Неотъемлемая часть пути к совершенству - это позволить (себе) несовершенство. Правда в том, что тщетность попыток достичь идеала парализует ничуть не меньше, чем откровенное нежелание сделать первый шаг.
Парадоксально, но в попытках отполировать произведение до блеска, вместе с шероховатостью неизменно стирается и автор. (Но) ведь чем более нечто "соответствует" (стандартам, мейнстриму, традиции), тем менее оно аутентично. Романтичный концепт "смерти автора", дающий возможность намекать на присутствие в процессе чего-то большего, на самом деле никого не убивает, а лишь узурпирует нечто личное в пользу бездушной надличностной структуры (Ницше становится ницшеанством, Маркс марксизмом, Бергсон интуитивизмом и так далее).
Тем не менее, несмотря на общую (и отнюдь не лишенную глубоких нарративов) тенденцию к обезличиванию (через систематизацию и интерпретацию), голос автора сохраняет свою силу как первоисточник. Отшлифованные самопризнанными последователями тезисы, константы и образы не снимают вовсе интерес к оригиналу, не взирая на все его несовершенство (открываемое якобы "критикой").
Претендующая на массовость структура по определению не может допустить несовершенства (ибо угодить аудитории для нее важнее, чем донести). Так подлинность (от автора которая неотделима) оказывается принесенной в жертву под прикрытием "уточнения", "улучшения", "коррекции".
Узкий коридор внешнего совершенства просто не способен вместить в себя аутентичное, в основе которого лежит требование широты, безграничности некой даже. Структура изначально устанавливает свои пределы, настаивает на своем темпе и запрашивает свои, соответствующие ее стандартам, смыслы. И потому зачастую стандартизация буквально ничтожит ту глубину, которая, очевидно, была в несовершенном, но которая просто не поместилась в новую, четкую, признанную схему.
Впрочем, без опоры на искусственные стандарты буквально никто не сможет с чистым сердцем сказать, ни что несовершенное не совершенно, ни что совершенное действительно совершенно.
На самом деле, путь творчества всегда был дорогой войны между стремящимся к полному снятию всяких ограничений творцом и жаждущей тотального диктата массой сотворцов. Впрочем, именно это противостояние и создавало всегда столь необходимый баланс, результатом которого и становится нечто выдающееся (возможно, в этом и состоит секрет очевидной, но не объяснимой связи таланта и тяжести условий его породивших). В конце концов, снявший все ограничения автор неизбежно погружается в безумие (становясь непонятным, диким, отождествленным с собственной стихией), в то время как сдавшийся структуре превращается в рядовой винтик ее механизма (часть дискурса, который оказывается неизменно пуст).
Непреодолимое давление общего стремления к "максимальному" (уровню точности, аргументации, красоты и так далее) естественным образом низвело несовершенство до чего-то постыдного. Более того, шероховатость в одном пункте оказалась способной влиять на восприятие творения вообще. По сути, именно предсказуемая жажда неофитов структуры иметь сильную позицию и начала провоцировать придирчивость к форме, полностью игнорируя возможность нанесения урона содержанию.
Выискивание проблемы в какой-то момент стало престижным (и речь вовсе не о констатации прямого логического противоречия, как может показаться). Безумие утраченной способности к иллюзии (*Бодрийяр), растерянность, порожденная полусознательным закрытием портала в мифос (превращение откровения в сборник сомнительных историй) стала называться "критическим мышлением", причем с комплиментарным оттенком. Бывшая базисом когда-то глубина вдруг обнаружила себя вытесненной со своего места "остротой". Так за критикой возможности погружения в смысл (не требующий вовсе идеальности) утаенной оказалось нежелание в него погружаться.
Придавая столь огромное значение несовершенству (внутри или вовне), человек как бы отказывается "проникать" под поверхность. И именно стандартизация (дающая конкретное право отторгать все "неподходящее") позволяет сгладить эту правду (о тенденции к поверхностности, искусственности). Некогда бывшая "жидкой" наружность под влиянием эталонирования и унификации превратилась в "корку", черпающую силу в каждой попытке ее разрушить.
Извлеченное из общего потока критики право приговаривать произведение, навешивая на него ярлык "неполноценного" дарует возможность видеть на месте чего-то пустоту, пропуск. Через требование совершенства (соответствия) в пространство творчества как бы проникает ничто, которое ничтожит и уничтожает. Конечно, стандарт - это еще не ничто, но он уже и не "изначальное".
Позволить себе несовершенство тождественно приближению к подлинному совершенству. В высшей степени совершенно именно подлинное, к которому ближе как раз несовершенное (не безликое, еще сохранившее в себе автора и не допустившее разрушительного влияния токсичной унификации). Глубоко лишь то, что не разложено, разложенное же, втиснутое в рамки - всегда не более чем "остро".