень удивился! А особенно, ежели бы услышал это тогда, когда по его приказанию в гранитной скале вырубали грот, чтобы поставить туда тройной гроб, весь расписанный и раззолоченный, сплошь покрытый иероглифами и красивыми картинками, изображающими суд над душами усопших, - проговорил вполголоса, словно обращаясь к самому себе, чудной антиквар.
   - Сколько вы возьмете за этот кусок мумии?
   - Да уж возьму подороже, ведь это великолепная вещь! Будь у меня к ней пара, дешевле, чем за пятьсот франков, вы бы этого не получили: дочь фараона! Есть ли где большая редкость?
   - Разумеется, вещь не совсем обычная, и все-таки сколько вы за нее хотите? Но я предупреждаю вас: я располагаю только пятью луидорами, это все мое богатство; я куплю все, что стоит пять луидоров, но ни на сантим больше. Можете обыскать карманы моих жилетов, все потайные ящики моего стола, вы не найдете и жалкого пятифранковика.
   - Пять луидоров за ступню принцессы Гермонтис - это очень уж мало, право же, слишком мало, ступня-то подлинная, - сказал, качая головой и поглядывая на меня бегающими глазками, торговец. - Что ж, берите, я дам в придачу к ней и обертку, - добавил он и стал завертывать ножку мумии в лоскут ветхого дамаста. - Прекрасный дамаст, настоящий дамаст, индийский дамаст, ни разу не крашенный, материя прочная и мягкая, - бормотал он, поглаживая посекшуюся ткань и привычно выхваляя свой товар, хотя вещь была вовсе нестоящая, почему он и отдавал ее даром.
   Он сунул золотые монеты в висевший у него на поясе кошель, напоминавший средневековую суму для подаяний, приговаривая:
   - Превратить ножку принцессы Гермонтис в пресс-папье!
   Затем уставил на меня мерцающие фосфорическим блеском глаза и сказал голосом, скрипучим, как мяуканье кошки, подавившейся костью:
   - Старый фараон будет недоволен, этот добрый человек любил свою дочь!
   - Вы говорите о нем так, словно вы его современник! Но как бы ни стары, вы едва ли ровесник египетских пирамид! - смеясь, ответил ему я уже с порога.
  
   Я вернулся домой, очень довольный своей покупкой.
   И, чтобы сразу же применить ее по назначению, я положил ножку божественной принцессы Гермонтис на пачку бумаг; чего только там не было: черновики стихов - неудобочитаемая мозаика помарок и вставок, начатые статьи, письма, забытые и отправленные "прямою почтой" в ящик собственного стола, - эту ошибку частенько случается делать людям рассеянным; на этом ворохе бумаг мое пресс-папье выглядело восхитительно, своеобразно и романтично.
   Совершенно удовлетворенный этим украшением моего стола, я пошел погулять в горделивом сознании своего превосходства, как и надлежит человеку, имеющему то неописуемое преимущество перед всеми прохожими, которых он толкает локтями, что он владеет кусочком принцессы Гермонтис, дочери фараона.
   Я высокомерно считал смешными всех, кто, в отличие от меня, не обладает таким доподлинно египетским пресс-папье, и полагал, что главная забота каждого здравомыслящего человека - обзавестись ножкой мумии для своего письменного стола.
   К счастью, встреча с друзьями меня отвлекла, положив предел моим восторгам новоиспеченного собственника; я пошел с ними обедать, так как наедине с собою мне было бы трудно обедать.
   Когда я вечером вернулся домой и в голове у меня еще бродил хмель, орган моего обоняния приятно пощекотало повеявшим откуда-то восточным благовонием; от жары в комнате согрелись натр, горная смола и мирра, которыми промывали тело принцессы парасхиты, анатомировавшие трупы; это был приятный, хоть и пряный аромат, аромат, не выдохшийся за четыре тысячелетия.
   Мечтою Египта была вечность; его благовония крепки, как гранит, и такие же долговечные.
   Вскоре я пил, не отрываясь, из черной чаши сна; час или два все было погружено в туман, меня затопили темные волны забвенья и небытия.
   Однако во тьме моего сознания забрезжил свет, время от времени меня слегка касались крылом безмолвно реющие сновиденья.
   Глаза моей души раскрылись, и я увидел свою комнату, какой она была в действительности; я мог бы подумать, что я проснулся, но какое-то внутреннее чутье говорило мне, что я сплю и что сейчас произойдет нечто удивительное.
   Запах мирры усилился, я почувствовал легкую головную боль и приписал ее - вполне резонно - нескольким бокалам шампанского, которое мы выпили за здравие неведомых богов и за наши будущие успехи.
   Я всматривался в свою комнату, чего-то ожидая, но это чувство ничем не было оправдано; мебель чинно стояла на своих местах, на консоли горела лампа, затененная молочно-белым колпаком из матового хрусталя; под богемским стеклом поблескивали акварели; застыли в дремоте занавеси; с виду все было спокойно и как будто уснуло.
   Однако через несколько мгновений эту столь мирную обитель охватило смятение: тихонько начали поскрипывать панели; головешка, зарывшаяся в пепел, вдруг выбросила фонтан синих искр, а диски розеток для подхватов у занавесей стали похожи на металлические глаза, настороженно, как и я, высматривающие: что-то будет?
   Машинально я оглянулся на свой стол, куда я положил ножку принцессы Гермонтис.
   А она вместо того, чтобы лежать смирно, как и следует ноге, набальзамированной четыре тысячи лет назад, шевелилась, дергалась и скакала по бумагам, точно испуганная лягушка, сквозь которую пропустили гальванический ток; я отчетливо слышал дробный стук маленькой пятки, твердой, как копытце газели.
   Я рассердился на свою покупку, потому что мне нужны оседлые пресс-папье, я не привык, чтобы ступни разгуливали сами по себе, без голеней, у меня на глазах, и мало-помалу я почувствовал что-то очень похожее на страх.
   Вдруг я увидел, как шевелится складка одной из занавесей, и услышал притопывание, словно кто-то прыгает на одной ноге. Должен признаться, меня бросило сперва в жар, потом в холод; я ощутил за своею спиною дуновенье какого-то нездешнего ветра, волосы мои встали дыбом и сбросили с головы на два-три шага от меня мой ночной колпак.
   Занавеси приоткрылись, и предо мной предстала невообразимо странная женская фигура.
   Это была девушка с темно-кофейной кожей, как у баядерки Амани, девушка совершенной красоты и чистейшего египетского типа; у нее были продолговатые, миндалевидные глаза с чуть приподнятыми к вискам уголками и такие черные брови, что они казались синими, тонко очерченный, почти греческий по изяществу лепки нос, и ее можно было бы принять за коринфскую бронзовую статую, если бы не выступающие скулы и немного по-африкански пухлые губы, - черты, по которым мы безошибочно узнаем загадочное племя, населявшее берега Нила.
   Ее тонкие, худенькие, как у очень юных девушек, руки были унизаны металлическими браслетами, увиты стеклянными бусами; волосы были заплетены мелкими косичками, а на груди висел амулет - фигурка из зеленой глины, державшая семихвостый бич, непременный атрибут богини Исиды, водительницы душ; на лбу у девушки блестела золотая пластинка, а на отливающих медью щеках виднелись остатки румян.
   Что касается одежды, то и она была преудивительная.
   Представьте себе набедренную повязку, свитую из клейких полосок, смазанных горной смолой и размалеванных черными и красными иероглифами, - так, вероятно, выглядела бы только что распеленатая мумия.
   Тут мысль моя сделала скачок, - это ведь часто бывает в сновиденьях - и я услышал фальшивый, скрипучий голос торговца брикабраком, который монотонно повторял, как припев, фразу, произнесенную им со столь загадочной интонацией:
   - Старый фараон будет недоволен, этот добрый человек очень любил свою дочь.
   У пришелицы с того света была странная особенность, от которой мне ничуть не стало легче на душе: у нее не хватало одной ступни, одна нога была обрублена по лодыжку.
   Она заковыляла к столу, на котором ножка мумии задергалась и завертелась пуще прежнего. Добравшись до нее, девушка оперлась на край стола, и я увидел дрожавшую в ее взоре блестящую слезинку.
   Хоть она ничего не сказала, я читал ее мысли: она смотрела на ножку потому, что это, бесспорно, была ее собственная ножка, смотрела на нее с грустным и кокетливым, необыкновенно милым выражением; а нога скакала и бегала взад и вперед, как заведенная.
   Раза два-три моя гостья протягивала руку, пытаясь поймать скакунью, но безуспешно.
   Тогда между принцессой Гермонтис и ее ножкой, которая, по-видимому, жила своей особой, независимой жизнью, произошел весьма примечательный диалог на очень древнем коптском языке, на каком, должно быть, говорили тридцать столетий тому назад в подземных усыпальницах страны Сера; к счастью, я в эту ночь в совершенстве знал коптский.
   Голосом нежным, как звон хрустального колокольчика, принцесса Гермонтис говорила:
   - Что же вы, дорогая моя ножка, от меня убегаете! Я ли не заботилась о вас! Я ли не обмывала вас благовонной водою в алебастровой чаше, не скребла вашу пятку пемзой, смазанной пальмовым маслом, не обрезала ваши ноготки золотыми щипчиками, не полировала их зубом гиппопотама? Я ли не старалась обувать вас в остроносые туфельки, расшитые пестрым узором, и вам завидовали все девушки в Египте? На большом пальце вы носили перстень со священным скарабеем, и вы служили опорой легчайшему телу, какого только может пожелать себе ленивая ножка!
   А ножка обиженно и печально ей отвечала:
   - Вы же знаете, что я не вольна над собой, я ведь куплена и оплачена! Старый торгаш знал, что делал, он до сих пор зол на вас за то, что вы отказались выйти за него замуж, это он все и подстроил. Он-то и подослал араба, который взломал вашу царскую гробницу в Фивском некрополе, он хотел помешать вам занять ваше место в сонме теней в подземном царстве. Есть у вас пять луидоров, чтобы меня выкупить?
   - Увы, нет! Все мои камни, кольца, кошельки с золотом и серебром украдены, - со вздохом ответила принцесса Гермонтис.
   И тогда я воскликнул:
   - Принцесса, я никогда не удерживал у себя ничьей ноги, ежели это было противно справедливости! И пусть у вас нет тех пяти луидоров, что она мне стоила, я верну вам вашу ножку с превеликою радостью: я был бы в отчаянии, ежели бы столь любезная моему сердцу особа, как принцесса Гермонтис, осталась хромой по моей вине.
   Я выпалил эту тираду, в которой фривольность в духе нравов Регентства сочеталась с учтивостью трубадура, что, должно быть, изумило прекрасную египтянку.
   Она обратила на меня благодарный взгляд, и в глазах ее загорелись синеватые огоньки.
   Она взяла свою ступню, на сей раз не оказавшую сопротивления, и весьма ловко, будто натягивая башмачок, приладила ее к обрубленной ноге.
   Закончив эту операцию, она прошлась по комнате, словно проверяя, что действительно больше не хромает.
   - Ах, как рад будет отец! Он так горевал, что я стала калекой, ведь он, лишь только я появилась на свет, повелел в тот самый день всему народу вырыть мне могилу, такую глубокую, чтобы я сохранилась в целости до Судного дня, когда на весах Аменти будут взвешивать души усопших. Пойдемте к отцу, он радушно вас встретит, ведь вы вернули мне ногу!
   Я нашел это предложение вполне естественным, накинул на себя халат в крупных разводах, в котором выглядел совершеннейшим фараоном, впопыхах сунул ноги в турецкие пан-туфли и сказал принцессе Гермонтис, что готов за нею следовать,
   Перед уходом Гермонтис сняла с шеи свой амулет - фигурку из зеленой глины и положила ее на ворох бумаг, покрывавших мой стол.
   - Справедливость требует, - сказала она, улыбаясь, - чтобы я возместила утраченное вами пресс-папье.
   Затем протянула мне руку, - рука у нее была нежная и холодная, как тельце ужа, - и мы отправились в путь.
   Некоторое время мы неслись со скоростью стрелы сквозь толщу какой-то жидкой, сероватой массы; слева и справа от нас убегали вдаль чьи-то смутно обозначенные силуэты.
   Одно мгновенье мы видели только воду и небо.
   Через несколько минут на горизонте стали вырисовываться иглы обелисков, пилоны храмов, очертания примыкающих к ним сфинксов.
   Полет кончился.
   Принцесса подвела меня к горе из розового гранита, в которой имелось узкое и низкое отверстие; его было бы трудно отличить от горной расщелины, если бы не воздвигнутые у этого входа в пещеру две стелы с цветным рельефом.
   Гермонтис зажгла факел и пошла вперед.
   Мы шли коридорами, вырубленными в скале; стены были покрыты панно, расписанными иероглифами и символическими изображениями шествия душ; для работы над этим, наверное, потребовались тысячи рук и тысячи лет; нескончаемо длинные коридоры чередовались с квадратными комнатами, посредине которых были устроены колодцы, куда мы спускались по железным скобам, вбитым в их стены, или по винтовым лестницам; колодцы выводили нас в другие комнаты, где опять начинались коридоры, испещренные яркими рисунками: все те же ястребы, змеи, свернувшиеся кольцом, знак "Тау", посохи, мистические ладьи, все та же поразительная работа, узреть которую не должен был взор живого человека, нескончаемые легенды, дочитать которые дано только мертвым, ибо в их распоряжении вечность.
   Наконец мы вышли в залу, такую громадную и обширную, что она казалась беспредельной; вдаль, насколько хватало глаз, тянулись вереницы исполинских колонн, а между ними тускло светились мерцающие желтые звезды; эти светящиеся точки словно отмечали пунктиром неисчислимые бездны.
   Принцесса Гермонтис, не выпуская моей руки, учтиво раскланивалась на ходу со знакомыми мумиями.
   Постепенно глаза мои привыкли к сумеречному освещению и стали различать окружающее.
   Я увидел сидящих на тронах владык подземного народа: это были рослые, сухопарые старики, морщинистые, с пергаментной кожей, почерневшие от горного масла и минеральной смолы, в золотых тиарах, в расшитых каменьями нагрудниках и воротниках, сверкающие драгоценностями, с застывшим взглядом сфинксов и длинными бородами, убеленными снегом столетий; за ними стояли их набальзамированные народы в напряженной и неестественной позе, которая характерна для египетского искусства, неизменно соблюдающего каноны, предписанные иератическим кодексом; за спинами фараоновых подданных щерились кошки, хлопали крыльями ибисы, скалили зубы крокодилы - современники этих мумий, запеленатые в свои погребальные свивальники, отчего они казались совсем чудищами.
   Здесь были все фараоны: Хеопс, Хефренес, Псамметих, Сезострис, Аменхотеп, все черные владыки пирамид и подземных усыпальниц; поодаль на более высоком помосте восседали цари Хронос и Ксиксуфрос, царствовавший при потопе, и Тувалкаин, его предшественник.
   Борода царя Ксиксуфроса отросла до таких размеров, что семижды обвилась вкруг гранитного стола, на который он облокотился, погруженный в глубокую думу иль в сон.
   Вдали сквозь пыльную мглу, сквозь туман вечности, мне смутно виделись семьдесят два царя, правивших еще до Адама, с их семьюдесятью двумя навсегда исчезнувшими народами.
   Принцесса Гермонтис позволила мне несколько минут любоваться этим умопомрачительным зрелищем, а затем представила меня своему отцу, который весьма величественно кивнул мне головой.
   - Я нашла свою ногу! Я нашла свою ногу! - кричала принцесса, вне себя от радости хлопая в ладошки. - Мне ее вернул вот этот господин!
   Племена кме, племена нахази, все народы с черной, бронзовой и медной кожей хором ей вторили:
   - Принцесса Гермонтис нашла свою ногу!
   Растрогался даже сам Ксиксуфрос. Он поднял свои отяжелевшие веки, провел рукой по усам и опустил на меня взор, истомленный бременем столетий.
   - Клянусь Омсом, сторожевым псом ада, и Тмеи, дочерью Солнца и Правды, это честный и достойный юноша, - сказал фараон, указуя на меня жезлом с венчиком в виде лотоса. - Чего ты просишь себе в награду?
   Набравшись дерзости, - а дерзость нам даруют сны, когда чудится, что нет ничего невозможного, - я просил у фараона руки Гермонтис: руку взамен ноги! Мне казалось, что я облек свою просьбу о вознаграждении в довольно изящную форму, форму антитезы.
   Фараон, изумленный моей шуткой, равно как и моей просьбой, широко раскрыл свои стеклянные глаза.
   - Из какой ты страны и сколько тебе лет?
   - Я француз, высокочтимый фараон, и мне двадцать семь лет.
   - Двадцать семь лет! И он хочет жениться на принцессе Гермонтис, которой тридцать веков! - разом вскричали все повелители душ и нации всех разновидностей.
  
   И только Гермонтис, по-видимому, не сочла мою просьбу неуместной.
   - Если бы тебе было, по крайней мере, две тысячи лет, - сказал старый фараон, - я бы охотно отдал замуж за тебя свою дочь, но разница в возрасте слишком велика. Нашим дочерям нужны долговечные мужья, а вы разучились сохранять свою плоть; последним из тех, кого сюда принесли, нет и пятнадцати веков, однако ж от них осталась лишь горсть праха. Смотри, тело мое твердо, как базальт, кости мои точно из стали. В день светопреставленья я восстану такой же - телом и ликом, - каким был при жизни; и моя дочь Гермонтис сохранится дольше всех бронзовых статуй. Тем временем ветер развеет последнюю частицу твоего праха, и даже сама Исида, сумевшая собрать воедино тело растерзанного на куски Осириса, даже она не сможет воссоздать твою земную оболочку. Посмотри, я еще мощен телом, и у меня крепкая хватка, - сказал он, сильно встряхнув мою руку на английский манер с такой силой, что у него в ладони чуть не остались мои пальцы вместе с впившимися в них перстнями.
   Он так крепко сжал мою руку, что я проснулся и увидел своего друга Альфреда, который тряс и дергал меня за плечо, пытаясь меня разбудить.
   - Здоров же ты спать! Неужели придется вынести тебя на улицу и пустить над самым ухом ракету? Уже первый час, помнишь ли ты еще, что обещал зайти за мною, чтобы повести меня на выставку испанских картин у господина Агуадо?
   - Господи, я и забыл, - ответил я, одеваясь. - Сейчас пойдем, пригласительный билет здесь, у меня на столе.
   Я действительно подошел к столу, чтобы взять билет. Вообразите же мое удивление, когда на том самом месте, где была купленная накануне ножка мумии, я увидел зеленую фигурку-амулет, которую оставила мне принцесса Гермонтис!
  

ПРИЗРАКИ-СОПЕРНИКИ

Брэндер Мэтьюз

  
   Славный корабль рассекал воды спокойной Атлантике. Согласно проспектам, любезно распространенным компанией, это был обратный рейс, и большинство пассажиров направлялись домой после летнего отдыха, считая дни до того момента, как смогут надеяться увидеть огни Файр-Айленда. На подветренной стороне парохода, в удобном укрытии от ветра, прямо у двери капитанской каюты (которая в течение дня принадлежала им), сидела небольшая группа возвращавшихся американцев. Герцогиня (в списке казначеев она значилась как миссис Мартин, но ее друзья и хорошие знакомые называли ее герцогиней Вашингтон-сквер) и Бэби ван Ренсселер (она была достаточно взрослой, чтобы голосовать, если бы ее пол имел на это право, но, как младшая из двух сестер, она все еще оставалась самой маленькой в семье) - Герцогиня и Бэби ван Ренсселер обсуждали приятный английский голос и не менее приятный английский акцент мужественного молодого лорда, который собирался в Америку ради охоты. Дядюшка Ларри и Диар Джонс уговаривали друг друга заключить пари на то, сколько корабль оставит завтра за кормой.
   - Ставлю два против одного, что не более 420, - сказал Диар Джонс.
   - Принято, - ответил Дядюшка Ларри. - В прошлом году мы сделали 427 на пятый день. - Это был семнадцатый визит Дядюшки Ларри в Европу, и, следовательно, это было его тридцать четвертое путешествие.
   - И когда же вы прибыли? - спросила Бэби ван Ренсселер. - Меня совершенно не волнует, сколько мы сделаем завтра, главное, чтобы мы прибыли поскорее.
   - Мы миновали отмель в воскресенье вечером, всего через семь дней после того, как покинули Квинстаун, и бросили якорь у карантина в три часа утра в понедельник.
   - Надеюсь, в этот раз такого не случится. Я не могу уснуть, когда корабль останавливается.
   - Я, к сожалению, тоже не мог, - продолжал Дядюшка Ларри, - потому что моя каюта была самой дальней, а двигатель, который поднимал якорь, находился прямо у меня над головой.
   - Итак, вы встали и увидели, как солнце поднимается над заливом, - сказал Диар Джонс, - как вдали мерцают электрические огни города, как на востоке, прямо над фортом Лафайет, появляется первый слабый отблеск зари, розоватый оттенок мягко распространяется вверх, и...
   - Вы вернулись вместе? - спросила Герцогиня.
   - Из-за того, что он пересек океан тридцать четыре раза, вы не должны думать, будто у него монополия на восходы, - возразил Диар Джонс. - Нет, этот восход я наблюдал один, и он был очень красивый.
   - Я не сравниваю с вами восходы, - спокойно заметил Дядюшка Ларри, - но я готов поставить веселую шутку, вызванную моим восходом, против любых двух веселых шуток, вызванных твоими.
   - С неохотой признаюсь, что мой восход вообще не вызвал веселой шутки. - Диар Джонс был честным человеком и не стал бы придумывать веселую шутку под влиянием момента.
   - Вот тут-то и пригодится мой восход, - самодовольно сказал Дядюшка Ларри.
   - Что же это была за веселая шутка? - спросила Бэби ван Ренсселер, что стало естественным результатом женского любопытства, возбужденного подобным артистическим приемом.
   - Она такова. Я стоял на корме, рядом с патриотически настроенным американцем и странствующим ирландцем, и патриотически настроенный американец опрометчиво заявил, будто такого восхода солнца нигде в Европе не увидишь; это дало ирландцу шанс, и он сказал: "Уверен, у вас не было такого прекрасного восхода, пока мы не привезли его сюда".
   - Это правда, - задумчиво сказал Диар Джонс, - что у них там есть кое-что получше, чем у нас, например, зонтики.
   - И платья, - добавила герцогиня.
   - И предметы старины. - Это был вклад Дядюшки Ларри.
   - У нас в Америке есть вещи намного лучше, чем у них! - запротестовала Бэби ван Ренсселер, еще не испорченная поклонением изнеженным монархиям деспотичной Европы. - Мы готовим многое гораздо вкуснее, чем в Европе, особенно мороженое.
   - А еще у нас больше красивых девушек, - добавил Диар Джонс, но он даже не взглянул на нее.
   - И привидений, - небрежно заметил Дядюшка Ларри.
   - Привидений? - переспросила герцогиня.
   - Привидений. Или, если вам так больше нравиться, призраков. У нас самые лучшие призраки...
   - Вы забываете о прелестных историях о привидениях на Рейне и в Шварцвальде, - перебила его мисс ван Ренсселер с женской непоследовательностью.
   - Я помню Рейн, и Шварцвальд, и все другие места обитания эльфов, фей и хобгоблинов; но для добрых, честных призраков нет места лучше дома. И что отличает нашего призрака - spiritus Americanus - от обычного литературного призрака, так это то, что он соответствует американскому чувству юмора. Возьмем, к примеру, рассказы Ирвинга. "Всадник без головы" - это комическая история о привидениях. А "Рип Ван Винкль" - вспомните, сколько юмора, причем хорошего, есть в рассказе о его встрече с командой гоблинов из людей Хендрика Хадсона! Еще лучшим примером того, как американцы обращаются с легендами и тайнами, является удивительная история о соперничающих призраках.
   - Соперничающие призраки? - спросили Герцогиня и Бэби ван Ренсселер в один голос. - Кем они были?
   - Разве я никогда не рассказывал вам о них? - ответил Дядюшка Ларри, и в его глазах вспыхнул огонек.
   - Поскольку рано или поздно он все равно расскажет нам эту историю, лучше смириться и выслушать ее сейчас, - сказал Диар Джонс.
   - Если вам не хочется, я ничего рассказывать не буду.
   - О, пожалуйста, Дядюшка Ларри! Вы же знаете, я просто обожаю истории о привидениях, - взмолилась Бэби ван Ренсселер.
   - Давным-давно, - начал Дядюшка Ларри, - а на самом деле, всего несколько лет назад, в процветающем городе Нью-Йорке жил молодой американец по имени Дункан - Элифалет Дункан. Как и его имя, он был наполовину янки, наполовину шотландцем, естественно, юристом, и приехал в Нью-Йорк, чтобы пробить себе дорогу. Его отец был шотландцем, который поселился в Бостоне и женился на девушке из Салема. Когда Элифалету Дункану было около двадцати, он потерял обоих родителей. Отец оставил ему достаточно денег, чтобы начать карьеру, и чувство гордости за свое шотландское происхождение; видите ли, в Шотландии у этой семьи был титул, и, хотя отец Элифалета был младшим сыном младшего сына, он всегда помнил и всегда просил своего единственного сына помнить, что его предки были благородными. Его мать оставила ему в наследство все, что у нее было от янки, и небольшой старый дом в Салеме, принадлежавший ее семье более двухсот лет. Она была Хичкок, а Хичкоки обосновались в Салеме со дня основания. Это был прапрадед мистера Элифалета Хичкока, самый выдающийся человек во времена салемского повального увлечения колдовством. И в этом маленьком старом домике, который она оставила моему другу, Элифалету Дункану, обитали привидения.
   - Призрак одной из ведьм, конечно? - перебил его Диар Джонс.
   - Как же это мог быть призрак ведьмы, если все ведьмы были сожжены на костре? Вы когда-нибудь слышали, чтобы кто-нибудь из сожженных являлся призраком? - спросил Дядюшка Ларри.
   - Во всяком случае, это аргумент в пользу кремации, - ответил Диар Джонс, уклоняясь от прямого ответа.
   - Да, если вам не нравятся привидения. А мне они нравятся, - сказала Бэби ван Ренсселер.
   - И мне тоже, - добавил Дядюшка Ларри. - Я люблю привидения так же сильно, как англичанин любит лорда.
   - Продолжайте ваш рассказ, - попросила Герцогиня, величественно пресекая посторонние разговоры.
   - В этом маленьком старом домике в Салеме водились привидения, - продолжал Дядюшка Ларри. - И в нем обитал весьма выдающийся призрак - или, по крайней мере, призрак с весьма примечательными свойствами.
   - Каким же он был? - спросила Бэби ван Ренсселер, поеживаясь от предвкушения удовольствия.
   - У него было много особенностей. Во-первых, он никогда не показывался хозяину дома. В основном он посещал только нежеланных гостей. За последние сто лет он отпугнул четырех тещ подряд, но ни разу не вторгся к главе семьи.
   - Я думаю, что это привидение было мужчиной, когда являлось живым человеком и пребывало во плоти. - Таков был вклад в рассказ Диара Джонса.
   - Во-вторых, - продолжал Дядюшка Ларри, - оно никого не пугало, когда появлялось в первый раз. Только во время второго визита те, кто видел призраков, пугались; но тогда они бывали напуганы достаточно сильно для второго раза, и редко набирались смелости, чтобы рискнуть на третье появление. Одной из самых любопытных черт этого благонамеренного привидения было то, что у него отсутствовало лицо - или, по крайней мере, никто никогда не видел его лица.
   - Может быть, он скрывал лицо? - спросила Герцогиня, начавшая вспоминать, что ей никогда не нравились истории о привидениях.
   - Это то, чего я так и не смог выяснить. Я расспрашивал нескольких людей, видевших призрака, и никто из них ничего не мог сказать мне о его лице; находясь в его присутствии, они никогда не замечали его черт и никогда не замечали их отсутствия или скрытности. Только позже, когда они пытались спокойно вспомнить все обстоятельства встречи с таинственным незнакомцем, то осознавали, что не видели его лица. И они не могли сказать, были ли черты лица скрыты, или их не хватало, или в чем была проблема. Они знали только, что этого лица никто никогда не видел. И как бы часто они ни видели его, они так и не смогли постичь эту тайну. По сей день никто не знает, было ли лицо у призрака, который когда-то обитал в маленьком старом доме в Салеме, и что это было за лицо.
   - Как это ужасно странно! - воскликнула Бэби ван Ренсселер. - А почему призрак исчез?
   - Я не говорил, что он исчез, - с большим достоинством ответил Дядюшка Ларри.
   - Но вы сказали, что раньше он часто появлялся в маленьком старом доме в Салеме, поэтому я предположила, что он исчез. Это не так? - спросила молодая леди.
   - Вы все узнаете в свое время. Элифалет Дункан обычно проводил большую часть своих летних каникул в Салеме, и призрак никогда его не беспокоил, потому что он был хозяином дома, - к его большому неудовольствию, потому что он хотел своими глазами увидеть таинственного арендатора, распоряжающегося его собственностью. Но он никогда его не видел, никогда. Он договорился с друзьями, чтобы они звали его, когда бы призрак ни появился, спал в соседней комнате с открытой дверью; и все же, когда их испуганные крики будили его, привидение исчезало, и единственной наградой ему служили укоризненные вздохи, когда он возвращался в постель. Видите ли, призрак считал, что со стороны Элифалета нечестно искать знакомства, которое было явно нежелательным.
   Диар Джонс прервал рассказчика, встав и поплотнее укутав ноги Бэби ван Ренсселер тяжелым пледом, потому что небо стало пасмурным и серым, а воздух - влажным и пронизывающим.
   - В одно прекрасное весеннее утро, - продолжал Дядюшка Ларри, - Элифалет Дункан получил потрясающую новость. Я говорил вам, что в Шотландии у семьи был титул, и что отец Элифалета был младшим сыном младшего сына. Так вот, случилось, что все братья и дяди отца Элифалета умерли, не оставив потомства мужского пола, за исключением старшего сына старшего сына, и он, конечно же, носил титул и был бароном Дунканом из Дункана. Итак, одним прекрасным весенним утром Элифалет Дункан получил в Нью-Йорке потрясающую новость: барон Дункан и его единственный сын катались на яхте у Гебридских островов, попали в сильный шквал и оба погибли. Итак, мой друг Элифалет Дункан унаследовал титул и поместья.
   - Как романтично! - воскликнула Герцогиня. - Итак, он стал бароном!
   - Ну да, - ответил Дядюшка Ларри, - он мог стать бароном, если бы захотел. Но он не захотел.
   - Он больший дурак! - наставительно заметил Диар Джонс.
   - Ну, - ответил Дядюшка Ларри, - я в этом не уверен. Видите ли, Элифалет Дункан был наполовину шотландцем, наполовину янки, и у него имелось два мнения о представившемся шансе. Он держал язык за зубами о своей неожиданной удаче до тех пор, пока не выяснил, достаточно ли шотландских поместий, чтобы сохранить шотландский титул. Вскоре он обнаружил, что это не так, и что покойный лорд Дункан, женившись на деньгах, поддерживал свое состояние, насколько это было возможно, за счет доходов от приданого леди Дункан. И Элифалет решил, что лучше быть сытым адвокатом в Нью-Йорке, безбедно живущим за счет своей практики, чем голодающим лордом в Шотландии, живущим скудно на свой титул.
   - Но он сохранил свой титул? - спросила Герцогиня.
   - Ну, - ответил Дядюшка Ларри, - он держал это в секрете. Я и еще пара друзей знали об этом. Но Элифалет был слишком умен, чтобы написать на своей табличке "барон Дункан из Дункана, адвокат и поверенный в делах".
   - Какое отношение все это имеет к вашему призраку? - уместно поинтересовался Диар Джонс.
   - К этому призраку никакого, но к другому призраку - самое непосредственное. Элифалет был весьма сведущ в истории призраков - возможно, потому, что ему принадлежал дом с привидениями в Салеме, а возможно, потому, что он был шотландцем по происхождению. Как бы то ни было, он специально изучал призраков, белых дам, баньши и привидения всех мастей, чьи высказывания, поступки и предостережения записаны в анналах шотландской знати. На самом деле он был знаком с привычками каждого уважаемого ведьмака из числа шотландских пэров. И он знал, что призрак Дункана был связан с личностью обладателя титула барона Дункана из Дункана.
   - Значит, помимо того, что он был владельцем дома с привидениями в Салеме, он также был владельцем поместья с привидениями в Шотландии? - спросила Бэби ван Ренсселер.
   - Именно так. Но шотландский призрак не был таким неприятным, как салемский, хотя у него была одна общая черта с его заокеанским собратом-привидением. Он никогда не показывался владельцу титула, так же, как и тот, другой, никогда не показывался владельцу дома. На самом деле, призрака Дункана вообще никогда не видели. Это был всего лишь ангел-хранитель. Его единственной обязанностью было лично сопровождать барона Дункана из Дункана и предупреждать его о надвигающемся зле. Традиции этого дома гласили, что бароны Дункан снова и снова испытывали предчувствие несчастья. Некоторые из них уступали и отказывались от затеянного ими предприятия, и оно с треском проваливалось. Некоторые были упрямы, ожесточили свои сердца и безрассудно шли навстречу поражению и смерти. Но ни в каком случае лорд Дункан не подвергался опасности без надлежащего предупреждения.
   - Тогда как же случилось, что отец и сын погибли на яхте у Гебридских островов? - спросил Диар Джонс.
   - Потому что они были слишком просвещенными, чтобы поддаваться суевериям. До наших дней дошло письмо лорда Дункана, написанное его жене за несколько минут до того, как они с сыном отправились в плавание, в котором он рассказывает ей, как тяжело ему было бороться с почти непреодолимым желанием отказаться от поездки. Если бы он послушался дружеского предостережения семейного призрака, письмо не пришлось бы отправлять через Атлантику.
   - Призрак уехал из Шотландии в Америку, как только умер старый барон? - с большим интересом спросила Бэби ван Ренсселер.
   - И как он попал сюда, - поинтересовался Диар Джонс, - третьим классом или пассажиром каюты?
   - Я не знаю, - спокойно ответил Дядюшка Ларри, - и Элифалет не знал. Поскольку ему ничего не угрожало, и он не нуждался в предупреждении, он не мог сказать, присматривает за ним призрак или нет. Конечно, он все время был настороже. Но у него так и не появилось никаких доказательств его присутствия, пока он не отправился в маленький старый домик в Салеме, как раз перед Четвертым июля. Он взял с собой друга - молодого парня, служившего в регулярной армии с того самого дня, как был обстрелян форт Самтер, и считавшего, что после четырех лет мелких неприятностей на Юге, включая шесть месяцев в Либби, и после десяти лет сражений с дикими индейцами на равнинах, вряд ли он сильно испугался бы привидения. Так вот, Элифалет и офицер весь вечер просидели на крыльце, куря и обсуждая вопросы военного права. Вскоре после полуночи, когда они уже начали подумывать, что пора ложиться спать, в доме раздался ужасный шум. Это не было ни визгом, ни воем, ни воплем - ничем, чему они могли бы дать название. Это был неопределенный, необъяснимый звук, который с воем вырывался из окна. Офицер бывал в Колд-Харборе, но на этот раз ему стало еще холоднее. Элифалет знал, что это призрак бродит по дому. Когда этот странный звук затих вдали, за ним последовал другой, резкий, короткий, от которого кровь стыла в венах. Что-то в этом крике показалось Элифалету знакомым, и он был уверен, что он исходит от фамильного призрака, предостерегающего Дунканов.
   - Правильно ли я понимаю, вы хотите сказать, что оба призрака были там вместе? - с тревогой спросила Герцогиня.
   - Они оба были там, - ответил Дядюшка Ларри. - Видите ли, один из них принадлежал дому и должен был находиться там постоянно, а другой был привязан к барону Дункану и должен был следовать за ним, где бы он ни был. Но Элифалет, у него едва хватило времени обдумать это, как он снова услышал оба звука, не один за другим, а оба вместе, и что-то подсказало ему - какой-то инстинкт, бывший у него, - что эти два призрака не сошлись во мнениях, не поладили, не совсем поладили друг с другом - на самом деле, они поссорились.
   - Ссорящиеся призраки! Ну, никогда бы не подумала! - воскликнула Бэби ван Ренсселер.
   - Какое счастье видеть призраков, живущих дружно, - сказал Диар Джонс.
   А герцогиня добавила: - Это, безусловно, послужило бы прекрасным примером.
   - Вы знаете, - продолжал Дядюшка Ларри, - что две волны света или звука могут пересекаться и порождать темноту или безмолвие. Так было и с этими соперничающими призраками. Они пересеклись, но не породили тишину или тьму. Напротив, как только Элифалет и офицер вошли в дом, там сразу же началось столпотворение - обычные штучки призраков. Заиграли на тамбурине, зазвонил колокольчик, и по комнате разнеслись звуки банджо.
   - Откуда они взяли банджо? - скептически спросил Диар Джонс.
   - Я не знаю. Возможно, они материализовали его точно так же, как и тамбурин. Вы же не думаете, что тихий нью-йоркский юрист держал запас музыкальных инструментов, достаточный для того, чтобы оснастить труппу бродячих менестрелей, только на случай, если пара призраков устроит ему вечеринку-сюрприз? У каждого привидения есть свое орудие пытки. Как мне сообщили, ангелы играют на арфах, а духи наслаждаются игрой на банджо и тамбуринах. Эти призраки Элифалета Дункана были призраками со всеми современными усовершенствованиями, и я думаю, они обладали способностью создавать собственное музыкальное оружие. Во всяком случае, они были у них в маленьком старом домике в Салеме в ту ночь, когда Элифалет и его друг приехали туда. И они играли на них, и звонили в колокольчик, и стучали то здесь, то там, то повсюду. И так продолжалось всю ночь.
   - Всю ночь? - спросила пораженная Герцогиня.
   - Всю ночь напролет, - торжественно произнес Дядюшка Ларри, - и следующую ночь тоже. Элифалет не сомкнул глаз, как и его друг. На вторую ночь офицер увидел привидение в доме; на третью ночь оно появилось снова, а на следующее утро офицер собрал свой саквояж и первым же поездом отправился в Бостон. Он был жителем Нью-Йорка, но сказал, что скорее уедет в Бостон, чем снова увидит это привидение. Элифалет совсем не испугался, отчасти потому, что никогда не видел ни домашнего, ни титулованного привидения, а отчасти потому, что чувствовал себя в дружеских отношениях с миром духов и его нелегко было напугать. Но, лишившись трех ночей сна и общества своего друга, он начал проявлять некоторое нетерпение и решил, что дело зашло слишком далеко. Видите ли, хотя в некотором смысле он и любил привидений, но больше они нравились ему поодиночке. Двух призраков было слишком много. Он не собирался собирать коллекцию привидений. Он и один призрак составляли компанию, но он и два призрака были целой толпой.
   - Что же он сделал? - спросила Бэби ван Ренсселер.
   - Ну, он ничего не мог сделать. Он подождал немного, надеясь, что они устанут, но устал первым. Видите ли, для ведьмака естественно спать днем, но человек хочет спать по ночам, а они по ночам спать ему как раз и не дают. Они продолжали пререкаться и ссориться, не переставая; они проявлялись и устраивали суматоху так же регулярно, как старинные часы на лестнице отбивали двенадцать; они стучали и звонили в колокольчики, били в тамбурин и играли на банджо, и, что хуже всего, они ругались.
   - Я не знала, что духи склонны к сквернословию, - сказала Герцогиня.
   - Как он узнал, что они ругаются? Он мог их слышать? - спросил Диар Джонс.
   - В том-то и дело, - ответил Дядюшка Ларри, - что он не мог их слышать, по крайней мере, не отчетливо. Слышался невнятный шепот и приглушенный грохот. Но у него сложилось впечатление, что они ругались. Если бы они только высказались начистоту, он бы не возражал против этого так сильно, потому что знал бы о худшем. Но ощущение, что воздух наполнен сдерживаемой ненормативной лексикой, было очень утомительным, и, выдержав неделю, он с отвращением сдался и отправился в Белые горы.
   - Полагаю, он оставил их разбираться друг с другом, - вставила Бэби ван Ренсселер.
   - Вовсе нет, - возразил Дядюшка Ларри. - Они не могли поссориться, если он не присутствовал. Видите ли, он не мог оставить фамильного призрака, а домашний призрак не мог покинуть дом. Когда он уходил, то забирал с собой фамильное привидение, оставив дома домашнее. А призраки, находясь на расстоянии ста миль друг от друга, не могут ссориться, как и люди.
   - И что же произошло потом? - с явным нетерпением спросила Бэби ван Ренсселер.
   - Произошла совершенно удивительная вещь. Элифалет Дункан отправился в Белые горы, и в вагоне железной дороги, ведущей на вершину горы Вашингтон, встретил одноклассника, которого не видел много лет, и этот одноклассник познакомил Дункана со своей сестрой, и эта сестра была удивительно красивой девушкой, и Дункан влюбился в нее с первого взгляда, и к тому времени, когда добрался до вершины горы Вашингтон, он был так сильно влюблен, что начал задумываться о собственной недостойности и задаваться вопросом, сможет ли она когда-нибудь хоть немного проявить к нему заботу - совсем чуть-чуть.
   - Не думаю, что это так уж удивительно, - сказал Диар Джонс, взглянув на Бэби ван Ренсселер.
   - Кем она была? - спросила Герцогиня, когда-то жившая в Филадельфии.
   - Ее звали мисс Китти Саттон из Сан-Франциско, и она была дочерью старого Юджина Саттона из фирмы "Пиксли и Саттон".
   - Очень уважаемая семья, - подтвердила Герцогиня.
   - Надеюсь, она не была дочерью той крикливой и вульгарной старой миссис Саттон, которую я встретил в Саратоге четыре или пять лет назад? - спросил Диар Джонс.
   - Возможно, так оно и было, - ответил Дядюшка Ларри.
   - Она была ужасной старухой. Мальчики называли ее матушкой Горгоной.
   - Хорошенькая Китти Саттон, в которую влюбился Элифалет Дункан, была дочерью матушки Горгоны. Но он никогда не видел ее мать, которая жила во Фриско, или в Лос-Анджелесе, или в Санта-Фе, или еще где-нибудь на Западе, но он часто виделся с дочерью, которая жила в Белых горах. Она путешествовала со своим братом и его женой, и когда они переезжали из отеля в отель, Дункан сопровождал их и составил квартет. К концу лета он начал подумывать о том, чтобы сделать ей предложение. Конечно, у него было много возможностей отправиться на экскурсии, как это было каждый день. Он решил воспользоваться первой же возможностью и в тот же вечер пригласил ее покататься при лунном свете на озере Виниписеоги. Когда он подсаживал ее в лодку, то решил сделать это, и у него мелькнуло подозрение, она знала, что он собирается это сделать.
   - Девушки, - сказал Диар Джонс, - никогда не катайтесь ночью на лодке с молодым человеком, если только не собираетесь принять его предложение.
   - Иногда лучше отказать ему и покончить с этим раз и навсегда, - бесстрастно ответила Бэби ван Ренсселер.
   - Когда Элифалет взялся за весла, он почувствовал внезапный озноб. Он попытался стряхнуть его, но тщетно. В нем росло ощущение надвигающегося зла. Не успел он сделать и десяти гребков, - а он был прекрасным гребцом, - как почувствовал таинственное присутствие между собой и мисс Саттон.
   - Это был призрак ангела-хранителя, который предостерегал его от участия в матче? - перебил его Диар Джонс.
   - Так оно и было, - ответил дядя Ларри. - И он подчинился, и промолчал, и отвез мисс Саттон обратно в отель, так и не сделав предложения.
   - Он еще больший дурак, чем я думал, - сказал Диар Джонс. - Понадобится не один призрак, чтобы удержать меня от предложения руки и сердца, когда я приму решение. - И он посмотрел на Бэби ван Ренсселер.
   - На следующее утро, - продолжал Дядюшка Ларри, - Элифалет проспал, а когда спустился к позднему завтраку, то обнаружил, что Саттоны утренним поездом уехали в Нью-Йорк. Ему захотелось немедленно последовать за ними, но он снова почувствовал, как таинственное присутствие подавляет его волю. Он боролся два дня и, наконец, заставил себя сделать то, что хотел, несмотря на присутствие привидения. Когда он прибыл в Нью-Йорк, был поздний вечер. Он поспешно переоделся и отправился в отель, где остановились Саттоны, в надежде увидеть хотя бы ее брата. Ангел-хранитель боролся с ним за каждый дюйм пути, пока он не начал сомневаться, что, если мисс Саттон примет его предложение, ведьмак запретит помолвку. В тот вечер в отеле он никого не встретил и отправился домой с твердым намерением зайти на следующий день как можно раньше и покончить со всем этим. Когда на следующий день около двух часов он вышел из своего офиса, чтобы узнать о своей судьбе, то не прошел и пяти кварталов, как обнаружил, что призрак Дунканов отказался от своего возражения против иска. Не было ни ощущения надвигающегося зла, ни сопротивления, ни борьбы, ни осознания присутствия противника. Элифалет был очень воодушевлен. Он быстрым шагом направился в отель, где застал мисс Саттон одну. Он задал ей вопрос и получил ответ.
   - Она, конечно, приняла его предложение? - спросила Бэби ван Ренсселер.
   - Конечно, - ответил Дядюшка Ларри. - И пока они, охваченные первым приступом радости, обменивались откровениями, в гостиную вошел ее брат с выражением боли на лице и телеграммой в руке. Первое было вызвано последним, которая пришла из Фриско и сообщала о внезапной смерти миссис Саттон, их матери.
   - И именно поэтому призрак больше не возражал против этого брака? - спросил Диар Джонс.
   - Именно так. Видите ли, семейное привидение знало, что матушка Горгона была ужасным препятствием на пути к счастью Дункана, поэтому предупредило его. Но как только препятствие было устранено, оно сразу же дало свое согласие.
   Туман опускал свою плотную, влажную завесу, и становилось трудно разглядеть что-либо от одного конца корабля до другого. Диар Джонс потуже затянул плед, в который была завернута Бэби ван Ренсселер, а затем снова укрылся своим собственным плотным одеялом.
   Дядюшка Ларри прервал свой рассказ, чтобы раскурить еще одну из своих крошечных сигар, которые он всегда курил.
   - Я полагаю, что лорд Дункан, - Герцогиня была скрупулезна в присвоении титулов, - больше не видел призраков после своей женитьбы.
   - Он вообще никогда их не видел, ни до, ни после. Но они едва не расторгли брак и почти разбили два юных сердца.
   - Вы же не хотите сказать, что они знали какую-то вескую причину или препятствие, из-за которого им не следовало бы навсегда замолчать? - спросил Диар Джонс.
   - Как мог призрак или даже два призрака помешать девушке выйти замуж за человека, которого она любила? - Это был вопрос Бэби ван Ренсселер.
   - Это кажется любопытным, не правда ли? - и Дядюшка Ларри попытался согреться, сделав две-три резких затяжки своей маленькой сигарой. - Обстоятельства столь же любопытны, как и сам факт. Видите ли, мисс Саттон вышла замуж только через год после смерти своей матери, так что у них с Дунканом было достаточно времени, чтобы рассказать друг другу все, что они знали. Элифалет много узнал о девочках, с которыми она ходила в школу, а Китти вскоре узнала все о его семье. Он долго не рассказывал ей о своем титуле, так как был не из тех, кто хвастается. Но он описал ей маленький старый домик в Салеме. И однажды вечером, ближе к концу лета, когда день свадьбы был назначен на начало сентября, она сказала ему, что ей вовсе не нужно свадебное путешествие; она просто хочет поехать в маленький старый домик в Салеме, чтобы провести свой медовый месяц в тишине и спокойствии, ничего не делая, и чтобы никто их не беспокоил. Что ж, Элифалет ухватился за это предложение: оно его полностью устраивало. Внезапно он вспомнил о призраках, и это сбило его с толку. Он рассказал ей о баньши Дунканов, и мысль о том, что призрак предков будет лично присматривать за ее мужем, очень ее развеселила. Но он никогда ничего не говорил о призраке, обитавшем в маленьком старом доме в Салеме. Он знал, что она перепугается до смерти, если домашний призрак явится ей, и сразу понял, что поехать в Салем в свадебное путешествие невозможно. Он рассказал ей все об этом, и о том, как всякий раз, когда он приезжал в Салем, два призрака ругались и устраивали суматоху, проявлялись и материализовывались, делая это место абсолютно невозможным для пребывания. Китти молча слушала, и Элифалет подумал, что она передумала. Но это было не так.
   - Как это характерно для мужчины - подумать, что она собиралась это сделать, - заметила Бэби ван Ренсселер.
   - Она только что сказала ему, что сама терпеть не может привидений, но ни за что не вышла бы замуж за человека, который их боится.
   - Как это характерно для девушки - быть такой непоследовательной, - заметил Диар Джонс.
   Крошечная сигара Дядюшки Ларри давно погасла. Он закурил новую и продолжил.
   - Элифалет тщетно протестовал. Китти сказала, что приняла решение. Она была полна решимости провести свой медовый месяц в маленьком старом домике в Салеме и в то же время была полна решимости не ездить туда, пока там водятся привидения. До тех пор, пока он не смог заверить ее, что призрачный жилец получил уведомление о выселении, и что опасности его появления и материализации нет, она вообще отказывалась выходить замуж. Она не хотела, чтобы ее медовый месяц прерывался из-за двух ссорящихся призраков, и свадьбу следовало отложить до тех пор, пока он не подготовит для нее дом.
   - Она была неразумной молодой женщиной, - сказала Герцогиня.
   - Ну, так думал Элифалет, хотя и был влюблен в нее. И он верил, что сможет отговорить ее от этого решения. Но не смог. Она была настроена решительно. А когда девушка настроена решительно, ничего не остается, как смириться с неизбежным. Именно так и поступил Элифалет. Он понял, что ему придется либо отказаться от нее, либо прогнать призраков; а так как он любил ее и ему было наплевать на призраки, он решил заняться ими сам. У Элифалета был твердый характер - он был наполовину шотландцем, наполовину янки, и ни та ни другая порода не спешит поджимать хвост. Итак, он составил свой план и отправился в Салем. Когда он прощался с Китти, у него сложилось впечатление, что она сожалеет о своем решении; но она держалась мужественно, сделала мужественное лицо, проводила его, пошла домой, проплакала целый час и была совершенно несчастна, пока он не вернулся на следующий день.
   - Ему удалось прогнать призраков? - с большим интересом спросила Бэби ван Ренсселер.
   - Как раз к этому я и подхожу, - сказал Дядюшка Ларри, делая паузу в критический момент, как опытный рассказчик. - Видите ли, у Элифалета была довольно тяжелая работа, и он с радостью продлил бы контракт, но ему пришлось выбирать между девушкой и призраками, а он хотел именно девушку. Он пытался придумать или вспомнить какой-нибудь короткий и простой способ борьбы с привидениями, но не смог. Ему хотелось, чтобы кто-нибудь придумал что-нибудь особенное для привидений - что-нибудь, что заставило бы призраков уйти из дома и исчезнуть во дворе. Он подумал, не удастся ли ему уговорить призраков залезть в долги, чтобы уговорить шерифа помочь ему. Он также задавался вопросом, нельзя ли победить призраков крепкими напитками - пьяный призрак, призрак с белой горячкой, может быть помещен в психиатрическую лечебницу для алкоголиков. Но ни один из этих планов не казался осуществимым.
   - Что же он сделал? - перебил его Диар Джонс. - Уважаемый адвокат, пожалуйста, говорите по существу.
   - Вы пожалеете о своей неподобающей поспешности, - серьезно ответил Дядюшка Ларри, - когда узнаете, что произошло на самом деле.
   - Что же это было, Дядюшка Ларри? - спросила Бэби ван Ренсселер. - Я вся в нетерпении.
   И Дядюшка Ларри продолжил.
   - Элифалет отправился в маленький старый домик в Салеме, и как только часы пробили двенадцать, соперничающие призраки, как и прежде, начали разборку между собой. Раздались стуки здесь, там и повсюду, звон колокольчиков, удары в тамбурины, бренчание банджо, разносящиеся по дому, и все остальные проявления и материализации следовали одно за другим точно так же, как это было прошлым летом. Единственным отличием, которое смог уловить Элифалет, был более сильный привкус ненормативной лексики, но это, конечно, было лишь смутным впечатлением, поскольку на самом деле он не расслышал ни единого слова. Он терпеливо подождал некоторое время, прислушиваясь и наблюдая. Конечно, он никогда не видел ни одного из призраков, потому что ни один из них не мог ему явиться. Наконец он взял себя в руки и решил, что самое время вмешаться, поэтому он постучал по столу и попросил тишины. Как только он почувствовал, что духи слушают его, он объяснил им ситуацию. Он сказал им, что влюблен и что не может жениться, пока они не покинут дом. Он обратился к ним как к старым друзьям и потребовал их благодарности. Семейство Дункан на протяжении сотен лет давало приют фамильному призраку, а тот, кто жил в этом доме, в течение почти двух столетий бесплатно проживал в маленьком старом доме в Салеме. Он умолял их уладить свои разногласия и как можно скорее вызволить его из затруднительного положения. Он предположил, что им лучше сразиться прямо сейчас и решить, кто здесь хозяин. Он захватил с собой все необходимое оружие. Он вытащил свой саквояж и разложил на столе пару морских револьверов, пару дробовиков, пару дуэльных шпаг и пару охотничьих ножей. Он предложил себя в качестве секунданта для обеих сторон и сказал, когда начинать. Он также достал из своего саквояжа колоду карт и пузырек с ядом, сказав им, что, если они хотят избежать резни, то могут раскинуть карты, чтобы посмотреть, кто из них должен принять яд. Затем он с тревогой стал ждать их ответа. На какое-то время воцарилась тишина. Затем он почувствовал, как кто-то задрожал в одном из углов комнаты, и вспомнил, что услышал оттуда звук, похожий на испуганный вздох, когда впервые предложил дуэль. Что-то подсказало ему, что это был домашний призрак, и что он был сильно напуган. Затем его внимание привлекло какое-то движение в противоположном углу комнаты, как будто титулованный призрак выпрямился с оскорбленным достоинством. Элифалет не мог точно видеть все это, потому что никогда не видел призраков, но он чувствовал их. После минутного молчания из угла, где стояло семейное привидение, раздался голос - сильный и проникновенный, но слегка дрожащий от сдерживаемой страсти. И этот голос сказал Элифалету, было совершенно ясно, что он недолго был главой Дунканов и что он никогда должным образом не задумывался об особенностях своего народа, если предположил, будто человек его крови может поднять меч против женщины. Элифалет сказал, что он никогда не предлагал призраку Дункана поднять руку на женщину, и все, чего он хотел, - это чтобы призрак Дункана сразился с другим призраком. Затем голос сказал Элифалету, что другой призрак - женщина.
   - Что? - спросил Диар Джонс, внезапно выпрямляясь. - Уж не хотите ли вы сказать, что привидение, обитавшее в доме, было женщиной?
   - Это были те самые слова, которые произнес Элифалет Дункан, - сказал Дядюшка Ларри, - но ему не нужно было дожидаться ответа. Внезапно он вспомнил предания о привидении, обитающем в доме, и понял, то, что сказал титулованный призрак, было правдой. Он никогда не задумывался о поле привидения, но не было никаких сомнений в том, что домашнее привидение - женщина. Как только это прочно утвердилось в сознании Элифалета, он увидел выход из затруднительного положения. Призраки должны были пожениться - ведь тогда не было бы больше ни помех, ни ссор, ни проявлений, ни материализации, ни суматохи с их стуком, колокольчиками, тамбуринами и банджо. Сначала призраки и слышать об этом не хотели. Голос в углу заявил, что призрак Дунканов никогда не думал о женитьбе. Но Элифалет спорил с ними, умолял, уговаривал и упрашивал, рассуждая о преимуществах брака. Конечно, ему пришлось признаться, он не знал, как уговорить священника обвенчать их; но голос из угла серьезно сказал ему, что с этим не должно быть никаких трудностей, поскольку недостатка в призраках священников нет. Затем впервые заговорил домашний призрак - низким, чистым, нежным голосом, с необычным, старомодным новоанглийским акцентом, который резко контрастировал с шотландской речью семейного призрака. Она сказала, Элифалет Дункан, похоже, забыл, что она замужем. Но это нисколько не расстроило Элифалета; он ясно помнил весь этот случай и сказал ей, что она не замужнее привидение, а вдова, поскольку ее муж был повешен за ее убийство. Тогда призрак Дункана обратил внимание на большую разницу в их возрасте, сказав, что ему было почти четыреста пятьдесят лет, в то время как ей едва исполнилось двести. Но Элифалет не зря беседовал с присяжными; он уговорил этих призраков вступить в брак. Впоследствии он пришел к выводу, что они были готовы поддаться на уговоры, но в то время думал, что ему придется изрядно потрудиться, чтобы убедить их в преимуществах этого плана.
   - И ему это удалось? - спросила Бэби ван Ренсселер с женским интересом к супружеству.
   - Да, - ответил Дядюшка Ларри. - Он уговорил призрака Дунканов и призрака маленького старого домика в Салеме пожениться. И с тех пор, как они обручились, у него больше не было с ними проблем. Они больше не были соперничающими призраками. Духовный священник обвенчал их в тот самый день, когда Элифалет Дункан встретил Китти Саттон у ограды церкви Благодати. Призрачные жених и невеста сразу же отправились в свадебное путешествие, а лорд и леди Дункан отправились в маленький старый домик в Салеме, чтобы провести там свой медовый месяц.
   Дядюшка Ларри замолчал. Его крошечная сигара снова погасла. История о соперничающих призраках была рассказана. На палубе океанского парохода воцарилась торжественная тишина, которую резко нарушил хриплый рев сирены.
  

ВОДЯНОЙ ПРИЗРАК ХАРРОУБИ ХОЛЛА

Джон Кендрик Бэнгс

  
   Проблема Харроуби Холла заключалась в том, что он посещался; причем, что было хуже всего, призрак не довольствовался простым появлением у постели человека, видевшего его, - что обычно заканчивалось болезнью, - но и упорно проводил возле нее ужасный час, прежде чем исчезнуть.
   Он не появлялся в иное время, кроме как в канун Рождества, и возникал, как только часы заканчивал бить полночь, и в этом отношении, его появлениям не хватало оригинальности, что в наши дни считается непременным условием явления духов. Владельцы Харроуби Холла делали все возможное, чтобы избавиться от унылой водянистой леди, возникавшей из пола спальни в полночь, но безрезультатно. Они пытались останавливать часы, чтобы призрак не знал, когда наступает полночь; но это не препятствовало ее появлениям, и она стояла, пока все вокруг не насыщалось исходившими от нее миазмами.
   Тогда владельцы Харроуби Холла хорошенько проконопатили и просмолили каждую трещинку в полу, а стены, окна и двери сделали водонепроницаемыми; они решили, что принятие этих решительных мер предосторожности избавит их от посещения назойливой леди, но ошиблись. В следующий сочельник она появилась обычным образом и напугала обитателя комнаты до полусмерти, наклонившись над ним и глядя на него своими впалыми водянистыми глазами; он также заметил ее длинные, страшные, костлявые пальцы, подобные истекающим водой морским водорослям; их концы свисали, и этими концами она поводила ему по лбу, так что он едва не сошел с ума. Он упал в обморок, и на следующее утро был обнаружен без сознания в постели хозяином, пропитанный морской водой и испугом, от каковой комбинации так никогда и не выздоровел; четыре года спустя он умер от пневмонии и нервной прострации, в возрасте семидесяти восьми лет.
   На следующий год владелец Харроуби Холла решил не пользоваться лучшей спальней, посчитав, что призрак, возможно, исчезнет, поскольку в ней некого будет пугать, кроме предметов мебели, но этот план провалился, подобно всем предыдущим.
   Призрак явился в комнате, как обычно, то есть, - это предполагалось, поскольку наутро наволочки оказались мокрыми насквозь, а в комнате, находившейся ниже посещаемой, на потолке появилось большое влажное пятно. Никого не обнаружив, и поняв причину, призрак не нашел ничего лучше, чем заняться преследованием самого владельца Харроуби. Он обнаружил его в своей комнате, пьющим виски, - неразбавленный виски, - хозяин отмечал важное событие, он полагал, что ему удалось обвести привидение вокруг пальца, - когда вдруг его бутылка стала наполняться, пока не переполнилась, а сам он не ощутил себя человеком, упавшим в бочку с водой. Когда он оправился от шока, весьма болезненного, то увидел перед собой леди с водянистыми глазами и пальцами, похожими на водоросли. Зрелище оказалось настолько неожиданным и ужасным, что он потерял сознание, но тут же снова пришел в себя, по причине огромного количества воды, скопившейся в его волосах и просачивавшейся ему на лоб и лицо.
   Впрочем, хозяин Харроуби был храбрым человеком, и, хотя и не особо любил общаться с призраками, особенно с призраками, истекающими водой, подобными тому, который предстал перед ним, он вовсе не был напуган. Придя в себя от первого шока, вызванного удивлением, он высказал леди пару комплиментов, после чего вознамерился узнать у нее кое-что, на что, по его мнению, он имел полное право. Для начала он хотел переодеться в сухое, однако призрак не позволил ему этого сделать, поскольку не желал удаляться даже на мгновение, пока не пришел назначенный час, а потому он был вынужден себе в этом отказать. Каждый раз, когда он куда-то шел, она следовала за ним, и в результате то, чего она касалась, пропитывалось водой. Пытаясь согреться, он направился к огню, и сделал это совершенно напрасно, поскольку, как только призрак оказался рядом, огонь немедленно погас. Виски также оказалось бесполезным для его цели, поскольку оказалось разбавленным водой на девяносто процентов. Единственное, что он мог сделать, дабы избежать губительных последствий встречи, это проглотить десяток таблеток с хинином; ему удалось запихнуть их в рот прежде, чем призрак успел вмешаться. Сделав это, он с некоторой неуверенностью повернулся к видению и сказал:
   - Не в моих правилах вести себя невежливо с женщиной, мадам, но пусть меня повесят, если я буду против того, чтобы вы прекратили свои визиты в мой дом. Живите себе в озере, если вам так нравится вода; или в бочке с водой, если вам угодно; но, умоляю вас, не следует заявляться в дом джентльмена и пропитывать водой его самого и его имущество, как это делаете вы. Это чертовски неприятно.
   - Генри Хартвик Оглторп, - сказал призрак, булькающим голосом, - ты сам не знаешь, о чем говоришь.
   - Мадам, - ответил несчастный домовладелец, - как бы мне хотелось, чтобы сказанное мною сбылось. Я говорил о вас. Я был бы готов заплатить любую сумму, лишь бы не встречаться с вами.
   - Какая чудовищная глупость, - ответил призрак, с негодованием взирая на владельца Харроуби. - Возможно, как шутка, это еще где-нибудь сгодится, но как комментарий к моим словам о том, что вы сами не знаете, что говорите, это выглядит неуместной дерзостью. Разве вы не знаете, что волею неумолимой судьбы, я должна, из года в год, в определенное время посещать это место? Мне не нравится приходить сюда, напускать сырость и плесень на все, к чему я прикасаюсь. Я никогда к этому не стремилась, но таково мое наказание. Вы знаете, кто я?
   - Нет, - признался домовладелец. - Я был бы склонен предположить, что вы - Леди Озера, или маленькая Салли Уотерс.
   - Для своего возраста вы необыкновенно остроумный человек, - заметил призрак.
   - Увы, мой сухой юмор не в состоянии противостоять вашей сырости, - вздохнул домовладелец.
   - Не сомневаюсь. Влага - мой удел. Я - водяной призрак Харроуби Холла, и сухость - это качество, не присущее мне даже в моих самых смелых мечтах. Я исполняю крайне неприятные обязанности вот уже двести лет.
   - За что же вас постигло такое наказание? - спросил домовладелец.
   - За самоубийство, - ответил призрак. - Я привидение прекрасной девушки, чей портрет висит над каминной полкой в гостиной. Если бы не это, я была бы твоей пра-пра-пра-пра-пра-тетей, Генри Хартвик Оглторп, поскольку была родной сестрой твоего пра-пра-пра-пра-пра-деда.
   - Но что заставило вас поступить так и создать в доме весьма некомфортные условия проживания?
   - В этом нет моей вины, сэр, - ответила дама. - Это ошибка моего отца. Он построил Харроуби Холл, и посещаемая комната была моей. Мой отец обставил ее в розовых и желтых тонах, хорошо зная, что синий и серый - единственное сочетание цветов, какое я могла выносить. Он сделал это специально, чтобы позлить меня, а когда я заявила ему, что отказываюсь жить в этой комнате, сказал, что я могу жить здесь, или на лужайке - ему все равно. Тогда, ночью, я убежала из дома и бросилась в море с высокой скалы.
   - Это был опрометчивый поступок, - сказал владелец Харроуби.
   - Теперь я это понимаю, - ответил призрак. - И если бы я знала, к каким последствиям это приведет, то никогда бы так не поступила, но тогда я и в самом деле не понимала, что делаю, до тех пор, пока не утонула. Спустя неделю ко мне пришла морская нимфа и сообщила, что теперь я принадлежу ей навсегда, добавив, что моим наказанием будет посещение Харроуби Холла ровно на один час каждый сочельник всю оставшуюся вечность. Я должна посещать эту комнату каждый сочельник в том случае, если в ней кто-то есть; если же в ней никого не окажется, я должна потратить отведенный мне час на владельца дома.
   - Я его продам.
   - Вам не удастся это сделать, поскольку в мои обязанности также входит явление возможному покупателю с целью открыть ему ужасную тайну этого дома.
   - Вы хотите сказать, что каждый сочельник, если комната для гостей окажется свободна, вы будете преследовать меня, где бы я ни находился, портить мой виски, мочить мои волосы, тушить мой камин и пропитывать водой мою одежду? - спросил домовладелец.
   - Вы сами сказали это, Оглторп. Более того, - заявил водный призрак, - не имеет никакого значения, где вы находитесь; если я нахожу эту комнату пустой, то где бы вы ни были, я являюсь к вам, дабы исполнить то, что должна...
   В этот момент часы пробили час ночи, и призрак исчез. Возможно, это скорее напоминало истечение тонкой струйкой, чем исчезновение, но, как бы там ни было, он пропал.
   - Клянусь Святым Георгом и его драконом! - воскликнул владелец Харроуби, заламывая руки. - Держу пари на гинею: или в следующий сочельник комнату должен кто-то занимать, или ночевать мне придется в ванной!
   Однако владелец Харроуби в любом случае проиграл бы пари, даже если бы ему удалось его заключить, поскольку, еще до наступления сочельника, сошел в могилу, так и не оправившись от простуды, полученной в ту злополучную ночь. Харроуби Холл был закрыт, наследник поместья пребывал в Лондоне, где его и навестил призрак; однако он, будучи моложе и крепче отца, пережил этот визит. Тем не менее, все в его комнатах пришло в негодность - часы заржавели, великолепная коллекция акварелей погибла из-за призрака, квартиры, расположенные ниже этажами, оказались залиты; он был вынужден возместить нанесенный ущерб, после чего хозяйка тут же велел ему освободить помещение.
   История о призраке, преследующем его семью, стала широко известна, а потому его отказывались приглашать, разве что на послеобеденный час или официальный прием. Отцы, за дочерями которых он пытался ухаживать, отказывались позволять ему оставаться в своих домах позже восьми часов вечера, подозревая, что в потустороннем мире может возникнуть ситуация с ранним появлением призрака, до наступления сочельника и условленного часа, и, вопреки правилам хорошего тона, принятым в приличном обществе, начинали демонстративно зевать. Впрочем, сами девушки также не приветствовали его позднего присутствия, опасаясь повреждения своих роскошных платьев явлением водяного призрака, - вещи, совершенно недопустимой.
   Итак, наследник Харроуби Холла решил то же самое, что до него решили несколько поколений его предков - нужно что-то делать. Первой его мыслью было отправить в комнату в решающую минуту одного из слуг, но эта идея потерпела неудачу, поскольку слуги тоже знали ее историю и решительно воспротивились. Ни один из его друзей не согласился бы подвергнуть ради него опасности свою жизнь, а во всей Англии не нашлось бы человека, насколько бедного, чтобы согласиться провести время в посещаемой комнате в сочельник за плату.
   Следующей мыслью было - увеличить размер камина, чтобы призрак испарился при первом же появлении, и он восхищался своей изобретательности, пока не вспомнил, что сказал ему отец - а именно, что огонь не мог противостоять чрезвычайной сырости леди. Потом он подумал о паровых трубах. Они, насколько он знал, могли залегать на глубине в сотни футов и при этом сохранять достаточное количество тепла, чтобы превращать воду в пар; результатом этой идеи стало то, что комната с привидением стала нагреваться паром до иссушающего жара, а сам наследник в течение шести месяцев ежедневно посещал турецкие бани в качестве тренировки, так что, когда наступил сочельник, мог выдержать высокую температуру в комнате.
   Задумка сработала, хотя и не так, как планировалось. Водный призрак появился в обычное время и нашел наследника Харроуби; но тепло в комнате сократило время его пребывания всего лишь на пять минут; нервная система молодого домовладельца подверглась жестокому испытанию, а комната пришла в негодность до такой степени, что требовалась значительная сумма на ее ремонт. Хуже всего было то, что когда последняя капля водяного призрака медленно оседала на пол, он прошептал своему потенциальному победителю, что его идея ничем ему не поможет, потому что он, призрак, состоит из большого количества воды, и что в следующем году домовладелец найдет его полностью восстановившимся и насыщенным ею, как никогда.
   Но именно тогда острота разума, бросавшегося из одной крайности в другую, подсказала гениальному наследнику Харроуби средство, с помощью которого водяной призрак оказался в конечном итоге побежден, и счастье снова поселилось в доме Оглторпов.
   Наследник надел на тело теплый костюм из меха. Поверх меха он натянул резиновый костюм, подобно тому, как женщина надевает корсет. Затем последовал еще один комплект одежды, из шерсти, и еще один резиновый. На голову он надел легкий и удобный водолазный шлем, и, одетый таким образом, принялся в следующий сочельник ждать прихода своего мучителя.
   Ночь двадцать четвертого декабря выдалась очень холодной. Воздух снаружи казался неподвижным, температура упала ниже нуля. Стояла тишина; слуги Харроуби Холла с тревогой ожидали результатов кампании своего хозяина против его сверхъестественного гостя.
   Сам домовладелец лежал на кровати в посещаемой комнате, одетый, как было описано выше, когда...
   Часы пробили двенадцать.
   Двери внезапно распахнулись, по комнатам пронесся поток холодного воздуха; дверь в посещаемую комнату также открылась, раздался всплеск, и водный призрак возник рядом с наследником Харроуби, пропитав его одежду водой; но тот, внутри, чувствовал себя вполне комфортно, оставаясь сухим и не замерзая.
   - Привет! - сказал молодой домовладелец. - Рад тебя видеть.
   - Ты самый оригинальный человек из всех, каких мне доводилось видеть, если это правда, - отозвался призрак. - Могу я спросить, что это у тебя за шляпа?
   - Разумеется, мадам, - галантно ответил хозяин. - Это небольшая переносная обсерватория, которую я сделал для чрезвычайных ситуаций, подобных этой. Но скажите мне, правда ли, что вы обречены следовать за мной в течение одного смертного часа - стоять, где стою я, и сидеть там, где сижу я?
   - Такова моя восхитительная обязанность, - ответила дама.
   - В таком случае, мы отправляемся на озеро, - сказал домовладелец, вставая.
   - Вам не избавиться от меня подобным образом, - ответил призрак. - Вода не поглотит меня; она лишь добавит мне массу.
   - Тем не менее, - твердо сказал наследник, - мы отправляемся на озеро.
   - Но, мой дорогой сэр, - возразил призрак, выказывая явные признаки нежелания, - там ужасно холодно. Чтобы замерзнуть, вам хватит и десяти минут.
   - О, нет, этого не случится, - ответил тот. - Я одет очень тепло. Идем!
   Он сказал это так, словно отдавал приказ.
   И они пошли.
   Но не успели отойти далеко, как водный призрак стал выказывать признаки надвигающегося бедствия.
   - Вы идете слишком медленно, - сказала она. - Я замерзаю, мои колени стали настолько твердыми, что я едва могу двигаться. Умоляю вас двигаться побыстрее.
   - Мне бы очень хотелось помочь даме, - любезно ответил домовладелец, - но моя одежда довольно тяжелая, и сто ярдов в час - предельная для меня скорость. На самом деле, я думаю, нам лучше присесть вот на этот сугроб и поговорить.
   - Нет! Не делайте этого, я вас умоляю! - воскликнул призрак. - Давайте двигаться, идемте дальше. Я чувствую, как все больше затвердеваю. И если мы остановимся здесь, я просто замерзну.
   - Как раз за этим, мадам, - медленно произнес домовладелец, присаживаясь на ледяную глыбу, - я и привел вас сюда. Мы здесь всего десять минут, осталось еще пятьдесят. Не спешите, мадам, замерзайте, вот и все, что я прошу вас сделать.
   - Я не могу пошевелить правой ногой, - в отчаянии воскликнул призрак, - моя одежда - сплошной лед. О, добрый, добрый мистер Оглторп, отведите меня к огню и позвольте мне освободиться от ледяных оков.
   - Ни за что, мадам. Я этого не сделаю. Эта ночь будет для вас последней.
   - Увы! - воскликнул призрак, и по его обледеневшей щеке стекла слеза. - Помогите мне, прошу вас, я застываю!
   - Застывайте, мадам, застывайте! - холодно ответил Оглторп. - Вы пропитывали водой и холодом меня и моих предков в течение двухсот лет. Сегодня ночью вы сделали это в последний раз.
   - Да, но в конце концов я оттаю, и вы снова увидите меня. Только вместо безобидного, доброго призрака, каким я была в прошлом, к вам явится ледяной, жаждущий мести, - с угрозой воскликнула дама.
   - Вам это не удастся, - ответил Оглторп. - Как только вы замерзнете окончательно, я отправлю вас в холодильник, в котором вы и будете пребывать вечно прекрасным произведением искусства из льда.
   - Но он может сгореть.
   - Такое иногда случается, но только не с этим. Он изготовлен из асбеста и окружен огнеупорными стенами, и внутри него постоянно поддерживается температура в 416 градусов ниже нуля, достаточно низкая, чтобы заморозить любое пламя в этом мире, - или том, - добавил домовладелец с усмешкой.
   - Я в последний раз прошу вас не делать этого. Я встала бы на колени, мистер Оглторп, если бы они не замерзли. Умоляю вас, не делайте этого...
   В этот момент слова застыли на губах призрака, а часы пробили час ночи. По ледяной статуе пробежала легкая дрожь, и луна, вышедшая из-за облаков, осветила фигуру прекрасной женщины, из твердого, прозрачного льда. Перед домовладельцем стоял призрак Харроуби Холла, закоченевший, скованный льдом навеки.
   Наследник Харроуби наконец-то одержал победу, и сегодня, в большом холодильнике в Лондоне, стоит ледяное изображение той, что никогда больше не будет вымораживать и заливать водой дом Оглторпов.
   Что касается наследника Харроуби, победа над призраком сделала его знаменитым, и он по-прежнему широко известен, хотя со времени ее одержания прошло уже около двадцати лет; он пользуется популярностью у слабого пола, и, когда мы с ним познакомились, у него за плечами не только было два брака, но и до конца года он собирался отвести к алтарю третью невесту.
  

ВЕРНУВШИЙСЯ С ТОГО СВЕТА

Неизвестный автор

(The Sun, суббота, 19 декабря 1874 г.)

  
   Нам разрешено сделать выдержки из частного письма, подписанного джентльменом, хорошо известным в деловых кругах, и правдивость которого мы никогда не подвергали сомнению. Его заявления поразительны и почти невероятны, но, если они правдивы, их легко проверить. Однако вдумчивый ум не решится принять их без полного доказательства, поскольку они порождают социальную проблему колоссальной важности. Опасности, о которых говорили мистер Мальтус и его последователи, становятся отдаленными и обыденными рядом с этой новой и ужасной проблемой.
   Письмо написано на острове Покок, в округе Вашингтон, штат Мэн, примерно в семнадцати милях от материка и почти на полпути между Монт-Дезерт и Гранд-Менаном. Согласно последней переписи населения штата, на острове Покок проживает 311 человек, в основном занятых в рыболовстве. На президентских выборах 1872 года остров дал Гранту большинство голосов в три человека. Эти два факта - все, что нам удалось узнать об этой местности из источников, не относящихся к уже упомянутому письму.
   В письме, за исключением некоторых мест, касающихся исключительно личных вопросов, говорится следующее:
   "Но хватит о неприятных событиях, которые привели меня сюда, на этот мрачный остров, в ноябре месяце. Я хочу рассказать вам одну странную историю. После нашего совместного пребывания в Читтендене я знаю, вы не станете отвергать мои заявления, потому что они поразительны.
   Мой друг, на острове Покок есть материализованный дух, который (или которая) отказывается быть дематериализованным. В этот момент, когда я пишу, всего в четверти мили от меня, человек, который умер и был похоронен четыре года назад и который исследовал тайны загробного мира, ходит, разговаривает и проводит собеседования с жителями острова и, судя по всему, полон решимости остаться навсегда на этом берегу реки. Я поведаю об обстоятельствах так кратко, как только смогу.
   ДЖОН НЬЮБИГИН
   В апреле 1870 года Джон Ньюбигин умер и был похоронен на маленьком кладбище в прибрежной части острова. Ньюбегин был мужчиной лет сорока восьми, без семьи и близких, эксцентричным до такой степени, что иногда вызывал сомнения в своем здравомыслии. Деньги, которые он заработал за многие сезоны рыбной ловли на берегу, были вложены в две небольшие шхуны для ловли макрели, остальное принадлежало Джону Ходжесону, самому богатому человеку на Пококе, чье состояние, по оценкам авторитетных специалистов, составляло тринадцать или четырнадцать тысяч долларов.
   Ньюбегин не был лишен определенной культуры. Он прочитал немало всевозможной литературы и, как выразился один простодушный островитянин, которого я слышал, знал больше книг, чем кто-либо на острове. Он был от природы умным человеком и мог бы добиться влияния в обществе, если бы не его характер, совершенное отсутствие цели в жизни, безразличие к судьбе и всепоглощающая тяга к рому.
   Многие яхтсмены, которым случалось останавливаться в Пококе, чтобы пополнить запасы пресной воды или укрыться в гавани во время круизов по востоку, помнят длинную, вялую фигуру, - удивительно одетую в синие армейские штаны, резиновые сапоги, свободную тогу из какого-то яркого ситца и очень плохую шляпу, - которая, пошатываясь, шла по маленькому поселку, а за ней следовала толпы глумящихся сорванцов; он останавливался, чтобы нанести неуверенные удары тем, кто оказывался в пределах досягаемости от мертвой рыбы-рогатки, которую он обычно таскал за хвост. Это был Джон Ньюбегин.
   ЕГО ВНЕЗАПНАЯ СМЕРТЬ
   Как я уже упоминал, он умер четыре года назад в конце апреля. "Мэри Эммелин", одна из его небольших шхун, вернулась с востока и контрабандным путем доставила некоторое количество бренди "Сент-Джон". У Ньюбегина был одиночный затяжной запой. В течение нескольких дней он не совершал обычные прогулки, и когда островитяне ворвались в хижину, где он жил, расположенную рядом с водорослями и почти в пределах досягаемости прилива, они нашли его мертвым на полу, а рядом с его головой - пустую бутылку.
   В соответствии с примитивным обычаем острова, они предали земле останки Джона Ньюбегина без коронерского расследования, свидетельства о погребении или похоронных услуг, и в тот летний период в суматохе, вызванной большим уловом морского окуня, вскоре забыли о нем и его жизни без друзей. Его доля в "Мэри Эммелин" и "Красотке" перешла к Джону Ходжесону, и, поскольку никто не выступил с требованием ввести управление имуществом, оно и не было введено. В некоторых из этих отдаленных районов правовые нормы соблюдаются весьма слабо.
   ЕГО НОВОЕ ПОЯВЛЕНИЕ В ПОКОКЕ
   Итак, мой дорогой..., прошло четыре года и четыре месяца, и на острове Покок наступило положенное время года, когда Джон Ньюбегин появился вновь при следующих обстоятельствах.
   Во второй половине августа прошлого года, как вы, наверное, помните, вдоль всего нашего атлантического побережья бушевал сильный шторм. Во время этого шторма эскадра яхт-клуба "Наугатак", возвращавшаяся из летнего круиза до Кампобелло, была вынуждена укрыться в гавани с подветренной стороны острова Покок. Джентльмены из клуба провели три дня в маленьком поселении на берегу. Среди собравшихся был мистер Р.Э., тот самый знаменитый медиум, добившийся особого успеха в материализации. По желанию своих товарищей, и чтобы скрасить их скуку, мистер Э. соорудил импровизированный кабинет в маленьком школьном здании на Пококе и провел спиритический сеанс, к восторгу своих товарищей-яхтсменов и крайнему недоумению тех местных жителей, которым было позволено наблюдать за явлениями.
   Условия казались необычайно благоприятными для появления духов, и в целом сеанс был, пожалуй, самым замечательным из всех, какие когда-либо проводил мистер Э. Это было тем более примечательно, что обстановка была такова, что самый предубежденный скептик не смог бы обнаружить никакой возможности обмана.
   Первым духом, который был извлечен из деревянного шкафа, служившего кабинетом, когда мистер Э. был заключен туда старыми моряками с яхт, был дух индейского вождя, представившийся как Хок-а-мок и удалившийся, станцевав па "Полной луны" соло, и в очень резких выражениях заявивший о своем несогласии с нынешней политикой администрации в отношении индейцев. Хок-а-мока сменила тетя одного из яхтсменов, которая отвечала намеками на жизнь семьи и продемонстрировала шрам от ожога на левой руке, полученный во время приготовления томатного кетчупа. Затем один за другим появились ребенок, которого никто из присутствующих не узнал, канадец французского происхождения, не говоривший по-английски, и солидный джентльмен, представившийся Уильямом Кингом, первым губернатором штата Мэн. Они, в свою очередь, вернулись в кабинет и больше их не видели.
   Прошло некоторое время, прежде чем проявился другой дух, и мистер Э. дал указания еще больше приглушить свет. Затем дверь деревянного шкафа медленно отворилась, и появилась странная фигура в резиновых сапогах и одежде, напоминающей одежду Долли Варден, неся в правой руке дохлую рыбу.
   ЕГО РЕШИМОСТЬ ОСТАТЬСЯ
   Присутствовавшие при этом, как мне сказали, подумали, что медиум переоделся в гротескные одеяния для еще большего изумления островитян, но эти последние вскочили со своих мест и в один голос воскликнули: "Это Джон Ньюбегин!", а затем, в неестественном ужасе от появления, повернулись и выбежали из классной комнаты, издавая жалобные крики.
   Джон Ньюбегин спокойно вышел вперед и зажег единственную керосиновую лампу, которая слабо освещала происходящее. Затем он сел в учительское кресло, скрестил руки на груди и самодовольно огляделся по сторонам.
   - Прежде вам стоило бы развязать медиума, - наконец заметил он. - Я предполагаю оставаться в материализованном состоянии.
   И он действительно остался. Когда группа покидала здание школы, среди них был Джон Ньюбегин, такой же человек из плоти и крови, как и любой из них. С того дня и по сей день он живет на острове Покок, ест, пьет (только воду) и спит на манер людей. Яхтсмены, отправившиеся в Бар-Харбор на следующее утро, вероятно, считают, что он был мошенником, нанятым для этого случая мистером Э. Но жители Покока, которые похоронили его, вырыли могилу и положили в нее четыре года назад, считают, что Джон Ньюбегин вернулся к ним из страны, о которой они ничего не знают.
   ЕДИНСТВЕННЫЙ В СВОЕМ РОДЕ ЧЛЕН ОБЩЕСТВА
   Идея иметь призрака, - правда, в несколько более необычном виде, чем традиционный призрак, - в качестве члена общества поначалу не слишком нравилась 311 жителям острова Покок. По сей день они немного щепетильны в этом вопросе, очевидно, чувствуя, что, если информация выйдет за пределы острова, это может нанести ущерб продаже действительно превосходного масла, единственного продукта, который они производят. Это нежелание афишировать скелет в своем шкафу в сочетании с медлительностью этих тупых, подозрительных, прозаичных людей, осознающих исключительную важность дела, должно быть принято как объяснение того факта, что дух Джона Ньюбегина пробыл на земле от трех до четырех месяцев, и при этом исключительное обстоятельство известно не всей стране.
   Но жители Покока наконец-то пришли к пониманию того, что дух - это не обязательно злой дух, и, принимая его присутствие как факт в своей невозмутимой, неразумной манере, они ведут себя с мистером Ньюбегином вполне по-добрососедски и общительно.
   Я знаю, что вашим первым вопросом будет: "Есть ли достаточные доказательства того, что он когда-либо был мертв?" На это я без колебаний отвечаю: "Да". Он был слишком известной личностью, и слишком много людей видели его труп, чтобы допустить какую-либо ошибку на этот счет. Здесь я могу добавить, что одно время предлагалось провести эксгумацию первоначальных останков, но от этого проекта отказались из уважения к пожеланиям мистера Ньюбегина, который испытывает естественную щепетильность, когда его первый набор костей трогают из простого любопытства.
   ИНТЕРВЬЮ С ПОКОЙНИКОМ
   Вы легко поверите, что я воспользовался случаем, чтобы увидеть Джона Ньюбегина и поговорить с ним. Я нашел его приветливым и даже общительным. Он прекрасно осознает свой сомнительный статус, но надеется, что когда-нибудь в будущем может появиться закон, который правильно определит его положение и положение любого духа, выразившего желание последовать за ним в материальный мир. Единственное, о чем он умалчивает, - это о своем опыте за четыре года, прошедших между его смертью и новым появлением в Пококе. Можно предположить, что воспоминание не из приятных: по крайней мере, он никогда не говорит об этом периоде. Однако он искренне признает, что рад вернуться на землю и что воспользовался первой же возможностью материализоваться.
   Мистер Ньюбегин говорит, его мучают угрызения совести за потраченные впустую годы его прежнего существования. На самом деле, его поведение в течение последних трех месяцев показывает, что это сожаление искреннее. Он отказался от своего эксцентричного костюма и одевается как разумный человек. С момента своего возвращения он не притрагивался к спиртному. Он занялся торговлей маслом, и его бизнес уже конкурирует с бизнесом Ходжсона, его старого партнера по "Мэри Эммелин" и "Красотке". Кстати, Ньюбегин угрожает подать в суд на Ходжсона относительно своей доли в каждом из этих судов, и это интересное дело заслуживает тщательного судебного расследования.
   Как деловой человек, он пользуется уважением на острове, хотя заметно нежелание обесценивать его бумаги на длительные сроки. Короче говоря, мистер Джон Ньюбегин - самый респектабельный гражданин (если покойник может быть гражданином) и объявил о своем намерении баллотироваться в следующий законодательный орган!
   В ЗАКЛЮЧЕНИЕ
   Мой дорогой..., я изложил вам суть всего, что знаю об этом странном, непонятном случае. Но, в конце концов, почему это так странно? Мы приняли материализацию в Читтендене. Является ли это чем-то большим? Если дух может вернуться на землю, облеченный в плоть и кровь и обладающий всеми физическими атрибутами человека, почему бы ему не оставаться на земле столько, сколько он сочтет нужным?
   Размышляя об этом с какой бы то ни было точки зрения, я не могу не считать Джона Ньюбегина пионером возможной массовой иммиграции из мира духов. Когда препоны будут сняты, множество людей вернется на землю. Смерть полностью утратит свое значение. И когда я думаю о беспорядках, которые произойдут в наших общественных отношениях, о ниспровержении всех общепринятых институтов и об аннулировании всех принципов политической экономии, права и религии, то теряюсь в недоумении и дурных предчувствиях".
  

КОРАБЛЬ-ПРИЗРАК

Ричард Миддлтон

  
   Фэрфилд - небольшая деревушка, расположенная недалеко от Портсмутской дороги, примерно на полпути между Лондоном и морем. Путешественники, время от времени случайно оказывающиеся здесь, называют его милым, старомодным местом; мы, живущие в нем и называющие его своим домом, не находим в нем ничего привлекательного, но нам бы не хотелось жить где-нибудь еще. В нашем сознании, полагаю, запечатлелись образы гостиницы, церкви и лужайки. В любом случае, за пределами Фэрфилда мы всегда чувствуем себя неуютно.
   Конечно, кокни, с их огромными домами и шумными улицами, могут называть нас деревенщинами, если захотят, но, несмотря на все это, Фэрфилд - лучшее место для жизни, чем Лондон. Доктор утверждает, что, когда приезжает в Лондон, у него голова идет кругом от вида домов, а он родился кокни. Ему самому приходилось жить там, когда он был маленьким, но теперь он знает лучше. Вы, джентльмены, можете смеяться, - возможно, некоторые из вас приехали из Лондона, - но мне кажется, что такой свидетель стоит целого галлона аргументов.
   Скучно? Возможно, вам это место покажется скучным, но, уверяю вас, я выслушал все лондонские байки, которые вы рассказали сегодня вечером, и они не имеют ни малейшего отношения к тому, что происходит в Фэрфилде. Это из-за нашего образа мышления и того, что мы занимаемся своими делами. Если бы кто-нибудь из ваших лондонцев оказался на лужайке субботним вечером, когда призраки парней, погибших на войне, встречаются с девушками, которые лежат на кладбище, он не смог бы не проявить любопытства и не вмешаться, и тогда призраки отправились бы туда, где потише. Но мы просто позволяем им приходить и уходить, не поднимая шума, и в результате Фэрфилд - самое призрачное место во всей Англии. Я видел обезглавленного мужчину, сидящего на краю колодца средь бела дня, а дети играли у его ног, как будто он был их отцом. Поверьте мне на слово, духи знают, когда им хорошо, не хуже людей.
   Тем не менее, должен признать, то, о чем я собираюсь вам рассказать, выглядело странным даже для нашей части света, где три стаи гончих-призраков регулярно охотятся в течение сезона, а прадед кузнеца всю ночь подковывает лошадей умерших джентльменов. В Лондоне такого бы не случилось из-за привычек жителей вмешиваться; но кузнец лежит наверху и спит тихо, как ягненок. Однажды, когда у него разболелась голова, он крикнул, чтобы они не шумели так сильно, а утром в качестве извинения нашел старую гинею, оставленную на наковальне. Теперь он носит ее на цепочке от часов. Но я должен продолжить свой рассказ; если я начну рассказывать вам о странных происшествиях в Фэрфилде, то никогда не закончу.
   Все это произошло из-за сильной бури весной 97-го, в тот год, когда у нас было два сильных шторма. Это был первый, и я хорошо его запомнил, потому что утром обнаружил, что он перебросил соломенную крышу моего свинарника в сад вдовы, точно она была воздушным змеем, запущенным мальчишкой. Когда я выглянул из-за изгороди, вдова - то есть вдова Тома Лэмпорта - собирала настурции и маргаритки. Понаблюдав за ней немного, я отправился в "Лису и виноград", чтобы передать хозяину то, что она мне сказала. Хозяин рассмеялся, будучи женатым человеком и привыкший к подобным проявлениям женского характера. "Если уж на то пошло, - сказал он, - шторм занес кое-что и на мое поле. Я думаю, это нечто вроде корабля".
   Я был удивлен этим, пока он не объяснил, что это всего лишь корабль-призрак, который не причинил вреда репе. Мы обсудили, унесло ли его ветром с моря из Портсмута, а потом заговорили о чем-то другом. С дома священника упали две черепицы, а на лугу Ламли упало большое дерево. Это был редкий шторм.
   Я думаю, ветер разнес наши призраки по всей Англии. Потом они еще несколько дней приходили с запряженными лошадьми и со стертыми ногами, и были так рады вернуться в Фэрфилд, что некоторые из них шли по улице, плача, как маленькие дети. Сквайр сказал, что прадед его прадедушки не выглядел таким изможденным со времен битвы при Нэсби, а он образованный человек.
   Они возвращались, то один, то другой, и я думаю, прошла неделя, прежде чем мы снова наладили отношения, когда однажды днем я встретил на лужайке домовладельца, и у него было встревоженное лицо. "Я бы хотел, чтобы вы пришли и взглянули на этот корабль на моем поле, - сказал он мне. - Мне кажется, что он все-таки мешается. Мне невыносимо думать, что скажет хозяйка, когда увидит его".
   Я пошел с ним, и, конечно же, посреди его поля стоял корабль, но такого корабля никто не видел на воде уже триста лет, не говоря уже о том, чтобы увидеть его посреди поля с репой. Он был весь выкрашен в черный цвет и покрыт резьбой, а на корме имелся большой эркер, очень похожий на гостиную сквайра. На палубе стояло множество маленьких черных пушек, выглядывавших из портов, и судно было закреплено якорями с обоих концов на твердом грунте. Я видел чудеса света на открытках, но никогда не видел ничего подобного.
   - Для корабля-призрака он выглядит весьма солидно, - сказал я, видя, что хозяин обеспокоен.
   - Я бы сказал, это ни то, ни сё, - ответил он, поразмыслив, - но он испортит штук пятьдесят репы, и миссис захочет, чтобы его убрали. - Мы подошли к нему, потрогали борт, и он оказался твердым, как у настоящего корабля. - В Англии есть люди, которые назвали бы это очень любопытным, - сказал он.
   Я не очень разбираюсь в кораблях, но, по-моему, этот корабль-призрак весил добрых двести тонн, и мне показалось, что он бросил здесь якорь надолго; так что мне стало жаль лендлорда, бывшего женатым человеком. - Все лошади в Фэрфилде не сдвинут его с места, - сказал он, хмуро глядя на него.
   Как раз в этот момент мы услышали шум на палубе, подняли глаза и увидели, что из передней каюты вышел мужчина и очень мирно смотрит на нас сверху вниз. Он был одет в черную униформу, отделанную ржавым золотым галуном, а на боку у него висела огромная сабля в медных ножнах. - Я капитан Бартоломью Робертс, - представился он голосом джентльмена, - зашел в порт пополнить команду. Но, кажется, завел корабль довольно далеко вглубь гавани.
   - Гавань! - воскликнул хозяин. - Да ведь вы в пятидесяти милях от моря!
   Капитан Робертс и бровью не повел.
   - Так далеко? - холодно спросил он. - Ну, это не имеет значения.
   Хозяин был немного расстроен.
   - Не хочу показаться невежливым, - сказал он, - но мне бы не хотелось, чтобы вы бросили якорь на моем поле. Видите ли, моя жена очень ценит эту репу.
   Капитан взял щепотку табаку из изящной золотой табакерки, которую достал из кармана, и очень учтиво вытер пальцы шелковым носовым платком.
   - Я здесь всего на несколько месяцев, - ответил он, - но, если свидетельство моего уважения успокоит вашу добрую госпожу, я буду доволен, - с этими словами он отстегнул от ворота большую золотую брошь и бросил ее хозяину.
   Хозяин покраснел, как клубника.
   - Я не отрицаю, что она любит украшения, - сказал он, - но это слишком дорого за половину мешка репы.
   Брошь действительно была красивая.
   Капитан рассмеялся.
   - Ну что ты, парень! - сказал он. - Это вынужденная продажа, и ты заслуживаешь хорошей цены. Но ни слова больше об этом. - И, кивнув нам на прощание, он развернулся на каблуках и ушел в каюту. Хозяин дома зашагал обратно по дорожке с видом человека, у которого гора свалилась с души.
   - Эта буря принесла мне немного удачи, - заявил он. - Хозяйка будет очень довольна этой брошью. Она лучше, чем гинея кузнеца.
   Девяносто седьмой был юбилейным годом - годом второго юбилея, как вы помните, и дела в Фэрфилде шли отлично, так что у нас не было времени беспокоиться о корабле-призраке, хотя, в любом случае, не в наших правилах вмешиваться в то, что нас не касается. Домовладелец раз или два видел своего арендатора, когда тот окучивал репу, и проводил с ним время, а жена домовладельца каждое воскресенье ходила в церковь со своей новой брошью. Но мы никогда особо не общались с призраками, за исключением одного идиота, жившего в деревне, и не знавшего разницы между человеком и призраком, бедняга! Однако в день юбилея кто-то объяснил капитану Робертсу, почему звонят церковные колокола, он поднял флаг и открыл огонь из своих пушек, как истинный англичанин. Это правда, что пушки были заряжены, и одно из ядер пробило дыру в амбаре фермера Джонстона, но никто не обратил на это особого внимания в разгар веселья.
   Только когда торжества закончились, мы заметили, что в Фэрфилде что-то не так. Именно сапожник первым рассказал мне об этом однажды утром в "Лисе и винограде".
   - Вы знаете моего двоюродного деда? - спросил он меня.
   - Вы имеете в виду Джошуа, тихого парня? - ответил я, сам хорошо зная его.
   - Тихого! - возмутился сапожник. - И вы называете его тихим парнем, его, кто каждое утро приходит домой в три часа пьяный, как мировой судья, и будит всех своим шумом!
   - Ну, это не может быть Джошуа, - сказал я, поскольку знал его как одного из самых респектабельных молодых призраков в деревне.
   - Это Джошуа, - сказал сапожник, - и в одну из таких ночей он может оказаться на улице, если не будет осторожен.
   Могу вам сказать, что подобные разговоры шокировали меня, поскольку мне не нравится слышать, как мужчина оскорбляет свою собственную семью, и я с трудом мог поверить, чтобы такой уравновешенный юноша, как Джошуа, пристрастился к алкоголю. Но как раз в этот момент вошел мясник Эйлвин в таком настроении, что едва мог пить свое пиво. "Молодой щенок! Молодой щенок!" - повторял он, и прошло некоторое время, прежде чем мы с сапожником поняли, что он говорит о своем предке, павшем при Сенлаке.
   - Выпьешь? - с надеждой спросил сапожник, потому что все мы любим компанию в наших несчастьях, и мясник мрачно кивнул. - Молодой олух! - сказал он, опустошая свою кружку.
   Ну, после этого я держал ухо востро, а по всей деревне пошли одни и те же истории. Едва ли среди всех призраков Фэрфилда нашелся хотя бы один молодой человек, который ни свет ни заря не возвращался бы домой в состоянии алкогольного опьянения. Бывало, я просыпался ночью и слышал, как они, спотыкаясь, проходят мимо моего дома, распевая возмутительные песни. Хуже всего было то, что мы не могли сохранить скандал в тайне, и жители Гринхилла начали поговаривать о "пьяном Фэрфилде" и учили своих детей петь песни о нас:
   Проклятый Фэрфилд, проклятый Фэрфилд,
   Не любит хлеба с маслом,
   Ром на завтрак, ром на ужин,
   Ром к чаю и ром на ужин!
   В нашей деревне люди спокойные, но нам это не понравилось.
   Конечно, вскоре мы выяснили, куда молодые люди ходили за выпивкой, и домовладелец был ужасно раздосадован тем, что его арендатор так плохо себя вел; но его жена и слышать не хотела о том, чтобы расстаться с брошью, поэтому он не мог предупредить капитана об окончании аренды. Но время шло, дела шли все хуже и хуже, и в любое время дня можно было увидеть, как молодые негодяи отсыпаются на деревенской лужайке. Почти каждый день после полудня к кораблю подъезжала повозка с привидениями, груженная ромом, и, хотя призраки постарше, казалось, были склонны отмахнуться от гостеприимства капитана, молодые призраки дали себе полную волю.
   И вот однажды днем, когда я решил вздремнуть, раздался стук в дверь, и на пороге появился священник, выглядевший очень серьезным, как человек, которому предстоит работа не по душе.
   - Я собираюсь поговорить с капитаном обо всем этом пьянстве в деревне, и хочу, чтобы вы пошли со мной, - прямо сказал он.
   Не могу сказать, что мне идея этого визита очень понравилась, и я попытался намекнуть ему, что, поскольку, в конце концов, они были всего лишь призраками, это не имело особого значения.
   - Живые они или мертвые, я отвечаю за их хорошее поведение, - сказал он, - и я собираюсь выполнить свой долг и положить конец этому продолжающемуся беспорядку. И вы пойдете со мной, Джон Симмонс.
   Итак, я пошел, поскольку священник был человеком, умеющим убеждать.
   Мы отправились к кораблю, и, когда приблизились к нему, я увидел, как капитан вдыхает воздух на палубе. Когда он увидел священника, то очень вежливо снял шляпу, и могу сказать вам, я с облегчением обнаружил, что он с должным уважением относится к одежде. Священник ответил на приветствие и заговорил достаточно решительно.
   - Сэр, я был бы рад переговорить с вами.
   - Поднимайтесь на борт, сэр, поднимайтесь на борт, - сказал капитан, и по его голосу я понял, он знает, зачем мы здесь.
   Мы со священником вскарабкались по неудобному трапу, и капитан отвел нас в большую каюту в задней части корабля, где был эркер. Это было самое замечательное место, какое вы когда-либо могли видеть в своей жизни, - все было заставлено золотой и серебряной посудой, висели мечи в ножнах, украшенных драгоценными камнями, стояли резные дубовые стулья и огромные сундуки, казалось, ломившиеся от гиней. Даже священник был удивлен и не стал сильно упрямиться, когда капитан достал серебряные стаканчики и налил нам рома. Я попробовал свой и, не скрою, это полностью изменило мой взгляд на вещи. Это был замечательный ром, и я почувствовал, было бы нелепо обвинять парней в том, что они выпивают слишком много такого напитка. Казалось, он наполнил мои вены медом и огнем.
   Священник прямо изложил суть дела капитану, но я почти не слушал, что он говорил. Я был занят тем, что потягивал свой напиток и смотрел в окно на рыб, плавающих туда-сюда над репой хозяина. В тот момент мне казалось самым естественным, что они там оказались, хотя позже, конечно, я понял, это доказывало, что это был корабль-призрак.
   Но даже тогда я подумал, что было странно, когда я увидел, как утонувший моряк проплыл мимо в разреженном воздухе, а его волосы и борода были полны пузырьков. В Фэрфилде я впервые увидел нечто подобное.
   Все то время, пока я любовался чудесами морских глубин, священник рассказывал капитану Робертсу, что деревня лишилась мира и покоя из-за проклятия пьянства и какой дурной пример молодежь подавала призракам постарше. Капитан слушал очень внимательно и лишь время от времени вставлял словечко о том, что мальчики есть мальчики, а юноши - мужчины, которые с головой уходят в свои дела. Но когда священник закончил свою речь, он наполнил наши серебряные кубки и сказал с торжественным видом:
   - Мне было бы жаль причинять неприятности там, где мне были рады, и вы будете рады услышать, что завтра вечером я выхожу в море. А теперь выпейте за благополучное плавание.
   Итак, мы встали, поддержали тост, и благородный ром растекся по моим венам, как горячее масло.
   После этого капитан показал нам некоторые диковинки, которые привез из-за границы, и мы были поражены, хотя впоследствии я не мог четко вспомнить, что это было. А потом я обнаружил, что иду по репе со священником и рассказываю ему о великолепии морских глубин, которые видел из иллюминатора корабля. Он сурово повернулся ко мне.
   - На твоем месте, Джон Симмонс, - сказал он, - я бы отправился прямиком домой в постель. - Он умеет излагать вещи, которые обычному человеку и в голову не пришли бы, и я сделал, как он мне сказал.
   Ну, а на следующий день ветер усилился, и дул все сильнее и сильнее, пока около восьми часов вечера я не услышал шум и не выглянул в сад. Осмелюсь сказать, вы мне не поверите, - даже мне это кажется чересчур, - но ветер во второй раз унес соломенную крышу моего свинарника в сад вдовы. Я подумал, что обожду выслушивать то, что скажет по этому поводу вдова, поэтому пошел через лужайку к "Лисе и винограду", и ветер был такой сильный, что я пританцовывал на цыпочках, как девчонка на ярмарке. Когда я добрался до гостиницы, хозяину пришлось помочь мне закрыть дверь. Казалось, что дюжина коз проталкивается сквозь нее, чтобы укрыться от бури.
   - Сильный шторм, - сказал он, потягивая пиво. - Я слышал, в Дикори-Энде снесло дымоход.
   - Забавно, что эти моряки разбираются в погоде, - ответил я. - Когда капитан сказал, что отправляется в путь сегодня вечером, я подумал, нужен сильный ветер, чтобы вывести корабль обратно в море, а сейчас он сильнее, чем просто сильный.
   - Ах, да, - сказал хозяин, - он сказал правду, и, имейте в виду, хотя он хорошо обошелся со мной в смысле арендной платы, я не уверен, что это потеря для деревни. Я не согласен с джентльменами, которые привозят напитки из Лондона, вместо того чтобы помогать местным торговцам зарабатывать себе на жизнь.
   - Но у вас нет такого рома, как у него, - сказал я, чтобы разговорить его.
   Шея у него над воротником покраснела, и я испугался, что зашел слишком далеко, но через некоторое время он, кряхтя, перевел дыхание.
   - Джон Симмонс, - сказал он, - если вы пришли сюда в эту ветреную ночь, чтобы нести всякую чушь, то зря потратили время.
   Конечно, мне пришлось умаслить его, похвалив его ром, и, да простят меня Небеса за то, что я поклялся, будто он лучше, чем у капитана. Ибо такого рома, как тот, не пробовали еще ни одни живые губы, кроме моих и священника. Но так или иначе, я заслужил прощение, и теперь мы должны были выпить по бокалу его лучшего вина, чтобы доказать его качество.
   - Скажи, что пробовал лучшее, если сможешь, - воскликнул он, и мы оба поднесли бокалы ко рту, но остановились на полпути и изумленно посмотрели друг на друга. Потому что ветер, завывавший снаружи, как взбесившаяся собака, внезапно стал таким же мелодичным, как пение рождественских гимнов.
   - Конечно, это не моя Марта, - прошептал домовладелец, поскольку Марта была его двоюродной бабушкой и жила на чердаке над ним.
   Мы подошли к двери, и порыв ветра распахнул ее так, что ручка врезалась в штукатурку стены, но в тот момент мы об этом не подумали, потому что над нашими головами, под звездным небом, плыл корабль, простоявший все лето в поле хозяина. Его иллюминаторы и эркер сверкали огнями, а с палуб доносились звуки пения и игры на скрипке. "Он уходит! - прокричал хозяин, перекрывая шум бури. - И забирает с собой полдеревни". Я смог только кивнуть в ответ, потому что мои легкие не кожаные мехи.
   Утром мы смогли оценить силу шторма, и, помимо моего свинарника, в деревне было достаточно разрушений, чтобы занять нас работой. Правда, той осенью детям не пришлось ломать ветки для растопки, так как ветер разбросал по лесу больше, чем они могли унести. Многие из наших призраков были рассеяны, но на этот раз вернулись очень немногие, все молодые люди отправились в плавание с капитаном; и не только призраки, потому что пропал бедный слабоумный парень, и мы решили, что он сбежал или, возможно, поступил юнгой на корабль, не зная ничего лучшего.
   Из-за причитаний девушек-призраков и ворчания семей, потерявших предков, деревня на какое-то время пришла в смятение, и самое забавное заключалось в том, что именно жители, которые больше всего жаловались на выходки молодых людей, производили больше всего шума теперь, когда их не стало. Я не испытывал никакой симпатии к сапожнику или мяснику, которые бегали вокруг и говорили, как сильно они скучают по своим парням, но мне было больно слышать, как бедные девушки, понесшие тяжелую утрату, зовут своих возлюбленных по именам на деревенской лужайке с наступлением темноты. Мне казалось несправедливым, что они должны были потерять своих парней во второй раз, после того как расстались с жизнью, чтобы присоединиться к ним. Тем не менее, даже дух не может вечно сожалеть, и через несколько месяцев мы решили, что люди, уплывшие на корабле, никогда не вернутся; и мы больше не говорили об этом.
   И вот однажды, смею предположить, что это произошло пару лет спустя, когда все это дело было совершенно забыто, кто же еще прибрел по дороге из Портсмута, как не тот придурковатый парень, который уплыл на корабле, не дожидаясь своей смерти, чтобы стать призраком. Такого парня вы в жизни не видели. У него на поясе на шнурке висел огромный ржавый кортик, и весь он был покрыт разноцветными татуировками, так что даже его лицо напоминало девичий образчик для вышиваний. В руке у него был носовой платок, полный иностранных ракушек и старинных мелких монет, очень любопытных, и он подошел к колодцу возле дома своей матери и набрал себе воды, как будто никуда не девался.
   Хуже всего было то, что он вернулся таким же слабоумным, каким и ушел, и, как ни старались, мы не смогли добиться от него ничего разумного. Он нес какую-то тарабарщину о протаскивании под килем, хождении по доске и кровавых убийствах - вещах, о которых порядочный моряк ничего не должен знать, так что мне показалось, будто, несмотря на все свои манеры, капитан был скорее пиратом, чем моряком-джентльменом. Но вразумить этого мальчишку было так же трудно, как сорвать вишню с яблони. У него была одна глупая история, к которой он постоянно возвращался, и, слушая ее, можно было подумать, это единственное, что случилось с ним в жизни.
   - Мы стояли на якоре, - рассказывал он, - у острова под названием Корзина цветов, матросы поймали много попугаев, и мы учили их ругаться. Ходили взад и вперед по палубам, взад и вперед по палубам, и язык, который они использовали, был ужасен. Затем мы подняли глаза и увидели мачты испанского корабля, стоявшего за пределами гавани. Они были за пределами гавани, поэтому мы выбросили попугаев в море и поплыли сражаться. И все попугаи утонули в море, а язык, на котором они говорили, был ужасен.
   Вот таким мальчиком он был - только и говорил, что о попугаях, когда мы спрашивали его о боях. И у нас не было возможности научить его чему-нибудь получше, потому что через два дня он снова сбежал, и с тех пор его никто не видел.
   Такова моя история, и уверяю вас, подобные вещи происходят в Фэрфилде постоянно. Корабль так и не вернулся, но почему-то, когда люди становятся старше, им кажется, будто в одну из таких ветреных ночей он выплывет из-за живой изгороди со всеми пропавшими призраками на борту. Что ж, когда он появится, мы будем рады ему. Есть одна девушка-призрак, которая никогда не устанет ждать возвращения своего парня. Каждую ночь вы увидите ее на лужайке, она напрягает свои бедные глаза, высматривая огни мачт среди звезд. Вы бы назвали ее преданной девушкой, и я думаю, были бы правы.
   Поле хозяина ни на йоту не пострадало от этого визита, но говорят, с тех пор выращенная на нем репа имеет привкус рома.
  

ПРИЗРАК-ПЕРЕСЕЛЕНЕЦ

Уоллес Ирвин

рождественская история

  
   Когда тетя Элизабет пригласила меня провести Рождество с ней в Севен-Оукс, она сопроводила свое письмо необычной просьбой. "Не будешь ли ты настолько добр, - писала она, - чтобы заехать по пути в Перкинсвилл, штат Огайо и взглянуть на замок Гонтмур? Говорят, это замечательное старинное здание, и его история во многом связана с историей нашей собственной семьи. Ты последний потомок Джеффри Пьерпонта, и такие вещи должны тебя интересовать". Милая, рыжеволосая, романтичная автократка тетя Элизабет, так напоминающая ее рыжеволосую тезку, в былые времена правившую из замка на Темзе! Ее желания были приказами.
   - Что, черт возьми, тетя Элизабет задумала на этот раз? - спросил я Тима Коула, моего партнера по юридической работе, которого застал в моей комнате за курением моего табака. - Почему я должен осматривать замок Гонтмур и что вообще замок с названием Гонтмур делает в Перкинсвилле, штат Огайо? Перкинсвилл звучит как Средний Запад, а Гонтмур - как средневековье.
   - Оба утверждения верны, - заявил Тим, браконьерствуя с трубкой. - Замок Гонтмур относится к средневековью, и мы все знаем, где примерно в Огайо находится Перкинсвилл. Но возможно ли, чтобы вы, двадцатисемилетний выпускник колледжа, не слышали о Таддеусе Хобсоне, замечательном миллионере? - Я покачал головой. - Последние два или три года газеты были полны упоминаниями о Хобсоне, - укоризненно заметил Тим. - Думаю, это было в 1898 году, когда судьба забросила Таддеуса Хобсона на золотой Олимп. Сначала он был старшим продавцом в деревенском магазине скобяных изделий, затем разработал настолько успешный план по очистке комбината по производству оловянной посуды, что за год заработал баснословное количество миллионов, после чего уехал в Англию. В конце концов, он увлекся нормандской архитектурой. После долгих поисков он обнаружил, что древний замок Гонтмур все еще пригоден для жилья и выставлен на продажу. Он привел в восторг британские газеты, публикующие комиксы, своим предложением купить замок и перевезти его в Америку. Хобсон осмотрел недвижимость, телеграфировал в Лондон и заключил сделку за два часа. После чего армия рабочих сразу же принялась разбирать Гонтмур на части, камень за камнем.
   Транспортировка этой реликвии в Америку потребовала затрат труда и изобретательности, не сравнимых ни с чем из того, что до сих пор происходило. Перемещение Великой пирамиды, возможно, было бы более легкой работой. Тысячи тонн искореженного средневекового гранита были доставлены на железные дороги, к морю и перевезены через Атлантику на огромных лихтерах, зафрахтованных с этой целью. И вскоре газеты узнали, что монстр появился в Перкинсвилле, штат Огайо.
   - Но зачем он это сделал? - спросил я.
   - Кто знает? - пожал плечами Тим. - Сентиментальность - неограниченный капитал - вероятно, он хотел сделать что-то для родного города; хотел украсить место, где начинал свою карьеру, но не знал, как к этому подступиться. Ну, пока! - крикнул он, когда я схватил шляпу и бросился к поезду.
   Было время обеда, когда поезд прибыл в Перкинсвилл. Городок оказался таким непримечательным, как я и ожидал. Но в тот момент я был слишком голоден, чтобы думать о замках, поэтому сел на омнибус и отправился в Коммерческий отель, заведение, казалось, соответствовавшее своему названию как по настроению, так и по размещению. Хозяин, мистер Спайк, с горечью отозвался о замке, который, как он объяснил, своим величественным видом "портил процветающий вид Перкинсвилля". После ужина он повел меня на боковую веранду.
   - Как выглядит Перкинсвилл с этим - с этой диковинкой, притулившейся на его крыше? - строго спросил мистер Спайк, указывая на местную платную конюшню, на плужный завод братьев Смит, на Одд Феллоуз Холл и выше, на мрачные холмы за ним, где, словно застывшие каменной короной на лбу великана возвышались величественные нормандские башни и хмурые контрфорсы замка Гонтмур. Я протер глаза. Нет, этого не могло быть на самом деле - это, наверное, была работа волшебника!
   - А что старина Хобсон получил от этого? - спросил мистер Спайк у меня над ухом. - Ничего, кроме старого каменного амбара, где он может целыми днями нянчиться со своей дочерью Анитой, и держать, - говорят, так оно и есть, - ее под замком, опасаясь, что кто-нибудь женится на ней из-за денег.
   Мистер Спайк с вызовом посмотрел на крепостные стены, как, должно быть, смотрел саксонский крестьянин в более далеких и печальных краях.
   - Это романтично, - предположил я.
   - Да, чертов ревматик, - согласился мистер Спайк.
   - Он открыт для посетителей? - невинно спросил я.
   - Хобсон? - захихикал Спайк. - Он приветствовал бы незнакомца в этом месте не больше, чем привидение. Он настоящий ужас, Хобсон!
   Мистер Спайк вернулся, чтобы судить игру в бильярд в баре.
   За Гонтмуром полыхали огни декабрьского заката, отбрасывая мрачные тени Средневековья на Заурядность, раскинувшуюся внизу. Вскоре свет померк, и я устал смотреть. Поскольку Хобсон не разрешал туристам осматривать его замок, зачем я затеял это дурацкое путешествие? Я уже собирался послать телеграмму тете Элизабет с саркастическим намеком на то, что на Рождество я оказался один в замке, как вдруг за моим плечом раздался голос:
   - Мистер Хобсон шлет свои наилучшие пожелания, сэр, и спрашивает, не мог бы мистер Пьерпонт приехать в Гонтмур на ночь.
   Рядом со мной стоял грум в ливрее сливового цвета. Прямо у входа ждал легкий фургон. Откуда, черт возьми, Хобсон узнал мое имя? Что ему понадобилось от меня в Гонтмуре в столь позднее время? И все же перспектива ночлега и ужина вдали от "Коммерческого" странным образом привлекала меня.
   - Конечно, мистер Пьерпонт будет в восторге, - объявил я, запрыгивая в повозку, и вскоре мы уже поднимались вверх, сражаясь с ветрами у стен, покрытых шрамами от времени. Повозка остановилась у больших ворот. Изнутри донесся звук рога, ворота распахнулись, подъемный мост опустился с отвратительным скрипом механизмов, и мы проехали в двадцати-тридцати футах над занесенным снегом рвом. За опускной решеткой распахнулась темная дверь. Какой-то сенешаль встретил нас с зажженным фонарем и провел под сумеречные арки, где за ними я мог разглядеть внутренний двор и донжон на фоне мощных крепостных стен.
   Ветер свистел в высоких галереях, когда мы проходили мимо, но западное крыло сияло веселым желтым светом, струившимся из его многочисленных окон и бойниц. Оно выглядело почти уютным. Мы нырнули в высокую мрачную башню, поднялись по винтовой лестнице и внезапно оказались в огромном зале, украшенном гобеленами и резьбой - и все это было ярко освещено электричеством!
   В кресле у камина сидел маленький толстый человечек и курил. Когда я вошел, он был в рубашке без рукавов и читал газету, но, когда лакей объявил мое имя, маленький человечек в сильном волнении вскочил на ноги и накинул пальто, мучительно теребя проймы. Когда он подошел ко мне, я заметил, что он совершенно лыс. У него был расстроенный вид, как у практичного человека, тщетно пытающегося приспособить свои привычки к ленивой жизни. Очевидно, он не подходил к остальной мебели.
   - Рад вас видеть, мистер Пьерпонт, - сказал он, внимательно оглядывая меня, словно собирался купить. - Джеффри Пьерпонт - вот это да! - разве это не странно?
   - Странно! - ответил я довольно раздраженно. - Что в этом странного?
   - Простите, я сказал "странно"? Я не хотел показаться невежливым, сэр, я просто подумал, вот и все.
   Было слышно, как Армия демонов Ветров карабкается по стенам снаружи.
   - Возможно, вам показалось странным, мистер Пьерпонт, что я так бесцеремонно пригласил вас сюда, - сказал он. - Моя дочь Энни, она говорит, что я должен соответствовать внешнему виду этого места, но у меня свои представления. Сказать по правде, я в ужасном затруднении из-за этого дела с антикварным замком, и когда я услышал, что вы в отеле, то подумал, вы могли бы мне как-нибудь помочь. Видите ли, вы...
   Он подвел меня к креслу и предложил толстую сигару.
   - Молодой человек, - сказал он, - когда вы поднимете голову над водой и добьетесь успеха в этом мире, - если вам это когда-нибудь удастся, - не увлекайтесь редкостями, не играйте с антиквариатом. Держитесь подальше от замков. Они похожи на все остальное, что продают антиквары, - сплошное надувательство. Да, выглядят красиво. Но если их привезти в Америку, они либо развалятся на куски, либо краска облупится. Будь то стул или замок - все та же старая история. Хитрые мошенники, которые продают вам товар, не будут выполнять свои контракты.
   - Разве в Гонтмуре нет всех тех древних неудобств, о которых только может мечтать барон-разбойник? - спросил я.
   - Нет, - объявил мистер Хобсон. - Хотя, возможно, постороннему человеку это покажется нормальным. Может, в Старом Свете и есть замки, похожие на Гонтмур по размерам - слава Богу, я их не купил! - но по внешнему виду с Гонтмуром им не сравниться.
   - Удобства? - спросил я.
   - Не могу пожаловаться. Повсюду царит современность. Трудно отапливать, но я установил электрическое освещение. У дочери Энни есть апартаменты в колониальном стиле в Северной башне.
   - Что ж, - предположил я, - если в замке чего-то не хватает, вы можете это купить.
   - Есть одна вещь, которую нельзя купить за деньги, - сказал мистер Хобсон, наклоняясь очень близко и говоря свистящим шепотом. - И это призраки!
   - Но кому нужны призраки? - спросил я.
   - А теперь послушайте, - сказал мистер Хобсон. - Я деловой человек. Когда я купил Гонтмур, лондонские мошенники, продавшие его мне, ясно дали понять, что это замок с привидениями. Они показали мне комнату с привидениями, показали стену с привидениями, по которой разгуливает призрак, заверили, что это место является штаб-квартирой привидений на Британских островах - и где же они? - Он с отвращением щелкнул пальцами.
   - Никаких результатов?
   - Результатов? Абсолютно никаких! Я целый год спал в комнате с привидениями наверху. Ночь за ночью я наблюдал за крепостным валом, на котором должен был появиться призрак. Я даже нанимал спиритов, чтобы они приходили откалывали свои номера в башнях и донжоне. Бесполезно. Вы не можете найти призраков там, где их нет.
   Я выразил свое сочувствие.
   - Я простой человек, - сказал Хобсон. - У меня нет предков со стороны отца, который был кузнецом, и хорошим кузнецом, когда был трезв. Чьи-то еще предки - вот что я искал в этом месте, и они у меня есть, вырезанные из дерева и камня в часовне за башней. Но статуи и резьба по дереву не похожи на призраков, чтобы придать оттенок древней родословной.
   - Возможно, есть какая-нибудь легенда? - спросил я.
   - Разве вы не слышали? - воскликнул он, пристально глядя на меня своими маленькими серыми глазками. - Кажется, давным-давно, в шестнадцатом веке, в соседнем замке жил один беспутный молодой человек, и он ужасно понравился леди Кэтрин, дочери графа Каммингса, который в то время был здешним хозяином. Так вот, молодой человек, который любил мисс, - я имею в виду леди Кэтрин, был в некотором роде сумасшедшим. Старик не хотел пускать его к себе, но молодой человек продолжал настаивать, пока граф не прогнал его. В конце концов, старый джентльмен запер леди Китти в донжоне, - сказал мистер Хобсон.
   - Нынешнее поколение слишком нерешительно, - продолжил он. - В каждом доме, где есть хорошенькая девушка, должна быть сторожевая башня. У меня есть и то, и другое. - Он замолчал и вытер лоб.
   - Этот молодой парень, о котором я вам рассказываю, думал, что знает больше, чем старики, поэтому однажды ночью он взял веревочную лестницу и вскарабкался по каменной кладке, намереваясь проникнуть в башню, где была девушка. Но как только он наполовину перелез через стену, - вон там, - его нога соскользнула, и он сломал шею во рву внизу. В результате леди Китти сошла с ума, а старого графа неделю спустя нашли мертвым в его комнате. Юноша погиб в канун Рождества. Считается, что именно в эту ночь его призрак должен пройти по крепостному валу, издать пронзительный крик и исчезнуть, но самое неприятное во всем этом то, что этого никогда не происходит.
   - Скажите, пожалуйста, мистер Хобсон, - сказал я, выбрасывая окурок сигары, - зачем вы пригласили меня сюда? Какое отношение я имею ко всей этой истории с привидениями?
   - Я хочу, чтобы вы остались, - умоляюще произнес Хобсон. - Завтра вечером канун Рождества. Я понял, что ваше влияние, так или иначе, поскольку вы, так сказать, одной крови, может побудить призрака показаться и спасти репутацию замка.
   Слуга принес свечи, и Хобсон повернулся, чтобы уйти.
   - Одной крови! - крикнул я ему вслед. - Как, черт возьми, зовут призрака?
   - Когда он был жив, его звали сэр Джеффри де Пьерпонт, - сказал Таддеус Хобсон, и его фигура растворилась в полумраке за дверью.
   Я последовал за слугой, державшим высоко поднятую свечу, по холодным, украшенным резьбой коридорам, по галереям, увешанным выцветшими портретами забытых лордов. "Призраки! - повторял я про себя. - Старик, очевидно, считает, что только живой Пьерпонт может уговорить мертвого", - нервно рассмеялся я, входя в огромную спальню. Мне пришлось забраться сначала на стул, и только с него на кровать с балдахином, веселенькое сооружение, похожее на королевскую похоронную ладью. У себя над головой я заметил резное изображение: семь закованных в кольчуги рук хватаются за меч с надписью: "CAVE ADSUM!"
   "Берегись, я здесь!" - перевел я. Кто? Призраки? Какие ужасные сцены происходили в этом зале в былые времена? Чего здесь не могло случиться сейчас? Где, кстати, дочь старого Хобсона, Анита? Неужели что-то может случиться? Я накрылся с головой одеялом.
   Следующее утро было теплым и ясным для декабря, Таддеус Хобсон и его таинственная дочь не явились на завтрак, и я развлекал себя осмотром замка снаружи. При дневном свете я мог увидеть, что от Гонтмура, восстановленного в настоящее время, осталась лишь часть первоначального строения. На западной стороне, недалеко от отвесного обрыва в сорок или пятьдесят футов, возвышался донжон - прекрасный образец средневекового варварства с остроконечной крышей. Вдоль всей западной стороны замка тянулась чудесная стена, вздымавшаяся над рвом на головокружительную высоту. Взобраться на эту стену со двора, над которым она возвышалась не более чем на восемь-десять футов, не составило труда. Я поднялся по грубой лестнице для часовых и, оказавшись наверху, взглянул на высокую средневековую тюрьму, торчавшую надо мной, словно неуклюжая каменная труба. Стоя на вершине стены, я находился в десяти или двенадцати футах от самого нижнего окна донжона. Значит, это была стена, по которой взбирался тот самый Пьерпонт, а вон там было окно в донжоне, в которое он планировал проникнуть в ту роковую ночь. И именно здесь должен был появиться призрак Пьерпонта!
   Как влюбленному удалось взобраться на эту стену снаружи, я так и не смог понять. Но, оказавшись на стене, не составляло труда вырвать девицу из ее заточения. Просто спустить длинную веревочную лестницу со стены в ров, затем проползти по узкому карнизу, - в этом нужно было быть осторожным, - подняться к окну донжона и увести Прекрасную даму прочь. К окну над крепостной стеной легко забрался бы парень с сильными руками, поскольку фасад башни от стены до окна был утыкан древними шипами и выступающими концами балок.
   Я считал футы: один, два, три - и когда поднял взгляд на окно, маленькая белая ручка протянулась ко мне, и к моим ногам упал розовый листок бумаги. На нем было написано:
   УВАЖАЕМЫЙ СЭР, я мисс Хобсон. Я заперта в башне донжона. Отец всегда запирает меня здесь, когда рядом находится молодой человек. Это ужасное, неуютное место. Не поторопитесь ли вы уйти?
   С уважением,
   А. ХОБСОН.
   Я знал, что это будет легко. Я подтягивался на шипах и камнях, ведущих к окну донжона. Когда я оказался достаточно высоко, то заглянул внутрь; мой подбородок оказался на одном уровне с подоконником. И там я увидел самую красивую девушку, какую когда-либо видел; она спокойно смотрела в книгу, словно джентльмены-спасатели были так же обычны, как жабы вокруг этой башни. На ней было что-то мягкое и золотистое; волосы у нее были черные, как ночь, а глаза того необычного серого оттенка, который... Но что толку?
   - Простите, - сказал я, держась правой рукой за выступ, а левой приподнимая шляпу. - Простите, я обращаюсь к мисс Энни Хобсон?
   - Нет, - ответила она, едва подняв глаза. - Вы обращаетесь к мисс Аните Хобсон. Называть меня Энни - еще одна маленькая привычка, от которой отцу следует отказаться. - Она продолжила чтение.
   - Интересная книга? - спросил я, потому что мне не хотелось уходить, не сказав что-нибудь еще.
   - Вовсе нет! - Она внезапно вскочила и швырнула книгу в угол. - Это Энтони Хоуп, и, если я кого-то и ненавижу, так это его. Отец всегда дает мне почитать "Узника Зенды" и "Айвенго", когда запирает меня в этом замке. Говорит, что я должна ознакомиться с ситуацией. Вы тоже так думаете?
   - В библиотеке есть и другие книги, - сказал я. - Бернард Шоу и Киплинг, знаете ли. Я сбегаю и принесу вам что-нибудь получше.
   - Это прекрасно, но нет! - взмолилась она, протягивая руку, чтобы удержать меня. - Нет, не уходите! Если вы уйдете, то никогда не вернетесь. Они никогда не возвращаются.
   - Кто никогда не возвращается?
   - Молодые люди. Как только отец видит, что кто-то приближается, он запирает меня в башне на ключ. Видите ли, - объяснила она, - когда я была в Италии, то была помолвлена с герцогом - он был маленьким глупышкой, и я была рада, когда он оказался фальшивкой. Но отец принял этот обман очень близко к сердцу и поклялся, что я никогда не выйду замуж из-за денег. И все же я не понимаю, чего еще может ожидать молодая девушка, - добавила она совсем просто.
   Я мог бы упомянуть несколько сотен вещей.
   - Он не имеет права! - строго сказал я. - Это варварство с его стороны - так обращаться с девушкой, особенно со своей дочерью.
   - Нет-нет! - сказала она. - Папа хороший человек. Но вы не можете мерить его мерками других людей. И все же - о, эта жизнь сводит с ума! День за днем - одиночество. Ничего, кроме каменных стен, ржавых доспехов и книг. Мы богаты, но что мы с этого имеем? Мне не с кем поговорить из своих ровесников. Как быстро летят годы! Через некоторое время я стану старой девой. Мне уже двадцать один год! - Я услышал всхлипывания. Ее прелестная головка опустилась на руки.
   В отчаянии я схватился за оконные решетки, и они чудесным образом раздвинулись. Я перегнулся через подоконник и осторожно опустил ее руки вниз.
   - Послушайте меня, - сказал я. - Если я влезу и уведу вас отсюда, вы пойдете со мной?
   - Уведете? - спросила она. - Куда?
   - Моя тетя живет в Севен-Оукс, меньше чем в часе езды отсюда на поезде. Вы можешь оставаться там, пока ваш отец не образумится.
   - Это так непохоже на отца - он никогда не образумится, - вслух подумала она. - Тогда мне придется самой обеспечивать себя. Конечно, я была бы рада получить работу в кондитерской - мне кажется, я знаю все основные виды конфет.
   - Вы пойдете со мной? - спросил я.
   - Да, - просто ответила она, - пойду. Но как мне отсюда выбраться?
   - Сегодня, - сказал я, - канун Рождества, и предполагается, что призрак Пьерпонта пройдет по стене прямо под этим окном. Вы же не верите в эту сказку, правда?
   - Нет.
   - Я тоже. Но разве вы не видите? Стена с привидениями начинается у моего окна в одном конце замка и заканчивается у вашего окна в другом. Решетки в вашей камере, как я вижу, почти все расшатаны.
   - Да, - рассмеялась она, - я ослабила их ножницами.
   Я услышал, как Хобсон отдавал распоряжения слугам на другом конце двора.
   - Скоро придет ваш отец. Помните о сегодняшнем вечере, - прошептал я.
   - Полночи, - тихо произнесла она, улыбаясь мне. В этот момент я мог бы сразиться из-за нее со стаями драконов. Старик приближался. Я спрыгнул на землю и скрылся в разрушенном дворе.
   Что ж, последующие часы были для меня тревожными и напряженными. Я действовал в романтическом настроении, как солдат, собирающийся совершить какой-нибудь особенно смелый и глупый поступок. Из окна своей комнаты я смотрел на узкую, головокружительную стену внизу. Это был смелый и глупый поступок. Среди хлама в старой оружейной я нашел моток толстой веревки длиной футов сорок или пятьдесят. Я тайком унес его с собой. В отдаленном зале я позаимствовал шлем крестоносца и остаток дня провел в своей комнате, практикуясь с простыней на плечах, как в саване.
   В восемь мы со стариком роскошно поужинали. Он жадно пил и болтал о призраке, как обсуждают шансы на предстоящем спортивном соревновании. Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем он взглянул на часы и воскликнул: "О Господи! Уже одиннадцать часов! Что ж, я пойду наверх, посмотрю из комнаты с привидениями. Я думаю, Джефф, что вы принесете мне удачу сегодня вечером".
   - Уверен, так и будет! - саркастически ответил я, когда он ушел.
   Три четверти часа спустя, надев шлем крестоносца и завернувшись в простыню, я спустился из окна на стену с привидениями внизу. Светила луна и было очень холодно, когда я, скорчившись на стене, ждал, когда пробьет двенадцать; тогда я должен буду прикинуться призраком и спуститься по этому ненадежному выступу, чтобы спасти Аниту.
   "Стена с привидениями", как я заметил с того места, где стоял, имела форму неправильного полумесяца, и ее было хорошо видно из "комнаты с привидениями" Хобсона в середине, но не на ее северном и южном концах, где находились моя комната и башня Аниты соответственно. Я вытащил часы. Без трех минут двенадцать. Я опустил забрало шлема и подобрал плащ, готовясь преодолеть сто футов стены, которая должна была привести меня к комнате с привидениями, где старый Хобсон нес свою вахту. Осталось две минуты, одна, и вдруг я понял, что не один.
   По освещенной луной каменной кладке ко мне приближался мужчина в длинном плаще и шляпе с пером. Ага! Значит, я был не единственным переодетым кавалером, навещавшим плененную принцессу в тюремной башне. Когда я осознал это, меня пронзил приступ ревности.
   Мужчина находился в двадцати футах от меня, когда я кое-что заметил. Он шел не по стене. Он шел по воздуху, в трех или четырех футах над стеной. Все ближе и ближе подходил человек - Существо - теперь уже в лунном свете, лучи которого, казалось, проникали сквозь его туманную оболочку подобно удару меча. Я был ужасно напуган. У меня подогнулись колени, и я схватился за лианы на стене, чтобы не упасть в ров внизу. Теперь я мог видеть его лицо, и страх, казалось, покинул меня. Выражение его лица было таким юным и человеческим.
   "Призрак Пьерпонта, - подумал я, - ходишь ли ты в тени или на свету, ты жил среди людей!"
   Его благородное, бледное лицо, казалось, горело собственным бледным светом, но глаза были погружены в темноту. Теперь он находился в двух ярдах от меня. Я видел кинжал у него на поясе. Я видел кровавый порез у него на лбу. Я попытался заговорить, но мой голос заскрипел, словно ржавая петля. Он не обратил на меня внимания и не увидел меня; и когда он подошел к тому месту, где я стоял, он не повернулся ко мне. Он прошел сквозь меня! И когда я увидел его в следующий раз, он был в нескольких футах от меня, стоя в воздухе над рвом и глядя на высокие башни, словно заново переживая старые сцены. Он снова подплыл ко мне и остановился на стене в четырех футах от того места, где я стоял.
   - Что ты здесь делаешь сегодня вечером? - внезапно произнес, или мне показалось, что произнес, голос, эхом прозвучавший в тишине.
   С моего застывшего языка не сорвалось ни звука. И все же я с радостью заговорил бы, поскольку почему-то почувствовал огромную симпатию к этому мальчишескому духу.
   - Прошло много земных лет, - сказал он, - с тех пор, как я в последний раз ходил по этим башням. И, ах, кузен, я прошел много миль, прежде чем меня позвали сегодня ночью, чтобы я откликнулся на призыв моего рода. А эта крепость - какая сила перенесла ее за океан, в это безумное королевство? Магия!
   Его глаза, казалось, внезапно вспыхнули в темноте.
   - Кузен, - снова заговорил он, - это к тебе я пришел из своей далекой английской могилы. Тебе нужно было позвать меня. Не благочестивый поступок привел тебя сегодня к этой стене. Ты планируешь оскорбить эти башни недостойным образом, как это сделал я. Моей участью была смерть и разбитые сердца отца, которому я причинил зло, и девушки, которую я искал.
   - Но отец обижает девушку, - услышал я свой голос.
   - Тот, кто владеет этими башнями сегодня, обладает суровым умом, но любящим сердцем, - сказал призрак. - Терпение. Клянусь Звездой, которая спасает мир, сегодня ночью любовь нужно завоевывать не хитростью, а самой любовью.
   Он воздел руки к башне, его лицо светилось неугасимой страстью.
   - Она позвала меня и умерла, - сказал он, - и ее маленький призрак больше не вернется на землю ни при зимней луне, ни при летнем ветре.
   - Но ты - ты часто приходишь? - раздался мой голос.
   - Нет, - ответил призрак, - только в канун Рождества. Это время года призраков, потому что тогда мысли мира так прекрасны, что проникают в наши сны и зовут нас обратно.
   Он повернулся, чтобы уйти, и мальчишеская дружелюбная улыбка на мгновение появилась на его бледном лице.
   - Прощайте, сэр Жоффрей де Пьерпонт, - крикнул он мне.
   В туманном лунном свете призрак подплыл к той части стены, которая находилась прямо напротив комнаты с привидениями. С того места, где стоял, я не мог видеть эту комнату. Через мгновение я встряхнул свои оцепеневшие чувства, чтобы пробудить их к жизни. Моим первым побуждением было сильное человеческое любопытство, которое побудило меня пройти достаточно далеко, чтобы увидеть, как подействовало это явление на старого Хобсона, который, должно быть, наблюдал за происходящим из окна.
   Я на цыпочках прошел сотню футов вдоль стены и выглянул из-за башенки в комнату наверху, где в пятне света можно было легко разглядеть голову Хобсона. Призрак в этот момент прогуливался прямо под нами, и впечатление, произведенное им на старика, каким бы ужасным оно ни было, было в то же время комичным. Он высунулся из окна, широко раскрыв рот, и диск его безволосой головы был таким же бледным, как сама луна. Призрак, который как раз огибал изгиб стены рядом с башней, внезапно свернул в сторону и так же внезапно, казалось, полетел вниз головой в пропасть. Когда он упал, морозный воздух огласился диким смехом. Он исходил не от призрака. Он доносился сверху - да, он исходил от Таддеуса Хобсона, который, по-видимому, упал на спину, оставив окно пустым. По всему замку начали вспыхивать огни. Еще мгновение, и меня бы застали в моем дурацком виде. С мужеством труса я развернулся и со всех ног побежал по головокружительному карнизу обратно к своему окну, где, не теряя ни секунды, вскарабкался по веревке, ведущей в мою комнату.
   Со всей возможной поспешностью я сбросил простыню и шлем и начал спускаться по лестнице. Я только что встретился с привидением; теперь мне предстояло встретиться со стариком. Казалось, замок внизу охвачен пламенем. Я увидел, как в картинной галерее мелькнула светлая юбка, и Анита, бледная, словно призрак, который я совсем недавно видел, побежала ко мне.
   - Отец - видел это! - выдохнула она. - У него был какой-то приступ слабости... Сейчас ему лучше... Разве это не ужасно? - Она прижалась ко мне, истерически рыдая.
   Прежде чем понял, что натворил, я крепко обнял ее.
   - Нет! - воскликнул я. - Это был хороший призрак - более утонченный, чем я. Он приходил сегодня вечером ради вас, дорогая, и ради меня. Это была глупая затея, которую мы задумали.
   - Да, но я хотела, я так хотела уйти! - всхлипывала она, теперь уже откровенно рыдая у меня на плече.
   - Вы пойдете со мной, - яростно сказал я, приподнимая ее голову. - Но не по какой-нибудь головокружительной стене, кишащей призраками. На этот раз мы выйдем через большую парадную дверь этого старого замка, на американский манер, а снаружи нас будет ждать автомобиль, а на другом конце дороги будет стоять священник.
   Мы застали Таддеуса Хобсона одного в огромном холле, он тупо смотрел на огонь.
   - Джефф, - торжественно произнес он, - вы определенно принесли мне удачу сегодня вечером, если можно так назвать то, что от испуга я превратился в сосульку. Бр-р-р! Смогу ли я когда-нибудь избавиться от холода в позвоночнике? Но каким-то образом, каким-то образом этот туманный парень за окном изменил мой взгляд на вещи. Я стал добрее относиться к живым людям. Разве это не странно!
   - Мистер Хобсон, - сказал я, - думаю, призрак заставил нас всех взглянуть на вещи по-другому. Одним словом, сэр, я должен кое в чем признаться, если вы не возражаете.
   И я вкратце рассказал ему о моей случайной встрече с Анитой в донжоне, о задуманном нами розыгрыше, о нашей внезапной встрече с настоящим призраком на крепостной стене. Мистер Хобсон слушал, и его лицо становилось все краснее и краснее. Когда я закончил свой рассказ, он внезапно вскочил на ноги и с грохотом опустил кулак на стол.
   - Ну, вы, маленькие дьяволята! - восхищенно сказал он и разразился громким смехом. - Вы смелый парень, Джефф. И нет никаких сомнений в том, что де Пьерпонты - это лучшее, что можно найти в сфере родословной. Рождественский ужин накрыт в банкетном зале. Пойдемте, де Пьерпонт, вы поужинаете со старым графом?
   Огромный дубовый банкетный зал, увешанный богатыми драпировками, показался нам крошечным. На каждом столике стояли золотые кубки. Дворецкий, одетый в старинную ливрею, накинул Хобсону на толстые плечи красный плащ. Такова была прихоть старика.
   Когда мы заняли свои места, я заметил, что стол накрыт на четверых.
   - Мы кого-то ждем? - спросил я.
   Старик сначала ничего не ответил. Наконец он серьезно повернулся ко мне и спросил:
   - Вы верите в привидения?
   - Нет, - ответил я. - Но как еще могу я объяснить то, что увидел на крепостном валу?
   - Это четвертое место для него? - почти прошептала Анита.
   Старик молча кивнул и поднял золотой кубок.
   - За Перевезенного Призрака! - сказал я. И поднес к губам пустой кубок.
  

ПОСЛЕДНИЙ ПРИЗРАК В ХАРМОНИ

Нельсон Ллойд

  
   Он говорил, попыхивая трубкой, сидя на наковальне. Огонь в кузнице погас, день медленно клонился к закату, последние лучи проникали через открытую дверь и узкие окна со стороны гор. Мы сидели в сгущающейся тени, на груде сломанных колес, на ящиках и бочонках из-под пива, попыхивая трубками после ужина, и слушали.
   В качестве партнера по бизнесу мне нужен правдивый человек, но в качестве компаньона желателен человек с воображением. На мой взгляд, воображение - это изюминка жизни. Нет ничего более неинтересного, чем факты, потому что, когда ты их узнаешь, на этом все заканчивается. Когда жизнь превратится в сплошные факты, не будет смысла жить, и все же через несколько лет у человечества не останется воображения. Таково воспитание. Посмотрите на детей. Когда я был маленьким, бугимен был для меня таким же реальным, как папа, и почти так же внушал страх, но только вчера мне прочитали нотацию за то, что я просто упомянул о нем в разговоре с моей племянницей. Так и с привидениями. Нас учили верить в привидения так же, как в Адама или Ноя. Сегодня в них никто не верит. Это ненаучно, и, если вы суеверны, вас считают невежественным и смеются над вами. Призраки - это плод воображения, но если я представляю, что вижу их, они кажутся мне такими же реальными, как если бы они действительно существовали, что тогда? Следовательно, они действительно существуют. Такова логика. Вы, парни, стали учеными и признаете только то, что видите и чувствуете, и ни в чем не полагаетесь на свое воображение. В таком случае признаю, что духи больше не посещают кладбища и не играют возле ваших домов. Я признаю это, потому что точно такое же состояние существовало в Хармони, когда я был там, и из-за того, что рассказал мне Роберт Дж. Динкл примерно через два года после своей смерти, и из-за того, что произошло между мной, им и преподобным мистером Шпигельнайлом.
   Хармони - высокоинтеллектуальный город. Пожалуй, последним человеком с воображением и интересными идеями, за исключением меня, был, конечно, Роберт Дж. Динкл. И все же у него была ужасная репутация, а когда он умер, все в один голос заявили, что Провидение устранило последнюю веху невежества и суеверий. Вы знаете, у него всегда были галлюцинации, но мы списывали это на его пристрастие к крепкому сидру или природную склонность к шуткам. С его уходом не осталось никого, кто мог бы рассказать о том, что происходит в мире духов. На самом деле, свет разума был так широко распространен, что, по словам преподобного мистера Шпигельнайла, кладбище стало популярным местом для прогулок при луне. Даже я часто проходил через него по дороге домой от мисс Видл, с которой мы тогда общались, и мне никогда не приходило в голову ускорить шаг или оглянуться через плечо, потому что я не верил в подобную глупость. Но даже у самых интеллектуальных людей наступают времена сомнений в том, о чем они ничего не знают и не понимают. Такое время настало и для меня, когда ветер сильнее обычного завывал в кронах деревьев, а облака неслись над головой, отбрасывая причудливые тени. Мое воображение взяло верх над моим интеллектом. Я поспешил. Я оглянулся через плечо. Я вздрогнул. Естественно, я ничего не увидел на кладбище, но в конце города мне все еще было не по себе, хотя я и посмеивался над собой. Было тихо, нигде не горело ни огонька, и площадь казалась еще более пустынной, чем кладбище, а магазин был таким пустым, таким призрачным в лунном свете, что я просто не мог удержаться и не посмотреть на него.
   И тут, от пустого крыльца, с пустой скамейки, - клянусь, пустой, потому что я все прекрасно видел, настолько ясной была ночь, - из абсолютного небытия донесся самый приятный голос, какой я когда-либо слышал.
   - Привет! - сказал кто-то.
   Моя кровь заледенела, и по всему телу пробежал озноб. Я не мог пошевелиться.
   Голос раздался снова, такой естественный, такой знакомый, что я немного пришел в себя, протер глаза и уставился в том место, откуда он исходил.
   Там, на скамейке, на своем любимом месте, сидел покойный Роберт Дж. Динкл, поблескивая в лунном свете, и входная дверь была видна прямо сквозь него.
   - Я, должно быть, виден довольно отчетливо, - с гордостью произнес он. - Разве ты не видишь меня очень хорошо?
   Видел ли я его отчетливо! Конечно, видел. Даже заплаты на его пальто были видны; возможно, по причине здания позади него, он никогда не выглядел более естественно, а слушать его было так приятно, что я задумался. При жизни он не причинил мне никакого вреда, а в своем теперешнем состоянии, вероятно, причинит еще меньше; а если он нарывается на неприятности, мне нет никакого смысла бояться клочка тумана. В таком случае, сказал я себе, я обращусь к нему, как только смогу.
   Но Роберту надоело ждать, и он снова заговорил встревоженным тоном, немного громче и, скорее, жалуясь: "Разве я плохо виден?" - спросил он.
   - Ты никогда не выглядел лучше, - ответил я, потому что ко мне вернулся дар речи, озноб прошел, и я был вполне спокоен и осмелился даже подойти немного ближе.
   На его бледном лице появилась радостная улыбка.
   - Какое облегчение, что меня наконец-то увидели, - воскликнул он самым радостным тоном. - В течение многих лет я пытался появиться здесь, но никто меня не замечал. Раньше я думал, что, возможно, мой материал слишком тонкий и прозрачный, но теперь признаю, что, в конце концов, материал тут ни при чем.
   Он вздохнул вполне естественно, и я совсем забыл о том, что он призрак. Действительно, в целом, я видел, что он стал лучше, стал более серьезным, у него выражение его лица стало более приятным, и вряд ли он склонен поддаваться своей прежней склонности к шуткам.
   - Присядь, и мы все обсудим, - продолжал он, одержав победу. - На самом деле, я не могу причинить тебе никакого вреда, но, пожалуйста, немного побойтесь, и тогда я буду более заметен. Я, должно быть, начинаю тускнеть.
   - Так и есть, - сказал я, потому что, хотя и стоял на крыльце, стараясь подобраться к нему как можно ближе, едва мог его разглядеть.
   Без всякого предупреждения он издал ужасный стон, от которого по спине пробежали мурашки. Я вздрогнул и уставился на него, и по мере того, как я смотрел, он становился все более отчетливым и воинственным в лунном свете.
   - Вот так-то лучше, - сказал он с веселым смешком. - Теперь ты веришь в меня, не так ли? Ладно, посиди, побойся, на краешке скамейки и не будь слишком любезным, а то я исчезну.
   Я исполнял его приказы неукоснительно. Но он сидел такой естественный и приятный, что было трудно бояться, и я не раз забывал об этом. Он, видя, что я вглядываюсь в него так, словно у меня плохое зрение, издавал стон, от которого у меня кровь стыла в венах. И снова вспыхивал, ярко сверкая в лунном свете.
   - Хармони становится слишком научным, слишком интеллектуальным, - меланхолично произнес он. - То, что нельзя объяснить с помощью арифметики или географии, считается невозможным. Даже проповедники поощряют такие идеи и говорят об Адаме и Еве как об аллегориях. В результате кладбище стало самым мирным местом в городе. Здесь просто невозможно ничего увидеть. Человек слышит стон в своей комнате, встает и плотнее закрывает ставни, или швыряет ботинком в крысу, или ругается на ветер в трубе. Когда я только что умер, поблизости околачивалось несколько человек, но они очень жаловались на тяжелые времена. По их словам, раньше на кладбище было много хороших людей, но им пришлось уйти одному за другим. Все старые Берри уехали. Мистер Вупл ушел на пенсию, когда его приняли за белого мула. Миссис Моррис А. Кламп, которая когда-то слонялась по заброшенному дому за мельницей, с отвращением ушла оттуда всего за неделю до моего приезда. Я пытался подбодрить тех немногих, кто остался, объяснял, что спиритуалисты работают в долине и в любой момент могут нагрянуть в город, но они потеряли всякую надежду и продолжали исчезать, пока не остался только я. Если в ближайшее время ситуация не изменится к лучшему, я тоже должен буду уйти. Это ужасно обескураживает. А как одиноко! Люди бродят среди могил, как будто даже меня там нет. Буквально вчера вечером мой мальчик Осси прогуливался со своей спутницей, и как ты думаешь, где они присели отдохнуть, полюбоваться на луну и поговорить о всяких глупостях? Прямо на моем надгробии! Я стоял перед ними и вытворял самые невероятные вещи, пока окончательно не вымотался и не пал духом. Они просто не обращали на меня ни малейшего внимания.
   Бедный призрак чуть не расплакался. Никогда в жизни я не видел его таким взволнованным, у меня защемило сердце, когда я увидел, как он вытирает глаза носовым платком и шмыгает носом.
   - Может быть, ты не производишь достаточно шума, - сочувственно предположил я.
   - Я исполняю все обычные номера, - ответил он, немного раздраженный моим замечанием. - Мы всегда были немного ограничены в этом отношении. Я слоняюсь без дела, стону и говорю глупости, а иногда срываю с себя саван или показываю тайник с сокровищами. Но что толку от этого в таком интеллектуальном городе, как Хармони?
   Я видел много людей, которым не повезло, но ни один из них не привлекал меня так, как покойный Роберт Дж. Динкл. Это было из-за его манеры говорить, из-за того, как он выглядел, из-за его патетичности, из-за его беспомощности и из-за того, что он заслуживал этого. При жизни я хорошо его знал, но таким, каким был сейчас, он нравился мне больше. Поэтому я действительно хотел что-то для него сделать. Мы долго сидели и беседовали, он яростно курил, выпуская клубы дыма из трубки, а я придумывал, как бы ему помочь. И меня осенило.
   - Отчасти проблема в том, что ты прав, Роберт, - согласился я немного погодя, - а отчасти в том, что ты не можешь произвести достаточно шума, чтобы пробудить дремлющее воображение интеллектуального Хармони. Хотя, с моей помощью, ты мог бы поднять шумиху в этом городе.
   Вы никогда не видели более радостной улыбки или более благодарного взгляда, чем у бедняги призрака.
   - Ах, - сказал он, - с твоей помощью я мог бы творить чудеса. Итак, с кого мы начнем?
   - У преподобного мистера Шпигельнайла, - ответил я, - воображение в полном порядке, почти как у меня.
   Лицо Роберта вытянулось.
   - Я неоднократно пытался докричаться до него, - сказал он, как бы возражая. - Но все, что он сделал, это пожаловался, что его жена разговаривает во сне.
   Я не собиралась спорить - это не для меня. Я был настроен действовать и не терял времени даром. Роберт Дж. следовал за мной, как собачонка, через весь город до моего дома, куда я вошел, оставив его снаружи, чтобы не беспокоить маму. Там я раздобыл молоток и гвозди с тяжелым свинцовым грузилом для своей рыболовной сети, и вскоре на витрине салона "Шпигельнайлс" заработал самый лучший тик-так, какой вы когда-либо видели, а я, сидя в кустах сирени, управлялся с веревкой, которая удерживала груз в подвешенном состоянии. Перед домом было открытое место, освещенное полной луной, где Роберт Дж. расхаживал взад-вперед, приподнявшись примерно на два фута над землей, медленно размахивая руками и издавая меланхоличные стоны. Я часто бывал на представлении "Хижины дяди Тома", но никогда в жизни не видел такой игры. И все же, каковы были последствия? Окно наверху поднялось, и в лунном свете показался преподобный мистер Шпигельнайл.
   - Кто там? - спросил он очень сурово и увидел Роберта. Для того это было как тонизирующее средство. Он приподнялся еще выше и начал неистово размахивать руками и громко булькать. Но проповедник не сдвинулся с места.
   - Вам, мальчики, должно быть стыдно за себя, - сказал он суровым голосом.
   - Громче, громче, - взывал я к Роберту Дж., в ответ на что он начал корчиться в самых ужасных позах.
   - Вы прекрасно меня слышите, - сказал священник, и в его голосе звучала грусть. - Мое старое сердце наполняется печалью, когда я вижу, что вы так далеко зашли в своем заблуждении.
   Услышав это, такое спокойное, такое отчетливое, такое вызывающее заявление, Роберт Дж. резко замер и уставился на него. Чтобы дать знать ему об этом, я еще раз дернул веревку, и звук был таким громким, что показалась миссис Шпигельнайл, выглянувшая из-за плеча проповедника. Бедный обескураженный призрак воспрянул духом, продемонстрировав свою самую трагическую позицию, которая, как он сказал мне впоследствии, была предметом его гордости и была взята из книги. Но каков же был результат?
   - Дорогая, ты слышишь, как кто-то шуршит в кустах? - спросил мистер Шпигельнайл, навострив уши и прислушиваясь.
   - Это, должно быть, Осси Динкл и его плохие друзья, - ответила она своим кислым тоном.
   Бедный Роберт! Услышав это, он почти потерял надежду.
   - Разве я плохо виден? - спросил он встревоженным голосом.
   - Я вижу тебя отчетливо, - ответил я. - Ты никогда не выглядел лучше.
   Окно опустилось - так внезапно, так неожиданно, что я не знал, что с этим делать. Роберту Дж. показалось, что он тому причиной, и он парил надо мной, очень довольный.
   - Должно быть, я славно потрудился, - сказал он, смеясь так, что готов был вторично умереть, сгибаясь пополам и держась за бока, чтобы не лопнуть. - Наконец-то я проявил себя с лучшей стороны; наконец-то от меня есть хоть какая-то польза в этом мире. Ты не представляешь, как приятно осознавать, что ты выполняешь свою миссию и оправдываешь свою репутацию.
   Бедный призрак! Он был готов говорить об этом прямо здесь и сейчас, поэтому уселся на мягкую веточку сирени и принялся болтать. Мне было приятно видеть его таким счастливым, и я был склонен немного порадоваться собственному успеху в "преследовании". Но это продолжалось недолго. Нас предупредил звон ключей. Входная дверь распахнулась, и из нее выскочил преподобный мистер Шпигельнайл, одним прыжком перемахнул через ступеньки и перелетел через лужайку. Все мысли о покойном Роберте Дж. Данкле тут же покинули меня, потому что я был всего в нескольких футах от священника. Видите ли, мне следовало поторопиться, поскольку я пел басом в хоре, и сомневаюсь, что смог бы убедить его, будто действую в интересах науки и истины. Мое бегство было инстинктивным. Ворота не имели значения. Я рванул, и вскоре шел по улице, ощущая горячее дыхание проповедника на своей шее. Но я удрал. Он устал после первого рывка и вскоре отстал, так что я смог вернуться домой и лечь спать.
   Роберт был за то, чтобы сдаться.
   - Я просто не хочу продолжать свои попытки, - сказал он мне, когда я встретил его на крыльце магазина следующим вечером. - Сто лет назад такое явление привело бы к тому, что город был бы заброшен; сегодня это объясняется естественными причинами.
   - Потому что, - ответил я, - мы оставили после себя такие вещественные доказательства, как веревки и гири на окне гостиной.
   - А что, если мы поработаем прямо в доме? - спросил он, оживляясь. - Ты можешь спрятаться в шкафу и стонать, пока я буду действовать.
   Вы когда-нибудь слышали что-нибудь невиннее этого? Но он произнес это так искренне, что я даже не рассмеялся.
   - Я слишком люблю нашего священника, - сказал я, - чтобы позволить ему застать меня в его шкафу. Гораздо лучшее место для нас - это короткий путь, который он проделывает домой из церкви после вечернего собрания в среду. Мы будем не такими громкими, но более достойными, меланхоличными и трагичными. Ты переусердствовал прошлой ночью, Роберт, - сказал я. - В следующий раз расхаживай взад-вперед, как будто глубоко задумался, и тихонько вздыхай. Тогда, если он тебя увидит, тебе было бы неплохо взять его под руку и проводить домой.
   Я думаю, у меня было правильное представление о привидениях, и если бы я мог поддерживать дух Роберта Дж. Динкла и регулярно тренировать его, то смог бы пробудить дремлющее воображение Хармони и оживить кладбище. Но его было слишком легко обескуражить. Ему не хватало настойчивости. Ибо если мистер Шпигельнайл когда-либо и был близок к прозрению, то это случилось в ту ночь, когда он вышел из леса. Он шел медленно и задумчиво, пока не оказался напротив того места, где стоял я. Я не выл, не стонал и не говорил ничего особенного. Все, что я делал, - это издавал звуки, которые не были ни звериными, ни человеческими, ни призрачными. Как я уже говорил покойному Роберту Дж. Динклу, для создания привидений требовалось что-то новое и оригинальное. И это, безусловно, привлекло внимание мистера Шпигельнайла. Я видел, как он остановился. Я видел, как дрожит его фонарь. Казалось, он собирался нырнуть в кусты, но передумал. Он пошел дальше, быстрее, добродушный, как будто не боялся, но все же боялся, на открытое место, где луна освещала красавчика Роберта, который медленно расхаживал взад-вперед, склонив голову, словно изучая что-то. Проповедник все еще не видел его, и фактически прошел прямо сквозь него. Я снова издал ужасный звук. Это остановило его. Он повернулся, поднял фонарь перед собой, приложил руку к уху и, казалось, напряженно вслушивался. Всего в десяти футах от него стоял Роберт, весь дрожа от волнения, но свет, проникавший сквозь него, был тверд, как скала, а священник смотрел и слушал, тихий и ласковый. Он опустил фонарь, потер глаза руками, шагнул вперед и всмотрелся еще раз. Призрак был само совершенство. Как я уже говорил, он был взволнован, и его вздох немного прерывался, но он был полон достоинства и грусти. Ему не следовало так быстро падать духом. Я был уверен, что он почти открылся проповеднику, и он бы испугал мистера Шпигельнайла, если бы продолжал преследовать его, вместо того чтобы отстать, потому что в тот вечер священник вошел в дом довольно спокойным. Но я знаю, что он пошел быстрее и дважды оглянулся через плечо, и я с облегчением услышал, как хлопнула кухонная дверь. Но, учитывая, из чего сделаны призраки, мы не можем ожидать, что они будут героями. Они слишком туманны и прозрачны, чтобы проявлять большую настойчивость - исходя, по крайней мере, из слов Роберта Дж.
   - Я просто больше не могу, - сказал он, когда я подошел к нему, сидевшему на тропинке, упершись локтями в колени, обхватив голову руками и с самым печальным видом глядя в землю.
   - Но Роберт... - начал я, думая подбодрить его.
   Он не слышал, он не хотел слушать - просто исчез.
   Если бы он только держался, трудно сказать, чего бы он мог добиться на своем поприще. С тех пор я часто думал о нем и представлял себе его огромные возможности. Я уверен, что они у него были. Если бы я понял это в ту ночь, когда мы отправились пугать священника, он бы никогда не ушел от меня. Но осознание пришло слишком поздно. Это произошло в церкви уже в следующее воскресенье, после обычных объявлений после долгой молитвы, когда мистер Шпигельнайл, перегнувшись через кафедру, взирал на прихожан через большие затемненные очки.
   Он сказал голосом, полным грусти:
   - С прискорбием должен сообщить, что впервые за двадцать лет в этом городе в следующую субботу богослужение пройдет без меня. - Сидя в хоре и читая свои нотные записи, я услышал слова проповедника и вздрогнул, поскольку сразу осознал, что происходит, или уже произошло, или вот-вот должно произойти что-то необычное. - К сожалению, - продолжал мистер Шпигельнайл, - мне придется уступить свою кафедру брату Спайкеру из баптистской церкви, поскольку из-за моего слабеющего зрения мне необходимо немедленно отправиться в Филадельфию, чтобы проконсультироваться с окулистом. Некоторые из моих дорогих братьев могут счесть это необычным шагом, но я не должен бросать их без причины. Возможно, они подумают, что я поднимаю много шума из-за пустяков и меня могли бы так же хорошо осмотреть в Гаррисберге. Позвольте мне объяснить таким людям, что я страдаю астигматизмом. Дело не столько в том, что я не могу видеть, сколько в том, что я вижу то, чего, как я знаю, нет, - дефект зрения, который, как я чувствую, требует самого пристального внимания специалиста. Воскресная школа в половине десятого; богослужение в одиннадцать. В качестве темы я выбрал: "И старцы увидят видения".
   Как бы я хотел, чтобы покойный Роберт Дж. Динкл был в то утро в церкви. Его сердце обрадовалось бы, узнав, что он частично добился своего, потому что, добившись частичного успеха, он, со временем, несомненно, добился бы и полного. Что касается меня, то я был просто вне себя от волнения и был так занят мыслями о нем и о том, как он будет рад, что вообще не слышал проповеди, и, планируя новые способы общения, забыл спеть последний гимн. Видите ли, я представлял себе, что впереди нас ждут веселые времена Хармони - общее возвращение к старым добрым временам, когда у людей было воображение в их головах, и нечто большее, чем факты. Мне нужно было только снова позвать Роберта, и, пока он будет действовать, пройдет совсем немного времени, и все старые Берри и миссис Кламп вернутся. Но я не очень хорошо разбирался в слабых сторонах призраков, поскольку думал, что, конечно, смогу легко найти своего друга, когда наступит ночь. Но мне этого не удалось. Я сидел на крыльце магазина, дрожа, пока луна не поднялась высоко над горным хребтом. Он просто не захотел приходить. Я тихонько позвал его, но не получил ответа. Спустившись на кладбище, я опустился на его надгробный камень. Это было самое тихое место, какое вы когда-либо видели. Над головой неслись облака, ветер шелестел в листве, а сквозь деревья просвечивала луна, такая ясная и отчетливая, что можно было читать. Это была просто ночь, хотя там должно было быть оживленно, - идеальная ночь для привидений. Я позвал Роберта. Я прислушался. Он так и не ответил. Я слышал только кваканье лягушки в пруду, свист козодоя в роще и вой собаки на луну.
  

ПРИЗРАК СКРЯГИ БРИМПСОНА

Иден Филлпоттс

I

  
   У него за душой не было ни гроша, и он был горд; а эта пара не увлекает мужчин в места, где можно поразвлечься, особенно если они женаты. Только одно может их остановить, и это женщина. Я расскажу вам о Джонатане Дрейке с фермы Даннабридж, расположенной в лесу Дартимур. Это был виноградник Навуфея для Дюши, и этот скряга, без сомнения, дал бы за него очень хорошую цену; но семья Дрейков владела своей землей, не желала с ней расставаться, и хвасталась своим владением в пятьдесят акров в самой гуще леса. Они преуспевали, шли в ногу со временем и высоко держали головы на протяжении жизни большего числа поколений, чем могу насчитать я; а потом они пришли к тому, к чему рано или поздно приходят все семьи, будь то благородные или простые. Особенно если паршивой овцой становится глава семьи. Плохие люди случаются в каждом поколении; но проблемы начинаются, когда у плохого человека появляется шанс занять главенствующее место; и, если глава семьи пьяница, или расточитель, или плывет по течению, не задумываясь о завтрашнем дне, тогда следующему поколению нужно опасаться шквалов, как говорят моряки.
   Дед Джонатана натворил бед в Даннабридже. У него в крови по материнской линии была охота, и именно лошади доставляли ему неприятности. Он содержал их и разорился; потом их принял его сын, и дела у него пошли ненамного лучше. Так что, когда они оба выбыли из игры и умерли, один за другим, когда ситуация стала почти безнадежной, казалось, игра закончилась. Однако, по счастливой случайности, у Тома Дрейка был ребенок - мальчик, тот самый Джонатан, о котором я рассказываю; и когда его отец и дед умерли с разницей в год, Даннабридж остался вдове Тома и ее сыну, которому тогда было двадцать два. Она хотела продать Даннабридж и покинуть Дартимур, потому что с ним были связаны события, о которых ей неприятно было вспоминать; но Джонатан, уже тогда гордый парень, заставил юристов разобраться в делах, и они сказали ему, что продажа Даннабриджа не являлась жизненно необходимой, хотя это могло бы пополнить его карман и упростить его будущее, тем более что Дюши очень хотел заполучить это место и предложил за него хорошую цену. Мать Джонатана также была на стороне Дюши и на коленях умоляла его продать дом, но он отказался. Он говорил, что все Дрейки восстанут из своих могил на Вайдкомбском кладбище и будут преследовать его, если он сделает что-нибудь подобное, просто для собственного удобства, и избавится от этого места. Поэтому он составил план в отношении кредиторов. Выяснилось, что его отец и дед задолжали в сумме около тысячи фунтов, и Джонатан решил выплатить долг до последнего пенни. Это был многолетний труд; но к тридцати трем годам он добился своего - как ему пришлось экономить, могла сказать только его мать. Однако она так и не рассказала этого, потому что умерла за два года до того, как был выплачен последний пенни. Некоторые дошли до того, что заявили, именно скупость сына свела ее в могилу; и, насколько я знаю, они, возможно, в чем-то были правы, поскольку, несомненно, при жизни ее мужа у нее были лучшие времена. Том был добродушным, привлекательным и простым человеком, любил, чтобы на столе было мясо, и чтобы его было чем запивать; он очень любил Мерси Джейн Дрейк; и когда он умер, его беспокоила только одна мысль - расстаться с ней; и последнее, что он посоветовал своему сыну, - это продать Даннабридж и увезти свою мать с вересковых пустошей в "сельскую местность", откуда она была родом.
   Но Джонатан был сделан из другого теста, и старики, знавшие семью на протяжении нескольких поколений, поговаривали, он благоволил к своему древнему предку по имени Бримпсон Дрейк. Этот человек был скрягой и самым богатым в роду. Он жил в те дни, когда мы воевали с Францией и Америкой, когда возник Принстаун, и там была построена военная тюрьма Герта, чтобы посадить в нее всех парней, попавших к нам в руки после победы в морских сражениях. А скряга Бримпсон, как говорили, сколотил тысячи, помогая богатым людям бежать из тюрьмы. Правда и ложь вперемешку складывались в его историю по мере того, как она передавалась из поколения в поколение. Но одно, по-видимому, было совершенно верно: когда скряга умер, и Даннабридж перешел к его кузену, любителю лошадей, ни пенни из его состояния так и не попало в поле зрения живых людей. Одни говорили, что все это чепуха, и у него вообще никогда не было денег, и он только притворялся, будто они у него есть; другие, в свою очередь, заявляли, что он слишком хорошо знал, кто займет его место в Даннабридже, и спрятал свои деньги, чтобы они не достались ни одному Дрейку. Ибо он ненавидел своих наследников так, как может ненавидеть их только скряга.
   Так обстояли дела, когда Мерси Джейн умерла и Джонатан остался один. Он оплатил все долги своих родственников, и у него остались только проблемы и доброе имя. Все его очень уважали, но, тем не менее, некоторые друзья его матери всегда говорили: жаль, что он поставил доброе имя своего покойного отца выше жизни своей матери. Однако мы устроены не по образцу наших собратьев, и только глупцы тратят время на то, чтобы обвинять человека в том, что он такой, какой есть.
   Джонатан шел своим суровым путем; а потом, в одинокие дни после смерти родителей, когда он жил в Даннабридже, не имея ничего, кроме двух слуг и пары овчарок, ему вдруг пришло в голову, что, возможно, на свете есть еще и другие женщины, хотя его мать ушла из этого мира. Он также, несомненно, обнаружил, что дом без женщины - это жестокая насмешка над тем, каким должен быть настоящий дом.
   Немало народу наблюдало за Джонатаном, интересуясь тем, что он предпримет по этому поводу, и, без сомнения, кое-кому из девушек тоже было интересно, потому что, хотя он и был ужасно беден, вид имел вполне пристойный, пусть и с довольно жестким подбородком, а также невысокий рост и суровые манеры обращения как с людьми, так и с животными.
   И вот началось его забавное ухаживание - если это можно назвать ухаживанием, когда бедный человек позволяет себе роскошь гордиться в неподходящий момент и в результате выставляет себя дурачком. По крайней мере, таково мое мнение; но вы должны знать, что многие, такие же мудрые, как я, придерживались другой точки зрения и считали, что Джонатан покрыл свое имя славой, когда выбрал Иссоп Берджес. Таково было ее прозвище, но более милая девушка никогда не надевала кожаной обуви. Она была племянницей фермера Стоунвера из Уайт Уоркс, он взял ее из благотворительности и всегда говорил, что это была лучшая сделка, какую он когда-либо заключал. Стройная, трудолюбивая, жизнерадостная девушка, в которой не было ничего особенного, кроме прекрасной фигуры и гордой манеры высоко держать голову и смотреть в глаза своим ближним. Несомненно, она была гордой и ужасно придирчивой к своим друзьям, но в Джонатане присутствовало что-то такое, что заставляло ее глаза блестеть. Он знал, что у нее не было ни гроша, иначе не взглянул бы на нее дважды; и когда после недолгих, но настойчивых ухаживаний она приняла его, все были рады этому, кроме фермера Стоунвера, который не мог смириться с мыслью о том, что потеряет Иссоп, хотя его жена предупреждала его, что это неизбежно произойдет в любой момент за эти четыре года.
   Однажды вечером фермер и девушка сидели и ждали Джонатана; она немного нервничала, и он пытался ее успокоить.
   - Джонатану нужно сказать, - говорит она. - Так больше продолжаться не может.
   - Тогда скажи ему, - ответил ее дядя. - Силы небесные! Глядя на тебя, можно подумать, будто это худшая новость, какая только может выпасть на долю бедных влюбленных, а не самая лучшая.
   - Я знаю его гораздо лучше, чем ты, - сказала она фермеру, - и я знаю, каким невыносимо упрямым он может быть, когда дело касается денег. Он чуть не бросил меня, когда в минуту слабости я попросила его позволить мне самой купить мое обручальное кольцо. Он побагровел, как индюшачья шкурка, и заявил, что я его оскорбила; я даже представить себе не могу, как он поведет себя, когда узнает мой секрет.
   - Жаль, что ты не сказала ему, когда он сделал тебе предложение, - заявила тетя Иссоп. - Он горд, как глупый павлин, и ужасно боится показать, что гонится за деньгами, или даже заглядывается на то, где их можно найти; но он стал ухаживать за тобой, не имея ни малейшего представления об ожидающей его удаче, и он любил тебя из-за тебя самой, как честный человек; и ты любила его так же; и ты прекрасно понимаешь, что, даже если бы твой старый кузен оставил тебе пять тысяч фунтов вместо пятисот, Джонатан Дрейк был бы именно тем парнем, какой тебе нужен. Он ни в чем не может обвинить себя, потому что ни одна душа в Дартимуре, кроме нас троих, никогда не слышала об этих деньгах.
   - Но он обвинит меня в том, что у меня вообще есть деньги, - ответила девушка. - Прежде чем сделать мне предложение, он десятки раз повторил, что никогда не посмотрит на женщину, если у нее будет больше денег, чем у него самого. Вот почему я не могла заставить себя признаться в этом - и потерять его. А после того, как мы объявили о помолвке, стало еще тяжелее.
   - Почему бы тогда не подождать, пока вы поженитесь? - спросила миссис Стоунвер. - Раз уж все так вышло, удиви его новостью в первую брачную ночь, а, Джеймс?
   - Нет, - ответил фермер. - Все нужно делать вовремя. Делать это в такое время не годится. Прибереги эту новость до какого-нибудь ненастного дня, когда он будет думать, как выйти из трудного положения. Это будет самый подходящий момент сказать ему об этом, и он вряд ли скорчит гримасу при этом известии.
   Но Иссоп больше не хотела откладывать; она сказала, что ей не будет покоя, пока она не откроет свой секрет. И в тот же вечер, когда Джонатан, конечно же, приехал из Даннабриджа, чтобы немного поухаживать, и молодая пара осталась в гостиной на ферме одна, она все устроила, обнаружив его в очень хорошем настроении. Они никогда особенно не обнимались, потому что он был не такого телосложения, но он обычно садился рядом с ней и время от времени обнимал ее, когда она брала его за руку и притягивала к себе. Потом она терлась щекой о его бакенбарды цвета бараньей отбивной, пока ему не приходилось целовать ее из элементарной вежливости.
   Что ж, Иссоп вышла из положения - одному Господу известно, как, по ее собственным словам. Она рассказала ему, что умер старый-престарый кузен и оставил ей приличную сумму денег; что она никогда не брала ни пенни, а только положила их в банк; и как она молилась и надеялась, что это поможет им, когда они вдвоем станут жить в Даннабридже; и как, конечно, он должен это воспринять, будучи мужчиной, столь умным и рассудительным в подобных вещах. Она все говорила и говорила, боясь замолчать и услышать его. Но после того, как она повторила это раз десять, у нее перехватило дыхание, и она закрыла рот, попыталась улыбнуться и подняла на Джонатана встревоженный и умоляющий взгляд.
   Его жесткие серые глаза сверлили ее, словно буравчики, и в ответ на все ее слова он задал только один вопрос.
   - Как давно у тебя эти деньги? - спросил он.
   Она сказала правду, запинаясь и дрожа под его взглядом.
   - Больше четырех лет, Джонатан.
   - То есть, задолго до того, как я уговорил тебя выйти за меня замуж?
   - Да, Джонатан.
   - А ты помнишь, я говорил о том, что никогда не женюсь на той, у кого денег больше, чем у меня?
   - Да, Джонатан.
   - А ты помнишь, сколько раз я говорил тебе, что после того, как я выплатил все долги моего отца, у меня ничего не осталось, и пройдут годы, прежде чем я смогу накопить что-нибудь, что можно назвать деньгами?
   - Да, Джонатан.
   - Очень хорошо! - воскликнул он, нахмурив брови и сжав кулаки. - Очень хорошо; ты намеренно обманула меня, и если поступила так в одном, то поступила бы так и в другом. Я сию же минуту ухожу из этого дома, и ты можешь объяснить своим родственникам, почему. Мне ужасно жаль, Иссоп Берджес, потому что ни один мужчина никогда не полюбит тебя так сильно, как я. Ты дожила бы до того момента, когда все это дурацкое ухаживание закончилось бы, и ты стала бы моей женой. Но теперь я расстаюсь с тобой, потому что ты играла со мной. И поэтому - поэтому я прощаюсь с тобой!
   Он вышел, не сказав больше ни слова, а она, пошатываясь и плача, побрела к своим дяде и тете. Они не могли поверить своим ушам, и Джимми Стоунвер заявил по этому поводу, что любому мужчине, который может выставить себя таким шедевральным дураком, как Джонатан в ту ночь, лучше в браке не состоять. Он сказал Иссоп, что она чудесным образом спаслась от сумасшедшего, и его жена с ним согласилась. Но девушка не могла смотреть на это с такой точки зрения. Она знала, что Джонатан не был занудой, и его неистовая гордость не злила ее, потому что она восхищалась этим замечательным качеством, и это только усиливало ее чувство утраты, когда она видела, каким редким парнем он был. Было много других мужчин, которые хотели бы заполучить ее, и даже вдвое больше, если бы знали о деньгах, но все они казались малиновками рядом с ее ястребом Джонатаном. В ней тоже было много дьявольского, когда дело доходило до драки; и теперь, когда он просто сказал, что брак расторгнут из-за разногласий во мнениях, и не назвал никаких иных причин, она изо всех сил старалась вернуть его и использовала свой отточенный любовью ум так хорошо, как только могла, чтобы склонить его к браку.
  

II

  
   По правде говоря, у нее ничего не получалось. Джонатан всегда был вежлив, но с таким же успехом можно было пытаться растопить айсберг коробком спичек, как и вернуть его мягкостью и лаской. Он был из тех, кого нельзя завоевать добротой. Он чувствовал, что относится к миру лучше, чем мир относится к нему, и от этой мысли у него немного сжималось сердце. Можно сказать, он всегда был застенчивым и подозрительным, и все же за этим скрывался самый благородный и прямодушный человек, какого только можно пожелать встретить. Иссоп любила его, как свою жизнь, и после их печальной ссоры у нее немного ухудшилось здоровье. Затем по воле случая, когда она ехала поездом из Принстауна в Плимут, чтобы зайти в аптеку и купить что-нибудь поесть, в том же вагоне оказались мистер Дрейк и его слуга, Томас Парсонс.
   Там были и другие; и случилось так, что один старик, знавший до него деда Джонатана, рассказал историю о скряге Бримпсоне и спросил молодого Дрейка, верит ли он ей.
   Конечно, тот посмеялся над такой глупостью и посоветовал старику не говорить подобной ерунды в присутствии людей девятнадцатого века; но когда Джонатан и Парсонс вышли из поезда, - что они и сделали на станции Йелвертон, - Иссоп попросила старика рассказать еще что-нибудь о скряге; и тот сказал, что Бримпсон Дрейк заработал несметные тысячи на французских и американских пленных и что, без сомнения, все это до сих пор спрятано в Даннабридж.
   Конечно, Джонатан был слишком умен, чтобы поверить в такую сказку, как и его отец до него; но его дед верил в это и проводил половину своего времени, копаясь на ферме. К сожалению, ему не повезло. Но это точно так; и если бы у Джонатана было достаточно веры, он бы нашел клад - не копаясь и не тратя впустую время и труд, а делая то, что правильно, когда имеешь дело с такими вещами.
   - И что бы это могло быть? - спросила мисс Берджес.
   Однако как раз в этот момент подошел поезд на Плимут, и старик сказал ей, что объяснит ей все в другой раз.
   - Нынешнее поколение смеется над такими вещами, - сказал он, - но лучше всего смеется тот, кто смеется последним, и, несмотря на все, что мы можем сказать об обратном, ничто, кроме самомнения и гордости, не стоит между этим упрямым юнцом и богатством.
   Иссоп много думала об этом, но у нее не было никакой необходимости снова встречаться со стариком, как она собиралась сделать, поскольку, когда она вернулась домой, выяснилось, что ее дядя - фермер Стоунвер - знал все об этом деле и сказал ей, это мнение прочно укоренилось среди последующих поколений, - что дух скряги никогда не сможет покинуть свой спрятанный клад, пока тот не будет извлечен на свет Божий и снова не попадет в руки людей.
   - Таким образом были бы найдены миллионы хороших денег, если все, что мы слышим, правда, - заявил фермер Джимми. - И если известно, что один скряга ушел, чего никто не может отрицать, то почему бы не уйти и другому? Те, кто верит в такие темные дела, - а я не говорю, что верю, но я не говорю, что не верю, - те, кто знает о таких тайнах, происходящих на их памяти или на памяти их друзей, несомненно, сказали бы, что скряга Бримпсон все еще время от времени подкрадывается к своему золоту; и если эти деньги окажутся на четырех углах фермы Даннабридж, и если Джонатану случится быть начеку в нужную ночь и в нужный момент, то почти наверняка он увидит, что его предок сидит над своими денежными мешками, как курица над выводком яиц, и выкопает клад.
   - Но для такого дела нужна вера, - сказала миссис Стоунвер своей племяннице, - а у этого упрямого создания веры нет. Он слишком горд, чтобы верить во что-то, чего не понимает. Так было и с Люцифером до него. Если бы ты сообщила ему, Джонатану, эту новость, он скорее расстался бы с деньгами, чем хладнокровно отправился на охоту за привидениями. И все же так оно и есть, и скромный человек, на стороне которого Господь, а в груди - доверчивое сердце, мог бы с большим удовольствием вернуть все те кучи наличности, которые достались скупцу.
   - И тогда у него были бы тысячи против моих несчастных сотен, - вздохнула Иссоп. - Не думаю, чтобы он вернулся ко мне сейчас.
   Тем не менее, по выражению глаз Джонатана, когда они встретились, она поняла, что он все еще любит ее, и что его глупое, гордое сердце все еще жаждет ее, хотя он предпочел бы попасть под борону, чем показать хоть искру того, что в нем горело.
   И вот, услышав эту чепуху о зарытом сокровище, она снова принялась раскидывать мозгами, нет ли какого-нибудь выхода из положения с помощью призрака скряги Бримпсона.
   О том, что она сделала, никто, кроме тех, кто помогал ей, не знал, пока эта история не дошла до меня; но это был самый умный поступок, совершенный девушкой, о каком я когда-либо слышал, и он сотворил чудо. На самом деле, я не вижу ни единого возражения против сюжета, хотя для девушки это было серьезно. Это объяснялось тем, что между Иссоп и ее мужем должен был существовать секрет, и она хранила его, как могила, пока сама могила не сомкнулась над ней. Но это был невинный секрет; и, в конце концов, нет ни одной супружеской пары из пятисот, у какой не был бы крепко заперт свой маленький шкафчик, а ключ выброшен на помойку.
   Прошло шесть месяцев, Джонатан работал так, как умел работать только он один, стараясь тяжелым трудом отвлечься от своего горького разочарования. Он трудился с утра до вечера и добился разрешения осушить участок торфяника для "новых целей" и таким образом присоединил к своей ферме очень приличные три акра. Примерно в это же время он заметил, что его слуга, Парсонс, часто заводит разговор о скряге Бримпсоне Дрейке; сначала Джонатан посмеивался, а потом разозлился и велел Томасу замолчать. Но, несмотря на то, что Парсонс был очень послушным и робким человеком, он возвращался к этой теме и рассказывал, что его отец знал человека, который был родным братом скряги, и что, когда скряга умер, его родной брат ясно увидел его в углу своей комнаты через три ночи после того, как его похоронили; как они устроили обыск и нашли всего в трех футах от того места, где стоял призрак, углубление в стене, в котором были спрятаны семнадцать золотых соверенов и лекарство белой ведьмы от сапа. Томас Парсонс поклялся на своей Библии, что это правда; он сказал, как непреложный факт, что новогодняя ночь - это время, когда призраки выходят на прогулку; и он посоветовал Джонатану не забывать о своих собственных интересах.
   - По крайней мере, как мыслящий человек, который верит в религию и слово Библии, вы могли бы дать себе шанс, - сказал Томас; и тогда Джонатан велел ему заткнуться и не позорить Даннабридж, неся такую детскую чушь.
   Следующей осенью Джонатан отправился в Эксетер, чтобы купить несколько шотландских овец с черными мордами и рогами, и хотел, чтобы Парсонс поехал с ним; но тот заболел накануне вечером, и молодой Хекер поехал вместо него.
   Тогда Дрейк решил, что Томасу Парсонсу придется уйти, потому что Даннабридж - не место для больных, и, вернувшись, он решил выставить старика за дверь, но Томасу стало лучше, когда хозяин вернулся домой, так что вопрос о его увольнении был закрыт, и Джонатан ограничился тем, что сказал Тому, если тот снова заболеет, это будет в последний раз. Парсонс ответил, что так и должно быть; но он надеялся, что в его возрасте - всего лишь в шестьдесят пять или около того - его больше не будут беспокоить проблемы с органами дыхания, по крайней мере, в течение двадцати лет. Он добавил, что, пока хозяина не было, он, как обычно, делал свою работу, но не упомянул, что Иссоп Берджес набралась смелости и приехала в Даннабридж в повозке, запряженной пони, и что она провела там много времени, наведя порядок, и обошла весь дом и двор фермы, прежде чем снова уехала.
   А следующую главу этой истории Джонатан сам рассказал двум своим слугам в первый день следующего года.
   В то время едва забрезжил рассвет, и они втроем при свечах на кухне Даннабриджа готовили себе хлеб с беконом и кварту чая, когда Томас увидел, его хозяин не ест ничего, что можно было бы назвать съедобным. Вместо этого он подошел к бочонку, налил себе пинту эля, поудобнее устроился у огня и придвинул свои сапоги так близко к углям, как только осмелился, чтобы не сжечь их.
   - Что случилось? - спросил Томас. - Только не говорите, что вы больны, хозяин. А если и так, то я уверен, никакое спиртное, кроме бренди, не поможет вам прийти в себя.
   - Я не болен, - коротко ответил Джонатан.
   Казалось, он сомневался, стоит ли продолжать. Затем решился.
   - Прошлой ночью во дворе был мужчина, - сказал он, - и, если бы я был уверен, что кто-то из вас, ребята, хоть что-то знает об этом, я бы немедленно выставил его вон, пока у вас в глотках не застрял бекон.
   - Мужчина? Никогда! - воскликнул Парсонс.
   - Как же так получилось, что собака не залаяла? - спросил Хекер.
   - Откуда, черт возьми, мне знать, почему она не залаяла? - ответил Джонатан, мрачный как ночь и смотревший в огонь. Одна сторона его лица была красной от пламени, а другая - синей, как сталь, в дневном свете, который только начинал проникать в окно.
   - Все, что я могу сказать, - добавил он, - я лег спать в половине одиннадцатого, сразу после того, как эта парочка старых дураков из Браунберри отправилась встречать Новый год в Нью-Йорке. Я проспал до полуночи, а потом что-то разбудило меня. Что это было, я сказать не могу, но, несомненно, какой-то громкий звук где-то рядом. Я уже собирался снова уснуть, когда опять услышал шум - ровный звук, повторяющийся снова и снова. Сначала я подумал, что это совы, но потом понял, что нет. Вы могли бы сказать, что это кто-то колотил по бочке, но, во всяком случае, я проснулся, сел и обнаружил, что шум доносится со двора.
   Я выглянул из окна своей комнаты; была полная луна и светло, как днем, звезды тоже сверкали; и там, внизу, у "Судейского стола", где растет терновник, я увидел человека, стоящего у старой бочки, так же ясно, как вижу вас, парни, сейчас.
   "Судейский стол" - это замечательная достопримечательность Даннабриджа, и если вы отправитесь туда, то обязательно посмотрите на него. Это огромная гранитная плита, которую, как говорят, привезли с Крокерн-Тора, где в древние времена победители собирали свой парламент. Сейчас она возвышается над поилкой для скота, а над ней растет белый боярышник.
   Дойдя до этого места, Джонатан перевел дух, достал из кармана трубку и раскурил ее. Затем выпил половину пива, сплюнул в огонь и продолжил.
   - Мужчина такого же роста, как я, если не выше. На голове у него была одна из старых бобровых шапок, и он носил развевающуюся белую бороду, длинную, как хвост моей пахотной лошади, и он ходил взад-вперед, взад-вперед по камням, как моряк ходит взад-вперед по палубе корабля. Я крикнул ему, но он обратил на меня внимания не больше, чем на луну. Он ходил взад-вперед, а потом я сказал ему, что, если он не уберется через пару минут, я достану свое охотничье ружье и выстрелю. Он по-прежнему не обращал на меня внимания; и не побоюсь сказать вам, парни, что на полсекунды у меня по спине побежали мурашки. Но, думаю, это был всего лишь холод, потому что мое окно было распахнуто настежь, и я довольно долго высовывался из него на десятиградусный мороз.
   После этого я разозлился, спустился в дом, снял ружье с крючков над камином и выбежал, как был, в одних сапогах и ночной рубашке. Поначалу было тихо, как в могиле, и луна освещала реку далеко внизу, карнизы и окна; а потом, сквозь тишину, я услышал, как вайдкомбские колокола зазвонили в честь Нового года. Но старый полуночник в бобровой шапке исчез. Из его бороды не выпало ни волоска. Я огляделся, и тут подбежал пес, заливаясь яростным лаем, он не узнавал меня в такой одежде, пока не услышал мой голос. Вот и вся история; и кто этот любопытный старый негодяй, хотел бы я знать.
   Сначала слуги не отвечали, и дневной свет стал ярче. Затем заговорил старый Парсонс, покачал головой и поклялся, что его хозяин видел не человека, а существо из другого мира.
   - Я готов отдать свою жизнь, - сказал он, - за то, что вы видели скрягу Бримпсона таким, каким он был; и я готов поклясться Новым годом, что это был его способ показать, где зарыты его деньги. Ради Бога, - сказал он, - если вы не хотите нарваться на неприятности с призраками, выйдите на улицу, разберите булыжники и посмотрите, нет ли чего под ними.
   Но Джонатан сделал вид, что все это чепуха, и не позволил ни Томасу, ни Хекеру сдвинуть с места ни камешка. Но на следующий день он отправился к очень старому человеку по имени Сэмюэл Уиндиат, чей отец был еще мальчиком, когда попал в военную тюрьму, и, как говорили, видел и знал скрягу Бримпсона во плоти. Старик заявил, что в детстве он слышал о скряге, и что тот действительно носил бобровую шапку и у него была седая борода в ярд длиной. Итак, Джонатан вернулся домой еще более задумчивым, чем прежде, и, в конце концов, - хотя и заявил, что ему стыдно это делать, - позволил Тому переубедить себя, и через два дня трое мужчин приступили к работе там, где Дрейк видел призрак.
   Они копали и копали, то так, то эдак; Джонатан ничего не нашел, и Парсонс ничего не нашел; но Хекер наткнулся на ящик, и они вытащили его из земли, а под ним оказался другой ящик, похожий на первый. Судя по виду, это была пара старых прогнивших деревянных сундуков, сделанных из досок, прибитых ржавыми гвоздями. Ни замков, ни ключей у них не было, но это не имело значения, потому что от легкого прикосновения они распахнулись, а внутри оказалось множество посуды - подсвечники, табакерки, чайники, столовое серебро и тому подобное.
   - Разрази меня гром! - воскликнул Джонатан. - Это все оловянный мусор, который не стоит и пятифунтовой банкноты! Будем копать снова.
   И они копали целую неделю, пока двор фермы в том месте не превратился в перекопанный огород. Но больше не нашли даже чайной ложки.
   Тем временем, кто-то, кто разбирался в таких вещах, объяснил молодому Дрейку, что найденные вещи не были оловянными, ни даже из британия, а старинной шеффилдской посудой, и стоили немалых денег.
   Джонатан был слишком поражен этим, чтобы в течение месяца что-либо предпринимать; затем он отправился в Плимут, положив в свою сумку несколько найденных вещей. Человек, которому он их показал, был так страшно заинтересован, что ему ничего не оставалось, как приехать в Даннабридж и посмотреть на все. Он предложил двести пятьдесят фунтов за все сразу; так что Джонатан совершенно ясно понял, вещи, должно быть, стоят гораздо больше. Они торговались целую неделю; в конце концов, владелец отправился в Эксетер и попросил другого парня назначить цену. В конечном счете, дилеры увеличили цену в полтора раза, и Джонатан получил чистыми три сотни и пятьдесят четыре фунта.
  

III

  
   Ему не очень нравилось рассказывать о своей удаче, и любознательные люди мало что узнали от него на эту тему; но, конечно, Парсонс и Хекер говорили на эту тему свободно и часто, потому что это было величайшее приключение, какое когда-либо случалось с ними в их жизни. Старый Парсонс рассказывал об этом снова и снова, как будто сам видел привидение.
   Затем, после того как он обдумывал это дело в течение трех или четырех месяцев, и снова наступила весна, Джонатан Дрейк отправился однажды вечером в Уайт Уоркс, точно так же, как он обычно делал, когда ухаживал за Иссоп Берджес; и там, как обычно, была небольшая вечеринка с миссис Дрейк, которая вязала, фермером читавшим вчерашнюю газету, и Иссоп, шившей рядом с тетей.
   - Что ж, - говорит фермер Джимми, - чудеса никогда не прекращаются! И увидеть тебя снова здесь - почти такое же чудо, как то, что рассказывают о чайных приборах старого скряги. Я уверен, ты рад видеть нас, Джонатан, и мне нет нужды говорить тебе, что мы были очень рады услышать об этом.
   Молодой человек очень вежливо поблагодарил их и сказал, что это очень мило с их стороны, и он не знал, что и думать об этом даже по сей день.
   - Я бы сказал, то, что мне привиделось, было сущей ерундой, - признался он, - но деньги есть деньги, и кому, как не мне, это знать? И, кстати, я хотел бы перекинуться парой слов с Иссоп, если она согласится уделить мне десять минут своего времени.
   - Пожалуйста, мистер Дрейк, - сказала она.
   Услышав фамилию, он вздрогнул, но она встала, и они, как обычно, направились в гостиную; и когда они оказались там, она села на прежнее место в уголке дивана, набитого конским волосом, и посмотрела на него. Но он не сел - по крайней мере, не сразу. Он возбужденно расхаживал и, наконец, возбужденно заговорил.
   - Прежде чем продолжить, я задам один вопрос, и, если ответ будет таким, как я опасаюсь, я больше не буду вас беспокоить, - сказал он. - Одним словом, вы помолвлены? Я полагаю, что да, потому что вы не из тех, кто ходит просить милостыню. Говорите скорее, и, если это так, я уйду и больше вас не побеспокою.
   - Нет, мистер Дрейк. Я свободна, как и в тот день, когда вы... вы меня бросили, - ответила она очень тихим голосом.
   Он фыркнул, но был слишком благодарен судьбе, чтобы возражать. Она видела, что он начал приходить в страшное возбуждение; он расхаживал взад и вперед, делая все более короткие шаги то в одну, то в другую сторону, как голодный тигр в клетке, который знает, что вот-вот получит свой кусок конины.
   Наконец он снова заговорил.
   - Было много лжи о тех старых тарелках, которые мы нашли в Даннабридже. Но правда в том, что я продал их за триста пятьдесят четыре фунта.
   - Так Том Парсонс сказал дяде. Это замечательная новость, и мы просидели всю ночь, обсуждая ее, мистер Дрейк.
   - Ради Бога, зовите меня Джонатан! - воскликнул он. - И скажите мне, скажите, какова была сумма вашего наследства. Вы должны мне сказать, вы не можете этого утаить. Для меня это вопрос жизни и смерти.
   Она никогда не видела его таким взволнованным, но очень хорошо знала, что у него на уме.
   - Если вы хотите знать, то должны, - ответила она. - Мне казалось, я говорила вам, когда... когда...
   - Нет, вы этого не говорили. Я бы не стал дожидаться ответа. Сколько бы это ни было, у вас было больше, чем у меня, и это было все, что меня волновало; но теперь, если по счастливой случайности это меньше, чем у меня, вы понимаете...
   - Конечно, меньше. Сто восемьдесят фунтов и проценты - всего чуть больше двухсот - вот сколько я получила.
   - Слава Богу! - сказал он.
   Затем он спросил ее, хочет ли она по-прежнему выйти за него замуж или слишком много знает о его привычках и идеях, чтобы беспокоиться об этом.
   И она снова согласилась.
   Видите ли, Иссоп Берджес была моей матерью, и, когда умер отец, я унаследовал от нее права на эту историю. К тому времени старики из Уайт Уоркс и Том Парсонс умерли, а тайна осталась в полной сохранности у самой Иссоп.
   Самая большая трудность заключалась в том, чтобы вложить половину своих денег и даже больше в руки Джонатана так, чтобы он не знал, как они туда попали; и даже когда был придуман спектакль с призраком, было трудно понять, как его сделать с умом. Иссоп хотела спрятать в Даннабридже золотые соверены, но ее дядя с подкупающим остроумием заметил, что все они должны быть соответствующей даты, а достать триста соверенов и более столетней давности было бы невозможно. Тогда старый Томас, который, конечно, был посвящен в тайну, сыграл роль скряги Бримпсона и получил пять фунтов за то, что так ловко все проделал, и еще пять - от своего хозяина, когда вещи были найдены, - он подумал о безделушках и драгоценностях; и, наконец, миссис Стоунвер, у которой был друг, знакомый с антиквариатом, сказала, что шеффилдская посуда сделает свое дело. И она была права. Посуда была куплена за триста восемьдесят фунтов и хранилась в Уайт Уоркс до тех пор, пока не стало известно, что Джонатан собирается уехать на несколько дней. Тогда моя мать перевезла ее на другой берег; Томас сделал ящики из старых прогнивших досок, они пробили наклонную дыру под булыжниками, и привели все в порядок задолго до того, как молодой Дрейк вернулся домой.
   - Мы с Джонатаном поженились осенью того же года, - сказала мне мама, рассказывая эту историю. И вот, в следующую новогоднюю ночь, когда часы пробили двенадцать, он оказался у окна нашей комнаты и целый час стоял там, глядя во двор, зоркий, как ястреб. Он подумал, что я, должно быть, сплю; но я знал, что он ищет старика в бобровой шапке и с длинной белой бородой, и еще я знал, что он его больше никогда не увидит. Конечно, отец позаботился о том, чтобы на следующее утро не сказать мне, что он высматривал привидение.
   Моя мать в свои последние дни часто вспоминала об этом спектакле; и иногда, когда время встречи с отцом становилось все ближе и ближе, она говорила: "Интересно, изменится ли что-нибудь на небесах, где нет тайн?" И, зная отца так хорошо, как знал его я, был совершенно уверен, что это может иметь огромное значение. Поэтому я подстраховался и сказал маме, что, со своей стороны, я уверен, есть некоторые секреты, которые не будут раскрыты даже в Судный день, из страха превратить Небеса в другое место; и что это был один из них. Однако это всегда ее беспокоило.
   - Я хочу, чтобы это вышло наружу, - говорила она. - И если Джонатан не знает, я обязательно ему скажу. Я достаточно долго держала это в себе и больше не могу себе доверять. Он должен знать, и, имея целую вечность на то, чтобы простить меня, я имею право надеяться, что он это сделает.
   Иссоп Дрейк умерла с этим твердым намерением; и я уверен, что, когда настанет моя очередь присоединиться к моим родителям, я не найду между ними никаких разногласий. Хотя, зная отца, немного в этом сомневаюсь.
  

ФОТОГРАФИЯ С ПРИЗРАКОМ

Рут МакЭнери Стюарт

  
   Для обычного наблюдателя это была обычная фотография дешевого летнего отеля. Она висела в роскошной рамке над камином вдовы Моррис, являя собой единственную изюминку в скромном доме, расположенном в типичной деревне времен королевы Анны.
   Достаточно было увидеть восхищенное лицо ее владелицы, сидевшей в траурном платье перед фотографией, в которой она со слезами на глазах находила "поразительное сходство", чтобы посочувствовать горожанам, косо посматривавшим на скорбящую женщину, хотя и мирившимся с ее заблуждением, будучи уверенными, что внезапное горе помутило ее рассудок.
   Когда она получила фотографию по почте, за несколько месяцев до пожара, поглотившего отель, - пожара, в котором она не пострадала, но который оставил ее вдовой, - женщина с гордостью протянула ее друзьям, отвечая на их вопросы, пока они рассматривали ее:
   - О, да! Там он и работает, если это можно назвать работой. Он там главный управляющий. Весь этот ряд окон, на которых вы видите опущенные рамы, - это помещения, за которыми он присматривает, и те, на которых не опущены, тоже принадлежат ему, то есть, он за них отвечает.
   - Видите ли, он присматривает за кухней и кладовой, и никогда не снимает с пояса этот ключ, пока не узнает, кто что должен получить, - и в этом он тверд. Моррис всегда был таким. Он как железный закон эфесян.
   - Какой ключ?
   Вопрос задала пожилая дама, державшая фотографию на расстоянии вытянутой руки, чтобы лучше рассмотреть ее. Она задала этот вопрос отчасти потому, что на фотографии не было ни мужчины, ни ключа, а отчасти для того, чтобы избежать "исторической аллюзии" - тревожной вспышки чувств, которыми славилась миссис Моррис и из-за которых некоторые из самых преданных ей горожан немного сторонились ее.
   - О, я не о фотографии, - поспешила объяснить она. - Я имею в виду ключи, которые он всегда носит на поясе. В шутку его часто называют "Святым Петром", и он относится к этому благосклонно, потому что, по его словам, если в отеле и есть что-то похожее на Царство Небесное, так это снабжение, которое, в некотором роде, висит у него на поясе. Он всегда шутит, особенно над самим собой.
   Никто никогда не узнает, в какие мучительные периоды тоски вдова Моррис искала утешения в этой своей единственной драгоценной "реликвии" после "получасового вмешательства Провидения", сделавшего ее, по ее собственному выражению, "одинокой вдовой, охваченной пожаром, с сердцем, полным печали"., до того радостного момента, когда ей было дано разглядеть в ней неожиданную и новую деталь. Сначала, как слабый проблеск утешения, пришла мысль о том, что, хотя дорогого потерянного ею человека и не было видно на снимке, он на самом деле находился внутри здания, когда была сделана фотография, и, конечно же, он все еще должен находиться там!
   Поначалу она испытала легкое разочарование из-за того, что ее мужа не было видно ни в дверях, ни в окнах. Но это было лишь мимолетное сожаление. На самом деле было лучше чувствовать его присутствие внутри - в огромном доме, где он мог свободно переходить из одной комнаты в другую. Если бы он был запечатлен на снимке, неважно, в каком виде, это стало бы ограничением. А так она прижимала фотографию к груди, размышляя, не захочет ли он когда-нибудь покинуть ее и встретиться с ней.
   Поначалу это доставляло ей удовольствие и вызывало трепет, но сама причудливость этой мысли взывала к ее чувствительному воображению, и поэтому, когда, наконец, это случилось на самом деле, неудивительно, что она испытала некоторый шок.
   Однажды, чувствуя себя особенно одинокой и покинутой и не имея другого утешения, она прижималась заплаканным лицом к ряду окон с поднятыми рамами, так как это место располагалось ближе всего к груди предполагаемого обитателя, когда внезапно вздрогнула от странного шелестящего звука, похожего на шум дождя, после чего подняла взгляд и увидела, что, действительно, идет дождь, а затем, снова взглянув на фотографию, отчетливо увидела, как ее муж мечется от одного окна к другому, опуская створки со стороны дома, открытой ливню, музыка которого звучала у нее в ушах.
   Это было великое открытие, и, вполне естественно, оно заставило ее расплакаться, поскольку, всхлипывая, она на мгновение почувствовала, что перестала быть вдовой и что после дождя он вернется домой.
   Любого может довести до слез внезапная потеря опоры, на которой держатся его эмоции. Во всяком случае, миссис Моррис расплакалась. Она говорила, что проплакала всю ночь, сначала ей казалось жутким видеть того, чьи обгоревшие останки, найденные среди пожарища, она так недавно похоронила, а теперь расхаживал с таким деловитым видом.
   А потом она плакала, потому что, в конце концов, он так и не пришел.
   Таким было формальное начало ее ощущения личного участия в фотографии - участия, да, и наслаждения от этого, потому что в некоторых жизненных ситуациях есть удовольствие даже в слезах. Особенно это верно для тех, чьи эмоции являются единственным их ориентиром, как, по-видимому, было в случае с вдовой Моррис.
   Увидев, как он опускает оконные рамы, - а он опустил их, не обращая внимания на ее присутствие, - она просидела несколько часов, ожидая, когда прекратится дождь. Казалось, это продолжалось долго, поскольку, когда она, наконец, заснула, "от чистого разочарования, уже под утро", дождь все еще шел, но когда она проснулась, светило солнце, и все окна на фотографии были снова открыты.
   Однако чувства обманули ее, поскольку вскоре она обнаружила, что не может рассчитывать на какое-либо внимание со стороны мужчины в отеле, ибо тот факт, что на фотографии шел дождь в то же время, что и на улице, оказался всего лишь совпадением, и вскоре она с удивлением обнаружила, что на площади перед отелем царит тишина, в то время как за ее окнами дождь все еще шел.
   В один памятный момент, когда ее муж появился, хлопая полотенцем по оконным стеклам изнутри, ей на мгновение показалось, будто он зовет ее и что, возможно, ей придется пойти к нему; она начала испытывать ужас, сопровождающийся одышкой и дурными предчувствиями о внезапной кончине, когда обнаружила, что он просто гоняет мух, поспешно обмахнулась асбестовым ковриком, который схватила с плиты, стоявшей рядом с ней, и, пошатываясь, добралась до скамьи под шелковицей, бормоча:
   - Уверена, Моррис еще не раз сведет меня с ума. Мертвый он дорог мне не меньше, чем живой - я была уверена, что он придет за мной!
   Затем, почувствовав, что ее собственная верность подвергается сомнению, она поспешила добавить:
   - Не то чтобы я не предпочла бы отправиться к нему любому другому путешествию, но... мне никогда не нравился этот отель, а поскольку я привыкла видеть его там постоянно, то уверена, мы остановились бы именно там. Во всяком случае, я верю, что если загробная жизнь существует, то она существует для всего. Насколько могу судить, я являюсь чем-то средним между приверженцем Сведенборга и сторонником приоткрытых врат, что, конечно же, присуще методисту. Так вот, этот отель, когда его поглотил огонь, что для него было равносильно смерти, он либо вознесся на небеса в дыму, либо вместе с пеплом оказался в другом месте. Если бы он был этого достоин, то, скорее всего, сейчас на его месте воздвигли бы особняк с яшмовыми куполами, и, конечно, такой дом можно было бы построить в мгновение ока.
   - И все же, судя по тому, что я слышала, этому случиться не суждено. Вряд ли отель с таким количеством закутков, отгороженных тентами, и ниш с диванами, жил без греха.
   Она стояла на стремянке, вытирая фотографию, а когда начала спускаться, обнаружила у себя под локтем кошку, пристально смотревшую на фотографию.
   - Ах, милая! Забудь! - воскликнула она. - Похоже, ты видишь даже больше, чем я!
   И, убирая стремянку обратно в шкаф, строго заметила:
   - Если бы не кошка, я бы получила от этой фотографии гораздо больше удовольствия, чем то, которое получила или получу снова. То, как она себя повела, почти заставило меня возненавидеть ее!
   В ее скромный маленький Эдем забрался змей - даже зеленоглазый чудовищный констриктор, который, если дать ему волю, не оставил бы камня на камне от ее скудного комфорта.
   Соседка, случайно вошедшая в это время, услышала последнюю реплику, и миссис Моррис, заметив, что она здесь, продолжила прежним тоном, пододвигая ей кресло:
   - Конечно, мисс Уитерс, вы легко можете догадаться, о ком я говорю. Я имею в виду ту девушку с красивыми чертами лица, которая вела бухгалтерию и отвечала на телефонные звонки в отеле, когда у нее было время отвлечься от своих дел. Почему-то я никогда не думал о том, что она влюблена в Морриса, пока кошка не выдала ее. Кошке никогда не нравилась эта девушка, когда та была жива, и когда я впервые увидела, как она царапает и шипит на фотографию, точно так же, как она обычно делала, когда девушка появлялась в поле ее зрения, меня словно громом поразило, что кошка знала, на кого она шипит, я внезапно обернулась, подняла глаза, и...
   - Ну, что я увидела, то увидела! У подоконника в буфетной Морриса стояла та самая красивая девушка, и если она не подмигивала мне злобно, то, значит, я совершенно ее не знаю. Она прижала пальцы к носу, что было очень вызывающе и невежливо. И я сказал киске: "Киска, - говорю, - в этом отеле что-то происходит, это уж точно. В кои-то веки Аннабель Бендер взяла надо мной верх!" И, по правде говоря, это на какое-то время испортило мне впечатление от фотографии, потому что, конечно, после этого, если я не увижу его где-нибудь в поисках верной супруги, то буду говорить себе: "Он там, внутри, с этой розовощекой потаскушкой!"
   - Вы же знаете, мисс Уитерс, мужчина есть мужчина, несмотря ни на что, особенно Моррис, который расстался с законной женой на неопределенный срок, в то время как другая женщина сгорела вместе с ним - что ж, его верность, можно сказать, подвергается испытанию огнем. Так что, как уже сказала, на какое-то время это испортило мне настроение.
   Что еще хуже, не прошло и минуты, как я вспомнила, что проповедник из Кэмпбеллов сгорел вместе с ними, тут мое воображение разыгралось, и я подумала про себя: "Если они захотят, он наверняка окажется у них под рукой!" Но затем я взяла себя в руки и спросила: "Где же твоя вера в Священное Писание, Мэри Марта Мэтьюз, названная в честь двух библейских женщин и рожденная дочерью апостола? Какой в этом смысл?" Конечно, я получала своего рода утешение в отрывке о том, что брак нерасторжим. И все же, как бы я ни молилась, наступали моменты, когда эти трое появлялись передо мной, он, она и проповедник из Кэмпбеллов. Я знаю, что со временем срок его брачного обязательства истечет, но навсегда ли, мы, конечно, не знаем. Кажется, что все это будет длиться вечно, но, с другой стороны, если у меня есть свобода вдовы, то и Моррис должен считаться вдовцом, если он вообще что-то собой представляет.
   Я почувствовала некоторое облегчение, подумав о его характере. Каким бы хорошим ни был Моррис, он был непостоянен, ничем не увлекался долго, и даже если бы он увлекся ею, то почувствовал бы отвращение в ту же минуту, как понял, что она будет рядом вечно. Таков Моррис. Разве раньше он не нервничал, просто видя меня рядом, и притом свою избранницу? И разве я не придумывала какой-нибудь предлог, чтобы отправить его к его матери, мадам Мэддерн, чтобы отвлечь его без вреда для себя? Она была разговорчивой, ей было девяносто с лишним, и она страдала астмой, но, вернувшись домой из поездки, он называл меня своей маленькой женой. У меня были свои счастливые моменты!
   Вы же знаете, что человек может устать даже от самого себя, если он обречен на одиночество слишком много времени, и подумать только, что девушка-блондиночка - это постоянная диета для такого человека, как Моррис! Представьте себе ее, когда краска для волос начала сходить - зеленые пряди в стиле помпадур! Так что, зная своего мужчину, я набралась смелости и подумала: "Видя, что меня нет рядом с ним, он скоро захочет меня больше, чем когда-либо", - и так оно и есть. Теперь, заглянув в отель в любое время, я обычно могу увидеть его ожидающим, и часто украдкой надеваю его любимый фартук с голубыми бантиками, чтобы показать, что я знаю об этом и не скорблю. Боже мой, каким жизнерадостным он был - обычный парень в тридцать пять лет, когда его не стало!
   Стоит ли удивляться, что ее подруги переглядывались, когда миссис Моррис развлекала их столь забавным образом? Тем не менее, по прошествии времени она не только перестала печалиться в свете своего заблуждения, но и начала приспосабливаться к условиям своей новой жизни, открыв небольшой магазин у себя дома, а когда продемонстрировала здравое понимание выгод и потерь, ее соседи были вполне готовы признать наличие у нее душевного равновесия.
   Благодаря занятиям и скромному успеху, эмоциональное волнение, несомненно, уступало место ровному спокойствию, как вдруг в один прекрасный день что-то случилось.
   Миссис Моррис сидела за прилавком, сортируя продукты, рядом с ней спала кошка, когда она услышала шуршание тонкого шелка, повеяло знакомыми духами, и, подняв глаза, увидела, что к прилавку, улыбаясь, подходит та самая белокурая леди, о которой она рассказывала.
   При виде нее добрая женщина сначала вскочила на ноги, а затем так же внезапно упала - бездыханная и бледная - навзничь, и ее пришлось приводить в чувство, так что в течение нескольких минут все происходило очень быстро - если верить взволнованным показаниям блондинки, которая, пересказывая увиденное два часа спустя, не раз останавливалась, чтобы перевести дух.
   - Ох, что я вам сейчас скажу! - выдохнула она. - Вы такого никогда не видели! Что с ней такое приключилось? Не успела я переступить порог, как она, зеленая, словно Ганг, рухнула в свою корзинку с яйцами, а та была полна! Она была на грани того, чтобы снова упасть, когда я перелезла через прилавок, что она, бедняжка, и сделала! Я одолжила ей свою нюхательную соль, но она задерживала дыхание, пока не осталось выбора, понюхать или умереть, и она вдохнула! Затем у нее начались спазмы, соль высыпалась ей на лицо, но когда все прошло, она открыла глаза и пришла в себя, я подумала: "Может быть, она не знает, что теряла сознание, и ей было бы неприятно, если бы она об этом узнала", так что я ничего не стала говорить, а сказала лишь, как бы невзначай, поправляя фартук у нее за спиной, чтобы прикрыть побитые яйца: "Я зашла, миссис Моррис, попросить у вас рецепт "ангельского" торта, или, может быть, испечь его для нас" (я знала, что она печет по заказу). И что она сделала после этого? Раскисшая, как крахмал, она снова уселась на корзину с яйцами.
   Ну, к этому времени мужчина, увидевший ее в таком состоянии и побежавший за врачом, пришел с тремя другими, и пока они кланялись друг другу и пялились, я попыталась поднять ее, а она бросила на меня странный взгляд, и говорит: "Доктор, - говорит она, - неужели вы думаете, что у них хватит наглости заставить меня готовить для них? Они заказали "ангельский" торт...", и после этого снова упала, ни пульса, ничего, как мертвая!
   Пока говорила, девушка теребила свои свободно падающие локоны, которые тщетно пыталась собрать в пучок.
   - И вы говорите, она не сумасшедшая? Ни за что не поверю! Старина Моррис мертв - сгорел в этом старом отеле! Ну и ну! Бедный Моррис! Милое старое местечко! Что за времена!
   Она говорила с полным ртом золотых шпилек для волос, и голос ее звучал как эолова арфа.
   - Он сгорел в нем, а она все еще вдова! Да, я слышала, что там был пожар, но никогда нельзя сказать наверняка. Я подумала, что, возможно, что-то не так с камином, а у меня в это время была помолвка с ночным портье в отеле "Поющие иглы" в Пайнвилле, а там нет регулярной почты. Я подумала, что эта история, возможно, преувеличена. О нет, я не вышла замуж за ночного портье. Я помолвлена со старшим клерком, такого же ранга, как бедняга Моррис, и мы так счастливы! Раньше я придиралась к миссис Моррис из-за ее волос, но теперь этого не делаю. Мои снова такие же рыжие, как и у нее. Нет, не мои волосы, ее волосы. Они такие же рыжие, как фланелевый комод, все до единой крупинки!
   - Послушайте, - добавила она через некоторое время, - когда ей станет лучше, скажите ей, чтобы она забыла про рецепт. Я переписала его из ее кулинарной книги, пока она была в плохом состоянии, и опустила десятицентовик в ее кассу. Я вспоминаю, как старина Моррис, бывало, с нетерпением ждал выходных, когда она угощала его "ангельским" тортом, и он отправлялся домой, а вы знаете, что в браке нет ничего лучше, чем иметь оружие, даже если оно вам никогда не понадобится. Сейчас я пеку пряники, но может прийти время, когда мне придется взбивать яйца для "ангельского" торта, и чтобы он не был похож для него на имбирный.
   О, нет, я еду одна. Я просто сбежала, чтобы развлечься, показать родителям свое кольцо и все остальное. Он подарил мне много драгоценностей. У его первой жены был такой же вкус, как у меня, а детей у них не было.
   Да, это обручальное кольцо с аметистом. Я выбрала его из-за того, что он вдовец. Оно лучше всего из того, что я могла бы надеть во время траура по женщине, по которой я скорбеть не могу. Год еще не прошел, вот почему он остался дома. Он не хотел, чтобы его видели в старых местах с кем-то еще, пока он не закончится. Я бы не стала ждать, потому что, по правде говоря, я боюсь. Он еще не привык разговаривать со мной как женатый мужчина о деньгах, и это может случиться с ним в любой день. Вдруг он скажет, что не может позволить себе поездку, или, что мы не можем, а это будет равносильно одному и тому же. Мне даже понравилось, что он немного стесняется встречаться со мной какое-то время. Одно дело - встречаться, и совсем другое - выставлять себя напоказ...
   - Но если ей не станет лучше, - вернулась она к вдове Моррис, - если к ней, бедняжке, не вернется разум! недалеко от Пайнвилля есть прекрасный приют для душевнобольных, и я бы хотела, чтобы за ней присматривали самые лучшие сиделки в мире. Это давало бы мне повод навещать ее. Говорят, у них там как в старые добрые времена. Иногда пациентам разрешают заниматься практически любыми безвредными вещами. Они даже дают им краски и позволяют разрисовывать друг друга. Один мужчина уверял, что он парикмахер, и соответственно вел себя, а другой гонялся за ним по двору, требуя мятную конфету. И все это за тесным забором, в таком скучном и жадном до новостей городе...
   - Да, говорят, что по четвергам рисуют, а по пятницам, конечно, моют. Они используют скипидар и прячут спички. Но, конечно, миссис Моррис может взять верх. Как говорят, не каждая женщина может вынести вдовство, и иногда те, кто получил от брака меньше всего, будут казаться самыми обездоленными, если потеряют его.
   Блондинка была человеком слова.
   Когда миссис Моррис полностью пришла в себя после восстановительного "ночного сна", а также когда ясно осознала, что ее предполагаемая соперница действительно явилась во плоти, она заметно приободрилась. Ее соседи поняли, что для нее, должно быть, стало шоком "внезапно столкнуться с каким-либо воспоминанием о пожаре в отеле", - так выразился один из них, - и вскоре этот инцидент был забыт.
   Вскоре после этого инцидента вдова призналась своей подруге, что начинает полагаться на советы Морриса в своем деле.
   - Стоя вот так, в дверях отеля, - можно сказать, между двумя мирами, - он видит обе стороны и часто замечает, что событие вот-вот произойдет; и если оно не произойдет слишком быстро, я могу подсуетиться и одержать верх. - Это было так, как если бы она получала телеграмму с информацией о том, что должно было произойти, и была вполне счастлива.
   Действительно, какой-то невыразимый свет, какой мы иногда видим в глазах влюбленных, сиял на лице вдовы, которая, не колеблясь, говорила, глядя в пространство:
   - Принимая все это во внимание, могу с уверенностью сказать, что никогда еще не была замужем так по-настоящему и идеально, как со времени моего вдовства. - И, улыбаясь, добавляла:
   - Брак, как известно, полон превратностей судьбы, поскольку всем известно, с человеком может случиться все, что угодно.
   Было время, когда она сетовала на то, что фотография не сделана "в натуральную величину", поскольку это выглядело бы гораздо естественнее, но она тут же опровергала саму себя, говоря, что этот отель тогда не поместился бы в ее маленьком домике, и что, в конце концов, главное - иметь его под своей крышей.
   Шли месяцы, и миссис Моррис, хотя и казалась безмятежной и умиротворенной, становилась все бледнее и тише. Самый яркий огонь становится белым. Говорят, что волчок, вращающийся очень быстро, "неподвижен", так же, как танцующий дервиш. Таким образом, вводящие в заблуждение признаки иногда указывают на опасность.
   - Недоедает и слишком много трудится, - вот что сказал доктор, ощупывая ее полупрозрачное запястье и добавляя в питьевую воду лекарство. Даже если он втайне и знал, что добрая природа осторожно приподнимает решетку, чтобы ожидающий дух мог легко пройти, - что ж, он был врачом, а не священником. Он должен был заботиться о теле, и он заботился о нем.
   Ей было всего тридцать семь, и она была "здорова", когда безболезненно ушла из жизни. Казалось, это был просто уход.
   В ту ночь, когда она ушла, у ее постели собралось несколько подруг, и к ним она обратилась, почувствовав, что время пришло:
   - Я просто хочу сказать, первое, что я намерена сделать, когда уйду, это отправиться к Моррису, - она подняла усталые глаза на фотографию, - к Моррису, и я хочу, чтобы все поняли, что этот дом будет пуст с той минуты, как я уйду. Так что, если найдется какая-нибудь женщина, которая рассчитывает на то, что сможет увидеть кого-то в его окнах, она будет разочарована - она или они. Единственная женщина, которая, как я думала, была причастна к моим страданиям, таковой не была. Сатана искушал мое воображение, и я была введена в заблуждение. Но это всего лишь то, чем выглядит, просто фотография. Если это картинка прошлого, что ж, все знают, что это за прошлое. Я пыталась побороть себя настолько, чтобы завещать ее молодой леди, которую я подозревала, но человеческая натура хрупка, и я не могу этого сделать, хотя, несомненно, она хотела бы получить ее в качестве сувенира. Может быть, она сочла бы это слишком, и все же - если человеку суждено умереть...
   Полагаю, я могла бы завещать ее ей, отчасти в качестве компенсации за ее благоразумное желание покинуть отель, когда она это сделала, а отчасти за необоснованные подозрения...
   Есть несколько долгов, которые нужно оплатить, яйца и другие вещи, больше нет необходимости выставлять курицу на витрине. Это была хорошая реклама, но я часто думала, что это может поставить ее в неловкое положение. - Она слабела, но заставила себя продолжать.
   Лучше разыграйте эту фотографию, внеся по доллару, и пусть вырученные деньги пойдут на мои похороны; я хочу, чтобы меня похоронили в общей могиле жертв пожара в отеле, рядом с ним, а то, что останется после уплаты долгов, я завещаю ей, чтобы возместить ущерб, а если она не захочет взять деньги, пусть они достанутся любой вдове в городе. Но она возьмет. Смотрите! - Она взволнованно подняла глаза к каминной полке, - смотрите! Что это у него такое? Это выглядит... о да, так и есть... это наши крылья - две пары - мои немного меньше. Я полагаю, это будет все та же старая история - я никогда не смогу угнаться за ним - угнаться за ним - и я буду счастлива... Да, Моррис, я иду...
   Она уснула мирным сном, и легко ушла перед самым рассветом.
   Когда все кончилось, сидевшие женщины дружно поднялись и подошли к каминной полке, где одна даже зажгла дополнительную свечу, чтобы лучше рассмотреть загадочную фотографию.
   Наконец одна из них сказала:
   - Вы можете подумать, что я странная, но для меня она выглядит по-другому!
   - Так оно и есть, - сказала другая, беря свечу. - Это больше похоже на дом, сдаваемый в аренду. Признаюсь, у меня от этого мурашки по коже.
   - Я с радостью заплачу доллар и попытаю счастья, - прошептала третья, - но я бы никогда не допустила, чтобы такая вещь попала в мой счастливый дом...
   - Я бы тоже этого не сделала!
   - И я тоже. У меня было достаточно неприятностей. Портрет первой жены моего мужа вызвал у меня достаточно волнений. Я не хочу больше никаких фотографий.
   Так они решили.
   - Что ж, - сказала вторая, задувая свечу, - я буду тянуть жребий и возьму ее, если выиграю, и буду считать ее чем-то вроде наследства. Я никогда не получала ничего, кроме несварения желудка.
   Последней говорила незамужняя леди, и она сказала, посмеиваясь:
   - Вот и я о том же! Для разнообразия - все, что угодно. Есть что-то захватывающее в фотографии, на которой мог бы появиться мужчина. Это больше, чем у меня есть сейчас. Я заявляю, то, что мы сказали, просто возмутительно, а ведь бедняжка все слышит. У нее было доброе сердце, у миссис Моррис, и она была счастлива, имея очень маленький шанс... Да, но я только хотела бы, чтобы в этом отеле ее ждал мужчина получше.
  
  

ПРИЗРАК, ПОЛУЧИВШИЙ ПУГОВИЦУ

Уилл Адамс

  
   Однажды осенним вечером, когда дни становились короче, и на Хочкисс рано опускалась темнота, а мороз начинал украшать тонким блестящим кружевом стволы карабинов ночных часовых, стоявших на посту, сержанты Хансен, Уитни и капрал Уайтхолл пришли в комнату Стоуна после ужина, поскольку в первые холодные ночи года все мужчины испытывают общую потребность в уютной комнате, добром табаке и приятном общении.
   Только что включенный паровой обогреватель пыхтел и завывал радиатором; воздух был сизым и густым от табачного дыма; три сержанта отдыхали в удобных, хотя и неэлегантных позах, а Уайтхолл, закинув ноги на подоконник и откинувшись на спинку деревянного стула, в перерывах между затяжками видавшей виды трубки рассказывал о старой цветной женщине, державшей в городе маленький салун.
   - Она жутко разозлилась на этих парней из отряда К., - рассказывал он. - И на следующий день, когда Тернер зашел к ней выпить, она сказала: "Пошел прочь! Вы, люди, накачанные мышьяком, со скрещенными костями на фуражках, и я вас не пущу; но санитары и штабные офицеры могут приходить".
   Последовавший за этим смех был прерван приближением хриплого, визгливого звука, который то нарастал, то затихал в мрачном ритме.
   - Что за чертовщина! - воскликнул Уайтхолл, вскакивая с места.
   - Это Билл, - объяснил Стоун. - Билл Салливан. Он думает, что поет. Забавно, что ты никогда не слышал его раньше, малыш, но, слава Богу, он распевает не часто.
   - Заходи, Билл, - позвал он, - и расскажи нам, в чем дело. Тебе плохо? Где болит? - спросил он, когда большой Билл появился в дверях.
   - Заходи, приятель, отдохни, - пригласил Уитни и гостеприимно протянул ему кисет с табаком. - Что это за мелодию ты там напевал?
   - Спасибо, - ответил Билл, располагаясь поудобнее. - Это "Интересно, где ты сегодня вечером, любовь моя".
   - Звучало как "Зубы сестры забиты цинком", - прокомментировал Уитни.
   - Или "Смотрит сквозь дырку от сучка в папиной деревянной ноге", - добавил Уайтхолл.
   - Или "Он не купил у мусорщика маникюрный набор", - добавил Стоун.
   - Нет, - торжественно повторил Билл. - Это было то, что я вам сказал: "Интересно, где ты сегодня вечером, любовь моя", - и это было классно! Я слышал, как один парень пел эту песню в "Воддивилль Пэлас" Келли, что неподалеку от Шайенна. Сначала он пел одну песню, а потом она пела следующую. Он был одет как солдат, и пока он пел, показывали девушку у него у него за спиной; а потом, когда она пела свою песню, показывали его, и когда она дошла до последней песни, он был при смерти - на носилках в машине скорой помощи, и все так плакали, что вы едва могли ее расслышать. Это было здорово! Боже мой! - продолжал Билл, кладя свои огромные лапы на батарею, - ну разве не чудесный вечер? По-настоящему холодно. Почему-то это напоминает мне о холодах, которые стояли в Китае во времена боксеров, после того, как мы перебрались в миссии; ночи были такими же холодными, как сейчас.
   - Ну, Билл, - сказал Уитни, - я и не знал, что ты был там тогда. Почему ты никогда не говорил нам об этом раньше? Из какой ты части?
   - Четырнадцатый пехотный, - с гордостью ответил Билл. - Отличный полк, и плевать, что пехотинцы.
   - В какой роте ты служил? - спросил Хансен, с трудом вынимая трубку изо рта и впервые нарушая молчание.
   - В такой же роте, как эта.
   Услышав этот ответ, Стоун резко открыл рот, чтобы что-то сказать, но передумал и промолчал.
   - Ночи стали чертовски холодными примерно через неделю после того, как мы разбили лагерь у Храма земледелия (так они его назвали - не знаю почему), но скажите на милость! жара, приходившая из Тяньцзиня, была просто обжигающей! Все просто кипело, пеклось и пузырилось - хуже, чем все, что мы ели на островах. В том походе мы выбросили почти все, кроме фляг и винтовок. Это был чертовски глупый поступок, - конечно, потом мы это поняли, - но все обошлось, потому что за нами на джонках плыли дополнительные припасы. Не правда ли, забавное название для реки? Пай-хо? Каждый раз, когда я начинал тосковать по дому, я говорил "эта река", и видел молочный ресторан Хогана для дам и джентльменов на старом Бауэри и слышал, как парень по имени Мик Хоган кричит: "Давай сюда! Здесь есть то, что вам понравится! Пай-хо!" - и это мне очень помогало. - Билл устроился поудобнее и потянулся.
   - Но о чем я действительно хотел вам рассказать, - сказал он, - так это о том, что случилось одной из этих холодных ночей. В сентябре там ужасно холодно, и это, несомненно, было самое жуткое шоу, какое я когда-либо видел. Даже столоверчение Марм Хаггерти на Хестер-стрит не идет с этим ни в какое сравнение.
   В те дни нас, парней, было трое: я и Бак Дуган, мой напарник, из Бауэри, как и я (он был капралом), и Ранч Филдс - мы звали его так, потому что он всегда жил на ранчо до того, как попал в Четырнадцатый полк. Они были отличными парнями, Бак и Ранч. Вам никогда бы не удалось переубедить Бака относительно чего бы то ни было, на какую бы работу вы его ни поставили, он бы выскользнул, как крыса в масле. Капитан тоже это знал. Однажды, когда мы сражались, и у нас не было лишних людей, он оставил Бака охранять около двадцати пяти пленных боксеров и сказал ему глядеть в оба, чтобы ни один из них не сбежал. Но Бак хотел участвовать в драке вместе с остальными мальчиками, и когда он понял, что, если оставить китайцев одних во дворе, они быстро разбегутся, и ему ничего не остается, как крепко привязать их косичками к каким-нибудь столбам. Он знал, что они не смогут развязать эти тугие узлы, и ни один китаец не отрежет косичку, даже если у него будет нож, - он скорее умрет, - и поэтому спокойно присоединяется к другим парням, а если капитану нужны боксеры, то они вот, привязаны косичками к столбам. Это было в его вкусе, и, черт возьми, он был умен!
   Мы, конечно, были очень заинтересованы в этих союзниках и наблюдали, как они сражаются; но, Билл, - сказал мне Бак однажды вечером, - мне показалось странным, что эти парни не так уж сильно отличаются от тех, кого мы уже знаем. За исключением их формы и нарядов, мы встречали таких раньше, кроме японцев. Да ты посмотри сюда, - говорит он, - вон белые люди, англичане, разве они не похожи на нас, только они толще, а мы длиннее? И индийцы - разве мы не видели их одежду в комиксах, а их самих без одежды в клетке с обезьянами в Центральном парке? А их гонконгский китайский полк и все остальные китайцы - это как раз те, кого вы встречаете в кабаках на Мотт-стрит. Потом, - говорит он, - эти даго. Этих даго-макаронников мы видели в изобилии по всей Малберри-Бенд и Файв-Пойнтс; даго-любители квашеной капусты выглядят так, словно их готовили на фестивале стрелков у Хай-Бриджа; даго-лягушатники, которых вы найдете во французских ресторанах тридцатых годов, - и прочие даго, которым нужна всего лишь тележка, чтобы заставить вас думать, что вы на Бакстер-стрит.
   - Бак, конечно, умел говорить, но Ранч был не очень-то разговорчив. Маленький, мрачный и тихий, он был просто помешан на собаках. Любая старая дворняжка сгодилась бы для него, словно он сам еще был щенком. Он просто сходил по ним с ума. На следующий день после боя в Янцине он подобрал там жуткую дворнягу, и этой никчемной, шелудивой, покусанной блохами дворняжке пришлось все это время оставаться с нами. Если бы эта дворняга не осталась, он тоже ушел бы, так что нам пришлось позволить ей пойти с нами, и она сразу же увязалась за нашей компанией. Ранч назвал щенка Даггеттом, в честь полковника, что было довольно невежливо по отношению к командиру, но, держу пари, Ранч думал, что это комплимент ему. Да что там, Ранч считал для себя честью, если какая-нибудь из блох запрыгивала со щенка на него. Щенок всегда был рядом с нами; Ранч оберегал его как зеницу ока, и он почти никогда не терялся из виду, пока однажды вечером, примерно через неделю после того, как мы поселились у храма, он не явился к ужину. Он всегда был настолько аккуратен в еде, что Ранч забеспокоился, а когда прозвучал сигнал отбоя, а Даггетта все не было, Ранч чуть с ума не сходил.
   - На следующее утро он, должно быть, пошел разыскивать этого щенка, и весь день искал его, мы с Баком помогали ему, но безрезультатно; последовал еще один ужин без этой несчастной дворняжки, Ранч был совсем измотан, и я уложил его пораньше в койку, чтобы он попытался уснуть, но, Боже мой! Не успел он заснуть, как начал дергаться и проснулся, окликая Даггетта. Пока мы разговаривали, Бак, продолжавший поиски, вернулся и шепнул мне: "Тссс, Билл! Собака найдена! Не говори Ранчу, парень умрет от сердечной недостаточности. Я напал на ее след и пошел по нему - и скажи, Билл, что ты об этом думаешь? Эти китайцы похитили его!" Господи, ну разве это не потрясло бы вас? Эти китайцы съели Даггетта! Меня это ужасно потрясло, и, надеюсь, он тоже это почувствовал. Этот пес вел себя очень прилично, и мы знали, что на колокольне Ранча заведутся летучие мыши, если ему сказать, что щенку конец; так сказал Бак. "Давай не будем говорить ему, потому что он сейчас переживает так, словно потерял мать, отца и все такое, и, если он узнает, что Даггетт стал едой для китайцев, он пойдет разбираться в храм, и нам придется отправить его домой в Сент-Элизабет".
   Я сказал, что с этим все в порядке, и мы решили ничего не говорить Ранчу; а теперь начинается та часть рассказа, где будут привидения, и которую вы так долго ждали.
   Четыре или пять ночей спустя я стоял в карауле, и мой пост был самым дальним из тех, что были у нас на севере. В той стороне имелась старая дорога, и я бы сказал, она вела к старому кладбищу, но сам я там никогда не был и особо не задумывался об этом до двух-трех часов ночи, когда, прохаживаясь вправо-влево, я не увидел, как кто-то мчится по дороге прямо ко мне, яростно что-то крича. Я испугался! Я подумал, что это привидение, и не мог вздохнуть. В тот раз мне было совсем плохо, это точно. Не успел я даже подумать, как это орущее существо набросилось на меня и схватило за колени; а потом я увидел, что это был один из китайцев, и он испугался даже больше, чем я. Его глаза вылезли из орбит, а язык высунулся целиком, настолько он был не в себе. Я громко крикнул капралу охраны, которым, по счастливой случайности, оказался Бак, и когда он прибежал, решив, судя по моим возгласам, что на нас напали боксеры, мы вдвоем начали отрывать от меня китайца, пытаясь выяснить, что происходит. У нас это заняло некоторое время, потому что он пребывал в жутком волнении и с трудом мог изъясняться на своем старомодном голубином английском, который звучит так, словно его вынимают из машины для приготовления сосисок. Когда мы разобрались в его болтовне, то выяснили, что он видел призрак на кладбище, и не только видел, но и знал, кто этот призрак, и все о нем. Мы и сами были настроены серьезно и заставили его рассказать нам.
   - Кажется, это был мандарин - что-то вроде китайского полицейского судьи (пока я не попал в Тяньцзинь, я всегда думал, что это маленькие апельсины), и этого тангерина - я имею в виду мандарина - звали У Ти Мин, и он был большим любителем разгребать грязь двести или триста лет назад. Но император поймал его на взяточничестве и отобрал у него пуговицу и имущество.
   - Господи! - воскликнул Бак, когда мы это услышали, - разве это не доказывает, какие язычники эти китайцы? У них на одежде всего одна пуговица, и император ее отнимает! Что же тогда сделал этот судья Мин, Джон? Использовал бечевку или булавку? - Джон, похоже, был не очень сообразителен, но он сказал, что мандарин так опечалился из-за своей пуговицы и того, что потерял влияние при дворе, что на это, конечно, было грустно смотреть; мало-помалу император снова обратил на него внимание и довел дело до конца; заставил его умереть "смертью от тысячи порезов", как сказал Джон. Для меня это прозвучало жестоко, но Бак только посмеялся:
   - Фи! Любой, кого регулярно брили парикмахеры на Четвертой авеню, доставил бы императору это удовольствие...
   После того, как Мин умер, его труп похоронили на кладбище дальше по дороге; но он не хотел оставаться на месте, начал выделывать всякие фокусы по ночам и искать свою потерянную пуговицу. Раньше он пугал многих, но последние двадцать лет вел себя очень тихо и почти не показывался; но теперь, когда появились иностранные дьяволы (какое милое название для нас, не правда ли?) он снова взялся за свое, еще хуже, чем прежде. Вот уже четыре ночи, как его видели, закутанного в синюю мантию, поджидающим за надгробиями, и обходящим кладбище, лежащее в шести днях пути от Мэдисон-сквер. Джон только что увидел его, и сразу бросился бежать по дороге, как сорок котов.
   - Будет ли мистер Мин бродить, пока не вернет пуговицу? - спросил Бак, и Джон ответил: - Конечно.
   - Что ж, - говорит Бак, - почему бы не дать ему одну?
   - Никто не может ее дать, кроме императора, Сына Неба.
   - Ну, послушай, - говорит Бак, - мы, песчаные кролики, конечно, не сыны Небес, но будь я проклят, если мы не смогли бы выделить немного времени, чтобы унять призрака обанкротившегося полицейского судьи, который потерял работу и зарплату, если это все, что он хочет вернуть. В котором часу он появляется, Джон? Можно нам увидеть его завтра вечером? - Конечно, можно, - говорит Джон. - Он покажет нам дорогу, но не будет ждать с нами, ему и так плохо.
   - Итак, Бак взял Джона и пошел обратно в караульное помещение, так как было самое подходящее время для смены караула, а после того, как я вернулся, мы все обсудили, и Баку просто хотелось узнать, сможет ли он унять этого китайского призрака. Его таланты требовали от него активных действий; все, что происходило, придавало ему мужества.
   - Может быть, Ранч нам поможет. Мы расскажем ему об этом позже, после дежурства. Это отвлечет его от мыслей о Даггетте.
   - Нет, не надо, - говорит Бак. - Не смей ему говорить. Он и так нервничает, как кошка, из-за своего щенка, а вся эта история с привидениями ужасно неприятная; я и сам чувствую себя не в своей тарелке. Я не верю, когда кто-то рассказывает о привидениях. Но здесь, в Пекине, так необычно, и все шансы за то, что это действительно так. Я не боюсь людей, но я точно испугаюсь, когда столкнусь с призраком. А тебя что, это не испугало бы? Но я солдат; а солдат трусить не должен. И я обязательно устрою шоу этому старому привидению, даже если это замедлит мой рост. Только не вздумай сказать об этом Ранчу.
   Следующей ночью, сразу после одиннадцатичасового обхода, мы с Баком выскользнули из-под одеял, прокрались мимо часового и встретили Джона, который ждал нас на дороге чуть дальше того места, где стоял последний часовой. На улице было чертовски холодно. Такой же ранний мороз, как и сегодня, и зубы Джона стучали, как горошины в коробке - он тоже был помешан на том, чтобы изловить призрак, можете не сомневаться.
   - Куда идти? - спрашивает Бак, Джон изрыгает кучу ругательств и ведет нас в боковой переулок, где поджидает целая толпа китайцев, и они начинают кланяться и ведут себя так, будто мы самые главные. Оказалось, что Джон обнадежил их, сказав, что американский солдат - отличное лекарство от призраков, и что он заставит судью прекратить полуночные походы и перестать пугать их до посинения. Это вполне устраивало Бака; он был готов на все, когда дело доходило до роли главнокомандующего. Он надулся и выдал им целую кучу речей, которые Джон перевел для них, а потом закончил, показав им пуговицу - старую латунную пуговицу армии Соединенных Штатов, которую срезал со своей синей блузы, - и сказав, что собирается похоронить это в могиле Мина, чтобы он больше не вставал.
   Эти простодушные идиоты были рады до смерти, и вся компания проводила нас до кладбища, но они шарахнулись от ворот (Господи, мне было невыносимо видеть, как они уходят, пусть они и были язычниками!), и позволили Джону провести нас внутрь и показать, где ждать. Он спрятал нас за грудой небольших камней примерно посередине того места, где бродил судья Мин, а затем удалился вместе с остальными, оставив нас вдвоем в "карауле". Я никогда раньше не бывал на китайских кладбищах, а ночное время не слишком приятное для близкого знакомства. В ту ночь было новолуние - маленький кусочек луны, который почти не давал света, и с того места, где мы находились, была видна изогнутая сосновая ветка, простиравшаяся прямо над нами, как на открытке с картинками. Кладбище было темным и тихим, с небольшими кучками камней и каменными табличками, обозначавшими могилы, и четырех- или пятифутовой стеной, окружавшей его со всех сторон; и каким-то образом, когда ничего не происходило, все это место казалось битком набитым движущимися тенями. Также не было слышно ни звука, ни единого, только эти тени; и чем пристальнее ты на них смотрел, тем больше они, казалось, двигались. К тому же, как я уже говорил, было холодно, - жутко холодно, - и мы с Баком сидели на корточках, тесно прижавшись друг к другу. Мы ждали, и ждали, и ждали, и нам становилось все страшнее, и страшнее, и страшнее, и, Боже мой! как же мы дрожали! Каждую минуту мы думали, что увидим судью Мина, но проходило время, а он все не появлялся и не появлялся. И вот мы сидим, натянутые как струна банджо, готовые лопнуть, но ничего не видим, кроме дрожащих теней, и ничего не слышим - ничего, кроме мертвой тишины.
   Ни с того ни с сего Бак (он может услышать падение булавки за милю) чуть не отщипывает кусочек от моей руки, когда хватает меня.
   - Слушай! - говорит он.
   Я слушал, и слушал, но ничего не услышал, и сказал ему об этом.
   - Ну же, парень, - шепчет он, - слушай. Напрягись.
   И тут вдалеке я действительно что-то услышал. Это был долгий, пронзительный крик, похожий на то, как кошки кричат друг на друга по ночам. "О-о-о-о, о-о-о-о!" - вот так, и все ближе и ближе. Затем внезапно что-то появилось на кладбищенской стене примерно в сотне ярдов от нас - что-то серо-голубое на фоне луны - и начало ходить взад-вперед и кричать. Я знал, что это какие-то слова, но был так далеко, что ничего не понимал и не мог разобрать. Я никогда не думал, что сердце парня может так сильно биться о ребра, но не выскакивать наружу, а волосы у меня вздыбились так, что моя шляпа поднялась над головой на три дюйма. Я молю Господа, чтобы мне больше никогда в жизни не было так страшно. Я забился в камни от страха и замер. Понятия не имею, что делал Бак, потому что мои глаза были прикованы к призраку. Он, с криком и свистом, спрыгнул со стены, и начал бегать вокруг кучки камней. Я увидел, что он направляется в нашу сторону, но не мог пошевелиться и издать ни звука; я просто сидел. Внезапно Бак вскакивает, делает рывок, прыгает на ведьмака, раздается ужасный вопль, и они оба падают у подножия груды камней, катаясь по мелкой гальке; но Бак оказывается наверху, а ведьмак внизу и издает самые ужасные вопли. Боже, они просто разорвали воздух, эти крики, и я тоже принялся завывать изо всех сил. Потом начал тявкать Бак, но мы с ведьмаком подняли столько шума, что я некоторое время не понимал, что он говорит. Потом я обнаружил, что он меня ругает.
   - Иди сюда, чертов... - воет он. - Прекрати орать! Я говорю, прекрати орать! Ты что, не видишь, кто это? Иди сюда и помоги мне.
   - Ты думаешь, я собираюсь помогать этому привидению? - кричу я.
   - Ты, жалкий псих, - кричит он в ответ, - неужели ты не видишь, что это не Мин? Это Ранч!
   Ну, так оно и было. Это был Ранч, напуганный до смерти и вопящий от страха, что на него напали и разбудили посреди кладбища в таком виде. Этот парень думал о Даггетте, ходил во сне и искал его, завернувшись в свое одеяло.
   - И, - говорит мне Бак, - если бы ты не был таким дураком, ты бы понял, что он кричал. Он кричал: "О-о-о, о-о-о, Даггетт! Ко мне, парень!" - а потом свистел и снова звал: "Ко мне, Даггетт! Ко мне, Даггетт!" Вот так я и понял, что это Ранч; и, кроме того, он как-то сказал мне, что ходит во сне, когда волнуется. Но ты, чертов... - Тут он еще раз выругал меня.
   - Умник, - говорю я, - если ты знал, что это Ранч, зачем ты так набросился на него и так его отделал?
   - Ну, - говорит Бак, - я и сам был немного не в себе, и когда он появился, я, не задумываясь, бросился на него; я был слишком напуган, чтобы думать. Тише, Ранч. Тише, старина. Это мы с Биллом. Никто тебя не тронет.
   Мы успокоили старину Ранча и привели в порядок, а потом, когда он почувствовал себя лучше, рассказали ему обо всем, кроме того, что с Даггетом не все в порядке, и я завернул его в одеяло и отвел обратно, пока Бак ходил искать Джона и его банду.
   Он нашел их примерно в полумиле отсюда, перед храмом на Мотт-стрит, все молились и жгли палочки, сбившись в кучу, зеленые от ужаса из-за криков, которые слышали. Бак долго говорил им, чтобы они предали забвению призрака, и что судья Мин больше никогда не вернется; а потом он потащил их всех обратно (они упирались, несмотря на его уверения, и закатывали глаза), и похоронил пуговицу солдата Соединенных Штатов в груде камней Мина. Он торжественно произнес то, что китайцы приняли за молитву, но на самом деле это была клятва. Бак, когда-то служивший сержантом, знал ее наизусть, начиная от "Я торжественно клянусь" и заканчивая "да поможет мне Бог". Бак говорит, видел бы я тогда благодарных китайцев: они бы отдали ему самого китайского судью, если бы могли. Они опустились на колени, извивались и целовали его руки, ноги и рукава. Они хотели проводить его обратно в лагерь, но он воспротивился этому и сказал "нет", так как был без пропуска и не хотел, чтобы его отлучка была замечена.
   После этого мы отправились ночью присматривать за Ранчем и подыскали ему другую собаку, и он больше не бродяжничал, так что судья Мин, казалось, был доволен своей американской пуговицей и вел себя тихо. Но эти китайцы были самой благодарной компанией, какую вы когда-либо видели. Они приносили нам подарки: фрукты, птицу, яйца и всякую снедь, кое-что из этого выглядело довольно забавно, но на вкус было ничего; мы жили в достатке, мы трое. Остальные ребята с ума сходили от любопытства, желая узнать, как мы это сделали. И, должен вам сказать, я никогда больше не боялся привидений!
   Билл сделал паузу, глубоко вздохнул и посмотрел на часы.
   - Ну и дела! - сказал он. - Уже почти девять часов. Мне нужно заехать в отряд К. к сержанту Кифу на минутку - я ему обещал. Пока, парни. Спасибо за курево.
   - Не стоит благодарности, приятель. Спасибо за рассказ, - крикнул Уитни ему вслед, когда он исчезал в коридоре.
   - Занятно! - сказал Стоун и посмотрел на Хансена.
   - Занятно! - ответил Хансен. Здоровенный швед затрясся от смеха. - Разве он не первый лжец? А? Я сам служил в Четырнадцатом полку. В девятнадцатом году он даже не служил в армии.
   - Да, - отозвался Стоун, - я знал, но не собирался портить его замечательную историю. Я случайно увидел его призывную карточку только сегодня утром, и единственное, где он служил до этого, - это в Двадцать третьем пехотном полку, после того как они вернулись с островов. Он даже никогда не выезжал из Штатов.
   - Но откуда он это взял? - спросил Уитни. - Его воображение способно почти на все, кроме как на то, чтобы правильно излагать факты. Конечно, я кое-что замечал и за вами, но по большей части все было в порядке.
   - Говорю вам, - сказал Хансен, ухмыляясь, - он узнал это от старины Дэна Пауэрса из Четырнадцатого - в тренировочном лагере в прошлом году. Мы с ним часто говорили о Китае. Он из моей старой компании и рассказывал мне, как он и другие ребята получили столько еды. Я благодарен Биллу за то, что у него отличная память.
   - Ну и наглость у него! - воскликнул Уайтхолл. - Пытаться сделать себя героем истории, когда Хансен сидит среди нас.
   - Это единственная вещь, которую он, возможно, забыл, - улыбнулся Хансен.
   - Ну, в любом случае, кого это волнует? - сказал Стоун. - Это была чертовски хорошая история. А теперь убирайтесь все отсюда. Я хочу лечь спать. В эти холодные дни подъем, кажется, наступает слишком рано. Хотел бы я иметь какую-нибудь кнопку, которая удерживала бы меня на месте, когда Шорти требует, чтобы я встал и объявил перекличку.
  

ЖЕНИХ-ПРИЗРАК

Вашингтон Ирвинг

Перевод Михаила Гершензона

  
   На вершине одного из холмов Оденвальда, дикой и романтической области Верхней Германии, невдалеке от слияния Майна и Рейна, стоял много-много лет назад замок барона фон Ландсхорта. Сейчас от него остались одни развалины, он совсем почти схоронен среди берез и темных сосен. Все же и поныне глядит поверх деревьев его старая дозорная башня; подобно прежнему владельцу замка, она силится гордо держать свою голову, с высоты озирая окрестность.
   Барон представлял собой сухую ветвь славного рода Каценелленбогенов; вместе с остатками их владений он унаследовал всю гордость своих предков. Хотя воинственные склонности его предшественников нанесли немалый урон родовому богатству, барон все же тщился поддерживать память о былом величии. Времена были мирные, и германская знать по большей части покинула свои неудобные старые замки, заброшенные в горы наподобие орлиных гнезд, и построила более удобные обиталища в долинах. Тем не менее, барон оставался по-прежнему в своей маленькой крепости, с наследственным упорством продолжая вести родовые тяжбы и ссоры, так что со многими из ближайших своих соседей находился в прескверных отношениях, по причине раздоров, начатых их пра-пра-прадедами.
   У барона было одно лишь дитя - единственная дочь; но если уж природа подарит единственным ребенком, она всегда, в искупление, наделяет его необыкновенными качествами; так случилось и с дочерью барона. Все няньки, кумушки и сельская родня уверяли отца в том, что нет ей равной по красоте во всей Германии; а кому было знать это лучше? К тому же, взращена она была с великой заботой под надзором двух девственных тетушек, которые на заре своей жизни несколько лет провели при одном из маленьких германских дворов и были искушены во всех отраслях знания, необходимых для воспитания благородной дамы. Под их руководством она стала чудом совершенства. К восемнадцати годам она умела вышивать на диво и выткала на коврах длиннейшие жития святых, причем так выразительны были их лица, что они казались несчастными душами, ввергнутыми в чистилище. Она умела читать без большого напряжения и по слогам проторила дорожку через несколько церковных легенд и чуть ли не через все рыцарские подвиги "Книги Героев" ["Книга Героев" - собрание немецких романов о героях средневековья]. Она сделала даже значительные успехи в письме: могла подписать свое имя, не пропустив ни буковки, да так разборчиво, что тетки ее могли прочитать его без очков. Отлично мастерила она изящные и никчемные женские безделушки всякого рода; искусно танцевала самый мудреный из модных в то время танцев; умела сыграть несколько арий на арфе и на гитаре; и знала все нежные баллады миннезингеров наизусть.
   Тетушки ее, и сами бывшие в дни своей юности великими чаровницами и кокетками, лучше чем кто бы то ни было подходили для роли бдительных стражей своей племянницы. Редко дозволялось ей отлучаться с их глаз, никогда не смела она перешагнуть границы замка без надежных спутников или, вернее, без надежного надзора; непрестанно читали ей лекции о правилах благопристойности и пользе слепого повиновения; а что касается мужчин, - фи! - ее приучали держать их от себя на таком расстоянии, относиться к ним с таким недоверием, что без надлежащего разрешения она и взгляда не кинула бы на красивейшего кавалера в мире - ни за что, хоть бы он умирал у ее ног.
   Прекрасные результаты подобной системы были совершенно очевидны. Юная дева была образцом послушания и скромности. Другие растрачивали свою прелесть в блеске суетного света, любая рука могла сорвать их и отбросить прочь; она же скромно наливалась цветом свежей и милой женственности под защитой этих беспорочных дев, подобно бутону розы, расцветающему под охраной шипов. Тетки глядели на нее с гордостью и торжеством и хвастали, что сбиться с пути могут все девушки в мире, но, по милости божией, ничего подобного никогда не случится с наследницей Каценелленбогенов.
   Однако, как скупо судьба ни одарила барона фон Ландсхорта детьми, домочадцев у него было немало, ибо провидение наделило его многочисленными бедными. родственниками. От первого до последнего, все они питали к нему горячую любовь, свойственную скромной родне; изумительно были привязаны к барону и пользовались малейшим предлогом, чтобы слететься роями и оживить своим присутствием замок. Всякое семейное торжество справлялось этим веселым народом за счет барона; насытившись добрыми яствами, гости неизменно заявляли, что нет на свете ничего восхитительней этих семейных встреч, этих праздников сердца.
   Барон, хоть и мал был ростом, большую имел душу, и душа эта вздувалась от блаженного сознания, что он - величайший человек в этом мирке, окружавшем его. Он любил рассказывать длинные истории о темных старых воинах, чьи портреты угрюмо глядели со стен, и не было у него слушателей, равных тем, что пировали на его счет. Он был великим охотником до всего чудесного и твёрдо верил сказкам о сверхъестественных существах, которыми изобилует любая гора и любая долина в Германии. А гости в своей доверчивости шли еще дальше его: широко раскрыв глаза и разинув рты, внимали они каждой из этих сказок, изумляясь неизменно, хотя бы неутомимый рассказчик повторял ее в сотый раз. Так жил барон фон Ландсхорт, оракул за своим столом, абсолютный монарх своей маленькой территории, счастливый превыше всего твердым своим убеждением, что он - мудрейший человек на свете.
   В ту пору, о которой идет речь в моем рассказе, великое сборище родственников происходило в замке, по причине чрезвычайной важности: все готовились встретить нареченного жениха бароновой дочери. Отец давно уже вступил в переговоры с одним старым баварским дворянином, намереваясь свадьбой детей скрепить величие двух родов. Подготовительные церемонии были проведены с должной тщательностью. Молодые были помолвлены, хотя не видали еще друг друга; уже был назначен срок для свадебного торжества. Юный граф фон Альтенбург, отозванный ради этого из армии, находился уже на пути к замку барона, чтобы обвенчаться с невестой. Уж и послания были получены от него из Вюрцбурга, где он случайно задержался, с указанием дня и часа, когда следует ждать его прибытия.
   Замок охвачен был суматохой, все готовились оказать ему достойную встречу. Прекрасную невесту обрядили с необычайной заботливостью. Обе тетки надзирали за ее туалетом и все утро ссорились из-за каждой мелочи в ее наряде. Племянница воспользовалась их пререканиями и последовала указаниям собственного вкуса; к счастью, вкус у нее был хорош. Она выглядела так мило, что ничего лучшего не мог бы пожелать молодой жених; и трепет ожидания усиливал блеск ее красоты. Румянец, заливавший ее лицо и шею, темно вздымающаяся грудь, взгляд, то и дело тонувший в грезах, - все выдавало сладостную тревогу, которая охватила ее сердечко. Тетки не отступали от нее ни на шаг. Тьму трезвых советов надавали они ей: как вести себя, что говорить и как ей встретить суженого.
   Не менее их озабочен был приготовлениями и барон. Собственно, делать ему ничего не нужно было; но человек такого пылкого, кипучего склада и не мог пребывать в бездействии, когда весь мир обуяла лихорадка. С видом бесконечной озабоченности метался он по замку; непрестанно отрывал от дела слуг, поучая их уму-разуму, и наполнял гудением каждый зал и каждую комнату, с праздной назойливостью и неугомонностью синей мухи в жаркий летний день.
   Между тем заколот был откормленный теленок; в лесах отдавались эхом крики охотников; кухня завалена была доброй снедью; погреба выплеснули целые океаны рейнвейна и фернвейна; большая гейдельбергская бочка [чудовищной величины бочка, вместимостью свыше 200 000 литров, хранившаяся в погребе Гейдельбергского замка], и та принесла свою дань. Все было готово к тому, чтобы встретить гостя mit Saus und Braus [с шумом и громом; пышно, торжественно - нем.], - но гость все медлил и не появлялся. Час катился за часом. Солнце, излившее потоки своих лучей на могучий лес Оденвальда, озаряло уже одни только вершины гор. Барон взошел на самую высокую башню и напрягал свой взор - в надежде увидеть вдали графа с его свитой. Один раз почудилось ему, что он увидал их; звук рога донесся из долины, подхваченный горным эхом. Несколько всадников показалось далеко внизу, - они медленно приближались по дороге; но, едва достигнув подножья горы, они вдруг повернули в другом направлении. Последний солнечный луч погас; летучие мыши замелькали в сумерках, дорога подернулась мглой, тускнея все больше и больше; никакого движения не было видно на ней, - разве порой протащится крестьянин, возвращаясь с работы.
   В то время как старый Ландсхортский замок пребывал в состоянии тревоги, крайне любопытная сцена происходила в другом конце Оденвальда.
   Юный граф фон Альтенбург спокойно следовал своей дорогой той степенной рысцой, какой и пристало ехать к венцу человеку, которого родные избавили от всех треволнений ухаживания, которого ожидает невеста так же верно, как обед в конце путешествия. В Вюрцбурге он повстречался с молодым товарищем по оружию, с коим служил когда-то вместе на границе. Это был Герман фон-Штаркенфауст [крепкий кулак - нем.], германский рыцарь с могучей рукой и бесценным сердцем, возвращавшийся из армии. Замок отца его стоял невдалеке от старой Ландсхортской крепости; однако, по причине наследственной ссоры, обе семьи враждовали и были чужими друг другу.
   В час теплосердечной встречи друзья поведали о всех пережитых приключениях и боевых удачах, и граф рассказал всю историю своей предстоящей свадьбы с юней девой, которой он никогда не видал, но о чьей прелести получил описания самые восторженные.
   Поскольку путь друзей лежал в одном направлении, они решили оставшуюся часть поездки совершить вместе; а чтобы чувствовать себя при этом свободней, выехали из Вюрцбурга ранним утром, причем граф наказал своей свите следовать за ним и догнать его в пути.
   Они коротали дорогу воспоминаниями о своих ратных подвигах и приключениях; но граф склонен был то и дело возвращаться к описанию прославленных чар своей невесты и счастья, которое ожидает его.
   Так, беседуя, въехали они в горы Оденвальда и пересекали одно из самых глухих его, заросших лесом ущелий. Известно всем, что леса Германии исстари наводнены разбойниками, как замки ее - привидениями; а в эту пору разбойников было особенно много, ибо толпы уволенных со службы солдат бродили по стране. Не покажется поэтому странным, что всадники в глубине леса подверглись нападению шайки этих бродяг. Они защищались доблестно, но их совсем уже было одолели, когда им на помощь подоспела графская свита. При виде свиты разбойники ударились в бегство, однако граф успел получить смертельную рану. Его бережно, тихим шагом, препроводили обратно в Вюрцбург, вызвали из соседнего монастыря монаха, прославившегося своим искусством врачевать как душу, так и тело; но все искусство его было напрасно: минуты несчастного графа были сочтены.
   Мертвеющими устами умолял он друга сей же час отправиться в Ландехортский замок и объяснить роковую причину, помешавшую ему прибыть в условленное время. Не то чтобы юный граф был чересчур уж пылко влюблен, но он был пунктуальнейшим человеком, и, по-видимому, его крайне заботило, чтобы поручение выполнено было спешно и с должной учтивостью. "Пока не будет это сделано, - сказал он, - я не смогу спать покойно в моей могиле!" Он повторил последние слова с особой торжественностью. Просьба, в минуту столь значительную, исключала всякое колебание. Штаркенфауст постарался успокоить графа, обещался исполнить его волю и в знак торжественной клятвы дал ему руку. Умирающий пожал ее с признательностью, но вскоре впал в бредовое состояние - что-то с жаром говорил о невесте, о своем обещании, о нарушенном слове; приказал подать коня, чтобы скакать в Ландсхортский замок, и умер, воображая, что вскакивает в седло.
   Штаркенфауст вздохом и скупой слезой солдата почтил безвременную кончину товарища; потом задумался о щекотливом поручении, которое взял на себя. На сердце у него было тяжело, в мыслях - смятение: ведь он должен был явиться незваным гостем в среду недругов и омрачить их празднество роковыми для их надежд вестями. Все же какой-то шепоток любопытства волновал его грудь, - ему хотелось увидать прославленную красавицу Каценелленбогенов, столь ревниво укрываемую от мира, потому что был он страстным поклонником женского пола, и какая-то странная черта была в его характере, делавшая для него привлекательным всякое необычайное приключение.
   Перед своим отъездом он договорился с монастырской братией о торжественном погребении друга, который должен был быть похоронен в Вюрцбургском соборе, рядом со славными своими родичами; затем скорбящая свита графа взяла на себя заботу о его останках.
   Теперь самое время нам возвратиться к родовитой семье Каценелленбогенов, с нетерпением дожидавшейся своего гостя и с большим еще нетерпением - обеда, и к доблестному маленькому барону, которого мы покинули прохлаждающимся на верхушке дозорной башни.
   Ночь наступила, но гостя все не было. Барон спустился с башни в отчаянии. Обед, откладывавшийся с часу на час, нельзя было откладывать дольше. Мясные блюда уже перепрели, повар был в агонии; все домочадцы с виду напоминали гарнизон, изможденный голодовкой. Нехотя пришлось барону дать распоряжение - начать пиршество в отсутствии гостя. Все уселись за стол и готовы уже были начинать, когда звук рога за воротами известил о приближении незнакомца. Второй протяжный звук наполнил отголосками дворы старинного замка, и в ответ прозвучал рог дозорного со стены. Барон поспешил навстречу своему будущему зятю.
   Подъемный мост был опущен, и прибывший остановился у ворот. Это был высокий, статный всадник на вороном коне. Лицом он был бледен, но у него были лучистые, романтические глаза и величавая, задумчивая осанка. Барон был несколько уязвлен тем, что он прибыл так просто, без свиты. На мгновение его достоинство было оскорблено, и он уже готов был усмотреть в этом отсутствие надлежащего уважения к столь значительному случаю и к семейству, с которым тот должен был породниться. Однако он успокоил себя соображением, что, видимо, юношеская нетерпеливость заставила его опередить своих слуг.
   - Мне жаль, - сказал прибывший, - что я должен так не вовремя нарушить...
   Тут барон прервал его потоком комплиментов и приветствий, ибо, правду говоря, он гордился своей учтивостью и красноречием. Прибывший пытался раз-другой остановить поток его речей, но тщетно; он склонил голову и предоставил этому потоку течь дальше. К тому времени, когда барон сделал паузу, они достигли внутреннего двора замка; и снова гость попытался заговорить, но снова прерван был появлением женской части семейства, сопровождавшей смущенную, зардевшуюся невесту. С минуту глядел он на нее, как завороженный; казалось, вся душа его излилась лучами в этом взгляде и прильнула к этому милому существу. Одна из заботливых тетушек что-то шепнула невесте на ухо; та собралась было с силами, чтобы заговорить; робко приподняла свои влажные синие глаза; они бросили быстрый вопрошающий взгляд на гостя и снова потупились ниц. Слова замерли; но сладостная улыбка, заигравшая на ее устах, и мягкие ямки на щеках показали, что взгляд этот не обманул ее надежд. Могла ли девушка в нежном возрасте восемнадцати лет остаться равнодушной при виде такого блестящего кавалера?
   Гость прибыл так поздно, что времени для разглагольствований не оставалось. Барон проявил решительность - всякие частные переговоры отложил до утра и немедля открыл запоздавшее пиршество.
   Обед сервирован был в большом зале замка. По стенам висели суровые портреты героев из рода Каценелленбогенов и трофеи, добытые ими на поле брани и на охоте. Изрубленные панцири, расщепленные на турнирах пики, изорванные в лоскутья знамена красовались тут вперемежку с добычей лесных потех; челюсти полка и клыки вепря улыбались ужасным оскалом среди самострелов и секир, и могучая пара оленьих рогов раскинула свои ветви над самой головой молодого жениха.
   Рыцарь мало внимания обращал на собравшихся и на общее веселье. Он едва прикоснулся к яствам и, казалось, весь поглощен был восторженным созерцанием своей невесты. Он беседовал с ней тихим топотом, так что никто не слышал его слов, - ибо язык любви не бывает громок; женский же слух столь чуток, что всегда уловит тишайший шепот влюбленного. В его манерах была одновременно и нежность и серьезность, и это, видимо, оказало могущественное действие на юную госпожу. Румянец то вспыхивал, то потухал на ее лице, в то время как она с глубоким вниманием прислушивалась к его речам. Порой она отвечала ему краснея, а стоило ему отвести от нее глаза, она искоса бросала взгляд на его романтический облик, и грудь ее вздымалась от тихого вздоха неги и счастья. Ясно было, что молодые совершенно влюблены. Тетушки, питавшие глубокий интерес к сердечным тайнам, заявили, что жених и невеста влюбились друг в друга с первого взгляда.
   Пиршество шло весело или по крайней мере шумно, так как гости наделены были здоровым аппетитом, который всегда налицо там, где есть тощие кошельки и горный воздух. Барон рассказывал свои лучшие, самые длинные истории, и никогда не рассказывал он их так удачно или с таким успехом. Если речь шла о чем-нибудь чудесном, слушатели его обмирали от изумления; а если встречалось что-то забавное, они дружно покатывались со смеху именно в нужную минуту. Правду говоря, барон, подобно большинству великих людей, имел обыкновение дарить своих слушателей только самыми плоскими шутками; но шутка всегда была сдобрена бокалом отменного вина; а можно ли устоять перед шуткой, хотя бы и плоской, если угощает тебя ею за своим столом сам хозяин, да с забористым старым вином в придачу? Остряки победнее отпустили много крепких шуток, которых и не повторишь в другой раз, - разве что при таких же обстоятельствах; много лукавых словечек было сказано шепотком на ушко дамам, от чего те чуть не содрогались, еле-еле сдерживая смех; озорную песню прогремел бедный, но веселый и широкоскулый кузен барона, - и такая это была песня, что стыдливым тетушкам только и оставалось, что прятаться за веерами.
   Среди всего этого веселья гость сохранял странную и несвоевременную серьезность. На лице его с каждым часом все явственней проступал отпечаток уныния; и - как это ни странно - самые шутки барона, казалось, усугубляли его меланхолию. Порой он погружался в раздумье, а порой по его беспокойному блуждающему взгляду видно было, что ему не по себе. Все серьезней и таинственней становилась его беседа с невестой. Тучки стали собираться на ясной глади ее чела, и трепет нет-нет пробегал по нежному ее стану.
   Все это не могло ускользнуть от внимания собравшихся. Непонятная сумрачность жениха дохнула холодом на их ликованье; его озабоченность передалась им; кое-кто обменялся шепотом, взглядом, кое-кто, пожимая плечами, удивленно кивнул головой. Песни и смех звучали все реже и реже; мрачные паузы вкрались в беседу, а на смену паузам пришли страшные рассказы и легенды о сверхъестественных вещах. И каждая ужасная история влекла за собой другую, еще более ужасную, и барон чуть не до истерики напугал кое-кого из дам историей о призрачном всаднике, который увез прекрасную Ленору, - эта страшная история впоследствии изложена была в превосходных стихах, и ее читает теперь с полным доверием целый свет.
   Жених с глубоким вниманием слушал этот рассказ. Он не сводил глаз с барона и, когда история стала подходить к концу, начал постепенно вставать со своего места, вырастая все выше и выше, пока завороженному взгляду барона не почудилось, будто он превращается в великана. А в тот миг, когда закончился рассказ, рыцарь испустил глубокий вздох и торжественно сказал всем собравшимся "прости". Они оцепенели от изумления. Барон точно поражен был громом.
   - Как! Покинуть замок в полночь? Ведь все приготовлено для его приема! И тихий покой ждет его, если хочет он удалиться!
   Гость таинственно и горестно покачал головой;
   - В ином покое должен я преклонить главу этой ночью!
   Что-то было в этом ответе и в тоне, каким произнес он эти слова, от чего упало сердце у барона; но он собрал все свои силы и повторил свое гостеприимное приглашение.
   В ответ на все уговоры гость молчаливо, но решительно качал головой и, прощально кивнув собравшимся, медленной поступью вышел вон из зала. Чувствительные тетушки окаменели, невеста потупилась, и слезы блеснули у нее на глазах.
   Барон последовал за гостем до большого двора, где вороной конь стоял, роя копытом землю и храпя от нетерпения. Когда они достигли портала, крутой свод которого тускло освещен был светильником, гость остановился и обратился к барону глухим голосом, похоронив отдавшимся под каменными сводами.
   - Теперь, - сказал он, - когда мы одни, я поведаю вам, почему ухожу. Я дал торжественное, нерушимое обещание...
   - Разве нельзя вам послать кого-нибудь другого вместо себя? - спросил барон.
   - Никто не может заменить меня; я должен там присутствовать лично, - мне нужно спешить в Вюрцбургский собор...
   - Но ведь время терпит до завтра! - воскликнул барон, воспрянув духом. - А завтра вы повезете туда свою невесту.
   - Нет, нет! - ответил гость еще более торжественно. - Обещание мною дано не невесте - червям! Могильные черви ждут меня. Я - мертвец, я убит разбойниками, тело мое лежит в Вюрцбурге, в полночь должны меня хоронить, я должен сдержать свое слово!
   Он вскочил на вороного коня, промчался по подъемному мосту, и цокот копыт его скакуна потерялся в свисте ночного ветра.
   Барон возвратился в зал, совершенно потрясенный и рассказал, что произошло. Две дамы тотчас лишились чувств, другим при мысли о том, что они пировали с призраком, стало дурно. Многие держались того мнения, что это был, скорее всего, Дикий Всадник, герой немецких легенд. Иные толковали о горных духах, о лесовиках и прочих сверхъестественных существах, которые с незапамятных времен тревожили честный немецкий народ. Один бедный родственник решился высказать предположение, что это просто шутливая выходка молодого рыцаря и что мрачная прихоть эта вполне под стать такому угрюмому гостю. Однако это навлекло на него негодование всех собравшихся, и в особенности - барона, который счел эти слова чуть ли не кощунством; поэтому бедняга поспешил отказаться от своей ереси и присоединился к мнению истинно верующих.
   Но если оставались еще какие-либо сомнения, они окончательно рассеялись, когда на другой день получены были достоверные сообщения, подтвердившие весть об убийстве юного графа и о погребении его в Вюрцбургском соборе.
   Можно представить себе ужас, воцарившийся в замке. Барон заперся у себя в комнате. Гости, прибывшие, чтобы разделить его радость, и думать не могли о том, чтобы покинуть его в беде. Они бродили по дворам или кучками собирались в зале, покачивали головами, подергивали плечами, толкуя о горестях, постигших бедного барона; дольше, чем когда бы то ни было, они засиживались за столом и ели и пили больше обычного, стараясь как-нибудь поддержать свой дух. Но наибольшего сожаления заслуживала участь овдовевшей невесты. Потерять супруга, не успевши его даже обнять, - и какого супруга! Если столь благороден и мил был его призрак, - каким же мог быть живой человек! Несчастливая невеста наполняла рыданиями весь дом.
   Вечером на второй день своего вдовства она удалилась к себе в комнату в сопровождении одной из тетушек, которая непременно хотела спать е ней вместе. Тетка эта, одна из лучших рассказчиц историй про духов во всей Германии, принялась рассказывать самую длинную свою легенду и уснула на середине. Комната была дальняя и выходила в маленький сад. Племянница лежала, задумчиво глядя на лучи восходящей луны, дрожащие на листьях осины за переплетом окна. Башенные часы только что пробили полночь, когда тихие звуки музыки донеслись из сада. Девушка поспешно встала с постели и тихо подошла к окну. Высокая фигура стояла в тени деревьев. Когда фигура эта подняла голову, лунный луч упал на лицо. Святое небо! Под окнами стоял жених-призрак! Громкий вопль в тот же миг потряс слух невесты, и тетка, которая разбужена была музыкой и бесшумно последовала за ней к окну, упала ей на руки. Когда невеста взглянула снова, призрак уже исчез.
   Труднее всего было успокоить тетушку, ибо она была положительно вне себя от ужаса. Что касается юной ее воспитанницы, - для нее даже и в призраке возлюбленного было какое-то очарование. Обличье прежней мужественной красоты сохранилось в нем; и хотя тень человека лишь в малой степени может утолить любовь девушки, даже присутствие этой тени было утешительно для нее. Тетка заявила, что никогда не согласится снова лечь спать в этой комнате; но племянница на этот раз выказала непокорство и так же решительно заявила, что не будет спать нигде, кроме как в этой комнате, вследствие чего ей пришлось спать там одной. Но она взяла с тетки слово, что та никому не расскажет истории с привидением, чтобы осталось ей хоть это последнее скорбное утешение - жить в комнате, под окном которой по ночам тень возлюбленного стоит на страже.
   Неизвестно, как долго добрая старая дама хранила бы эту тайну, потому что очень любила она толковать о чудесном, - и кому же нелестно первым рассказать страшную историю! Все же по сей день вспоминают по соседству о великом примере женской выдержки, который она явила миру, - ибо у нее хватило сил беречь свою тайну в течение целой недели; но тут внезапно она освобождена была от своего обета известием, полученным во время завтрака, - вестью о том, что юной девы нет, и нигде ее не могут найти! Комната ее пуста, постель не смята, окно открыто, и птичка улетела!
   Только тот, кто видал, в какое смятение повергает друзей несчастье великого человека, - только тот поймет, с каким отчаянием и сочувствием была встречена эта весть. Бедные родственники прервали даже свои неутомимые застольные труды; и тут-то тетка, лишившаяся было речи в первую минуту, вскричала, ломая руки:
   - Это призрак! Это призрак! Это призрак увез ее!
   В нескольких словах она рассказала о страшной сцене в саду и закончила тем, что призрак, конечно, и увез свою невесту. Двое слуг подтвердили это заключение, ибо они слышали около полуночи стук копыт и не сомневались, что это был призрак на вороном коне, уводивший свою невесту в могилу. Все присутствующие потрясены были страшным предположением, - потому что события такого рода очень часто случаются в Германии, по свидетельству многих достоверных рассказов.
   Как прискорбно было положение бедного барона! Какой сокрушающий сердце вопрос встал перед любящим отцом и членом славного рода Каценелленбогенов! Унесена ли его единственная дочь в могилу? Или суждено ему иметь зятем лесного демона, а вдобавок, чего доброго, заполучить ватагу внуков-лесовичков? Он совершенно обезумел, и весь замок охвачен был смятеньем. Слугам был отдан приказ вскочить на коней и обрыскать все дороги, тропы и долины Оденвальда. Барон и сам натянул уже ботфорты, опоясался мечом и приготовился сесть на своего скакуна, чтобы выехать на сомнительные поиски, как вдруг остановлен был новым явлением. К замку приближалась женщина на парадном коне, в сопровождении рыцаря, следовавшего тоже верхом. Она подскакала к воротам, спрыгнула со своего коня и, пав к ногам барона, обняла его колени. Это была пропавшая дочь, и спутником ее был жених-призрак! Барон оторопел. Он посмотрел на дочь, потом на призрак, почти не веря своим глазам. Призрак, к тому же, чудесным образом изменился после того, как навестил мир духов. На нем было великолепное платье, подчеркивавшее его благородную осанку и мужественную красоту. Ни бледности, ни тоски не было на его лице: оно цвело всем блеском молодости, и веселье бушевало в его больших черных глазах.
   Тайна вскоре выяснилась. Рыцарь (ибо, как вы могли уже догадаться, он не был привидением) назвался Германом фон-Штаркенфаустом. Он поведал, как погиб молодой граф. Он рассказал, как спешил в замок, чтобы передать роковую весть, и как красноречие барона прерывало его, едва пытался он начать свой рассказ. Вид невесты совершенно пленил его, и ради того, чтобы провести подле нее несколько часов, молчанием своим он позволил продлиться ошибке. Он был жестоко озабочен, не видя достойного пути к отступлению, пока рассказы барона о привидениях не подсказали ему необычайного выхода. Опасаясь старинной вражды между их семьями, он повторял свои посещения украдкой - появлялся, как призрак, в саду под окном юной девы, ухаживал за ней, победил ее сердце, увез её и, наконец, обвенчался с красавицей.
   При всяких иных обстоятельствах барон остался бы непреклонен, ибо он превыше всего ставил отцовскую власть и благоговейно поддерживал все родовые распри; но он любил свою дочь; он горько скорбел об ее утрате; для него счастьем было увидеть ее живой; и хотя супруг ее и принадлежал к враждебному роду, - все же, милостью неба, он оказался не призраком. Было, правду сказать, в этой шутке, что сыграл с ним рыцарь, нечто несовместимое с его представлениями о правдивости п прямоте; по старые друзья, побывавшие на войне, заверили его, что в любви простительна всякая стратегическая хитрость, рыцарь же заслуживает особого снисхождения, так как только недавно покинул военную службу.
   Поэтому все уладилось счастливо. Барон тут же простил молодую пару. Пир в замке возобновился. Все бедные родственники осыпали нового члена семьи признаниями в нежной любви: ведь он был так доблестен, так щедр и так богат! Тетушки, правда, несколько сконфужены были тем. что так плохо оправдала себя их система строгого уединения и слепого послушания, но они приписали неудачу простому недосмотру - тому, что в окна позабыли вставить решетки. Одну из тетушек пуще всего удручало, что испорчена ее сверхъестественная история и единственный призрак, которого довелось ей увидеть, оказался поддельным; зато племянница, видимо, вполне была счастлива, обнаружив, что призрак - из настоящей плоти и в жилах его течет настоящая кровь. А потому всей истории - конец.
  

ПРИЗРАК ТАППИНГТОНА

Из "Легенд Инголдсби"

составлено Ричардом Бархэмом

  
   - И все же это очень странно, что с ними могло случиться? - спросил Чарльз Сифорт, заглядывая под балдахин старинной кровати в старой комнате еще более старого особняка. - Это чертовски странно, и я не могу понять, что с ними могло случиться. Эй, Барни, где они? - и где, черт возьми, ты?
   Ответа на этот призыв не последовало, и лейтенант, который был, в общем-то, разумным человеком, - по крайней мере, настолько разумным, насколько можно ожидать от двадцатидвухлетнего молодого джентльмена, состоящего на службе, - подумал, что его слуга вряд ли ответит на призыв, который не мог услышать.
   Осторожное прикосновение к колокольчику дало результат, и в галерее зазвучали шаги крепкого парня, затыкающего за пояс глиняную трубку.
   - Войди! - сказал хозяин. Безуспешные попытки открыть дверь напомнили мистеру Сифорту, что он заперся. - Клянусь небом! это самое странное, - сказал он, поворачивая ключ и впуская мистера Магуайра в спальню. - Барни, где мои панталоны?
   - Вы имеете в виду бриджи? - спросил камердинер, обводя комнату пытливым взглядом. - Бриджи, сэр?
   - Да, что ты с ними сделал?
   - Они были на вас, сэр, когда вы ложились спать, и они где-то здесь, я уверен, - Барни поднял модную тунику с кресла с плетеной спинкой, продолжая свой осмотр. Но поиски были тщетны; имелась вышеупомянутая туника, имелся элегантный жилет, но самой важной вещи в гардеробе джентльмена по-прежнему недоставало.
   - Где они могут быть? - спросил хозяин, сделав сильное ударение на вспомогательном глаголе.
   - Не знаю, сэр, - ответил слуга.
   - Тогда, должно быть, это дьявол побывал здесь и унес их! - воскликнул Сифорт, глядя прямо в лицо Барни.
   Мистер Магуайр разделял суеверия своих соотечественников, и все же у него был такой вид, будто он не совсем согласен с этим выводом.
   На лице хозяина отразилось недоверие.
   - Говорю тебе, Барни, я положил их туда, на это кресло, когда ложился спать, и, клянусь небом! я отчетливо видел призрак старика, о котором мне рассказывали; он пришел в полночь, надел мои панталоны и ушел в них.
   - Может быть, и так, - последовал осторожный ответ.
   - Я, конечно, подумал, что это сон; но тогда... где, черт возьми, эти панталоны?
   Вопрос было легче задать, чем на него ответить. Барни возобновил поиски, а лейтенант скрестил руки на груди и, прислонившись к шкафу, погрузился в задумчивость.
   - В конце концов, это, должно быть, какая-то шутка моих веселых кузин, - сказал Сифорт.
   - Ах! Дамы! - отозвался мистер Магуайр, хотя замечание было адресовано не ему. - Кто же украл вещи вашей чести - мисс Кэролайн или мисс Фанни?
   - Я даже не знаю, что и думать об этом, - продолжал безутешный лейтенант, все еще обращаясь к самому себе и с сомнением поглядывая на дверь спальни. - Я заперся, это точно; и... Но в комнату должен быть какой-то другой вход - да! я помню - частная лестница; как я мог быть таким дураком? - И он пересек комнату, направляясь туда, где в дальнем углу смутно виднелась низкая дубовая дверь. Он остановился перед ней. Теперь ничто не мешало ему осмотреть ее; ее частично скрывали гобелены, все еще висевшие на стенах по обе стороны от двери.
   - Должно быть, они пришли этим путем, - сказал Сифорт. - Я всем сердцем жалею, что не застал их!
   - Ах! шалуньи! - вздохнул мистер Барни Магуайр.
   Но тайна была все так же далека от разгадки, как и прежде. Да, была "другая дверь", но и она, при ближайшем рассмотрении, оказалась заперта еще крепче, чем та, что вела на галерею, - два тяжелых засова с внутренней стороны надежно предотвращали проникновение в бивуак лейтенанта с этой стороны. Он был озадачен больше, чем когда-либо; даже самый тщательный осмотр стен и пола не пролил никакого света на этот вопрос: ясно было только одно - бриджи исчезли!
   - Это очень странно, - сказал лейтенант.
  
   Таппингтон (обычно называемый Тэптон) Эверард - старинное, но просторное поместье в восточной части графства Кент. Прежний владелец был верховным шерифом во времена Елизаветы, и до сих пор сохранилось много мрачных преданий о его распущенности и чудовищности совершенных им преступлений. Долина, в которую, как было замечено, отправилась дочь смотрителя, но, как известно, никогда не покидала ее, по-прежнему мрачно хмурится, как в былые времена; а неистребимое кровавое пятно на дубовой лестнице по-прежнему бросает вызов объединенной энергии мыла и песка. Но именно с одной конкретной комнатой, как говорят, связано более жестокое деяние. В особняке "Плохого сэра Джайлса" неожиданно появился незнакомец - так гласит легенда. Они встретились, казалось бы, по-дружески, но плохо скрываемая озабоченность на лице их хозяина подсказала слугам, что визит был не из приятных; пир, однако, не обошелся без угощения; чаши с вином не застаивались, поскольку до ушей слуг вскоре донеслись звуки ссоры. Встревоженные, некоторые из них осмелились приблизиться к гостиной, а один, старый и любимый слуга дома, зашел так далеко, что нарушил уединение своего хозяина. Сэр Джайлс решительно указал ему на дверь, и тот удалился; однако не раньше, чем отчетливо услышал из уст незнакомца угрозу, что "у него в кармане лежит то, что может опровергнуть право рыцаря отдавать этот или любой другой приказ в стенах Тэптона".
   Это вторжение, хотя и кратковременное, по-видимому, произвело благоприятный эффект; голоса спорщиков стихли, беседа с тех пор велась в более сдержанном тоне, пока, когда наступил вечер, прислуга, которую позвали, чтобы она принесла свечи, не обнаружила, что ссора совершенно прекратилась, и возлияния продолжились. Были принесены новые бутылки самых отборных вин, и только в поздний или, скорее, в ранний час гуляки разошлись по своим комнатам.
   Комната, отведенная незнакомцу, занимала первый этаж в восточной части здания и когда-то была любимой комнатой самого сэра Джайлса. Слухи приписывали это предпочтение тому, что во времена старого рыцаря частная лестница, ведущая в сад, позволяла ему совершать свои дурные поступки, не опасаясь родительского надзора; соображение, которое перестало иметь значение, когда смерть отца оставила его бесконтрольным хозяином поместья. С тех пор сэр Джайлс поселился в так называемых "парадных покоях", а "дубовую комнату" редко кто занимал, за исключением особо торжественных случаев или когда святочное бревно собирало необычно большое количество гостей у рождественского очага.
   В эту богатую событиями ночь все было приготовлено для неизвестного посетителя, который искал свое ложе, разгоряченный после ночной оргии, а утром был обнаружен в своей постели распухшим и почерневшим трупом. На теле не было обнаружено следов насилия, но мертвенно-бледный оттенок губ и некоторые темные пятна, видимые на коже, вызывали подозрения, которые те, у кого они имелись, постеснялись высказать. Личный врач сэра Джайлса объявил, что причиной внезапной смерти стал апоплексический удар. Тело было похоронено с миром; и, хотя некоторые качали головами, наблюдая за поспешностью, с которой совершались похоронные обряды, никто не осмеливался роптать. Другие события отвлекли внимание вассалов; умы людей были заняты бурлящей политикой того времени; в то время как наличие поблизости этой грозной армады, присвоившей себе титул, опровергаемый самими стихиями и человеческой доблестью, вскоре привело к ослаблению, если не к забвению, воспоминания о безымянном незнакомце, умершем в стенах Тэптон Эверарда.
   Шли годы, сам "Плохой сэр Джайлс", последний, как считалось, из своего рода, давно уже ушел в небытие; хотя иногда от нескольких пожилых арендаторов можно было услышать рассказы о старшем брате, исчезнувшем в раннем возрасте и так и не унаследовавшем поместье. Одно время ходили также слухи о том, что у него остался сын в чужих краях; но они умерли, и не случилось ничего, что могло бы их поддержать: собственность беспрепятственно перешла к побочной ветви семьи, а тайна, если таковая вообще существовала, была похоронена на Дентонском кладбище, в одинокой могиле таинственного незнакомца. Только одно обстоятельство, произошедшее после длительного перерыва, оживило память об этом. Несколько рабочих, занятых расчисткой старого сада с целью посадить на его месте новый, при выполнении своей работы выкопали заплесневелые остатки того, что, по-видимому, когда-то было одеждой. При более тщательном рассмотрении оказалось, что от шелковых полосок и грубой вышивки осталось достаточно, чтобы определить, - эти реликвии когда-то были частью пары чулок; в то время как несколько выпавших из них бумаг, совершенно неразборчивых от сырости и возраста, были переданы неучеными крестьянами тогдашнему владельцу поместья.
   Неизвестно, преуспел ли сквайр в их расшифровке; он, конечно, никогда не упоминал об их содержании, и никто бы не придал этому значения, если бы не хорошая память одной старой женщины, которая заявила, будто слышала, как ее дедушка говорил, что, когда "странный гость" был отравлен, хотя все остальная его одежда была при нем, но бриджи, предполагаемое хранилище предполагаемых документов, так и не были найдены. Хозяин Тэптон Эверарда улыбнулся, услышав намек тетушки Джонс на деяния, которые могли бы поставить под сомнение законность его собственного титула в пользу какого-то неизвестного потомка какого-то неизвестного наследника; и на эту историю редко ссылались, за исключением одного или двух рассказчиков чудес, которые слышали, будто другие видели, как призрак старого сэра Джайлса в ночном колпаке выходит из задней двери, идет в соседний сад и в агонии заламывает свои призрачные руки, словно тщетно пытаясь найти что-то спрятанное среди деревьев. Разумеется, после смерти незнакомца в его комнате время от времени появлялись привидения; но в последнее время визиты стали очень редкими - даже миссис Ботерби, экономка, была вынуждена признать, за все время своего долгого пребывания в поместье она никогда "не встречалась ни с кем хуже, чем она сама"; хотя, как впоследствии добавила пожилая леди по зрелом размышлении, "должна сказать, что, по-моему, я однажды видела дьявола".
   Такова была легенда, связанная с Тэптон Эверардом, и такова история, которую жизнерадостная Кэролайн Инголдсби рассказала своему столь же жизнерадостному кузену Чарльзу Сифорту, лейтенанту второго бомбейского временного полка национальной обороны Ост-Индской компании, когда они рука об руку прогуливались по галерее, украшенной дюжиной мрачных портретов предков и, среди прочих, портретом самого грозного сэра Джайлса. В то самое утро доблестный командир впервые посетил дом своего дяди по материнской линии после нескольких лет отсутствия, проведенных со своим полком на засушливых равнинах Индостана, откуда он теперь вернулся в трехлетний отпуск. Он ушел мальчиком, а вернулся мужчиной; но впечатление, произведенное на его юношеское воображение любимой кузиной, осталось неизгладимым, и он направил свои стопы в Тэптон еще до того, как отправился к дому своей овдовевшей матери, нарушив сыновние приличия и утешая себя мыслью, что, поскольку поместье находится совсем недалеко от его собственного, было бы невежливо пройти, так сказать, мимо дверей своих родственников, не заглянув к ним хотя бы на несколько часов.
   Но дядя показался ему таким же гостеприимным, а кузина - еще более очаровательной, чем когда-либо; и взгляды одной и просьбы другого вскоре исключили возможность отказа продлить "несколько часов" на несколько дней, хотя дом в тот момент был полон гостей.
   Из Рамсгейта прибыли Питерсы, мистер, миссис и две мисс Симпкинсоны приехали из Бата, чтобы провести месяц с семьей, а Том Инголдсби привез своего друга по колледжу, достопочтенного Огастеса Саклтамбкина, с его грумом и пойнтерами, на двухнедельную охоту. А еще была миссис Оглтон, богатая молодая вдова с большими черными глазами, которая, как говорили люди, заигрывала с молодым сквайром, хотя миссис Ботерби в это не верила; и, самое главное, была мадемуазель Полин, ее камеристка, которая беспрестанно повторяла: "Боже мой" и вскрикивала: "О, ужас!", глядя на чепец миссис Ботерби. Короче говоря, по выражению этой весьма уважаемой дамы, дом был "забит до отказа" по самые чердаки - кроме "дубовой комнаты", которая, поскольку лейтенант проявил самое великодушное пренебрежение к привидениям, была немедленно отведена под его жилье. Мистеру Магуайру тем временем пришлось жить в комнате Оливера Доббса, камердинера сквайра; шутливое предложение о совместном проживании было с негодованием отвергнуто "мадемуазель", хотя именно ему отдавалось предпочтение как "последнему ощущению вкуса к жизни", сделанное самым вкрадчивым тоном мистером Барни.
  
   - Ну же, Чарльз, чайник совсем остыл, ваш завтрак будет испорчен: что могло заставить вас так задержаться? - Таково было утреннее приветствие мисс Инголдсби военному, когда тот вошел в столовую спустя полчаса после появления последнего из гостей.
   - В самом деле, симпатичный джентльмен, с которым стоит назначить встречу, - подхватила мисс Фрэнсис. - Как насчет нашей прогулки к скалам перед завтраком?
   - Ах! молодые люди теперь и не думают выполнять обещания, - сказала миссис Питерс, маленькая женщина с лицом хорька и подведенными глазами.
   - Когда я был молодым человеком, - сказал мистер Питерс, - помню, я всегда считал для себя обязательным...
   - Скажите, пожалуйста, как давно это было? - спросил мистер Симпкинсон из Бата.
   - Ну, сэр, когда я женился на миссис Питерс, мне было... дайте-ка подумать... Мне было...
   - Прошу тебя, придержи язык, П., и ешь свой завтрак! - перебила его лучшая половина, смертельно боявшаяся хронологических отсылок. - Очень невежливо совать нос в чужие семейные дела.
   Лейтенант к этому времени молча занял свое место - добродушный кивок и взгляд, полуулыбчивый, полувопросительный, были его приветствием. Несмотря на то, что он был сражен и находился в непосредственном присутствии той, которая нанесла столь серьезную рану его сердцу, его манеры были явно рассеянными, что прекрасная Кэролайн в глубине души приписывала тому, что он был занят исключительно своими хозяйками: но как бы она возмутилась, если бы знала, что они разделяют его мысли с пропавшими бриджами!
   Чарльз выпил свой кофе и съел полдюжины яиц, время от времени бросая проницательный взгляд на дам, в надежде обнаружить предполагаемую шалость по какой-нибудь незаметной улыбке или осмысленному взгляду. Но тщетно: ни одно движение не указывало на розыгрыш, ни малейшее движение бровей не подтверждало его подозрений. Намеки остались без внимания - о более подробных расспросах не могло быть и речи - подобная тема разговора была невозможна.
   В то же время, вельветовые бриджи были как раз тем, что нужно для утренней прогулки верхом; закончив завтрак, все желающие поскакали галопом по холмам, поглощенные красотами, их окружавшими. Лейтенант Сифорт из бомбейского полка уделял своим бриджам не больше внимания, чем если бы он родился на вершине Бен-Ломонда.
   Прошла еще одна ночь; взошло солнце, и в его лучах засверкала великолепная радуга на далеком западе, куда теперь летело тяжелое облако, в течение последних двух часов изливавшее свои воды на землю.
   - Ах! в этом нет ничего хорошего, и от них будет мало проку, - обратился к хозяину мистер Барни Магуайр, ставя перед хозяйским туалетом пару "совершенно новых" ботинок, одну из самых подходящих, которую лейтенант приобрел по пути в город. В то самое утро, когда они впервые попали в заботливые руки камердинера, то были так мало запачканы после вчерашней поездки верхом по дерну, что менее щепетильная прислуга, возможно, сочла бы применение "Несравненного Уоррена", или щавелевой кислоты, совершенно излишним. Не таков был Барни: с величайшей тщательностью он удалил малейшую грязь с каждой полированной поверхности, и вот они стояли, радуясь своему черному сиянию. Неудивительно, что боль пронзила грудь мистера Магуайра, когда он подумал о предстоящей им работе, столь непохожей на легкие труды предыдущего дня; неудивительно, что он пробормотал со вздохом, когда сквозь едва протертые оконные стекла открылась дорога, утопающая в грязи глубиной в дюйм! "Ах! от них будет мало толку!" - поскольку хорошо знал, что между поместьем и Болсоверским аббатством, живописные руины которого,
   "как древний Рим, величественный в своем упадке",
   группа решила исследовать, лежит восемь миль твердой глинистой почвы. Хозяин уже начал одеваться, а слуга прилаживал ремешки к паре легких шпор с горловиной в виде журавля, когда его внимание привлек прежний вопрос: "Барни, где бриджи?"
   Их нигде не было видно!
  
   В то утро мистер Сифорт спустился вниз с хлыстом в руке и в красивом зеленом костюме для верховой езды, но "бриджи и сапоги в тон" отсутствовали: свободные брюки, надетые поверх пары миниатюрных резиновых сапог, несколько неуместно облегали его нижнюю часть, а вельветовые бриджи, как и вчерашние панталоны, отсутствовали без разрешения. У ботфортов был праздник.
   - Прекрасное утро после дождя, - сказал мистер Симпкинсон из Бата.
   - Как раз то, что нужно для верховой прогулки, - отозвался мистер Питерс. - Помню, когда я был мальчишкой...
   - Придержи язык, П., - сказала миссис Питерс - совет, который эта образцовая матрона имела постоянную привычку давать "своему П.", как она его называла, всякий раз, когда он собирался поделиться своими воспоминаниями. Точную причину этого было бы трудно определить, если только история, которую маленькая птичка нашептала на ушко миссис Ботерби, не была правдой. Мистер Питерс, хотя и стал богатым человеком, получил либеральное образование в благотворительной школе и был склонен вспоминать дни своей юности. Как обычно, он правильно понял намек жены и "воздержался от ответа".
   - Славный денек для этих развалин! - воскликнул юный Инголдсби. - Но, Чарльз, что, черт возьми, вы задумали? Вы же не собираетесь разъезжать по нашим улицам в таком наряде?
   - Да, - сказала мисс Джулия Симпкинсон, - вы не очень промокнете?
   - Вам лучше взять кэб Тома, - сказал сквайр.
   Но это предложение было тут же отвергнуто: миссис Оглтон уже забрала кэб, который из всех прочих средств передвижения лучше всего подходило для интимного флирта.
   - Или вам будет лучше с мисс Джулией в фаэтоне? - Это предложил мистер Питерс, который, будучи никудышным наездником, приобрел некоторую известность как "мастер кнута", путешествуя по графствам Мидленда от имени фирмы "Бэгшоу, Снивелби и Граймс".
   - Спасибо, я поеду со своими кузинами, - сказал Чарльз со всей беспечностью, на какую был способен, и он так и сделал; мистер Инголдсби, миссис Питерс, мистер Симпкинсон из Бата и его старшая дочь с альбомом следовали в семейной карете. Джентльмен-простолюдин вообще отказался от поездки и остался в доме. "Нет ничего веселого в том, чтобы разглядывать старые дома!" - Миссис Симпкинсон предпочла ненадолго уединиться в кладовой с миссис Ботерби, которая обещала посвятить ее в великое таинство - превращение крыжовенного джема в желе из гуавы.
   - Вы когда-нибудь раньше видели старое аббатство, миссис Питерс?
   - Да, мисс, француза; у нас в Рамсгейте есть такой; он учит мисс Джонс французскому, и ему исполнилось шестьдесят.
   Мисс Симпкинсон закрыла свой альбом с видом невыразимого презрения.
   Мистер Симпкинсон из Бата был признанным антикваром и одним из самых замечательных; он был знатоком "Геральдики" Гвиллима и "Истории крестовых походов" Милла; знал каждую гравюру в "Монастырской истории"; написал эссе о происхождении и достоинстве должности надсмотрщика и установил дату чеканки фартинга королевы Анны. Влиятельный член Общества любителей старины, гравюре которого "Красоты Багнигских источников" он дал высокую оценку, чем обеспечил себе место в правлении этого ученого органа, и со времен этой счастливой эпохи у Сильвануса Урбана не было более неутомимого корреспондента. Его вступительное эссе о президентской треуголке было признано чудом эрудиции, а его рассказ о самом раннем применении позолоты на пряниках - шедевром антикварных исследований. Его старшая дочь была родственна ему по духу: если мантия ее отца и не досталась ей, то только потому, что он не сбросил ее; однако она ухватилась за ее полы, пока та еще висела на его почтенных плечах. Для столь близких по духу людей, каким зрелищем были великолепные руины Болсовера! его разрушенные арки, полуразрушенные башенки и воздушный узор наполовину уцелевших окон. Гости были в восторге; мистер Симпкинсон начал сочинять эссе, а его дочь - оду; даже Сифорт, глядя на эти одинокие реликвии былых времен, на мгновение забыл о своей любви и потерях; монокль вдовы обратился от усов чичисбея на плющ; миссис Питерс протерла очки; а "ее П." предположил, что центральная башня "когда-то была окружной тюрьмой". Сквайр был философом и часто бывал там раньше, поэтому он воздавал должное холодному языку и цыплятам.
   - Монастырь Болсовер, - произнес мистер Симпкинсон с видом знатока, - монастырь Болсовер был основан во времена правления Генриха Шестого, примерно в начале одиннадцатого века. Хью де Болсовер сопровождал этого монарха в Святой земле в экспедиции, предпринятой в качестве наказания за убийство его юных племянников в Тауэре. После роспуска монастырей ветеран был лишен прав на земли и поместье, которым он присвоил свое собственное имя Боулсовер, или "Пчелиный сыч" (в искаженном виде Болсовер) - главная Пчела над тремя Совами, которые, собственно, и были гербовыми знаками этого выдающегося крестоносца при осаде Акры.
   - Ах! это был сэр Сидни Смит, - сказал мистер Питерс. - Я слышал о нем и о миссис Партингтон, и...
   - П., помолчи и не выставляй себя напоказ! - резко перебила его леди. П. замолчал и принялся за портер.
   - Эти земли, - продолжал антиквар, - были отмечены великим сержантством с знаком в виде трех белых сов и горшка меда...
   - Ах! как мило! - сказала мисс Джулия. Мистер Питерс облизал губы.
   - Да, моя дорогая, совы и мед, когда король приедет в эти края ловить крыс.
   - Ловить крыс! - воскликнул сквайр, внезапно перестав жевать куриную ножку.
   - Конечно, мой дорогой сэр, разве вы не помните, что крысы подпадали под действие лесных законов как второстепенный вид оленины? "Крысы и мыши, и такие маленькие олени", а? - Шекспир, знаете ли. Наши предки ели крыс ("Мерзкие твари!" - мисс Джулия содрогнулась), а совы, как вам известно, превосходные мышеловы...
   - Я видел сову, - сказал мистер Питерс. - В Зоологических садах есть такая, - маленький парень с крючковатым носом, - только перья и...
   Бедняге П. не суждено было закончить свою речь.
   - Замолчи! - раздался властный голос, и горе-натуралист забился в свою раковину, как улитка в Зоологических садах.
   - Вам следовало бы прочитать "Шутливые истории" Блаунта, мистер Инголдсби, - продолжал Симпкинсон. - Блаунт был ученым человеком! Да что вы, сэр, его королевское высочество герцог Йоркский однажды подарил лорду Феррерсу серебряную подкову...
   - Я слышал о нем, - вмешался неисправимый Питерс. - Его повесили в Олд-Бейли на шелковой веревке за то, что он застрелил доктора Джонсона.
   Антиквар не обратил внимания на то, что его прервали, но, взяв понюшку табаку, продолжил свою речь.
   - Серебряная подкова, сэр, которая полагается каждому отпрыску королевской семьи, проезжающему верхом по одному из его поместий; и, если вы заглянете в дешевую историю графства, которую сейчас издает мой выдающийся друг, вы найдете, что Лэнгхейл в Северном Норфолке был пожалован некоему Болдуину за прыжок и удар; то есть он должен был каждое Рождество являться в Вестминстер-холл, чтобы совершить там прыжок, воскликнуть "ого!" и...
   - Мистер Симпкинсон, стаканчик шерри? - поспешно воскликнул Том Инголдсби.
   - Нет, спасибо, сэр. Этот Болдуин, по фамилии Ле...
   - Миссис Оглтон бросает вам вызов, сэр, она настаивает на этом, - быстро произнес Том, одновременно наполняя стакан и протягивая его гостю, который, застигнутый таким образом врасплох в самый разгар своего повествования, принял и проглотил напиток, как если бы это было лекарство.
   - Что такого обнаружила мисс Симпкинсон? - продолжал Том. - Что-нибудь интересное? Посмотрите, как быстро она пишет.
   Отвлекающий маневр оказался удачным; все посмотрели на мисс Симпкинсон, которая, слишком воздушная для земного существования, сидела в сторонке на полуразрушенных останках алтаря и жадно записывала на бумаге то, что произвело на нее сильное впечатление; глаза в "прекрасном исступлении вращались", предвещая приход божественного вдохновения. Ее отец встал и бесшумно подкрался к ней.
   - Ну и старый хряк! - пробормотал молодой Инголдсби, намекая, вероятно, на кусок мяса, с которым он только что начал расправляться, но которое, судя по быстроте, с которой оно исчезло, было не так уж трудно прожевать.
   Но что же все это время происходило с Сифортом и его прекрасной Кэролайн? Случилось так, что они одновременно были поражены живописным видом одной из тех высоких и стрельчатых арок, которые выдающийся антиквар мистер Хорсли Кэртис описал в своих "Записках о старине" как "готическое окно саксонского образца"; и еще плющ, обвивший ее так густо со всех сторон, было так красив, что они обошли вокруг, чтобы посмотреть; потом их близость лишила вид и половины его красоты, и они направились к небольшому холму, находившемуся в сотне ярдов от них, пересекая небольшой овраг, наткнулись на то, что в Ирландии называют "плохой ступенькой", и Чарльзу пришлось перенести через нее свою кузину; а потом, когда им нужно было возвращаться, она ни за что на свете не хотела снова доставлять ему хлопот, поэтому они пошли окольным путем, и им встретились живые изгороди и канавы, через которые нужно было перелезть, и ворота, через которые нужно было пройти, так что прошел час или даже больше, прежде чем они добрались до места, где их ожидали остальные.
   - Ах, милая! - воскликнула мисс Джулия Симпкинсон. - Как долго вы отсутствовали!
   Это было правдой. Замечание было очень справедливым и вполне естественным. Их долго не было, и они мило поболтали; и как вы думаете, о чем все это было, моя дорогая мисс?
   - О! любовь, без сомнения, и луна, и глаза, и соловьи, и...
   Остановись, остановись, моя милая юная леди, не позволяй пылу твоих чувств угаснуть вместе с тобой! Я не претендую на то, чтобы сказать, что одна или несколько из этих милых тем, возможно, и не были затронуты, но самой важной и ведущей темой конференции были бриджи лейтенанта Сифорта.
   - Кэролайн, - сказал Чарльз, - с тех пор, как я приехал в Таппингтон, мне снились очень странные сны.
   - Вам снились сны? - улыбнулась юная леди, выгибая свою тонкую шею, как лебедь. - Вам снились сны?
   - Ах, сны... или, может быть, мне следовало бы сказать, греза, потому что, хотя она и повторялась, она была одна и та же. И как вы думаете, что мне снилось?
   - Я не могу предугадать, - сказал язык. - Мне не составляет ни малейшего труда догадаться, - сказали глаза так ясно, как никогда прежде не говорили глаза.
   - Мне приснился... ваш прадедушка!
   Во взгляде что-то изменилось.
   - Мой прадедушка?
   - Да, тот самый старый сэр Джайлс, или сэр Джон, о котором вы мне рассказывали на днях: он вошел в мою спальню в своем коротком плаще из бархата темно-красного цвета, с длинной рапирой и в шляпе с пером, точно такой, как на портрете, но с одним исключением.
   - И что это было?
   - Ну, его нижние конечности, которые были видны, принадлежали скелету.
   - Как?
   - Ну, после того, как он пару раз прошелся по комнате и с задумчивым видом огляделся, он подошел к изножью кровати, уставился на меня таким взглядом, который невозможно описать, а потом он... он схватил мои панталоны и одним движением просунул в них свои длинные костлявые ноги, подмигнул и, подойдя с важным видом к зеркалу, казалось, рассматривал себя в нем с большим самодовольством. Я попытался заговорить, но тщетно. Однако это усилие, по-видимому, привлекло его внимание, потому что, развернувшись, он продемонстрировал мне самую мрачную голову мертвеца, какую только можно себе представить, и с непередаваемой ухмылкой вышел из комнаты.
   - Ерунда! Чарльз, как вы можете нести такую чушь?
   - Но, Кэролайн, бриджи действительно пропали.
  
   На следующее утро, вопреки своему обыкновению, Сифорт первым спустился в столовую к завтраку. Поскольку больше никого не было, он поступил именно так, как поступили бы девять молодых людей из десяти, оказавшихся в подобном положении: он подошел к каминной полке, уселся и, подхватив фалды своего сюртука по одной под мышками, повернул к огню ту часть человеческого тела, которая является его неотъемлемой частью, но которую считается одинаково неприличным показывать как другу, так и врагу. На его добродушной физиономии появилось серьезное, если не сказать озабоченное выражение, и он уже готовился свистнуть, когда маленькая Фло, крошечный спаниель породы бленхейм, любимый предмет привязанности мисс Джулии Симпкинсон, выскочила из-под дивана, и начал лаять на его панталоны.
   Они были сшиты из светло-серой ткани, с широкой полосой самого яркого алого цвета, пересекающей каждый шов в перпендикулярном направлении от бедра до щиколотки - короче говоря, костюм королевского бомбейского полка. Животное, получившее образование в сельской местности, никогда в жизни не видело таких бриджей - Omne ignotum pro magnifico! Все неизвестное принимается за великое! Алая полоса, словно вспыхивавшая в отблесках огня, казалось, действовала на Фло так же, как этот цвет действует на быков и индеек; она сделала стойку, и ее лаю, как и изумлению, не было предела. Пинок возмущенного офицера изменил характер нападения и заставил ее отступить в тот самый момент, когда хозяйка драчливого четвероногого пришла на помощь.
   - О Господи! Фло, в чем дело? - воскликнула дама, устремив испытующий взгляд на джентльмена.
   С таким же успехом она могла взглянуть на пуховую перину. Его невозмутимый вид не говорил ни о чем; а поскольку он не хотел, а Фло не могла ничего объяснить, эта последняя оскорбленная особа была вынуждена скрыть свои обиды. Вскоре появились другие домочадцы и столпились вокруг стола, предназначенного для самых приятных трапез; кофейник был выставлен "шипяще горячим", а от чашек, которые "бодрят, но не опьяняют", исходил аромат цейлонского чая; кексы и мармелад, газеты и копченая пикша не оставляли места для размышлений о характере воинственного "выхода" Чарльза. Наконец взгляд Кэролайн, за которым последовала улыбка, почти переросшая в хихиканье, заставил его резко повернуться к своей соседке. Это была мисс Симпкинсон, которая, увлеченно потягивая чай и листала свой альбом, как женщина, "погруженная в пучину размышлений". На вопрос, посвященный ее занятию, она призналась, что в тот момент была занята добавлением последних штрихов к стихотворению, навеянному романтическими оттенками Болсовера. Просьбы компании, конечно, были настоятельными. Мистер Питерс, "любивший стихи", был особенно настойчив, и Сафо в конце концов уступила. После подготовительной паузы, бросив взгляд в зеркало, чтобы убедиться, что ее внешний вид достаточно сентиментален, поэтесса начала:
   "Это спокойное, святое чувство,
   Никогда не смогут познать вульгарные умы,
   Мягко таящееся в груди, -
   Смиренное горе, восхитительное горе!
   О! как мило возвратиться
   В уединенную тень одинокой башни -
   Печально безмолвной и безропотной..."
   - Вау! - вау! - вау! - вау! - вау! - завопил несчастный страдалец из-под стола. Это был неудачный час для четвероногих, и если "у каждой собаки бывает свой день", то он как раз настал. У миссис Оглтон также имелся питомец - любимый мопс, чья приземистая фигура, черная мордочка и изогнутый хвост, напоминающий головку сельдерея в салатнице, свидетельствуя о его голландском происхождении. Вау! Вау! Вау! хором продолжили животные, поскольку к первому тут же присоединилась Фло. По правде говоря, у мопса было больше причин выразить свое недовольство, чем дала ему муза Симпкинсон; другая лаяла только для компании. Не успела поэтесса дочитать первую строфу, как Том Инголдсби, охваченный минутным энтузиазмом, настолько погрузился в материальный мир, что в своей рассеянности неосторожно положил руку на крышку чайника. Дрожа от волнения, он так неудачно повернул его, что вся струя обжигающего содержимого вылилась на пряничную шкурку незадачливого Купидона. Суматоха была полная; чинные манеры за столом были забыты, - гости разошлись в восхитительном беспорядке, - и "вульгарные умы никогда не узнают" об оде мисс Симпкинсон, пока не прочтут ее в каком-нибудь ежегоднике.
   Сифорт воспользовался суматохой, чтобы взять преступника, устроившего эту кутерьму, за руку и отвести его на лужайку, где он перекинулся с ним парой слов наедине. Беседа между молодыми джентльменами не была ни краткой по продолжительности, ни незначительной по своим результатам. Тема, как говорят юристы, была трехсторонней и включала в себя информацию о том, что Чарльз Сифорт по уши влюблен в сестру Тома Инголдсби; во-вторых, что леди направила его к папе за разрешением; в-третьих, ночные визиты и, как их следствие, тяжелую утрату. Выслушивая первые две, Том подозрительно улыбался, услышав последнюю, разразился хохотом.
   - Украли ваши штаны! Опять мисс Бейли, ей-Богу! - закричал Инголдсби. - Но вы утверждаете, что это был джентльмен, и, кроме того, именно сэр Джайлс. Я не уверен, Чарльз, не следует ли мне вызвать вас на дуэль за то, что вы порочите честь семьи.
   - Смейтесь, сколько хотите, Том, не верьте, сколько хотите. Но один факт неоспорим - бриджи пропали! Послушайте, у меня осталась только форма, и если ее не будет, завтра мне придется одолжить ее у вас!
   Рошфуко говорит, что в несчастьях наших самых близких друзей есть нечто такое, что не вызывает у нас недовольства; конечно, большинство из нас могут смеяться над их мелкими неудобствами, пока их не попросят о помощи. Том мгновенно взял себя в руки и ответил с большой серьезностью, а также с таким ругательством, которое, окажись поблизости лорд-мэр, обошлось бы ему в пять шиллингов.
   - В конце концов, в этом есть что-то очень странное. Одежда, как вы говорите, определенно исчезла. Кто-то разыгрывает вас, и десять шансов против одного, что ваш слуга приложил к этому руку. Кстати, вчера я кое-что слышал о том, что он поднял на кухне шумиху, будто сам видел привидение или что-то в этом роде. Будьте уверены, Барни участвует в заговоре.
   Лейтенанту сразу бросилось в глаза, что обычно жизнерадостный нрав его слуги в последнее время заметно поутих, его словоохотливость явно снизилась, и что он, упомянутый лейтенант, в то утро трижды позвонил в колокольчик, прежде чем смог добиться его присутствия. Мистер Магуайр был немедленно вызван, и подвергся тщательному допросу. "Скандал" объяснился легко. Мистер Оливер Доббс намекнул, что не одобряет флирт, завязавшийся между джентльменом из Мюнстера и дамой с улицы Сент-Оноре. Мадемуазель дала затрещину мистеру Доббсу, мистер Магуайр усадил мадемуазель к себе на колени, а леди не воскликнула: "Боже мой!" Мистер Оливер Доббс сказал, что это очень нехорошо; а миссис Ботерби сказала, что это "возмутительно" и что этого не следует делать ни на одной нравственной кухне; мистер Магуайр раздобыл пороховницу достопочтенного Огастеса Саклтамкина и насыпал в табакерку мистера Доббса две большие щепотки лучшего дартфордского пороха; трубка мистера Доббса взорвалась и подожгла воскресный чепец миссис Ботерби, а мистер Магуайр потушил все это из таза для помоев, "за исключением парика"; а потом все они стали такими "сварливыми", что Барни пошел прогуляться в сад, и тогда... Тогда мистер Барни увидел привидение.
   - Что вы увидели, болван? - спросил Том Инголдсби.
   - Сейчас я объясню вашей чести, что к чему, - сказал провидец призраков. - Я и мисс Полин, сэр, - или мисс Полин и я, потому что дамы в любом случае должны быть на первом месте, - мы устали от шумной перебранки между старыми слугами, которые не понимают шуток, и пошли посмотреть на комету, мы прогулялись по лужайке, - но, черт возьми, там вообще не было ни одной кометы; и мисс Полин сказала, что, может быть, это из-за кустов, и почему бы нам не разглядеть ее получше, подойдя к деревьям? И мы пошли к деревьям, но, к сожалению, я не увидел никакой кометы, а только большого призрака.
   - Призрака? Что это был за призрак, Барни?
   - Черт меня возьми, если я совру, ваша честь. Это был высокий пожилой джентльмен, весь в белом, с лопатой на плече и большим фонарем в руке - хотя, что он с этим делал, я сказать не могу, потому что его глаза были похожи на фонари, - не говоря уже о луне и комете, - не такими, как у всех остальных. "Барни, - говорит он мне, потому что он меня знал. - Барни, - говорит он, - что это ты там делаешь с этой девчонкой, Барни?" - Черт возьми, я ни слова не сказал. Мисс Полин вскрикнула, выкрикнула что-то по-французски и убежала; и, конечно, я поспешил за дамой, и у меня не было времени с ним разговаривать, потому что призрак исчез в пламени!
   Рассказ мистера Магуайра был воспринят обоими джентльменами с явным недоверием, но Барни с непоколебимым упорством придерживался своего мнения. Было предложено спросить мадемуазель, но от этого отказались, поскольку ни у одной из сторон не было склонности к деликатным расследованиям.
   - Вот что я вам скажу, Сифорт, - сказал Инголдсби после того, как Барни был отпущен, - очевидно, здесь какой-то подвох, и, возможно, частью его является Барни. Кто он - мошенник или дурак, вам лучше знать. Во всяком случае, я посижу с вами сегодня вечером и посмотрю, удастся ли мне превратить моего предка в нашего знакомого. А пока держите язык за зубами!
  
   Наступило самое колдовское время ночи,
   Когда кладбища пустеют, а могилы отдают своих мертвецов.
   Я бы с радостью украсил свой рассказ достойным ужасом, и поэтому умоляю "благородного читателя" поверить, что, если не придерживаться последовательности этого таинственного повествования, он припишет это всего лишь постыдным нововведениям современного вырождения в трезвые и достойные привычки наших предков. Правда, я могу ввести его в старинную комнату с высоким потолком, стены которой с трех сторон обшиты панелями из черного дуба и украшены резьбой в виде фруктов и цветов, которая появилась задолго до Гринлинга Гиббона; четвертая сторона украшена любопытным обрывком выцветшего гобелена, некогда рассказывавшего о какой-то библейской истории, но содержание которой не смогла определить даже миссис Ботерби. Мистер Симпкинсон, внимательно изучивший его, склонялся к мысли, что главной фигурой была либо Вирсавия, либо Даниил в львином рву, в то время как Том Инголдсби склонялся в пользу царя Васанского. Однако все это было лишь предположениями, поскольку традиция об этом умалчивала. В это помещение вел высокий арочный портал, а из него - небольшой арочный; они находились друг напротив друга, и каждый из них был надежно укреплен массивными засовами с внутренней стороны. Кровать тоже была сделана не вчера, а явно в те времена, когда еще не было Седдонса и когда хорошая вещь на четырех столбиках считалась достойной королевского наследства. Сама кровать со всеми ее принадлежностями - балдахином, матрасами и т.д. - была сделана гораздо позже и выглядела совершенно неуместно удобной; оконные рамы с их маленькими ромбовидными стеклами и железным переплетом тоже уступили место современным неортодоксальным створчатым окнам. И это было не все, что могло испортить старину и превратить комнату в пристанище только для таких "смешанных натур", какие могли снизойти до того, чтобы надеть камзол елизаветинской эпохи и невыразительные платья Бонд-стрит.
   Поставив зеленые сафьяновые шлепанцы на современную каминную решетку, перед до безобразия современным камином, два молодых джентльмена, одетые в халаты с "узором шали" и черные шелковые чулки, которые сильно не соответствовали высоким стульям с тростниковыми спинками, на которых они сидели. Куча мерзости, называемая сигарой, воняла в левом углу рта у одного и в правом углу рта у другого. Пространство между ними занимал маленький столик, на каждом конце которого стояло по стакану пунша - так, в "одиноком задумчивом созерцании", пребывали эти двое достойных людей, когда "железный язык полуночи пробил двенадцать".
   - Время призраков пришло! - сказал Инголдсби, доставая из жилетного кармана часы, похожие на золотую полукрону, и сверяясь с ними, как будто подозревал, что часы на башне над конюшнями лгут.
   - Тише! - сказал Чарльз. - Кажется, я слышу шаги.
   Наступила тишина - послышались шаги - они звучали очень отчетливо - кто-то подошел к двери, остановился и... прошел дальше.
   Том метнулся через комнату, распахнул дверь и увидел, что миссис Ботерби направляется в свою комнату на другом конце галереи, предварительно угостив одну из горничных джулепом из "Отборных рецептов" графини Кентской.
   - Спокойной ночи, сэр! - сказала миссис Ботерби.
   - Идите к черту! - сказал разочарованный охотник за привидениями.
   Прошел час, два, а привидения все не появлялись, и ничто не делало ночь жуткой; а когда башенные часы пробили, наконец, три, Инголдсби, чье терпение и пунш были на исходе, вскочил со стула со словами:
   - Все это чепуха, мой добрый друг. Черт возьми, какого призрака мы хотим увидеть сегодня ночью? Канонический час давно миновал. Я отправляюсь спать, а что касается ваших бриджей, то я застрахую их по крайней мере на ближайшие двадцать четыре часа по цене бакрама.
   - Конечно. О! спасибо, конечно! - пробормотал Чарльз, очнувшись от задумчивости, которая перешла в глубокую дремоту.
   - Спокойной ночи, мой мальчик! Заприте за мной дверь и бросьте вызов папе римскому, дьяволу и Самозванцу!
   Сифорт последовал совету своего друга и на следующее утро спустился к завтраку в том же облачении, что и накануне. Чары были разрушены, демон побежден; светло-серые брюки с красной полосой все еще были в первозданном виде и украшали своего законного владельца.
   Том поздравил себя и своего напарника по дозору с результатом их бдительности; но есть деревенская пословица, которая предостерегает нас от самоуспокоения до того, как мы окончательно "выберемся из колеи". Сифорт из нее пока не выбрался.
  
   На следующее утро, когда Том Инголдсби брился, раздался стук в дверь - он порезал подбородок.
   - Входите, и будь вы прокляты! - сказал мученик, прижимая большой палец к поврежденной коже. Дверь открылась, и показался мистер Барни Магуайр.
   - Ну, Барни, в чем дело? - сказал страдалец, переходя на местный язык своего посетителя.
   - Хозяин, сэр...
   - Ну, и чего же он хочет?
   - Просит одолжить штаны, ваша честь.
   - Уж не хотите ли вы сказать, что... Клянусь небом, это уже слишком! - воскликнул Том, заливаясь неудержимым смехом. - Барни, ты же не хочешь сказать, что их снова забрал призрак?
   Мистер Магуайр никак не отреагировал на насмешку молодого сквайра; выражение его лица было решительно серьезным.
   - О Господи, в этом нет никаких сомнений! Сам-то я не заглядывал ни под кровать, ни над кроватью, ни в кровать, если уж на то пошло, и, черт возьми, там на видном месте не лежит никаких бриджей. Я в этом совершенно уверен!
   - Послушайте, мистер Барни, - сказал Том, неосторожно отняв большой палец и позволив алой струйке окрасить обильную пену у него на горле, - может, твой хозяин и верит всему этому, но не надо обманывать меня, сэр, - скажите мне прямо, что вы сделали с одеждой?
   Этот резкий переход от "веселого" к "суровому", несомненно, застал Магуайра врасплох, и на мгновение он казался настолько сбитым с толку, насколько это вообще возможно для ирландского джентльмена.
   - Я? Так, значит, ваша честь считает, это все дело моих рук? - спросил он после минутной паузы с легким оттенком негодования в голосе. - Что это я взял хозяйские вещи? Но что бы я с ними делал?
   - Это тебе лучше знать: я не могу догадаться, с какой целью ты это делаешь, потому что не думаю, что ты хочешь что-либо делать с ними; но то, что ты почему-либо заинтересован в их исчезновении, меня вполне устраивает. Черт бы побрал эту кровь! Дай мне полотенце, Барни.
   Магуайр принял торжественный вид.
   - Видите ли, ваша честь, - величественно произнес он, - я сам мало что знаю об этом деле, но после того, что я видел...
   - Что ты видел! А что ты видел? Барни, я не хочу вмешиваться в твои флирты, но не думай, что ты можешь рассказывать мне про глаза, размером с блюдца!
   - Это так же верно, как то, что ваша честь стоит здесь, что я его видел, и почему бы и нет, ведь мисс Полин тоже видела его, как и я сам, и...
   - Если вы собираетесь продолжать нести чушь - покиньте комнату, сэр!
   - Но как же хозяин? - умоляюще спросил Барни. - Без штанов? Он, конечно, не может...
   - Забирай, негодяй! - ответил Инголдсби, бросая панталоны скорее в него, чем ему. - Но не думайте, сэр, что ваши проделки останутся безнаказанными; вспомни, что существует такая вещь, как дознание, и что мой отец - мировой судья графства.
   Глаза Барни вспыхнули огнем, он выпрямился и хотел что-то сказать, но, не без труда овладев собой, подобрал одежду и вышел из комнаты невозмутимый, как квакер.
  
   - Инголдсби, - сказал Чарльз Сифорт после завтрака, - это уже не шутка; сегодня я здесь последний день, потому что, несмотря на связывающие меня узы, элементарные приличия обязывают меня вернуться домой после столь долгого отсутствия. Я немедленно объяснюсь с вашим отцом по самому важному для меня вопросу и уеду, пока у меня есть возможность переодеваться. От его ответа будет зависеть мое возвращение! А пока скажите мне откровенно, - я спрашиваю это со всей серьезностью и как друг, - не обманываете ли вы меня из-за вашей хорошо известной склонности к мистификациям? Не приложили ли вы руку к...
   - Нет, клянусь небом, Сифорт; я понимаю, что вы имеете в виду: клянусь честью, я так же озадачен, как и вы, и если ваш слуга...
   - Только не он. Если здесь и есть какой-то подвох, то он, по крайней мере, не посвящен в него.
   - Если есть подвох? Но, Чарльз, почему вы думаете...
   - Я не знаю, что и думать, Том. Так же верно, как то, что вы живой человек, так же верно, что этот призрак снова посетил мою комнату прошлой ночью, ухмыльнулся мне в лицо и ушел с моими брюками; и я не смог ни вскочить с кровати, ни разорвать цепь, которая, казалось, приковывала меня к подушке.
   - Сифорт! - сказал Инголдсби после короткой паузы. - Вот что я сделаю! Девушки и мой отец. Я уведу женщин и оставлю вас наедине с отцом: скажите ему, а о ваших штанах мы поговорим позже.
   Отвлекающий маневр Тома удался; он увлек дам за собой, чтобы они посмотрели на замечательный экземпляр класса Dodecandria Monogynia, которого они еще не видели, в то время как Сифорт смело направился на встречу и нанес отцу сокрушительный удар. Я не буду останавливаться на описании хода атаки; достаточно сказать, она была настолько успешной, насколько можно было пожелать, и Сифорта снова отправили к леди. Счастливый влюбленный поспешил за группой и вскоре догнал ее; и рука Кэролайн, которая из-за тщетной попытки произнести по буквам линнеевское название нарцисса немного отстала от остальных, вскоре была крепко сжата в его руке.
  
   Чем был для них мир,
   С его шумом, бессмыслицей и всеми этими штанами?
   Сифорт был на седьмом небе от счастья; в тот вечер он удалился в свою комнату таким счастливым, словно никогда в жизни не слышал о таком существе, как гоблин, а личное имущество было огорожено законом так же надежно, как и недвижимость. Не так обстояло дело с Томом Инголдсби: тайна - а тайна, очевидно, существовала - не только возбудила его любопытство, но и лишила покоя. Предыдущее ночное дежурство не увенчалось успехом, вероятно, потому, что оно было открытым. Сегодня вечером он "укроется" - правда, не "за коврами", ибо то немногое, что осталось, было, как мы видели, прибито гвоздями к стене, - а в маленьком чулане в углу комнаты и, оставив дверцу приоткрытой, сможет видеть все, что происходит в комнате. Здесь молодой охотник за привидениями занял позицию с хорошей дубинкой под мышкой за полчаса до того, как Сифорт отправился спать. Он не доверял даже своему другу, твердо решив, что если его план не увенчается успехом, то в неудаче следует винить только его самого.
   В обычный час, когда все расходились на ночь, Том из своего укрытия увидел, как лейтенант вошел в свою комнату и, пройдясь по ней несколько раз, с таким радостным выражением лица, которое говорило о том, что мысли его заняты главным образом приближающимся счастьем, начал медленно раздеваться. Постепенно он сбросил сюртук, жилет, черный шелковый шарф, сбросил зеленые сафьяновые туфли, и тогда - да, именно тогда - его лицо стало серьезным; казалось, ему вдруг пришло в голову, что это его последняя ставка - более того, что даже бриджи, которые были на нем, ему не принадлежали, что завтрашнее утро будет для него последним и что, если он их потеряет, - одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что он принял решение; он не стал их снимать и бросился на кровать в переходном состоянии - наполовину куколка, наполовину личинка.
   Том Инголдсби наблюдал за спящим при мерцающем свете ночника, пока часы, пробившие час, не заставили его увеличить узкую щель, которую он оставил для наблюдения. Это движение, каким бы легким ни было, казалось, привлекло внимание Чарльза, потому что он внезапно принял сидячее положение, прислушался и затем выпрямился на полу. Инголдсби был уже близок к тому, чтобы показаться, когда яркий свет упал на лицо его друга, и он увидел, что, хотя глаза его открыты, "чувства закрыты" - что он все еще находится под влиянием сна. Сифорт медленно подошел к туалетному столику, зажег свечу от стоявшей на нем лампы, затем вернулся к изножью кровати и, казалось, стал что-то усердно искать, но никак не мог найти. Несколько мгновений он, казалось, пребывал в беспокойстве, расхаживая по комнате и разглядывая стулья, пока, наконец, не остановился перед большим зеркалом у туалетного столика, словно рассматривая в нем свое отражение. Затем он вернулся к кровати, надел шлепанцы и осторожными, крадущимися шагами направился к маленькой арочной двери, которая вела на частную лестницу.
   Когда он отодвинул засов, Том Инголдсби выбрался из своего укрытия, но лунатик не услышал его; он тихо спустился по лестнице, сопровождаемый на должном расстоянии своим другом, открыл дверь, выходившую в сад, и сразу же оказался среди самых густых кустов, которые росли неподалеку у основания угловой башенки и скрывали заднюю дверь от посторонних глаз. В этот момент Инголдсби чуть было не испортил все, сделав неверный шаг: звук привлек внимание Сифорта - он остановился и обернулся; и когда полная луна осветила его бледное и встревоженное лицо, Том почти с ужасом заметил, какие неподвижные, лишенные света глаза смотрят на него:
   В этих глазах не было ни малейшего намека на то,
   Что они что-то видят.
   Полная тишина, казалось, успокоила его; он свернул в сторону и, вытащив из самых густых зарослей лавра садовую лопату, взвалив ее на плечо, быстро направился в гущу кустарника. Дойдя до места, где землю, казалось, недавно взрыхляли, он с энтузиазмом принялся копать, пока, выбрав несколько лопат земли, не остановился, бросил инструмент и очень спокойно начал освобождаться от своих панталон.
   До этого момента Том настороженно наблюдал за ним; теперь он осторожно приблизился и, пока его друг был занят тем, что выпутывался из одежды, завладел лопатой. Сифорт тем временем достиг своей цели: он постоял немного с
   лентами, развевающимися на ветру,
   занятый тем, что тщательно сворачивал белье в как можно более плотный сверток, и совершенно не обращал внимания на дыхание небес, которое, как можно было бы предположить, в такой момент и в таком тяжелом положении "слишком грубо воздействует на его тело".
   Он как раз наклонился, чтобы опустить панталоны в могилу, которую копал для них, когда Том Инголдсби подошел к нему вплотную и ткнул плоской стороной лопаты...
  
   Шок оказался действенным; никогда больше лейтенант Сифорт не проявлял себя в роли сомнамбулы. Один за другим его бриджи, панталоны, панталончики, колготки в шелковую сеточку, его лакированные шнурки, его эффектные серые брюки с широкой красной полосой бомбейского полка были извлечены на свет Божий - извлечены из могилы, в которой они были погребены, как слои рождественского пирога; и после того как миссис Ботерби хорошенько выстирала их, они снова стали вполне пригодными.
   Семья, особенно дамы, расхохотались; Питерсы рассмеялись; Симпкинсоны тоже; Барни Магуайр воскликнул: "Вот это да!", а мадемуазель Полин: "Боже мой!"
   Чарльз Сифорт, не в силах вынести расспросов, которые ожидали его со всех сторон, отправился в путь на два часа раньше, чем предполагал; однако вскоре вернулся и, отказавшись, по просьбе своего тестя, от занятий охотой на раджей и отстрелом набобов, повел свою краснеющую невесту к алтарю.
   Мистер Симпкинсон из Бата не присутствовал на церемонии, поскольку в то время был занят на Большом объединительном собрании ученых, собравшихся в Дублине со всех уголков известного мира. Его эссе, демонстрирующее, что земной шар, - это великолепный заварной крем, который взбивается вихрями и готовится с помощью электричества, - на острове Портленд его выпекают слишком много, а на болоте Аллена недостаточно, - получило высокую оценку, и он едва избежал премии Бриджуотера.
   Мисс Симпкинсон и ее сестра по этому случаю выступали в роли подружек невесты; первая написала эпиталаму, а вторая воскликнула: "О Господи", глядя на парик священника. С тех пор прошло несколько лет, и этот союз увенчался появлением двух или трех отпрысков с фамильного древа, из которых мастер Недди - "любимец дедушки", а Мэри Энн - "утешение для мамы". Я только добавлю, что мистер и миссис Сифорт живут настолько счастливо, насколько это вообще возможно для двух добросердечных, добродушных и очень любящих друг друга людей; и что со дня своей женитьбы Чарльз не выказывал ни малейшего желания вскочить с постели или гулять по ночам на улице, - хотя, судя по его полной готовности исполнять все желания и прихоти своей молодой жены, Том намекает, что прекрасная Кэролайн все же "постоянно к этому готова".
  
  

В АМБАРЕ

Берджес Джонсон

  
   Стоило нам зайти в амбар, как я пожалел о своем необдуманном добродушии, побудившем меня согласиться с планами этих жизнерадостных молодых студентов. Мисс Энстелл, мисс Ройс и еще одна или две девушки, которые, как я подозреваю, зачастую становились лидерами студенческих проказ, вошли первыми и развлекались тем, что прятались в темноте и приветствовали остальных членов нашей компании, когда мы входили, различными криками и стонами, какие обычно приписывают привидениям. Мы с женой замыкали шествие, неся два фермерских фонаря. Именно она выбрала это место, и, признаюсь, я не одобрял ее решение. Но она родом из этой части страны, и заверила нас, что с этим зданием связаны какие-то смутные легенды, делающие его наиболее подходящим для наших целей.
   Это было старое затхлое помещение, в котором отсутствовала даже та опрятность, какую обычно можно найти в амбарах, и в нем стоял такой сырой запах, как будто там сгнили целые поколения стогов сена. В полу имелись дыры, и в сумерках раннего вечера нам приходилось пробираться с величайшей осторожностью. Мне пришло в голову, что, если какая-нибудь молодая студентка растянет лодыжку в этой абсурдной обстановке, мне будет очень неловко объяснять это. По-видимому, это был сарай для сена, истинные размеры которого терялись в тени. Стропила пересекали его примерно в двадцати футах над нашими головами, тут и там поперек стропил лежало несколько досок, служивших опорой для тех, кто мог захотеть воспользоваться древним блоком, несомненно, когда-то использовавшимся для подъема тюков. Половина пола была покрыта сеном на глубину двух-трех футов. Я даже не могу себе представить, как долго оно там пролежало. Было очень пыльно, и я опасался рецидива моего старого врага - сенной лихорадки; но возражать на этом основании было уже слишком поздно, и мы с женой последовали за нашими болтливыми проводницами, расположившимися на этой древней подстилке из сена и настоявшими, чтобы мы заняли места в центре их круга.
   По моему предложению, два фермерских фонаря были оставлены на подходящем расстоянии, - на самом деле, в другой стороне амбара, - и наш единственный свет исходил от быстро сгущающихся сумерек снаружи, проникавший через маленькое окошко и различные щели высоко под крышей над стропилами.
   Что-то в этом месте было такое, что теперь, когда мы устроились, успокоило наше веселье, и молодые люди уже с гораздо меньшим энтузиазмом единодушно требовали рассказа. Я посмотрел на свою жену, чье лицо было едва различимо в кругу собравшихся. Мне показалось, что даже в полутьме я заметил на ее лице то же выражение изумленного недоверия, какое было у нее на лице днем ранее, когда я уступил настояниям делегации моих студентов, пришедших на эту вечеринку с рассказами о привидениях накануне праздника.
   "Нет никакой причины, - подумал я про себя, повторяя фразы, которые использовал тогда, - нет никакой причины, почему я не должен рассказать историю о привидениях. Правда, я никогда не делал этого раньше, но литературные достижения, позволившие мне усовершенствовать мой недавний трактат о "Неупотреблении кавычек", вполне соответствуют импровизированным экспериментам в области сверхъестественного". Я понимал, что молодые люди вряд ли ожидали чего-то серьезного, и это тоже меня воодушевило. Я прочистил горло, и в группе воцарилась тишина. Снаружи подул легкий ветерок, бревна сарая ворчливо заскрипели. Из тени, почти прямо над головой, донеслось слабое позвякивание. Очевидно, причиной его был ржавый блок, который я заметил, когда мы вошли. Железный крюк на конце древней веревки все еще висел на нем и раскачивался в слегка колеблющемся воздухе в нескольких футах над нашими головами, прямо над центром нашего круга.
   Какое-то любопытное сочетание факторов - возможно, атмосфера этого места, а также едва различимые лица вокруг меня и мое желание доказать свои способности в этой неизведанной области повествования - внезапно вызвали у меня прилив вдохновения. Я поймал себя на том, что высказываю свои фантазии так, будто они являются фактами, и с готовностью включаю вымышленные имена и сведения, которые, безусловно, никоим образом не были истинными.
   - Этот амбар стоит на земле старого Крида, - начал я. - Питер Крид был его последним владельцем, но я полагаю, он всегда был и всегда будет известен как амбар Тернера. В нескольких ярдах к югу вы увидите осыпающуюся кирпичную кладку и зияющие провалы старого фундамента, заросшие сорняками, которые почти скрывают несколько обугленных балок. Это все, что осталось от старого дома Эшли Тернера.
   Я снова прочистил горло, но не для того, чтобы выиграть время для своих мыслей, а чтобы на мгновение ощутить удовлетворение, вызванное напряженным вниманием моих слушателей, особенно моей жены, которая наклонилась вперед и смотрела на меня с выражением изумления.
   - Должно быть, лет тридцать назад у Эшли Тернера была здесь довольно красивая ферма, - продолжил я, - когда он привез сюда свою жену. Тогда этот амбар был новым. Но он был бездельником, и в его пользу ничего нельзя сказать, если только не признать его славу шутника. Странно, что бездельники часто обладают экстравагантным чувством юмора! У Тернера была немалая свита из окрестных мальчишек-сорванцов, превративших этот амбар в шумное место встреч и, следуя его намекам, совершили множество причудливых проказ. Но большую часть своих розыгрышей он совершал в пьяном виде, а в трезвые минуты оскорблял свою семью, в то время как его жена с трудом содержала ферму. В конце концов он стал бродяжничать. Никто не знал, откуда у него деньги на карманные расходы; жена не могла ему их давать. Потом кто-то узнал, что он время от времени ходит к Криду, и все объяснилось.
   Эти мои краткие сведения, очевидно, не привлекли пристального внимания моей юной аудитории. Они раздражали меня своими частыми шутками и перешептываниями. Никто не мог бы удивиться моей бойкости больше, чем я сам, за исключением, пожалуй, моей жены, чье напряженное внимание так и не ослабло. Я возобновил свой рассказ.
   - Питер Крид был старым добрым ростовщиком худшего сорта. Он регулярно ходил в церковь один день в неделю, а остальные шесть дней обирал своих соседей - всех, кто попадался ему под руку. Должно быть, он одалживал Тернеру деньги на выпивку, и все знали, каким должно быть обеспечение.
   Наконец настал день, когда многострадальная жена взбунтовалась. Тернер вернулся домой сильно пьяным и в самом сентиментальном настроении. Вероятно, он попытался устроить какую-нибудь пьяную выходку. Старый Айк, наемный работник, сказал, что, по его мнению, Тернер подстроил для нее что-то страшное в сарае, и что он никогда не слышал от своей хозяйки ничего об этом, ни до, ни после, а он в это время работал в дровяном сарае за закрытой дверью. Вскоре после этого Эшли Тернер исчез, и никто не видел его, не слышал о нем и не вспоминал о нем в течение нескольких лет, за исключением тех случаев, когда вид его усталой жены и тощих детей оживлял воспоминания.
   Наконец, в один прекрасный осенний день старый Питер Крид появился здесь, в доме Тернеров. Представляю себе чувства миссис Тернер, понявшей, что ее ждет, когда его ржавая коляска показалась из-за угла сарая. Как бы то ни было, она не протестовала и смиренно выслушала его краткое заявление о том, что у него просроченная закладная с большими процентами, и ей пора уходить. Она ушла. Ни она, ни кто-либо другой не сомневался в правах Крида в этом вопросе, но я верю, что в конечном итоге у нее появился лучший дом.
   Здесь я прервал свое повествование, чтобы перевести дух и размять ногу, которую свело судорогой. В общем, я немного успокоился и сменил позу. Стало темнее. Стропила над нами были невидимы, и лица вокруг меня казались странно белыми на темном фоне. После небольшой паузы я откашлялся и продолжил.
   - Таким образом, старый Крид вступил во владение этим местом точно так же, как до этого он стал владельцем дюжины других в округе. Обычно он жил в одном из них, пока не удавалось продать его с хорошей прибылью, превышающей вложенные средства; поэтому он поселился в доме Тернеров и содержал старого Айка, потому что платил ему мало или вообще ничего. Но, похоже, ему было трудно найти покупателя.
   Прошло, должно быть, около года, когда случилось неожиданное. Крид пришел сюда, в амбар, чтобы запереть его, - он всегда делал это сам, - когда заметил что-то необычное на сеновале - на этом сеновале, возвышавшемся тогда примерно на шесть футов над полом. Он присмотрелся в сумерках и увидел пару сапог; подойдя ближе, он обнаружил, что они были надеты на пару человеческих ног, владелец которых крепко спал на сене. Крид взял короткую палку и постучал по сапогу.
   - Убирайся отсюда, - сказал он, - или я запру тебя.
   Спящий медленно проснулся, сел, ухмыльнулся и сказал:
   - Привет, Питер Крид.
   Вне всякого сомнения, это был Эшли Тернер. Крид отступил на шаг или два и, казалось, не находил слов. При движении из кармана Тернера выскользнул какой-то предмет, заскользил по сену и упал на пол сарая. Это была наполовину пустая фляжка из-под виски.
   Конечно, никто не знает всех подробностей последовавшего разговора. То немногое, что я могу рассказать вам о сказанном и сделанном, я узнал от старого Айка, наблюдавшего за происходящим с безопасного расстояния за пределами амбара, и готового в любой момент действовать так, как лучше всего отвечало его собственной безопасности и благополучию. В одном Айк был уверен - Криду не хватало его обычной манеры запугивать. Он, по-видимому, изо всех сил старался изобразить непривычное дружелюбие. Тернер был сильно пьян, но торжествовал, и его удовлетворение от того, что, по его мнению, было лучшей шуткой в его жизни, казалось, делало его дружелюбным.
   - Я сохранил их в целости и сохранности, - повторял он снова и снова. - У меня есть доказательства. Я не зря работал все эти месяцы. Я еще не настолько глуп, чтобы выбрасывать бумаги, даже когда пьян.
   К удивлению наблюдавшего Айка, Крид, очевидно, попытался уговорить его зайти в дом и перекусить. Тернер соскользнул с сеновала, почувствовал, что его шаг слишком не уверен, глупо рассмеялся и предложил Криду принести ему что-нибудь поесть. - Полагаю, у меня есть право спать в сарае или в доме, в зависимости от того, где я захочу, - сказал он, хитро глядя Криду в лицо. Старый ростовщик постоял несколько минут, задумчиво разглядывая Тернера. Затем толкнул его плечом обратно на сено, сказал что-то насчет ужина, и направился к выходу из сарая. В дверях он обернулся, посмотрел назад, затем подошел к краю сарая и стал шарить по полу, пока не нашел фляжку с виски, поднял ее, бросил на колени Тернеру и, спотыкаясь, вышел.
   Я начал интересоваться собственным рассказом и был в какой-то степени доволен его беглостью, но моя аудитория раздражала меня. Слышался прерывистый шепот, сопровождавшийся смехом, и я предположил, что та или иная студентка время от времени поощряла это невнимание, щекоча соседку соломинкой. Я даже подозревал мисс Энстелл, - которая по натуре настолько легкомысленна, что я иногда сомневаюсь в ее праве занимать место в моем классе, - в том, что она щекочет подобным образом мою собственную шею. Естественно, я проигнорировал это.
   - Питер Крид, - повторил я, - вошел в дом. Айк слонялся вокруг сарая в ожидании. Ему было откровенно любопытно. Через несколько минут его хозяин появился снова, неся тарелку, полную разнообразных объедков. Айк всмотрелся и прислушался, не испытывая угрызений совести.
   - Это лучшее, что у меня есть, - услышал он недовольный голос Крида. Тон Тернера стал более пьяно-воинственным.
   - Лучше бы так оно и было, - громко сказал он. - Сегодня ночью я лягу в самую лучшую постель. - Очевидно, он ел и что-то бормотал между глотками. - Ты мог бы принести мне еще бутылочку.
   - Я так и сделал, - ответил Крид, к великому изумлению слушавшего его Айка. Тернер безудержно расхохотался.
   Последовало долгое молчание. Тернер то ли ел, то ли пил. Затем он заговорил снова, более хрипло и сонно.
   - Чертовски неприятная эта веревка. Почему бы тебе не убрать ее?
   - Она тебе не мешает, - сказал Крид.
   - А тебе бы этого не хотелось? - спросил Тернер с пьяной проницательностью. - Но мне она не нравится. Убери ее.
   - Я так и сделаю, - сказал Крид.
   Последовало долгое молчание, а затем раздался прерывистый скрежещущий звук. Мгновение спустя из сарая внезапно появился Крид. Айк взял большие грабли и сделал вид, что собирается повесить их на привычный колышек у двери сарая. Крид пристально посмотрел на него.
   - Ложись спать, - приказал он, и Айк повиновался.
   Это было в субботу вечером. В воскресенье утром Айк пришел в амбар позже обычного. Но он пришел первым. Он нашел тело пьяницы, висящее здесь, над полом, примерно там, где мы сейчас сидим, холодное и неподвижное. Это был ужасный конец несчастного возвращения домой.
   Теперь среди моей аудитории царила тишина. Мисс Энстелл и еще пара девушек громко захихикали, но это было явно принужденное хихиканье, и оно не нашло отклика. Поднявшийся незадолго до этого ветерок производил странные поскрипывания в старых балках, а колесо подъемного механизма высоко над нами издавало унылый монотонный звук, похожий на звон треснувшего колокола.
   Я подождал немного, вполне удовлетворенный произведенным эффектом, а затем продолжил.
   - Присяжные коронера сочли это самоубийством, хотя некоторые многозначительно качали головами. Тернер, по-видимому, достаточно протрезвел, чтобы встать, и, сделав простую петлю вокруг шеи, зацепил веревку за крюк. Веревка, которая была перекинута через колесо-блок на крыше, выходила через окно под карнизом и была закреплена снаружи возле двери сарая, где любой мог за нее потянуть. Крид показал, что этот узел он завязал много дней назад. Айк был робким стариком, испытывавшим вполне обоснованный страх перед своим работодателем, он поддержал показания и не упомянул о том, что подслушивал их предыдущим вечером, хотя слышал, как Крид клялся перед присяжными, что не узнал бродягу, которого он накормил и приютил. В карманах Тернера не было никаких документов, только несколько монет и перочинный нож с маркировкой, которая дала первый ключ к установлению его личности.
   Несколько соседей сказали, что это был достойный конец, и что приговор был справедливым. Тем не менее, пошли слухи. Люди избегали Крида и окрестностей сарая. Ходили слухи, что в амбаре водятся привидения. Прохожие, шедшие по дороге после наступления темноты, говорили, будто слышали лязг старого колеса, когда не было ни ветерка, почти такой же, как вы слышите сейчас. Некоторые утверждают, что слышали смех. Возможные покупатели пугались, а Крид все более и более превращался в одинокого мизантропа. Старина Айк оставался, Бог знает почему, хотя, полагаю, Крид что-то платил ему.
   Слухи не утихали. Люди говорили, что ни Айк, ни Крид не заходили в этот амбар, и сено в нем не хранили, хотя Крид не был бы Кридом, если бы не продал большую часть того, что у него было, с призраком или без призрака. Могу себе представить, как он медленно разгребает его в одиночку целыми днями, но количество сена, оставшегося здесь, доказывает, что даже он в конце концов пал духом.
   Я на мгновение замолчал, но, хотя вокруг царило беспокойное оживление, а прямо над нами непрерывно раздавался мрачный лязг, никто из моих слушательниц не проронил ни слова. Уже совсем стемнело, и, по-моему, все собрались вместе.
   - Около десяти лет назад люди начали называть Крида сумасшедшим. - Здесь я прервал свой рассказ. - Я вынужден попросить вас, мисс Энстелл, перестать меня щекотать. Вот уже некоторое время я чувствую, как вы расчесываете мне волосы соломкой, но ради других не обращал на это внимания. - Из темноты донесся голос мисс Энстелл, которая горячо запротестовала, и, судя по направлению, откуда исходил звука, я понял, что в общей суматохе она, должно быть, устроилась в самом центре нашего круга и не могла быть виновата в этом. Кто-то из присутствующих оказался достаточно ребячлив, чтобы изобразить издевательский взрыв хриплого смеха, но я предпочел не обращать на это внимания.
   - Очень хорошо, - любезно сказал я. - Мне продолжать?
   - Продолжайте, - эхом отозвался приглушенный хор.
   - Это было ночью двадцать восьмого мая, десять лет назад...
   - Не двадцать восьмого, - резко оборвал меня голос моей жены. - Было сегодняшнее число. - В ее голосе прозвучали нотки, которые я с трудом распознал, но они свидетельствовали о том, что мое повествование каким-то образом произвело на нее впечатление, и я испытал явное чувство триумфа.
   - Это было вечером двадцать восьмого мая, - твердо повторил я.
   - Ты что, выдумал эту историю? - продолжал голос моей жены все с той же странной интонацией.
   - Да, моя дорогая, и ты мне мешаешь...
   - Но этим амбаром действительно владели Эшли Тернер, а позже Питер Крид, - произнесла она почти шепотом, - и я уверена, ты никогда о них не слышал.
   Признаюсь, я поступил бы мудро, если бы прервал свой рассказ и попросил зажечь свет. В голосе моей жены послышались истерические нотки, и я был поражен ее словами, поскольку не мог припомнить ни того, ни другого имени. Наши фонари стали странно тусклыми, хотя я был уверен, что оба они были недавно заправлены; и из дальнего угла амбара они не давали никакого света в наш круг. Я оказался в кромешной тьме.
   - В ту ночь, - сказал я, - старый Айк проснулся от звуков, как будто кто-то возился с засовом и открывал дверь в дом. Был необычный час, и он выглянул из окна своей маленькой комнаты. При тусклом свете звезд - это было незадолго до рассвета - он мог видеть весь двор и дорогу перед домом, а также огромный амбар, нависший над ним, как черная и зловещая тень. Он увидел фигуру Питера Крида, пересекавшего это пространство, гротескно сгорбленного и старого в сгущающемся мраке, двигавшегося медленно, почти ощупью, и все же прямо, словно по принуждению, к тени амбара. Он медленно отодвинул засов на огромной двери, распахнул ее и вошел в еще более темную тень, которую она скрывала. Дверь за ним закрылась.
   Айк, на своем надежном наблюдательном пункте, не пошевелился. Он не мог этого сделать. Даже в его примитивном воображении было что-то совершенно ужасное при мысли о том, что Крид остался один в этот час в такой же кромешной тьме, как эта, в огромном деревянном помещении, с его ужасными воспоминаниями. Он мог только ждать, напряженный и боявшийся сам не зная, чего.
   Пронзительный крик, нарушивший тишину, ослабил его напряжение, принеся почти облегчение, настолько тягостным было его ожидание. Но именно взрыв пронзительного смеха, непристойного, жуткого, сопровождавший крик, придал ему силы двигаться. Он пробежал полуголым четверть мили до дома ближайшего соседа и рассказал свою историю.
   Крида нашли повешенным, веревка была просто обмотана вокруг его шеи. В то утро, после осмотра тела, присяжные вышли из амбара в молчании. "Самоубийство", - сказали они после того, как Айк, дрожа и заикаясь, дал показания, вспоминая нерассказанные события того утра много лет назад. Да, Крид был мертв, на его морщинистом лице застыло выражение ужаса, а старая пыльная веревка была пропущена через колесо блока и прикреплена к балке высоко наверху.
   - Должно быть, он забрался на балку, закрепил веревку и прыгнул, - торжественно сказал бригадир. - Он должен был так сделать, должен, - повторял мужчина, как попугай, и на лбу у него выступил пот, - потому что другого способа не было, но, Бог мне судья, узел на веревке и пыль на балке не трогали уже много лет.
   В этот драматический момент в моей аудитории раздался громкий вздох. Некоторое время я сидел молча, довольный тем, что тишина и атмосфера этого места, которое на самом деле казалось наполненным влияниями, созданными не мной, усилили эффект, произведенный моим рассказом. В нашем кругу почти не было движения, в этом я был уверен. И снова, из почти осязаемой темноты надо мной, что-то, казалось, протянулось и коснулось моей головы. Легкое движение воздуха, достаточное для того, чтобы растрепать мои довольно редкие локоны, стало дополнительным доказательством того, что я стал жертвой какой-то шутки, не достигшей своей цели. Затем, с пугающей внезапностью, рядом с моим ухом раздался пронзительный смех, такой жуткий и так непохожий на обычные звуки студенческого веселья, что я вздрогнул, удивившись, не послышалось ли мне это. Почти сразу же после этого густую тьму снова разорвал вопль, настолько ужасный по своей интенсивности, что он совершенно отличался от других последовавших за ним криков.
   - Принесите свет! - раздался голос, в котором я узнал голос моей жены, хотя и странно искаженный эмоциями. Возникла суматоха. Девушки повскакивали со своих мест и мешали друг другу в темноте; наконец, хотя задержка казалась невыносимой, какая-то из них принесла единственный фонарь.
   В его слабом свете стало видно, что мисс Энстелл наполовину выпрямилась на своем месте в центре нашего круга, и моя жена поддерживает ее вес на руках. Ее лицо, насколько я мог разглядеть, казалось потемневшим и искаженным, и когда мы оторвали ее цепкие руки от обнаженного горла, то даже при таком освещении смогли разглядеть следы жестокого удушающего шрама, полностью опоясывающего его. Прямо над ее головой старый канат угрожающе раскачивался на слабом ветру.
   Я и сейчас смутно помню, что произошло дальше, и как мы, спотыкаясь, выбрались из того ужасного места. Мисс Энстелл сейчас у себя дома, оправляется от того, что ее врач называет психическим шоком. Моя жена не хочет об этом говорить. Вопросы, которые я хотел бы задать ей, застревают у меня в горле из-за выражения крайнего ужаса в ее глазах. Как я уже признавался вам, моя собственная философия с трудом выдерживает не столько отношение сообщества к тому, что им нравится называть моим вкусом к розыгрышам, сколько необходимость собирать и объяснять факты из моего опыта.
  

СЮЖЕТ, ПОДСКАЗАННЫЙ ПРИЗРАКОМ

Элси Браун

  
   И я сел писать историю о привидениях.
   Ответственным за это был Дженкинс.
   - Хэллок, - сказал он мне, - на этот раз расскажи нам что-нибудь о сверхъестественном. Что-то, что могло бы внушить ужас; это то, чего хочет публика, а твои призраки - словно взяты из жизни.
   Что ж, я был не в том положении, чтобы противоречить Дженкинсу, поскольку до сих пор его журнал был единственным, кто печатал мои рассказы. Поэтому я сказал: "Это верно!" - самым уверенным голосом, на какой был способен, и вышел.
   У меня не было ни малейшей идеи, но в то время это меня нисколько не беспокоило. Видите ли, я часто оказывался в подобной ситуации и раньше, и в конце концов все всегда складывалось удачно - я совершенно не понимал, как и почему. Все это было довольно загадочно. Как вы понимаете, я не специализировался на историях о привидениях, но, похоже, они более или менее специализировались на мне. История о привидениях была моим первым художественным произведением. Любопытно, как эта идея для сюжета пришла ко мне из ниоткуда после многомесячных тщетных поисков вдохновения! Даже сейчас, когда Дженкинсу нужен был призрак, он обращался ко мне. И я никогда не считал нужным противоречить Дженкинсу. Дженкинс, казалось, обладал сверхъестественным чутьем, и когда хозяин или бакалейщик приставал ко мне, он напоминал мне о моем долге в виде рассказа о привидениях. Каким-то образом мне всегда удавалось откопать что-нибудь для него, так что я начал немного преувеличивать свои способности.
   Итак, я пришел домой, сел за свой стол, погрыз кончик карандаша и стал ждать, но ничего не произошло. Довольно скоро мои мысли начали отвлекаться на другие вещи, совершенно неинтересные и материальные, например, на походы моей жены по магазинам и на то, как, черт возьми, я собираюсь излечить ее от тревожной склонности хвататься за каждое новое увлечение и доводить его до абсурда. Но я понял, что это ничего мне не даст, и снова уставился в потолок.
   - Быть писателем восхитительно, не так ли? - саркастически произнес я, наконец, тоже вслух. Видите ли, я достиг той стадии идиотизма, когда разговаривал сам с собой.
   - Да, - произнес голос в другом конце комнаты, - я бы сказала, что это так!
   Признаюсь, я вздрогнул. Затем я огляделся.
   К тому времени уже сгустились сумерки, а я забыл включить лампу. В другом конце комнаты было полно теней и мебели. Я сидел, уставившись на все это, и вдруг заметил, как что-то начинает обретать форму. Это было похоже на картинку, чьи разрозненные части начинают собираться воедино. Сначала показалась рука, затем кусочек рукава плотной белой блузки, затем нога и клетчатая юбка, пока, наконец, она не появилась полностью, кем бы она ни была.
   Высокая и угловатая, с огромными рыбьими глазами за большими очками в костяной оправе, с волосами, собранными в тугой пучок на затылке (да, мне казалось, что я могу видеть сквозь ее голову), и челюстью - в общем, она выглядела такой массивной, что на мгновение я усомнился в своих собственных чувствах и поверил, что она все-таки была настоящей.
   Она подошла, встала передо мной и посмотрела - да, определенно посмотрела на меня сверху вниз, хотя (насколько мне известно) я никогда раньше не видел эту женщину, не говоря уже о том, чтобы дать ей повод так на меня смотреть.
   Я сидел неподвижно, чувствуя себя совершенно беспомощным, должен признаться, и, наконец, она пролаяла:
   - На что вы уставились?
   Я сглотнул, хотя ничего не жевал.
   - Ни на что, - ответил я. - Абсолютно ни на что. Моя дорогая леди, я просто ждал, когда вы скажете мне, зачем пришли. И простите, но вы всегда приходите в таком виде? Мне кажется, ваши части могут перепутаться.
   - Разве вы не посылали за мной? - резко спросила она.
   Представьте, что я при этом почувствовал!
   - Н-нет. Я... я, кажется, не помню...
   - Послушайте-ка. Разве вы весь день не взывал к земле и небесам, чтобы они помогли вам написать рассказ?
   Я кивнул, и тут мне в голову пришло возможное объяснение, от которого у меня похолодел позвоночник. Предположим, это призрак стенографистки, устраивающейся на работу! Недавно в газете появилось мое объявление. Я открыл рот, чтобы объяснить, что вакансия уже занята, причем на постоянной основе, но она остановила меня.
   - И когда я вернулась в офис после своего последнего дела и была готова к встрече с вами, разве вы не переключились на что-то другое и не сидели там, болтая без умолку, так, что я не могла привлечь ваше внимание до этого момента?
   - Я... я очень сожалею, правда.
   - Ну, в этом нет необходимости, потому что я просто пришла сказать вам, чтобы вы перестали обращаться к нам за помощью; вы ее не получите. Мы объявляем забастовку!
   - Что?
   - Вы не должны кричать на меня.
   - Я... я не хотел кричать, - смиренно сказал я. - Но, боюсь, я не совсем вас понял. Вы сказали, что...
   - Объявляю забастовку. Вы что, не знаете, что такое забастовка? Больше ни одного сюжета вы от нас не дождетесь!
   Я уставился на нее и облизал губы.
   - Вы... это то, откуда они приходили ко мне?
   - Конечно. Откуда же еще?
   - Но мои призраки ни капельки не похожи на вас...
   - Если бы они были похожи, люди бы в них не поверили. - Она уселась на мой стол среди ручек и чернильниц и наклонилась ко мне. - В прошлой жизни я писала.
   - Вы писали!
   Она кивнула.
   - Но это не имеет никакого отношения к моей нынешней форме. Возможно, так оно и было, но, в конце концов, я бросила это занятие именно по этой причине и пошла работать читателем журналов. - Она вздохнула и задумчиво потерла кончик своего длинного орлиного носа. - Это были ужасные дни; воспоминания о них заставили меня принять чистилище за рай, и, наконец, когда я достигла своего нынешнего состояния, то решила, что нужно что-то предпринять. Я нашла других, которые страдали подобным образом, и мы вместе организовали "Бюро вдохновения писателя". Мы ищем, пока не найдем писателя без идей и с достаточно мягким складом ума, чтобы воспринимать впечатления. Дело доводится до сведения главного офиса, и один из нас назначается этим органом помогать этому писателю. Когда помощь заканчивается, мы представляем отчет.
   - Но я никогда не видел вас раньше...
   - И не увидели бы, если бы я не пришла объявить о забастовке. Сколько раз я опиралась на ваше плечо, когда вы считали, что напряженно думаете... - Я застонал и вцепился себе в волосы. Сама мысль о том, что это ужасное пугало может коснуться меня!.. и разве моя жена не была бы шокирована! Я вздрогнул. - Но, - продолжила она, - этому пришел конец. В последние годы нас слишком часто вытаскивали из постелей, и теперь с этим покончено.
   - Но, моя дорогая мадам, уверяю вас, я не имею к этому никакого отношения.
   - О, это не из-за вас, - покровительственно объяснила она. - Это из-за фанатиков спиритической доски. Было время, когда нам особо нечем было заняться, и мы иногда пугали людей, просто для развлечения, но не больше. Нам пришлось почти полностью отказаться от этого. Теперь мы сидим за столом и отвечаем на вопросы. И какие вопросы!"
   Она безнадежно покачала головой, сняла очки, протерла их и снова водрузила на нос.
   - Но какое отношение к этому имею я?
   Она с жалостью посмотрела на меня и поднялась.
   - Вы должны повлиять. Убедите всех своих друзей и знакомых перестать пользоваться спиритической доской, и тогда мы снова начнем помогать вам писать.
   - Но...
   За дверью послышались шаги.
   - Джон! О, Джон! - раздался голос моей жены.
   Я замахал призраку руками, словно новичок, который учится плавать.
   - Мадам, я должен попросить вас уйти, и немедленно. Подумайте, какое впечатление сложилось бы, если бы вас увидели здесь...
   Призрак кивнул и начал, как мне показалось, очень разумно дематериализовываться и исчезать. Сначала затуманивались туфли на ее ногах, пока я не смог разглядеть сквозь них пол, затем туман распространился на ее колени и постепенно пополз вверх. К этому времени моя жена уже открывала дверь.
   - Не забудьте про забастовку, - повторила она, в то время как ее нижняя челюсть начала отваливаться, и когда моя Лавиния пересекла комнату, направляясь ко мне, остатки ее уха растворились в воздухе.
   - Джон, какого черта ты сидишь в темноте?
   - Просто задумался, дорогая.
   - Задумался, чушь собачья! Ты говорил вслух.
   Я молчал, пока она зажигала лампы, радуясь, что она стоит ко мне спиной. Когда я нервничаю или возбужден, на моем лице начинает подергиваться мышца, и уголок рта приподнимается, создавая видимость идиотской улыбки. До сих пор мне удавалось скрывать этот недуг от Лавинии.
   - Знаешь, я купила сегодня прелестнейшую вещицу. Все от нее в восторге!
   Я вспомнила ее страсть к новым увлечениям, и у меня по спине пробежал холодок предчувствия.
   - Это... это не... - начал я и замолчал. Я просто не мог спросить; такая возможность казалась слишком ужасной.
   - Ни за что на свете не догадаешься. Это самая изящная, самая милая доска для спиритических сеансов, и такая дешевая! Я купила ее на распродаже по дешевке. В чем дело, Джон?
   Я почувствовал, как внутри меня что-то оборвалось.
   - Нет-нет, ничего, - ответил я и огляделся в поисках призрака. Предположим, что она задержалась и, услышав слова моей жены, внезапно появилась - как все чувствительные женщины, Лавиния была подвержена истерикам.
   - Но ты выглядел так забавно...
   - Я... я всегда так выгляжу, когда мне интересно, - выдавил я. - Но тебе не кажется, что это была глупая покупка?
   - Глупая! О, Джон! Глупая! И это после того, как я купила это для тебя!
   - Для меня! Что ты имеешь в виду?
   - Чтобы помочь тебе писать рассказы. Ну, например, предположим, ты хочешь написать исторический роман. Тебе не пришлось бы изнурять себя чтением этих заплесневелых старых книг в публичной библиотеке. Все, что тебе нужно было бы сделать, это устроить спиритический сеанс и поговорить с Наполеоном, или Вильгельмом Завоевателем, или Еленой Троянской - ну, может быть, и не с Еленой, - в любом случае у тебя был бы весь необходимый колорит, и без малейших проблем. Только подумай, как легко теперь будет писать твои рассказы.
   - Но, Лавиния, ты же не веришь в спиритические сеансы.
   - Я не знаю, Джон, они ужасно волнующие.
   Она присела на подлокотник моего кресла и мечтательно смотрела в другой конец комнаты. Я вздрогнул и обернулся. Там никого не было, и я с облегчением откинулся на спинку. Пока все хорошо.
   - О, конечно, они действительно волнующие. В том-то и дело, что это чертовски захватывающее зрелище. Они просто дьявольские. Лавиния, у тебя достаточно здравого смысла, и я хочу, чтобы ты избавилась от этой штуки как можно скорее. Верни ее и купи что-нибудь другое.
   Моя жена закинула ногу на ногу и уставилась на меня из-под прищуренных век.
   - Джон Хэллок, - отчетливо произнесла она. - Я не собираюсь делать ничего подобного. Во-первых, они не станут забирать обратно вещи, купленные на распродаже по дешевке, а во-вторых, если тебя не интересует другой мир, то меня он интересует. Вот так! - Она соскользнула с подлокотника и вышла из комнаты, прежде чем я успел придумать, что сказать. Она ушла очень обиженной.
   Так продолжалось весь остаток вечера. Стоило мне только упомянуть о досках для спиритических сеансов, я чувствовал, что ситуация начинает накаляться; поэтому я решил пока оставить все как есть, в надежде, что позже она будет более благоразумной.
   После ужина я еще раз попробовал поработать над рассказом, но, поскольку в голове у меня по-прежнему было совершенно пусто, я бросил это занятие и отправился спать.
   На следующий день была суббота, и, поскольку месяц близился к концу и день был особенно напряженный, я ушел из дома пораньше, так и не повидавшись с Лавинией. Поймите, я еще не достиг того уровня, когда могу уделять все свое время писательству, а работа бухгалтером в деревообрабатывающей компании помогает оплачивать счета за продукты и модные покупки Лавинии. Пятница была наполовину выходной, и, конечно, когда я вернулся, работы накопилось предостаточно; на самом деле, так много, что призраки, истории и все остальное растворилось в идеальном переплетении цифр.
   Когда я в тот вечер вышел из трамвая, мои мысли все еще пребывали в смятении. Теперь я вспоминаю, что даже от угла заметил, как ярко освещен дом, но тогда это ни о чем мне не сказало. Помню, когда поднимался по ступенькам и открывал дверь, я пробормотал:
   - Девять раз по девять - восемьдесят один!
   Гладолия встретила меня в холле.
   - Мистер Хэллок, моя хозяйка думает, что вы заблудились! Она сказала, что звонила вам, просила вернуться домой пораньше, но ради Бога, не нужно сейчас выяснять отношения, а переодевайтесь и присоединяйтесь к компании внизу.
   Какие-то воспоминания о сообщении, переданном мне одним из продавцов, просочились в мой мозг, но в то время я искал три потерянных чека и совершенно забыл об этом.
   - Компания? - глупо переспросил я. - Какая компания?
   - Хозяйка устраивает спиритический сеанс, - сказала Гладолия и, закатив глаза, исчезла в направлении кухни.
   Должно быть, я поднялся наверх, оделся и снова спустился, потому что вскоре обнаружил, что стою в тускло освещенном холле первого этажа в моем лучшем костюме, свежей рубашке и воротничке. Но я совершенно не помню, как это происходило.
   Из нашей маленькой гостиной доносилась громкая болтовня, я подошел к полуоткрытой двери и заглянул внутрь.
   Комната была полна женщин, в основном пожилых, в которых я узнал участниц Книжного клуба моей жены. Они сидели парами, и между каждой парой была спиритическая доска! Жалобный скрип движущихся треугольников, на которые они опирались пальцами, наполнял воздух и смешивался с разговором. Я огляделся в поисках призрака, и мое сердце упало. Что, если Лавиния увидит его и сойдет с ума у меня на глазах? А потом подошла моя жена и похлопала меня по плечу.
   - Джон, - сказала она своим самым нежным голосом, и я заметил, что ее щеки порозовели, а глаза заблестели. Моя жена всегда такая хорошенькая, только когда делает что-то, что, как она знает, я не одобряю. - Джон, дорогой, я знаю, ты нам поможешь. Миссис Уильям Огастес Уэйнрайт позвонила в последний момент и сказала, что, возможно, не сможет прийти, и это оставляет бедную Лору Хинкл без партнера. Послушай, Джон, я знаю, что некоторые люди могут проводить спиритические сеансы самостоятельно, но Лора не может, и ей будет очень плохо, если ты не...
   - Я! - ахнул я. - Я! Я не буду... - Но не успел договорить, как она взяла меня за руку, и в следующее мгновение я уже сидел с этой штукой на коленях, а мисс Лора Хинкл сидела напротив и ухмылялась мне в лицо, как кокетливый крокодил.
   - Я... я не буду... - начал я.
   - Ну же, мистер Хэллок, не стесняйтесь. - Мисс Лора Хинкл наклонилась вперед и погрозила костлявым пальцем почти у меня под подбородком.
   - Я... я не стесняюсь! Только я говорю, что не буду...
   - Это очень просто, правда. Просто положите кончики своих пальцев вот сюда, рядом с кончиками моих пальцев...
   Первое, что я понял, она взяла меня за руки и застенчиво держала их в нужном положении. Вскоре она отпустила их, и маленькая доска начала бесцельно вращаться. Казалось, какая-то сила дергала ее. Я посмотрел на свою партнершу сначала с подозрением, а затем с огромным облегчением. Если это делала она, то все эти разговоры о духах... О, я так надеялся, что мисс Лора Хинкл жульничала с этой доской!
   - Спиритическая доска, дорогая, не расскажешь ли ты нам кое-что? - заворковала она, и в тот же миг треугольник, казалось, ожил.
   Он устремился к левому верхнему углу доски и завис на слове "да". Затем он начал летать по кругу с такой скоростью, что я оставил всякую попытку уследить за ним. Моя спутница наклонилась вперед и начал громко произносить по буквам:
   - П-р-е-д-а... Предатель! Что она имеет в виду?
   - Я не знаю, - в отчаянии воскликнул я. Воротник стал мне очень тесен.
   - Но это должно что-то значить. Доска, дорогая, не могла бы ты объясниться поподробнее?
   - С-п-р-о-с-и... Спроси его. Спросить кого, доска?
   - Я... я ухожу. - Я поперхнулся и попытался встать, но мои пальцы словно прилипли к этой ужасной доске, и я снова сел.
   Очевидно, мисс Хинкл не услышала моего протеста. Сообщение появлялось быстрее, чем когда-либо, и она молча читала его, нахмурив брови, с огоньком охотницы в бледно-голубых глазах.
   - Она говорит, что это вы, мистер Хэллок. Что она имеет в виду? Доска, ты не скажешь нам, кто это говорит?
   Я застонал, но неумолимая доска продолжала указывать буквы. Мисс Хинкл снова читала вслух:
   - Х-е-л-е-н. Хелен! - Она повысила голос так, что его было слышно на другом конце комнаты. - Лавиния, дорогая, вы знаете кого-нибудь по имени Хелен?
   - По имени...? Я вас не слышу. - И моя жена пробралась к нам между стульями Книжного клуба.
   - Вы знаете, произошла забавнейшая вещь, - взволнованно прошептала она. - Кто-то пытался связаться с Джоном через доски миссис Хант и миссис Спринкл! Некто по имени Хелен...
   - Ну разве это не любопытно?
   - Что именно?
   Мисс Хинкл жеманно улыбнулась.
   - Кто-то, назвавшаяся Хелен, только что написала сообщение вашему мужу.
   - Но мы не знаем никого по имени Хелен...
   Лавиния замолчала и посмотрела на меня из-под прищуренных век, совсем как накануне вечером в библиотеке.
   И тут из разных концов комнаты начали доноситься голоса других женщин. Каждая, кто находилась за одной из этих пяти спиритических досок, называла меня по имени! Я почувствовал, как мои уши становятся малиновыми, фиолетовыми, темно-бордовыми. Моя жена смотрела на меня так, словно я был каким-то необычным насекомым. Скрип досок для спиритических сеансов и шепот разговоров становились все громче и громче, я почувствовал, как мое лицо дергается в судороге идиотской улыбки. Я попытался придать своим жалким чертам обычное подобие, я попытался и...
   - Какой у него хитрый вид! - сказала мисс Хинкл.
   Я встал и выбежал из комнаты.
   Не знаю, чем закончилась эта вечеринка. И мне не хотелось этого знать. Я сразу поднялся наверх, разделся, забрался в постель и лежал там в обжигающей темноте, пока последняя гостья внизу в холле рассказывала о чудесном вечере, который она провела. Я лежал там, пока входная дверь за ней не закрылась, а шаги Лавинии не раздались на лестнице и не миновали дверь в комнату для гостей. А потом, спустя пару столетий, часы пробили три, и я задремал.
   На следующее утро за завтраком моей жены не было видно. Я решил, что она поздно легла спать, но Гладолия, когда я спросил ее, только покачала головой, что-то пробормотала и возвела белки глаз к потолку. Я обрадовался, когда с едой было покончено, и поспешил в библиотеку, чтобы снова попытаться взяться за историю.
   Едва я уселся за стол, как в дверь постучали, и под нее просунулся белый листок бумаги. Я развернул его и прочитал:
   "ДОРОГОЙ ДЖОН,
   Я возвращаюсь к своей бабушке. Мой адвокат свяжется с тобой позже".
   - О, - воскликнул я. - О, лучше бы я умер!
   И:
   - Именно так тебе и следовало поступить! - раздался ужасный голос с другого конца комнаты.
   Я резко выпрямился, - я вжался в кресло под ударом прочитанного, - затем снова откинулся на спинку, и волосы у меня на макушке встали дыбом. По полу ко мне величественно приближалась пара начищенных до блеска ботинок на толстой подошве. Я уставился на них, словно зачарованный, а потом что-то в их походке привлекло мое внимание, и я узнал их.
   - Послушайте, - строго сказал я. - Что вы имеете в виду, появляясь здесь в таком виде?
   - Я ничего не могу с собой поделать, - произнес голос, который, казалось, исходил из точки примерно в пять с половиной футов над ботинками. Я поднял глаза и вскоре различил ее круглый, выпяченный рот.
   - Почему не можете? Это не очень красиво, являться по частям...
   - Если вы дадите мне время, - раздраженно произнес рот, - уверяю вас, остальная часть меня скоро появится.
   - Но что с вами такое? Вы никогда раньше так себя не вели.
   Казалось, она была уязвлена, и ей пришлось сделать над собой усилие, потому что часть рыбьего глаза и кончик носа показались в поле зрения с такой внезапностью, что я вздрогнул.
   - Это все ваша вина. - Она уставилась на меня, в то время как часть ее волос и клетчатая юбка начали медленно обретать форму.
   - Моя вина!
   - Конечно. Как вы можете заставлять женщину работать всю ночь, а потом ожидать, что на следующий день она сохранит все свои способности? Я просто слишком устала, чтобы материализоваться.
   - Тогда зачем вы обеспокоились этим?
   - Потому что меня послали спросить, когда ваша жена собирается избавиться от этой спиритической доски.
   - Откуда мне знать? Лучше бы я никогда вас не видел! - воскликнул я. - Посмотрите, что вы наделали! Из-за вас я потерял жену, из-за вас я потерял дом и счастье, вы... вы...
   - Мистер Хэллок, - донеслось из коридора снаружи, - Мистер Хэллок, я собираюсь уйти. Я не люблю, когда устраивают беспорядки. - И шаги удалились.
   - Вы... вы лишили меня моей кухарки...
   - Я пришла сюда не для того, чтобы надо мной издевались, - холодно произнес призрак. - Я... я...
   Тут дверь открылась, и вошла Лавиния. На ней были коричневая шляпа и пальто, в которых она обычно путешествует, а в руках она держала чемодан, который поставила на пол.
   От этого чемодана веяло какой-то твердой завершенностью, а его замок злобно скалился на меня.
   С непривычным проворством я вскочил со стула и оказался перед женой. Я должен во что бы то ни стало скрыть от нее этот ужасный призрак!
   Она не смотрела ни на меня, ни - слава Богу! - за мою спину, но устремила обиженный взгляд на мусорную корзину, словно пытаясь вырвать у нее мрачные секреты.
   - Я пришла сказать тебе, что ухожу, - отрывисто произнесла она.
   - О, да, да! - согласился я, размахивая руками, чтобы отвлечь ее внимание. - Это прекрасно!
   - Так ты хочешь, чтобы я ушла, да? - спросила она.
   - Конечно, да, прямо сейчас! Перемена обстановки пойдет тебе на пользу. Я скоро присоединюсь к тебе! - Только бы она ушла, пока Хелен не исчезнет! Конечно, потом мне пришлось бы потратить уйму времени на объяснения, но это лучше, чем позволить Лавинии увидеть привидение. Эта чувствительная маленькая женщина терпеть не могла, когда ее пугала мышь, а что бы она сказала призраку в своей собственной гостиной?
   Лавиния бросила на меня холодный взгляд.
   - Ты ведешь себя очень странно, - фыркнула она. - Ты что-то скрываешь от меня.
   В этот момент дверь открылась, и Гладолия позвала:
   - Миссис Хэллок! Миссис Хэллок! Я пришла сказать вам, что оставила место.
   Моя жена на мгновение повернула голову.
   - Но почему, Гладолия?
   - Я не собираюсь надолго задерживаться в одном месте с этими хитроумными досками для спиритических сеансов. Я боюсь ужасов. С меня хватит, я ухожу.
   - И это все, на что ты можешь пожаловаться? - спросила Лавиния.
   - Да, мэм.
   - Тогда ладно. Возвращайся на кухню. Можешь использовать доску для растопки печки.
   - Кто? Я? Прикоснуться к этому? Нет, мэм, только не негритянка!
   - Я буду тем, кто сожжет это, - крикнул я. - Я с удовольствием сделаю это.
   Гладолия тяжелыми шагами направилась на кухню.
   Тут моя Лавиния снова с раздражением повернулась ко мне.
   - Джон, нет никакого смысла пытаться обмануть меня. Что ты пытаешься скрыть?
   - Кто? Я? О, нет, - искусно солгал я, оглядываясь по сторонам, чтобы убедиться, что этот проклятый призрак достаточно хорошо спрятался. Она была такой большой, а я довольно маленький человек. Но это был плохой поступок с моей стороны.
   - Джон, - потребовала Лавиния тоном начальника полиции, - ты кого-то здесь прячешь! Кто это?
   Я только отмахнулся, отрицая это, и что-то булькнуло у меня в горле. Она продолжила.
   - Уже плохо, что ты флиртуешь с этой шлюшкой через спиритическую доску...
   - О, мне не в чем себя упрекнуть, уверяю тебя, любовь моя! - воскликнул я, ловко подпрыгнув, чтобы помешать ей сфокусировать взгляд у меня за спиной.
   Она резким движением оттолкнула меня.
   - Я посмотрю, кто там у тебя за спиной! Где эта Хелен?
   - Я? Я Хелен, - донеслось от призрака.
   Лавиния смотрела на это видение, на фантом с совиными глазами, в клетчатой юбке и жесткой блузке, с зачесанными назад волосами и без пудры на носу. Я по-мужски обнял ее, чтобы подхватить, когда она упадет в обморок. Но она не упала в обморок. На ее лице появилась широкая, довольная улыбка.
   - Я думала, ты Елена Троянская, - пробормотала она.
   - Раньше я была Еленой Троянской из Нью-Йорка, - сказал призрак. - А теперь, с вашего позволения, я пойду. Увидимся позже.
   С этими словами она быстро исчезла, и мы увидели только ее прощальный жест рукой.
   Моя Лавиния с готовностью упала в мои объятия. Я пылко поцеловал ее раз или два, а потом оттолкнул в сторону, потому что почувствовал внезапное сильное желание писать. Листы бумаги на моем столе маняще расстелились передо мной.
   - У меня есть самый потрясающий сюжет для истории о привидениях! - воскликнул я.
  

ЛЕДИ И ПРИЗРАК

Роуз Сесил О'Нил

  
   Прошло несколько мгновений, прежде чем Леди пришла к логическому выводу, что в углу комнаты что-то происходит, но истинная природа происходящего была еще далека от ясности.
   - Если говорить как можно мягче, - пробормотала она, - то это граничит со сверхъестественным, - и, наклонившись вперед, опираясь на обтянутые шелком колени, она стала наблюдать за этим феноменом.
   Сначала это показалось каким-то слабым и необъяснимым атмосферным расстройством, вызванным, однако, не открытым окном и не дверью. Какие-то бумаги полетели на пол, бахрома портьер мягко всколыхнулась, и, в самом деле, все еще можно было бы легко списать случайный сквозняк, если бы положение вещей внезапно не стало совершенно необычным. Ей показалось, будто весь воздух в комнате с бешеной скоростью устремился в одну точку, и там произошло то, что показалось ей воздушными конвульсиями, в самом центре которых, - так велико было смятение, - казалось, через определенные промежутки времени появлялось некое подобие фигуры.
   Тишину комнаты нарушили распахнувшаяся книга с трепещущими страницами, стук опрокинутой вазы с фиалками, из которой на пол пролилась душистая вода, и тихие прикосновения со всех сторон, словно легкий ветерок пронесся по комнате, полной мелочей.
   Локоны волос Леди взметнулись по направлению к тому углу, на который был устремлен ее взгляд, и в котором обстановка теперь стала такой напряженной в ожидании неминуемого события, и так разрывалась от какой-то непостижимой боли, что она невольно поднялась и, шагнув вперед, преодолела давление своих нижних юбок, развевавшихся вокруг нее лодыжек, нетерпеливо сунула руку в...
   И сразу же осознала, что ее приняла другая рука, хотя и не вполне ощутимо, и еще мгновение то, что она видела перед собой, колебалось между чем-то и ничем. Затем из этого двойственного положения медленно выплыла фигура молодого человека, одетого в вечерний костюм, поверх которого была накинута мантия с пышными складками, какие носят приверженцы моды.
   - Черт возьми, - пожаловался он, - я думал, что никогда не материализуюсь.
   Сбитая с толку, она бросилась в кресло, но, несмотря на потрясение от случившегося, оставаясь верной себе, не преминула пригладить растрепавшиеся локоны.
   Ее посетитель недовольно разглядывал ее и теперь с некоторой досадой воскликнул: "Прошу прощения, моя дорогая, но стоят ли мои ноги на полу, или, черт возьми, где они находятся?"
   Ободряющим тоном она призналась, что его лакированные кожаные туфли были всего в двух-трех дюймах от ковра. После чего, приложив еще одно усилие, он заставил себя опуститься, пока его ноги не оказались на полу в приличном положении. Теперь в его движениях была заметна подозрительная легкость.
   Когда он закончил осмотр самого себя, сделав это с видом величайшей беззаботности, которая, однако, не могла скрыть того факта, что сердце его билось довольно сильно, он подошел к Леди.
   - Ну, вот мы и снова вместе, любовь моя! - воскликнул он и покрыл ее руки призрачными поцелуями. - Кажется, прошла целая вечность с тех пор, как я пытался вернуться к тебе сквозь внешнюю пустоту и все такое. Иногда, признаюсь, я почти отчаивался. Уверяю тебя, жизнь для бестелесных - это не только пиво и кегли.
   Он глубоко вздохнул, и его взгляд, устремленный на нее и на комнату, казалось, обволакивал все и лелеял это.
   - Маленькая комнатка, маленькая комнатка! Так вот ты какая! Знаешь, - продолжал он с живостью, - я думал об этом в могиле и едва мог уснуть, потому что это место оставалось непроницаемым. Как много всего мы оставляем незавершенным! Я набросал это в свое время, литературная страсть была сильна во мне:
   - Теперь, когда все кончено, и я лежу в земле,
   Я не могу уснуть из-за этого, и это моя единственная забота;
   Мысль о том темном месте, которое я не могу узнать;
   Что туда, где было мое сердце, я не могу вернуться,
   И увидеть тебя!
   - Ну, что ж, такие вещи раздражают призрака. Естественно, я поспешил вернуться, чтобы убедиться, что ты по-прежнему моя. - Он устремил на нее пронзительный взгляд.
   - Я заметил по календарю на твоем письменном столе, что прошло несколько лет с тех пор, как я... э-э-э... скончался, - добавил он, слегка покраснев. - Ого! Как быстро летит время! Ты скоро присоединишься ко мне, моя дорогая.
   Она величественно выпрямилась, и он осознал ее красоту во всей полноте ее стойкого совершенства, утонченную дерзость Жизни, смотрящей на Смерть, и тот факт, что она забыла о нем.
   Он встал и, засунув дрожащие руки в карманы, посмотрел ей в лицо, затем отвернулся, чтобы скрыть смятение. Однако он был человеком недюжинного духа и в мгновение ока справился с ситуацией. Под ее пустым, негодующим взглядом он достал визитную карточку и, взяв карандаш, написал под именем:
   "Покой в груди
   Дал час отдыха
   Моему сердцу.
   Покой в груди,
   Пока сердце не превратится в глину
   Там, где я лежу.
   Покой в груди,
   Хотя сердце и не забыло
   Гостя, которого оно когда-то приютило.
   Спокойной ночи!"
   Вручая ей визитку, он поклонился и, в силу привычки, повернулся к двери, забыв, что его призрачное давление не позволит повернуть ручку.
   Поскольку дверь не открылась, он вздохнул, вспомнив о своем призрачном состоянии, и приготовился исчезнуть, бросив последний взгляд на Леди. Она все еще смотрела на визитку в своей руке, и слезы текли по ее лицу.
   "Она вспомнила, - подумал он, - какая учтивость!" На мгновение ему показалось, что он сможет сдержать свое разочарование, благоразумно удалившись от того, что, по его мнению, было пределом возможного, с обычной сдержанностью умершего, но чувства одолели его. В одно мгновение он заключил ее в объятия и стал изливать свою любовь, свои упреки, историю своей тоски, своих сомнений, своего недовольства и своего отчаянного путешествия обратно на землю, чтобы увидеть ее. - И, ах, - воскликнул он, - представь себе мои мучения, когда я обнаружил, что ты забыла. И все же я догадался об этом во мраке. Я угадал это по своему беспокойству и отчаянию. Возможно, какие-нибудь строчки, пришедшие мне на ум, подскажут тебе это - ты помнишь мою прежнюю способность к стихосложению?
   "Там, где плачут травы
   Над его темным ложем,
   И порхают светлячки,
   Лежит усталая голова
   Того, кто не может уснуть:
   Забытого мертвеца".
   Он сел на стул рядом с ней и заговорил об их давней любви друг к другу, о своей верности, несмотря ни на что; между прочим, о ее красоте, о ее жестокости, о свете ее лица, который вел его к ней, и о многом другом, - и Леди поклонилась, опустила голову и заплакала.
   Так прошли ночные часы: луна пошла на убыль, бледность начала окрашивать смуглые щеки востока, но красноречие посетителя все еще лилось рекой, и Леди прижимала его туманные руки к своей пробудившейся груди. Наконец, тень розового оттенка коснулась занавески. Он резко поднялся.
   - Я не могу дожидаться утра, - сказал он, - всем добрым духам пора отправляться в постель.
   Но она бросилась перед ним на колени и в отчаянии обхватила его за тонкую талию.
   - О, не оставляй меня, - воскликнула она, - или моя любовь убьет меня!
   Он нетерпеливо склонился над ней.
   - Скажи это еще раз, убеди меня!
   - Я люблю тебя, - кричала она снова, и снова, и снова, с такой мучительной искренностью, которая убедила бы самого скептичного призрака, когда-либо видевшего лунные отблески.
   - Ты снова забудешь, - сказал он.
   - Я никогда не забуду! - воскликнула она. - Отныне моя жизнь будет одним непрерывным воспоминанием о тебе, одним долгим актом почитания твоей памяти, одним жертвоприношением, одним непрекращающимся раскаянием, одним мучительным ожиданием!
   Он приподнял ее лицо и увидел, что это правда.
   - Ну что ж, - сказал он, грациозно закутываясь в плащ, - теперь я немного отдохну.
   Он поцеловал ее в волосы с некой игривой грацией и приготовился раствориться.
   - Прощай, моя дорогая! - сказал он. - Отныне я буду спать по ночам; мое сердце совершенно спокойно.
   - Но мое сердце разбито, - причитала она, отчаянно пытаясь еще раз обнять его исчезающую фигуру.
   Он послал ей воздушный поцелуй своими туманными кончиками пальцев, и все, что у нее осталось, кроме разбитого сердца, - это слабое колебание воздуха.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"