Аннотация: Небо - тяжёлое, как страх. Дым - как предчувствие. Иногда сон - просто сон. А иногда - инструкция по выживанию. История, от которой немного мутит. И правильно.
Мне снился сон. Родной город, узнаваемый, и в тоже время какой-то чужой. Будто совсем другой. На дворе ранняя осень или позднее лето. Непонятно. Над головой тяжелое хмурое небо. Даже не хмурое. Свинцовое. Все в клубах сизого и черного дыма. Вдалеке еле виднеются трубы, из которых он валит. Дым этот тянется с нескольких сторон, и кажется что еще немного и всей своей массой он рухнет на тебя, раздавит, погребет под своим ядовитым, переменчивым телом. Он шевелится, змеится, перетекает из одной струи в другую и струй этих тысячи. Словно громадный небесный спрут, чье тело теряется от взгляда в виду своего величия.
Серые грязные дома уныло глядят крышами вверх на небо. Грязные закрытые окна слепо смотрят на происходящее на улице. Жухлая трава уныло колышется под пыльным ветром. Немногочисленные прохожие бредут вдоль по улице, в ту же сторону куда тянутся клубы дыма. Редкие, припорошенные пылью, автомобили тоже едут в одну сторону. Непонятно — или куда-то все уходят, или это обычное течение жизни в этом месте.
Где-то вдали, кажется что у самого горизонта видно поднимающийся в небо основной источник дыма. Словно текущий вверх водопад из серо-коричневого столб тумана, грязи, пара… Словно ангел опустилтуже свои длинные грязные волосы к земле, и замер, увидев копошащихся внизу людишек.
А на душе от вида этого серо-коричневого дыма — совсем тоскливо и где-то внизу копошится острый клубок страха. Из тех страхов, что заставляет сводить живот и бежать прочь, куда глаза глядят. Непростой это дым. И я кажется знаю отчего он идёт. И сознание (или подсознание? кто там во сне главный из них?) услужливо подсказывает страшные ответы. Заводы сильно дымят — чтобы люди не очень обращали внимание на главный источник дыма. А главный источник дыма находится там, где расположена атомная электростанция… И у меня начинают бежать мурашки по коже, и волосы на теле начинают шевелиться от ужаса, и я словно начинаю чувствовать как радиоактивные излучения больно жалят моё тело, пронизывают его насквозь, выбивают атомы из молекул клеток, разрушают цепочки ДНК, рвут ткань моего организма для того чтобы он противно и мучительно умер задыхаясь от мук головной боли в собственной рвоте.
Я в ужасе. Тот небольшой комочек страха что копошился в животе одним разом вырос с меня ростом, натянул меня на себя как перчатку, проткнул мою кожу стальными шипами паники. Я открыл рот и попытался закричать, но из горла вырвался лишь вздох. И я замер, не в силах пошевелиться. Закрыл рот и молча уставился на бредущих по дороге людей, на машины, на брошенные, как теперь стало понятно, дома, на пыль, которая оказалась смертоноснее любой пули, потому что не промахивалась. И убивала со всех сторон.
Где-то вдали нарастал звук. Я прислушался и этот звук мне не понравился еще больше чем все остальное. Тоскливый. Пугающий. Протяжный. Вой смертельно раненного человека. Или нет. Вой матери потерявшей только что своё единственное и дорогое дитя. Казалось что в этом звуке сконцентрировались и весь ужас от случившегося, и угроза окружающим, за то что это допустили, и безысходность от невозможности что-либо изменить. Звук нарастал. Сирена гражданской обороны. Он наполнял меня с ног до головы, волнами проходил сквозь меня. Люди и машины сильно поредели на улице. Те что еще оставались теперь двигались быстро. Никто из прохожих не оглядывался на грязные волосы ангела. Все стремились побыстрее убраться отсюда. Каждый сам по себе. Неся в себе боль и страх этого места.
Я ступил на тротуар и развернулся в сторону АЭС. Вдаль по проспекту было хорошо видно градирни. Вернее то что от них осталось — слово обломанные зубы кролика воткнутые в землю. Сполохи огня отражались от струй дыма. Казалось сам дьявол прорвался в нашу реальность из ветхозаветных книг. Зрелище завораживало, и пугало. И я колебался куда мне идти — или в последние минуты жизни полюбоваться на развернувшуюся драму, или уносить свои ноги вместе с остальными, в надежде что где-то я получу помощь, и смогу прожить, пусть и хилые, но лет 15-20. Тут кто-то толкнул меня в грудь с такой силой, что я упал, и последнее что смог осознать — это то, что больно ударился затылком. И тьма окутала меня. И я проснулся.
***
Серёга посмотрел на меня с интересом:
— Ну ты брат, даешь. Можно, я как практикующий психотерапевт, посоветую тебе поменьше играть в «Сталкера» и завязать с постоянным недосыпом? Такие реалистичные сны очень быстро тебя до моей работы доведут.
Я улыбнулся и махнул рукой.
— Фигня, прорвемся. А сон… Понимаешь, Серёга, сон и правда реалистичный. Ты же знаешь что я в Атомнадзоре работаю? — Серёга кивнул, внимательно глядя сквозь бокал пива на мои ладони сложенные на столе.
— Ну вот. Очень меня современные тенденции всего что у нас вокруг творится — беспокоят. Смотри: аварии на ГЭС участились? Участились. Последняя крупная авария была — жертв куча. Аварии на теплостанциях, аварии на заводах, на шахтах, катастрофы на железных дорогах и на самолетах. Я за всем этим присматриваю, в конце концов, атомная энергетика это не вещь в себе. Тут тебе и строительство и производство оборудования, и грузоперевозки, и выработка топлива , да и многое из этого просто-напросто на слуху. И мне это все не нравится.
— Что именно, Костя? Тенденции? Ну так оно и понятно. Все что сейчас есть — нам с Советского Союза в наследство досталось. И оно стареет, приходит в негодность, так что было бы с чего удивляться, — Сергей словно что-то решив для себя отхлебнул из бокала и откинулся на спинку стула.
— Да, тут ты прав, — я кивнул головой, поддерживая мысль друга, — но не полностью. Со времени Союза в негодность не только его наследство пришло, но и вся система что паразитировала на нем. У нас делают необязательным технические работы необходимые для обеспечения безопасности. Необязательными становятся профилактические меры для охраны труда. Вон — куче народа не так давно сделали необязательными медосмотры по месту работы. Которые ежегодные.
Сергей оживился:
— А! Эти-то? Да и хрен с ними! Толку то от них было? Сплошной поток народу ради галочки. Сейчас добровольная диспансеризация есть. Там люди нормально и могут провериться.
Я усмехнулся.
— Добровольная? Ну так-то да. Может оно и лучше. Только не для работяг. Сами они на проверку здоровья редко когда пойдут. Пока петух не клюнет в задницу. А так хотя бы начальные стадии гипертонии, проблем с сердец, и прочее — можно было выхватить, оплачивалось из кармана работодателя, и время затраченное на медосмотр не было твоим личным, а было тем же рабочим временем. Да и не в медосмотрах суть! Суть то в другом же!
Я умолк, потому что Серёга предостерегающе поднял ладонь и направился к барной стойке. Вцепившись зубами в сухого полосатика я пытался отогнать от внутреннего взора грязные волосы ангела струящиеся в небо… Пара бокалов стукнувших об стол и друг о друга вывела меня из задумчивости. Я протянул руку, взял запотевший бокал и залпом осушил половину. Поставив бокал рядом, достал сигарету и закурил. Серега тоже отставил бокал и поглядел на меня.
— Ну так и в чем суть-то?
Я состроил скорбную мину и выдавил:
— А суть они в песок.
Серёгин хохот помог мне отвлечься.
— В общем суть-то проста. Это всё системное. Суть в том, что система такая, что наследие Союза можно было бы держать в нормальном состоянии еще долго. На века строили. Ну почти на века. Но всё упирается в деньги. Деньги, деньги, деньги. Работодатель продавливает законы о необязательности медосмотров, строители продавливают законы о необязательности экспертиз на оборудование, железнодорожники продавливают законы на поднятие тарифов на перевозки и ослабление регламентов по перевозке опасных грузов и так далее и так далее. Деньги не вкладываются в производство, проще и дешевле занести их какой-нибудь партии чтобы те продавили закон и тем самым снизили издержки. Меньше кошмарят бизнес — бизнес богатеет. Больше кошмарят бизнес — богатеют чиновники. Богатеют чиновники — заводят себе бизнес — меньше кошмарят бизнес. И так по кругу. И везде запах наживы. Наживы от которой пахнет потом и кровью простых людей.
Я перевел дыхание и отхлебнул из бокала. Серёга покачал носком туфли словно размышляя, спрашивать или нет. Все же решил спросить:
— Ну а в нашем городе как обстановка? Ты уж прости, но мне своя рубашка как-то ближе к телу. У меня тут вся жизнь в отличии от тебя, командировочного.
Я допил бокал и затушил тлеющий бычок в пепельнице.
— Как и везде, Серёга. Как и везде. Нашей АЭС скоро 40 лет. Я уже три раза продлевал сроки эксплуатации аварийных систем. Под расписку что их проверили, рекомендовали заменить на боле совершенные и новые. По регламенту — они вполне себе живые и рабочие. Но регламент этот за 40 лет менялся в сторону послабления несчетное число раз.
— Что это значит?
— Это значит, что по факту мы живем на втором Чернобыле. Или на сто втором. Потому что похожие ситуации и на других объектах. Бабло победило зло. И добро. Осталось только бабло.
Я поднялся, и взял куртку со спинки стула. Серега махнул мне рукой, мол, я еще посижу. Я пожал его руку и вышел на улицу.
На улице стоял поздний август. Трава начала увядать, но пока было непонятно — или это из-за прошедших дней засухи или из-за приближающейся осени. Небо хмурилось, и наливалось свинцовой тяжестью. Кажется дождь собирается. Странно, но эту фразу в моей голове всегда произносит Пятачок из детского мультфильма. Я поежившись застегнул ветровку. На душе было неспокойно. Разговор с Серёгой меня не развеял. И, кажется, даже усугубил мои тревоги и страхи.
Вдали что-то бухнуло. Потом еще раз. Я вздрогнул и следом налетел несильный порыв ветра. Кажется с той же стороны что и звук. Я повернулся к источнику, пытаясь сообразить что находится в той стороне. Вдалеке, там, откуда я только что слышал звук, медленно начинали взбираться в небо клубы дыма. Большие, черные, белые, серые змеи. Я еще пытался себя убедить, что это могла взорваться цистерна, столкнуться поезда, упасть самолет, но подсознание моё уже злорадно потирало ладони, словно пытаясь сказать: «Я же говорило! Я знало!»